* * *
По дороге в Москву дул попутный ветер.
— Сначала он собирался стать монахом, — рассказывал Кервилл. — Одним из тех парней с постными лицами, которые пускают сопли над сорванными цветами, попадают в Рим, ненавидят итальянцев и лижут задницу французским иезуитам. Это уже противно, но еще куда ни шло. Ну, стал бы проповедником среди рабочих, это обычная головная боль. Потом он стал забирать выше — захотел стать мессией. У него не было ни ума, ни силы, но он хотел быть мессией.
— А как это делается?
— Католику нельзя. А вот если ты объявишь себя восточным йогом или гуру и станешь нести чушь, питаться куриными головами и не менять порток, то у тебя появится сколько угодно учеников. Но только не католику, ни в коем случае.
— Почему?
— Если ты католик, ничего не добьешься, кроме отлучения от церкви. Так или иначе, в Америке развелось слишком много мессий. Настоящий супермаркет мессий. Вы ни черта не понимаете, о чем я толкую, не так ли?
— Правда, не понимаю.
Они доехали до выставки. Вершина обелиска тонула в сумерках.
— Россия же для мессий — неосвоенная целина, — продолжал Кервилл. — Здесь у Джимми могло что-нибудь получиться, во всяком случае, был шанс. Дома-то у него ни хрена не получилось. Ему нужно было свершить что-нибудь громкое у вас. Он написал мне из Парижа, что едет к вам. Он писал, что в следующий раз я увижу его в аэропорту имени Кеннеди. Он собирался сотворить что-нибудь в духе святого Христофора. Знаете, что это такое?
Аркадий отрицательно покачал головой.
— Это значит, что он собирался вывезти кого-нибудь из России и устроить в аэропорту пресс-конференцию. Он собирался предстать спасителем, на худой конец, стать знаменитостью среди верующих. Я знаю, как он попал сюда. Когда он вернулся из первой поездки, то рассказывал, как легко найти чешского или польского студента, похожего на него. Они поменялись бы паспортами, и Джимми вернулся бы к вам под другим именем. Он рассказывал, что таким путем церковь через Польшу в большом количестве провозит к вам Библию. Кроме русского Джимми знал польский, чешский и немецкий, так что ему было бы нетрудно. Труднее было не попасться у вас. И выбраться отсюда.
— Вы сказали, что у него ни хрена не вышло в Соединенных Штатах. А что там было?
— Он связался с еврейскими ребятами, которые доставляют беспокойство русским в Нью-Йорке. Поначалу мазали краской машины и проводили демонстрации. Потом стали посылать письма со взрывчаткой. Потом самодельные бомбы в представительстве Аэрофлота и обстрел окон советского представительства. В полицейском управлении есть отдел, который прозвали «красной бригадой», он ведет наблюдение за радикалами. Он стал следить за евреями. Говоря по правде, мы подсунули им партию капсюлей. А Джимми тем временем ездил в Джорджию и купил там для них ружья и взрывчатку. Он сделал две ездки, одну из партий он доставил в алтаре.
— А что с капсюлями?
— Они были неисправны. Я спас ему жизнь. Он должен был принять участие в изготовлении бомб. В то утро я пришел к нему домой и сказал, чтобы он никуда не ходил. Он не желал и слушать. Я швырнул его на кровать и переломил ногу о спинку кровати. Поэтому он не пошел. Евреи поставили неисправные капсюли, и бомбы взорвались. Все погибли. Вот и выходит, что я спас ему жизнь.
— И что потом?
— Что вы хотите этим сказать?
— Скажем, не подумали ли евреи, которые остались в живых, что ваш брат осведомитель?
— Конечно. Я услал его из города.
— И у него не было возможности объясниться со своими друзьями?
— Я сказал, что, если он вернется, я сверну ему шею.
На проспекте Мира они попали под ливень. На тротуарах валялись газеты.
— Расскажу об одном случае в Нью-Йорке, — Кервилл взял сигарету. — Был у нас один уличный грабитель. Угрожая ножом, он получал что требовал, а потом резал свои жертвы просто ради забавы. Мы его знали — чернокожий парень, главным образом, снимал драгоценности. Я хотел от него избавиться и подстроил ему одну штуку. Знаете, что я сделал? У меня был перстень одной из жертв, я бросил его позади этого чернокожего и тут же схватил его. Этот болван достал пистолет, выстрелил и промахнулся. А я не промахнулся. Это было в Гарлеме. Собралась толпа, кто-то схватил пистолет этого подонка и удрал. Из него сделали мученика, представили дело так, что добропорядочного гражданина убили по пути в церковь. По Сто двадцать пятой улице шествовали демонстрации. Все чернокожие священники, способные таскать ноги, сочли за должное явиться туда, а тут еще антивоенное сборище, и Джимми со своими «христианскими свидетелями» несли плакаты «Разыскивается убийца: сержант Киллвелл» («ловкий убийца»). Я выяснил, кто придумал «Киллвелла». Джимми мне не говорил, но я-то знал.
Река вздулась. Высокая темная вода несла последние льдины.
— Знаете, как еще ему нравилось меня называть, — спросил Кервилл. — Ему нравилось называть меня Исавом. «Брат мой Исав», — говорил он.
В Институт этнологии Аркадий поднялся один, чтобы рассказать Андрееву, что стало с головой. Из студии Андреева он позвонил Мише на квартиру и на службу, но безрезультатно. Потом он позвонил Лебедю, который сообщил, что нашел дом, где скрывались Костя Бородин, Валерия Давидова и Джеймс Кервилл. Женщина, которая провела Лебедя в дом, сказала, что каждый день продавала им свежих кур и рыбу. ”
Аркадий взял Кервилла с собой осмотреть дом, который оказался развалюхой, зажатой между заводскими корпусами в Люблинском районе, неподалеку от кольцевой дороги. Почти все там было знакомо Аркадию, словно раньше существовало в его воображении. Кервилл двигался молча как завороженный.
* * *
Они зашли в рабочую столовую. Кервилл взял бутылку водки и продолжил рассказ о своем брате, но говорил теперь иначе, словно о другом человеке. Он рассказывал Аркадию, как учил его кататься на коньках, водить машину, показывал, как накладывать позолоту на рамку, учил, как обходиться с монашками, как видели на бейсбольной площадке самого Роджера Мариса, как хоронили вырастившую их русскую бабушку. Одно воспоминание вызывало другое, кое-что Аркадий понимал, а что-то нет.
— Знаешь, когда я понял, что ты мужик что надо? — признался Кервилл. — Когда ты выстрелил в меня в гостинице. Ты целил мимо, но ненамного. Мог бы и убить. Тогда и тебе и мне было на все наплевать. У нас много общего.
— Теперь-то мне не всё равно, — сказал Аркадий.
* * *
В полночь он подвез Кервилла к «Метрополю». Гигант плохо держался на заплетающихся ногах.
Ирина ждала его. Она ласкала его в постели, словно говоря: «Верь мне, будь со мной, можешь доверить мне свою жизнь».
Уже засыпая, он вспомнил, что рассказал Кервилл, когда Аркадий спросил, охотились ли они с братом когда-нибудь на соболя.
— Нет, не охотились. В штате Мэн и в Канаде водятся лесные куницы, которых там называют соболем, но они большая редкость. Чтобы добыть их, буравят дыры в стволе. Если охотник законченный негодяй, он бурит в стволе отверстие глубиной сантиметров двадцать пять. Довольно глубоко. Засовывает в дыру свежее мясо. Затем вбивает под углом два гвоздя, так что их острия почти сходятся ближе к заднему концу отверстия. Куница хорошо лазает по деревьям. Почуяв запах мяса, она по стволу лезет в ловушку. Она может едва просунуть голову между гвоздями, торчащими в сторону мяса. Хватает мясо — она всегда достает до мяса — но в этот момент гвозди вонзаются в нее. Она пытается высвободить голову, но чем сильнее она вырывается, тем глубже впиваются гвозди. В конце концов она истекает кровью или отрывается голова. Теперь их осталось мало. Ловушки сделали свое дело.
16
В четыре утра Аркадий позвонил в Усть-Кут.
— Якутский слушает.
— Говорит старший следователь Ренко из Москвы.
— О! Наконец-то позвонили в подходящее время, — отозвался Якутский.
В окне темно. Аркадий закрыл глаза.
— Чем питаются соболя? — спросил он.
— И ради этого вы мне звоните? Неужели не нашлось энциклопедии?
— На одежде Бородина обнаружены следы куриной и рыбьей крови. Он каждый день покупал кур и рыбу.
— Соболя и норки едят кур и рыбу. По-моему, люди тоже.
— Не каждый день, — отпарировал Аркадий. — Случались ли в ваших краях похищения соболей?
— Нет, ни разу.
— Какие-нибудь необычные происшествия в зверосовхозах?
— Ничего из ряда вон выходящего. В ноябре на ферме в Баргузине был пожар, погибло пять или шесть соболей. За остальных, однако, полностью отчитались.
— Сильно ли они обгорели?
— Я же говорю, насмерть. Вообще-то ощутимый убыток, потому что баргузинские соболя самые ценные. Проводились расследования, но халатность не подтвердилась.
— Проводилось ли вскрытие животных, чтобы убедиться, что это действительно были баргузинские соболя и что они действительно погибли от огня и чтобы точно определить время гибели?
— Товарищ Ренко, до такого могли додуматься только в Москве!
Положив трубку, Аркадий тихо оделся и вышел из дому. Дойдя до Таганской площади, позвонил из автомата. Мишин домашний телефон так и не отвечал. Он позвонил и разбудил Лебедя и Андреева, затем вернулся домой. Прислонившись к стене, он смотрел на Ирину.
Пойти к генеральному прокурору и заявить, что прокурор Москвы — убийца? За два дня до Первого мая! Не имея никаких доказательств? Скажут, что пьян или рехнулся, и задержат до прибытия Ямского. Пойти в КГБ? Осборн — осведомитель КГБ. К тому же благодаря Кервиллу у него на руках кровь сотрудника КГБ.
Утренняя заря незаметно подкралась к Ирине. Бледное лицо на голубоватой подушке. Но он ощущал легкую теплоту, исходящую от ее спящей фигуры. Он смотрел, словно хотел навсегда запечатлеть в памяти ее образ. Лоб закрывали волосы, позолоченные восходящим солнцем.
Мир был пылинкой, беспорядочно взлетающей от дыхания девушки. Мир был трусливым существом, замышляющим убить ее. Он мог спасти ей жизнь. Да, он потеряет Ирину, зато спасет ей жизнь.
* * *
Когда она проснулась, он сварил кофе и положил ее одежду в ногах кровати.
— В чем дело? — спросила Ирина. — Мне казалось, ты доволен, что я здесь.
— Расскажи мне об Осборне.
— Все уже позади, Аркаша, — она, неодетая, села в постели. — Даже если я поверила тому, что ты сказал об Осборне, вдруг я ошибаюсь? Если Валерия жива и в безопасности, я выдам человека, который ей помог. Если же ее нет в живых, то ничего не изменишь.
— Пошли, — Аркадий швырнул ей одежду. — Уж слишком легко ты рассуждаешь о смерти. Я покажу тебе мертвых.
* * *
По дороге в лабораторию Ирина то и дело оглядывалась на него. Аркадий чувствовал, что она хочет найти объяснение его внезапному превращению в следователи.
Аркадий вместе с ней зашел в лабораторию судебной экспертизы, где забрал у полковника Людина опечатанную сумку с вещественными доказательствами и еще одну пустую. Людин восхищенно поглядывал на Ирину — умелые руки и новая косынка мгновенно превратили афганскую куртку в эффектную одежку.
В машине она, отвернувшись, глядела в окно, показывая недовольство бесцеремонностью Аркадия. Обычная размолвка влюбленных, говорила она своим поведением. В машине появился странный запах. Она поглядывала на стоящую рядом с ней громоздкую опечатанную сумку с вещественными доказательствами. Запах был очень слабый, почти неощутимый, но привкус его оставался во рту. Когда они подъехали к реке, она открыла окно, чтобы проветрить машину.
В Институте этнологии Аркадий провел Ирину в студию Андреева. Испытывая облегчение, что наконец-то покинула машину, она ходила от стенда к стенду, с любопытством разглядывая головы Тамерлана и Ивана Грозного. Аркадий тем временем разыскивал антрополога. Но Андреев исчез, хотя твердо обещал, что будет на месте.
Стоя в другом конце комнаты, Аркадий наблюдал за Ириной.
— И ради этого ты меня сюда привел? — она постучала пальцем по стенду с головой Ивана Грозного.
— Нет. Я надеялся увидеть профессора Андреева. К сожалению, его, кажется, нет. Прекрасный человек, ты наверняка о нем слышала.
— Нет, не слыхала.
— О его трудах говорится в лекциях на юридическом, — сказал Аркадий. — Должна была запомнить.
Ирина пожала плечами и направилась к экспонатам из области антропологии, пробегая глазами по лицам, глядящим стеклянными глазами из-под тяжелых надбровий. Она подошла поближе. Работа Андреева была волшебством. Аркадий видел, с каким восхищением Ирина разглядывает смешные ужимки одного обезьяньего лица и свирепый оскал другого. У края стола находился гончарный круг и высокий табурет. Закрепленный проволочной подставкой, на круге стоял череп неандертальца, наполовину покрытый лентами розового пластилина.
— Теперь вижу, — она тронула открытую часть черепа. — Андреев их реконструирует… — она на полуслове отдернула руку.
— Все в порядке, — подошел к ней Аркадий. — Он ее нам оставил.
Аркадий держал за шпагат круглую шляпную картонку из розового глянцевого картона, какие вышли из моды лет шестьдесят назад.
— Я слышала об Андрееве, — Ирина вытерла пальцы.
Картонка болталась в руках Аркадия — низ ее был легче верха.
* * *
Каждый студент юридического факультета был знаком с андреевскими реконструкциями лиц убитых. Проезжая вдоль Парка Горького, бывшая примерная студентка Ирина Асанова почти задыхалась от запаха гниения, заполнившего машину. Смерть просачивалась из опечатанной сумки и гремела в шляпной картонке на заднем сиденье.
— Куда мы едем, Аркаша? — спросила Ирина.
— Скоро увидишь, — Аркадий выбирал самые прозаические слова, словно отвечая арестованному.
Ни одного лишнего слова в утешение, чтобы отвлечь ее от тревожных мыслей, ни ободряющего пожатия руки, никакого выражения сочувствия. Человек не станет следователем, если не может быть жестоким, убеждал он себя.
Ирина даже не повернула головы, когда слева от них проезжала колонна автомашин с машущими им солдатами, и Аркадий понял, что она боялась, как бы при малейшем движении ее взгляд не упал на нелепо выкрашенную картонку. На небольшой выбоине коробка сдвинулась с места. Она как бы говорила с Ириной, для нее она была живой, врывающейся в память с заднего сиденья автомобиля.
— Теперь недолго, — сказал он, поворачивая машину. Картонка поползла, руки Ирины словно дернули за веревочку.
Красные первомайские полотнища протянулись вдоль корпусов завода «Шарикоподшипник», тракторного завода, электрозавода, текстильной фабрики. На полотнищах золотые профили, лавровые ветви, написанные золотом лозунги. Из труб валил серый дым. Он подумал, что теперь она, должно быть, знает, куда ее везут.
Они, не обменявшись ни словом, целый час ехали на юго-восток по Люблинскому району мимо больших заводов, потом заводов поменьше, мимо похожих на могилы серых блочных домов для рабочих, старых домов, снесенных под строительные площадки, мимо поля, размеченного геодезистами, подпрыгивали на комьях грязи, оставив позади конечную автобусную остановку. Они находились внутри границ разросшегося города, однако попали в другой мир — низенькие лачуги, покосившиеся плетни. Они проехали мимо привязанных к колышкам коз, выносящих помои женщин в фуфайках и сапогах, оштукатуренной церкви, стягивающего шляпу одноногого калеки, переходящих дорогу буренок, двора с колодой и топором и, медленно переехав глубокие ухабы, подъехали к стоящему на отшибе дому с поломанными стеблями подсолнухов во дворе. На двух пыльных окнах виднелись грязные занавески, на резном карнизе шелушилась краска. Позади дома — уборная и железный сарай.
Захватив сумку и картонку с заднего сиденья, он помог ей выйти из машины. У дверей дома достал из сумки три кольца с ключами, которые были обнаружены в сумке со дна реки. На всех кольцах висели одинаковые ключи.
— Логично, не так ли? — спросил он Ирину.
Ключ подошел. Дверь разбухла, и Аркадий двинул ее бедром. Она распахнулась, и в нос ударило запахом плесени. Прежде чем войти, он надел резиновые перчатки и щелкнул выключателем. Электричество еще не отключалось. Над круглым столом зажглась единственная лампочка. Дом провонял дохлятиной. В нем было так холодно, будто здесь хранили зиму. Ирина, дрожа, стояла посреди комнаты.
Дом состоял из одной комнаты. Ставни на всех четырех трехрамных окнах были на запоре. В двух отгороженных углах стеганые одеяла. Под печкой на железном листе слой золы. Вокруг стола три разномастных стула. В шкафу кусок заплесневевшего сыра и давно лопнувшая от мороза молочная бутылка. По стенам одна фотография Брандо и множество вырванных из книг репродукций икон. В углу, прикрытые тряпкой, банки с красками, бутылки с болом и олифой, тампоны, плоские кисти, шила и щетки. Аркадий отодвинул занавеску, закрывавшую нишу. Там висели два мужских костюма, один среднего размера, другой больше, и три небольшого размера платья. На полу беспорядочно валялась обувь.
— Верно, — Аркадий по выражению лица видел, о чем думала Ирина, — будто в могиле.
У стены стояли три старомодных флотских рундучка. Аркадий отпер их, пользуясь на этот раз разными ключами с колец. В первом было нижнее белье, носки, экземпляры Библии и другая религиозная контрабанда. Во втором нижнее белье, заткнутый пробкой пузырек с золотым песком, презервативы, старый наган с патронами. В третьем женское белье, стеклянные украшения, импортные духи, спринцовка, ножницы, щеточки, губная помада, заколки для волос, кувшинчик, облезшая фарфоровая кукла и фотографии Валерии Давидовой в основном с Костей Бородиным, а одна с бородатым стариком.
— Наверное, ее отец? — он показал снимок Ирине. Та промолчала. Он закрыл рундучки. — Должно быть, Костя очень напугал соседей, пока обитал здесь. Представь себе, все это время никто сюда не входил. — Он обратил внимание на выгороженные для сна углы. — Костя, видно, был тяжелым человеком, ужиться с ним было трудно. Такова жизнь… Что же ты меня не остановишь, Ирина? Скажи-ка лучше, что они здесь делали для Осборна?
— Мне кажется, ты уже знаешь, — прошептала она.
— Это все догадки. Нужен свидетель. Кто-то должен мне сказать.
— Я не могу.
— Нет, скажешь, — Аркадий поставил на стол картонку и сумку с вещдоками. — Мы поможем друг другу и решим пару загадок. Я хочу знать, что Валерия с Бородиным делали здесь для Осборна, а ты хочешь знать, где в данный момент находится Валерия. Скоро все станет ясно.
Он отодвинул один стул, оставив два около стола. Оглядел комнату. Она была так безнадежно убога, как перевернутая вверх дном картонная коробка, где поместились три судьбы, хрупкое хранилище личной жизни авантюристов, дующих от холода на руки.
В слабом свете лампочки лицо Ирины выглядело желтым, а щеки ввалившимися. Он посмотрел на себя ее глазами — тощий мрачный мужчина с растрепанной черной шевелюрой и лихорадочно заостренными чертами, склонившийся над розовой коробкой. Он глубже заглянул внутрь этого нелепого человека, этой марионетки Ямского, как с самого начала разглядела его Ирина. Однако, если хватит мужества, он может спасти ее от Ямского и Осборна, и даже от самой себя.
— Итак, — хлопнул в ладоши Аркадий, — мы в Парке Горького. Смеркается. Идет снег. Хорошенькая сортировщица пушнины Валерия, сибирский бандит Костя и американский парнишка Кервилл вместе с меховщиком Осборном катаются на коньках. Они покидают дорожку и углубляются метров на пятьдесят на поляну, где можно выпить и закусить. Вот они стоят. Костя здесь… — Аркадий указал на стул, стоящий у стола. — Кервилл там, — он указал на другой стул, — а Валерия посередине, — он положил руку на картонку. — Ты, Ирина, стоишь здесь, — он подвинул стул ближе к столу, — ты Осборн.
— Пожалуйста, не надо, — попросила Ирина.
— Это просто ради удобства, — сказал Аркадий. — Не могу изобразить снег или водку, так что потерпи. Постарайся представить обстановку, веселье. Трое из них верят, что вот-вот начнется новая жизнь — свобода для двоих, слава для третьего. Они пришли не просто покататься — отпраздновать! Должна ли была ты, то есть Осборн, дать последние указания? Вполне вероятно. Только ты знаешь, что через несколько секунд их не будет в живых.
— Я…
— Тебе наплевать на какие-то там церковные ларцы — кто угодно достанет их тебе, скажем, Голодкин. Если бы эти трое занимались для тебя только этим — фальсификацией и контрабандой икон, ты бы не стала их убивать. Пускай болтают, пускай идут прямо в КГБ с доказательствами и фотографиями — твои дружки там их только осмеют и выставят на улицу. Но есть другое дело, не ларец, а то, настоящее, о котором они должны молчать — и в Москве, и где угодно.
— Не мучай меня, — взмолилась Ирина.
— Идет снег, — продолжал Аркадий. — Лица чуть раскраснелись от водки. Они тебе верят — ты ведь уже привезла этого американского дурачка, Кервилла, так ведь? После первой бутылки они в тебя влюблены. Ты для них — прибывший с Запада спаситель. Улыбки, тосты следуют один за другим. Слышишь музыку с катка? Чайковский. Давай еще бутылку. Господин Осборн, вы щедрый человек, привезли полную сумку водки, коньяку и всяческих закусок. Ты высоко поднимаешь сумку, словно шаря в ней руками, и достаешь… еще одну бутылку. Начинаешь с себя, притворяешься, будто делаешь хороший глоток. Дальше Костя, он, насколько я знаю, не отстанет. У Валерии уже слегка кружится голова, нелегко управиться с бутылкой, когда в одной руке хлеб, в другой — сыр. К тому же она мечтает о том, где будет через неделю-другую, что будет носить, как там будет тепло. Хватит с нее Сибири — теперь заживет в раю. Кервилл тоже нетверд на коньках, не держит нога, да и он думает о возвращении домой, о вознаграждении за все его благие деяния. Неудивительно, что водка быстро расходится. Еще бутылку? Почему бы и нет? Снегопад усиливается, музыка становится громче. Ты поднимаешь сумку, перебираешь в ней, нащупываешь бутылку, нащупываешь пистолет. Отводишь предохранитель. Косте больше всех хочется выпить, ты поворачиваешься к нему и одариваешь известного бандита улыбкой.
Аркадий ударил ногой по стулу, и он упал спинкой на пол. Ирина удивленно моргнула и слегка отшатнулась.
— Очень хорошо, — продолжал Аркадий. — Автоматический пистолет бьет не так громко, как револьвер, к тому же звук заглушается кожаной сумкой, снегопадом и музыкой из динамиков. Вероятно, сначала не видно следов крови. Валерия и Кервилл толком не понимают, почему Костя валится на снег. Вы все друзья. Ты же пришла спасти их, а не причинять им вред. Поворачиваешься к американцу. Сумка около груди.
По метке на ее щеке прокатилась слезинка.
— Теперь никаких эмоций, — сказал Аркадий. Он повалил на пол второй стул. — Вот так. Очень просто. Осталась одна Валерия. Она смотрит на своего мертвого Костю, на мертвого американца, но не пытается бежать, звать на помощь, протестовать. Ты ее хорошо знаешь. Без Кости она ничто; ты избавишь ее от страданий. Жизнь так быстро все меняет. Ты только поможешь ей. — Аркадий рывком открыл сумку с вещественными доказательствами. Комната наполнилась зловонием. Он достал грязное, в крови, темное платье с дырой на левой стороне груди. Ирина посмотрела на открытую нишу и перевела глаза обратно. Он видел, что она узнала платье. — Приставь пистолет хоть к самой груди — Валерия не шелохнется, пуля для нее избавление. Целься прямо в сердце. Такая красота пропадает, а? — Аркадий уронил платье на стол, — такая красота. Убиты, все трое. Никто не появился, музыка все еще играет, снег скоро заметет трупы.
Ирину трясло.
— Они-то мертвы, — сказал Аркадий, — а у тебя еще много дел. Надо собрать закуску, она ведь заграничная, бутылки, забрать документы убитых. Рискнуть и сделать еще два выстрела, потому что у американца заграничная пломба. Ты стреляешь и в Костю, чтобы тупые милиционеры подумали, что обоих добивали. Но их все еще можно опознать. Остались отпечатки пальцев. Ерунда! Берешь большие ножницы, какими разделывают кур, и хруп, хруп — отстригаешь все кончики пальцев. А что делать с лицами? Надеяться на разложение? Но они замерзнут, станут белее снега, однако останутся точно такими, как были. Намазать вареньем, чтобы зверьки, обитающие в парке, объели их? Нет, не годится — белки на зиму попрятались, а собак в Москве не много. Но меховщик, благодаря своей профессии, находит выход. Он обдирает их; с каждой головы снимает целиком лицо, как шкурку со зверька, — с Кости, с Кервилла и последнее, самое нежное, с Валерии. Какой незабываемый момент! Ни один меховщик такого еще не делал! Он выкалывает глаза — теперь дело сделано. Обрезки в сумку. Три жизни дважды стерты с лица земли. Все! А теперь в гостиницу, в самолет — и возвращаешься в свой мир. Полный порядок.
Аркадий расправил платье на столе, сложил рукава, опустил подол.
— Остался только один человек, который, по-твоему, может связывать тебя с тремя покойниками в Парке Горького. Правда, она ничего не скажет, потому что она самая близкая подруга Валерии и очень хочет, чтобы Валерия попала в Нью-Йорк, Рим или Калифорнию. Эта фантазия занимает самое главное место в ее жизни. Она готова пережить все до единого бессодержательные, тревожные, невыносимо скучные дни, лишь бы знать, что Валерия вырвалась на волю. Мысль о том, что Валерия где-то дышит воздухом свободы, помогает ее подруге пережить горькую тяжесть неволи. Можно попытаться убить и ее, все равно она никому не скажет. Да, ты действительно неплохо знаешь этих русских.
У Ирины подкашивались ноги. Он боялся, что она упадет.
— Итак, весь вопрос в том, где Валерия, — продолжал Аркадий.
— Аркаша, — сказала Ирина. — Ты этого не сделаешь.
— Вот Валерия.
Аркадий начал вынимать голову из картонки. Он проделывал это медленно, так что Ирина сначала увидела в его руках темные локоны, потом волосы распрямились и над коробкой появилась свежая кожа лба.
— Аркаша, — она зажмурила глаза и закрыла их руками.
— Гляди.
— Аркаша, — она не отнимала рук от глаз. — Да, да, здесь жила Валерия. Поставь ее обратно в коробку.
— Валерия?
— Валерия Давидова.
— С…
— С Костей Бородиным и Кервиллом.
— С американцем по имени Джеймс Кервилл?
— Да.
— Ты их здесь видела?
— Кервилл постоянно прятался здесь. Валерия здесь бывала, без нее я сюда не приходила.
— Ты не ладила с Костей?
— Да.
— Что они делали в этом доме?
— Делали ларец, ты о нем знаешь.
— Для кого? — Аркадий замер, чувствуя, что она колеблется.
— Для Осборна, — наконец ответила она.
— Какого Осборна?
— Джона Осборна.
— Для американского торговца пушниной по имени Джон Осборн?
— Да.
— Они говорили тебе, что делают ларец для Осборна?
— Да.
— Это все, что они делали для Осборна?
— Нет.
— Заходила ли ты в сарай позади дома?
— Да, один раз.
— Ты видела, что они привезли Осборну из Сибири?
— Да.
— Пожалуйста, повтори свой ответ. Ты видела, что они привезли Осборну из Сибири?
— Я тебя ненавижу, — сказала она. Аркадий выключил лежавший на дне коробки портативный магнитофон и повернул голову на место. Ирина опустила руки. — Теперь по-настоящему ненавижу.
Вошел ожидавший за дверью Лебедь.
— Он отвезет тебя в город, — закончил разговор Аркадий. — Оставайся у него. Не заходи ко мне домой — опасно. Благодарю за содействие в расследовании. А теперь лучше уезжай.
Он надеялся, что она поймет и захочет остаться. Тогда бы он взял ее с собой.
Она задержалась в дверях.
— Я слыхала, что рассказывали про твоего отца, генерала, — сказала она. — Его называли извергом, потому что во время войны он в качестве трофея отрезал уши у немца. Однако о нем не говорили, что он хвастался целой головой. По сравнению с тобой он ничто.
Она вышла. В последний раз Аркадий увидел ее уже в ехавшей по грязной дороге машине Лебедя, дряхлом «ЗИСе».
Аркадий пошел на задний двор мимо уборной к железному сараю, который он отпер одним из ключей убитых. Когда он входил, что-то коснулось его лица, — в центре потолка была закреплена планка, с которой свисал легкий шнур. Он потянул шнур, и в сарае стало светло как днем от множества мощных ламп. На стене он обнаружил часовой механизм. Вращая стрелку, он услышал слабое тиканье и заметил едва уловимое перемещение ряда ламп. Часовой механизм за двенадцать часов поворачивал планку почти на 180 градусов, имитируя восход и заход солнца. Еще один шнур тянулся к двум ультрафиолетовым лампам. В сарае не было ни одного окна.
Остатки круглого кирпичного горна давали представление, чем раньше служил сарай. На полу валялись спекшиеся от ржавчины груды отливок и железного лома. Свободное пространство во всю длину сарая занимали две клетки. Каждая разделена деревянными перегородками на три отсека, в каждом отсеке деревянная конура. Бока и верх клеток обтянуты проволочной сеткой. На уровне пола сетка закреплена камнями и цементом, так что не выбрался бы самый юркий и настойчивый зверек.
Между двумя клетками скамья, вымазанная кровью и рыбьей чешуей. Под скамьей Аркадий нашел молитвенник. Он представил себе пару таких непохожих людей, как Джеймс Кервилл и Костя Бородин, охраняющих и кормящих свою тайну. Представил Кервилла, занятого святой молитвой, тогда как Костя гонял излишне любопытных.
Он зашел в клетку, собрал с проволоки тонкие волоски и поднял с полу катышки помета.
Вернувшись в дом, он наполнил пустую сумку вещами из рундучков. Когда он ставил сумку на стол, то опрокинул шляпную картонку и голова выкатилась наружу. Это была собранная на шарнирах лишенная всяких черт гипсовая голова без глаз, бровей и рта — всего лишь краска и грубые очертания лица, накрытые париком. Этим манекеном Андреев пользовался на занятиях. Когда Аркадий поднял голову, чтобы уложить ее обратно, половинки лица распахнулись и на него злобно глянул обнаженный череп.
