стимулом к тому, чтобы летать, летать и летать - до тех пор, пока от них не останется и следа.
      Пруэтт летал на истребителях и бомбардировщиках, тренировочных и транспортных самолетах, на связных "тихоходах" и на последних экспериментальных моделях. Он выжимал из них все, вплоть до максимальных режимов и таких критических отклонений от норм, которые еще несколько месяцев назад показались бы ему самому совершенно немыслимыми.
      Пот лил с него градом, когда он шел к самолету в шлеме и в тяжелом герметизированном скафандре, под которым был пузырчатый противоперегрузочный костюм. Когда он закладывал крутой вираж или выполнял другой стремительный маневр, а вес тела, в обычных условиях не превышавший восьмидесяти килограммов, возрастал почти в десять раз, этот костюм раздувался и сдавливал ноги и живот.
      Он научился летать по параболе невесомости на самолете F-100F, освоил плавный переход в пике точно под заданным углом на заданной скорости и выход из пикирования с набором высоты в заданной точке, с поддержанием необходимой величины центробежной силы; научился набирать высоту под нужным углом, а затем подавать ручку от себя и задерживать ее так... а-ах... чтобы замирало сердце от зависания.
      Когда он проделывал "американскую горку", как летчики прозвали параболу невесомости, его самолет, описав огромную кривую в небе, зависал почти на шестьдесят секунд в полной невесомости. В течение целой минуты тяготение и центробежная сила, действующие на истребитель, полностью уравновешивали друг друга, и наступало загадочное царство невесомости - с пола кабины и из-под сиденья поднимались пылинки и сор, а система герметизации бешено изрыгала хлопья снега под закругленный плексигласовый колпак.
      На заднем сиденье Дегрофф свободно плавал между креслом и колпаком, а когда у Пруэтта все получалось действительно удачно и парабола выходила отличная, инструктор награждал подопечного безбожно исковерканными словами известной песенки: "Приди, Жозефина, в мою невесомую машину".
      Так прошло шесть месяцев. Пятнадцать слушателей словно переродились - их новые возможности и навыки были предметом почтительной зависти всех тех летчиков, которые понимали, какие трудности пришлось преодолеть этим людям. Тринадцать выпускников получили назначения в испытательные центры, разбросанные по всей территории США. Назначение Пруэтта было для него высшей наградой. Он был посвящен в летчики-испытатели и оставлен на авиабазе Эдварде.
      Грустно ему было расставаться с Джимом Дагерти, но рыжий летчик оказался чуть ли не гением в технике бомбометания по любым труднодоступным целям. Дагерти получил назначение в центр разработки вооружения на авиабазе Эглин, раскинувшейся вдоль берега Флоридского залива, где ему предстояло вести адскую войну-расходовать сотни тонн боеприпасов, совершенствуя новое вооружение и способы его применения.
      - Авиация-дело такое, что нам встречи не миновать, Дик,- сказал Дагерти, когда друзья расставались после окончания школы.-Не знаю, может, ты так до конца и останешься сверхзвуковым пиратом, но... в общем, черт возьми, мы еще встретимся.
      Он прощально махнул рукой Пруэтту и влез в кабину своего истребителя. Через несколько минут самолет Джима превратился в точку, а затем исчез.
      ГЛАВА V
      В ангаре "С" на мысе Кеннеди лихорадочно работала небольшая группа инженеров фирмы "Макдоннелл" и НАСА. Свет прожекторов омывал их лица и тела, отражаясь яркими отблесками от металлических инструментов. Время поджимало, а нужно было разобрать толстостенный стальной корпус и сложную систему трубопроводов огромной камеры для имитации условий космического пространства. Внутри камеры, где покоилась капсула, тоже трудились люди, в таком же лихорадочном ритме, в таком же единоборстве с неумолимым бегом времени.
      На первый взгляд капсула походила на ту, что в этот момент летела по орбите вокруг планеты. Но только на первый взгляд-и для неопытного глаза. Правда, новая капсула, так сказать, произошла от "Меркурия", но это уже была иная машина. Она была гораздо шире, выше, внутри ее колоколообразного корпуса было намного просторнее.
      Времени оставалось так мало! Как успеть извлечь капсулу из камеры и подготовить к экстренному, решающему полету? Такого еще никогда не делали, все шансы были против, даже самые радужные оптимисты среди персонала ангара "С" бурчали, что полет сорвется.
      Техники и инженеры зашвырнули подальше инструкции, предписывавшие медленный и размеренный ритуал исчерпывающей и тщательной проверки. Чтобы вырвать хоть один шанс на успех, чтобы человеку, который стремительно летит высоко в небе, человеку, который вот-вот промелькнет почти над их головами, осталась хоть какая-то надежда на спасение, они должны сделать невозможное. Они должны устранить в корабле все дефекты, переправить его на другую сторону мыса Кеннеди на Девятнадцатую пусковую установку, а затем - затем совершить еще более невозможное.
      Корабль назывался "Джемини"-"Близнецы", по созвездию Близнецов (Кастор и Поллукс). Он мог - хотя в это почти не верилось - он мог дать возможность Ричарду Дж. Пруэтту прожить намного дольше того срока, какой тот сам определил для себя.
      Шансы все же были... никто не мог этого отрицать.
      Все, что они пытались для этого сделать, пожалуй, легче будет понять из разговора, который последовал за пронзительным телефонным звонком в ангаре "С".
      - Говорит Кейт с пункта управления "Меркурия".
      Как вы там, не вытащили еще эту штуку из камеры?
      - Мы высвободим ее с минуты на минуту.
      - Какого черта ваши люди так копаются?
      С нарочитым спокойствием:
      - Ты прекрасно знаешь, чего мы копаемся. Никто еще ее не вытаскивал таким способом. У нас нет ни инструкций, ни опыта. Ради Христа, старик, дай нам время на это!
      - У нас нет времени, ни одной лишней секунды! Сколько еще надо?
      - Если ты перестанешь трезвонить и не будешь нам мешать, мы закончим быстрее. Отвяжись и не капай нам на мозги. Мы сами позвоним, когда будет что сказать...
      Трубка хлопнулась на рычаг.
      Через десять минут огромная капсула уже раскачивалась на тросах крана, извлекшего ее из камеры.
      Через двадцать секунд на пункте управления задребезжал телефон. Звонили из ангара "С"...
      Положив трубку, Джордж Кейт внимательно посмотрел на большие часы, висевшие на стене. Через пятнадцать минут "Меркурий-7" войдет в зону связи, ему придется говорить с Пруэттом...
      Он думал, как сообщить ему новости.
      Октябрь тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года.
      В этом месяце перестал существовать проект 7969. Все работы по подготовке космических полетов человека были изъяты из ведения ВВС и переданы "штатским" Национальному управлению по аэронавтике и освоению космического пространства (НАСА). Разбились мечты Пруэтта и многих других летчиков-всех, кто участвовал в подготовке запуска на орбиту корабля с человеком на борту. Запуск намечался на начало тысяча девятьсот шестьдесят первого года. Все произошло так внезапно, словно кто-то вдруг выдернул у них из-под ног ковровую дорожку. Их глубокого раздражения и обиды никак не смягчили сообщения для прессы, публикуемые НАСА.
      Эти сообщения были преисполнены энтузиазма, надежд и даже восторга. Впрочем, все эти чувства были вполне оправданы - ведь речь шла о первой попытке послать человека в космос, о программе "Меркурий".
      Роберт Д. Митчелл, бывший директор бывшего проекта 7969, читал сообщения в газетах, читал и не верил своим глазам. Морщась от восторженных и пышных выражений, он проштудировал информацию о тупоносой капсуле, о ракете-носителе "Атлас", о плане полета капсулы. Его охватило отчаяние. Схватив трубку ближайшего телефона, он обрушился с бранью на опешившего оператора.
      На следующее утро Пруэтт нашел на столе письмо от Митчелла. Он прочел его несколько раз, прежде чем до него дошло, в чем дело. Митчелл решил выйти из игры.
      "...Я принял решение окончательно, -писал ему Митчелл. - Читать в газетах весь этот напыщенный бред насчет "новой" программы "Меркурий", которая представляет собой не что иное, как наш старый проект 7969, только чуть принаряженный, выше моих сил. Мне не так уж долго до отставки, я могу получить неплохое жалованье, если захочу, но терпеть эту чепуху я больше не способен физически. Я выхожу из игры, выхожу навсегда.
      Ты, кажется, знаешь авиационную компанию в Форт-Уорте, которая охотилась за мной последние несколько месяцев. Ну так вот, я пришел к президенту этого заведения в два часа ночи. Вытащил старика из кровати и спросил его в лоб, нужен ли я им еще и готовы ли они принять мои условия. Он подтвердил прежнее предложение, а я попросил изложить его на бумаге и подготовить контракт. Проектировать самолеты, пускай даже тех типов, что они хотят, конечно, не та работенка, какой мы занимались последние два года. Не тот блеск.
      Я, честно говоря, крепко надеялся, что ты будешь первым американцем, а может, и вообще первым человеком, который выйдет на орбиту. Ты ведь не знал, что мы все как один решили - тебе лететь!
      Но теперь ВВС ушли со сцены, Дик, и нас еще долго туда не пустят. Эти штатские из нового управления хотят сманить к себе почти всех знаменитостей. Уж они-то будут ходить в любимчиках у конгресса! Почитай сообщения-там все ясно как день.
      Так что я вышел из игры. Буду возиться с крылатыми штучками.
      А ты не бросай. Не знаю, какие планы у НАСА насчет космонавтов и где они думают их искать. Но могу с уверенностью сказать, что это будут летчики-испытатели, причем именно военные летчики-испытатели, люди с таким же опытом, как у тебя. Ты-в первом ряду, дружище. Таких мастеров, как ты, мало. У тебя есть все шансы быть первым кандидатом на первый полет. Что ж, так держать, а если будешь когда-нибудь проезжать мимо Форт-Уорта, остановись у завода и загляни на чашку кофе к старому штафирке..."
      Через два месяца, когда Пруэтт уже снова был на авиабазе Эдварде, он получил еще одно письмо. Его руки дрожали, когда он читал его. Это было приглашение нового управления - НАСА - принять участие в конкурсе кандидатов в космонавты по программе "Меркурий". Он немедленно телеграфировал о своем согласии.
      И... ничего не вышло.
      Ему даже не дали возможности попытаться. Предварительная правительственная проверка летчиков-испытателей показала, что свыше ста человек удовлетворяли требованиям, установленным НАСА для отбора космонавтов. Пруэтт ознакомился с требованиями и убедился, что подходит. Космонавт должен иметь степень бакалавра или равноценную техническую квалификацию; Пруэтт имел степень магистра, четырежды окончил курсы технического усовершенствования для летчиков ВВС, да к тому же у него был диплом об окончании школы летчиковиспытателей, что приравнивалось еще к двум годам обучения. Остальные условия были для Пруэтта пустяковыми. Оказалось, что он налетал, особенно на реактивных самолетах, больше, чем любой из отобранной группы кандидатов.
      Начальство из НАСА вызвало шестьдесят девять летчиков из числа отобранных по документам в Вашингтон для предварительных встреч и бесед. Шестьдесят человек немедленно дали согласие. Половина из них была отсеяна сразу; к окончательному отбору было допущено тридцать два человека, и в конечном счете первыми космонавтами страны НАСА утвердило семь человек.
      Пруэтт прочел сообщение об окончании набора и не поверил глазам-его даже не вызвали в Вашингтон на беседу! Впрочем, вскоре он узнал, что не вызывали и других летчиков, которые не меньше его хотели стать космонавтами. Личные данные первой группы обследованных были столь высоки, что НАСА просто не потребовалось искать других кандидатов.
      Сочувственная телеграмма от Боба Митчелла не утешила Пруэтта. Было бы не так обидно, если бы он попробовал и провалился, отстав от этой счастливой семерки, уже отчисленной с действительной службы и откомандированной в распоряжение НАСА. Каждый из семи-Шепард, Гриссом, Купер, Ширра, Гленн, Слейтони Карпентер - был действительно выдающимся летчиком.
      Но Пруэтт и еще сотня летчиков были не менее способными! Увы, легче от этого не становилось. Он строго проверил себя. Больше шести тысяч часов в воздухе, из них четыре тысячи на реактивных самолетах. Сколько самолетов испытано, сколько полетов по параболе невесомости... И еще-годы, годы учебы и совершенствования. Физическое состояние - отличное. А насчет высшего пилотажа - он как будто прославился на всю авиацию своим мастерством...
      Пруэтт проклинал все на свете, срывал свою ярость и досаду на друзьях, но вовремя опомнился и попросил месяц отпуска, чтобы успокоить нервы. Вместе с товарищем по несчастью, у которого тоже рухнула заветная мечта о полете в космос, они взяли напрокат самолет на месяц и отправились на мексиканский курорт Гуаймас. Две недели они ловили рыбу, нежились на солнце и благосклонно принимали щедрое внимание отдыхавших здесь женщин, что отнюдь не повредило их душевному состоянию.
      Свой отдых они завершили поездкой на охоту в горы.
      Из Гуаймаса они вылетели на север, в Джексон-Хоул в штате Вайоминг. Полет был замечательный, возвращение в уютную кабину маленького "личного" самолета после оглушающего визга реактивных двигателей как нельзя лучше подбодрило Пруэтта. Они прилетели в Джексон-Хоул, проскочив в сверкающий солнцем разрыв в грозовых тучах, и пошли на снижение к посадочной полосе в долине, то ныряя в облака, то пронизывая ослепительные радуги. Десять дней погони за лосями и горными баранами вернули Пруэтту спокойствие.
      Конечно, выбирать ему не приходилось, его жизнь уже протекала в одном, раз и навсегда выбранном русле. Перед ним был только один путь-вверх. И всякий раз, когда он отправлялся в полет, когда несся на реактивном истребителе на высоте тридцати с лишним километров над землей, когда наблюдал за огненным столбом, вырывавшимся из сопел огромной ракеты, или за бомбардировщиком В-52, который с громом пронзал струящийся воздух калифорнийской пустыни, унося на себе высотный самолет Х-15,-он знал, что ничего другого ему в жизни не надо.
      Пруэтт продолжал заниматься испытаниями и с головой ушел в освоение новых режимов полета. Это уже был не чисто авиационный и еще не чисто космический полет, а странное сочетание того и другого. Он скрупулезно следил за ходом работ над программой "Меркурий". Назначение в комиссию по приемке сверхвысотного самолета Х-15 сблизило его с инженерами и официальными представителями НАСА. Черный ракетоплан Х-15 был фактически общим детищем ВВС и НАСА, и несмотря на довольно кислые взаимоотношения в других делах, работы шли гладко и согласованно.
      Из проекта Х-15 вырос новый проект, известный под шифром "Дайна-Сор". Специалисты надеялись, что эта прочная крылатая машина сможет доставить человека на орбиту в тысяча девятьсот шестьдесят шестом или шестьдесят седьмом году. Пруэтту первому предложили участвовать в проекте "Дайна-Сор", но он отказался, чем вызвал всеобщее удивление. Эта лошадка была ему не по вкусу. Работы по "Дайна-Сор" то развертывались, то свертывались, в зависимости от политических удач ВВС в Вашингтоне да еще от милости или немилости Пентагона, капризы которого трудно было предугадать.
      Пруэтт подозревал, что "Дайна-Сор" никогда не взлетит. Его ничуть не удивило, что в конце концов проект был закрыт.
      С "Меркурием" дело обстояло иначе-тут была ясная конечная цель: проверить и испытать многочисленные системы, обеспечивающие космический полет человека. Все было просто и ясно. Зато после "Меркурия"... уже поговаривали о новом замысле под шифром "Аполлон" с прицелом на Луну. Впрочем, независимо от размаха этих программ, никто не сомневался, что НАСА или ВВС-неважно, врозь или вместе, скоро будут приперты к стене. Пруэтт внимательно изучил совершенно секретные доклады о развитии космонавтики в России. Еще раньше, когда он работал с Бобом Митчеллом над проектом 7969, известия о запуске первого русского спутника осенью тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года, а через месяц-тяжелого "Спутника-Н" с собакой на борту ошеломили их, как разорвавшаяся бомба. Это был не только тяжелый удар, но и сигнал-надо поторапливаться!.. И сейчас Пруэтт даже присвистнул от удивления, когда прочел о громадных размерах и потрясающей силе тяги русских ракет-носителей. Он понял, что русские намерены и тут обставить Америку и первыми послать человека в космос.
      Когда Шепард и Гриссом совершили свои суборбитальные полеты на ракетах "Редстоун" и набрали всего секунд по триста пребывания в невесомости, Пруэтт только смеялся. Газеты были полны всякого бреда и твердили, что способность человека переносить невесомость доказана. Сам Пруэтт за все свои полеты по параболе набрал в общей сложности свыше четырех часов невесомости. Но и это уже ничего не значило. Человек, по имени Юрий Гагарин, стремительно облетевший вокруг планеты, зачеркнул опыт и его полетов, и полетов Шепарда и Гриссома. Теперь они казались просто школьными упражнениями. И правда, полеты первых двух космонавтов на ракетах "Редстоун" были, грубо говоря, элементарны, хотя официальная пресса их бешено превозносила как "проложивших огненную тропу в небо". Но это было все равно, что аплодировать Линдбергу по поводу испытательного полета вокруг Лонг-Айленда, в то время как какой-нибудь его соперник перелетел, скажем, в Париж, а оттуда без посадки в Токио.
      Полет русского космонавта Германа Титова вновь застал всех врасплох, хотя информация о Советском Союзе, как в виде сообщений разведки, так и в виде всяческих противоречивых слухов - продукции "фабрики сплетен", была довольно обильной. Вместе с группой летчиков, собравшихся на командном пункте авиабазы Эдварде, Пруэтт слушал доклады станций слежения, которые транслировал штаб командования ПВО Северной Америки в Колорадо-Спрингс. Американская сеть слежения засекла корабль "Восток-2" и сопровождала его на всем протяжении полета. Относительно размеров, рабочих характеристик и огромного-почти пять тонн!- веса русского корабля не оставалось ни малейших сомнений.
      Они настроились на передатчики "Востока-2". Все американские станции, разбросанные по планете, принимали передачи Титова, когда он выходил на связь с советскими судами, самолетами и наземными пунктами слежения. Неожиданно молодой космонавт там, наверху, повернул ручку громкости до отказа, и, когда прерываемый помехами голос заполнил комнату, Пруэтт восхищенно закричал: "Послушайте этого чертенка! Он еще поет там, в этой дьявольской машине!"
      Титов действительно пел, не без уныния признали летчики. Значит, ему было о чем петь.
      Семнадцать витков Германа Титова, его описания рассветов и закатов в космосе, больших городов, какими они ему виделись с высоты почти трехсот километров,-вся эта эпопея совершенно пленила и захватила Пруэтта. "Но если я так взволнован,-думал он,-то что же должны переживать сейчас те ребята, на Мысе?
      А Гленн... черт побери, он, верно, просто на стенку лезет!"
      "Меркурий-Атлас-6" то приближался к предстартовому отсчету, то снова удалялся от него, но ни разу еще дело не доходило до полной уверенности, что он будет стартовать. Перед рабочей группой "Меркурия" старт маячил где-то близко, но оставался, увы, недосягаемым. Объективы телевизионных камер выглядывали из-за спин инженеров и космонавтов, которым приходилось буквально продираться через лес микрофонов и проводов. А в воздухе висел ровный, беспорядочный гул, заунывно рокочущий, словно отдаленный гром. Это стучали пишущие машинки целой армии нетерпеливых, изнывающих в ожидании журналистов.
      Прелюдия к первому американскому космическому полету покажется кошмаром будущим историкам и психиатрам, размышлял Пруэтт. Легионы журналистов, нахлынувшие на мыс Канаверал, создавали такое впечатление, будто готовящийся полет Гленна начисто сметет все преграды и откроет новую эру маневренных космических полетов человека. А на деле готовилась всего лишь попытка повторить малую долю того, что уже сделал достоянием истории Титов. Однако Пруэтт отлично понимал, что это отнюдь не умаляло важности полета "Меркурия". И еще-он никак не мог отделаться от мысли, что сам когда-то был кандидатом на этот самый первый полет... Что ни говори, а сейчас первый американец готовился покинуть Землю и ринуться в пустоту со скоростью восьми километров в секунду.
      Тянулись недели. На страницах мировой печати русские открыто посмеивались над нелепостями, которые творились на побережье Флориды. Устав от подачек для прессы, в которых ничего не было, кроме сводок погоды и сообщений об очередных отсрочках запуска, редакторы отделов внутренней информации подхлестывали своих репортеров и требовали новостей. В ожидании, пока Гленн, наконец, втиснется в свою капсулу, чтобы отправиться в настоящий полет, газеты скрашивали изнурительную череду отсрочек "аппетитной" историей убийства официантки. Брошенный муж якобы прикончил ее семью пулями в живот и голову. Все с трепетом следили за розысками убийцы, за шумной, дикой по своей разорительности погоней с участием сотен полицейских, военных вертолетов и стай воющих собак... Пруэтт с отвращением качал головой, созерцая этот крикливый, расцвеченный неоновыми рекламами фон, столь неуместный для ожидаемого Великого Момента.
      Наконец утром двадцатого февраля тысяча девятьсот шестьдесят второго года это событие произошло.
      Назло всем критикам ракета "Атлас" с грохочущим воем обрела свободу, возвестив своим могучим голосом об огромной силе, забросившей капсулу с человеком на борту в небо, в ледяную, зовущую бездну пустоты, и каждый метр этого пути был прекрасен! Гленн выполнил свою задачу великолепно, просто потрясающе. Пруэтт понимал это. Нужно быть настоящим мужчиной, чтобы действовать твердо, умело, хладнокровно там, где уже побывали другие... Но быть первым, впервые сполна испытать на себе тысячи опасностей и возможностей неудачи и проявить подлинное мастерство-для этого надо быть действительно сказочным летчиком. Надо же было суметь сохранить выдержку и деловитое спокойствие в полете, когда этот трижды проклятый переключатель зажег лампочку в пятьдесят первом секторе панели управления полетом на мысе Канаверал, подав ложный сигнал, что отвалился теплозащитный экран капсулы...
      Пруэтт следил по радио за ходом полета, а потом снова прослушал все в магнитофонной записи, ознакомился с техническими отчетами - и мысленно снял шапку перед летчиком морской пехоты Джоном Гленном.
      Через три месяца эстафету принял Скотт Карпентер, проделав еще три витка вокруг Земли в космической бездне. И снова Пруэтт вел подробные записи обо всех трудностях, встретившихся в полете, о действиях космонавта, о возможностях неполадок и даже катастрофы.
      Он не придал большого значения неточному приводнению при возвращении космонавта на Землю; Карпентер был не единственным летчиком, промахнувшимся при посадке в заданную точку с первого захода.
      Страна все еще смаковала подробности сенсационного "исчезновения" и успешного спасения Карпентера, а Пруэтт уже вылетел в Вашингтон. Уже несколько месяцев шли разговоры о новой программе космических полетов "Джемини" и о капсуле с экипажем в два человека. Проект "Аполлон" все еще оттеснял другие работы на задний план, но в то же время тормозился и сам непосильным объемом работ, нерешенными проблемами и необходимостью разработки совершенно нового оборудования.
      Для того чтобы высадить двух человек на поверхность Луны, руководители НАСА решили прибегнуть к рандеву (Здесь рандеву - встреча и соединение кораблей на орбите, Прим. ред.) в космосе. Подобное решение неожиданно придало новое значение программе "Джемини". Прежде чем запустить корабли типа "Аполлон" для встречи в космосе, требовалось доказать, что такая встреча вообще осуществима. С этой целью надо было запустить корабль с людьми для встречи с другим кораблем, медленного сближения и стыковки двух кораблей.
      Специалисты из НАСА твердили о двухнедельных полетах капсулы "Джемини" и в восторженных выражени
      ях расписывали встречу и стыковку в космосе, орбитальные полеты на высоте восьмисот-девятисот километров над Землей. Шли разговоры и о "втором поколении" космонавтов, и у Пруэтта снова щемило внутри, он страшился, что его снова оттеснят в сторону. Но на сей раз он решил взять дело в свои руки, слетал в Вашингтон и разыскал там своего приятеля. Он не просил его об особых одолжениях. Ему нужно было одно: "Черт побери, я хочу твердо знать, что, когда начнется набор добровольцев, мое имя будет где-нибудь в начале списка, понял?"
      Когда Пруэтт вернулся на авиабазу Эдварде и уже заруливал на стоянку, он заметил, что его ждет командир. В ответ на приветствие Пруэтт помахал рукой.
      - В чем дело, Чарли? - спросил он, соскользнув с крыла истребителя. Пока он стаскивал с себя высотный костюм и снаряжение, полковник молчал. Они зашагали к командному пункту.
      - Дик, ты действительно очень хочешь пробиться в космонавты?
      Это было очень похоже на Чарли Говарда-сказать о важном между прочим, вроде бы невзначай.
      Пруэтт остановился и взглянул на полковника.
      - А ты очень хочешь, чтобы сердце у тебя билось, Чарли?
      Командир засмеялся:
      - Я заранее знал, что ты так ответишь.
      - Чертовщина какая-то, ты никогда не спросишь, если не знаешь наперед, что тебе ответят, -шутливо проворчал Пруэтт.-А теперь, босс, не морочь мне голову, ведь ты не пришел бы сюда, если бы не было каких-нибудь новостей.
      - Начнем с главного, майор,-ответил полковник, снова зашагав к командному пункту.
      Пруэтт застыл как вкопанный:
      - Майор?!
      - Да-да! Твои золотые листики вот здесь,-Говард похлопал себя по карману рубашки.-Сообщили два дня назад, когда ты там, в Вашингтоне, обрабатывал бюрократов. - Он ткнул пальцем в грудь Пруэтту: - И не забудь-с тебя сигары всей нашей братии, майор!
      - А что еще ты держишь про запас, босс?
      - Ничего особенного, - небрежно сказал Говард. - Я просто хотел, чтобы ты попусту не распаковывал свои пожитки.
      Пруэтт молчал.
      - Когда ты был уже на пути из Вашингтона, майор, на твое имя пришла телеграмма. Разумеется, я ее вскрыл. Главным образом поэтому я и поспешил тебе навстречу.
      Взглянув на физиономию Пруэтта, он расхохотался.
      - Ладно, ладно, скажу сейчас. НАСА только что объявило конкурс добровольцев на "Джемини" и...
      - И я в списке!
      Полковник неторопливо кивнул. И тут же начал ловить воздух широко открытым ртом - от избытка чувств Пруэтт со всего маху хлопнул его по спине.
      - Чарли, старый негодник!-заорал Пруэтт вне себя от счастья. - И ты столько времени дурил мне голову! - Он повернулся на каблуках и побежал, крича через плечо: - Спасибо! Встретимся позже, босс!
      - Куда тебя несет?
      - Некогда, босс. Нужно укладываться.
      - Болван, да у тебя же все уложено! Забыл, что ли? Пруэтт затормозил на каблуках и медленно вернулся.
      - А ведь верно,-смущенно сказал он.-У меня все уложено.
      - Пошли,-рявкнул командир.-Выпьем. Я угощаю. Может, это тебя немного успокоит и... Постой-ка, капитан Дагерти твой приятель?
      Пруэтт кивнул.
      - А в чем дело?
      - Он тоже в этом списке.
      - Джим Дагерти?
      - Именно.
      - Ну, знаешь!.. Дела, кажется, пошли на лад!
      Пруэтт обнял полковника за плечо.
      - Пошли, Чарли, выпьем. Это я угощаю.
      Они шли через стоянку, разделяя счастье, которое выпало на долю одного из них.
      Конкурсные экзамены у кандидатов в космонавты были в самом разгаре, когда пришло известие о полете "Востока-3". Из первых же сообщений стало ясно, что на сей раз русские затеяли что-то необычайное. Инженеры ПАСА в основном сходились на предположении, что новый космонавт Николаев пробудет в космосе не менее семи суток.
      На следующее утро намерения русских прояснились окончательно. Все поняли, что снова недооценили их неуклонного движения к поставленной цели - к созданию орбитальных станций, управляемых людьми, и к полетам на Луну. Корабль "Восток-4", пилотируемый Павлом Поповичем, с ревом взмыл со стартового комплекса Байконур и вышел на орбиту точно в той же плоскости, что и Николаев. Нелегко было кандидатам в космонавты сосредоточиться на своих испытаниях, когда пришло сообщение, что корабли сблизились на расстояние нескольких километров, а затем начали расходиться.
      Потрясающий успех русских просто ошеломил Пруэтта и Дагерти. Они успели пройти все испытания и сдать экзамены еще до триумфального возвращения на Землю обоих русских космонавтов.
      Что касается зачисления Пруэтта, сомнений не было, но другу его пришлось попотеть-уж очень сильны были соперники. Но в конце концов приняли и Дагерти, и когда друзья узнали, что снова будут вместе, они на радостях пустились в пляс. НАСА отобрало девять летчиков-испытателей, в том числе Пруэтта и Дагерти; тем самым группа космонавтов увеличилась до шестнадцати человек.
      Пруэтт и Дагерти стояли у шлагбаума на мысе Канаверал, когда начался предстартовый отсчет для системы "Меркурий-Атлас-8", которая должна была забросить Уолтера Ширру в космос, в третий орбитальный полет по программе "Меркурий". Им выдалась редкая возможность, неся службу наблюдателей, осмотреть буквально каждый уголок космодрома и всю сложнейшую систему сооружений, обеспечивавших полеты по программе "Меркурий". Они поднимались на лифтах на все этажи огромной стартовой башни на Четырнадцатой пусковой площадке. Пруэтт ласково гладил ровную обшивку ракеты "Атлас", дивясь вместе с Дагерти необычайно тонкому металлу обшивки - настолько тонкому, что без внутреннего противодавления корпус ракеты рухнул бы под тяжестью собственного веса, как аэростат, из которого выпущен воздух.
      В два часа ночи, за несколько часов до старта Ширры, Пруэтт и Дагерти пришли в ангар "С". Немного позднее они присутствовали при последнем предстартовом медицинском осмотре Ширры.
      К четырем часам утра Пруэтт и Дагерти были уже на пункте управления полетом. Здесь руководитель программы Джордж Кейт совещался со своими подчиненными перед тем, как принять последнее решение: запускать или не запускать. Помощники разложили перед ним все расчетные данные запланированного полета и доложили ему метеокарты и прогнозы на предстартовый период, на время полета и возвращения космонавта. Кейт просмотрел доклады о готовности глобальной сети слежения, о состоянии космонавта, о расположении средств поиска и спасения.
      А в Годдардстом центре огромные вычислительные машины переваривали все поступающие в них данные, пережевывали своими электронными челюстями "биты" информации и выдавали ответы, которые, к счастью, радовали руководителя полета. На основе тщательных проверок, докладов, прогнозов и собственного анализа всех факторов Кейт дал "зеленый свет".