Поднимаясь на высоту двенадцатиэтажного дома, он подумал вскользь, как точно, как размеренно, по часам и минутам, выполнили свою работу люди, оставшиеся внизу. Весь их труд был нацелен на эти предрассветные часы двадцать первого июля; и сейчас весь гигантский, сложный и разветвленный механизм, который готовят пламенный бросок ввысь, приведен в действие. Эти люди, стоящие на стартовой площадке, напоминали также и о других. Ведь полет обеспечивали более десяти тысяч человек — здесь, на мысе Кеннеди, на станциях слежения, на кораблях, в самолетах, на средствах спасения, за пультами электронно-вычислительных машин — целая армия, разбросанная по экваториальному поясу земного шара, армия, великолепно слаженная, в своем единстве, благодаря которому стал возможным этот полет.
      В лифте с ним никто не заговаривал. В эти минуты спутники космонавта избегали разговоров, не вызываемых абсолютной необходимостью. Они понимали, что эти незабываемые мгновения принадлежат ему одному, и он был признателен им за чуткость. Его мысли бежали стремительно быстро, и внутренним взором он мог охватить все происходящее сейчас во многих точках земного шара, а затем сосредоточить все внимание, всю волю, все помыслы здесь — в этом месте и на этом моменте, центром которых был он сам.
      Одетый с головы до пят во все белое, Джим Дагерти встретил его на площадке при выходе из лифта. Пруэтт пожал руки инженерам фирмы «Макдоннелл», которые многие месяцы буквально жили в его космическом корабле. Стоя перед этим творением рук человеческих, которому предстояло унести его за пределы родной планеты, он пристально разглядывал искусно выведенное на обшивке капсулы название — «Меркурий-7»…
      Это имя выбрал он сам без колебаний и раздумий, когда его спросили, как «окрестить» корабль. До его полета в космосе уже побывали шесть кораблей этой же серии: «Френдшип», «Либерти Белл», «Фридом», «Аврора», «Сигма» и «Фейт». Теперь в космос отправляется последний корабль по программе «Меркурий». Для ее осуществления были отобраны семь пилотов. Название «Меркурий-7» вполне отвечало месту этой капсулы в программе. Кроме того, первая группа космонавтов состояла из семи человек. Пруэтт считал, что название «Меркурий-7» должно звучать как салют в их честь, как признание заслуг всех тех, кто участвовал в осуществлении этой длительной программы, как апофеоз, знаменующий ее завершение.
      Доктор Майклз отсоединил кондиционер. Пруэтт ступил на покрытую ковриком площадку, и техник снял с серебристых башмаков скафандра предохранительные пластиковые чулки. Лучше оставить земную пыль и грязь здесь, а не заносить с собой в кабину.
      Он ухватился обеими руками за перекладину над головой и подтянулся, чтобы поставить ноги на порог люка капсулы. Толстая нейлоновая обивка кромок люка исключала возможность повреждения скафандра. Дагерти подхватил Пруэтта ниже пояса, техник протолкнул его ноги в люк, и Пруэтт начал протискиваться в кабину.
      Оторвав руки от перекладины и перенеся всю тяжесть своего тела на Дагерти, он ухватился за верхнюю кромку люка. Через несколько секунд он уже сидел в кресле. Дагерти, наклонившись, просунулся к нему и подключил скафандр к корабельной системе подачи воздуха.
      Пруэтт откинулся назад и расслабил мышцы. Через несколько секунд Дагерти сменит Ганс Бюттнер. Его искусные руки проверят все в кабине, он лично убедится в надежном подключении систем электропитания, подачи кислорода и других «пуповин», связывающих космонавта с кораблем и превращающих их в единое целое. Затем появятся несколько инженеров от «Макдоннелла», доктор Майклз и, наконец, после всех них снова Джим Дагерти.
      Пруэтт поднял голову, посмотрел на приборную панель и внезапно расплылся в улыбке. С панели свешивалась табличка, на которой четкими буквами было написано: «Просьба не бросать окурки в писсуар. Они намокнут, и их трудно будет раскурить».
      Здесь же рядом был и прощальный подарок от Дагерти. Пруэтт грустно улыбнулся, притронувшись рукой к блестящему D-образному вытяжному кольцу от парашюта. Это была напутственная шутка Джима, своего рода сувенир, напоминающий о том катапультировании в грозу и спуске с парашютом, который спас ему жизнь. На сей раз у него опять было вытяжное кольцо — но без парашюта.
      Бюттнер закончил проверку скафандра и связанного с ним оборудования по контрольному листу. Над люком наклонился инженер от «Макдоннелла» и передал Пруэтту другой контрольный лист. Почти полчаса они проверяли многочисленное оборудование кабины, кабели и трубопроводы, давление, подачу электропитания — все, что обеспечивало надежную работу его маленькой капсулы.
      Подошедший начальник пункта управления полетом сообщил, что в точке запуска, а также в районе Канарских островов, выбранном для вынужденной посадки на случай каких-либо неполадок в начальный период полета, и в других пунктах на трассе полета сохраняется устойчивая хорошая погода. Проверка показала отличную работу всей сети связи, все радары сопровождения доложили о готовности. Наземный комплекс программы «Меркурий» работал, как хорошо смазанная машина.
      Проверка закончилась. Теперь Пруэтту предстояло остаться наедине с огромной ракетой и пережить последние минуты предстартового отсчета. В наушниках гермошлема прозвучал голос оператора из бункера управления: «До старта сто сорок пять минут. Отсчет продолжается…» Два часа двадцать пять минут до прыжка в космос. Это был сигнал техникам начать задраивание люка.
      Пруэтт почувствовал свою окончательную отрешенность, когда металлическая крышка люка плавно опустилась на место, и он включил корабельные шноркели, чтобы в кабину стал поступать внешний воздух. Люди «Макдоннелла» размеренно работали, затягивая семьдесят два взрывных болта, которые наглухо герметизировали кабину. В случае необходимости взрывом этих болтов можно мгновенно освободить крышку люка. Работы продолжались полчаса, а Пруэтт тем временем переговорил по радио с пунктом управления и с Дагерти. Он понял, что все приготовления закончены, когда человек в каске побрызгал иллюминатор капсулы особой жидкостью и тщательно протер стекло, чтобы на нем не осталось следов от прикосновения рук.
      — До старта сто минут. Отсчет приостановлен. «Спокойно!» — мысленно приказал он себе.
      Пауза в отсчете предусмотрена программой. Этот преднамеренный перерыв в приготовлениях предназначен для того, чтобы тщательно проверить, не осталось ли нерешенных задач, произвести общую очистку района без излишней спешки дать окончательную оценку готовности к полету. Все оказалось в полном порядке.
      — Начать подачу гелия. Начать подачу гелия. До старта шестьдесят минут, до старта шестьдесят минут. Отсчет продолжается.
      И через мгновение:
      — Очистить от людей все рабочие площадки башни… Приготовиться к отводу башни. Приготовиться к отводу башни.
      Низкий унылый звук слабой волной ударил по обшивке корабля; Пруэтт едва услышал его. Это сирены предупреждали всех, находившихся на стартовой площадке и на мысе Кеннеди, что через несколько минут возвышавшаяся над космодромом башня будет отведена от ракеты. Через зеркала в кабине и через иллюминатор он видел, как люди, один за, другим, садятся в лифт; на площадке остался один Джим Дагерти..
      — Не вздумай покупать себе там, наверху, талон на длительную стоянку, — пошутил он перед тем, как отключить наушники от сети кабины корабля. Пруэтт помахал Дагерти рукой, и тот направился к ожидавшему его лифту. Внезапно, вспомнив что-то, Дагерти остановился и поспешно шагнул назад к кораблю. Он сунул руку в карман блузы и вытащил сложенную вчетверо желтую бумажку. Развернув и тщательно разгладив сгибы, он вплотную приложил ее к иллюминатору.
      Это была телеграмма, короткая и очень-очень нужная. Телеграмма от Энн. Он повторял про себя ее краткие простые слова: «Я люблю тебя».
      Пруэтт закрыл глаза и долго не открывал их. В эти секунды, словно туча, унесенная ветром, исчезла тягостная мысль, застрявшая где-то глубоко в мозгу. Когда он вновь открыл глаза, рядом с капсулой уже никого не было.
      Огромная ракета слегка вздрогнула. Гигантская башня, только что державшая ее в своих стальных объятьях, начала медленно отходить в сторону. У Пруэтта было странное ощущение, будто башня стоит на месте, а его капсула плавно и неторопливо скользит в сторону. Через несколько мгновений башня исчезла из поля зрения, и он остался один на острие тонкой иглы лицом к лицу с ярким голубым небом. Пруэтт установил зеркала так, чтобы видеть расстилавшиеся под ним окрестности космодрома, башни на других пусковых площадках и медленно проплывающие над ракетой низкие кудрявые облачка.
      Вибрация… Капсула содрогнулась. Это где-то далеко внизу под ним шевельнулись на своих карданных подвесах три огромные колоколообразные камеры сгорания: операторы из бункера проверяли исправность дистанционного управления полетом ракеты. И снова наступила тишина.
      Затем он почувствовал, что массивная ракета слегка закачалась. Это ветер — «Атлас» толкал ветер, скорость которого достигала тридцати километров в час. Надежно сбалансированная и закрепленная на пусковом кольце ракета едва заметно реагировала на боковое давление ветра, но Пруэтт уловил покачивание.
      Он не чувствовал себя стесненным ограниченным пространством кабины. Использовавшиеся в предыдущих полетах шины, фиксировавшие положение ног и наколенные бандажи были сняты. Он мог перемещать ноги под значительными углами вправо и влево. Схватившись руками за подлокотники кресла, он сделал два резких движения вперед и назад и довольно ухмыльнулся, когда огромная ракета качнулась под ним от этой гимнастики.
      — До старта тридцать пять минут. Отсчет продолжается…
      До Пруэтта донесся низкий шипящий звук — это жидкий кислород охлаждал трубопроводы. Пруэтт точно установил момент, когда окислитель начал поступать в бак. Кабина сотрясалась и вибрировала, так как тонкая металлическая обшивка «Атласа» резко изгибалась под воздействием холода, исходившего от жидкого кислорода.
      А минуты бежали.
      Он слышал отсчет, приближавшийся к концу, люди докладывали о завершении предстартовой проверки, в огромном оркестре затихали звуки настройки, все постепенно готовились действовать с таким мастерством, так четко и слаженно, как это требовалось для выполнения задачи — запуска ракеты, которого он ожидал сейчас с внезапно нахлынувшим трепетным волнением.
      Пруэтт давно пытался представить себе, что он будет испытывать, о чем будет думать, когда дело дойдет до взлета. Он задумывался — сумеет ли он сохранить спокойствие или ему станет страшно и он будет нервничать… Теперь он знал, что в его сознании уживаются и спокойствие и взволнованность, но как бы на разных уровнях. В его голосе не слышалось и следа волнения, когда — он отвечал на проверочные вопросы и перешучивался с начальником пункта управления и Дагерти; который уже находился на пункте. Казалось, Пруэтт болтает от нечего делать, сидя на кушетке в гостиной. Притом он знал, что его восприятия обострены до предела, он неотрывно, с какой-то особой ясностью, следил за органами управления и приборами. Его мозг без труда охватывал все, что необходимо для обеспечения нормальной работы техники и выполнения его обязанностей. И вместе с тем — это было удивительно! — он мог смотреть на все происходящее почти как сторонний наблюдатель, глубоко взволнованный и возбужденный происходящим в каждое из пробегающих мгновений. Пруэтт был рад этому. Теперь он знал, что необходимость напряженной и безошибочной работы не помешает ему сохранить в памяти все впечатления.
      — До старта двадцать пять минут. Отсчет продолжается… Мы готовы к пуску.
      Один за другим поступали доклады о готовности, и звучало так страстно ожидаемое всеми слово «пуск». Погода на трассе полета говорила: «Пуск». Посты оптического и радиолокационного слежения докладывали: «Пуск»; «Зеленый свет» дали Годдардский центр, станции на Бермудах, на Занзибаре, в Австралии. К ним присоединились корабли слежения и отряд спасения, находящиеся в открытом море, самолеты, патрулирующие на больших высотах, начальник службы обеспечения безопасности работ на полигоне, сидевший в «Зеленой комнате» центрального пункта управления. Приготовились к действиям аварийно-спасательные группы. Доложили о полной готовности средства медицинской помощи. Все большее число пунктов в предстартовом контрольном листе погашалось красным карандашом. Все меньше и меньше оставалось непроверенных операций. Оставшиеся до старта минуты и секунды одна за другой скатывались в небытие, точно песчинки в песочных часах.
      — До старта пятнадцать минут. Отсчет продолжается…
      Пруэтт сильно натянул телом привязные ремни, напряг и расслабил руки и ноги, чтобы после длительного лежания на спине не затекли мышцы и не появилась внезапная усталость.
      За тринадцать минут до старта летчики морской пехоты запустили роторы своих огромных вертолетов, готовые по первой команде отправиться в полет над морем, зарослями карликовых пальм и болотами на поиски Пруэтта, если капсулу придется катапультировать. Заурчали моторы оживших машин — амфибий, экипажи их приготовились задраить люки. Радисты пожарных автомашин установили связь друг с другом и с пунктом управления полетом. «Укротители огня» натянули поверх своих огнестойких костюмов тяжелые асбестовые робы, готовые, если потребуется, броситься в бушующее адское пламя и рискнуть своей жизнью ради спасения космонавта — человека по имени Пруэтт, с которым они никогда не были лично знакомы.
      До старта оставалось пять минут, стартовая команда работала самозабвенно. Оставался последний — предстартовый бросок — последние триста секунд. Голоса операторов из бункера управления доносились до Пруэтта словно из другого мира, сам он поминутно осматривал приборы и оборудование, чтобы в сотый раз убедиться, что его капсула тоже в полном порядке и готова взаимодействовать с пробуждающейся к жизни ракетой-носителем.
      Он услышал, как из бункера управления, была подана команда задраить все воздухозаборники.
      Затем властно и отрывисто прозвучала команда: «Стоп».
      Он с шумом выдохнул воздух. Отсчет шел нормально, и пауза была предусмотрена графиком. В репродукторе руководителя проверочных работ, который находился в бункере, прозвучала серия отрывистых докладов о готовности к полету, поступавших от контролеров всех систем. И вот он услышал слова, музыкой ласкавшие его слух.
      — К пуску готовы…
      Одна за другой убегали последние предполетные секунды. Он заставил себя вести счет секундам, включиться в этот ритмичный ритуал и отмечать каждую проверочную операцию, как только звучал доклад о ней и она, к всеобщему удовольствию, вычеркивалась из контрольного листа.
      — Переключатель преобразователя включить…
      Ожила внутренняя энергосистема переменного тока для разогрева агрегатов ракеты.
      — Прекратить подачу жидкого кислорода…
      Низкий шипящий звук, исходивший откуда-то изнутри ракеты, непосредственно под ним, сразу же оборвался — это прекратилась подача кислорода в баки и плотно перекрылись впускные вентили.
      — Начать наддув баков…
      Давление в баках быстро возрастало. Под его воздействием горючее и окислитель через несколько десятков секунд должны по трубам устремиться вниз, к прожорливым двигателям ракеты.
      — Включить систему подачи воды…
      Далеко внизу под самой ракетой забушевала целая Ниагара. В пламеотражатель — глубокую бетонированную выемку с массивными ребристыми стенками под соплами ракеты — устремился могучий поток воды.
      — Включатель зажигания в положение готовности!
      «Атлас» был приведен в готовность к запуску двигателей.
      — Включить бортовые энергосистемы…
      Электрический ток послушно побежал по кабелям внутри ракеты. Ожили и начали работать все бортовые генераторы постоянного и переменного тока. Пруэтт прислушивался к их гулу, как бы приобщаясь к таинству рождения.
      Оставалось всего девяносто секунд… Пруэтт поднял левую руку и крепко ухватился ею за рукоятку катапультирования, спасительный рычаг на случай катастрофы, которая в любой момент грозит человеку, лежащему на вершине клокочущего вулкана. Одно движение рукой вниз, и капсула с воем устремится вверх и в сторону от «Атласа», если гигант вдруг извергнет вместе с пламенем и собственные внутренности. Усилием воли он прогнал мысль об этом.
      — Последняя проверка всех систем…
      Один за другим люди, сидевшие за пультами, отвечали на эту команду коротким, полным волнения возгласом:
      — Готов!
      — «Меркурий-7»?
      Спокойно, сдерживая волнение, клокотавшее внутри, Пруэтт ответил:
      — Все в порядке. К старту готов.
      Стремительно бежали последние секунды отсчета.
      — До старта шестьдесят секунд. Отсчет продолжается…
      Пруэтт был поражен холодным, отрешенным спокойствием, с которым он воспринимал все происходившее.
      — Включить бортовую систему подачи гелия…
      — Подачу воды — на полную мощность…
      — Включить автопилот в положение готовности!
      Заработал электронный мозг, которому предстояло направлять полет по программе, помочь ракете провести космический корабль сквозь «игольное ушко» где-то там, бездонном небе.
      — До старта пятьдесят секунд…
      На пульте управления в бункере вспыхнули зеленые огоньки. Раскинувшаяся по всему миру сеть станций слежения замерла в готовности принять и сопровождать своими невидимыми щупальцами космический корабль и находящегося в нем человека.
      — Тридцать пять секунд…
      Почти одновременно он услышал следующую команду и ощутил ее исполнение. В тот момент, когда из бункера раздалась команда: «Коммуникации наземного питания отделить от капсулы», он почувствовал глухое содрогание — это кабели и шланги сброшены с бортов капсулы. Он быстро пробежал взглядом все приборы: давление, электропитание — все в полном порядке.
      За восемнадцать секунд до старта руководство всеми операциями, принял на себя большой электронный мозг, находящийся в бункере. С этого мгновения отсчет времени был поручен автоматике. Разветвленная сеть датчиков вынюхивала и прислушивалась — нет ли где признаков неполадки. По их сигналам автоматически вспыхнут красные огни, сигналы опасности, и отсчет тут же будет приостановлен.
      — Шестнадцать…
      — Пятнадцать…
      Внезапно сердце Пруэтта сжалось в тревоге. Он вдруг подумал о тормозных ракетах, укрепленных совсем-совсем близко под ним. С какой-то особенной ясностью он представил себе двигатели ориентации и тормозные ракеты — эти шесть пока еще дремлющих пламенных струй.
      А что если они воспламенятся раньше времени, что если сейчас?.. Ведь все системы уже ожили, как и весь его корабль, и всякое…
      — Четырнадцать…
      может случиться. Бог мой, если эти ракеты вдруг сработают — пламя, как кинжал, пробьет и глубоко вонзится…
      — Тринадцать…
      в верхний тонкостенный купол «Атласа». Оно может ворваться…
      — Двенадцать…
      в бак с жидким кислородом, и весь этот проклятый «Атлас», объятый огнем, взорвется. И тогда…
      — Одиннадцать…
      все полетит к чертям… «Прекратить!» — крикнул беззвучный голос в его мозгу…
      — Десять…
      и прогнал чувство страха. Он знал, что рано или поздно ему станет страшно, и он был рад…
      — Девять…
      что это уже случилось и…
      — Восемь…
      теперь с этим покончено.
      — Семь…
      — Шесть…
      Его охватило ликование — вырвался буйный возглас радости и…
      — Пять…
      удивления, удивления всем, что происходит сейчас; он вдруг внезапно осознал, что…
      — Четыре…
      сбывается его мечта, мечта, которую он лелеял столько лет; на мгновение он подумал о гиганте под собой, он подумал…
      — Три…
      о тех чудовищных силах, которые могут взбунтоваться, в ярости разорвать его и его мечту на мелкие клочья, разметать все по ветру, как обрывочные…
      — Два…
      воспоминания о параде, когда сверкающие мундиры солдат и торжественная музыка оркестра уже исчезли и только звучит смех детей. Но даже…
      — Один…
      если случится так, он знал, что это не имеет значения, главное мечта, надежда на свершение мечты… И тут он потянулся снова, жадно, голодно, туда — в невообразимую высь…
      — Нуль!
      Он услышал и почувствовал, как ожили и зарычали верньерные двигатели по бокам «Атласа».
      Он еще не успел это осознать, как глухой рев пробежал по ракете и проник в капсулу; следом за этим на него обрушилась громовая канонада. Лицо его расплылось в восторженной улыбке.
      — Главная ступень!
      Теперь работали все двигатели. Он почувствовал, как огромная гора под ним дрогнула, начала вибрировать не резко и не робко, нет — это было властное, уверенное движение и гром, гром!..
      — ПОШЛА!
      Капсула качнулась, едва-едва заметно сдвинулась. Его сердце заколотилось; он…
      — ВЗЛЕТ!
      — Внимание, взлет, часы включены. «Меркурий-7» в пути. Как мы выглядим, эй, ребята?
      Этот голос — это был его голос! Бесстрастный, спокойный, непринужденный, уверенный, абсолютно сдержанный, его голос. Он резким толчком включил часы, почти автоматически; тело повиновалось ему с точностью механизма…
      — Седьмой, ты выглядишь отсюда красавцем, ну просто красавцем! Все в полном порядке.
      Грохот перерос в целый океан грома; возникла могучая удивительная тяга вверх, необычайно плавная…
      — Все идет нормально, тебе везет. Ты не забыл снять машину с ручного тормоза, Седьмой?
      Пруэтт засмеялся, его голос отвечал, когда было нужно, его глаза неотрывно следили за приборами, разум приказывал голосу читать вслух их показания — давление, мощность батарей и десятки других важных параметров; и за всем этим он, казалось, наблюдал со стороны, потому что его переполняло изумление и… он просто не мог больше спокойно думать обо всем этом; он предался чуду, полностью слился с ним.
      Едва взлетев, «Атлас» почти сразу же начал крениться. Горизонт повернулся — это ракета ложилась на курс взлета — семьдесят два градуса. Она устремилась на северо-восток от мыса Кеннеди. Разворот длился четырнадцать секунд, и все это время Пруэтт ощущал угловое движение, а «Атлас», поворачиваясь, продолжал рваться вверх, отталкиваясь, освобождаясь от цепких объятий земного притяжения, презрев его в своем громовом величии, ежесекундно пожирая в своих камерах сгорания целую тонну жидкого топлива…
      «Держись, держись, бэби, крепись!»
      Это он крикнул беззвучно, мысленно. «Атлас» начал слишком быстро крениться. Может быть, нарушилась центровка двигателей или возникло непредвиденное тяговое усилие от выхлопной струи газогенератора? Или еще что-нибудь?..
      Двигатели работали великолепно, но чувствительный электронный мозг внутри ракеты, управлявший системой аварийного покидания, улавливал этот непредвиденный крен. Если величина крена превысит аварийный порог, специальный датчик немедленно «испугается», включит особый ракетный двигатель для выброса капсулы, и полет Пруэтта на этом закончится.
      Но верньерные, корректировочные, двигатели повернулись на своих карданных подвесах и создали тягу против направления крена; на мгновение «Атлас» задрожал, затем послушно замер точно в нужном положении и стал все сильнее и сильнее набирать скорость. Пруэтт неожиданно для себя заорал:
      — Молодец! Деточка моя! Держись теперь, миленький!
      На главном пункте управления, в бункере, в «Зеленой комнате», везде, где люди слышали эти восторженные возгласы, они разделяли радость космонавта, а некоторые из них шепотом повторяли их вместе с ним, не замечая, как слова лихорадочно и стремительно рвутся с губ.
      Крен прекратился, верньерные двигатели закрепили ракету на курсе, а электронный мозг приказал маршевым двигателям повернуться на незначительный угол; «Атлас» послушно выполнил команду. Бушующее пламя позади ракеты теперь рвалось назад, под некоторым углом к оси ракеты. «Атлас» больше не стремился точно вверх, а начал отклоняться от вертикали, описывая длинную пологую кривую, которая должна была пройти через «игольное ушко» — выйти в расчетную точку орбиты где-то там, далеко в вышине.
      Невидимая рука перегрузок все сильнее и сильнее, но с удивительной мягкостью вдавливала его в кресло.
      Внезапно «Атлас» содрогнулся, и грохот двигателей резко усилился. Скоростной напор достиг максимума, аэродинамическое давление подскочило до предела.
      Стокилограммовая тяжесть навалилась на каждый квадратный сантиметр капсулы. Пруэтта удивила легкость, с которой он переносил перегрузки. Он доложил, что, несмотря на вибрацию, может следить за приборами и с полной ясностью считывать показания. Вибрация прекратилась через тридцать секунд.
      «Атлас» поднимался все быстрее, все выше и выше, вырываясь из огромного мира, оставшегося внизу, словно летя на чей-то зов, призыв…
      Небо как-то сразу потемнело. Ясные светло-голубые тона пропали, на смену им пришли более густые оттенки синего. Через иллюминатор в кабину капсулы врывался свет, яркий и сильный. Пруэтт был поражен силой света, отраженного от Земли.
      Взлет к орбите не был движением под непрерывной, плавной тягой. Ускорение не спадало, но иногда ракета, казалось, начинала раскачиваться, медленно рыскать из стороны в сторону; это движение становилось все более заметным, по мере того как горючее впрыскивалось в камеры и вес ракеты уменьшался, а ее тонкий корпус становился все более упругим.
      Перегрузки возрастали… Вот они уже стали в шесть раз больше ускорения силы тяжести. Человек в кресле капсулы весил уже больше полутонны, когда послышалась первая важная команда по плану полета, команда, предупреждавшая о сбрасывании ускорителя.
      — «Меркурий-7», приготовиться к отсечке ускорителя.
      — Пункт управления. К отсечке ускорителя готов! Перегрузка держится на шести. Давление в кабине…
      — Сто тридцать первая секунда. Скорость одиннадцать тысяч километров в час, высота шестьдесят два километра. Удаление от мыса Кеннеди восемьдесят три километра.
      По электрическим цепям ускорителя пробежала команда, отданная электронным мозгом. Клапаны мгновенно закрылись, подача топлива прекратилась. Тело Пруэтта подалось вперед и натянуло ремни. Ощущение от спада перегрузок оказалось приятным. Переход от шести к полутора g был не резким, а растянутым — он длился по крайней мере полсекунды, а то и больше. При таких скачках перегрузок это довольно продолжительное время.
      Он услышал приглушенный толчок: сработали взрывные болты, крепившие ускоритель — первую ступень ракеты.
      За иллюминатором внезапно блеснула яркая вспышка.
      Это выхлопные газы двигателя второй ступени ударились о «юбку» — обтекатель первой ступени, которая уже сползла назад по направляющим, а затем отделилась и исчезла позади «Атласа». Сверкающая струя выхлопа хлынула во все стороны, но космонавт не видел ничего, кроме мимолетной вспышки за иллюминатором.
      Пруэтт глубоко вздохнул, наслаждаясь затянувшимся спадом ускорения перед новым мощным рывком ракеты.
      — Сто пятьдесят четыре секунды…
      Еще один глухой взрыв, на этот раз более мощный.
      Двигатели аварийной системы покидания, размещенные на специальной башенке, охватывающей головную часть капсулы, с лязгом и грохотом отделились. Ослепительное пламя затопило вое поле зрения и исчезло. А башня уже метрах в восьмистах от ракеты, медленно вращаясь, плыла к горизонту. Струйки дыма вились за выхлопными соплами сработавшего ракетного двигателя башни; вскоре она совсем пропала из виду.
      На панели зажглись зеленые лампочки… включились все системы автономной посадки капсулы. Теперь, уж что бы ни случилось, судьба Пруэтта неотделимо связана с капсулой «Меркурий-7». При любой неполадке он вернется на Землю в капсуле по баллистической кривой. Он сам совершил это превращение; теперь он во власти законов и велений баллистики.
      — Сто шестьдесят две секунды…
      Он чувствовал себя так, будто сидел на конце огромного трамплина. Он ощущал медленные, но отчетливые покачивания, из стороны в сторону, вверх-вниз. Земля, чернота неба, горизонт, медленно сменяя друг друга, проплывали у него перед глазами.
      Огнедышащая ракета — носитель наклоняла капсулу носом вниз, все больше и больше, пока, наконец, капсула и Пруэтт не оказались, как ни странно, ниже бушующего двигателя. Теперь Пруэтт летел вниз, назад к Земле, с возрастающей скоростью. Это казалось невозможным…
      И все-таки было не только возможно, но и необходимо. Постоянно внося поправки в траекторию своего полета, готовясь проскочить сквозь «игольное ушко» и вырваться на орбиту, «Атлас» продолжал крениться книзу до тех пор, пока капсула по отношению к Земле не оказалась на четырнадцать угловых градусов ниже двигателя ракеты.
      Когда началось движение в противоположном направлении и нос капсулы стал подниматься вверх, Пруэтт понял, что проводится последняя коррекция перед выводом на орбиту, перед отделением капсулы от ракеты. Уже близился этот момент — космонавт знал, что он не пропустит его и сразу почувствует, что расстался с ракетой.
      Перегрузки снова возросли до шести, затем до семи и начали приближаться к максимальному значению — к восьми g. Все, что происходило с ракетой, было нацелено на одно решающее мгновение. Плавность движения исчезла. Электронный мозг ежесекундно «стегал» программное устройство; главный двигатель и верньеры безостановочно дергались на своих подвесах, толчками подводя ускоряющую свой бег, пышущую огнем ракету все ближе к нужной точке. Рев стал сильнее.
      — …приближаетесь к моменту отделения. Отсюда выглядите отлично. Похоже по всему, бьете точно в яблочко. Приготовиться к отделению…
      — Триста шесть и четыре десятых секунды…
      Гром смолк.
      На капсулу обрушилась тишина.
      Ускорение исчезло; веса не стало.
      Пруэтт повалился вперед. «Нет, держись! — сказал он себе. — Это просто прекратились перегрузки».
      Изумление переполнило его. Он на орбите! Тишина! Он…
      Б-БАХ!
      Это снова сработали взрывные болты. Переходное кольцо, соединявшее капсулу с ракетой, распалось, освободив их друг от друга.
      И вдруг — гром!
      Под ним — приглушенный гром и вибрация. Легкий толчок. Короткий толчок трех коррекционных двигателей, и капсула освободилась от теперь уже безжизненной ракеты-носителя. Яркая, изгибающаяся линия земного горизонта внезапно качнулась, когда сработали двигатели капсулы, и автопилот повернул ее в нужное положение.