– Не тороплю тебя, Лайза, – заметил Эли на третий день после ее возвращения в Грейс-Холл, – и другие тоже… но если когда-либо захочешь рассказать, мы готовы выслушать в любое время.
      Она бросилась к нему в объятия, заплакав так, как никогда раньше не позволяла себе.
      – Сначала все шло так, как будто мы никогда не расставались. Я влюбилась в него снова в ту же минуту, как увидела. – Отодвинувшись от Эли, Лайза вытерла слезы уголком фартука. – У нас было чудесное воссоединение… три замечательных часа. Муж радовался Гленниз, но пока не узнал о Джей-Джее; и сразу же отправился в британскую штаб-квартиру для переговоров, сказав, что никогда не простит, и заторопился отправить меня назад. – Трогательно посмотрев на Эли, она нервно рассмеялась. – Намекала, что у него будет достаточно времени в Англии, чтобы отыграться, и у меня такое ощущение, что он использует его полностью.
      Эли снова обнял ее.
      – Звучит не так уж плохо, – успокоил он ее. – Ясно, что Торн любит тебя, и очень сильно, но разгневан, и на это есть причины. Совершенно уверен, что к тому времени, когда ты вернешься к нему, ему и думать не захочется об отмщении. – Эли отодвинул ее от себя и сказал: – Ты очень соблазнительная женщина, Лайза. Если не используешь это свое преимущество и не заставишь мужчину забыть о гневе, тогда ты не та женщина, за которую привык тебя принимать.
      Лайза не была так уверена в этом, как он.
      – По крайней мере, – глубокомысленно заявила Шошанна Фебе день или два спустя, – она снова обрела мужество.
      – Гмм, – ответила Феба не слишком вежливо. – Наверное, обрела. Шошанна, а как ты думаешь?..
      Она замолчала, и после минутной паузы Шошанна спросила ее:
      – Что думаю?
      – Мужчины действительно восхищаются мужеством в женщине?
      – Все зависит от женщины… и от мужчины. – Она рассеянно улыбнулась. – Чарли, например, восхищается.
      – Дэниел тоже; но как расценит мужчина поступок девушки, если она сама предложит выйти за него замуж? Сочтет это мужеством или посчитает бесстыдством?
      Шошанна от неожиданности села на кровать.
      – Собираешься спросить, не следует ли тебе предложить Дэниелу жениться? И хочешь сказать, что он никогда не предлагал тебе выйти за него замуж?
      – Рассказывает, как сильно любит меня, планирует будущее… но, черт возьми, Шэнни, никогда ничего конкретного. А ты знаешь, что армия скоро выступит в поход.
      – Знаю, – ответила Шошанна, содрогнувшись от мысли, что Чарли покинет Морристаун.
      – Хочется какой-либо определенности, прежде чем он уедет, – продолжила Феба, откинув назад локоны. Она выглядела ангельски красивой, несмотря на упрямо сжатый рот. – Если не решится на это, значит, должна сделать предложение я.
      Однажды теплым вечером в начале июня Дэниел навестил госпиталь. По этому случаю в гостиной заранее был накрыт стол к чаю с пирожными и булочками только для двоих.
      Дэниел чувствовал себя не очень удобно: на одном колене у него стояла тарелка с пирожными, а на другом чашка с блюдцем. Неожиданно Феба, поднявшись с дивана, картинно опустилась перед ним на колени.
      – Чарли опускался только на одно колено, – пояснила она удивленному Дэниелу. – А вдруг два лучше? Шошанна рассказывала, что почти в шутливым тоне он сумел сказать, как сильно ее любит, и спросил, намерена ли она принадлежать ему. Так вот, Дэниел, – продолжила девушка доверчиво, – я знаю, ты безумно любишь меня, так не пора ли сказать что-либо о помолвке?
      Дэниел проглотил подступивший к горлу комок, но так и не смог заговорить.
      – Ладно, – вздохнула Феба. – Дэниел Люти, мы любим друг друга, и так как ты не просишь выйти за тебя замуж, выходит, что должна сделать это я. Пожалуйста, жду конкретного «да» или «нет».
      – Но, Феба…
      – Только «да» или «нет», Дэниел.
      – Я не достоин тебя.
      – В объяснениях нет нужды. Это твоя последняя возможность. – Она улыбнулась. – Так «да» или «нет»?
      Дэниел оперся о стол, оторвал ее от пола и заключил в свои объятия.
      – Не могу ответить так, как требуешь, Феба: это сложнее, чем «да» или «нет», – признался он между поцелуями. – Что касается моей любви к тебе, то «да», тысячу раз «да», но как быть с клятвами, которых я не могу тебе дать, пока не решил, что делать с армией.
      – Делать с армией? – переспросила Феба. – Дэниел, ты ничего не можешь сделать! Ты солдат.
      – Все эти годы, что служу в армии, учился тому, что должен был знать с самого начала: мне не следует быть солдатом, я – фермер. Вера, что борюсь за праведное и справедливое дело, помогла мне делать то, что не принимало сердце. А сейчас прихожу к выводу, что, побеждая врагов, мы сами часто становимся врагами – мое сердце предчувствует, что не смогу дальше идти этой дорогой.
      – Можно оставить службу, когда закончится срок, – прошептала Феба, – а это значит к концу года. И тогда ничто не заставит тебя продолжать ее.
      – Но это же трусость – видеть то, что делается неправильно, и искать обходные пути.
      – Нет, Дэниел, нет. – Феба побледнела от страха. – Опасно идти каким-нибудь другим путем. Я хочу, чтобы ты жил ради меня.
      – Ты действительно веришь в то, что будешь рада выйти замуж за фермера-меннонита?
      – За такого фермера, как ты, да, – уверенно сказала Феба. – Если же спрашиваешь, смогу ли сама стать меннонитом, то отвечу «нет»: знаю себя достаточно хорошо и не верю, что смогу справиться с женской ролью, возложенной на меня как на меннонита. Обязательно ли им нужно стать, прежде чем выйти замуж за тебя?
      – Нет, Феба, моя вера не будет преградой между нами.
      – Сможешь ли ты так же заниматься фермерством в Нью-Джерси, как и в Пенсильвании?
      – Конечно. Возможно, и более счастливо, так как я в своих убеждениях далеко ушел от собственного народа.
      Феба подтянула ноги на диван и крепче прижалась к нему.
      – Я владею или буду владеть землей в Джерси, когда закончится война. В таком случае, что стоит между нами, дражайший Дэниел?
      «Дражайший Дэниел» покрылся сначала холодным потом, потом горячим, лишившись решительности из-за близости ее тела. Благоразумие исчезло, совесть умолкла.
      – Ничто, – ответил он хриплым голосом. – Ничто. – И стал целовать ее страстно и пылко, хотя Феба не собиралась заставлять его заниматься утешением или сумасшедшей любовью. Ей хотелось добиться обещания пожениться.
      Разжав объятия, она посмотрела ему в глаза.
      – Так мы помолвлены, Дэниел? – робко спросила девушка.
      Дэниел содрогнулся от страстного желания.
      – Великий Боже, да! – пробормотал он на немецком.
      Феба радостно подпрыгнула у него на коленях, затем склонила голову и стала вертеть одну из пуговиц его мундира.
      – Можем мы пожениться немедленно? – невинно уточнила она.
      – Нет, – твердо ответил Дэниел.
      Ее нижняя губа капризно поджалась.
      – Нет, – последовал ответ. – Нет, нет и нет. – Дэниел снял ее с колен и встал сам. – Феба, моя возлюбленная, – бормотал он на немецком, – разве не чувствуешь, как хочу тебя сейчас… сию минуту. Почти взял тебя на этом диване в гостиной, прости меня, Боже. Но если останусь в армии, снова уйду на войну. Сейчас не время думать о женитьбе.
      – Чарли и Шошанна… – начала она упорно, но он закрыл ей рот поцелуем.
      – Каждый человек поступает так, как считает нужным, Феба. Мое сердце говорит, что мне нельзя связывать тебя. Если со мной что-нибудь случится… а у тебя будет ребенок… Верь в мою любовь и в то, что буду жив и вернусь к тебе. Если Бог решит иначе, тоже верь, что я хотел тебе только счастья.
      Феба вытерла щеки ладонью.
      – Какая печальная помолвка! – всхлипнула Феба. Дэниел засмеялся и стер слезы поцелуем.
      – Тогда давай считать себя счастливыми и сделаем все, что положено в этом случае, – предложил он. – Иди сюда, поцелуй меня и давай расскажем нашим друзьям.
      Их друзья, включая Эли, не удивились, приготовили еду и питье не только для них, но и больным в палатах. Нашлась и музыка: один солдат-инвалид играл на флейте, а второй – на скрипке. Все пели, танцевали и веселились, даже раненые, потому что женитьба – это утверждение жизни.
      Намного позже, когда Грейс-Холл успокоился и заснул, Лайза вышла на галерею, где стоял Эли, глядя на бледную чистую луну.
      – Как жаль, Эли, дорогой друг, – ласково успокаивала она, пожимая его руку.
      Он нежно улыбнулся.
      – Это не явилось для меня неожиданностью, – напомнил доктор. – Мы все с самого начала видели, что, оказывая внимание только Дэниелу, она видела во мне лишь друга. – Он искренне рассмеялся. – Феба слишком мудра в некоторых вопросах, а в других совершенно наивна. Может быть, меня попросят стать крестным отцом их первого ребенка? Мне тоже жаль, Лайза, но не волнуйся за меня.
      – Я не волнуюсь, – не согласилась Лайза. – Знаю, что всегда сумеешь… ты… ты… ты Эли; но хочу видеть тебя счастливым. Дэниел – хороший мальчик, все любят его, но не возражай – ты самый нужный мужчина для Фебы.
      Казалось, первый раз за все время Эли изменила его собранность и хладнокровие.
      – К несчастью, наша Феба не согласна с тобой. – Он сжал руку Лайзы. – Если так беспокоишься, давай поговорим о твоем замужестве.
      – А что говорить о моем замужестве? – Лайза вздернула подбородок.
      Эли быстро взял ее за подбородок и слегка наклонил его вниз.
      – Вот так, – сказал он. – Не будь высокомерной с мужем, когда увидишь его. Помни, у него есть право и веские причины быть сердитым, и тебе нельзя срывать на нем зло за всю британскую армию. Поэтому не задирай нос и прояви покорность, тогда, возможно, соглашусь стать крестным отцом и твоего ребенка тоже. – Она увидела в лунном свете его улыбку. – Вот был бы поворот судьбы, правда? Сын мелкого еврейского торговца в Лейпциге, врач – в Америке, и крестный отец наследника британского пэра!
      – Обещай, что приедешь когда-нибудь в Англию, Эли. – Она прильнула к нему, охваченная внезапным страхом. – Не могу даже думать о том, что никогда не увижу тебя снова. Вы все останетесь здесь, вы моя настоящая семья.
      Феба оказалась почти пророком.
      В конце июня разведывательная служба сообщила в американскую штаб-квартиру, что британцы выступили в поход: шесть военных кораблей продвинулись вверх по Гудзону и остановились в опасной близости от Уэст-Пойнта. Небольшие силы остались с генералом Грином, а главнокомандующий двинулся с основной частью армии к Помптону в Джерси, который находился в трех или четырех марш-бросках от Нью-Йорка и Уэст-Пойнта.
      Чарли, Дэниел и доктор Аза Холланд ушли с войсками Вашингтона. Когда они вернутся в Морристаун, если посчастливится вернуться, Лайза и Джей-Джей, несомненно, уедут, и уже, возможно, в Англию. Их прощание с ней было особенно трогательным.
      Чарли крепко обнял Шошанну, Дэниел держал Фебу за руку, попрощавшись с ней ранее наедине. Обе руки Эли сжимали мужчины.
      – Позаботься о моей жене, – попросил Чарли, и Эли серьезно кивнул.
      – Не оставишь нашу Фебу, друг Эли? – спросил Дэниел тихим голосом.
      Брови Эли изумленно нахмурились.
      – Нашу Фебу?
      – Солдаты в Джоки-Холлоу страдали как никогда прежде во время этой войны, – начал Дэниел, как обычно, спокойно и неторопливо. – Когда будет написана история нашего восстания против Англии, Джоки-Холлоу станет известен как место величайшего кризиса и тяжелых испытаний нашего времени, более сурового и смертоносного, чем Бостон, Лонг-Айленд, Монмут и даже Вэлли Фордж, но для меня оно явилось периодом величайшего счастья, которое когда-либо мог бы испытать простой мальчик с пенсильванской фермы. Понадобилась война, призвавшая меня в солдаты, и вот два таких разных человека, я и Феба, встретились.
      – Но вы же встретились и полюбили друг друга.
      – Пути Господни неисповедимы. Одной рукой Он дает, другой – отбирает.
      – О чем толкуешь, Дэниел?
      – Убежден, что так или иначе за счастье надо платить… – Он снова сжал руки Эли. – У меня такое большое чувство к этой девушке, друг Эли. Хочу, чтобы ее любили и лелеяли всю жизнь. И по большому счету, не имеет значения, кто будет ее любить, я или ты. До свидания, мой друг. Пусть хранит тебя Бог. Пусть Он хранит вас обоих.
      Лайза с таким же трудом сдерживала слезы, как Шошанна и Феба, когда мужчины отходили от дома, и разрыдалась, стоило им скрыться из виду.
      Эли подождал полчаса, пока три женщины давали волю слезам. Затем сказал:
      – Принимайтесь за работу: больные и раненые требуют такого же ухода, как и раньше, а Тилли и Эми не справляются, к тому же вы пугаете Джей-Джея.
      Слезы иссякли, лица приободрились. Джей-Джей, радостный и счастливый, снова переходил из одних рук в другие.
      Жизнь в Грейс-Холле потекла, как и прежде: солдат отправляли в армию, когда объявляли их здоровыми, или домой, если они надолго выходили из строя; на их место приходили другие, как из армии генерала Грина, так и из других разбросанных повсюду полков.
      В сентябре пришло сообщение, которого Лайза ждала все лето, гласившее, что между британцами и генералом Вашингтоном достигнуто соглашение, по которому пятнадцать человек, восемь с «Джерси» и семь из военной тюрьмы в Нью-Йорке, будут выданы в обмен на мальчика, известного как Джей-Джей, Джордана Жака Джориса, сына и наследника Торна Холлоуэя, виконта Водсвортского.
      Обмен был назначен… Лайза тревожно высчитала… Боже, осталось меньше недели, а так много надо успеть сделать… так много запланировать… и Торн. Торн. Ее сердце сжалось, когда вспомнила холодного, безразличного незнакомца, который попрощался с ней несколько месяцев назад, приказав хорошо заботиться о его сыне.
      Его сын!
      Надменно вздернулся подбородок, но тут же вспомнилось предупреждение Эли. «…Не будь высокомерной с мужем… У него есть веские причины быть сердитым… Прояви покорность…»
      Тилли, которой предоставили право выбора поехать с Лайзой или остаться в Грейс-Холле, в отчаянии всплеснула руками.
      – Мисс Лайза, и в мыслях не держала отказываться от поездки с вами и от нашего любимого мальчика, а также от Гленниз, но что могу поделать? Тим Корбетт, суровый крепкий сержант, превращавшийся в воск в руках Джей-Джея, предложил выйти за него замуж. О, мисс Лайза, иметь собственного мужа, а может, не слишком поздно и для ребенка…
      – Тим Корбетт! Ну, Тилли, это же замечательно! Он очень подходит тебе, – успокоила Лайза, не показав, что ее сердце дрогнуло. Она обняла женщину, ставшую для нее почти матерью с тех пор, как обе отправились в Нью-Йорк покупать мужа. – Я позабочусь о содержании, и вы можете, если захотите, остаться в Грейс-Холле. С этой минуты доктор Бен назначается моим поверенным здесь – это значит, что ему доверяется полностью распоряжаться Грейс-Холлом как в мирное, так и в военное время. Он будет часто писать мне, так что вы в любое время можете подать мне весточку.
      Настал час расставания. Вспомнив о шутливых обещаниях Эли стать крестным отцом ее ребенка, Лайза не стала спрашивать, приедет ли он в Англию. Улыбаясь сквозь слезы, она сошла по ступенькам Грейс-Холла, держа малышку на руках, а Джей-Джея за руку. И только когда Эли помог ей сесть в экипаж, обернулась, помахала маленькой печальной группе людей, стоящих на галерее.
      – Прощай, мой дорогой, искренний друг, – обратилась она к Эли.
      – Лучше сказать «до свидания», Лайза. До встречи.
      – До следующей встречи, – эхом отозвалась Лайза. Сержант тронул экипаж, а капрал вспрыгнул на него сзади. Экипаж сопровождали двадцать пеших солдат и трое офицеров на лошадях.
      Все произошло почти так же, как и в прошлый раз, за исключением того, что она прошла по тропинке с прильнувшими к ней Джей-Джеем, Гленниз, которая стала на несколько фунтов тяжелее, а солдаты несли за ней не одну-единственную коробку, а полдюжины сундуков. И на этот раз было не десять, а пятнадцать заключенных. Пятнадцать человек, вырванных из лап смерти из британских тюрем. Она сосчитала их одного за другим и прошептала малышке:
      – Это не вернет твою маму, Гленниз, но, во всяком случае, это кое-что.
      Лайза пошла к лодке в направлении, указанном британцами, думая, что через полчаса самое страшное останется позади: Торн ждет ее, как и в тот раз, на той стороне, и она узнает, начнется ли война между ними, будут ли они жить в браке в любви или в ненависти.
      Лайза пробормотала «Благодарю вас» одному из лодочников, помогшему ей с малышкой сесть на скамью, а затем усадившего рядом Джей-Джея.
      – Приветствую вас, миледи. – Лайза с удивлением посмотрела вокруг: Торн – без пальто, с непокрытой головой, с закатанными рукавами рубашки.
      – Торн, – едва вымолвила она. Затем обратилась к сыну: – Джей-Джей, это твой папа.
      Джей-Джей привык в госпитале видеть разных мужчин: незнакомых, стоящих и сидящих, одетых и раздетых, лежащих в постели.
      – Па-па, – беззаботно пролепетал Джей-Джей и поковылял к нему, пытаясь ухватиться за отцовские бриджи.
      Блаженная улыбка разлилась по лицу Торна.
      Подняв своего маленького сына, он крепко прижал его к себе.
      – Хороший па-па, – сказал Джей-Джей, похлопывая его по лицу. – … Ай… фетку Жей-Жею.
      Торн посмотрел на Лайзу с забавным страхом.
      – У тебя есть конфетка для него? – перевела она слова сына. – Я говорила, что его немного избаловали.
      – Я дам тебе конфетку, когда приедем домой, – серьезно сказал он своему сыну, – и только в том случае, если разрешит мама. – Торн сел возле Лайзы, усадив Джей-Джея на колени.
      – А как наша девчушка? – вышло у него совершенно непринужденно, и Лайза проглотила подступивший к горлу комок.
      – Молодец. Эли говорит, что с нашей помощью это жалкое подобие девочки проявило большую волю к жизни.
      – Дочь своей матери, – пробормотал Торн.
      – Да, дочь ее матери, – прошептала Лайза. Она повернулась и посмотрела мужу прямо в глаза.
      – Ты все еще сердишься на меня? – прозвучал ее вопрос.
      – В глубине души да.
      – Когда-то ты сказал, что никогда не простишь меня. Что-нибудь изменилось?
      – Не совсем уверен: иногда чувствую, что простил, а реже – никогда не смогу.
      – Но ты хочешь видеть меня своей женой? – Подбородок начал гордо подниматься, но вспомнился Эли. – Это из-за Джей-Джея?
      – Из-за того, что люблю тебя, Лайза. Ничто не смогло изменить этого, и никогда не изменит.

      Несколько месяцев, а не считанные дни и недели понадобились Торну, чтобы закончить все дела и уехать в Англию. В этом никто не мог его упрекнуть, и меньше всего Лайза. Ее муж неофициально помогал генералу Клинтону в работе с секретной корреспонденцией, которой раньше занимался майор Андрэ.
      Он не смог отказать в исключительно деликатной просьбе генерала Клинтона, чье сердце и душа были разбиты ужасной смертью офицера, которого тот любил, как сына, схваченного и повешенного американцами, – его гибель оплакивала вся армия.
      Лайза с радостью хваталась за любой предлог, лишь бы отсрочить отъезд в Англию. На Рождество, наконец, состоялся давно откладываемый визит в Холланд-Хауз. Муж отвез в ее родной дом всю их семью. Аренда, конечно, там не было, он находился с армией где-то в плоскогорьях на берегу Гудзона, но все замужние сестры приехали со своими мужьями и детьми.
      Как хорошо было снова почувствовать себя ребенком у папы и мамы! Даже враждебно настроенная Кэтрин, совершенно безразличная к тому, что муж младшей дочери носил титул лорда, признала себя побежденной, убедившись, как он любит и заботится о Лайзе и детях.
      – Я оказалась неправа по отношению к Торну, – однажды призналась она дочери. – Он – хороший человек, ты за ним, как за каменной стеной, но сомневаюсь, – последовал тяжелый вздох, – что буду видеться с тобой, когда уедешь в Англию, чаще, чем в эти ужасные годы войны.
      После такой переоценки Лайза уже не могла признаться матери, что ее не совсем устраивал этот брак.
      Торн был хорошим отцом для обоих детей, добрым и заботливым мужем, всегда милым и неизменно учтивым. Обладая богатством и древним титулом, никогда этим не кичился; став без всяких усилий милордом, в один прекрасный день объявит ее тоже миледи в своем замке.
      Но она многое бы отдала – почти все – за одну из их добрых ссор: повысил бы он хоть раз на нее голос, а она дала бы ему отпор. Его подчеркнуто вежливые манеры подавляли Лайзу – Торн превратился в такого чертовски скучного и сдержанно-вежливого мужа, что это убивало ее.
      Вернувшись в Нью-Йорк, они восстановили прежние отношения. Он приходил к ней в комнату и занимался с ней любовью, не так часто, как раньше, но и не редко. Лайза сама себе стала казаться домоправительницей, подающей обед, а не женой в постели, особенно выслушивая его вежливые благодарности перед возвращением в свою комнату. От этого их близость, ставшая такой спокойной, неинтересной, вежливой и благоразумной, будто превратилась в любовь двух незнакомцев, встречающихся по ночам!
      Мужчина, деливший с ней постель, перестал брать ее в кресле или на коврике около камина, не бросал, визжащую, на пуховое одеяло и не переворачивал будуара во время шутливых схваток, и уж, конечно, не просил слуг оставить их одних, чтобы раздеть ее в середине дня.
      Ему хотелось – и он брал ее, нуждался в ней – и пользовался ею. Продолжая любить ее, проделывал это довольно часто… И в то же время все еще сердился, не доверял и не прощал.
      На одном из приемов, устроенном британским командующим, Лайза, осмотрев комнату для танцев, с негодованием узнала высокого человека в британском обмундировании, появившегося в дверях. Ей многого удалось добиться за это время, подавляя свою гордыню, как и советовал Эли, но на этот раз у нее не хватило сил.
      Последний раз она видела этого человека одетым в голубую форму американской армии во время военного суда над ним в Морристауне, его судили за должностное преступление, заключавшееся в использовании высокого служебного положения в целях личной наживы.
      Может быть, простое сходство… Боясь ошибиться, она потянула за рукав мужа, спрашивая:
      – Тот мужчина, вон там… Это не Бенедикт Арнольд?
      Торн посмотрел в сторону, куда она показывала, и кивнул.
      – К несчастью, да. Сэр Генри желает, чтобы мы оказали ему всяческое почтение, так как его вернули теперь, цитирую, к «надлежащей преданности». – Он усмехнулся. – Несомненно, другие американские офицеры могут последовать его продажному примеру. Лайза! Лайза, куда ты?
      – Куда, черт возьми, ты думаешь, я иду? – почти выкрикнула его жена, не делая ни малейшей попытки понизить голос. – Наружу… туда, где можно дышать чистым воздухом. Этот… эта тварь портит его.
      И начала отчаянно проталкиваться к двери, не заботясь о тех, кто попадался на ее пути, и Торн, последовавший за ней, потерял драгоценные секунды, принося извинения вместо нее. Лайза уже почти достигла двери, когда генерал Клинтон поймал ее за руку.
      – Дорогая леди Водсвортская, – необычно радушно начал он, – разрешите представить вам одного из ваших соотечественников. Лайза выдернула руку.
      – Нет, сэр Генри, вы не смеете представлять его мне, – в тишине зала прозвучал ее чистый, звенящий голос. – Американцев можно заставить есть тараканов в ваших вонючих британских тюрьмах, генерал, но, слава Богу, они не обязаны насиловать себя в любых других обстоятельствах. Спокойной ночи, сэр Генри.
      Не обращая внимания на ошеломленное выражение лица генерала Клинтона и искаженное яростью лицо генерала Арнольда, она выскочила за дверь и, не увидев нанятого экипажа, быстро пошла по булыжной мостовой.
      Лайза была уже в двадцати ярдах, когда Торн спустился по ступенькам и отправился вдогонку.
      Не успела она произнести ни слова, как очутилась в экипаже. Всю короткую дорогу до дома Торн ощущал ее дрожь и был уверен, что это гнев, а не страх. Для него оставалось загадкой, как можно публично оскорбить самого могущественного в стране британского генерала и столь же непопулярного человека в Америке и дрожать от ярости, но не от страха!
      Он сделал пробный шаг.
      – Сэр Генри ждет извинений.
      – За что?
      – Ты оскорбила его гостя.
      – Если ты имеешь в виду этого предателя Арнольда, то оскорбить его невозможно.
      – Возможно, генерал Клинтон, – продолжал муж спокойно, – имеет на сей счет другую точку зрения?
      – Генерал Клинтон, – не сдержалась миледи Водсвортская, проведшая столько времени в обществе американских солдат, – может принять любое извинение, которое ему хочется получить от меня, – она снова повысила голод, – и засунуть его в одно место.
      Муж едва прокашлялся, прикрыв рот носовым платком, и, что самое странное, хорошо знающий улицы города кучер пропустил поворот на Боури-Лейн.
      Лайза вплыла в дом и величаво поднялась по ступенькам.
      – Спокойной ночи, – лишь бы отделаться от него. А то его лекция может не закончиться и утром.
      Лайза из своей комнаты прошла через внутреннюю дверь в спальню, где новая служанка Клара дремала в кресле-качалке и, сразу же проснувшись, сообщила:
      – Вели себя прекрасно, миледи: маленькая Гленниз начала ворочаться несколько минут назад, наверное, – она лучезарно улыбнулась, освобождая кресло, – ее пора кормить.
      Лайза, расстегнув пуговицы, спустила платье и сорочку с одного плеча. Клара подала Гленниз.
      – Извините, миледи, спущусь в кухню выпить чашку чая, вернусь и уложу малышку.
      Служанка отсутствовала минут двадцать, но за это время в комнате появился посетитель – ее муж – и остановился, лениво опершись на закрытую дверь, ничего не говоря, только наблюдая. Почувствовав его взгляд на своей высокой, с затвердевшей от молока груди, Лайза нервно зашевелилась, перекладывая младенца от одного соска к другому.
      «Как будто никогда не видел», – с раздражением подумала она, понимая, что этот взгляд отличался от тех, которые наблюдала в последние месяцы; улыбка тоже обещала интимность и ласку.
      Лайза обрадовалась, что ему не видны ее дрожащие руки, но, поймав его взгляд, поняла, что от него ничего не укроешь – отлично знает, как подействовать на нее.
      Малышка перестала сосать до прихода Клары, но Лайза продолжала держать ее, нежно укачивая и используя как защиту от Торна. Защиту? – мысленно переспросила она себя с досадой, когда это слово еще раз отдалось эхом в мозгу. Интересно, с чего это ей вдруг понадобилась защита от Торна?
      Как только вернулась Клара, она передала ей ребенка.
      – Позови, если понадоблюсь, – сказала буднично, как обычно говорила каждый вечер.
      – Хорошо, миледи, – ответила Клара, и Лайза торопливо вышла из комнаты, небрежно бросив через плечо:
      – Пока, Торн.
      – Спокойной ночи, Лайза.
      Однако спустя четверть часа он вошел в ее комнату через дверь из коридора, одетый в новый халат и шлепанцы.
      – Что ты хочешь? – нелюбезно спросила Лайза. Он решил ответить в том же духе.
      – Тебя, – ответил он, развязывая пояс.
      – Убирайся, – грубо предложила жена. – Устала. И, кроме того, – продолжила она, увидев скрученный и брошенный на ближайший стул халат, – не хочу тебя – нет настроения.
      Не самые приятные слова для обнаженного мужчины, у которого уже появились все признаки приподнятого настроения. Торн, не ожидая продолжения, устроился в постели рядом с ней.
      – Моя маленькая мегера, – нежно обратился он, – знаешь ли, что на Бродвее всю ночь сегодня будут гореть свечи, чтобы очистить возможный позор английского флага, причиненный твоей маленькой вспышкой по отношению к генералу Арнольду?
      – Можешь считать его генералом для себя, но не навязывать американцам, – вскипела снова Лайза. – Пройдут годы, Америка станет свободной от Британии, и имя Бенедикта Арнольда покроется позором.
      – Не удивлюсь, если окажешься правой, – признался Торн, – но где же твоя острая наблюдательность – постель не лучшее место для политических дискуссий.
      – Но…
      И не смогла больше произнести ни слова, потому что его твердые губы прервали ее речь и биение ее сердца, заставив кровь петь в жилах.
      Вернулись прежние поцелуи Торна, когда страстные прикосновения через минуту сменялись нежными и наоборот. Так… так… открывая ему свое тело, подумала она, так обычно они раньше занимались любовью.
      – Думал, моя прежняя Лайза никогда не вернется назад… а останется только женоподобной незнакомкой, каковой была в последнее время.
      – Я боялась, ты никогда не простишь меня.
      – Мне стало понятно, что могу простить все, кроме твоего холода и желания расстаться со мной. Последовал твоему совету и съездил на «Джерси», и не смог выдержать более нескольких минут.
      – Попробую полюбить Англию, правда, попробую, Торн, но в душе навсегда останусь американкой.
      – А мне и хочется, чтобы ты ею осталась – это даст возможность взять самое лучшее из двух миров.
      – Кажется, малышка плачет.
      – Скорее всего, Джей-Джей. Лайза села.
      – Скоро вернусь.
      Торн быстро уложил ее снова.
      – Никуда не пойдешь – с ними Клара. В эту ночь будешь моей – полностью моей и только моей.

      Впоследствии Лайза говорила, что единственный взгляд на Бенедикта Арнольда лишил ее молока: оно стало пропадать сразу же после той встречи на вечере у генерала Клинтона, и для переезда в Англию нужно было срочно найти кормилицу.
      Прямолинейная американка, жена лорда Водсвортского, вызвала замешательство в обществе, которое перечеркнуло службу ее мужа. Им был получен намек – к его большому удовольствию, – что командование больше не нуждается в его услугах и не будет возражать, если он ускорит отъезд.
      Торн немедленно начал готовиться к нему, а Лайза с такой же поспешностью выбирать кормилицу для Гленниз. После встречи с тремя роженицами, предложенными местными акушерками, выбор пал на шотландку Джинни-Марию Маклафлин, которая после короткого замужества со старшим сержантом уже четыре месяца была вдовой, а теперь родила мертвого ребенка. Случилось это за день до Встречи с Лайзой.