Он родился в Лейпциге в нелегкие для евреев времена, и родители – Азраил и Рейчел бен-Ашер – назвали его Эли, подчеркивая знатность происхождения: один из родственников по материнской линии, прозванный пруссаками Джуд Суисс, служил финансовым советником у католика герцога Вюртембергского. После смерти герцога был арестован и повешен протестантским правительством, а его останки выставлены на публичное обозрение в железной клетке.
      Два года спустя после вынесения смертного приговора невиновному Джуду Суиссу, в 1740 году, вводятся в действие еще более строгие законы против евреев страны. Вот в такие годы и родился Эли бен-Ашер, здоровый, веселый ребенок, отличаясь от двух первых, чья жизнь продолжалась всего несколько недель.
      Родители, а также вся семья бен-Ашеров с обожанием висели над его колыбелью, оплакивая каждую его слезинку и смеясь над каждой улыбкой. Живой ребенок, сын, который унаследует имя бен-Ашера!
      Видя такую радость, можно было подумать, что ни один еврейский мальчик не умирал в Европе ни от чего, кроме болезни.
      Едва Эли исполнилось пять, а его младшей сестре Леа два года, как во время одного из периодических приступов безумия, когда толпы растут, а разум умирает и только хорошее кровопускание удовлетворяет страстное желание, шайка хулиганов дико пронеслась по еврейским кварталам, произвольно определяя, убить или помиловать, уничтожить или изнасиловать, разрушить или ограбить.
      Рейчел бен-Ашер и ее дочь Леа стали двумя из многочисленных жертв – их убили в собственной кухне. Азраил, изучавший Талмуд, взял с собой Эли в близлежащий город, куда отправился с визитом к ученому человеку. Отец и сын после сорокавосьмичасового отсутствия вернулись в разграбленный дом и опустошенный магазин. Жены и дочери уже не было в живых – они покоились в земле.
      Вспомнив когда-то счастливый дом и процветающую лавку, Азраил пошел на еврейское кладбище, среди дюжины новых могил отыскал и поклонился Рейчел и Леа; – у евреев нет обычая опускаться на колени во время молитвы, но Азраил преклонил колени, чтобы хоть так оказаться ближе к жене.
      – Возлюбленная моего сердца, пусть никогда не посетит нас ранняя смерть ребенка. Сейчас, когда остался он один, клянусь тебе, что позабочусь о том, чтобы вырастить нашего Эли.
      Хулиганы не нашли драгоценностей и золота Азраила, спрятанных за осторожно расшатанной кафельной плиткой, одной из двадцати, выложенных вокруг камина. Взяв деньги и связку любимых книг, оставшихся после набега, Азраил нанял повозку, доставившую его и сына до ближайшего морского порта, откуда не трудно было добраться до Амстердама, а затем и до Америки.
      Сначала ему трудно было поверить, что Америка, хотя и не раскрывает широко своих объятий евреям, не совершает периодических кровавых набегов, чтобы избавить от них мир.
      Отец и сын высадились в порту Бостона в 1775 году, зная только несколько английских слов, которым научились во время путешествия на корабле. У Азраила было достаточно капитала, чтобы купить, если бы захотел, небольшой домик, используя второй этаж для жилья, а первый под магазин, но у него не появлялось желания осесть где-нибудь окончательно.
      Другое предложение, высказанное его собратьями, нравилось ему больше – устроить магазин в каком-нибудь передвижном фургоне и ездить в нем с места на место, торгуя мелочами.
      Летом они спали под звездами, а когда становилось холоднее, брезентовая крыша фургона предоставляла хорошее убежище. Во время переездов Азраил обучал сына.
      Прошел год, два, три и четыре, и Эли начал забывать, что на свете есть какая-либо другая жизнь, кроме той, которую он вел, довольствуясь ею и искренне удивляясь, когда кто-нибудь называл ее уединенной и однообразной.
      Каждый день приносил что-то новое: каким будет следующий город, как успешно пойдут их дела там? Эли вплотную занялся ими, потому что даже по прошествии нескольких лет английский язык отца улучшился не намного, а он говорил на нем сейчас почти так же бегло, как и на немецком, и лучше, как утверждал Азраил, укоризненно покачивая головой, чем на иврите.
      В самое холодное зимнее время, когда выпадал снег, они всегда возвращались в Бостон – Эли ходил на уроки к раввину, которого про себя считал не таким умным, как отец.
      Не имеющая корней жизнь вечных кочевников устраивала их обоих: Азраил не мог больше полюбить никого, кроме сына, а Эли прельщала свобода. Сам того не осознавая, Азраил внушил ему, что самое ценное в мире – это свобода. В тот год, когда Эли исполнилось двенадцать, где-то в штате Род-Айленд он полез на дерево за котом, принадлежавшим маленькой дочери фермера, у которого они остановились на ночь. Ветка, на которой примостился кот, сломалась, едва Эли ухватился за нее, и все трое – ветка, кот и Эли – свалились на землю.
      Кот, сердито взвыв, расцарапал руку своему благодетелю, Эли сломал ногу.
      Семья фермера помогла уложить его в фургон бен-Ашера, и Азраил вместе с сыном тут же отправились в направлении, указанном старшим сыном фермера, к «настоящему европейскому доктору», жившему в десяти милях отсюда в ближайшем городе.
      Азраил удивился, узнав, что доктор Браун не только говорит по-немецки, но и уроженец Германии, но не еврей, а потому пруссак вызвал подозрение, и торговец разрывался между не утихающей болью сына, несмотря на более чем пинту выпитого им вина; и инстинктивным страхом: что можно ждать от такого целителя?
      Доктор Браун посмотрел на Азраила из-под мохнатых бровей.
      – Мальчику нужна помощь. Давайте отложим ссору, если она неизбежна, на потом, – предложил он, как показалось Азраилу, с проникновенным пониманием.
      Ногу вправили и наложили шину, и когда Эли проснулся после четырнадцатичасового сна, то с изумлением увидел, как отец и доктор Браун увлеклись дискуссией о европейской политике – они действительно спорили, но не враждебно.
      Азраил собирался, принимая все меры предосторожности, перевезти сына в Ньюпорт, а доктор Браун предложил оставить Эли у него.
      Азраил посмотрел на врача со вновь возникшим подозрением – с чего бы этот враг, пруссак, захотел сделать добро случайно встреченному еврейскому мальчику?
      – У вашей жены будет много хлопот с ним, – возразил он осторожно.
      – У меня нет жены, – спокойно ответил доктор Браун. – Только экономка, святая душа, которая считает, что дьявол поджидает всех бездельников, чтобы забрать их в ад. Она с удовольствием будет ухаживать за вашим сыном. И мне он доставит радость. Ты играешь в шахматы, мальчик?
      – Нет, только в шашки.
      – Хорошая игра, но шахматы лучше. Я научу тебя.
      Азраил озадаченно посмотрел на сына. В такие моменты Эли чувствовал себя так, будто он – отец, а Азраил – его ребенок.
      Он успокоил отца на смеси немецкого и иврита.
      – Не изводи себя, папа. Мы должны поступить так, как велит герр доктор. Это разумно.
      Азраил отложил решение до утра, подумал, хотя и без особого энтузиазма, что доктор и сын, возможно, правы.
      – Я заплачу за услуги, пока Эли будет у вас, – объявил он доктору непреклонно и вместе с тем гордо, – и, конечно, за дневное содержание.
      Проявив мудрость, доктор не стал возражать и отказываться, а просто вежливо согласился, и Азраил отбыл в своем фургоне, напомнив сыну про ежедневные молитвы. Сначала Эли немного побаивался, однако его пребывание у доктора Брауна оказалось приятным и полезным.
      В доме было прекрасное собрание книг на английском и на немецком, не только по религии и философии, как у Азраила, но и романы, очерки, поэзия, исторические произведения, а также книги по естественным наукам и медицине.
      Многие из них Эли совсем не понимал, но они все равно привлекали его – он погружался то в одну, то в другую… и как только доктор Браун возвращался домой, набрасывался на него с дюжиной вопросов.
      Что означает это? Может ли быть правильной такая точка зрения? Доктор со смехом просил разрешения умыться и переодеться, прежде чем отвечать на вопросы или читать лекцию, но часто пододвигал свой стол ближе к кровати Эли, чтобы поболтать во время ужина.
      Он научил Эли играть в шахматы, и к концу месяца мальчик уже демонстрировал неплохую игру. Доктор играл быстро и рассеянно, со вспышками озарения, а Эли медленно и целеустремленно, в результате через несколько недель иногда выигрывал, благодаря своему исключительному терпению.
      Экономка, вдова Вильямс, большую часть дня воевала с пылью и беспорядком, находя время и для приготовления еды, от которой текли слюнки, а после того, как допустила на первых порах промах, смешав молочные и мясные продукты, решила никогда больше не нарушать диетических законов, которых придерживался Эли.
      Когда Эли застенчиво извинялся за причиняемое беспокойство, она хлопала его по плечу.
      – Каждый человек ищет собственную дорогу к Богу, – сказала она. – Христос в таком возрасте был таким же мальчиком, как и ты.
      – Неужели? – удивился Эли. Ему и в голову не приходило связывать иудейство с неевреем Иисусом Христом, чьим именем творилось его народу такое большое зло. – Вы думаете, ему тоже делали обрезание?
      – А что это такое?
      – Обряд, совершаемый на восьмой день жизни каждого мальчика. После этого устраивается праздник с пирожными и вином… Очень счастливое время.
      – Однако скажу я вам! – воскликнула пораженная вдова Вильямс. – Это уж чересчур. Каждый день узнаешь что-то новое. Никогда раньше не знала, что Иисусу делали обрезание.
      – А вы уверены, – пролепетал Эли, все еще потрясенный, – что Иисусу его делали?
      – Если это обрезание делают каждому еврейскому младенцу, значит, делали и Иисусу.
      В этот день Эли с трудом дождался, пока доктор Браун вернется домой.
      – Не понимаю, герр доктор, – услышал тот, как только открыл дверь. – Отец рассказывал, что, когда устраивается резня в Европе, с мужчин стаскивают штаны, и если оказывается, что они подвергались обрезанию, их убивают именем Иисуса, но это не имеет смысла, если Иисусу тоже делали обрезание.
      – Большая часть ненависти и предрассудков не имеет смысла, – ответил герр доктор с такой грустью, что Азраил понял бы сразу то, что не мог понять сын, который был слишком молод и слишком погружен в себя, – за словами доктора крылась его собственная трагедия. – Никогда не пытайся понять нетерпимость глупых людей, просто не будь похожим на них.
      Двенадцатилетний подросток покачал головой, не в состоянии постичь природу человеческого поведения. Если бы он прожил восемьдесят лет, смог бы понять это?

      Ровно через месяц Азраил вернулся со своим фургоном, чтобы забрать Эли в Бостон.
      Пока Эли складывал скромные пожитки в кусок оберточной бумаги, которую вручила ему проливающая слезы вдова Вильямс, Азраил оплачивал еще более скромный счет, вытребованный им у врача. Покончив с этим, он внимательно осмотрел полки с книгами.
      – Какое благо! – воскликнул он тихо. – Такая прекрасная библиотека!
      Доктор Браун наблюдал, как Азраил тянулся или наклонялся, рассматривая названия книг, нежно и любовно касаясь кожаных переплетов, и, собрав, наконец, всю храбрость, внезапно спросил:
      – Мистер бен-Ашер, вы уже обдумали будущее Эли? Ему больше двенадцати. Пора начинать обучение…
      – Дата его рождения крепко сидит у меня в голове, это самый счастливый день в моей жизни, кроме, конечно, того дня, когда взял Рейчел в жены. Через десять месяцев, даже немного меньше, ему будет тринадцать. Когда станет мужчиной, я и подумаю о его будущем.
      – Дорогой сэр, вы, конечно, желаете ему только добра, но нельзя же ждать, когда мальчик станет мужчиной, и только тогда начать думать о его обучении.
      – Герр доктор. – Эли вошел в комнату так тихо, что ни один из них не услышал. – Мне кажется, вы не понимаете. – Он говорил по-немецки, чтобы дать возможность отцу тоже участвовать в разговоре. – По нашим обычаям, каждый еврейский мальчик становится мужчиной после обряда посвящения, совершаемого в день его тринадцатилетия.
      Лицо доктора прояснилось.
      – Понимаю. Тринадцать, да, хороший возраст, чтобы… – он прервал себя, предложив Эли: – Вдова Вильямс сейчас на кухне, очень печалится, что ты покидаешь нас, – ей будет приятно, если попрощаешься с ней сам.
      Эли тотчас же удалился, а доктор Браун повернулся к отцу мальчика.
      – Хочу, чтобы вы знали, сэр – а решать вам, – если Эли вздумается стать доктором – сам-то я считаю, что у него есть склонность и способность к этому, – с удовольствием обучу его.
      – Еврей – и доктор! – Азраил выглядел ошеломленным. – Это всегда было запрещено законом.
      – Но мы живем в Новом Свете, – мягко пояснил доктор Браун. – Его возможности здесь неограниченны. Не сочтите непочтительным, сэр, но для мальчика такого интеллекта, как у Эли… Вы не всегда будете рядом с ним, мистер бен-Ашер. Подумайте, какую одинокую жизнь ему придется вести, разъезжая по дорогам, если вас не станет.
      Азраил кивнул головой в знак признательности. Вид у него был, печально отметил доктор, как у основателя Ветхого завета: такой же великодушный, праведный и непреклонный. Браун сомневался, узнает ли Эли о той возможности, которая ему представляется.
      В этом доктор оказался несправедливым к Азраилу. Несмотря на желание, чтобы сын отказался от такого предложения, отец в то же время оставался верен себе: нельзя скрывать от мальчика ничего. Во время дальнейшего путешествия, деловито обмениваясь новостями прошедшего месяца, когда они непривычно жили врозь, Азраил передал детали разговора между ним и доктором Брауном.
      – Это правда, Эли? Ты действительно склонен стать врачевателем?