Так долго сдерживаемый смех прорвался, когда обитатели Грейс-Холла возвращались домой. Держась за бока под обитым мехом плащом, Шошанна еле вымолвила:
      – Не могу! Невозможно забыть их лица!
      – А мне кажется, они не забудут ваших, – возразила Феба, – когда ты и Лайза фыркали в салфетки все время, пока я читала!
      – Не могу ничего поделать с собой! – задыхалась от смеха Лайза. – С каким изумлением все уставились на тебя, даже Эли; а мы предупреждали тебя, Эли, предупреждали ведь.
      – Да, – согласился он, – но кто бы мог подумать, что скромная маленькая девочка в голубом вельвете, стреляя черными невинными глазками и расточая сладкие улыбки, собирается произнести слова, которые вообще запрещены к употреблению в штаб-квартире.
      – Я говорила от имени солдат и предупредила об этом, – возразила Феба.
      – Если говоришь от их имени, – продолжил Эли, – ты должна придерживаться фактов: ведь наверняка знаешь, что война взвинчивает цены, заверяю вас, что даже в Джоки-Холлоу определенные услуги стоят дороже, чем несколько пенсов.
      – Преклоняюсь перед таким глубоким знанием предмета, добытым, без сомнения, – сказала Феба со слащавой улыбкой, – собственным опытом.
      – Продолжай в том же духе, девочка, – предупредил он ее, – и я назову тебе одну попку в Джоки-Холлоу, которая не замерзает, потому что ее хорошо разогревают.
      Лайза и Шошанна захихикали снова, Феба величественно замолчала, и Эли первым расхохотался, задыхаясь от смеха и вытирая слезы.
      – Ей-богу, сегодня ночью понадобится, по меньшей мере, месячная норма настойки опия.
      Когда они прибыли в Грейс-Холл, Тилли ждала их в кухне, покачивая на руках Гленниз.
      – Малышка вела себя прекрасно, мисс Лайза, – выпалила служанка, предваряя вопрос. – Только один раз начала беспокоиться, и я дала ей палец от перчатки, наполненный молоком, и, как вы говорили, это успокоило ее. После этого не было ни единого звука.
      Будто противореча ей, Гленниз открыла заспанные глаза и издала слабый жалобный писк, всегда разрывавший сердце Лайзы – ей бы ничего не было жалко, чтобы услышать возмущенный, как у Джей-Джея, вопль.
      – Поднимусь с ней наверх. – Она потянулась за ребенком, но Эли твердо сказал: – Выпей чего-нибудь горячего сначала, тебе это необходимо.
      – Да, действительно, мисс Лайза. – Тилли вскочила со стула и усадила хозяйку. Лайза, прикрыв плащом, как занавеской, обнаженную грудь, приложила к ней Гленниз, а свободной рукой приняла кружку, протянутую Шошанной.
      Вдруг со стороны операционной до них донесся крик, полный боли и гнева, и Эли прислушался.
      – Что происходит?
      – Около двадцати минут назад несколько солдат принесли своего товарища. Не знаю, насколько тяжело он ранен, но ругается отменно. Доктор Дэниел и доктор Холланд находятся сейчас с ним.
      – Пойду с тобой, Эли, – предложила Шошанна, и Эли кивнул в знак благодарности. Поставив кружки с сидром, они поспешили по крытому переходу в операционную, где взволнованный Аза Холланд и усмехающийся Дэниел пытались оказать помощь солдату, активно сопротивлявшемуся.
      – Что происходит? – властным голосом спросил Эли, и доктор Холланд посмотрел на него с искренним облегчением.
      – Безобразие, – взвыл солдат, лежащий на операционном столе лицом вниз со спущенными до лодыжек бриджами, – этот проклятый болван, выдающий себя за доктора, вылил на задницу прекрасный добрый ром, который чертовски жжет, вместо того чтобы предложить его принять внутрь, где бы он сделал доброе дело.
      – Этот «проклятый болван» действует по моему приказу, а я, прежде чем вы успеете спросить, доктор бен-Ашер, руководитель этого госпиталя. Что с пациентом, доктор Холланд?
      – А с ним ничего особенного, – вмешался опять солдат, – какой-то дурак-фермер влепил крупную дробь, когда мне хотелось всего лишь пару цыплят для нашего котелка – органическое отвращение к чувству голода.
      – Не указывайте фермера и цыплят в рапорте, – приказал Эли, подходя ближе. – В него выстрелил неизвестный человек, когда он стоял на посту. Все слышали это? На твоем месте, солдат, я бы так не распространялся о своем «подвиге», пока тебе плетью не разукрасили спину так, чтобы ничем не отличалась от усыпанного дробью зада. Воровство – даже пищи – проступок, наказуемый поркой. Можете идти, Аза. Дэниел, где ром? Дай его Шошанне. Лягте, рядовой, вы дьявольски надоедливы. – Он толкнул солдата в затылок и прижал его лицо к столу. – Ром мы используем для того, чтобы избежать инфекции. Полей, Шошанна, пожалуйста.
      Шошанна щедрой рукой полила зад солдата, затем, налив его в стакан, предложила:
      – Выпейте, прежде чем доктор бен-Ашер начнет вытаскивать дробь.
      Услышав ее голос, солдат приподнял голову, издав невероятные проклятия, попытался натянуть бриджи, но Эли успел придавить локтем его спину. Он не смог двигаться и лежал, вопя от возмущения.
      – Что эта женщина делает здесь, когда я лежу голый, как осел? Выставьте ее отсюда.
      – Рядовой Кто-бы-ты-ни-был, – возмутилась Шошанна, надвигаясь на него с упертыми в бока руками. – Так уж вышло, что я медицинская сестра в этом госпитале и могу заверить, что если кто-либо имел дело хоть с одной задницей солдата, то, за исключением небольшой разницы в размерах, может считать, что видел их все. Мне не только пришлось видеть их дюжинами, но мыть и вытирать; а в вашей нет ничего особенного, кроме того, что представляет собой кровавое глупое место, в которое всажена дробь. Выпейте ром и прекратите понапрасну тратить наше время.
      Протянув руку, раненый взял стакан, поднял голову и вылил ром в горло, как воду.
      – Еще, – грубовато потребовал он, возвращая стакан.
      – Ладно, Шошанна, – согласился Эли, – пусть выпьет и успокоится.
      Шошанна налила еще рому, и солдат выпил снова. Затем, повинуясь кивку Эли, Дэниел прижал его, а Шошанна опустилась на колени, чтобы оказаться с раненым на одном уровне, обняла его одной рукой и зажала его руку, свесившуюся со стола. Повернувшись, солдат встретился с ее взглядом.
      – Как вас зовут? – прошептала Шошанна.
      – Чарльз Стюарт Гленденнинг. О, какого дьявола…
      – Продолжайте разговаривать; это продлится недолго. Вы хотите, чтобы дробь осталась там?
      – Нет… проклятие! Продолжайте разговаривать вы.
      – Откуда вы родом, рядовой Гленденнинг?
      – Из божьей страны, мадам. Из Вирджинии. А сейчас прибыл из Англии. В этот адский климат, в это идиотское место под названием Нью-Джерси. Перепрыгнув, ох… – Пот выступил на его лбу, и Шошанна ласково стерла его рукой. – А вы откуда родом, мадам?
      – Из Нью-Джерси, – смеясь, ответила Шошанна.
      – Так вот чем это объясняется, – сказал он мрачно.
      – Объясняется что?
      – Вы выглядите… О! Они не убьют меня? – Шошанна снова вытерла пот, и солдат сказал слабым голосом: – Вернемся к разговору, милая девушка. – Она послушно повернула к нему лицо. – Вы выглядите как женщина, и пахнете – о Боже, действительно пахнете как женщина, – однако разговариваете и действуете по-другому.
      – Наверное, тогда я не женщина, – согласилась Шошанна. – Я медсестра.
      – Придвиньтесь ближе, пожалуйста.
      Шошанна повиновалась, и их носы почти столкнулись. Она ощутила слабые спазмы в желудке, когда взгляд Чарльза Стюарта Гленденнинга впился в ее глаза. Он немного подвинулся и прижался губами к ее рту: сначала это было всего лишь легкое прикосновение, но потом его руки поднялись и обняли ее. Несмотря на его положение и состояние, Чарльз Стюарт Гленденнинг поцеловал с такой неожиданной силой, что тут же потерял сознание.
      Шошанна вытерла пот со своего лица, пытаясь понять, что ослабило ее – пары рома или поцелуй.
      Эли и Дэниел, воспользовавшись неподвижностью солдата, торопились удалить оставшуюся дробь. Продезинфицировав открытые ранки, забинтовав и закутав его безвольное тело в простыню, Дэниел, перекинув его через плечо, отнес больного в ближайшую маленькую палату.
      Несмотря на проведенный в штаб-квартире вечер и длительную работу ночью, Шошанна долго не могла заснуть, думая о поцелуе, совершенно отличавшемся от всех тех, которые запомнились. Соседские мальчишки, время от времени прижимавшие ее где-нибудь в уголке, были неопытны. Если бы Чарльз Стюарт Гленденнинг стоял на собственных ногах и был здоров, их объятие могло бы быть таким же тесным и страстным, как объятие Фебы и Дэниела, которое она видела.
      Да, но Феба и Дэниел любят друг друга, а она совершенно не знает этого солдата. Шошанна застонала вслух, охваченная стыдом, – как ужасно она вела себя с абсолютно незнакомым человеком! Может, ей удастся убедить его, если такая встреча повторится снова – эта мысль опять заставила ее вздрогнуть, – что поступила так из простого сочувствия, отвлекая его от боли. Может быть, и на самом деле она по этой причине так реагировала на него, вертелось в ее голове оправдание, но через минуту девушка уже бранила себя за лицемерие.
      – Шошанна… не спишь… что-нибудь случилось? – поворачиваясь, пробормотала Феба.
      – Нет, ничего, спи.
      Через некоторое время она заснула. Все рабочие часы на следующее утро и даже днем она провела в большой палате, избегая объекта своих размышлений еще и потому, что очень хотела встречи.
      Ближе к вечеру Эли сунул ей в руки поднос с лекарствами.
      – Там список, кому что давать.
      Шошанна посмотрела на список с сильно бьющимся сердцем: в нем были имена всех мужчин, лежащих в больших и маленьких палатах.
      Оставив маленькую палату напоследок и зайдя в нее, увидела, что все страхи напрасны – Чарльз Стюарт Гленденнинг крепко спал, лежа на животе, с повернутым к окну лицом и со свесившейся с кровати рукой. Она раздавала лекарства всем солдатам, поддразнивая и отпуская шуточки, взбила подушку в одном месте, поправила повязку в другом, расправила постельное белье на кроватях.
      Чарльз Стюарт Гленденнинг продолжал спать.
      – Ему было очень плохо? – шепотом спросила она у соседа по кровати.
      – Если верить тому, что он говорил, – прошептал тот в ответ, – а выражался он очень образным языком, ему уже никогда не придется сидеть нормально. У этого мальчика хороший запас ругательных слов.
      Шошанна наклонилась над спящим солдатом с улыбкой на губах, вспомнив его «хороший запас ругательных слов».
      – Я сплю, – раздался голос рядового Гленденнинга, – но еще не умер. Ко мне подошла женщина, ангельская медсестра, пахнет жасмином. Вопрос в том, какое из милых созданий наклонилось сейчас надо мной – золотистая богиня или черноволосая фея?
      Ясно: золотистая богиня – Лайза, а черноволосой феей может быть только Феба. Эти слова, вызвавшие внезапный приступ боли, напомнили ей, что ей не следует забывать, укоряла себя Шошанна. Ему даже не пришло в голову назвать или описать ее!
      – Ни та и ни другая, – ответила она сухим бесстрастным голосом. – А наклонилась над вами обыкновенная коричневая военнослужащая, которую вы прошлой ночью даже не признали за женщину.
      Шошанна готова была откусить себе язык, когда вырвались эти слова. Ей хотелось просто напомнить ему о конфликте, произошедшем между ними прошлой ночью, но не подумала, что это может послужить ему напоминанием о ночном поцелуе. И, кроме того, нечаянно выдала свою горечь.
      Феба была для нее дороже всех в мире, любит она и Лайзу, но неужели же обречена прожить всю жизнь в тени их красоты? Что сказал даже тот презренный мистер Фултон Крейн во время их первой встречи? «Конечно, хозяйка даже близко не такая привлекательная, как служанка». Это, должно быть, причинило ей острую боль, иначе почему она все еще помнила об этом?
      Рядовому Гленденнингу удалось приподнять себя и стать на колени. Несмотря на свою фланелевую ночную рубашку и перебинтованный зад, он изящно поклонился ей.
      – Если в приступе скромности я сомневался в этом, поняв, что незнакомая леди видит части моего тела, не предназначенные для обзора любой леди, тогда примите мои искренние извинения, мадам. Вы не только выглядели очень женственно в платье, которое было на вас надето прошлой ночью – мне понравился его цвет, мисс Шошанна, так гармонирующий с вашими каштановыми волосами и живыми карими глазами, – но и явились единственной женщиной, повергнувшей меня своим поцелуем в бессознательное состояние.
      Редко красневшая Шошанна залилась румянцем от смущения.
      – Сладкая лесть, не про нашу честь, – ответила она, пытаясь съязвить. – Два стакана рома и пара хирургических щипцов, вытаскивающих дробь из вашей… из вас, – очень сильнодействующее сочетание.
      – В том, что вы говорите, что-то есть, – согласился юноша задумчиво, – но остаюсь при своем мнении. До тех пор, пока… – он с надеждой посмотрел на нее. – Вам не хотелось бы проверить? – И так как Шошанна недоуменно уставилась на него, солдат из Вирджинии мило предложил: – Давайте поцелуемся еще раз. Если я не потеряю сознание, значит виной всему был ром и дробь.
      – Наверное, – на этот раз ей нетрудно было ответить колко, – вопрос навсегда останется открытым.
      Он улыбнулся ей, прежде чем упасть животом на подушки, и Шошанна молча повернулась, чтобы уйти.
      – О, мисс Шошанна, я бы не выиграл спор, если бы был на вашем месте.
      Когда он заговорил с ней, она остановилась, не поворачиваясь. Напряженно выслушав его реплику, снова двинулась к двери.
      – Мисс Шошанна, – донесся до нее мягкий убедительный голос, и она непроизвольно повернулась к кровати.
      – Не коричневая военнослужащая, – категорически изрек он. – Никогда не называйте себя так. Ваш цвет… ореховый; да, похожий на мильтоновский «пикантный орехово-коричневый эль». Пикантная и орехово-коричневая, вот вы какая.
      Он заложил руки за шею и, повернув голову на подушке, улыбнулся. Это была такая заразительная улыбка, что она непроизвольно ответила на нее. Было что-то дьявольски-дерзкое и в его улыбке, и в сияющих зеленых глазах. Глядя на красные волосы и ястребиный нос, нельзя было назвать его красивым, но что-то в нем притягивало, и это чувство было новым для нее.
      «Он заставляет меня чувствовать себя женщиной, вот в чем его волшебство», – интуитивно поняла Шошанна. И она не пошла, а побежала к дверям палаты, спасаясь бегством от себя и от того, что могло бы оказаться опасным потворством ее желаниям.

      О солдате из Вирджинии много говорили этим вечером в Грейс-Холле во время ужина.
      – У него смешное произношение, не похожее на говор южан.
      – Он сказал, что провел три года в Оксфорде, – пояснил Эли, – и приехал вступать в армию прямо из Англии.
      – Ах, так вот почему… – начала Шошанна, но, смутившись, резко оборвала себя.
      – Что почему?
      – Да так, ничего особенного, – ответила она небрежно. – Цитировал Мильтона, что нехарактерно для рядовых солдат. – И про себя повторила: «Пикантная и орехово-коричневая, вот вы какая».
      – Никак не пойму его, – сказала Лайза. – Солдаты говорят, что у него такой набор ругательств, которых никто никогда раньше не слышал, что не гармонирует с его пуританскими чертами.
      – Пуританскими чертами?! – насмешливо воскликнули все вместе.
      – Понимаю, звучит необычно, – запротестовала Лайза, – но он точно придерживается строгих нравов. Утром, когда я поправляла его постель, казался очень дружелюбным, но и очень любопытным также; задавал самые разные вопросы, – она недовольно поежилась, – например, сколько живу здесь, когда потеряла мужа. А днем, увидев меня с Гленниз на руках, счел само собой разумеющимся, что это моя дочь, хотя нетрудно было сообразить, что не может быть ребенка младенческого возраста от мужа, погибшего более двух лет назад. Когда же принесла ему завтрак, обращался со мной так, что любой человек мог бы подумать – это и есть муж, которого предали. Считаю, что кто-то просветил его, потому что к обеду он снова стал милым и вежливым, но опять задавал чертовски дерзкие вопросы.
      – Хочешь, Лайза, поговорю с ним относительно его манеры поведения?
      – Эли, если не смогу справиться с одним-единственным рядовым, чья задница полна дроби, мне придется закрывать госпиталь. Но, однако, в нем есть что-то привлекательное. У меня такое ощущение, что это не праздное любопытство. Хотелось бы выяснить, что он из себя представляет.
      – Мне такие нравятся, – решительно объявила Феба. – Они глубже, чем кажутся на первый взгляд, скрывая за легкомысленным поведением свои чувства.
      – Ну и оригинал, – усмехаясь, сказал Эли. – Вирджинец в Пенсильванском полку…
      – Это и мой полк тоже, – сообщил им Дэниел. – Полюбопытствовал, как его туда угораздило, и вот что услышал: «Это произошло так, Дэниел. Собираясь поступить на военную службу, направился туда, где мог, как мне сказали, найти кавалерийский отряд из Вирджинии. И вот еду на своей жалкой старой кляче и жую цыплячью ножку, как вдруг перед моей лошадью возникает высокий, тощий – кожа да кости – бородатый парень и говорит мне: «Есть у тебя лишняя такая же ножка? Меняемся на ром?» А у меня оказалось целых два цыпленка и полная фляжка бренди, все это предусмотрительно захватил в гостинице. Поэтому, естественно, дал этому парню ножку и гузку, не потребовав взамен ром, после чего тот заявил, что не встречал в своей жизни ни единого вирджинца, достойного даже плевка, но моя особа, вероятнее всего, исключение. Тогда я объявил, что никогда не встречал пенсильванца, за которого разрешил бы сестре выйти замуж, но если бы у меня была незамужняя, сделал бы, наверно, исключение тоже. Итак, слово за слово, мы подошли к его друзьям, которые объединили весь свой ром с моим бренди. Без сожаления выложил то, что осталось от цыплят, и кусок сыра, и когда проснулся на следующее утро, двум моим друзьям пришлось поддерживать меня с обеих сторон, чтобы прямо стоял на побудке. Оказывается, я не только смешал бренди и ром, но и вступил в Пенсильванский полк, который отнесся ко мне с настоящим почтением, потому что, обменяв свою хромую лошадь на мешок муки и три захваченных у британцев фляги, за которые просили пятнадцать тысяч американских долларов, я сразил всех своими коммерческими способностями, и нам понадобилось четыре дня, чтобы опустошить этот мешок и фляги. Вы, янки, не такая уж плохая компания, Дэниел», – подвел он итог. – Дэниел закончил рассказ под взрывы смеха. – «Особенно пенсильванцы, но когда речь идет о женщинах, предпочтительно взять ее из Нью-Джерси». Эли обвел взглядом сидящих за столом.
      – Из Нью-Джерси, говоришь? Интересно, – сказал он лукаво. – Догадываюсь, что это решение принято им из-за одной из наших женщин.
      – Не из-за меня, – смеясь, сказала Лайза.
      – И не из-за меня, – улыбаясь, повторила Феба. А я здесь при чем? – пробормотала Шошанна, наклонив покрасневшее лицо над тарелкой.
      Все остальные обменялись многозначительными взглядами и резко сменили тему разговора.
      На следующий день Лайза меняла белье в палате, когда туда вошла Феба с Джей-Джеем на руках. Все солдаты, его старые друзья, зазывали мальчика к себе, а вирджинец дружелюбно обратился к Лайзе, сортирующей кучу белья для прачечной возле него:
      – Какой хороший мальчуган. Кому… – внезапно нахмурился, затем проглотил подступивший к горлу комок. – Не думал, что те двое замужем. Кому, – постарался, чтобы вопрос прозвучал небрежно, – он принадлежит?
      – Мне, – сказала Лайза многозначительно. – Феба не замужем. – Она лукаво посмотрела на него. – Шошанна – тоже.
      Она думала, что ему хотелось услышать именно это заверение, и удивилась, когда он, широко открыв глаза, сел, закричав от боли, прикоснувшись задом к кровати, и спросил прерывающимся голосом:
      – Вы… вы с мужем имеете совместного ребенка?
      – Рядовой Гленденнинг, – раздраженно отрезала Лайза, – какой ненормальный интерес вы проявляете к моему прошлому, или вас беспокоит моя нравственность? Уверяю, Джей-Джей родился в браке с моим законным мужем. Вас удовлетворило мое заявление, или вам бы хотелось взглянуть на мое брачное свидетельство?
      – Очень хотелось бы взглянуть, но сомневаюсь, что вы покажете его мне или кому-либо еще, миссис Микэ, – ответил солдат, сделав ударение на имени. Лайза побледнела, затем покраснела, ее бросало то в жар, то в холод. Казалось, что ему каким-то образом известно о ней все. Или, если не все – вспомнилась его удивленная реакция на Джей-Джея и Гленниз, – то он наверняка знает, что она не миссис Микэ.
      Может, рассказать Эли? Может ли он… о Боже! Может ли оказаться шпионом?
      Вряд ли. По ее мнению, вирджинец слишком честен и откровенен, чтобы быть хорошим шпионом, но на этой войне случаются странные вещи, – она подумала о Крейг, – и если есть хоть небольшая вероятность…
      Как всегда, Лайза направилась со своими вопросами к Эли, и вскоре после этого разговора рядового Гленденнинга подняли с постели и привели на собственных ногах в маленький кабинет доктора в сопровождении Дэниела, на которого он мог в любую минуту опереться. Затем Дэниел, как договорились заранее, удалился, закрыв за собой дверь, и Эли остался наедине с солдатом.
      – Не предлагаю вам сесть, рядовой Гленденнинг.
      – Зовите меня Чарли. Вы правы, лучше постою.
      – Чарли, разрешите сразу перейти к делу. Почему вы так интересуетесь миссис Микэ?
      – Знаю, что она не миссис Микэ.
      Лицо Эли осталось невозмутимым. Он осторожно подбирал слова.
      – Вопрос не в том, является ли она миссис Микэ или нет, а в том, почему вас это так интересует?
      – Потому что ее муж – мой лучший друг, и он измучен ее поисками.
      – Возможно, поясните?
      – Вы хотите объяснений, как случилось, что рядовой пехотинец стал другом английского лорда? – По выражению лица Эли он понял, что попал в точку. – Да, доктор, я действительно знаю Торна Холлоуэя. Мы вместе останавливались в гостиницах между Нью-Йорком и Нью-Джерси в течение нашего многонедельного блуждания. О Лайзе Холлоуэй ее муж рассказал мне все – как голодающий не может оторваться от еды, так он не мог не говорить о ней. Его заставили вернуться в Нью-Йорк, потому что, хотя его уволили из армии, не могли лишить британского происхождения. Не считаю этого человека своим врагом, что бы ни происходило между нашими странами, и мне кажется неправильным, когда жена по собственному желанию находится здесь, а муж там.