От андреевской реконструкции головы Валерии остались лишь розовая пыль да запах жженых волос на даче Ямского. Андреев подтвердил, что насчет головы ему звонил сам Ямской и прислал за ней рябого. В известном смысле уничтожение андреевского шедевра развязало руки Аркадию — только тогда он решил воспользоваться манекеном. Он никогда не решился бы показать Ирине подлинную реконструкцию, так же как был уверен, что у нее не хватит сил посмотреть на нее. Эта блестящая мысль родилась у него с отчаяния. Он ее обманул. Спас и потерял ее.
Входя в вестибюль «Украины», Аркадий заметил выходившего из лифта Ганса Унманна. Аркадий уселся в кресло и поднял брошенную газету. Он видел сообщника Осборна впервые. Немец был что огородное пугало — тонкие губы, костлявая фигура, под шляпой коротко постриженные светлые волосы. Из тех, кто взглядом приводит в замешательство стоящих на его пути людей. Слишком нахален, чтобы быть опасным, как Осборн или Ямской. Проводив его глазами, Аркадий бросил газету и протиснулся в лифт.
Он не ожидал никого увидеть в номере и был весьма Удивлен, увидев сидящего за столом Фета с направленным на него пистолетом.
— Фет! — рассмеялся Аркадий. — Извините. Совсем о вас забыл.
— Я думал, что возвращается он, — сказал Фет. Его так трясло, что пришлось положить пистолет обеими руками. На бледном от страха лице неизменные очки в стальной оправе. — Он ждал вас. Потом ему позвонили и он убежал. Он вернул мне пистолет. Я чуть было не выстрелил.
Кругом перевернутые стулья, открытые ящики, повсюду разбросаны стенографические записи и ролики магнитной пленки. Давно ли, подумал Аркадий, они с Пашей и Фетом роскошествовали в этом номере? А поселил их здесь Ямской. Есть ли здесь микрофон? Слушает ли их кто-нибудь? Не важно — он не намерен здесь долго оставаться. Он порылся в разбросанных по полу записях и пленках и убедился, что все относящееся к разговорам Осборна и Унманна исчезло. За исключением записи разговора Осборна с Унманном второго февраля, которую Аркадий носил с собой.
— Он ворвался и стал здесь распоряжаться. — К Фету возвращался цвет лица. — Он меня не выпускал. Думал, что я предупрежу вас.
— Вы бы этого не сделали.
В разбросанных бумагах Аркадий нашел голубую книжечку с действующим расписанием воздушных рейсов, оставшуюся в номере от прежних обитателей. Все международные рейсы совершались из аэропорта «Шереметьево». Накануне Первого мая был всего один вечерний рейс авиакомпании «Пан Америкэн». Значит, Осборн и Кервилл полетят одним самолетом.
На столе валялся вскрытый пакет из Министерства торговли от Евгения Менделя. В нем была фотокопия постановления о награждении его труса-отца и, чтобы не оставалось никаких сомнений, был приложен скучный подробный отчет о героическом подвиге Менделя-старшего, подписанный и датированный 4 июня 1943 года. Неудивительно, что Унманн только вскрыл пакет, взглянул на него и бросил на стол. То же собирался сделать и Аркадий, если бы, вопреки разрушительному действию времени и несовершенству множительной машины, не разглядел на последней странице драгоценную подпись проводившего расследование младшего лейтенанта А.О.Ямского. Итак, молодой младший лейтенант Андрей Ямской, ему тогда, наверное, не было и двадцати, познакомился с молодым представителем американской дипломатической службы больше тридцати лет назад и уже тогда покрывал его.
— Вы, видно, не слышали, — забросил пробный шар Фет.
— О чем?
— Час назад прокуратура объявила по городу о вашем розыске.
— В связи с чем?
— В связи с убийством. В музее близ улицы Серафимова обнаружен труп адвоката Микояна. На найденных там окурках есть отпечатки ваших пальцев, — Фет поднял трубку и стал набирать номер. — Может быть, поговорите с майором Приблудой?
— Пока не надо, — Аркадий забрал трубку и положил ее на место. — В данный момент о вас все забыли. Человек, о котором забыли, часто становится героем. Во всяком случае, человек, о котором забыли, остается в живых, чтобы рассказать, что произошло на самом деле.
— Что вы хотите сказать? — смутился Фет.
— Я хочу опередить события.
С Савеловского вокзала обычно ездят владельцы сезонных билетов — довольные жизнью служащие и добропорядочные граждане. Но этот поезд был особый, и владельцы сезонных билетов обходили толпящихся у вагонов пассажиров, как прокаженных. Пассажиры этого поезда завербовались на три года работать на северные рудники, некоторые аж за Полярным кругом. Им придется работать в жаре и во льду, таскать на себе руду, когда вагонетки не выдержат мороза. Они будут погибать от взрывов, обвалов и переохлаждения или от руки соседа за пару сапог или рукавиц. Когда они приедут на рудник, у них отберут паспорта, дабы не передумали. На три года они исчезнут. Некоторым из них как раз того и нужно.
Аркадий замешался в толпе завербованных. Он двигался вместе с ними, в одной руке сумка с вещдоками, другая держит пистолет в кармане. В поезде его внесло в провонявшее потом и луком купе, уже набитое людьми. Его изучали две дюжины глаз. Обращенные к нему лица были такими же грубыми и безыскусными, как и у членов Политбюро, разве что несколько пообветрились на свежем воздухе. Их украшали синяки и замысловатые шрамы. Грязные руки, грязные воротники. Пожитки связаны в узлы. В основном это были преступники, которые разыскивались за хулиганство или кражи у себя в городе, а не по всей стране. Мелкая рыбешка, они считали, что проскочили сквозь крупные ячеи большой социалистической сети, а на деле их засосало в воронку социалистических рудников на Севере. Была среди них и крупная рыба, урки, за которыми числились немалые дела. Народ с наколками и ножами. В новичке их прежде всего интересовали ботинки, одежка, часы. Аркадий потеснил сидящих на нижней полке.
Плотный ряд милиционеров затолкал в вагоны последних завербованных. В купе было не продохнуть, но Аркадий знал, что привыкнет. Проводники забегали по платформе, им хотелось побыстрее отправить с вокзала этот особый поезд. Объявленная по всему городу тревога могла закрыть беглецу дороги, аэропорты и обычные поезда, но здесь был целый поезд скрывающихся от закона. Аркадий увидел в окно старшего следователя по особым делам Чу-чина, спорившего с начальником станции. Чучин показывал ему фотографию. Он хотел лишь пройти в вагон. Начальник станции упрямо тряс головой. Тогда Чучин взмахом руки приказал милиционерам пройти по вагонам. В соседнем купе кто-то затянул: «До свиданья, Москва, до свиданья…» Одно дело, когда милиционеры толкают тебя на платформе; совсем другое, когда тебя вытаскивают из купе собственного специального поезда. Угрозы и проклятия задерживали досмотр: «Не тронь, и так еду ко всем чертям!» Люди не поднимались с мест, встречали милиционеров плевками. В обычных условиях милиционер пустил бы в ход дубинку, но к завербованным особое отношение — ясно, что не ангелы вербуются на три года работы в преисподней. К тому же милиционеры были в меньшинстве. Они так и не дошли до купе, где сидел Аркадий, под дружное ржание им пришлось покинуть вагоны. Начальник станции отмахнулся от Чучина, и проводники, словно в пантомиме, снова забегали по платформе. Поезд дернулся, и Чучин с начальником станции проплыли мимо. Железные крыши платформ сменились дымовыми трубами и заборами с двумя рядами колючей проволоки, ограждающими оборонные заводы, — начались северные окраины Москвы. У следующей платформы поезд все еще набирал скорость. Ожидающие пригородных поездов пассажиры не обращали на него внимания, и он, оглашая воздух гудком, уверенно промчался мимо милицейского поста. Прощай, Москва. Аркадий глубоко вздохнул. Оказывается, и воздух в вагоне не такой уж спертый.
Поезд отличался еще тем, что он был самый старый и самый грязный, какой только могло отыскать Министерство путей сообщения. Купе столько раз потрошили и уродовали, что в нем не осталось ничего, что можно было еще испортить или украсть. К тому же в нем негде было повернуться. На четырех деревянных полках и на полу разместились локтем к локтю пятнадцать человек. Проводник до конца поездки заперся у себя в служебном купе. Эту дорогу вряд ли можно было назвать кратчайшим путем в Ленинград. Поездка на «Красной стреле» с Ленинградского вокзала занимала полдня. Этот поезд, везущий по старой колее в своих обветшавших вагонах реабилитированных рабочих, как их называли в печати, покрывал расстояние за двадцать часов. В убежище у проводника были самовар, баранки и варенье. В купе, в котором ехал Аркадий, достали сигареты и водку. Потолок заволокло дымом. Кто-то предложил ему выпить, он выпил и в ответ угостил сигаретой.
Бутылку держал похожий на Сталина коренастый смуглый осетин, с такими же, как у того, бровями, усами и угрюмым взглядом.
— Знаешь, бывает, что в такие поезда сажают стукачей, — сказал он Аркадию. — Хотят поймать и вернуть обратно. Так вот, мы стукачей ловим и ножом по горлу.
— В этом поезде нет стукачей, — ответил Аркадий. — Тебя не вернут. Попадешь туда, куда им нужно.
Осетин сверкнул глазами.
— Едрена вошь, правильно говоришь!
Колеса отмеряли полдень и вечер. Икша, Дмитров, Вербилки, Савелово, Калязин, Кашин, Сонкрво, Красный холм, Пестово. Не было смысла не пить. Позади оставался не день, а целых три года. Лучше чистый спирт, чем водка. Сколько умных глаз и умелых рук! А сколько разных языков! Купе подобралось многонациональное. Растратчик из Армении — понятно без слов. Пара грабителей из Туркестана. Вор из Марьиной Рощи. Сутенер из Ялты, загоревший, в темных очках.
— Что в пальто? — нагло спросил сутенер.
У Аркадия были с собой сумка с материалами из той лачуги, пистолет, удостоверения личности свое и сотрудника КГБ, которого насмерть забил Кервилл. Никто не осмелился бы задать такой вопрос Кервиллу; похоже, что его хотели обчистить.
— Коллекция хренов-недомерков, которую ты забыл на Черном море, — отрезал Аркадий.
Он хлебнул чифиря. Чифирь — это чай, заваренный не в два, не в десять, а в двадцать раз крепче. В лагерях голодающий заключенный на нескольких чашках чифиря мог работать три дня подряд. Аркадию приходилось бодрствовать. Как только уснет, его обчистят. Кожа взмокла от адреналина; сердце, казалось, не помещается в груди. Но несмотря на все, он должен все хладнокровно обдумать. Кто-то убил Мишу. Унманн, это огородное пугало? Аркадий дважды упустил его. Тогда почему по подозрению в убийстве разыскивают его, Аркадия? Почему Ямской рискнул подключить к делу милицию? Значит, прокурор уже очистил лачугу, где жили погибшие в Парке Горького. Значит, он уверен, что его следователь погибнет при попытке избежать ареста. Или его сразу можно будет признать невменяемым. Возможно, уже признали.
Сердце качало больше крови, чем могли выдержать сосуды, поэтому он выпил водки, чтобы их расширить. Кто-то включил транзистор. Передавали о приготовлениях к празднованию Первого мая во Владивостоке.
— Железные рудники еще ничего, — просвещал кто-то из ветеранов. — Вот на золотых рудниках, когда выходишь из шахты, тебе в задницу загоняют пылесос.
Передали о приготовлениях к первомайским праздникам в Баку.
— Мой дом, — похвастался осетин Аркадию. — Я там пришил одного. Случайно.
— А зачем мне говоришь?
— Морда у тебя простая.
Аркадий приоткрыл окно. Повеяло запахом освободившейся от снега свежевспаханной земли, черной и суглинистой.
Он с тоской вспомнил о Мише. Любопытно, что он как бы слышал живой голос друга, дающий характеристики его попутчикам: «Вот тебе и полный коммунизм — собрали всех до кучи. Почти как в Организации Объединенных Наций, разве только переодеваются не так часто. Вот армянин — едет похудеть. Или может разделиться надвое, как амеба, и превратиться в двух армян. Будет получать вдвое больше. Я бы не стал проезжаться по адресу армянина. Погляди-ка на сутенера. Мы с тобой рассуждали о Гамлете, о Цезаре, а теперь вот смотрим на человека, у которого последний загар в жизни. Это тоже трагедия. Признайся, Аркаша, что все это слегка напоминает сумасшедший дом».
Водка кончилась. Когда поезд остановился набрать воды в маленьком городке — всего-то вокзал и единственная освещенная улица, — рабочие хлынули из поезда и ворвались в магазин. Двое местных милиционеров беспомощно наблюдали, стоя поблизости. Когда все мародеры вернулись, поезд двинулся дальше.
Кабоза, Хвойная, Будогощ, Посадниково, Колпин. Ленинград, Ленинград, Ленинград. На параллельных линиях сыплют искрами утренние электрички. В Финском заливе отражалась заря. Поезд прибыл в город портфелей и каналов, кажущийся серым после бессонной ночи.
На Финляндском вокзале Аркадий на ходу соскочил с поезда, помахав красным удостоверением сотрудника КГБ, забитого насмерть Кервиллом. В громкоговорителях звучали марши. Был канун Первого мая.
17
В сотне километров к северу от Ленинграда на болотистой равнине между русским городом Лужайка и финским городом Иматра железная дорога пересекает границу. Никакой ограды. С каждой стороны сортировочные парки, помещения таможен и не бросающиеся в глаза радиопередатчики. На русской стороне грязный снег, потому что русские поезда на этой ветке ходят на низкосортном угле. На финской стороне снег почище — финны используют тепловозы.
Аркадий стоял с комендантом советского станционного погранпоста, глядя вслед финскому майору, возвращавшемуся на финский погранпост в пятидесяти метрах отсюда.
— Что твои швейцарцы, — плюнул комендант, — так и норовят перебросить на нашу сторону всякую дрянь. — Он без особой охоты пытался застегнуть воротник. Пограничные войска принадлежали к КГБ, но служили в них в большинстве ветераны армии. У коменданта была толстая шея, нос свернут на сторону, брови торчали вкривь и вкось. — Каждый месяц он донимает меня, что делать с этим проклятым сундуком. А откуда, черт возьми, мне знать?
Он прикрыл ладонями зажженную Аркадием спичку, и оба они закурили. На колее стоял часовой, боевая винтовка болталась на плече, как ненужная железка. Всякий раз как часовой менял положение, винтовка бряцала на ветру.
— Вы, конечно, понимаете, что у старшего следователя из Москвы здесь столько же власти, как у какого-нибудь китайца, — сказал комендант Аркадию.
— Знаете, что такое Москва Первого мая, — сказал Аркадий. — Пока я соберу все печати, у меня на руках появится еще одно дело об убийстве.
По ту сторону границы майор с двумя пограничниками направился к таможне. Еще дальше за холмами начинался финский озерный край. Плоская как стол равнина поросла ольхой, рябиной, черничником. Удобное местечко для пограничников.
— Контрабандой ввозят кофе, — сказал комендант, — масло, иногда деньги — валюту. Известное дело, покупать в валютных магазинах. А от нас ничего не везут. Даже обидно. Большая редкость, если в наши края приезжают с такими делами, как у вас.
— Хорошо здесь, — сказал Аркадий.
— Тихо. Забываешь о суете, — комендант достал из внутреннего кармана железную фляжку. — Как насчет этого дела?
— Неплохо, — Аркадий отхлебнул из фляжки, и согретый человеческим теплом коньяк гладко прошел в желудок.
— Некоторым не по нутру охранять границу — видите ли, охранять воображаемую линию. Они буквально сходят с ума. Или поддаются на подкуп. Иногда даже сами бегут за границу. Надо бы таких стрелять, но я просто отправляю их проветрить мозги. Знаете, следователь, если бы мне повстречался здесь москвич, приехавший безо всяких документов мило поболтать с пограничниками, я бы тоже отправил его проветрить мозги.
— Если откровенно, — Аркадий встретил взгляд коменданта, — я бы сделал то же самое.
— Ладно, — лицо коменданта посветлело, и он хлопнул Аркадия по спине, — посмотрим, что у нас получится с этим финном. Он коммунист, но хоть ты изжарь финна в масле, он все равно останется финном.
Дверь таможни на той стороне границы открылась. Финский майор вернулся с конвертом в руках.
— Ну как, прав наш следователь? — спросил комендант.
Майор брезгливо сунул Аркадию конверт.
— Дерьмо. В шести отделениях сундука дерьмо маленьких зверьков. Откуда вы узнали?
— Сундук без ящика? — спросил Аркадий.
— Ящик открыли мы, — ответил комендант. — Вся упаковка открывается на советской стороне.
— А внутри сундука проверяли? — спросил Аркадий.
— Какой в этом смысл? — ответил финн. — При нынешних-то отношениях между Финляндией и Советским Союзом.
— А какова процедура востребования предметов со склада таможни? — спросил майора Аркадий.
— Очень простая. На таможне остается очень мало вещей, они, как правило, следуют поездом до Хельсинки. Никто не имеет права забрать вещи без предъявления документов, удостоверяющих личность и принадлежность вещи, а также уплату таможенной пошлины. Двери не охраняются, но мы бы увидели, попытайся кто-нибудь вынести сундук. Понимаете, чтобы избежать провокаций на границе с дружественным соседом, мы по соглашению с Советским Союзом держим здесь очень незначительное подразделение. А теперь извините меня — у меня кончилось дежурство и мне далеко ехать домой. Завтра праздник.
— Праздновать Первое мая, — сказал Аркадий.
— Вальпургиеву ночь, — с удовольствием поправил его финн. — Шабаш ведьм.
* * *
От Выборга, близ границы, Аркадий долетел до Ленинграда, а оттуда вечерним рейсом вылетел в Москву. Большинство пассажиров были военные. У них два свободных дня, и они уже начали пить.
Аркадий написал отчет о расследовании. Он положил его в сумку с вещдоками, приложив к нему заявление коменданта погранпоста, конверт с экскрементами из ларца, волоски из Костиной клетки, личные вещи из рундучков троих убитых, пленки с показаниями Ирины и записью разговора Осборна с Унманном 2 февраля. Он поставил на мешке адрес генерального прокурора. Стюардесса раздала леденцы.
Через несколько часов Осборн и Кервилл сядут в самолет. Аркадий лишний раз оценил точность, с какой Осборн спланировал свои приезды и отъезды. «Даже задержка…» — беспокоился Унманн за день до отправки из Москвы ларца с шестью соболями Кости Бородина. На какой срок можно без риска усыпить зверьков? На три часа? На четыре? Безусловно, достаточно для перелета в Ленинград. Потом Унманн даст им следующую дозу по пути из аэропорта на вокзал. Ларец нельзя было вывезти самолетом, потому что международный багаж проходит проверку рентгеном. Машины и их содержимое тщательно проверяются на контрольно-пропускных пунктах. Выход был найден — местный поезд, следующий через тихую пограничную станцию, где не хватало персонала. Осборн машиной вернулся из Хельсинки на финскую сторону границы до того, как ларец был выгружен с поезда. Советские пограничники уже вскрыли упаковочный ящик. Финны оказали Осборну любезность, разрешив оставить ларец в помещении неохраняемого склада. Видел ли кто, когда он заходил на склад? Выло ли на нем специально пошитое пальто с большими внутренними карманами? Был ли у него сообщник среди финских пограничников? Какая разница, ведь Осборну ни разу не пришлось предъявить документы, и с начала до конца перевозки он не имел никакого отношения к ларцу.
Костя Бородин, Валерия Давидова и Джеймс Кервилл погибли в Парке Горького. А у Джона Осборна где-то за пределами Советского Союза появилось шесть баргузинских соболей.
На закате самолет прибыл в Москву. Когда приземлились, было уже темно.
Аркадий отправил посылку из аэропорта. Принимая во внимание праздники, его отчет поступит по назначению через четыре дня, что бы с ним ни случилось.
* * *
За двором наблюдали. Аркадий проулком прошел в подвал и оттуда поднялся в квартиру. В темноте он переоделся в форму старшего следователя. Форма была темно-синего цвета, на погонах четыре капитанские звездочки, на фуражке золотой шнур и красная звезда. Пока он брился, в квартирах сверху и снизу слышались звуки телевизоров. Оба были настроены на традиционное предмайское представление «Лебединого озера» из Кремлевского Дворца съездов. Во время увертюры он слышал голос диктора, объявившего о присутствии самых почетных и дорогих из шести тысяч гостей, но не мог разобрать имена. Он сунул пистолет в карман мундира.
На Таганской улице он двадцать минут ловил такси. Улицы в центре города были залиты светом прожекторов и украшены знаменами и транспарантами. Весь год Москва была подобна серому кокону, из которого только на одну эту ночь вылетала огромная сотканная из света бабочка. По сторонам всех больших зданий и поперек широких улиц были протянуты красные полотнища. Вдоль них шагали лозунги: «ЛЕНИН ЖИЛ, ЛЕНИН ЖИВ, ЛЕНИН БУДЕТ ЖИТЬ!». Такси обгоняло их. «ГЕРОИЧЕСКИЕ ТРУЖЕНИКИ… ВЕЛИКАЯ И БЕСПРИМЕРНАЯ… ПРИВЕТСТВУЕТ… СЛАВА…»
Вокруг Красной площади движение было закрыто. Аркадий отдал последние рубли водителю и вышел на площадь Свердлова как раз в тот момент, когда Уильям Кервилл с чемоданом в руке направлялся из гостиницы «Метрополь» к интуристскому автобусу. Он был в бежевом плаще и твидовой шляпе с узкими полями, ничем не выделяясь из дюжины американцев, выстроившихся у автобуса. Аркадий еще шел по скверу посреди площади, когда Кервилл, увидев его, дал знак не подходить. Аркадий остановился. Оглядевшись, он увидел позади автобуса машину с нарядом милиции, потом узнал сыщиков в кафе, на углах зданий. Кервилл опустил чемодан, на нем сохранились вмятины от ног Аркадия. Отъехал еще один автобус. Свет его фар как бы говорил, что и Кервиллу недолго оставалось быть здесь. Кервилл взглядом указал на каждого из сыщиков, на случай если Аркадий кого-нибудь упустил из виду. Из гостиницы неторопливо вышел водитель, бросил сигарету и открыл автобус.
— Осборн, — стоя посреди площади, беззвучно, одними губами, произнес Аркадий.
Уильям Кервилл в последний раз взглянул на следователя. Ясно, что он не разобрал имя. Он отчаянно хотел узнать это имя, но знал, что для этого ему придется перебить всех переодетых сыщиков, следящих за ним на площади, всех сыщиков, идущих следом, сокрушить все здания здесь, на площади, и по всему городу, но на это не хватило бы даже его богатырской силы.
Из автобуса неслись звуки «Лебединого озера». Кервилл вошел в автобус последним. К тому времени Аркадий уже ушел.
* * *
На площади Дзержинского разместились в ожидании утренней демонстрации сотканные из цветов молоты и космические корабли. Аркадий вскочил на бронетранспортер и вместе с солдатами проехал мимо пустых трибун по Красной площади. Кремлевские стены парили в свете прожекторов, бойницы, похожие на ласточкины хвосты, казалось, вздрагивали.
По другую сторону Кремля, на Манежной улице, по диагонали друг к другу выстроились черные блестящие лимузины. Не какие-то простые «Чайки», а бронированные, с антеннами, «ЗИЛы» членов Президиума. Улицу оцепили пешие милиционеры, а мотоциклисты разъезжали по открытому пространству Манежной площади до Кутафьей башни. Аркадий соскочил там с бронетранспортера. Он был в форме и объяснил подошедшему сотруднику КГБ, что он с поручением к генеральному прокурору. Закуривая, он следил за руками и отошел подальше от света прожекторов из Александровского сада, заливающего короткий выбеленный мост между Кутафьей башней и Троицкими воротами Кремля. Он с непринужденным, видом перешел улицу и встал в тени Манежа, царской школы верховой езды. Отсюда поверх Кремлевской стены были видны мраморный фасад и крыша Дворца съездов. Из проезжавшей мимо машины с сотрудниками КГБ послышались звуки финального вальса. Вдоль стены Манежа зашевелились тени — блеснули чьи-то глаза, кто-то переступил ногами.
Над Троицкими воротами до рубиновой звезды на верхушке башни поднялись тучи блестевших как хрусталь настоящих ночных бабочек. В воротах, освещенные сзади, возникли силуэты двух солдат. Миновав мост, они исчезли, как сгоревшие головки спичек. Из очередной машины КГБ раздавались аплодисменты. Балет закончился.
Чтобы поспеть в аэропорт, Осборну придется пропустить назначенный по окончании балета официальный прием. Однако еще предстояли вызовы под занавес, вручение букетов балеринам и членам Президиума и неизбежная давка в гардеробе. Шоферы неспешно направились к лимузинам.
Появились первые гости. Аркадий смотрел, как длинной цепочкой прошли китайцы, потом моряки в белой форме, за ними громко смеющиеся европейцы. Африканцы, смеющиеся еще громче, музыканты, женщины в форме билетеров с цветами в руках, идущий в одиночку известный сатирик. Лимузины под дипломатическими флагами увозили своих пассажиров. Первая толпа схлынула, и мост опустел. Аркадию не было смысла выходить на улицу.
К Троицким воротам быстрыми шагами приблизилась изящная, как кортик, фигура. Она прошла сквозь поток света на мосту и обратилась в Осборна. Он натягивал перчатки и, не поворачивая головы, смотрел на настороженные лица сотрудников в штатском и на открытые дверцы лимузинов. На нем было неброское черное пальто и та самая соболья шапка, которую он дарил Аркадию. Темный мех оттенял его серебристые волосы. Внимание сотрудников в штатском переключилось на гостей, появившихся после Осборна. Он исчез в Кутафьей башне, появился на ее ступенях и направился к подаваемой машине. Тут он увидел Аркадия.
Аркадий уловил, как американец, узнав его, вздрогнул, но тут же взял себя в руки, разве что чаще забилось сердце. Они сошлись у машины, глядя друг на друга поверх крыши.
Осборн изобразил широкую улыбку уверенного в себе человека.
— Вы так и не пришли за шапкой, следователь.
— Не пришел.
— Ваше расследование…
— Завершено, — закончил Аркадий.
Осборн кивнул. У Аркадия было время полюбоваться блеском золота и шелка, загорелой кожей, такими нерусскими чертами лица. Он заметил, что Осборн обшаривает глазами улицу, чтобы определить, не сопровождает ли кто Аркадия. С удовлетворенным видом американец обратился к Ренко.
— Я должен успеть на самолет, следователь. Через неделю Унманн принесет вам десять тысяч американских долларов. Если желаете, можете получить в другой валюте. Ганс эти мелочи уладит. Главное, чтобы все были довольны. Если Ямской пойдет на дно, а я благодаря вам останусь чистым, считайте, что эта услуга будет стоить еще больше. Поздравляю: вы не только выкарабкались, но извлекли для себя максимум возможного.
— К чему вы все это говорите? — спросил Аркадий.
— Вы здесь не для того, чтобы меня арестовать. У вас нет доказательств. К тому же я знаю, как работает ваш брат. Если бы пахло арестом, то я бы уже сидел в машине КГБ, мчащейся на Лубянку. Вы здесь один, следователь. Оглянитесь — кругом мои друзья и ни одного вашего.
Сотрудники в штатском пока не обращали особого внимания на задержку Осборна. Если приглядеться поближе, эти крепкие как на подбор ребята были заняты тем, что отгоняли рядовых гостей от машин элиты.
— Неужели вы собираетесь арестовать иностранца именно здесь, именно в этот вечер, не имея подписанного КГБ ордера, даже не уведомляя прокурора, без чьей-либо помощи, собственными силами? Вы, которого разыскивают по обвинению в убийстве? Да вас посадят в сумасшедший дом. Я даже не опоздаю на самолет — его для меня задержат. Так что вы могли явиться сюда только ради денег. А почему бы и нет? Вы уже сделали прокурора богатым человеком.
Аркадий вынул пистолет и положил его на сгиб левой руки, так что только Осборн видел тускло блестевшее дуло.
— Нет, — ответил он.
Осборн огляделся вокруг. Сотрудники в штатском были поблизости, но их внимание отвлек увеличивающийся поток гостей, который потек из залитого светом перехода.
— Ямской предупреждал меня в отношении вас. Итак, деньги вам не нужны?
— Нет.
— И вы собираетесь меня арестовать?
— Задержать вас, — сказал Аркадий. — Для начала не дать попасть на самолет. Ни здесь, ни сегодня я не буду вас арестовывать. Мы сядем в вашу машину и покатаемся. А завтра мы зайдем в управление КГБ какого-нибудь небольшого городка. Они не будут знать, как поступить, и сразу свяжутся с Лубянкой. В маленьких городах со страхом относятся к государственным преступлениям, хищениям государственной собственности в больших размерах, вредительству в промышленности, контрабанде, сокрытию государственных преступлений — я имею в виду убийство. Ко мне отнесутся с большим недоверием, с вами обойдутся очень вежливо, но вы же знаете, как мы работаем. Будет много телефонных звонков, тщательно обследуют клетки, доставят небезызвестный ларец. Так или иначе, вы уже опоздали на самолет. А ради этого уже стоило рискнуть.
— Где вы были вчера? — после минутного молчания спросил Осборн. — Вас нигде не могли найти.
Аркадий промолчал.
— Думаю, вчера вы ездили на границу, — сказал Осборн. — Вы, наверное, считаете, что знаете все. — Он взглянул на часы. — Я должен поспешить на самолет. Я не остаюсь.
— Тогда я вас убью, — сказал Аркадий.
— Секундой позже вас убьют вот эти люди.
— Знаю.
Осборн взялся за ручку дверцы. Аркадий начал жать на выемку спускового крючка «Макарова», одновременно подавая вперед рычажок предохранителя, который скользнул вдоль обоймы, освобождая лепесток пружины, которая толкнет боек в направлении находящегося в казеннике 9-миллиметрового патрона.
Осборн отпустил ручку.
— Какой смысл? — спросил он. — Неужели рисковать жизнью только ради торжества советского правосудия? Все же куплены, сверху донизу. Вся страна куплена — куплена по дешевке, по самой низкой цене в мире. Плевать всем на законы, дураков больше нет. Так ради чего тогда умирать? Может быть, ради кого другого? Скажем, Ирины Асановой?
Осборн указал пальцем на карман пальто, потом медленно опустил туда руку и вытащил разрисованный пасхальными яйцами красно-бело-зеленый платок, который Аркадий купил Ирине.
— Жизнь всегда сложнее и проще, чем мы себе представляем, — сказал он. — Это… Я вижу по вашему лицу.
— Как она к вам попала?
— Предлагаю простой обмен, следователь. Меня за нее. Я скажу вам, где она, и у вас действительно нет времени на размышления, верить мне или нет, потому что ее скоро там не будет. Итак, да или нет?
Осборн положил платок на крышу машины. Аркадий подобрал его левой рукой и поднес к носу. Платок хранил запах Ирины.
— Поймите, — сказал Осборн, — у нас обоих свой вопрос жизни и смерти, ради которого мы готовы пойти на все. Вы готовы пожертвовать жизнью, карьерой, поступиться здравым смыслом ради этой женщины. Я скорее выдам сообщников, чем опоздаю на самолет. Мы оба теряем время.
