Аркадий слез с подоконника посмотреть, что это за статья, которую она так разукрасила карандашом. Заголовок гласил: «Нужны большие семьи». А в ванной у Зои лежали противозачаточные пилюли. Польские. Она не пользовалась спиралью.
      Русские, размножайтесь! — требовала статья. Умножайте славное племя молодых великороссов, дабы все низшие нации, темнолицые турки и армяне, пронырливые грузины и евреи, вероломные эстонцы и латыши, полчища невежественных желтокожих казахов, татар и монголов, отсталых и неблагодарных узбеков, осетин, черкесов, калмыков и чукчей своими стоячими органами не нарушили нужное соотношение между белыми образованными русскими и темными…
      «Итак, вы видите, что бездетные семьи и семьи с одним ребенком, на первый взгляд соответствующие нуждам работающих родителей в городских центрах европейской части России, не отвечают высшим интересам общества, ибо в будущем мы испытаем нехватку русских руководителей».
      Будущее без русских! Немыслимо, подумал Аркадий. Зоя повисла на гимнастической перекладине.
      — …школьника, который познакомился с основами самобытности, мы тем более должны решительно подвергнуть идеологической обработке. — Она подняла к перекладине правую ногу. — Смело. Решительно.
      Он представил себе, как толпы несчастных азиатов бредут, спотыкаясь, по улицам к Дворцу пионеров и, воздев руки, восклицают: «Пришлите нам русских!» «Извините, — раздается голос из опустевшего дворца, — у нас самих нет русских».
      — …четыре, раз, два, три, четыре, — Зоя касается лбом колена.
      На стене над кроватью, висит неоднократно подклеенный плакат с изображением троих детей — негритенка, русской девочки и китайца — и лозунгом: «Пионер — друг детей во всем мире!». Зоя позировала для изображения русской девочки. Вместе с плакатом стало широко известным и ее простое милое русское личико. Аркадий первый раз обратил внимание на Зою в университете, когда кто-то показал ему «ту самую девочку с пионерского плаката». Она и теперь была похожа на девочку.
      — Единство противоположностей, — она сделала несколько вдохов. — Самобытность в сочетании с идеологией.
      — Зачем тебе выступать с речью?
      — Кому-то из нас надо подумать о карьере.
      — Разве у нас так уж плохо? — Аркадий подошел поближе.
      — Ты получаешь сто восемьдесят рублей в месяц, я — сто двадцать. Мастер на заводе получает вдвое больше. А ремонтник на стороне подрабатывает в три раза больше. У нас нет телевизора, стиральной машины. У меня ничего нового из одежды. Могли бы достать в КГБ подержанную автомашину — ведь можно было!
      — Мне не понравилась модель.
      — Если бы ты поактивнее работал в парторганизации, то был бы уже следователем Центрального Комитета.
      Он дотронулся до ее бедра, и тут же ее мышцы напряглись, стали твердые как камень. Груди белые и крепкие с твердыми розовыми кончиками… Само такое сочетание сексуальности и партийности служило наглядной иллюстрацией к тому, как сложилась их семейная жизнь.
      — Зачем ты принимаешь эти пилюли? За последние месяцы мы ни разу не перепихнулись.
      Зоя с силой вцепилась в его руку и отвела ее в сторону.
      — На случай, если изнасилуют, — бросила в ответ.
      Они вышли во двор. Окружившие деревянного жирафа детишки в зимних комбинезончиках и теплых шапках смотрели, как Аркадий с Зоей садились в машину. С третьей попытки мотор завелся, и они выехали на Таганку.
      — Наташа просила нас приехать к ним завтра за город, — Зоя смотрела прямо перед собой. — Я сказала, что мы будем.
      — Я говорил тебе об этом приглашении неделю назад, но ты не хотела ехать, — ответил Аркадий.
      Зоя закутала шарфом нижнюю часть лица. В машине было холоднее, чем снаружи, но она терпеть не могла открытых окон. Она сидела, закованная в тяжелую шубу, кроличью шапку, шарф, сапоги и… молчание. Остановившись на красный свет, он протер запотевшее лобовое стекло.
      — Прости, что не мог вчера встретиться за обедом, — сказал он. — Как сегодня?
      Не поворачивая головы, она посмотрела на него сузившимися глазами. Было время, вспоминал он, когда они проводили часы под теплым одеялом, глядя на замерзшее окно. Правда, он не мог вспомнить, о чем они тогда разговаривали. Кто изменился? Он сам? Или она? Кому можно верить?
      — У нас совещание, — наконец ответила она.
      — Совещание всех учителей и на весь день?
      — Нет, у меня с доктором Шмидтом. Об участии нашего гимнастического клуба в параде.
      А, Шмидт… Конечно, у них так много общих дел. В конце концов, он секретарь райкома партии. Помогает Зоиному комитету комсомола. Занимается гимнастикой. Совместная работа, естественно, вызывает взаимное расположение. Аркадий боролся с желанием достать сигарету, потому что этот штрих завершил бы портрет ревнивого мужа. Когда они подъехали к школе № 457, туда гуськом спешили школьники. Хотя детям полагалось приходить в форме, большинство надевали красные пионерские галстуки на скромные рубашки и платьица.
      — Я буду поздно, — Зоя выпрыгнула из машины.
      — Хорошо.
      Она на мгновение задержалась у дверцы.
      — Шмидт говорит, что мне, пока я могу, лучше развестись с тобой, — добавила она и захлопнула дверцу.
      Ее звали стоявшие у входа школьники. Зоя оглянулась на машину и увидела, как Аркадий закуривает сигарету.
      Советская теория явно переворачивается вверх ногами, подумал он. От единства к противоположности.

* * *

      Мысли следователя вернулись к трем убийствам в Парке Горького. Он решил подойти к ним с позиций советского правосудия. Правосудие учит не хуже любой школы.
      Вот вам примеры. Обычно пьяных забирали на ночь в вытрезвитель, а потом вышибали домой. Когда же, несмотря на рост цены на водку, в канавах стало валяться слишком много пьяниц, началась воспитательная кампания против страшных последствий алкоголизма, то есть пьяниц стали бросать в тюрьму. Мелкие хищения на предприятиях были постоянным явлением и приобрели огромные масштабы — советская промышленность оборачивалась здесь своей частнопредпринимательской стороной. В обычных условиях, если директор предприятия был настолько глуп, что попадался, ему спокойно давали пять лет, но во время кампании против хищений во всеуслышание объявлялось о его расстреле.
      КГБ в этом смысле не был исключением. Владимирский изолятор был предназначен для воспитания закоренелых диссидентов, но «горбатого только могила исправит», так что для злейших врагов государства предусматривалась высшая мера. Аркадий в конечном счете узнал, что двое убитых, чьи тела были обнаружены на Клязьме, были неисправимыми агитаторами, самыми опасными фанатиками — Свидетелями Иеговы.
      В религии было что-то такое, от чего государство превращалось в бешеного пса. «И возрыдал Господь», — повторял про себя Аркадий, хотя не знал, откуда пришли к нему эти слова. Подъем религиозных настроений, спрос на иконы, восстановление церквей вызывали у правительства припадки паранойи. Сажать проповедников в тюрьму просто-напросто значило увеличивать армию обращенных в веру. Уж лучше дать жестокий урок, заткнуть рот красным мячиком, так чтобы тайная расправа породила зловещие слухи.
      Правда, Парк Горького — это не далекий берег Клязьмы, он расположен в самом центре города. Даже Приблуда, наверное, бывал в Парке Горького — сначала упитанным ребенком, потом участником шумных пикников, воркующим на ушко соблазнителем. Даже Приблуда должен знать, что Парк Горького — не подходящее место для таких акций. К тому же трупы находились здесь не несколько дней, а несколько месяцев. Такой урок был бы беспредметным, он никого не взволнует — прошло слишком много времени. Это не было похоже на то привычное Аркадию «правосудие», к которому он питал отвращение.

* * *

      Людин, сияя самодовольством, поджидал его за столом, уставленным аппаратами для просмотра слайдов и фотографий с образцами анализов, будто фокусник с кучей колец и шарфов.
      — Отдел криминалистической экспертизы сделал для вас все возможное, старший следователь. Результаты — восторг!
      И неплохой навар, предположил Аркадий. Людин затребовал столько химикатов, что их хватило бы на то, чтобы заполнить собственный склад, что, видно, он и сделал.
      — Сгораю от нетерпения.
      — Вам известен принцип газовой хроматографии?
      — Конечно, — ответил Аркадий. — Так что там?
      — Итак, — вздохнул начальник лаборатории, — если коротко, то с помощью хроматографа на одежде всех трех жертв обнаружены мельчайшие частицы гипса и опилок, а на брюках ПГ-2 — следы золота. Мы обработали одежду люминолом, и флюоресцентное свечение в темноте показало наличие крови. Как и ожидалось, это в основном была кровь убитых. Однако кроме человеческой обнаружены крошечные пятна куриной и рыбьей крови. Кроме того, что касается одежды, то мы обнаружили еще одну любопытную вещь, — Людин показал фото, изображающее одетые трупы в том положении, в каком они были обнаружены. На груди лежащей навзничь женщины и на обращенных кверху руках и ногах лежащих на боку мужчин были видны затемненные участки. — В этих затемненных участках, и только там, мы обнаружили следы угля, животных жиров и дубильной кислоты. Другими словами, после того как тела припорошило снегом, возможно в пределах сорока восьми часов, их слегка покрыло пеплом от случившегося поблизости пожара.
      — Пожар на кожевенном заводе имени Горького, — заметил Аркадий.
      — Без сомнения, — Людин не смог сдержать улыбку. — Третьего февраля, когда горел кожевенный завод, пеплом покрыло значительную часть Октябрьского района. Первого и второго февраля выпало тридцать сантиметров снега. С третьего по пятое — двадцать сантиметров. Если бы нам удалось сохранить снег на поляне, мы могли бы обнаружить нетронутый слой пепла. Во всяком случае, это, по всей видимости, указывает на время преступления.
      — Отличная работа, — сказал Аркадий. — Теперь уж вряд ли нужен анализ снега.
      — Мы также исследовали пули. Во всех вкраплены частицы одежды и ткани убитых. Кроме того, пуля, обозначенная ПГ1-Б, содержит следы выделанной кожи, не относящейся к одежде убитого.
      — Следы пороха?
      — Никаких на одежде ПГ-1, но слабые следы на куртках ПГ-2 и ПГ-3. — Свидетельство того, что в них стреляли с близкого расстояния, — добавил Людин.
      — Нет, свидетельство того, что их убили после ПГ-1, — сказал Аркадий. — Как с коньками?
      — Никаких следов крови, гипса или опилок. Сами коньки не очень высокого качества.
      — Я об идентификации. Бывает, что владельцы выцарапывают на коньках свое имя. Может быть, почистить и посмотреть?

* * *

      Аркадий снова у себя в кабинете на Новокузнецкой.
      — Это поляна в Парке Горького. Ты, — обратился он к Паше, — Зверь. Вы, Фет, — Рыжий, тот тощий парень. А это, — он поставил между ними стул, — Красотка. Я — убийца.
      — Вы же говорили, что убийца мог быть не один, — заметил Фет.
      — Верно, но на этот раз мы попробуем представить все с начала до конца, а не подгонять факты под версию.
      — Хорошо. К тому же я слабоват в теории, — откликнулся Паша.
      — Сейчас зима. Мы все вместе катаемся на коньках. Мы друзья, по крайней мере, знакомые. С дорожки мы уходим на поляну. Поляна рядом с дорожкой, но ее загораживают деревья. Для чего уходим?
      — Поговорить, — предположил Фет.
      — Перекусить! — воскликнул Паша. — Ради этого, собственно, и ходят кататься. Можно постоять, съесть пирожок с мясом, сыру, хлеба с вареньем и, конечно, пустить по кругу бутылку водки или коньяка.
      — Я угощаю, — продолжал Аркадий. — Я выбрал место. Принес с собой закуску. Мы отдыхаем, немножко выпили, нам хорошо.
      — И тут вы нас убиваете? Стреляете сквозь карман пальто? — спросил Фет.
      — Попробуй, и всадишь пулю себе в ногу, — ответил Паша. — Аркадий Васильевич, вы сейчас думайте о следах кожи на одной из пуль, не так ли? Давайте так — вы принесли закуску. Не принесешь же столько еды в кармане. В кожаной сумке.
      — Я достаю еду из сумки.
      — А я ничего не подозреваю, когда вы поднимаете сумку близко к моей груди. Я первый, потому что самый здоровый, со мной трудней всего справиться, — Паша кивнул головой, словно выталкивая мысль наружу. — И тут — бах!
      — Правильно. Вот почему есть частицы кожи на первой пуле и нет следов пороха на куртке Зверя. Последующие выстрелы были сделаны через дыру в сумке.
      — А шум выстрелов? — возразил Фет, но от него отмахнулись.
      — Рыжий и Красотка не видят оружия, — возбужденно закивал головой Паша. — Они не понимают, что происходит.
      — Особенно если предположить, что мы друзья. Я быстро поворачиваю сумку в сторону Рыжего, — палец Аркадия упирается в Фета. — Бах! — Он целится в стул. — У Красотки есть время поднять крик. Но так или иначе я знаю, что она не закричит и даже не попытается убежать, — он вспомнил тело девушки, лежавшее между телами двух мужчин. — Я ее убиваю. Потом я простреливаю вам головы.
      — Чтобы добить. Чистая работа, — одобрил Паша.
      — Лишний шум, — вспыхнул Фет. — Что бы вы там ни говорили, слишком много шума. Во всяком случае, выстрелом в рот не приканчивают.
      — Вы правы, Фет, — Аркадий отвел палец. — Значит, я стреляю по другой причине, достаточно веской, чтобы сделать два лишних выстрела.
      — Что же за причина?
      — Хотел бы сам знать. Теперь я достаю нож и срезаю кожу на ваших лицах. Вероятно, садовыми ножницами отстригаю пальцы. Складываю все в сумку.
      — Вы пользовались автоматическим пистолетом, — на Пашу нашло вдохновение. — Меньше шума, чем от револьвера, а гильзы выбрасывались прямо в сумку. Потому-то мы не нашли ни одной в снегу.
      — Время суток?
      — Поздний вечер, — сказал Паша. — Меньше вероятности, что кто-нибудь остановится вблизи поляны. Может быть, шел снег. Он еще больше заглушал звуки выстрелов. Да и был ли этой зимой хотя бы один день без снега? Так что, когда вы покидаете парк, на улице темно и идет снег.
      — И меньше вероятности, что кто-нибудь увидит, как я выбрасываю сумку в реку.
      — Верно! — захлопал в ладоши Паша.
      Фет продолжал сидеть.
      — Река замерзла, — заметил он.
      — А, черт! — опустил руки Паша.
      — Пойдем поедим, — предложил Аркадий. Впервые за два дня у него появился аппетит.
      В кафетерии у станции метро на другой стороне улицы для следователей держали свободный стол. Аркадий взял селедку, огурцы со сметаной, картофельный салат, хлеба и кружку пива. К ним подсел старина Белов и стал рассказывать о войне и об отце Аркадия.
      — Это было в начале войны, до того как мы «перегруппировали свои силы». — Белов подмигнул. — Я возил генерала на БА-20.
      Аркадий знал эту историю. БА-20 был устаревшим броневиком на шасси «форда» с похожей на минарет пулеметной башней. В первый месяц войны подразделение из трех БА-20 под командой его отца попало в окружение и находилось в ста километрах от линии фронта. Они не только вырвались, но и привезли с собой уши и погоны командующего соединением эсэсовцев.
      История с ушами была весьма необычной. К насилию и убийствам русские относились, как к нормальным атрибутам войны. Они наивно верили, что американцы снимают скальпы, а немцы едят детей. Но сама мысль о том, что русский тоже способен взять в качестве трофея частицу человеческого тела, приводила в ужас нацию революционеров. Хуже этого ничего нельзя было представить: в глазах непобедимого, хотя и слегка обеспокоенного ходом войны пролетариата это было самым позорным пятном — свидетельством бескультурья. После войны слухи об этих ушах испортили карьеру генералу.
      — Слухи про уши неверны, — заверил сидящих за столом Белов.
      Сам же Аркадий помнил эти уши. Они, похожие на засохшие витые печенья, висели на стене в кабинете отца.
      — Так вы действительно хотите, чтобы я опросил всех буфетчиц и лоточниц? — спросил Паша, беря на вилку кусок холодного мяса. — Они лишь твердят, что мы выгнали из парка цыган.
      — С цыганами тоже потолкуй. Теперь мы знаем время — начало февраля, — сказал Аркадий. — И узнай насчет музыки из громкоговорителей.
      — Вы часто видитесь с генералом, вашим отцом? — перебил Фет.
      — Не очень.
      — Я думаю об этих бедолагах из отделения милиции в парке, — сказал Паша. — Уютное помещение — настоящая изба с теплой печкой, лучше не придумаешь. Неудивительно, что они не знали, что на поляне полно трупов.
      Аркадий прислушался к разговору Белова с Фетом. К его удивлению, эти родственные души вовсю поносили культ личности.
      — Вы о товарище Сталине? — спросил он.
      Фет побледнел.
      — Мы говорим об Ольге Корбут.
      Подошел Чучин. Старший следователь по особо важным делам воплощал собой все самое заурядное: не человек, а примитивная схема. Он сказал Аркадию, что звонил Людин и сообщил имя, выцарапанное на коньках.
      На краю Ленинских гор возвышалась студия «Мосфильм». В стране были и другие студии: «Ленфильм», «Таджикфильм», «Узбекфильм». Но ни одна из них не была такой масштабной и престижной, как «Мосфильм». Чтобы попасть туда, лимузину с именитым гостем нужно проехать вдоль пастельно-оранжевой стены, въехать в ворота, повернуть налево в сторону сада, потом круто вправо — к главному входу в центральный съемочный павильон, где уже выстроились для приветствия администраторы, знаменитые режиссеры (неизменно в очках в массивной оправе и с сигаретой в зубах) и актрисы с букетами цветов. Вокруг множество других огромных павильонов со своими декорациями, просмотровых залов, помещений для сценаристов, администраторов, студий для подготовки эскизов декораций, лабораторий для проявки кинопленки, складов, а также площадка для реквизита и бутафории, заполненная татарскими кибитками, танками и космическими кораблями. В сущности, это был настоящий город с собственным растущим населением, состоящим из техников, художников, цензоров и участников массовок — бесчисленного множества участников массовок, ибо советское кино отдавало предпочтение показу толпы потому, что, не испытывая нужды в деньгах, это можно было себе позволить и потому, что для многих молодых людей получить пропуск на «Мосфильм», хотя бы в качестве участника массовок, было очень престижно.
      Аркадий не был знаменитостью, и его никто не приглашал, поэтому он сам пробирался между центральным павильоном и сугробами снега перед административным корпусом. Сердитая девица высоко подняла черную доску, на которой было мелом написано: «Тихо!». Он видел, что стоит возле декорации, где деревца в обложенных дерном кадках изображали яблоневый сад. Цветные фильтры софитов создавали впечатление мягкого осеннего заката. В саду за белым столом на витых железных ножках с книгой в руках сидел мужчина в щёгольском костюме конца прошлого века. Позади него сквозь распахнутое окно декоративной стены виднелся рояль, на котором стояла керосиновая лампа. Второй мужчина в грубой одежде и картузе на цыпочках прокрался вдоль стены, достал револьвер с длинным стволом и прицелился.
      — Боже мой! — подскочил читавший книгу.
      Что-то, как всегда, шло не так, и дубли повторялись один за другим. Режиссер и операторы в модных кожаных куртках были в дурном настроении и ругали ассистенток, хорошеньких девушек в афганских дубленках. Атмосфера была пронизана раздражением и скукой. А толпа смотрела с интересом. Все, у кого не было особых дел, — электрики, шоферы, монголы в гриме, маленькие балерины, пугливые, как породистые собачонки, — сгрудившись вокруг и молча с восхищением следили за полным драматизма процессом съемки, намного более интересным, нежели то, что снималось.
      — Боже мой! Как вы меня напугали! — повторил свою реплику актер с книгой.
      Стараясь не выделяться, Аркадий стоял возле передвижного генератора. У него было время отыскать взглядом ассистента по реквизиту. Это была высокая темноглазая девушка с нежной белой кожей. Каштановые волосы сзади собраны в пучок. Ее афганская дубленка была более потертой, чем у ее подруг, из коротких рукавов торчали запястья. Она стояла неподвижно, как на фотографии, с текстом сценария в руках. Как бы почувствовав взгляд Аркадия, она посмотрела в его сторону. У него было такое ощущение, будто она на миг озарила его своим взглядом. Потом она отвернулась, но прежде он разглядел пятнышко на ее правой щеке. На снимке в милиции оно было серым. Теперь он видел, что оно было синеватым, хотя и небольшим, но бросавшимся в глаза, потому что лицо девушки было поразительно красивым.
      — Боже мой! Как вы меня напугали! — актер с книгой заморгал под дулом пистолета. — У меня и без того нервы расстроены, а вы лезете со своими дурацкими шутками!
      — Обед! — объявил режиссер и покинул площадку. Эта сцена тоже проигрывалась не раз, так что актеры и съемочная группа не задержались ни на минуту. За ними разошлись и зрители. Аркадий наблюдал, как ассистент по реквизиту накрыла чехлами садовый столик и стулья, поправила поникший цветок и привернула лампу на рояле. Дубленка была совсем ветхая; из-за обилия закрывавших афганский орнамент заплаток она стала похожа на лоскутное одеяло. Шея свободно обмотана дешевым оранжевым шарфом. На ногах красные виниловые сапожки. Не самый лучший ансамбль, но она держалась так уверенно, что иная женщина при виде ее сказала бы: «Вот как надо одеваться!» Без света прожекторов сад выглядел уныло.
      — Вы Ирина Асанова? — спросил Аркадий.
      — А вы кто? — низкий голос, округлый сибирский говорок. — Я уверена, что мы незнакомы.
      — Сдается, вы знаете, что мне нужно поговорить именно с вами.
      — Не вы первый, кто надоедает мне на работе. — Все это с улыбкой, будто не было сказано ничего обидного. — Останусь без обеда, — вздохнула она, — будем считать, что я на диете. У вас есть закурить?
      Несколько прядей выбилось из аккуратного пучка волос. Из дела в милиции Аркадий помнил, что Ирине Асановой двадцать один год. Когда он поднес спичку к ее сигарете, она накрыла его руку длинными прохладными пальцами. Это соблазняющее прикосновение было настолько прозрачным намеком, что он испытал разочарование, когда увидел по глазам, что она над ним смеется. Самая невзрачная простушка, имей она такие выразительные глаза, выглядела бы весьма привлекательной.
      — Должна сообщить вам, что у сотрудников особого отдела сигареты лучше, — сказала она, глубоко затягиваясь. — Все еще продолжаете добиваться моего увольнения? Выгоните меня отсюда — найду другую работу.
      — Я не из особого отдела и не из КГБ. Смотрите, — Аркадий предъявил удостоверение.
      — Невелика разница, — она вернула удостоверение. — Что же угодно старшему следователю Ренко?
      — Мы нашли ваши коньки.
      Поначалу она не поняла.
      — Ах, коньки! — засмеялась она. — Вы в самом деле их нашли? Они пропали несколько месяцев назад.
      — Они были на трупе.
      — Да ну! Так ему и надо. Значит, есть еще справедливость. Пожалуйста, не возмущайтесь. Знали бы вы, сколько времени я копила, чтобы купить эти коньки! Посмотрите на мои сапоги. Ну, глядите же.
      Он увидел, что у ее красных сапожек отпарывалась молния. Ирина Асанова вдруг оперлась на его плечо и стала стягивать сапог. У нее были длинные стройные ноги.
      — В них нет даже стелек, — она растерла голые пальцы. — Видели режиссера этой картины? Он обещал мне итальянские сапожки на меху, если я с ним пересплю. Как, по-вашему, стоит?
      Вопрос был по существу.
      — Зима почти кончилась, — заметил он.
      — Вот именно, — она надела сапог.
      Не говоря уж о ножках, Аркадия поразило ее безразличие к тому, какое впечатление производят ее слова и поступки: казалось, ей было на это наплевать.
      — Значит, на трупе, — сказала она. — Как вы знаете, я заявляла о краже коньков. И на катке, и в милиции.
      — Да, вы заявили о пропаже четвертого февраля, хотя, по вашим словам, потеряли их тридцать первого января. Значит, вы четыре дня не знали о том, что потеряли их?
      — Обычно так и случается — узнаешь, что потерял вещь, когда она тебе понадобится. Наверное, даже с вами такое бывает. Пока вспомнила, где я могла их оставить… Потом побежала на каток. Слишком поздно.
      — Может быть, с тех пор вы вспомнили что-нибудь, о чем не сообщили милиции, когда заявили о пропаже коньков? Кто, по-вашему, мог взять коньки?
      — Я подозреваю… — она замолкла и закончила со смехом, — всех!
      — Я тоже, — серьезно ответил Аркадий.
      — Между нами даже есть что-то общее, — она залилась смехом. — Подумать только!
      Когда же засмеялся он, она резко его оборвала.
      — Старший следователь не пришел бы сюда только для того, чтобы сказать мне о коньках, — бросила она. — Я тогда все рассказала милиции. Что вам надо?
      — Девушку, на которой были ваши коньки, убили. С ней еще двоих.
      — При чем здесь я?
      — Я подумал, что вы могли бы мне помочь.
      — Мертвым не поможешь. Поверьте, я ничем не могу вам помочь. Я училась на юрфаке. Если вы собираетесь меня арестовать, с вами должен быть милиционер. Ну как, собираетесь вы меня арестовать?
      — Нет…
      — Тогда, если вы не хотите, чтобы я потеряла работу, уходите. Люди боятся вас, они не хотят вас здесь видеть. Надеюсь, вы больше сюда не придете.
      Аркадий удивился, что позволил какой-то глупой девчонке устроить ему сцену. С другой стороны, он понимал, каково студентке, которую вышибли из университета и которая держится за любую работу, лишь бы не потерять московскую прописку. Иначе отправят домой. А ей придется ехать аж в Сибирь.
      — Хорошо, — согласился он.
      — Спасибо, — ее серьезный взгляд сменился на практичный. — Пока не ушли, дайте еще сигаретку.
      — Возьмите пачку.
      Участники съемок не спеша возвращались на площадку. Актер с револьвером был пьян и целился в Аркадия. Ирина Асанова спросила вдогонку:
      — Кстати, что вы думаете об этой сцене?
      — Похоже на Чехова, — ответил он через плечо, — но плохо.
      — Это и есть Чехов, — сказала она, — но получается сплошная мура. А вы, оказывается, наблюдательны.

* * *

      Когда Аркадий вошел в кабинет патологоанатома, Левин сидел над шахматной доской.
      — Вот вам вкратце история нашей революции, — произнес Левин, не отрывая глаз от черных и белых фигур. — Однажды человек позволяет себе убить другого, со временем ему ничего не стоит украсть, дальше он переходит к сквернословию и безбожию, а потом входит в дверь без стука. Ход черных.
      — Не возражаете? — спросил Аркадий.
      — Валяйте.
      Аркадий расчистил центр доски и положил там три черные пешки.
      — Красотка, Зверь и Рыжий.
      — Что вы натворили? — воскликнул Левин при виде такого разгрома.
      — Кажется, вы что-то упустили.
      — Что вы имеете в виду?
      — Начну с начала. Три жертвы, все трое убиты с первых же выстрелов — в грудь.
      — У двоих, кроме того, прострелены головы, так что откуда вы знаете, какие выстрелы были первыми?
      — Убийца все как следует продумал, — перешел к делу Аркадий. — Он забирает все документы, удостоверяющие личность, очищает карманы своих жертв, сдирает кожу с их лиц и отрезает кончики пальцев, чтобы ликвидировать отпечатки. В то же время он идет на лишний риск, делая еще два выстрела в лица мужчин.
      — Чтобы быть уверенными, что они мертвы.
      — Он знает, что они мертвы. Но у одного из мужчин есть примета, которую надо уничтожить.
      — Но может быть и так, что он сначала выстрелил им в голову, а потом уж в сердце.
      — Тогда почему бы заодно и не девушке? Нет, он стреляет в лицо одному убитому, потом осознает, что обнаруживает свои намерения, и стреляет во второго.
      — Тогда возвращаю вопрос, — Левин встал. — Почему же заодно не в девушку?
      — Не знаю.
      — Как эксперт, каковым вы не являетесь, говорю вам, что пуля такого калибра не может так обезобразить, что нельзя было бы опознать человека. К тому же этот мясник начисто срезал их лица.
      — Как эксперт, скажите, чего он достиг этими выстрелами?
      — Если оба мужчины были уже мертвы, — скрестив руки на груди, ответил Левин, — главным образом локализованных повреждений в области зубов, которыми мы уже занимались.
      Аркадий промолчал. Левин рывком открыл ящик и достал коробки, помеченные «ПГ-1» и «ПГ-2». Из коробки ПГ-1 он вытряхнул на ладонь два почти целых передних зуба.
      — Крепкие зубы, — заметил Левин. — Такими можно грызть орехи.
      Зубам в коробке ПГ-2 не повезло. Один разбитый вдребезги резец и в отдельном пакетике мелкие осколки и пыль.
      — Почти все остатки одного зуба пропали в снегу. Но анализ все же показывает эмаль, дентин, цемент, обезвоженную пульпу, налет табака и следы свинца.
      — Пломба? — спросил Аркадий.
      — Девять граммов, — ответил Левин, имея в виду пулю. — Удовлетворены?
      — Значит, это Рыжий, парень, который красил волосы?
      — ПГ-2, черт вас побери!
      …Рыжий находился внизу, в холодильнике. Тело привезли в прозекторскую. Аркадий нещадно задымил.
      — Отойдите от света, — оттолкнул его локтем Левин. — Мне казалось, что вы терпеть не можете таких вещей.
      В середине верхней челюсти зияла дыра, по краям которой торчали прокуренные боковые резцы. Левин выковыривал кусочки челюсти и складывал на влажное стекло. Когда кусочки покрыли его, он зашагал к стоящему на столе микроскопу.
      — Знаете ли вы, что ищете, или просто догадываетесь? — спросил он Аркадия.
      — Догадываюсь, но никто не станет грабить заведомо пустой сейф.
      — Вы правы, — патологоанатом наклонился к микроскопу, двигая кусочки кости на стекле. Начав с десятикратного увеличения, он вращал линзы окуляра. Аркадий подвинул стул и сел спиной к трупу. Левин по одной снимал со стекла крупинки кости.
      — Я послал к вам заключение, которое, возможно, вы еще не видели, — сказал Левин, — Кончики пальцев срезаны большими ножницами. На обеих сторонах ран отчетливо видны вдавлины. Ткани лица удалены не скальпелем, разрезы не такие тонкие, на кости глубокие царапины. Я бы сказал, ножом, очень острым охотничьим ножом. — На стекле осталась только мелкая пыль. — Взгляните-ка.
      Увеличенная в двести раз, пыль казалась обломками слоновой кости вперемешку с кусками розовой древесины.