— Как вы собираетесь меня убивать? Сзади, в упор? В сердце или в голову?
      — В рот, — сказал Приблуда.
      — Во дворе? Или в доме? Лучше в ванной — проще вымыть.
      Майор со злостью налил в стакан лимонаду. В этом доме водка была запрещена. Аркадий единственный от этого не страдал. После целого дня игры в волейбол охранники по вечерам перед сном еще играли в настольный теннис.
      — Гражданин Ренко, вы больше не старший следователь, у вас нет никакого чина и звания, так что я могу просто сказать, чтобы вы заткнулись.
      — Можно и по-другому, майор. Теперь, когда я ничто, мне нет нужды вас слушать.
      Почти то же самое говорила ему Ирина, подумал он. Как легко меняются представления.
      — Скажите, майор, — спросил он, — вас кто-нибудь пытался убить?
      — Только вы, — Приблуда оттолкнул стул и ушел, не закончив есть.
      С расстройства Приблуда стал работать на огороде. В нижней рубашке, подвернутых и подвязанных под коленями носовыми платками штанах он яростно дергал сорняки.
      — Уже поздно сажать что-нибудь, кроме редиски, но, может быть, что и получится.
      — Какая норма? — спросил с крыльца Аркадий. Он украдкой поглядывал на небо: не возвращается ли самолет из Москвы?
      — Это удовольствие, а не работа, — пробурчал майор. — И я не дам разорить его. Понюхайте-ка, — он взял горсть торфянистой земли и поднес к своему лицу, напоминающему свиное рыло. — Земля нигде на свете не пахнет одинаково.
      В небе было, пусто, и Аркадий снова обратил взгляд на Приблуду с пригоршней грязи. Этот жест заставил вспомнить, как Приблуда копался в трупах в Парке Горького. В памяти всплыла расправа майора на Клязьме. Однако сейчас они беседовали на деревенском огороде, Аркадий располосован от ребер до низа живота, а Приблуда перед ним на коленях.
      — Денежки Ямского нашли. Они-то и есть всему помеха, — сказал Приблуда. — Всю дачу разобрали по досточке, перекопали весь участок. Потом, слыхал, нашли под каким-то сараем, где он держал дохлых уток и гусей. Там было целое состояние, только не пойму, ради чего он так старался. На что он собирался его тратить?
      — Кто знает?
      — Я сказал, что вы невиновны. С самого начала я говорил, что на вас вины нет. Фет — дерьмовый осведомитель, так что могу похвастаться, что до всего дошел собственным чутьем. Все говорили, что ни один старший следователь не пойдет против прокурора и не станет проводить, как утверждали вы, собственное расследование. А я сказал, что вы пойдете, потому что один я знал, как вы старались меня доконать. Говорили, что, раз Ямской был такой продажный, как вы утверждали, значит, и вы такой же и что все дело в том, что два жулика не поделили между собой. Я сказал, что вы способны погубить человека безо всякой причины. Я-то вас знаю. Вы самый что ни на есть ханжа и лицемер.
      — Как это?
      — Я выполняю приказ, а вы объявляете меня убийцей. Какое мне дело до заключенных из владимирской тюрьмы? Лично я против них ничего не имел, я их даже не знал. Для меня они были только врагами государства, и мне было поручено от них избавиться. Не все на свете можно сделать при идеальном соблюдении законности, на то у нас и разведка. Вы должны были понять, что я действовал по приказу. А вы по своей прихоти, чтобы показать превосходство, хотите повесить на меня дело, другими словами, убить меня за то, что я исполнял свой долг. Так что вы хуже убийцы, вы — выскочка и карьерист. Смейтесь, смейтесь, но признайте, что между долгом и голым эгоизмом — большая разница.
      — В том, что вы сказали, есть смысл.
      — Ага! Значит, вы знали, что я выполнял приказы…
      — Нашептывания, — возразил Аркадий. — Вы делали то, что вам нашептывали.
      — Да, нашептывали, что из того? А что станет со мной, если я не послушаю?
      — Придется уйти из КГБ, с вами перестанут разговаривать родные, друзья будут сторониться вас, вы не сможете ходить в специальные магазины, учителя откажутся от ваших детей, и они провалят экзамены в университет, вас вычеркнут из очереди на автомашину, вам перестанут доверять на любой работе, куда бы вы ни поступили, и, кроме того, если бы их убили не вы, то убил бы кто-нибудь другой. У меня была дрянная семейная жизнь, не было детей, и я не особенно старался достать машину.
      — Что я и говорил!
      Аркадий снова стал следить за реверсным следом карабкающегося вверх реактивного самолета. Это к нему не относилось, если только они не намеревались его бомбить. Он слушал, как копал и шуршал семенами Приблуда. Пока он жив, жива и Ирина.
      — Если я невиновен, то, может быть, вам не придется меня расстреливать.
      — Абсолютно невиновных не бывает, — ответил майор, продолжая копать.
      Самолет доставлял новых следователей, продукты и чистое белье для Приблуды. Иногда следователи были другие, иногда те же самые; некоторые применяли наркотики, другие прибегали к гипнозу, все они оставались на ночь и уезжали. Теперь, хотя у него была чистая одежда, Приблуда каждый день — когда не было видно следователей — повязывал голову платком и надевал свое огородное обмундирование — закатанные и подвязанные под коленями носовыми платками штаны, нижнюю рубашку и поношенные ботинки. Пистолет висел поблизости на колышке. Проклюнулись рядками упрямые ростки редиски, салата и моркови.
      — По-моему, лето будет сухое, — говорил он Аркадию. — Приходится сажать поглубже.
      Он обычно, ругаясь, тащился позади Аркадия, когда тот совершал свои длительные прогулки.
      — Я не собираюсь убегать, — уверял его Аркадий. — Даю слово.
      — Тут есть болота. Там опасно, — майор стоял в десяти метрах позади. — А вы даже не знаете, где ступить.
      — Я не лошадь. Если сломаю ногу, вы же меня не пристрелите.
      Аркадий впервые услышал, что Приблуда рассмеялся. Хотя майор и был прав. Иногда Аркадий отправлялся на прогулку, еще одурманенный пентоталом натрия, и тогда, не замечая, натыкался на дерево. Он выходил на прогулки, как обычно поступают люди, когда чувствуют, что это единственный способ прийти в себя. Прочь из дома, подальше от полотенец, брошенных на кровать на случай, когда от инъекций его начинало ломать. Допрос — это в значительной мере процесс следующих друг за другом родов, но с каждым разом все более неуклюжим способом, когда повивальная бабка пытается дюжину раз, но каждый раз по-новому, принять одного и того же младенца. Аркадий ходил до тех пор, пока кислород не нейтрализовал дневную дозу отравы, тогда он садился где-нибудь в тени дерева. Поначалу Приблуда настаивал на том, чтобы он сидел на солнце, понадобилась неделя, чтобы он разрешил сидеть в тени.
      — Я слыхал, что сегодня — ваш последний день, — ухмыльнулся Приблуда, — последний следователь, последняя ночь. Я приду за вами, когда будете спать.
      Аркадий закрыл глаза и слушал насекомых. С каждой неделей становилось немного жарче, а насекомые трещали немного громче.
      — Хотите, чтобы вас похоронили здесь? — спросил Приблуда. — Вставайте. Мне уже надоело, пошли.
      — Ступайте на свой огород, — сказал он, не открывая глаз, надеясь, что майор наконец уйдет.
      — Вы, наверное, здорово ненавидите меня, — помолчав, сказал Приблуда.
      — У меня на это не осталось времени.
      — Не осталось времени? У вас ничего не осталось, кроме времени.
      — Когда я не сплю, не одурманен наркотиками и в состоянии думать, у меня нет времени беспокоиться из-за вас. Вот и все.
      — Я же собираюсь вас убить.
      — Не расстраивайтесь, не придется.
      — А я и не расстраиваюсь, — повысил голос Приблуда. Овладев собой, добавил: — Я ждал этого целый год. Вы ненормальный, Ренко, — сказал он с раздражением. — Забываете, кто здесь кто.
      Аркадий промолчал. Над полем раздавался торжествующий писк пичуг, одолевающих ворону; он звучал в небе как музыкальный такт. По самолетам Антонова ближнего радиуса действия, по регулярной частоте полетов и по направлению на целительный юг он определил, что находится в часе езды от аэропорта «Домодедово», расположенного недалеко от Москвы. Все допрашивавшие его психиатры были из московской клиники КГБ имени Сербского, поэтому он предположил, что Ирину держат там.
      — Ну и о чем же вы тогда думаете? — раздраженно спросил Приблуда.
      — Я думаю о том, что раньше не знал, как думать, и чувствую, что теперь наверстываю упущенное. Не знаю, как сказать. По крайней мере впервые это не возносит меня. — Он открыл глаза и улыбнулся.
      — Вы ненормальный, — серьезно сказал Приблуда.
      Аркадий встал и потянулся.
      — Рветесь к своим семенам, майор?
      — Зачем спрашиваете, черт вас возьми!
      — Тогда скажите, что вы человек.
      — Что?
      — Мы возвращаемся, — сказал Аркадий. — Только вам нужно сказать, что вы человек.
      — И не подумаю. Что это еще за игра? Вы до того ненормальный, Ренко, что меня воротит.
      — Не так уж трудно сказать, что вы человек.
      Приблуда мелкими шажками быстро зашагал по кругу, будто ввинчиваясь в землю.
      — Вы сами это знаете.
      — Скажите вы.
      — Я вас убью — только за это, — пригрозил Приблуда. — Но чтобы закончить с этим… — и монотонно произнес: — Я человек.
      — Очень хорошо. Теперь пойдем, — и Аркадий направился к дому.

* * *

      На этот раз его допрашивал врач с беспокойными руками, который однажды выступал на собрании в прокуратуре.
      — Теперь позвольте изложить мои выводы, — сказал он в конце их беседы. — На каждое слово правды, услышанное от вас и от Асановой, приходится слово лжи. Ни вы, ни она непосредственно не участвовали в клике Ямского — Осборна, но косвенным образом были связаны с ней и, кроме того, были и до сих пор связаны между собой. С вашим богатым опытом следователя и ее длительным опытом в качестве неблагонадежной вы надеетесь нас запутать и выиграть. Ваши надежды нереальны. Ни у одного преступника надежды не оправдываются. И вы, и Асанова страдаете синдромом патогетеродоксии. Вы переоцениваете свои личные возможности. Вы чувствуете себя изолированным от общества. Вы быстро переходите от возбуждения к унынию. Вы не доверяете людям, которые больше всего хотят вам помочь. Вы не признаете власть, даже когда сами ее представляете. Вы считаете себя исключением из любого правила. Вы недооцениваете коллективный интеллект. Правильное считаете ошибочным, ошибочное правильным. Что касается Асановой, то она представляет банальный классический случай, понятный любому и потому легко поддающийся лечению. Ваше заболевание значительно сложнее и опаснее. Вы родились в семье известного деятеля и пользовались большими благами. Несмотря на сильные проявления политического эгоизма, вы поднялись до видного положения в системе правосудия. После героической борьбы с могущественным вышестоящим лицом вы вступили в преступный сговор с этой женщиной с целью скрыть от данного следствия важные факты. Какими были ее подлинные отношения с Осборном? Какие сделки были заключены между вами и агентом американской разведки Уильямом Кервиллом? Почему вы дали Осборну бежать? Я слышал ваши ответы. Думаю, что ваша здоровая сторона стремится дать правдивые ответы и при надлежащем лечении вы скажете правду. Но это было бы беспредметным. У нас есть подлинные ответы. Дальнейшие допросы в этом духе, по моему убеждению, лишь дадут пищу вашим нездоровым заблуждениям. Мы должны думать о высшем благе. Итак, я рекомендую, чтобы вы послужили примером и понесли высшую меру наказания в самое ближайшее время. У нас с вами будет еще одна встреча завтра утром перед моим отъездом в Москву. У меня к вам вопросов больше нет. Однако, если у вас появятся новые сведения, это будет вашей последней возможностью. В противном случае прощайте.

* * *

      Приблуда аккуратно вылил воду из ведра. Сверкающая, как сосулька вода потекла по канавке в желобок между рядками салата, пока Аркадий не перегородил канавку землей, направив воду в следующий желобок. Он ползал на коленях от рядка к рядку, переделывая множество крошечных плотинок, пока не оросил весь огород.
      — Настощий Нил, — сказал он.
      — Эх, как пересохла земля. Целая дюжина больших ведер на такой огородик, — покачал головой Приблуда. — Засуха.
      — Уверен, что частный сельскохозяйственный сектор Комитета госбезопасности никогда не пересохнет.
      — Еще смеетесь. Я родом из деревни. Засуха — дело серьезное, а я чувствую, что она наступает. Признаюсь, я пошел в армию, чтобы удрать из деревни, — Приблуда расправил плечи, — но в душе я все еще деревенский. Тут даже не надо думать, чутьем чую, что надвигается засуха.
      — Каким образом?
      — Три дня першит в горле. Пыль висит в воздухе. Есть и другие приметы.
      — Например?
      — Земля. Звонкая, как барабан. Не верите — послушайте. Когда барабан нагревают и сушат — что бывает? Он стучит звонче. То же и с землей. Слушайте, — Приблуда топнул ногой. — Словно пустая. Грунтовые воды уходят вниз. — Он стал притопывать между ведрами, радуясь новой забаве, топая все сильнее под смех Аркадия. — Вот она, крестьянская наука. Слышите землю? Слышно, как пересохло у нее в горле. А вы, космополиты, считаете, что вам все известно, — Приблуда неуклюже приплясывал, поддавая ногами ведра, пока одной ногой не влез в ведро и завалился на землю с клоунской ухмылкой.
      — Майор, — Аркадий помог ему подняться, — это вам, а не мне нужно показаться психиатру.
      Ухмылка исчезла с лица Приблуды.
      — Пора на последнее собеседование, — сказал он. — Вы что, не пойдете?
      — Нет.
      — Тогда придется мне, — сказал майор, не глядя на него. Он надел рубашку, расправил брюки, смахнул пыль с ботинок и надел пиджак, стараясь придать себе презентабельный вид. Оба одновременно увидели, что пистолет с кобурой остался висеть на колу посреди залитого водой огорода.
      — Сейчас достану, — сказал Аркадий.
      — Я сам.
      — Не дурите. Вы в ботинках, а я босиком.
      Хотя майор ругался, Аркадий прошел по грязи и снял кобуру с кола. Когда он возвращался на сухое место, майор замолк. Аркадий передал пистолет. Приблуда замахал им перед носом Аркадия.
      — Не троньте мой пистолет, — его душила ярость. — Неужели не видите, что здесь происходит, неужели ничего не знаете?

* * *

      Аркадий с Приблудой больше не работали вместе на огороде. Овощи засыхали — не хватало воды. Под безоблачным небом луга пожелтели раньше времени. Дом стоял с распахнутыми окнами и дверями в надежде на дуновение ветерка.
      Приехала Зоя. Она похудела, в глазах тоска, хотя и изобразила улыбку.
      — Судья сказала, что мы должны попытаться восстановить семью, — объяснила она. — Она сказала, что, если я передумаю, решение не окончательное.
      — А ты что, передумала?
      Она сидела у окна, обмахиваясь платком.
      Даже ее девичий локон золотистых волос казался не таким пушистым, поблек. Стал похож на парик, подумал он.
      — Мы просто не ладили, — сказала она.
      — А-а-а.
      — Возможно, я виновата.
      Аркадий улыбнулся. Зоя сказала это «возможно, я виновата» таким тоном, каким бюрократ обсуждает изменения в работе вверенного ему отдела.
      — Ты выглядишь лучше, чем я ожидала, — заметила она.
      — Что ж, здесь больше нечего делать, как поправляться. Вот уже несколько недель меня не допрашивают. Интересно, что будет дальше.
      — В Москве очень жарко. Здесь лучше, тебе повезло.
      Зоя рассказала, что, хотя они никогда теперь не смогут вернуться в Москву, ее заверили, что ему нашлась бы подходящая работа в хорошем городе подальше от столичной суеты. Возможно, дадут работу учителя. Они могли бы вместе преподавать. Кроме того, может быть, время завести детей. Ей даже, возможно, разрешат приехать сюда еще раз как супруге и остаться подольше.
      — Нет, — ответил Аркадий. — Будем откровенны, мы не женаты и не нужны друг другу. Что касается меня, я, безусловно, тебя не люблю. Я даже не чувствую себя виноватым за то, что с тобой стало.
      Зоя перестала обмахиваться и, опустив руки на колени, тупо глядела мимо Аркадия на противоположную стену. Странное дело, от того, что она похудела, утратила округлость, ее мышцы гимнастки стали крупнее, икры превратились в бицепсы.
      — У тебя другая женщина?
      Ясно, что вопрос подготовлен заранее.
      — Зоечка, ты правильно сделала, что ушла от меня, а теперь держись от меня как можно дальше. Я тебе не желаю зла.
      — Ты не желаешь мне зла? — Она, казалось, очнулась и повторила эти слова, но теперь с яростью и сарказмом. — Ты не желаешь мне зла? Посмотри, что ты со мной сделал, Шмидт меня бросил. Он потребовал перевести меня в другую школу, и кто его за это упрекнет? У меня отобрали партбилет, не знаю, что собираются с ним делать. Ты покалечил мне жизнь, добивался этого с первого дня, как мы познакомились. Думаешь, я сама решила приехать сюда?
      — Нет. Ты по-своему всегда была довольно правдива, поэтому я удивился, увидев тебя.
      Зоя прижала кулаки к глазам и крепко, до белизны, сжала губы, спустя мгновение она отняла руки и попыталась улыбнуться, но когда заговорила, в ее голубых глазах блестели слезы.
      — У нас были всего лишь семейные неурядицы, Я была недостаточно внимательна. Давай начнем заново.
      — Оставь, пожалуйста.
      Зоя схватила его за руку. Он забыл, что от упражнений ее пальцы покрыты мозолями.
      — Мы так давно не спали вместе, — прошептала она. — Я могла бы остаться на ночь.
      — Нет, — Аркадий с трудом освободил ладонь.
      — Подонок, — она расцарапала ему руку.
      Зою отправили самолетом, не дожидаясь ужина. Зрелище того, как женщина, которая когда-то была твоей женой, выворачивается перед тобой наизнанку, оставило довольно гнетущее впечатление.
      Этой ночью он проснулся от охватившего его желания владеть Ириной. В комнате был полнейший мрак, только в окне мерцали звезды. Он голый стоял у окна. Прикосновение, легчайшее трение простыни вызвало бы вспышку наслаждения и облегчения, и он даже не испытал бы стыда. Но исполнить желание — значило бы стереть из сознания ее образ, видение Ирины, спящей в голубой постели. Оно было в мечтах, возникло в комнате, потом проникло сквозь окно и парило снаружи. Он чувствовал тепло ее тела сквозь стекло. Это была встряска, возвращавшая его к жизни.
      Не обыденной жизни. Обыденная жизнь была бесконечной вереницей спин, дыханием стоящего позади человека. В обыденной жизни люди ходили на службу и творили ужасные вещи, возвращались домой и в толчее коммунальных квартир пили, ругались, занимались любовью, воевали за остатки собственного достоинства и каким-то чудом выживали. Ирина возвышалась над этой толпой. Она была отчаянно красива в своей потрепанной куртке, метка на щеке служила знаком целомудрия, ее не устраивало жалкое существование. Во многих отношениях она была не от мира сего. Аркадий хорошо разбирался в людях — на то и дар следователя. Но он не понимал Ирину, и ему казалось, что он никогда не сможет проникнуть в область присущего только ей непонимания многих элементарных вещей. Она возникла как еще одна планета и вовлекла его в свою орбиту. Он следовал за ней, но не знал ее. И именно он, а не она, поменял идеалы, которым служил.
      За последние месяцы он почти превратился в мертвеца — своего рода защитная апатия перед лицом попыток следователей залезть в душу. Это было необходимое самоубийство, его вынужденная уступка убийцам. Но все равно это была смерть. Теперь, когда перед ним возник ее образ, он ожил, пусть только на одну ночь.

* * *

      Потом загорелся торф. Целыми днями вся северная сторона горизонта была затянута багровой мглой. Однажды днем самолет с провизией повернул обратно, а на следующий день и южную сторону затянуло дымом. Появилась пожарная машина с офицером-сапером и пожарниками в резиновых касках и накидках, что делало их похожими на средневековых ратников. Сапер приказал покинуть дом. В Москву эвакуироваться было нельзя — дороги отрезаны или блокированы, все физически годные лица были мобилизованы на борьбу с пожаром.
      Это было настоящее сражение. Всего в тридцати километрах от дома находился командный пункт, где сотни пожарных, саперов и «добровольцев» формировались в группы, сопровождавшие поливочные машины, экскаваторы и тракторы. Из обитателей дома сюда входили Аркадий, Приблуда, два десятка охранников, работающие по дому и повара, сформировали резервную цепь, вооруженную лопатами. Аркадий находился посередине. Но едва они пересекли первую противопожарную полосу и принялись за работу, цепь стала распадаться. Уничтожая широко раскинувшийся подлесок, приходилось растягивать и ломать цепь. Ветер внезапно менял направление и ослепленные и задыхающиеся от дыма люди разбредались порой в противоположные стороны. В лесу оставались старые канавы, в которые проваливались люди, а то и целые тракторы. Остаток цепи, следуя за двумя тракторами, уперся в новую стену дыма, не зная, за каким из тракторов идти дальше. Неожиданно возникали люди в обгоревшей одежде, спасающиеся бегством или, наоборот, мужественно расчищающие проход, двигаясь навстречу огню. Изо всех людей, с которыми он отправился в путь, Аркадий узнавал одного Приблуду.
      Огонь возникал непредсказуемо. Один куст занимался медленно, как толовая шашка, другой вспыхивал факелом. Все дело в торфе. К этому времени Аркадий ясно представлял, что он находится вблизи Шатуры. Шатура была известна тем, что здесь построили первую после революции электростанцию. Топливом для нее служил торф. Горела сама земля, под ее поверхностью горели пласты торфа, так что, даже если пламя сбивали наверху, каждый очаг как по волшебству рождал новые кольца огня. В покрытый дерном выгоревший пласт торфа рухнул экскаватор. Выброс метана рванул в рядах боровшихся с огнем. Пекло невыносимо. Все кашляли пеплом и кровью. Летающие над головами вертолеты выливали тонны воды, которая превращалась в удушливую смесь пара и дыма. Люди со слезящимися от дыма глазами, словно слепые, образуя цепь, держали друг друга за пояс.
      Все средства были направлены на то, чтобы локализовать пожар, но торфяные поля были слишком велики и противопожарные полосы бесполезны против врага, который атаковал из-под земли. После сдачи очередной линии обороны люди все больше попадали в ловушку. Аркадий уже не знал, куда отходить. Со всех сторон в дыму раздавались панические возгласы. В конце вспаханной полосы горел трактор, кругом разбросаны лопаты. Приблуда с измазанным сажей лицом, задыхаясь, в полном изнеможении сидел, вытянув толстые ноги. Пистолет вот-вот выпадет из рук. Голос настолько слаб, что Аркадий с трудом понимал, что он говорил.
      — Смывайтесь отсюда. Спасайте шкуру, — с горечью говорил он. — Такого случая больше не будет. Возьмите бумаги какого-нибудь покойника, если только сами не сгорите. Это случай, которого вы ждали. Правда, мы все равно вас поймаем — я бы пристрелил вас, если бы не был в этом уверен.
      — А что вы сами собираетесь делать? — спросил Аркадий.
      — Вот что, я не такой дурак, чтобы ждать, пока поджарюсь. Я не трус.
      Правда, Приблуда больше всего был похож на резаного поросенка. Ветер повернул, и их накрыло стеной дыма. Аркадий всегда считал, что Приблуда не станет его убивать, но он не мог ручаться, что не погибнет в огне. Ну что же, по крайней мере помрет своей смертью, а не от девяти граммов свинца, полученных в затылок от своего же соотечественника.
      — Бегите! — закашлялся Приблуда.
      Аркадий поставил майора на ноги и взвалил его на плечо. Он больше не видел ни трактора, ни деревьев, ни солнца. Он повернул налево, на последнюю запомнившуюся ему свободную тропу.
      Шатаясь под весом Приблуды, спотыкаясь о кучи валежника, он скоро потерял представление, идет ли он налево, направо или ходит по кругу, но знал одно — если остановится, они погибнут. Он вдруг, помимо воли, испугался дышать, не мог открыть рот, словно кто-то зажал его рукой. Пустые легкие всасывали в себя гортань. Щелками глаз он различал только красные огоньки. Когда не было сил идти дальше и дым становился настолько густым, что приходилось зажмуривать глаза, он приказывал себе сделать двадцать шагов, а когда дым становился еще гуще, еще двадцать шагов, потом еще десять и еще пять. Он свалился в канаву с тухлой водой. Канава была глубиной в рост человека, воды было мало, и между ней и краем канавы была прослойка влажного, пахнущего гнилью воздуха. У Приблуды посинели губы. Аркадий перевернул его в воде на спину и стал делать искусственное дыхание. Приблуда ожил, но припекало еще сильнее.
      Аркадий повел его по канаве. На них сыпались, застревая в волосах и прожигая рубашки, горящие угольки. Канава стала мельче и кончилась совсем. Поначалу во мгле Аркадию показалось, что он вернулся на поле, с которого они начали свой путь утром. Потом он увидел, что землеройная техника, автоцистерны и пожарные машины стояли черные и растерзанные, некоторые перевернуты взрывами горючего, а бесформенные бугорки на обугленном поле оказались трупами людей, погибших накануне. Некоторые из них, видно, искали спасения от дыма в траншее торфоразработок — от них остались одни скелеты. Торф представляет собой анаэробный компост, настолько древний продукт органического распада, что в нем израсходован весь кислород. В торфе выживает мизерное количество микробов — скажем, двадцать — тридцать на кубометр. Получив доступ к воде и воздуху, микробы мгновенно размножаются, образуя кишащий многими миллионами ненасытный сгусток голодных живых существ, как щелок разъедающих живую плоть. Поврежденные стенки траншеи служили свидетельством попыток попавших в беду людей выбраться из этого коварного убежища. Из-под резиновой накидки высовывалась полуразложившаяся рука. Около двух лежавших на земле трупов Аркадий подобрал нетронутые сосуды с водой, сделал из рубашки маски, намочил и повязал их себе и Приблуде. Они двинулись дальше, уходя от надвигающегося дыма.
      Они двигались, оставляя дым позади себя. В одном месте Аркадий споткнулся о край траншеи. Двигавшийся впереди Приблуда обернулся и схватил за руку, не дав ему упасть. Они продолжали брести по горящим равнинам, были свидетелями беспорядочно разбросанных щедрой рукой картин беды и героизма, гибели в бою, о чем не сообщила ни одна газета, за исключением, может быть, короткого абзаца о том, что где-то в Московской области ветром разнесло несколько горящих угольков.
      Наконец они добрели до палисадника из обгоревших деревьев.
      — Деваться некуда, всюду дым, — заныл Приблуда, вглядываясь в окружающую темноту. — Зачем вы привели сюда? Видите, деревья и здесь горят.
      — Это не дым, а ночь. А вон звезды, — сказал Аркадий. — Мы спасены.

* * *

      Огонь не тронул дом. Через несколько дней пошли дожди, страшные грозы погасили пожар. Снова играли в волейбол охранники, самолет привозил свежий провиант, даже мороженое. Кроме того, самолет доставил генерального прокурора, который так и не снял плаща и говорил, опустив голову и заложив руки за спину.
      — Вы хотите, чтобы перед вами склонилась вся система правосудия. Вы всего лишь один человек, следователь, к тому же не из самых важных. Тем не менее ни доводы, ни убеждения не возымели на вас никакого действия. Нам в полном объеме известно о соучастии Асановой в преступной деятельности иностранного агента Осборна и изменников Бородина и Давидовой. Мы знаем, что вы утаиваете сведения об Асановой и своих отношениях с ней. Следователь, намеренно поступающий так, плюет в лицо своей стране. Но терпение кончается, и вы увидите, что на вас обрушится справедливый гнев.
      На следующей неделе вернулся врач из клиники имени Сербского. Он далее не приглашал Аркадия, а отправился с Приблудой туда, что когда-то было огородом. Аркадий наблюдал из окна верхнего этажа. Доктор что-то говорил Приблуде, спорил с ним и наконец стал на чем-то настаивать. Он открыл портфель, показал Приблуде шприц, какими пользуются ветеринары, вручил ему портфель и сразу же вернулся на взлетную дорожку. Майор куда-то ушел.
      Днем Приблуда постучался к Аркадию и пригласил его пойти по грибы. Несмотря на жару, он был в пиджаке, в руках два больших лукошка для грибов.
      Меньше чем в получасе ходьбы находилась нетронутая огнем небольшая рощица. После дождей там как по волшебству появилась трава, расцвели цветы и почти за одну ночь появились грибы. Там было много столетних дубов, прикрывавших своей тенью покрытую мхом землю. Глаз грибника замечал каждый листок, выцветший кусочек коры, стебельки полевых цветов, неутомимых насекомых. Грибы уподоблялись животным, на которых охотятся, — маскировались, замирали, как зайчишки, заслышавшие шаги охотника. Они на мгновение высовывались и тут же исчезали из виду. Лучше всего их видно уголком глаза — там скромная коричневая шляпка, а тут среди листьев целая куча оранжевых шляпок, вот еще один морщинистый, как крошечный динозавр, а там еще один прячет свою красную головку. Их больше называли не по именам, а говорили, какие лучше мариновать, а какие солить, сушить, жарить, есть сырыми, с хлебом, в сметане, под водочку, да еще под какую — чистую, анисовую, тминную, с вишневой косточкой. У грибника таких разговоров хватало на весь год.
      Приблуда с удовольствием ковырял землю, а Аркадий разглядывал его узкий лоб, челку седеющих каштановых волос, русский нос пятачком, покрытый бородавками подбородок, квадратную колоду фигуры, плохо пошитый пиджак, выпирающую из-под него кобуру. В лесу появились длинные тени, и Аркадий вспомнил, что они пропустили обед.
      — Ничего, — успокоил Приблуда, — зато завтра попируем грибами. Смотрите, сколько набрал, — он открыл свое лукошко, полное самых разных грибов, подробно объясняя Аркадию, какой гриб на что годится и по каким праздникам его лучше всего подавать. — А что у вас?
      Аркадий открыл свое лукошко и высыпал на землю свою дневную добычу — сплошь зеленовато-бледные грибы на тонких ножках.
      Приблуда аж подскочил.
      — Да это же поганки! Вы что, с ума сошли?
      — Доктор приказал убить меня, — сказал Аркадий. — Вы не сделали этого по пути сюда, значит, убьете на обратном пути? Ждете, когда стемнеет? Как это будет — выстрел в голову или игла в руку? А почему бы не грибы?
      — Прекратите!
      — Не будет завтра пиршества, майор. Меня не будет в живых.