Пролог

Вступая в круг

– Не пойму, дело во мне или все вокруг сошли с ума? – спросил я своего сорокакилограммового штурмана, чья лохматая голова в зеркале заднего вида напоминала «Мэрилин» Уорхола.

«Мне неловко говорить…»

Кажется, ей правда было неловко.

«Но дело в тебе».

– Мы что, пропустили поворот? Не вижу знаков.

«А я, – заметила она, – вообще читать не умею».

Хотите добрый совет? Если вам нужно срочно добраться в какое-то хитрое место, не настаивайте на том, чтобы я сел за руль.

В жизни есть очень мало такого, за что я готов поручиться. Но вот за то, что вы рано или поздно заблудитесь, когда я за рулем, ручаюсь головой. Безнадежно заблудитесь. Собьетесь с пути и будете смотреть из окна машины на уличные таблички, которые в густеющих сумерках выглядят так, будто написаны на незнакомом языке.

Однажды, в бытность свою самым невезучим в мире менеджером-консультантом, я колесил по Лондону на взятом напрокат Ford Fiesta вместе с партнером фирмы. После очередного идиотского поворота он повернулся ко мне и прямо спросил:

– Слушайте, кто вас нанял?

Окончательно разуверившись в хозяине, пятилетняя Хола, собака породы бернский зенненхунд, мой штурман во многих поездках, растянулась на заднем сиденье нашего неприлично маленького автомобиля и чуть слышно заскулила. Наверное, такой звук могла бы издать рассеченная ветром бабочка.

– Никакой помощи от тебя, – сказал я, глядя на серебристый ковер автострады Спрейн Брук и пытаясь отогнать плохое предчувствие.

«От тебя тоже. Ты не захватил сыр?»

«Если вы за рулем, – произнес парень на новостном радио 1010 Vince, – подумайте, не пора ли свернуть на обочину. Мы получили штормовое предупреждение. На дороге становится опасно».

Вряд ли опаснее, чем в городке Уайт-Плейнс, штат Нью-Йорк…

По сторонам автострады выросли торговые ряды – значит, мы примерно в получасе езды к северу от Манхэттена. Наконец, через полтора часа после выхода из дома, мы с Холой въехали на парковку клуба «Порт Честер», где десять минут назад должен был начаться тест «Собака – хороший гражданин».

Когда-то легендарная школа дрессировки «Порт Честер» действительно находилась в Порт Честере, но потом переехала в Уайт-Плейнс, однако название осталось прежним. Здесь занимаются чем угодно: приучают мохнатых студентов к будке, других натаскивают для участия в выставках… Пять лет назад Хола стала первым и единственным псом, которого выгнали из щенячьего детского сада. Дважды. Так что не будет ошибкой сказать, что моя собака – легенда в мире кинологов.

Хола – прекрасный, чистопородный трехцветный пес: сорок килограммов меха и еще больше оптимизма. Создание с истинно бродвейским духом, живущее исключительно настоящим моментом. Я все жду, когда моя девочка поднимется на задние лапы и произнесет речь, как на вручении «Тони»:

«О, я помню этот день! Я тогда была совсем еще щенком. Я лежала на подстилке перед телевизором, смотрела „Бетховен-3“ и думала: „Когда-нибудь я тоже так смогу!..“».

Однако, при всем моем уважении, я вынужден признать, что Хола – ужасная сука.

Грозовые облака из дымчатых стали маслянисто-черными, каждый квадратный сантиметр воздуха наполнился снегом.

– Хола, идем! – позвал я, открывая заднюю дверцу автомобиля.

Она выпрыгнула – но лишь потому, что нарезанной печенки в карманах моей куртки хватило бы на целый мясной магазин.

Надев на нее поводок, я запер машину и стал проверять, все ли необходимое в наличии: собачья лицензия, справка о прививке от бешенства, расческа для шерсти и – самое главное – внимание самой Холы.

Затем я принял классическую позу собачника: левая рука согнута, ладонь прижата к третьей чакре, спина выпрямлена, голос тих, как сама правда.

Выставив левую ногу вперед, я легко потянул Холу за собой и двинулся навстречу нашей судьбе.

О чудо – она пошла следом.

Шаг, еще шаг. Я возвел глаза к низкому небу. Джинсы свободно болтались на исхудавшем от стрессов теле. Если так дело пойдет и дальше, можно и вовсе в тень превратиться…

Мы съехали, как на коньках, по железному пандусу, прошли мимо щенка боксера, который смирно сидел перед вращающейся дверью, и я настойчиво потянул Холу за поводок, чтобы войти в помещение первым. Правду говорят: пусти собаку вперед, и всю оставшуюся жизнь будешь плестись позади.

– Хола, сидеть.

Сначала имя, потом команда.

Я подождал и добавил:

– Гррр.

Отвратительный звук, означающий «Я не шучу».

Хола села.

Я толкнул дверь, и мы увидели белый пластиковый бордюр, круглый ринг, собачьих тренеров и официальных наблюдателей с блокнотами. Наблюдатели смотрели на понурого пса, проверяя «Реакцию на другую собаку» (один из самых ужасных пунктов теста, № 8). Дюжина хвостатых участников жались к стене, не отводя от ринга глаз. Женщина-судья мерила шагами ковер из легкой резины, проверяя, не валяются ли где остатки лакомства после пункта «Поведение в семье».

Хола вошла в клуб следом за мной.

Думаю, в этот момент нас с ней посетила одна и та же мысль: «Мы дома», – достаточно было бросить взгляд на препятствия из досок наподобие тех, что встречаются на собачьих площадках, и разного рода приспособления для проверки ловкости.

За прекрасными золотистыми ретриверами и лабрадорами с вымученными улыбками следили хозяева. Похоже, все они собрались здесь только для того, чтобы хором спеть «Здравствуй, мир!».

Команда вольно: «Хорошо!»

Как мы тут оказались – величайшая собачья загадка.

Если бы год назад кто-нибудь сказал, что мы с Холой, находясь в здравом уме и твердой памяти, по доброй воле будем спешить на тест «Собака – хороший гражданин», одобренный Американским клубом собаководства, я бы решил, что этот человек объелся белены.

Тест СХГ, учрежденный в 1989 году, призван выявить темперамент и степень дрессировки собаки. Чтобы получить зачет, пес должен доказать, что умеет прилично вести себя в обществе других собак, спокойно реагирует на шум и прикосновения, может пройти сквозь толпу на длинном поводке, знает основные команды вроде «Сидеть», «Лежать», «Ждать» и «Ко мне» и не проявляет раздражения или страха, если хозяин отлучается на несколько минут.

Некоторым собакам для сдачи этого теста требуются лишь пара занятий и хорошая разъяснительная беседа.

Но не Холе.

Нужно быть слепым и глухим, чтобы не понять: с этим псом что-то не в порядке.

Конечно, я могу спокойно брать ее куда угодно. Я говорил, что она обожает мультфильмы студии «Пиксар»? Повиноваться моим командам для нее так же естественно, как дышать. Иногда я готов поверить, что она читает мои мысли. Ее стойки настолько филигранны, что по поднятым лапам можно ровнять высоту полок в шкафу, а когда она сидит в ожидании хозяина, со стороны может показаться, будто она медитирует. Иногда я привязываю поводок к перилам и ухожу на медицинские процедуры или навещаю матушку в Новой Вирджинии, а Хола сидит, как сфинкс, в фойе аэропорта, покорно дожидаясь команды вольно: «Хорошо! Умница».

Так? Ну, не совсем.

По правде говоря, год назад Хола не понимала ни одного слова, включая собственное имя. И друзья семьи, и случайные прохожие приветствовались всегда одинаково: оскалом и прицельным броском, после которого впору возбуждать судебный иск. Для нее было достаточно малейшего раздражителя: неосторожного жеста, улыбки, детской игрушки… Моя квартира напоминала пустырь с изгрызенной мебелью и собачьими повадками на всех доступных горизонтальных поверхностях. Прогулки превращались в пляски смерти, потому что Хола считала своим долгом кинуться на каждую обертку от сэндвича, на каждого шпица без поводка или на инвалида в коляске.

– Она не плохая сама по себе, – сказал однажды тренер, с которым мы консультировались. – Она просто… легковозбудимая.

Вообще-то для этого есть другое слово.

Однажды я спросил парня, который готовил полицейских собак:

– Почему она все время носится, бросается на людей и не слушает команд?

– Элементарно, – ответил он. – Вы ничего не знаете о собаках.

Ну да, конечно.

А ведь у нас было столько надежд – у меня и моей жены Глории. Мне до сих пор больно вспоминать, с каким материнским энтузиазмом мы перечитали всю Джин Дональдсон и Карен Прайор, не говоря уж о пособии «Ваш бернский зенненхунд» Шерон Честнат Смит. А как мы прочесывали магазины скобяных изделий в поисках «детских барьеров» для щенка! Глория выписала по почте клетку, специально сконструированную для зенненхунда – собачники называют их «корзинами», – и меня чуть не хватил удар, когда я понял, что размером она больше нашей Toyota Echo.

Мечты умирают после долгой агонии. Так случилось и с этой. Щенки – всегда головная боль, сколько бы они ни стоили, а за своего мы явно переплатили. Хола никогда не страдала от стеснительности. Можете спросить наших соседей. Сколько раз она помогала им облегчить сумки с продуктами! Как старательно метила каждую дверь! Время шло, но ничего не менялось.

В конце концов мы сдались, хотя не могли признаться в этом даже себе. У нас были свои представления о домашнем питомце, и эти представления разлетелись в клочья под зубами Холы. Мы уже не знали, кто из братьев – меньший. В нашем понимании хорошая собака делает свои дела на улице, всегда пребывает в добродушном настроении и не кусает людей – за редким исключением.

Теперь нам пришлось усвоить, что завести собаку, которая не гадит на паркет и не жаждет крови, – все равно что завести ребенка, который не задает вопросов.

И я прекрасно понимал возмущение жены.

Постепенно – я хочу сказать, далеко не сразу – мы отказались от мысли воспитать Холу, и она окончательно превратилась в зверя. После того как она искусала Глорию, некоторые благоразумные люди советовали нам ее усыпить, и, честно говоря, я не смог найти внятных возражений.

– Парень, да твоя псина просто бешеная, – сказал один из тренеров, к которому мы обратились с новой напастью: беспричинное рычание и внезапные укусы, в результате которых руки и ноги Глории украсились синяками и ссадинами. Последствия несложно было предсказать.

– Что случилось? – спрашивали жену коллеги в «Энн Тэйлор» и «Хоул Фудс», где она около года работала поваром.

– Собака покусала.

Взгляд глубокого сестринского понимания.

– Все в порядке, дорогая. – И дальше шепотом: – Необязательно его прикрывать. Есть люди, которые тебе помогут.

– Говорю же, собака покусала. Она правда ненормальная.

– Конечно, дорогая. Понимаем.

И перемигивание за спиной.

Само собой, это мужчина. И разве коллеги моей жены были так уж неправы? Где в это время был мужчина?

Так что я совершенно искренне говорю, что не виню Глорию в ее решении. В конце концов, она спасла жизни нам обоим – и мне, и собаке.

Она просто ушла из дому.

Глория – худощавая, чем-то похожая на птицу брюнетка с коротким каре, остреньким носом и круглыми очками, напоминающими донышки от молочных бутылок. Обычно она чуть заметно улыбается собственным мыслям, словно подслушивает какую-то забавную беседу. Голубые глаза лучатся светом, бледная кожа блестит, как дорогое масло, а что касается характера, то все мои приятели, едва познакомившись с Глорией, говорили одно: «Вау!»

Моя жена – профессиональная обольстительница. Я помню, как она заставляла рыдать целые толпы фанатов фолк-музыки в Ист-виллидже, и все благодаря бархатному голосу и остроумным импровизированным монологам. Я до сих пор жалею, что не записал один из них, посвященный смерти Фрэнка Синатры.

Еще Глория – виртуоз сольфеджио и может распознать по голосу любого исполнителя даже на самой плохой записи.

Люди любят ее, а те, кто не любит, просто не встречались с ней лично. Она – феноменально неконфликтный человек. Увы, пара лет мучений с собакой подкосили ее.

Глория решила выучиться на повара, недолго проработала по профессии и в конце концов уволилась, потому что карьера оказалась ненадежной, а платили слишком мало.

Но моя жена не впала в депрессию. Вдохновившись старыми выпусками «Школьного рока»[1], она записала несколько одноминутных «поваренных» песен: «Рецепт всего на свете» и «Перемешай овощи» в стиле «Рамоунз»[2], а также похабную «А ну-ка, покачаемся» – псевдоцерковное песнопение о разделке рыбы. Песни сопровождались анимацией о трех музыкантах-поварах по имени До, Ре и Ми.

Сайт Chefdoremi.com стал ее посланием миру – она до сих пор получает отклики.

Мне и теперь кажется, что Глория – гений, которому не удалось полностью раскрыть свой талант.

К сожалению, как многие «люди Икс», мы вспомнили о детях, когда заводить их было слишком поздно…

Судя по снегопаду за стеклянными дверями, здание клуба превращалось в большой сугроб. Я еще раз убедился в том, что все документы для прохождения теста на месте, каждый – в трех экземплярах.

Регистрационный номер Американского клуба собаководства – есть.

Справка о стерилизации – есть.

Возраст – почти шесть лет. По меркам бернских зенненхундов дама уже преклонного возраста.

– Вы вторые, – сказал ассистент. – Подождите, пожалуйста.

В глазах Холы ясно читалось: «Давай отойдем в угол, и ты еще раз объяснишь, чего от меня хочешь. И лучше с мясной нарезкой».

Пока Хола смирно сидела на месте, я мог наблюдать за тем, что происходило на ринге. Собаки как раз отрабатывали седьмой пункт теста – команду «Ко мне». Похожий на заводную игрушку пудель с явной неохотой полз к своему хозяину, будто ему на каждом шагу приходилось вытаскивать лапы из мазута.

«Видишь, Хола? – прошептал я. – Никакого стиля».

«Да у этого пуделя сердца нет, – согласилась она одними глазами. – Как его вообще на ринг выпустили?»

Первые десять лет брака, не считая того месяца, который я провел в реабилитационном центре (вообще не помню, как туда попал), я старался воздерживаться от спиртного.

Остановите меня, если я уже рассказывал эту историю.

Потеряв работу сценариста на телевидении, я вернулся в бизнес-колледж в качестве консультанта по менеджменту. По долгу службы мне приходилось бывать в самых отдаленных уголках страны, и я нередко останавливался в отелях. Однажды вечером я полез в мини-бар за диетической пепси и вдруг подумал – а почему бы не разбавить ее «Капитаном Морганом»?

Так что я достал бутылку и вытащил пробку…

Теперь-то я понимаю, что между трезвостью и воздержанностью такая же разница, как между женитьбой и порнографией. Или между яблоком и циркулярной пилой.

К чести Глории, она осталась со мной, даже когда я опустился на самое дно. Она оставалась со мной и Холой до тех пор, пока мы не начали Невероятное предприятие Взаимного лечения, и лишь тогда ушла.

К этому дню я прозрел. В одной из кантри-песен Глории есть такие слова: «Теперь ты свободен, как бродячий пес, и, будь я тобой, я бы тоже потеряла себя».

Чтобы обрести себя, мы с Холой ринулись вперед вместе. Мы прошли через ужасающий собачий лагерь в Зеленых горах Вирджинии, через толпу дрессировщиков, через тренинги по послушанию, через бесконечные выставки, где были представлены все породы… Мы познакомились со множеством удивительных людей – ведущей заводчицей бернских зенненхундов, национальным лидером по дрессировке, лучшим автором книг о собаках и даже с главой программы «Собака – хороший гражданин».

Не нужно быть специалистом по биологии, чтобы понять: я просто пытался заменить пристрастие к спиртному на пристрастие к собаководству – в этом, собственно, и заключалась главная цель Взаимного лечения. Однако, оглядываясь назад, я склонен окружать наше предприятие более романтичным флером: мы пытались вернуть Глорию. Я почему-то вбил в голову, что, если наш четвероногий демон выполнит невыполнимое и сдаст тест СХГ, это каким-то волшебным образом снова соединит нашу семью.

Честно говоря, Глория не знала о моей задумке; я сам не знал сперва.

Зато Хола – я уверен – знала.

Мы как раз отрабатывали команду «Сидеть», когда от судейского стола отделилась грузная фигура ассистентки. Тяжело дыша, к нам приблизилась пожилая женщина в красной фланелевой рубашке. Ее лицо напоминало панораму Уайт-Плейнс: такое же серое, плоское и предельно функциональное.

– Хола? – уточнила она.

– Да.

– На СХГ? Не на «Собаку-терапевта»?

– На СХГ.

– Тогда вы следующие. Возьмите поводок. Еду нужно оставить за пределами круга. Готовы?

Я взглянул на свою мохнатую спутницу, которая, лукаво склонив голову набок, ответила мне взглядом:

«Весь мир – анекдот, так почему бы не посмеяться напоследок».

– Готова, девочка?

«Шутишь? – И она по моей команде поднялась на лапы. – Я родилась готовой!»

Итак, мы вступили в круг…

1

Чистая порода

Если вы хотите купить чистопородного пса, все, что я могу вам сказать, – «Удачи!». Вы почти гарантированно не найдете породистую собаку, если принадлежите к унылому миру тех, кто даже не подозревает, что творится за кулисами выставок. Чистопородные собаки классифицируются по степени соответствия некому абстрактному образцу – Идеальному Экземпляру. Именно этим занимаются судьи в Вестминстере или в «Победителях шоу»[3] – сверяют физиологические характеристики и темперамент собак со стандартом, который золотыми буквами высечен в их сердцах (а также записан в правилах Американского клуба собаководства).

Лично я вижу в этом что-то от Платона. Как и в его «Государстве», чем больше вы отдаляетесь от абстрактного идеала, тем больше приближаетесь к реальности.

У заводчиков есть специальный термин для обозначения породистых собак – и вы обязательно с ним столкнетесь, если будете удачливы. Заводчики называют их «годная кровь». В мире дог-шоу кровь так же важна, как качества парня, за которого вы выдаете свою единственную дочь.

Глория всегда хотела собаку. Она выросла бок о бок с огромным сенбернаром по кличке Алекс, который избегал других собак (у него явно были проблемы с социализацией), зато обожал Глорию – впрочем, как и все мы. Благодаря ему она и привязалась к большим собакам.

Я сам не раз засматривался на бернских зенненхундов. Однажды я услышал: «Это Джордж Клуни среди псов», и в этом действительно есть доля истины.

Само слово «зенненхунд» звучит интригующе. Уж на что не люблю огромных зверюг, но и я был очарован бернцем, который повстречался нам на перроне в Беннингтоне, штат Вермонт. Клянусь, он улыбался! Это красавец важно прошествовал возле моих ног и плюхнулся на землю с шумным тантрическим дыханием, которое мне теперь прекрасно известно. Зенненхунды дышат так, словно пропускают через себя все негативные вибрации мира.

Хозяин пса оказался дружелюбным парнем. Естественно, Глория тут же забросала его вопросами.

– Понимаете – сказал он задумчиво, – зенненхунд – это член семьи. К нему нельзя относиться просто как к питомцу. Нужно открыть ему сердце.

Слушайте, раскрасьте меня под зенненхунда!

Глория утверждает, что заручилась моим согласием выбрать собаку самостоятельно. Когда я пытаюсь воскресить в памяти те доисторические времена, меня настигает приступ склероза, но мне противна сама мысль о том, будто я не участвовал в процессе. Позднее жена объяснила, что просто хотела завести себе подружку. Я бывал дома очень редко – даже когда был дома, если вы понимаете, о чем я.

– Я хочу щенка, – сказала однажды Глория просто так.

– Да пожалуйста, – ответил я теоретически. – Какой породы?

– Бернского зенненхунда. Они ужасно милые.

– Ты хочешь такую же громадину, что мы видели в Вермонте?

– Ну что ты, – соврала жена и не покраснела. – Самки гораздо меньше.

– Вот и славно, – гипотетически согласился я, с треском открывая новую пачку чипсов.

В те благословенные дни я, как и множество менеджеров, клерков и прочих дураков, пребывал в заблуждении, что маленькие собаки более приспособлены для содержания дома. Глупее не придумаешь. На первый взгляд крупные псы доставляют куда больше хлопот, но в действительности почти все они ленивы и неповоротливы. А вот маленькие собаки очень скоро начинают напоминать того противного коротышку, который задирал вас в средней школе. Только с клыками.

Как можно догадаться по названию, породистые псы как-то связаны с заводчиками чистопородных собак. Это отдельная песня. Прежде чем передать щенка на воспитание, они, заводчики, заставят вас пройти проверку серьезнее, чем при поступлении в Гарвард. По крайней мере, экзаменационная комиссия Гарварда не приходит к вам на дом.

– Как дела? – спросил я Глорию по телефону, сидя в номере «Мариотта» и наблюдая, как с шипением наполняется ванна.

– Так себе, – ответила жена.

– Что на этот раз? Мы не знакомы с Биллом Клинтоном? Не выступали в «Американском идоле»?

– Двор. У нас нет огороженного двора.

– Господи, мы живем в Нью-Йорке. Здесь ни у кого нет двора.

– И у нас никогда раньше не было зенненхунда. Это тоже проблема.

– Все когда-то бывает в первый раз, – разозлился я. – Мы что, должны купить его в зоомагазине?

Повисла неприятная пауза, во время которой мы раздумывали, откуда берутся щенки в зоомагазинах. Если вы никогда не слышали о «щенячьих фабриках», я лучше не буду разрушать ваши радужные иллюзии жестокой правдой. Просто вспомните самую грустную песню, которую вы когда-либо слышали, и мысленно добавьте лай в качестве бэк-вокала.

– Я уж и не знаю, – сказала Глория. – Понимаешь, они заставили меня написать заявление на четырех страницах и выдали список литературы. Я поклялась кормить собаку только натуральной печенью. Получить ипотеку проще…

– Слушай, чем так уникальна эта собака? Это просто глупая животина.

– Я должна идти, – вдруг прервала меня жена. – Второй телефон звонит.

Только положив трубку, я вспомнил, что у нас нет второго телефона.

В конце концов Глория нашла в Рочестере заводчицу, которая согласилась поделиться с нами чистопородным щенком зенненхунда за какие-то две тысячи долларов. То, что она была заводчиком далеко не первого разряда, выяснилось лишь несколько лет спустя, когда я упомянул ее имя в беседе с владельцем чемпиона-сенбернара за кулисами Вестминстерского дог-шоу в Мэдисон-сквер-гарден.

– Заботьтесь о щенке хорошенько, – сказала заводчица, облизнув губы.

Что ж, по крайней мере, это была не «щенячья фабрика». И мы все равно не видели других вариантов.

Согласно моим представлениям о браке, раз в год я должен был сказать жене твердое «нет» (даже если в душе был согласен). Таким образом я доказывал самому себе, кто в доме хозяин. У меня возникло желание прибегнуть к этой традиции, когда мы с Глорией переступили порог кухни в большом загородном доме той самой заводчицы и я услышал за спиной тяжелый глухой звук – что-то вроде «БУМ».

Обернувшись, я с ужасом увидел за сеткой задней двери – к счастью, закрытой – омерзительного йети, который колотил когтистыми лапами на высоте шести футов, намереваясь выломать дверь и приступить к своей кровавой работе.

Кажется, я взвизгнул и схватился за Глорию. А в следующую секунду заводчица сделала самое идиотское, что только можно было сделать в этой ситуации.

Она открыла дверь.

Йети шлепнулся на четыре лапы, рысью подбежал ко мне, продемонстрировав дружелюбный оскал, затем перевернулся на спину и замолотил лапами в воздухе, будто крутил педали невидимого велосипеда.

Единственная причина, по которой я не сгреб жену в охапку и не помчался на электричку до Нью-Йорка, – то, что меня парализовало от страха.

– Подойдите, не бойтесь, – сказала заводчица (ее звали Флоренс).

– П-подойти? – Меня трясло.

– Почешите ему животик! Ну же, почешите ему животик!

Я привык к сюсюкающему тону а-ля «продавщица японского универмага» (люди обычно именно так обращаются к собакам), только когда сам стал его за собой замечать.

– Да вы шутите, наверное, – выдавил я.

– Смотри, какой ласковый! – чуть не пропела Глория, которая уже присела на корточки рядом с этой зверюгой и запустила пальцы в густые белые кудряшки на бочкообразном брюхе. – Конечно, мы почешем животик, обязательно почешем… (У собачников быстро появляется привычка повторять все по два раза, потому что им в принципе не приходится много говорить.)

В это время на кухню ворвались четыре или пять йети размером поменьше и принялись носиться вокруг с явной целью сбить меня с ног. Решив, что самым благоразумным будет переместить центр тяжести, я присел рядом с Глорией и наконец рискнул прикоснуться к собаке.

– Это Белль, – познакомила нас Флоренс. – Производитель. Я привезла его из Швейцарии.

– Сколько он весит? – спросил я.

– О, всего ничего! Около ста двадцати. Совсем исхудал, бедняга. Остальные – сучки. Мои милашки.

Пока я размышлял, как вольно собачники обращаются со словом «сучка», одна из них плюхнулась на пол рядом с Глорией и замерла, моргая. Никогда не видел такого усталого взгляда.

– Она больна? – спросила жена.

– Это мать. Она истощена. В помете было шесть щенков.

Тишина. Чудо Рождения. С-с-с…

Без сомнения, бернские зенненхунды – эффектные собаки. Немалая часть их привлекательности заключена в трехцветном окрасе. Грудь и нижняя часть туловища Белля были покрыты белоснежным мехом – таким же, как на морде и кончике хвоста. Остальная шерсть была насыщенно-черного цвета, за исключением нескольких рыжих пятен на щеках и передних лапах. Бернцы считают, что собаки этой породы носят на груди перевернутый швейцарский крест, но, как и Туринская плащаница, он открывается лишь истинно верующим.

Беллю нельзя было отказать в дружелюбии. Наша сила в наших слабостях. Если бы бернцы знали, как они заблуждаются…

Оглядываясь назад, я понимаю, что заводчица просто играла с нами. Забавлялась, вернее сказать.

Мы заполнили кучу бумаг, подтверждающих, что намерены приобрести уникальную собаку, требующую первоклассного ухода, но при этом с нас взяли обязательство стерилизовать ее из-за крупного изъяна в породе. Мы также дали слово, что никогда не бросим ее, не сделаем стрижку, не будем кормить «Альпо», «Майти догом» или подобной гадостью, не позволим ей пропускать занятия в щенячьем детском саду, не будем принимать психотропные вещества, не станем свидетелями Иеговы и не вступим в Гильдию киноактеров. Это вам только кажется, что я преувеличиваю.

Я никак не мог отделаться от ощущения, что, если перечитаю эти бумажки повнимательнее, обязательно найду где-нибудь приписку мелким шрифтом: «Мы с Глорией пошутили. Ха-ха! Флоренс». Сейчас я могу поклясться, что думал в тот момент только о двух вещах. Во-первых, что все эти бумажки не имеют никакой юридической силы в обычном суде.

Во-вторых, что когда я наконец уведу Глорию из этого ужасного места, то первым делом скажу ей: «Дорогая, понимаешь, дело не в тебе. И не в собаке. Дело во мне…»

Когда я уже почти продумал речь, чтобы пойти на попятную, Флоренс сделала классическую подлянку собаковода. Она спросила:

– Хотите посмотреть на щенков?

– Нет, – сказал я.

Флоренс провела нас в заднюю комнату, посреди которой был устроен вольер из сломанных картонных коробок и старых газет. В вольере находились большая миска с водой и шесть крохотных пятинедельных апокалипсисов, ждущих возможности разрушить чью-нибудь жизнь.

Если вы никогда не видели щенков бернского зенненхунда, можете считать себя везунчиком. Они обладают паранормальной способностью разжижать мозг невинных людей.

– Хотите подержать? – спросила Флоренс.

– Нет, – сказал я.

Флоренс выбрала особенно умилительный пухлый экземпляр и показала, как нужно покачивать щенка на левой руке, чуть прижимая к себе и одновременно гладя правой ладонью маленькое кудрявое тельце. Оно все состояло из урчания.

– Милашка, правда.

Это был не вопрос.

Краем глаза я заметил щенка, пьяными зигзагами ползающего по всему загону. Щенок разбрасывал газеты и пытался прогрызть дыру в стенке, в то время как его задние лапы произвольно отплясывали какой-то народный мексиканский танец.

«Господи, – помнится, подумал я. – Что с ним случилось?»

А случилось с ним то, что, вернувшись в Рочестер три недели спустя, мы забрали с собой именно его.

Мою мать, шотландку по происхождению, Чудом Рождения не удивишь: ей довелось испытать его целых три раза. По ее утверждению, она с первого взгляда на младенца могла определить, что из него вырастет.

– Твой брат был чудесным малышом, – говорила она мне много раз. – Очень спокойным и послушным. Я всегда знала, что он особенный.

Дайте мне прочный бумажный пакетик.

– А твоя сестра с самого рождения была бунтаркой. Чуть что – сразу в драку. Она и сейчас… гм… весьма упорно отстаивает свое мнение.

Здесь было бы уместнее другое слово.

– А я? – спрашивал я, уже зная, что не услышу ничего хорошего.

– Ну, – обычно говорила она с таким безнадежным видом, словно ей только что сообщили, что ее любимую овцу закололи на ливер. – Не хочу обманывать… – Она приготовилась врать без малейшего стеснения. – Ты был сложным ребенком. Слишком чувствительным, с постоянными перепадами настроения. Тебя сложно было чем-то заинтересовать. Я уже начала бояться, что у тебя этот… синдром дефицита внимания. Ты словно решил, что мать тебе не нужна. Не хотел доверить мне заботу о себе.

Большинство заводчиков считают, что у собаки с самого рождения есть характер, точнее темперамент, и стараются подобрать хозяина ей под стать.

Вам нужен помощник для работы на ферме? Ищите серьезную собаку – такую, чтобы была и сосредоточенна и энергична?

Хотите, чтобы питомец приносил вам пульт от телевизора и грел колени во время вечернего выпуска новостей? Выбирайте безынициативного и не особенно сообразительного пса.

Собираетесь заняться зоотерапией в доме престарелых? Присмотритесь к умному и послушному щенку, которого нелегко вывести из себя.

Хотите прирожденного лидера, невосприимчивого к боли, выдающегося, как Этель Мерман[4] в ее лучшие годы, и при этом считающего команды унижением собачьего достоинства? Давайте скажем Холе «Хола» и посмотрим, что будет. О понимаю, эта псина специально дождалась пары настолько невежественной, что им даже не пришло в голову ознакомиться с результатами теста на темперамент! Собаководы делают его в возрасте семи недель – всего несколько простых действий: положить щенка на спину, пошуметь у него над ухом, оставить на месте, а самому уйти. Таким образом выявляется склонность к лидерству (в идеале – отсутствует), восприимчивость (в идеале – средняя) и дружелюбность (в идеале – повышенная).

Флоренс делала Холе тест. Я видел у нее в руках бумаги с результатами. По какой-то странной причине она не дала нам с ознакомиться с результатами.

– Из этого щенка получится отличный пес для зоотерапии, – сказала она. – Выдающийся темперамент.

Если эта женщина ломала комедию сознательно, гореть ей в аду.

Впрочем, это уже неважно. Сейчас я даже рад, что мы были такими идиотами. Другие покупатели оказались сообразительнее, раз не взяли Холу, но, будь мы подготовлены чуть лучше, мы бы тоже ее не выбрали. Мы бы к ней на пушечный выстрел не подошли. И что бы с ней тогда было?

Обратный путь осложнился бураном, который внезапно обрушился на Рочестер и в полдень оставил город не только без солнечного света, но и без электричества. К счастью, у Флоренс обнаружился генератор, иначе мы вообще не смогли бы разглядеть щенков.

Дорога до дома заняла восемь часов. Глория вела машину, а Хола извивалась и поскуливала у меня на коленях, пока я не открыл довольно странный способ ее успокоить.

Три слова: Современное христианское радио.

И воссиял небесный свет.

– Наверное, со стороны кажется, будто мы совершили глупость, – сказал я Глории, пока мы блуждали возле скал Итаки. – Но я хочу, чтобы ты знала: у меня чувство, что это отличная идея.

Не знаю, откуда взялась такая сакральная уверенность, мне она в принципе несвойственна, но я говорил правду. Хола наконец успокоилась, из колонок раздавались христианские песнопения, буран остался позади, а суммарное обаяние нашей семьи на глазах удвоилось.

Мне даже ни разу не пришло в голову выпить, пока мы намертво не застряли в пробке на мосту Генри Гудзона.

2

Щенок

Покупая собаку, вы покупаете трагедию. Купив Холу, мы купили фарс.

Всю первую ночь она скулила так горестно, что в конце концов я открыто последовал ее примеру. Книги по собаководству предупреждали нас, что разлука с матерью дастся малышу нелегко – Хола провела восемь недель, лежа в большом клубке братьев и сестер и вдыхая запах материнского тела. По сравнению с этим холодный деревянный пол, снег за окном и пара заторможенных белых великанов по соседству казались ей явным регрессом.

К счастью, у собак память короче пяти минут. У них каждый день – День сурка. Уже на следующее утро наш трехцветный шарик приветствовал рассвет тем, что широко зевнул, потянулся, величественно взмахнул хвостом с белой кисточкой (как я понимаю, примерно таким же движением Харон поднимает весло, проплывая по Лете), продемонстрировал белоснежные зубы в оскале, который очень жизнерадостные люди могли бы счесть улыбкой, и немедленно приступил к делу, которое стало главным развлечением Холы на следующие несколько лет: проснулся сам – разбуди хозяина!

С самого первого дня, если я валялся в кровати, а где-то в Западном полушарии уже вставало солнце, Хола закипала чувством вселенской несправедливости. Сперва она скулила, потом принималась бегать вокруг кровати. Если это не помогало, она вспрыгивала мне на грудь и принималась исполнять любительский вариант ча-ча-ча.

– Выглядит так, будто она пытается выпроводить тебя на работу, – сказала Глория. – Это мило.

– Мило – неуместное слово.

– Ты же знаешь, собачий корм недешевый, а наша малышка такая практичная.

– Практичная – неуместное слово.

– Ой, смотри, она тащит твои ботинки!

Днем Глория оставалась одна. Она могла спать до полудня и часто именно так и поступала. Но разве я не имел права на пару бонусных похрапушек субботним утром, если у меня не было особых планов или похмелья? По мнению Холы, не имел.

Позже я узнал, что для бернских зенненхундов нехарактерно выдумывать себе задания и досконально выполнять их, не интересуясь, нужно это кому-нибудь или нет. Это – выносливая северная порода, не приспособленная для того, чтобы сторожить хозяйство или приносить убитую дичь. Зенненхунды – мускулистые, обожающие снег звери, с большим трудом поддающиеся воспитанию. Они были выведены швейцарскими молочниками специально, чтобы возить в магазин тележки с молоком. Так что, если вы видите зенненхунда, который не тащит по городу побулькивающий бидон, можете быть уверены, что в глубине души он несчастен.

Так как Хола оказалась жаворонком, а моя жена была закоренелой совой, каждое утро мы начинали со взаимного культурного шока (я и Хола, разумеется). Ей выпала честь стать не просто первым псом, которого я купил, но и первым псом, которого я близко узнал. До появления Холы если я приходил к друзьям или на пикник, где были собаки, то старался держаться в стороне – с познавательной точки зрения это примерно то же самое, что смотреть рекламу с выключенным звуком.

Мы с Глорией тоже стали для Холы первыми близко знакомыми людьми (Флоренс не в счет). И, несмотря на наши дипломы престижных вузов и теоретически больший объем мозга, она очень быстро усвоила, что нас потрясающе легко дрессировать…

Наверное, можно сделать и больше ошибок в воспитании четвероногого, чем сделали мы. Можно, но трудно.

Взять, к примеру, приучение справлять свои дела на улице. Погадки в углах квартиры – недостаток воспитания, а не характера. На этот случай у нас был разработан целый план. Стоило Холе предупреждающе зажмуриться, как мы хватали ее, выносили на улицу, около часа пританцовывали рядом с ней под мокрым снегом или дождем, наконец сдавались и несли обратно в дом – разумеется, чтобы моментально получить впечатляющую кучку. Все это сопровождалось актерской ухмылкой, как бы говорящей: «Спасибо, что принесли меня в дом, ребята. Я уже начала замерзать».

– Это смешно, – сказал я однажды. – Она не поддается дрессировке.

– Напротив, – возразила Глория, которая в этот момент заказывала новый ковер в интернет-магазине. – Мы приучили ее ходить на ковер. В смысле, теперь она гадит только на него.

– Что значит – мы приучили?!

– Понятия не имею. Наверное, дело в том, что в этот раз ты не хлопнул в ладони, когда мы вынесли ее на улицу.

Я говорил, что каждый раз, когда ваш пес облегчится, вам нужно реагировать, будто он получил Оскар?

– Ну вот что, я не собираюсь аплодировать собачьим какашкам. Послушай себя.

– Я только хотела сказать, что ты непоследователен в дрессировке.

– Еще как последователен, – сказал я, открывая очередную бутылку пива. – Я последовательно злюсь. Не понимаю, за что нам такие пробле…

– Она хорошая девочка. Ей просто нужно немного помочь.

В этот момент наша так называемая хорошая девочка изучала «Полночные воды» Норы Робертс. Очень увлеченно. Она уже отгрызла обложку и уверенно приближалась ко второй главе. Судя по всему, книга пришлась ей по вкусу.

Вскоре после этого Хола приступила к коварной кампании по превращению меня в лифт. На самом деле зенненхунды не всегда такие огромные. Первую пару месяцев жизни они размером примерно с арбуз. Глядя на это безобразие, Глория даже придумала мне новое прозвище: Холеватор.

Мы жили на втором этаже, так что, пока Хола была маленькой, я таскал ее на улицу на руках. Повзрослев, она требовала таких же почестей. Стоило нам приблизиться к лестнице, как она усаживалась на верхнюю ступеньку и поднимала на меня горестный взгляд мерцающих карих глаз. Сдвинуть ее с места не было никакой возможности.

Пока я спускал ее и поднимал обратно, она крутила головой по сторонам, словно маленький перископ, всем своим видом демонстрируя восторг первооткрывателя. В эти моменты она была счастлива. Впрочем, по мере того, как ноша увеличивалась в весе, я все чаще задумывался о том, чтобы сходить к массажисту и попросить вправить позвонки. В конце концов Холеватор прекратил работу.

Холу это не смутило: у нее уже был наготове план Б.

Заключался он в изменении ее ночных привычек. Зенненхунды спят очень чутко, беспокойно постанывая во сне, или же ночь напролет слоняются по квартире в поисках невидимых коров, которые без их бдительного присмотра тут же убегут в лес. Когда Хола была еще щенком, мы с Глорией разделили обязанности: жена обязалась приучить собаку к лотку и сделать все необходимые прививки, а я взял на себя кормежку и общий уход. В результате именно меня Хола выбрала для своей диверсии.

Начать с того, что к двум годам она завела привычку посреди ночи запрыгивать на кровать и укладываться между мной и женой. Поразительно, что по прошествии трех лет Глория так и не смирилась с этим.

– Она не должна спать с нами в кровати! – возмущалась жена.

– Конечно не должна.

– Это ты ее поощряешь.

– Неправда! Я сплю. Как я могу ее поощрять?

– Ты улыбаешься во сне. И это вводит ее в заблуждение.

На самом деле, если кто и улыбался во сне, так это Глория – пусть и еле заметно. Я всегда считал, что это прекрасно отражает ее характер.

Стоило нам с женой лечь, как Хола устраивалась на полу с моей стороны кровати. Весьма правдоподобно изображая похрапывание, эта зверюга выжидала удобного момента. Кто не знает, зенненхунды дремлют с полуприкрытыми глазами – причуда анатомии, приписываемая двойному веку и наследственному пороку под названием «эктропион», – так что определить, когда они спят, а когда притворяются, трудно, а в нашем случае – невозможно.

Как только мы с Глорией засыпали, Хола рывком плюхалась на кровать и ложилась посередине, что отнюдь не радовало мою дражайшую половину.

– Она что-то против меня имеет, – наконец пожаловалась Глория. – Это раздражает.

– А по-моему, это очень мило. Ты ей нравишься.

– Напротив. Я поняла, чего она добивается.

– Чего?

Глория смерила меня возмущенным взглядом, который прекрасно был мне знаком:

– Ты все равно не поверишь.

– А ты попробуй скажи.

Через пару ночей она все-таки призналась. Я лежал в кровати, потягивая «Элефант» с солодом и листая Агату Кристи; Глория клевала носом, но продолжала поглаживать Холу, лежавшую у нее на ногах.

– Знаешь… она пытается выпихнуть меня из постели, – вдруг услышал я. – Да, спихнуть на пол.

– Не говори ерунды. Просто она большая и все время ворочается.

– Ты проводишь с ней кучу времени. Она ждет удобного случая. Я порчу ей всю картину.

– Перестань, – рассмеялся я. – Что за глупости. Она тебя обожает.

– Она хочет выгнать меня из постели. Это часть ее генерального плана.

– Какого еще плана?

– Она собирается стать хозяйкой в доме. Эта маленькая сучка. О, я ее хорошо изучила. Вылитая Бонни Уэльс из средней школы. Наверняка у нее где-нибудь припрятан дневник, и она там пишет по ночам: «Сенатор и миссис Хола Кин»… Всю ночь выпихивает! Какой кошмар…

– Слушай, тебе надо выспаться. Это просто собака. Она не такая умная.

– О, достаточно умная, – возразила Глория. – Достаточно.

Затем она смерила меня взглядом, в котором, как мне показалось, было простое любопытство.

– Марти, сколько ты сегодня выпил?

– Не знаю. А что?

Пауза.

– Почему бы тебе не заняться йогой по утрам? Тебе вроде бы нравилось.

– Иногда я прямо чувствую порыв заняться. Но потом ложусь на диван, и все проходит.

Ха-ха. Да я с него и не встаю…

У Глории всегда была наготове новая придумка: йога, вегетарианство, косметические процедуры, промывание кишечника. Список идей все удлинялся. Мне казалось, что это даже мило.

Ни черта это было не мило… По ночам я часто просыпался от всхлипываний, но, думая, что это продолжение какого-то странного сна, переворачивался на другой бок.

Считается, что, беспокоясь о чем-то, мы притягиваем неприятности в свою жизнь. В таком случае я только и делал, что притягивал неприятности. Пока Глория занималась стряпней, а Хола строила планы по завоеванию мира, я пытался продать свою первую книгу. Я писал ее во множестве разных отелей с одинаковым названием «Мариотт» – по утрам, забывая обо всем на свете, прежде чем перевоплотиться в консультанта фармацевтической компании и приступить к дневным обязанностям. Отдел, на который я работал, притворялся, что помогает клиентам принимать важные стратегические решения, а те притворялись, что верят. Дни тянулись бесконечно, вино лилось рекой, и каждая страница приближала книгу к развязке, а мою карьеру – к краху, не обещая ничего взамен.

Собственно, эта книга и привела нас на Манхэттен, в многоквартирный дом в районе Вашингтон-хайтс. Я устроился в рекламное агентство, которое обещало удобный график и меньше командировок, Глория нашла себя в кулинарии, а Хола была немедленно избрана на пост мэра верхней части Вест-Сайда.

Прекрасная жизнь. Идиллия.

И в этот момент с крыши самой высокой башни нам на головы обрушились тысячи голубей.

3

Ворота

«Обычно я напивалась тихо и даже культурно.

Алкоголь постепенно вытеснял из головы все прочие мысли».

(Кэролайн Нэп, «Пьянство: история любви»)

Так и было.

За исключением случаев, когда моя бедная голова растягивалась настолько, что могла вместить в себя целый мир.

Прочтите изложенную ниже историю и мысленно умножьте на десять.

Несколько лет назад в Центральном парке сделали огромную художественную инсталляцию в виде деревянных, задрапированных оранжевой тканью конструкций, сквозь которые предлагалось пройти зрителям. Сооружение называлось «Ворота». А теперь представьте: ранняя весна, прекрасное погожее утро, на деревьях вовсю щебечут птицы… Мы с Холой выгуливаем друг друга вокруг Нью-Йоркского Пресвитерианского госпиталя – навещаем всех ее приятелей-докторов и подружек-медсестер (Холе всегда нравились больницы, потому что работающие там люди знают толк в дорогих, породистых собаках).

На обратном пути, когда я потягивал кофе в кафе, меня могла посетить мысль: слушай, парень, сегодня суббота, ты можешь себе это позволить. Почему бы нет?..

Вскоре я оказывался в ванной с четвертушкой водки. На часах – восемь утра.

Что дальше? Я подолгу сидел, уставившись в одну точку на вентиляционной шахте, и разговаривал с собакой. Которая явно была не в духе.

В общем, все шло по накатанной. Часа через четыре просыпалась Глория, и я приветствовал ее словами:

– Знаешь, дорогая, в парке поставили такую странную оранжевую штуковину… Ворота…

Я уже говорил, что моя жена безнадежная сова, так что я удивился, когда услышал:

– С тобой все в порядке?

– Да, а что?

– Ты все утро просидел в ванной. Можно я наконец ей воспользуюсь?

Ох уже эти женщины…

А потом мы оба оказывались на мостовой в Риверсайде, бетон надвигался на меня, как кулак, а воздух словно пуховкой по лицу проводил.

– Слушай, а Бадди, ну, мой приятель, он сейчас в городе? – почему-то спросил я у Глории.

– Понятия не имею.

Поезд прокладывал путь на юг – названия станций приближали нас к цивилизованному миру; глядя в окно, я думал о том, что они похожи на пуговицы рубашки, которые застегиваются по одной, сверху донизу.

Собака спит дома.

– Не помню, где мы с Брайаном договорились встретиться?

– Марти, это ты с ним говорил, не я.

– Но я же говорил так громко…

Мы с Брайаном были знакомы лет двадцать – типичные журналюги, он и я. «Яркие огни, большой город»[5] – будто с нас писали. Наше знакомство пришлось на те далекие времена, когда люди были готовы провести месяц в ожидании горстки дотошно отобранных слов.

А вот и он.

– Брайан! Сколько зим!

– Нет, ты только посмотри на его физиономию!

Моя бутылочка здесь. В кармане штанов – очередная четвертушка. Понятия не имею, откуда она там взялась.

Прикосновение прохладного стекла к ладони успокаивает не хуже котенка на ладони. Так-то лучше.

Он тощий, как палка, этот Брайан, почти просвечивает. Из воротника рубашки торчит квадратная голова выпускника Гарварда. Взгляд ласковый и проницательный.

Глории он сразу понравился.

По правде говоря, Глория с ним и прогуливалась. Они то опережали меня, то отставали и прямо-таки лучились от радости общения. Я слышал, как они обсуждают аппалачских музыкантов и смеются. Спускают меня в сортире, как кусок…

– Где тут мужской туалет? – спрашиваю я.

– Что?

– Где мужской туалет?

– Где что?

И вот я здесь, под деревом, яростно облегчаю мочевой пузырь и наблюдаю через плечо, как мимо шествует какое-то семейство.

Трое детишек. Белокурая пышка, забежавшая вперед, чуть не сворачивает шею, разглядывая облако алкогольных испарений, которое поднимается от моего желтого водопада.

Отец ловит ее и разворачивает светлую головку в другую сторону. Такие моменты запоминаются на всю жизнь. Нет, он не параноик, ее папочка, просто печется о безопасности дочки. Психологическая травма, все дела…

Какого черта я тут делаю?

Кому это все нужно?

Я закончил Йельский университет, люди. У меня ученая степень магистра по бизнесу.

Наконец я достаю из кармана ампулу с живой водой и опрокидываю ее в себя.

– Ну что, – говорит Брайан, – перекусим?

Представьте, что перед вами толпа людей, которых вы хорошо знаете, но приблизиться к ним вы не можете, потому что не хотите быть замеченным. Собственные ноги кажутся завернутыми в полотенца кувалдами, и звук каждого шага оставляет вмятину на затылке. Самый ужасный момент – когда ты понимаешь, насколько пьян, но до отключки дело пока не дошло.

Обед.

Не могу описать, какое это облегчение, когда отношения уже перешли на ту ступень, когда можно вместе распивать алкоголь на свежем воздухе… Эта парочка впереди, Брайан и Глория, болтает с таким заговорщическим видом, что я подумал, будто меня игнорируют нарочно.

– Присоединяйся, Марти, – обернулась Глория.

– Неловко-то как…

Кажется, я опять сказал это слишком громко.

– Ну и куда это годится? А? Куда это годится?

– Знаешь, – заметил Брайан после паузы, – мне кажется, ты мог бы многое сказать о ресторане, глядя на него снаружи.

Черт возьми, думал я в поезде, что он имел в виду?

– У тебя морщина прорезалась, – сказала Глория, глядя мне прямо в глаза. – Она всегда появляется, когда ты напиваешься.

Господи, подумал я. Это нечестно. Да я выпил от силы пару бокалов. Вряд ли…

Глория молча смотрела на меня. Мы ехали в поезде. Таких историй тысячи. Этих глупых историй столько, что они выеденного яйца не стоят. Они так бессмысленны, что сам рассказчик с трудом припоминает финал.

На вечерней улице было тихо, но я все равно не расслышал крики стервятников, кружащихся над моим браком. Мой брак истекал кровью, бился в предсмертных судорогах. Не разглядел я и альбатросов, примостившихся в углу гостиной.

Розовый диван.

Слезы Глории.

– От тебя воняет, – произнесла она.

– Скажи что-нибудь, чего я еще не…

– Ты знаешь, чего я боюсь?

– Не знаю, Глория. Чего?

– Ты даже не видишь, во что превращаешься. Ты был таким потрясающим парнем. Невероятным. Классным, правда. И теперь этот парень… он… он… исчезает…

Чьи-то слезы. Совсем рядом.

Не помню, чем закончился тот вечер.

Как говорится в преамбуле, которую зачитывают перед собраниями Анонимных алкоголиков по всему миру, «единственным условием для членства является желание бросить пить».

В 1930-х годах, когда общество только начало формироваться, перед словом «желание» стояло еще слово «искреннее». Но после некоторых размышлений его убрали. Те, кто писал преамбулу, по собственному опыту знали, что бессмысленно требовать искренности от хронических пьяниц.

Той ночью, лежа на мокром от слез Глории диване, я искренне хотел бросить пить.

Я искренне хотел перестать дышать.

На следующее утро я открыл глаза и сказал: «Господи, в жизни больше не возьму в рот спиртного».

Совершенно искренне.

А после работы меня трясло, я обливался потом и думал, что помочь мне может только одно. Есть лишь один способ прекратить эти муки, и этот единственный способ дает шанс вернуться к нормальной, трезвой жизни… У меня не было сил бороться. Мне было настолько плохо, что я, не думая больше ни о чем, толкнул пуленепробиваемую дверь винного магазина на Бродвее – того, что рядом с лавчонкой, где торгуют ванильными голландскими сигарами, – и через несколько минут вышел с парой бутылочек первосортной водки, которую и спиртным-то назвать нельзя, и тут же опустошил их прямо на улице, между палаткой с выпечкой и автобусной остановкой.

4

Алкоголь

Этиловый винный спирт, называемый также этанолом, постепенно подавляет центральную нервную систему. Он обладает слабительным и опьяняющим действием и содержит незначительное количество питательных веществ. Фермент дегидрогеназа расщепляет молекулу этанола на уксусный альдегид, который затем катаболизируется в уксусную кислоту при помощи другого фермента. Финальная метаболическая фаза заключается в расщеплении соли уксусной кислоты на жиры, углекислый газ и воду.

Механизм действия этанола не изучен до конца, однако известно, что он видоизменяет клеточные мембраны, разрушая липидный слой и тем самым повышая их проникаемость. Увеличение уровня гамма-аминомасляной кислоты в крови воздействует на органы чувств, вызывая ощущение опьянения и изменяя поведение субъекта.

Воздействие, оказываемое алкоголем на речь и поведение, зависит от его концентрации в крови, общей массы тела и степени гидратации. При малых дозах этанол снимает зажатость, помогает расслабиться и вызывает ощущение эйфории. При больших – наблюдаются нарушения речи и моторики. Если содержание алкоголя в крови достигает 0,3 процента, человек испытывает оцепенение. При увеличении этого показателя до 0,5 процента возможны дыхательный паралич, кома и… смерть.

Ощущения хронического алкоголика, в течение многих лет регулярно потребляющего большие дозы спиртного, далеки от эйфорических или хотя бы приятных, что уж говорить о тех неудачниках, которым выпало с таким жить.

У взрослых хронический алкоголизм обычно вызывает обезвоживание, апатию, потерю памяти и печеночную недостаточность. Постепенно исчезают самоуважение, уверенность в себе, чувство удовлетворения и надежда, что завтра будет лучше, чем сегодня.

Потому что лучше не будет никогда.

Рано или поздно пьяницы лишаются убеждений, людей, которых считали друзьями, работы, семьи, членства в клубах, дома, наследства, коллекции монет, неопубликованных рукописей, ботинок и мобильного телефона.

В конечном счете они заканчивают жизнь в картонной коробке на бульваре Санта-Моника в компании своего единственного друга, пока – в ужасающем последнем акте трагедии, в которую превратилась их жизнь, – не появится служба отлова бездомных животных и не заберет верного бернского зенненхунда.

После этого алкоголик все равно умрет, но хотя бы с чистой совестью.

Медицинская наука все еще далека от выявления экологических и генетических факторов, влияющих на формирование алкогольной зависимости. Ученые, работающие в этой области, за всю историю мирового пьянства не смогли изобрести ни одного лекарства от него. Психолог Карл Юнг однажды заметил, что «никогда не видел случаев излечения от алкоголизма, за исключением тех, которые можно отнести к религиозному Откровению».

Многие современные специалисты считают лучшим лечением алкоголизма замену одного пристрастия другим, более приемлемым в обществе. Нередко эта замена приобретает черты духовного обязательства, которое по своей глубине и степени доставляемого удовольствия может сравниться с алкогольной зависимостью, но лишено ее пагубных последствий.

Упомянутое выше духовное обязательство принимает самые разнообразные формы.

Молекула этилового спирта (C2H5OH).

Бернский зенненхунд (ХОЛА).

5

Дно

Хотите знать, как выглядят алкоголики? Посмотрите в зеркало.

Мы ничем не отличается от обычных людей, разве что больше боимся.

Неверно думать, что алкоголь для нас – лучший друг: даже лучшие друзья иногда расстаются. Скорее, это часть тела или трагическое прошлое – всегда при тебе. Один парень по имени Тони как-то раз сказал мне, что быть алкоголиком – все равно что каждый день выходить на ринг против профессионального боксера Дементо[6]: постоянная схватка.

Как многие алкоголики, я проходил тесты в журналах и книгах по самоанализу.

Вы подвержены обморокам? Вы иногда пьете в одиночестве?

Да уж, «иногда»…

Друзья и семья пытались обсуждать с вами вашу зависимость? Вы стыдитесь каких-либо вещей, совершенных в состоянии опьянения?

Пытались. Каждый чертов день моей жизни.

Вы скрываете количество выпитого?

В конце рабочего дня я запирался в туалете и засовывал два пальца в рот. Иногда меня рвало кровью. По пути домой я заходил в аптеку «Дуэйн Рейд», покупал пол-литра непатентованного средства для полоскания рта, прятался в сломанной телефонной будке на углу 26-й улицы и Южной Парк-авеню и, глоток за глотком, опустошал всю бутылку. Голова начинала уменьшаться до нормального размера. Я не носил с собой мобильный, потому что мне некому было звонить. Боль, запускающая острые зубы в шею и туловище, тошнота, не дающая сфокусировать взгляд, – это все не симптомы. Это образ жизни.

Я вспомнил один из разговоров с боссом.

– Почему ты здесь, Марти?

– Я… Потому что…

– Не похоже, чтобы тебе это нравилось. И работаешь ты так себе. Я же знаю, ты умный парень, но в последнее время…

– Да. Признаю. Я над этим поработаю.

– Что происходит?

Я искренне восхищался этим человеком. Он мне нравился. И теперь у него было чувство, знакомое всем друзьям заядлых алкоголиков: «Гм? Я что-то пропустил? Что?»

Спросите нас, что не так, и мы назовем тысячу причин: работа, дом, муж, ребенок, город, парковка, индекс потребительских цен, дождь… Мы назовем тысячу причин, кроме единственной настоящей.

Почему? Потому что мы можем это контролировать, не проблема. Точнее, это ваша проблема, серьезно, не наша. Большинство реабилитационных программ ставят своей целью медленно и бережно вывести алкоголика на солнечный свет и дать ему увидеть собственную жизнь и окружающих такими, какие они есть. Звучит довольно безобидно, но при внимательном рассмотрении и жизнь, и отношения оказываются достойными лишь того, чтобы немедленно отправить их в помойку.

Почему?

Например, потому, что мы делаем такие вот вещи.

Я возвращаюсь домой и быстро прохожу мимо Холы и Глории. Не хочу, чтобы жена чувствовала исходящий от меня запах спиртного до тех пор, пока я не выпью у нее на глазах.

– Как день? – спрашивает она.

– Ужасно. Проблемы с боссом.

– Что за проблемы?

– Не хочу об этом говорить.

Я достаю из холодильника пиво и сыр, чтобы не казалось, будто я только пью. Отхлебываю из бутылки. Теперь можно и поцеловать жену. Не знаю, достался ли ей за последний год хоть один трезвый поцелуй. Мы почти перестали заниматься любовью. Никто особо и не предлагал – по разным причинам. Лично у меня почти всегда было желание и почти никогда – возможности.

– Все в порядке? – спрашивает она.

– Да. Все о’кей. А что?

Я оставляю пиво на столешнице и иду в ванную. Под раковиной, за корзиной с грязным бельем, спрятана бутылка водки. Мое спасение. Глория продолжает что-то говорить за дверью, но я не слышу. Я сижу на опущенной крышке унитаза и, запрокинув голову, пью. Воскресаю.

Когда я выхожу, то натыкаюсь на Холу, вставшую посреди коридора, как маленький танк с пушистым хвостом.

– Ты в порядке? – спрашивает Глория. – Ты так долго не выходил.

В порядке.

– Она ждала, когда ты придешь и погуляешь с ней.

Меньше всего мне сейчас хочется выгуливать Холу.

– О господи, – говорю я. – У меня столько работы. Погуляй с ней сама.

– Ей нужен ты, Марти. Почему ты ее не кормишь?

Я забираю в спальню рабочий кейс и демонстративно включаю ноутбук. Я слышу, как за Глорией и Холой захлопывается дверь; слышу, как они возвращаются.

Наконец они появляются на пороге спальни.

– Я хотела сходить на концерт, – говорит Глория. – Хочешь со мной?

– Конечно, но… – Я показываю на экран ноутбука. – Сама понимаешь…

– Ладно. Работай.

Она уходит. Вот и все. Я достаю ту самую, так и не опубликованную рукопись и не могу поверить в собственный талант. Поднимаю трубку. Это отец. Я говорю и говорю, а он отвечает все реже и тише. От спиртного у меня развязывается язык и отказывают тормоза. Господи, думаю я, если бы только я мог держать рот на замке. Но я не могу. Не помню, кто первый повесил трубку.

Хола лежит на полу и смотрит на меня.

– На что ты смотришь? – спрашиваю я.

Она продолжает смотреть.

Мы достигаем дна, когда падаем быстрее, чем наши моральные принципы. Некоторые из нас заканчивают жизнь в тюрьмах или реанимации – прикованные наручниками к кровати, исходя криком под белой больничной лампой. У большинства бывают моменты просветления, когда они вдруг понимают, на пороге какой потери находятся. Иногда это случается слишком поздно.

Что-то невыносимое есть в глазах Холы, в ее искренности и преданности, в том, как она лежит на полу, прося немного внимания. Я смотрю на нее и понимаю, что минуту назад говорил с отцом, но совершенно не помню содержание разговора. Конечно, он догадался, что я пьян.

Он ведь понял, что я пьян? может, это было не так заметно? в конце концов, я выпил не так уж много: пять стаканов, от силы десять, сколько времени? уже не помню, Глория ушла, поняла ли она, что я пьян? может, все-таки нет, может, она не злится, и я плачу и плачу, но слезы эти глубоко в сердце, две тысячи миль по грязной дороге, ничего плохого не случилось, я просто устал, я болен и устал от себя…

Я помню, как Хола прыгала по кровати. У нее была настоящая истерика, она заскакивала на кровать, толкала меня лапами, спрыгивала обратно на пол, носилась по всей спальне, снова налетала на меня, пихала лапами… но я не реагировал, не осталось никого и ничего, мне некуда было идти, и ничто больше не имело смысла, кроме, возможно, кейса, в котором еще оставалась бутылка с…

Как я отключился – вот этого я не помню.

Но когда на следующее утро я пришел в себя, то перед тем, как открыть глаза, произнес первую искреннюю молитву в своей жизни: «Господи, если Глория и Хола все еще здесь, клянусь, я брошу пить».

Я открыл глаза.

6

Балерина

Я понятия не имел, кому звонить, что делать и куда идти. Я не знал ни одного вылечившегося алкоголика, и мне не хотелось ни с кем говорить. Поэтому я надел на Холу поводок и отправился выгуливать ее вокруг кладбища.

– Мне жаль, что я такой плохой хозяин, – сказал я, когда мы пересекли Риверсайд-драйв и солнце цвета пережаренной сосиски пробило дыру в небе Хобокена.[7]

«Смотри, новый день, – казалось, глазами ответила она. – Отличный денек – как и все остальные».

– Я… я попробую найти помощь. Мне нужна помощь. Какой же я идиот.

«Нам всем нужна помощь, папочка. Вспомни, сколько вы для меня сделали. А я ведь довольно умна».

– Мне плохо, Хола. Поверить не могу, что я до такого докатился. Неужели это произошло со мной?

«Что случилось?»

– Я болен. Я наделал глупостей. Глория на меня злится. Мне даже не с кем поговорить. Наверное, отец теперь меня ненавидит. Я становлюсь старым, толстым и…

«Смотри, новый день, – казалось, ответила она. – Отличный денек – как и все остальные».

Обычно я завтракаю ванильным молочным коктейлем в «Макдоналдсе» на 28-й улице. Мне даже не приходится раскрывать рот на кассе – девушки знают, что я закажу. Но в этот раз не помог и коктейль.

Слова не могут описать мою тошноту на работе в то утро – скребущую, выворачивающую наизнанку, словно в кишки вцепился маленький злобный шпиц.

Наконец я позвонил в Службу помощи и сказал оператору, что хочу бросить пить. Фраза далась мне не с такой легкостью, с какой я сейчас набираю этот текст. У оператора оказался голос двенадцатилетней девочки. Она принялась зачитывать по бумажке:

– Сколько вы обычно выпиваете? Алкоголизм мешает вам исполнять свои обязанности по работе? Вы говорили с коллегами о своей зависимости?

Оказалось, чтобы быть искренним, нужно приложить немало усилий. Я запинался через слово, голос был едва слышен, хотя для звонка я выбрал пустой зал для совещаний, лишенный окон. И чем я был вознагражден? Ничем.

– Хорошо, – сказала девушка, когда я открыл ей все тайны своей души. – А теперь мы хотели бы предложить вам краткий опрос касательно нашей службы работы с клиентами. Вы не возражаете?

– Что? Служба работы с клиентами?

– Первый вопрос, – начала она. – Пожалуйста, оцените по шкале от одного до десяти…

– Извините, – сказал я, – какая еще служба? Что мне делать?

– Прошу прощения?

– Что мне делать? Ну, с алкоголизмом?..

Повисла пауза. Я услышал, как ее пальцы бегают по клавиатуре в поисках ответа на неудобный вопрос. Наконец она героически отошла от инструкции.

– Лично я, – ответила она, – посоветовала бы вам обратиться к психотерапевту.

Так я и сделал. Специалист по хроническому алкоголизму, грузный мужчина с бородой, принял меня в своем кабинете, который находился в двух шагах от пункта неотложной помощи Святого Винсента, ныне закрытого (именно там композитору «Богемы» поставили неверный диагноз).

– Итак, – сказал он, – чем могу вам помочь?

Маркетологи, утверждающие, что желание клиента – закон, несколько преувеличивают. Я почувствовал себя так, словно пришел в супермаркет.

Я честно изложил свою историю и спросил, нет ли какой-нибудь пилюли от алкоголизма. Этот вопрос вызвал у него такое веселье, что ответ не понадобился.

– Все люди, испытывающие зависимость, хотят мгновенного исцеления, – отсмеявшись, сказал бородач. – Это и делает их зависимыми, верно? Боюсь, вам предстоит долгий путь. Вам нужно изменить образ мышления.

– А что не так с моим образом мышления?

– Именно это.

– Что?

– Та проблема, с которой вы пришли, – таким был ответ.

Депрессия – это гнев, лишенный энтузиазма. К тому же я никогда не испытывал особого энтузиазма в отношении психотерапевтов. Мне всегда казалось, что они только и ждут, когда ты рухнешь лицом вниз, чтобы подойти и с размаху наподдать носком сапога.

Бамм…

Ты переживаешь худший момент своей жизни, а тебе равнодушно сообщают, что все не так плохо, как кажется.

Все гораздо хуже. Бамм…

Именно так поступил один из них – молодой парень, к которому я ходил десять лет назад. Он сообщил мне, что я изолирован от общества даже в большей степени, чем бомж.

Времени прошло достаточно, но я как сейчас помню финальный выстрел, которым он добил меня на прощание.

– Вполне вероятно, – сказал он, убирая мое досье в тонкую голубую папку, – что через десять лет вы останетесь там же, где находитесь сейчас.

Он упустил одну подробность: к тому времени я стану старше.

Алкоголики, избравшие для себя путь излечения, как дети и собаки, нуждаются в рутине.

Когда мы говорим о том, чтобы отключить голову и пойти куда глаза глядят, мы имеем в виду, что должны перестать слушать свой внутренний голос. Почему? Потому что в течение многих лет он не посоветовал нам ничего лучшего, чем пропустить еще пару стаканчиков.

В Общество анонимных алкоголиков я пришел по той же причине, что и все остальные: я просто не мог думать ни о чем другом. Мое отвращение к алкоголю пересилило отвращение к идее стать членом секты презираемых и отверженных. На первое собрание я опоздал, сидел в заднем ряду и не произнес ни слова. Хватило меня на час, а может, и меньше. Тогда завсегдатаи подумали: «Мы его больше не увидим», но они ошиблись.

Следующие несколько недель я приходил вовремя, но по-прежнему ничего не говорил. Я молчал месяцами, ни разу не обратившись даже к соседям слева или справа. «Наверное, он все-таки уйдет, – витала в воздухе мысль. – Со многими это не срабатывало».

Когда я первый раз открыл рот, все взгляды обратились на меня. Я до сих пор помню, как сказал:

– Если бы я повстречал себя на улице… – Кивок на мир за грязными окнами, выходящими на Джульярдскую музыкальную школу. – Я бы не захотел с собой дружить…

Сосед слева повернулся ко мне и сказал:

– Не смей говорить такую чушь. Даже себе самому.

Я покосился на него. Крупный мужчина с седыми бровями и необъятным самомнением. Все называли его Сумасшедший Эдди.

Ну что за козел… Он вообще ничего не понял.

Двумя неделями позже другой козел заявил, что мне стоит как можно скорее найти себе шефа, а то, понимаете ли, мой вид вызывает у него уныние. Я ответил гробовым молчанием.

С этих пор мнение обо мне изменилось. Теперь они думали: «Ты получил то, чего заслуживаешь, если учесть, сколько ты реально сделал».

Перед тем как присоединиться к Обществу анонимных алкоголиков, я представлял его как сборище мужчин, которые сидят в прокуренном подвале и жалуются на жизнь. Я не сильно ошибся.

В своей группе я считался молодым. Многие думают, что лучше попасть в тюрьму, чем в такую компанию. Почему – не знаю. Анонимные алкоголики – потрясающе великодушное племя, причем состав его так же случаен, как в вагоне метро. Дэрил – один из основателей крупной адвокатской конторы, ныне на пенсии; Джин была номинирована на театральную премию «Оби» в восьмидесятых; Старый Дэн, когда его еще звали Юным Дэном, встречался с Уильямом Берроузом и Ларри Ферлингетти; Чарли служил в войсках специального назначения во Вьетнаме, потом ночевал на улице, а теперь работал аналитиком в области компьютерных систем. Конечно, у большинства были не столь выдающиеся истории: бухгалтеры, учителя, социальные работники… Примерно две трети – мужчины. И две трети – старше пятидесяти.

Мне с самого начала понравился парень по имени Кларк. Я не помню, чтобы он дважды приходил в одном костюме, а еще, похоже, он действительно читал все книги, которые цитировал. Невысокий и смуглый, примерно за сорок, густые черные кудри, обрамляющие лоб, и редкая улыбка. В его внешности было что-то средиземноморское; беглый взгляд на его лицо наводил на мысль о работнике котельной, однако достаточно было вдохнуть аромат его одеколона, чтобы понять, кто в этой комнате зарабатывает больше всех. Постепенно я заметил, что у нас много общего: один факультет бизнеса, одна зависимость, одинаковые взгляды на жизнь.

– Может, я значу не так уж много, – сказал он на собрании. – Но, в конце концов, я думаю только о себе.

С самого начала нам советовали найти человека, у которого есть то, к чему мы стремимся. Для меня таким человеком стал Кларк. Успешный банкир, но при этом работа не поглотила всю его жизнь; верная жена – уникальное сочетание ума и красоты (по крайней мере, по его словам); маленький ребенок без видимых отклонений в развитии; двухэтажная квартира в Вест-Сайде и – что впечатлило меня больше всего – прекрасно выдрессированный боксер по кличке Джоуи, с которым мне не терпелось познакомиться.

Мы читали «Анонимных алкоголиков», «Двенадцать шагов и двенадцать традиций» и говорили о Высшей Силе, сокращенно – ВС.

– Ты не сможешь вылечиться без ВС, – однажды сказал мне Кларк. – Неважно, в чем она воплотится. Важно только одно.

– Что?

– Эта сила – не ты.

Одни ищут ВС в самом обществе, другие – в наших руководителях: Билли В. и докторе Бобе. Но она также может быть заключена в дереве за окном, во фразе, которую случайно донес ветер, в стихотворении, в красном сигнале светофора, в Библии – словом, в чем угодно…

Но только не в тебе самом.

Но сияние истинного духа не исходит от бездушных инициалов, расшифровку которых знают не все. Чем дольше я состоял в обществе, тем больше убеждался в поразительной силе объединения.

По понедельникам у нас были публичные выступления. Это подразумевало монолог минут на двадцать или тридцать, в течение которых бывший алкоголик делился своим опытом, убеждениями и надеждами или рассказывал, через что прошел и как ему теперь живется. Если хотите, сжатая история Воскресения.

Удивительно: список выступающих был так же случаен, как список присяжных в Южном окружном суде Манхэттена, но при этом все они оказывались потрясающе симпатичными личностями, стоило им взять в руки микрофон. Говорят же, лучшие писатели получаются из алкоголиков. Сьюзан Чивер назвала этот феномен «красноречием, которое посещает всех говорящих о собственной персоне».

Друзья по обществу советовали мне внимательнее присмотреться к пункту в начальной части «Двенадцати шагов»: «Мы признали свое бессилие перед алкоголем».

Помнится, меня к этому признанию подвела одна-единственная строчка в любимой книге любимого писателя – Сьюзан Конант, автора восемнадцати детективов из серии «Тайны собачника». Я читал и перечитывал их с такой же частотой, с какой люди принимают ванну. В «Секретах настоящего бабника» героиня-собаковод по имени Холли Винтер замечает, что председатель жюри дог-шоу «был прекрасно воспитан аляскинскими маламутами и собраниями Анонимных алкоголиков».

Впечатляющая компания, подумал я.

Вскоре я услышал еще одну вещь, довершившую дело прозрения. Я выбрал группу, исходя из того, что она собиралась, во-первых, в мое любимое время – по утрам, а во-вторых, при церкви возле Линкольн-центра, где находились Государственный театр и Нью-Йоркский городской балет. В те дни балет был моей второй страстью – после бернских зенненхундов. Я был уверен – наслаждаясь балетом, ты прикасаешься к Тайне. Когда я отправлялся смотреть балет – один или вместе с Глорией, – мне казалось, что я отделяюсь от тела и возношусь в сферу чистой красоты, которую не мог найти нигде больше.

В один из понедельников к микрофону подошла женщина за пятьдесят, бывшая солистка Нью-Йоркского городского балета. Она до сих пор была высокой и стройной, только коротко обрезала волосы, что балеринам несвойственно, и говорила с интонациями маленькой девочки, которые я часто замечал у танцовщиц на пенсии.

– Я пила, потому что все время боялась, – сказала она. – Нет, не выступлений – они как раз проходили легко. Я боялась, что не понравлюсь другим членам труппы, что не понравлюсь балетмейстеру, что он не даст мне роль, что меня не возьмут на гастроли… Я начала пить и принимать наркотики, потом что боялась нелюбви.

Со временем я стал замечать, что на каком-то неразличимом клеточном уровне мы вызываем отвращение у остального человечества. Психотерапевты называют это ощущение стыдом, но его природа гораздо глубже. Это первородный грех.

Услышав историю балерины, я перестал сопротивляться. Я хорошо помню тот момент. У меня внутри будто щелкнул выключатель. Я сдался. Первый раз в жизни у меня появилось чувство, будто я абсолютно ничего не контролирую. Осталась лишь очень, очень смутная вера в силу, которой я не понимал.

Я подошел к Кларку и попросил его быть моим шефом.

Хола стала частью моего обширного замысла в борьбе за трезвость. Группа собиралась каждый день в семь часов утра. Ровно в шесть я чувствовал, как в плечо впиваются острые собачьи зубы. Хола стояла у кровати и выла со старательностью пожарной сирены до тех пор, пока я не поднимался.

– Что такое, Хола? Ты в порядке?

В ту же секунду она поудобнее устраивалась на освобожденном месте рядом с Глорией и мгновенно засыпала.

Биологические часы у собак работают великолепно, они даже улавливают переход на летнее время. Но, увы, собакам не понять, что такое выходные, праздники и желание поваляться еще пять минут, если даже есть несделанная работа. Единственное исключение делается для них самих.

Что касается терпимости к себе – в этом у собак нет равных.

7

Кладбище благодарности

Если вы хотите понять, почему пьете, просто остановитесь на минуту, и реальная жизнь заявит о себе.

Первый человек, с которым я заговорил на собрании – низенький опрятный господин с галстуком-бабочкой и тягучими интонациями, – сказал мне:

– Долгое время не будет никаких улучшений. Вам много раз покажется, что дела идут даже хуже, чем прежде. Это не так, просто у вас обострится внимание к мелочам. Только не отступайте за шаг до чуда.

Моя подруга Аманда, бывшая чемпионка страны по троеборью, которую наркотики довели до эпилептических припадков и подгузников для взрослых, невесело подвела итог:

– Добро пожаловать в джунгли!

Зависть…

Неудачи…

Разочарования…

Торо говорил, что большинство людей живут в тихом отчаянии. Это он еще не пробовал играть на африканских духовых инструментах. Я кажусь неблагодарным?

Неблагодарность… Когда вы оказываетесь в реабилитационном центре или присоединяетесь к программе «Двенадцать шагов», вам советуют начать вести «Книгу благодарности». Каждый день. Кроме этого нужно делать еще много чего – по одному «шажку» в день, – но для таких, как я, эта проклятая книга становится камнем преткновения.

– Ну же, – сказал Кларк однажды утром, когда я категорично заявил ему, что мне не за что быть благодарным. – У всех есть что-то хорошее в жизни.

– Исключение. Приятно познакомиться, – ответил я, ткнув в себя пальцем и невесело подумав, что указываю прямиком в никуда.

– Ммм… Здоровье?

– Я чувствую себя куском дерьма.

– Ладно, – сказал Кларк; он это уже проходил: все новички, только-только присоединившиеся к обществу, напоминают болванчиков в шортах. – У тебя есть квартира. Собственная квартира в Манхэттене, в лучшем городе на Земле.

– Я ее ненавижу. Она слишком темная.

– Как насчет работы?

– Ну конечно! Великое дело – рассказывать людям, как торговать в Интернете. Я служу дьяволу.

– А жена?

– Она чудо, – признал я. – Но она несчастна.

– Почему?

– Она не может найти работу и целыми днями просиживает с гитарой в задней комнате. То есть она пытается не унывать, но я-то вижу, чего ей это стоит. Ей нужна встряска. Что-нибудь действительно хорошее.

– Гм… – сказал Кларк. – Не удивлюсь, если она тебя бросит.

– Может, не будем об этом?

– О’кей. Итак, ты поступил в Йельский университет, писал для нескольких известных журналов, даже был номинирован на «Эмми». Получил степень магистра управления бизнесом, издал пару книг, зарабатывал в год шестизначную сумму. У твоих родителей нет болезни Альцгеймера, у тебя на шее не сидят полдюжины безработных братьев. Господи, ты ладишь с родственниками жены. Ты нашел в себе силу оторваться от бутылки, и ты даже не страшен как смертный грех.

– Спасибо.

– Так где же твоя благодарность, Марти? Все могло быть гораздо хуже.

Я понимал его точку зрения, но мысль, что все могло быть гораздо хуже, решительно отказывалась подходить к разъему у меня в мозгах.

Что и говорить, Кларк встретил достойного соперника.

Некоторое время мы сидели в тишине. Я уныло смотрел то на свой резиновый омлет, то на подергивающиеся уголки губ Кларка. Он о чем-то напряженно думал.

– Нашел, – сказал он, вспомнив единственную тему, на которую я говорил с неподдельным, неизменным и невыразимым удовольствием. – Твоя собака! Хола! Ты должен быть благодарен за нее.

Я покачал головой:

– Жаль признавать, но она чудовище.

Как вы можете убедиться, Хола вовсе не чудовище. Но мне понадобился не один месяц, чтобы раскопать в себе чувство благодарности и включить-таки свет в квартире.

Мне никогда вполне не удавалось избавиться от чувства, будто я не только опоздал на пароход, но жду его не на том причале, не в том городе и даже не в тех штанах. На ранних стадиях лечения такое ощущение возникает почти у всех. Мы идем на работу, затем возвращаемся домой – в кои-то веки с ясной головой и открытыми глазами, – приглядываемся к тому, что делаем, на ком женаты, где живем, и приходим только к одному вопросу: «Как я до такого докатился?»

1

Серия американских образовательных мультфильмов, посвященных грамматике, экономике, истории, математике и обществознанию. – Здесь и далее примеч. переводчика.

2

Американская рок-группа, одна из первых исполнителей панк-рока.

3

Best In Show. Фильм, сюжет которого построен на подготовке к самому престижному собачьему шоу в Америке.

4

Мерман, Этель (1908—1984) – американская актриса и певица, звезда Бродвея.

5

Роман Джея МакИнери, по которому снят одноименный фильм Джеймса Бриджеса (1988).

6

Безумие (лат.).

7

Пригород Ню-Йорка, напротив Южного Манхэттена.