2

Щенок

Покупая собаку, вы покупаете трагедию. Купив Холу, мы купили фарс.

Всю первую ночь она скулила так горестно, что в конце концов я открыто последовал ее примеру. Книги по собаководству предупреждали нас, что разлука с матерью дастся малышу нелегко – Хола провела восемь недель, лежа в большом клубке братьев и сестер и вдыхая запах материнского тела. По сравнению с этим холодный деревянный пол, снег за окном и пара заторможенных белых великанов по соседству казались ей явным регрессом.

К счастью, у собак память короче пяти минут. У них каждый день – День сурка. Уже на следующее утро наш трехцветный шарик приветствовал рассвет тем, что широко зевнул, потянулся, величественно взмахнул хвостом с белой кисточкой (как я понимаю, примерно таким же движением Харон поднимает весло, проплывая по Лете), продемонстрировал белоснежные зубы в оскале, который очень жизнерадостные люди могли бы счесть улыбкой, и немедленно приступил к делу, которое стало главным развлечением Холы на следующие несколько лет: проснулся сам – разбуди хозяина!

С самого первого дня, если я валялся в кровати, а где-то в Западном полушарии уже вставало солнце, Хола закипала чувством вселенской несправедливости. Сперва она скулила, потом принималась бегать вокруг кровати. Если это не помогало, она вспрыгивала мне на грудь и принималась исполнять любительский вариант ча-ча-ча.

– Выглядит так, будто она пытается выпроводить тебя на работу, – сказала Глория. – Это мило.

– Мило – неуместное слово.

– Ты же знаешь, собачий корм недешевый, а наша малышка такая практичная.

– Практичная – неуместное слово.

– Ой, смотри, она тащит твои ботинки!

Днем Глория оставалась одна. Она могла спать до полудня и часто именно так и поступала. Но разве я не имел права на пару бонусных похрапушек субботним утром, если у меня не было особых планов или похмелья? По мнению Холы, не имел.

Позже я узнал, что для бернских зенненхундов нехарактерно выдумывать себе задания и досконально выполнять их, не интересуясь, нужно это кому-нибудь или нет. Это – выносливая северная порода, не приспособленная для того, чтобы сторожить хозяйство или приносить убитую дичь. Зенненхунды – мускулистые, обожающие снег звери, с большим трудом поддающиеся воспитанию. Они были выведены швейцарскими молочниками специально, чтобы возить в магазин тележки с молоком. Так что, если вы видите зенненхунда, который не тащит по городу побулькивающий бидон, можете быть уверены, что в глубине души он несчастен.

Так как Хола оказалась жаворонком, а моя жена была закоренелой совой, каждое утро мы начинали со взаимного культурного шока (я и Хола, разумеется). Ей выпала честь стать не просто первым псом, которого я купил, но и первым псом, которого я близко узнал. До появления Холы если я приходил к друзьям или на пикник, где были собаки, то старался держаться в стороне – с познавательной точки зрения это примерно то же самое, что смотреть рекламу с выключенным звуком.

Мы с Глорией тоже стали для Холы первыми близко знакомыми людьми (Флоренс не в счет). И, несмотря на наши дипломы престижных вузов и теоретически больший объем мозга, она очень быстро усвоила, что нас потрясающе легко дрессировать…

Наверное, можно сделать и больше ошибок в воспитании четвероногого, чем сделали мы. Можно, но трудно.

Взять, к примеру, приучение справлять свои дела на улице. Погадки в углах квартиры – недостаток воспитания, а не характера. На этот случай у нас был разработан целый план. Стоило Холе предупреждающе зажмуриться, как мы хватали ее, выносили на улицу, около часа пританцовывали рядом с ней под мокрым снегом или дождем, наконец сдавались и несли обратно в дом – разумеется, чтобы моментально получить впечатляющую кучку. Все это сопровождалось актерской ухмылкой, как бы говорящей: «Спасибо, что принесли меня в дом, ребята. Я уже начала замерзать».

– Это смешно, – сказал я однажды. – Она не поддается дрессировке.

– Напротив, – возразила Глория, которая в этот момент заказывала новый ковер в интернет-магазине. – Мы приучили ее ходить на ковер. В смысле, теперь она гадит только на него.

– Что значит – мы приучили?!

– Понятия не имею. Наверное, дело в том, что в этот раз ты не хлопнул в ладони, когда мы вынесли ее на улицу.

Я говорил, что каждый раз, когда ваш пес облегчится, вам нужно реагировать, будто он получил Оскар?

– Ну вот что, я не собираюсь аплодировать собачьим какашкам. Послушай себя.

– Я только хотела сказать, что ты непоследователен в дрессировке.

– Еще как последователен, – сказал я, открывая очередную бутылку пива. – Я последовательно злюсь. Не понимаю, за что нам такие пробле…

– Она хорошая девочка. Ей просто нужно немного помочь.

В этот момент наша так называемая хорошая девочка изучала «Полночные воды» Норы Робертс. Очень увлеченно. Она уже отгрызла обложку и уверенно приближалась ко второй главе. Судя по всему, книга пришлась ей по вкусу.

Вскоре после этого Хола приступила к коварной кампании по превращению меня в лифт. На самом деле зенненхунды не всегда такие огромные. Первую пару месяцев жизни они размером примерно с арбуз. Глядя на это безобразие, Глория даже придумала мне новое прозвище: Холеватор.

Мы жили на втором этаже, так что, пока Хола была маленькой, я таскал ее на улицу на руках. Повзрослев, она требовала таких же почестей. Стоило нам приблизиться к лестнице, как она усаживалась на верхнюю ступеньку и поднимала на меня горестный взгляд мерцающих карих глаз. Сдвинуть ее с места не было никакой возможности.

Пока я спускал ее и поднимал обратно, она крутила головой по сторонам, словно маленький перископ, всем своим видом демонстрируя восторг первооткрывателя. В эти моменты она была счастлива. Впрочем, по мере того, как ноша увеличивалась в весе, я все чаще задумывался о том, чтобы сходить к массажисту и попросить вправить позвонки. В конце концов Холеватор прекратил работу.

Холу это не смутило: у нее уже был наготове план Б.

Заключался он в изменении ее ночных привычек. Зенненхунды спят очень чутко, беспокойно постанывая во сне, или же ночь напролет слоняются по квартире в поисках невидимых коров, которые без их бдительного присмотра тут же убегут в лес. Когда Хола была еще щенком, мы с Глорией разделили обязанности: жена обязалась приучить собаку к лотку и сделать все необходимые прививки, а я взял на себя кормежку и общий уход. В результате именно меня Хола выбрала для своей диверсии.

Начать с того, что к двум годам она завела привычку посреди ночи запрыгивать на кровать и укладываться между мной и женой. Поразительно, что по прошествии трех лет Глория так и не смирилась с этим.

– Она не должна спать с нами в кровати! – возмущалась жена.

– Конечно не должна.

– Это ты ее поощряешь.

– Неправда! Я сплю. Как я могу ее поощрять?

– Ты улыбаешься во сне. И это вводит ее в заблуждение.

На самом деле, если кто и улыбался во сне, так это Глория – пусть и еле заметно. Я всегда считал, что это прекрасно отражает ее характер.

Стоило нам с женой лечь, как Хола устраивалась на полу с моей стороны кровати. Весьма правдоподобно изображая похрапывание, эта зверюга выжидала удобного момента. Кто не знает, зенненхунды дремлют с полуприкрытыми глазами – причуда анатомии, приписываемая двойному веку и наследственному пороку под названием «эктропион», – так что определить, когда они спят, а когда притворяются, трудно, а в нашем случае – невозможно.

Как только мы с Глорией засыпали, Хола рывком плюхалась на кровать и ложилась посередине, что отнюдь не радовало мою дражайшую половину.

– Она что-то против меня имеет, – наконец пожаловалась Глория. – Это раздражает.

– А по-моему, это очень мило. Ты ей нравишься.

– Напротив. Я поняла, чего она добивается.

– Чего?

Глория смерила меня возмущенным взглядом, который прекрасно был мне знаком:

– Ты все равно не поверишь.

– А ты попробуй скажи.

Через пару ночей она все-таки призналась. Я лежал в кровати, потягивая «Элефант» с солодом и листая Агату Кристи; Глория клевала носом, но продолжала поглаживать Холу, лежавшую у нее на ногах.

– Знаешь… она пытается выпихнуть меня из постели, – вдруг услышал я. – Да, спихнуть на пол.

– Не говори ерунды. Просто она большая и все время ворочается.

– Ты проводишь с ней кучу времени. Она ждет удобного случая. Я порчу ей всю картину.

– Перестань, – рассмеялся я. – Что за глупости. Она тебя обожает.

– Она хочет выгнать меня из постели. Это часть ее генерального плана.

– Какого еще плана?

– Она собирается стать хозяйкой в доме. Эта маленькая сучка. О, я ее хорошо изучила. Вылитая Бонни Уэльс из средней школы. Наверняка у нее где-нибудь припрятан дневник, и она там пишет по ночам: «Сенатор и миссис Хола Кин»… Всю ночь выпихивает! Какой кошмар…

– Слушай, тебе надо выспаться. Это просто собака. Она не такая умная.

– О, достаточно умная, – возразила Глория. – Достаточно.

Затем она смерила меня взглядом, в котором, как мне показалось, было простое любопытство.

– Марти, сколько ты сегодня выпил?

– Не знаю. А что?

Пауза.

– Почему бы тебе не заняться йогой по утрам? Тебе вроде бы нравилось.

– Иногда я прямо чувствую порыв заняться. Но потом ложусь на диван, и все проходит.

Ха-ха. Да я с него и не встаю…

У Глории всегда была наготове новая придумка: йога, вегетарианство, косметические процедуры, промывание кишечника. Список идей все удлинялся. Мне казалось, что это даже мило.

Ни черта это было не мило… По ночам я часто просыпался от всхлипываний, но, думая, что это продолжение какого-то странного сна, переворачивался на другой бок.

Считается, что, беспокоясь о чем-то, мы притягиваем неприятности в свою жизнь. В таком случае я только и делал, что притягивал неприятности. Пока Глория занималась стряпней, а Хола строила планы по завоеванию мира, я пытался продать свою первую книгу. Я писал ее во множестве разных отелей с одинаковым названием «Мариотт» – по утрам, забывая обо всем на свете, прежде чем перевоплотиться в консультанта фармацевтической компании и приступить к дневным обязанностям. Отдел, на который я работал, притворялся, что помогает клиентам принимать важные стратегические решения, а те притворялись, что верят. Дни тянулись бесконечно, вино лилось рекой, и каждая страница приближала книгу к развязке, а мою карьеру – к краху, не обещая ничего взамен.

Собственно, эта книга и привела нас на Манхэттен, в многоквартирный дом в районе Вашингтон-хайтс. Я устроился в рекламное агентство, которое обещало удобный график и меньше командировок, Глория нашла себя в кулинарии, а Хола была немедленно избрана на пост мэра верхней части Вест-Сайда.

Прекрасная жизнь. Идиллия.

И в этот момент с крыши самой высокой башни нам на головы обрушились тысячи голубей.

3

Ворота

«Обычно я напивалась тихо и даже культурно.

Алкоголь постепенно вытеснял из головы все прочие мысли».

(Кэролайн Нэп, «Пьянство: история любви»)

Так и было.

За исключением случаев, когда моя бедная голова растягивалась настолько, что могла вместить в себя целый мир.

Прочтите изложенную ниже историю и мысленно умножьте на десять.

Несколько лет назад в Центральном парке сделали огромную художественную инсталляцию в виде деревянных, задрапированных оранжевой тканью конструкций, сквозь которые предлагалось пройти зрителям. Сооружение называлось «Ворота». А теперь представьте: ранняя весна, прекрасное погожее утро, на деревьях вовсю щебечут птицы… Мы с Холой выгуливаем друг друга вокруг Нью-Йоркского Пресвитерианского госпиталя – навещаем всех ее приятелей-докторов и подружек-медсестер (Холе всегда нравились больницы, потому что работающие там люди знают толк в дорогих, породистых собаках).

На обратном пути, когда я потягивал кофе в кафе, меня могла посетить мысль: слушай, парень, сегодня суббота, ты можешь себе это позволить. Почему бы нет?..

Вскоре я оказывался в ванной с четвертушкой водки. На часах – восемь утра.

Что дальше? Я подолгу сидел, уставившись в одну точку на вентиляционной шахте, и разговаривал с собакой. Которая явно была не в духе.

В общем, все шло по накатанной. Часа через четыре просыпалась Глория, и я приветствовал ее словами:

– Знаешь, дорогая, в парке поставили такую странную оранжевую штуковину… Ворота…

Я уже говорил, что моя жена безнадежная сова, так что я удивился, когда услышал:

– С тобой все в порядке?

– Да, а что?

– Ты все утро просидел в ванной. Можно я наконец ей воспользуюсь?

Ох уже эти женщины…

А потом мы оба оказывались на мостовой в Риверсайде, бетон надвигался на меня, как кулак, а воздух словно пуховкой по лицу проводил.

– Слушай, а Бадди, ну, мой приятель, он сейчас в городе? – почему-то спросил я у Глории.

– Понятия не имею.

Поезд прокладывал путь на юг – названия станций приближали нас к цивилизованному миру; глядя в окно, я думал о том, что они похожи на пуговицы рубашки, которые застегиваются по одной, сверху донизу.

Собака спит дома.

– Не помню, где мы с Брайаном договорились встретиться?

– Марти, это ты с ним говорил, не я.

– Но я же говорил так громко…

Мы с Брайаном были знакомы лет двадцать – типичные журналюги, он и я. «Яркие огни, большой город»[5] – будто с нас писали. Наше знакомство пришлось на те далекие времена, когда люди были готовы провести месяц в ожидании горстки дотошно отобранных слов.

А вот и он.

– Брайан! Сколько зим!

– Нет, ты только посмотри на его физиономию!

Моя бутылочка здесь. В кармане штанов – очередная четвертушка. Понятия не имею, откуда она там взялась.

Прикосновение прохладного стекла к ладони успокаивает не хуже котенка на ладони. Так-то лучше.

Он тощий, как палка, этот Брайан, почти просвечивает. Из воротника рубашки торчит квадратная голова выпускника Гарварда. Взгляд ласковый и проницательный.

Глории он сразу понравился.

По правде говоря, Глория с ним и прогуливалась. Они то опережали меня, то отставали и прямо-таки лучились от радости общения. Я слышал, как они обсуждают аппалачских музыкантов и смеются. Спускают меня в сортире, как кусок…

– Где тут мужской туалет? – спрашиваю я.

– Что?

– Где мужской туалет?

– Где что?

И вот я здесь, под деревом, яростно облегчаю мочевой пузырь и наблюдаю через плечо, как мимо шествует какое-то семейство.

Трое детишек. Белокурая пышка, забежавшая вперед, чуть не сворачивает шею, разглядывая облако алкогольных испарений, которое поднимается от моего желтого водопада.

Отец ловит ее и разворачивает светлую головку в другую сторону. Такие моменты запоминаются на всю жизнь. Нет, он не параноик, ее папочка, просто печется о безопасности дочки. Психологическая травма, все дела…

Какого черта я тут делаю?

Кому это все нужно?

Я закончил Йельский университет, люди. У меня ученая степень магистра по бизнесу.

Наконец я достаю из кармана ампулу с живой водой и опрокидываю ее в себя.

– Ну что, – говорит Брайан, – перекусим?

Представьте, что перед вами толпа людей, которых вы хорошо знаете, но приблизиться к ним вы не можете, потому что не хотите быть замеченным. Собственные ноги кажутся завернутыми в полотенца кувалдами, и звук каждого шага оставляет вмятину на затылке. Самый ужасный момент – когда ты понимаешь, насколько пьян, но до отключки дело пока не дошло.

Обед.

Не могу описать, какое это облегчение, когда отношения уже перешли на ту ступень, когда можно вместе распивать алкоголь на свежем воздухе… Эта парочка впереди, Брайан и Глория, болтает с таким заговорщическим видом, что я подумал, будто меня игнорируют нарочно.

– Присоединяйся, Марти, – обернулась Глория.

– Неловко-то как…

Кажется, я опять сказал это слишком громко.

– Ну и куда это годится? А? Куда это годится?

– Знаешь, – заметил Брайан после паузы, – мне кажется, ты мог бы многое сказать о ресторане, глядя на него снаружи.

Черт возьми, думал я в поезде, что он имел в виду?

– У тебя морщина прорезалась, – сказала Глория, глядя мне прямо в глаза. – Она всегда появляется, когда ты напиваешься.

Господи, подумал я. Это нечестно. Да я выпил от силы пару бокалов. Вряд ли…

Глория молча смотрела на меня. Мы ехали в поезде. Таких историй тысячи. Этих глупых историй столько, что они выеденного яйца не стоят. Они так бессмысленны, что сам рассказчик с трудом припоминает финал.

На вечерней улице было тихо, но я все равно не расслышал крики стервятников, кружащихся над моим браком. Мой брак истекал кровью, бился в предсмертных судорогах. Не разглядел я и альбатросов, примостившихся в углу гостиной.

Розовый диван.

Слезы Глории.

– От тебя воняет, – произнесла она.

– Скажи что-нибудь, чего я еще не…

– Ты знаешь, чего я боюсь?

– Не знаю, Глория. Чего?

– Ты даже не видишь, во что превращаешься. Ты был таким потрясающим парнем. Невероятным. Классным, правда. И теперь этот парень… он… он… исчезает…

Чьи-то слезы. Совсем рядом.

Не помню, чем закончился тот вечер.

Как говорится в преамбуле, которую зачитывают перед собраниями Анонимных алкоголиков по всему миру, «единственным условием для членства является желание бросить пить».

В 1930-х годах, когда общество только начало формироваться, перед словом «желание» стояло еще слово «искреннее». Но после некоторых размышлений его убрали. Те, кто писал преамбулу, по собственному опыту знали, что бессмысленно требовать искренности от хронических пьяниц.

Той ночью, лежа на мокром от слез Глории диване, я искренне хотел бросить пить.

Я искренне хотел перестать дышать.

На следующее утро я открыл глаза и сказал: «Господи, в жизни больше не возьму в рот спиртного».

Совершенно искренне.

А после работы меня трясло, я обливался потом и думал, что помочь мне может только одно. Есть лишь один способ прекратить эти муки, и этот единственный способ дает шанс вернуться к нормальной, трезвой жизни… У меня не было сил бороться. Мне было настолько плохо, что я, не думая больше ни о чем, толкнул пуленепробиваемую дверь винного магазина на Бродвее – того, что рядом с лавчонкой, где торгуют ванильными голландскими сигарами, – и через несколько минут вышел с парой бутылочек первосортной водки, которую и спиртным-то назвать нельзя, и тут же опустошил их прямо на улице, между палаткой с выпечкой и автобусной остановкой.

4

Алкоголь

Этиловый винный спирт, называемый также этанолом, постепенно подавляет центральную нервную систему. Он обладает слабительным и опьяняющим действием и содержит незначительное количество питательных веществ. Фермент дегидрогеназа расщепляет молекулу этанола на уксусный альдегид, который затем катаболизируется в уксусную кислоту при помощи другого фермента. Финальная метаболическая фаза заключается в расщеплении соли уксусной кислоты на жиры, углекислый газ и воду.

Механизм действия этанола не изучен до конца, однако известно, что он видоизменяет клеточные мембраны, разрушая липидный слой и тем самым повышая их проникаемость. Увеличение уровня гамма-аминомасляной кислоты в крови воздействует на органы чувств, вызывая ощущение опьянения и изменяя поведение субъекта.

Воздействие, оказываемое алкоголем на речь и поведение, зависит от его концентрации в крови, общей массы тела и степени гидратации. При малых дозах этанол снимает зажатость, помогает расслабиться и вызывает ощущение эйфории. При больших – наблюдаются нарушения речи и моторики. Если содержание алкоголя в крови достигает 0,3 процента, человек испытывает оцепенение. При увеличении этого показателя до 0,5 процента возможны дыхательный паралич, кома и… смерть.

Ощущения хронического алкоголика, в течение многих лет регулярно потребляющего большие дозы спиртного, далеки от эйфорических или хотя бы приятных, что уж говорить о тех неудачниках, которым выпало с таким жить.

У взрослых хронический алкоголизм обычно вызывает обезвоживание, апатию, потерю памяти и печеночную недостаточность. Постепенно исчезают самоуважение, уверенность в себе, чувство удовлетворения и надежда, что завтра будет лучше, чем сегодня.

Потому что лучше не будет никогда.

Рано или поздно пьяницы лишаются убеждений, людей, которых считали друзьями, работы, семьи, членства в клубах, дома, наследства, коллекции монет, неопубликованных рукописей, ботинок и мобильного телефона.

В конечном счете они заканчивают жизнь в картонной коробке на бульваре Санта-Моника в компании своего единственного друга, пока – в ужасающем последнем акте трагедии, в которую превратилась их жизнь, – не появится служба отлова бездомных животных и не заберет верного бернского зенненхунда.

После этого алкоголик все равно умрет, но хотя бы с чистой совестью.

Медицинская наука все еще далека от выявления экологических и генетических факторов, влияющих на формирование алкогольной зависимости. Ученые, работающие в этой области, за всю историю мирового пьянства не смогли изобрести ни одного лекарства от него. Психолог Карл Юнг однажды заметил, что «никогда не видел случаев излечения от алкоголизма, за исключением тех, которые можно отнести к религиозному Откровению».

Многие современные специалисты считают лучшим лечением алкоголизма замену одного пристрастия другим, более приемлемым в обществе. Нередко эта замена приобретает черты духовного обязательства, которое по своей глубине и степени доставляемого удовольствия может сравниться с алкогольной зависимостью, но лишено ее пагубных последствий.

Упомянутое выше духовное обязательство принимает самые разнообразные формы.

Молекула этилового спирта (C2H5OH).

Бернский зенненхунд (ХОЛА).

5

Дно

Хотите знать, как выглядят алкоголики? Посмотрите в зеркало.

Мы ничем не отличается от обычных людей, разве что больше боимся.

Неверно думать, что алкоголь для нас – лучший друг: даже лучшие друзья иногда расстаются. Скорее, это часть тела или трагическое прошлое – всегда при тебе. Один парень по имени Тони как-то раз сказал мне, что быть алкоголиком – все равно что каждый день выходить на ринг против профессионального боксера Дементо[6]: постоянная схватка.

Как многие алкоголики, я проходил тесты в журналах и книгах по самоанализу.

Вы подвержены обморокам? Вы иногда пьете в одиночестве?

Да уж, «иногда»…

Друзья и семья пытались обсуждать с вами вашу зависимость? Вы стыдитесь каких-либо вещей, совершенных в состоянии опьянения?

Пытались. Каждый чертов день моей жизни.

Вы скрываете количество выпитого?

В конце рабочего дня я запирался в туалете и засовывал два пальца в рот. Иногда меня рвало кровью. По пути домой я заходил в аптеку «Дуэйн Рейд», покупал пол-литра непатентованного средства для полоскания рта, прятался в сломанной телефонной будке на углу 26-й улицы и Южной Парк-авеню и, глоток за глотком, опустошал всю бутылку. Голова начинала уменьшаться до нормального размера. Я не носил с собой мобильный, потому что мне некому было звонить. Боль, запускающая острые зубы в шею и туловище, тошнота, не дающая сфокусировать взгляд, – это все не симптомы. Это образ жизни.

Я вспомнил один из разговоров с боссом.

– Почему ты здесь, Марти?

– Я… Потому что…

– Не похоже, чтобы тебе это нравилось. И работаешь ты так себе. Я же знаю, ты умный парень, но в последнее время…

– Да. Признаю. Я над этим поработаю.

– Что происходит?

Я искренне восхищался этим человеком. Он мне нравился. И теперь у него было чувство, знакомое всем друзьям заядлых алкоголиков: «Гм? Я что-то пропустил? Что?»

Спросите нас, что не так, и мы назовем тысячу причин: работа, дом, муж, ребенок, город, парковка, индекс потребительских цен, дождь… Мы назовем тысячу причин, кроме единственной настоящей.

Почему? Потому что мы можем это контролировать, не проблема. Точнее, это ваша проблема, серьезно, не наша. Большинство реабилитационных программ ставят своей целью медленно и бережно вывести алкоголика на солнечный свет и дать ему увидеть собственную жизнь и окружающих такими, какие они есть. Звучит довольно безобидно, но при внимательном рассмотрении и жизнь, и отношения оказываются достойными лишь того, чтобы немедленно отправить их в помойку.

Почему?

Например, потому, что мы делаем такие вот вещи.

Я возвращаюсь домой и быстро прохожу мимо Холы и Глории. Не хочу, чтобы жена чувствовала исходящий от меня запах спиртного до тех пор, пока я не выпью у нее на глазах.

– Как день? – спрашивает она.

– Ужасно. Проблемы с боссом.

– Что за проблемы?

– Не хочу об этом говорить.

Я достаю из холодильника пиво и сыр, чтобы не казалось, будто я только пью. Отхлебываю из бутылки. Теперь можно и поцеловать жену. Не знаю, достался ли ей за последний год хоть один трезвый поцелуй. Мы почти перестали заниматься любовью. Никто особо и не предлагал – по разным причинам. Лично у меня почти всегда было желание и почти никогда – возможности.

– Все в порядке? – спрашивает она.

– Да. Все о’кей. А что?

Я оставляю пиво на столешнице и иду в ванную. Под раковиной, за корзиной с грязным бельем, спрятана бутылка водки. Мое спасение. Глория продолжает что-то говорить за дверью, но я не слышу. Я сижу на опущенной крышке унитаза и, запрокинув голову, пью. Воскресаю.

Когда я выхожу, то натыкаюсь на Холу, вставшую посреди коридора, как маленький танк с пушистым хвостом.

– Ты в порядке? – спрашивает Глория. – Ты так долго не выходил.

В порядке.

– Она ждала, когда ты придешь и погуляешь с ней.

Меньше всего мне сейчас хочется выгуливать Холу.

– О господи, – говорю я. – У меня столько работы. Погуляй с ней сама.

– Ей нужен ты, Марти. Почему ты ее не кормишь?

Я забираю в спальню рабочий кейс и демонстративно включаю ноутбук. Я слышу, как за Глорией и Холой захлопывается дверь; слышу, как они возвращаются.

Наконец они появляются на пороге спальни.

– Я хотела сходить на концерт, – говорит Глория. – Хочешь со мной?

– Конечно, но… – Я показываю на экран ноутбука. – Сама понимаешь…

– Ладно. Работай.

Она уходит. Вот и все. Я достаю ту самую, так и не опубликованную рукопись и не могу поверить в собственный талант. Поднимаю трубку. Это отец. Я говорю и говорю, а он отвечает все реже и тише. От спиртного у меня развязывается язык и отказывают тормоза. Господи, думаю я, если бы только я мог держать рот на замке. Но я не могу. Не помню, кто первый повесил трубку.