10.

Никаких неожиданностей не предвиделось. Павел находился на съемках, и Тая ему дважды звонила. Он сказал, что придет не раньше шести-семи вечера. Таисия похныкала по телефону, ей не с кем прорепетировать финал пьесы, а это для нее очень важно, так как завтра показ художественному совету.

— Лапулечка моя, но я ничего не могу поделать. Приеду и клянусь, будем репетировать до утра.

— Ладно, потерплю.

Теперь она не сомневалась в том, что раньше пяти его не будет, и они с сестрой успеют решить все вопросы. В аэропорт Таисия не поехала. Она дала Ляле адрес Павла и ждала ее на квартире, хорошо подготовившись к встрече.

Самолет прибыл вовремя. В два часа дня Ольга звонила в дверь квартиры.

Сестры встретились после полугодовой разлуки. Тут все было — и радость, и слезы, и объятия. Трогательная сцена, слов нет.

Теперь они могли разглядеть друг друга. Да, они были чертовски похожи, но сравнивать их тем не менее было бы глупо. Ляля — королева. Да еще это норковое манто, в котором она приехала. Впрочем, на нее и мешковину надень, она останется королевой. Как бы Таисия ни старалась, но до сестры ей не дотянуться.

Она могла лишь изображать ее величество, но оставаться актрисой. Ляле ничего играть не требовалось, ей все подарила природа.

— Очень рада видеть вас, госпожа Шверник. — Тая сделала реверанс.

— Скажи мне, малыш, что тебе во мне не нравится? Только не ври, я же по глазам вижу.

Вопрос Ляли немного смутил сестру.

— Твои новые духи. Я привыкла к тем. А эти какие-то чужие.

— Хорошо. Ты позволишь мне принять душ с дороги? Запах исчезнет. Они не такие ядовитые.

— Я все приготовлю. Полотенце, халат и духи. Раздевайся.

Тая помогла сестре раздеться и проводила ее в комнату.

— Милая квартирка. Но здесь стоит мужской запах. Кто он?

— Музыкант, продюсер. Но об этом потом. У тебя, как я догадываюсь, целая вилла?

— В Бревеле. Очень уютное местечко на берегу моря. Километрах в десяти к югу от Стокгольма. Дом, четырнадцать комнат, три гектара земли. Одним словом, жить можно.

— Может быть, тебе и картины уже не нужны?

— И такие мысли в голову приходили, не буду скрывать. Но они еще нужны моему мужу. Я чувствую, что он чего-то ждет. Очень важного и, возможно, главного события в своей жизни. От женщины трудно что-либо скрыть, я вижу его состояние. А теперь, когда у него молодая жена, он донимает, что содержать ее будет недешево. Он ведь не богат. По их меркам, разумеется.

— Ты уверена, что он ждет?

— Тут все очень просто. Он мне сказал, что через полгода мы переедем жить на юг Франции, где он уже присмотрел небольшую виллу у берега моря и яхточку. Я сопоставила цену его радужных планов с состоянием его счетов. Ему не хватает на подобное удовольствие как минимум миллионов пять долларов, даже если он продаст свой дом с участком. 1де же пенсионер может взять такие деньги?

— Логично. Ты прекрасно разбираешься в мужчинах, и я тебе верю. А теперь иди в ванную, а я накрою на стол.

Через двадцать минут Ляля вышла, укатываясь от смеха.

— Господи! Это же мужской халат! А я приехала без вещей. Ты же мне так велела.

— Мужской халат можно пережить. А вещи тебя могли бы задержать в аэропорту. Таможня и все такое прочее, а так ты прошла зеленым коридором. Я не хотела, чтобы тебя кто-нибудь увидел или заметил. Ты слишком яркая особа. За тобой могли установить наблюдение.

— За мной?

Тая провела сестру на кухню и усадила за стол.

— Давай выпьем. — Она разлила вино в фужеры, и сестры выпили за встречу.

— Расскажи мне, малыш, спокойно, что здесь у тебя не получается.

— То, что тебя подозревают в убийствах. Конечно, если даже тебя арестуют, то вынуждены будут отпустить. Ты теперь гражданка Швеции, и у тебя железное алиби. Ты прикрыта со всех сторон. Но подставила тебя я.

— Как подставила? — У Ляли полезли брови вверх.

— Пять убийств, моя дорогая, не могут не оставлять следов. На меня вышли сыскари, и я показала им твое письмо, где ты вызываешь меня в Москву. Это и стало моим прикрытием. Иначе я сидела бы уже за решеткой, пока ты празднуешь свою свадьбу на вилле из четырнадцати комнат. Мне, как всегда, досталась самая грязная работа и за меньшую долю. Так всю жизнь происходило между нами. Но дело не в этом. Я знала, на что шла и не жалею. Но вопросы самообороны — мое личное дело. Я сама составляла планы и осуществляла их. Но под твоим прикрытием. И это не моя идея. Сыщики сами на тебя вышли, а не на меня. Ты засветилась в Питере в отеле «Астория». С этого все и началось. Начали искать тебя. Я же знала, что ты в безопасности и у тебя алиби. Пусть ищут. Во всяком случае, мне не мешали. Только это и спасло меня от ареста.

— Девочка моя, что же ты делаешь? Ты вызвала меня в Москву, чтобы сдать правосудию? Тая рассмеялась.

— Надо же! И придет такое в голову!

— Но как же мне понимать тебя?

— Давай еще выпьем, и я тебе открою твои заспанные глазки на суть вещей.

Пока ты вела светский образ жизни, я тут прошла все девять кругов ада.

Они выпили, но лицо Ольги не повеселело. Она находилась в полной растерянности.

— Скажи мне сестричка, зачем ты меня вызвала?

— Чтобы тебя реабилитировать и поставить следствие в тупик. Шесть карточек у меня. Осталась последняя. Она будет в моих руках через три-пять дней. Настало время смыть с тебя кровь тех пяти жертв, но без тебя я сделать этого не смогу.

— Каким образом?

— Ты приедешь в гостиницу «Белград», подойдешь к портье и спросишь у него обо мне. Он скажет, что я вышла. Сядешь в холле у всех на виду и просидишь ровно десять минут. Портье тут же позвонит на Петровку. Им ехать минут пятнадцать, если они приделают крылья к своим машинам. И возможно, вход уже перекроют охранники отеля. Он только один. Ты опять подойдешь к портье и скажешь ему, что все же поднимешься наверх и проверишь номер. За тобой никто не пойдет. Они будут знать, что ты уже никуда не денешься, а сами брать тебя не рискнут. Вооруженных, особо опасных преступников хватают спецподразделения в бронежилетах. Рисковать никто не станет. Ты поднимешься на третий этаж, пройдешь в конец левого коридора, откроешь служебную дверь этим ключом. — Тая показала сестре ключ и положила на стол. — Сядешь в грузовой лифт, спустишься вниз, выйдешь во двор, где будет стоять твоя машина. В бардачке лежит твой российский паспорт и права. Так, на всякий случай. Едешь в аэропорт, садишься в самолет и улетаешь. У тебя есть обратный билет?

— Талон. С этим талоном на бронь я могу сесть на любой рейс, но на свободное место. Что-то вроде общего вагона. Минимум удобств, но можно улететь любым рейсом в любой день.

— Отлично. У тебя золотая голова.

— Ну а в чем же заключается реабилитация?

— Да в том, что в тот момент, когда ты будешь разговаривать с портье, в этой квартире произойдет убийство последней жертвы из того же самого оружия, которым были убиты все остальные жертвы. Отсюда до «Белграда» час езды. Следствие упрется в тупик.

— А ты? Они подумают на тебя?

— Когда ты стреляла в мертвого адвоката на даче, я сидела в машине с детективом. Обвинить меня в убийстве практически невозможно. Тогда ты мне сделала алиби. Долг платежом красен.

— Какие между нами могут быть долги? Мы родные сестры, мы одно целое и неделимое. Нас ждет большое будущее. Я устала жить в зависимости и унижениях. А ты больше не будешь заживо гнить в трущобах Азова. Теперь я убедилась, что вместе мы огромная сила, способная перевернуть мир.

— Покойный Гортинский тоже считал, что с его гениальным умом и верными друзьями ничего не стоит перевернуть мир.

— Как покойный? Почему? Он же абсолютно безвреден…

— Это не я, Лялечка. Гортинского я трогать не собиралась. Он сам сбежал от страха. Уехал на свой любимый лыжный курорт в Альпы и попал под снежную лавину.

Погибло двенадцать человек. В «Литературной газете» дали крошечный некролог, а по телевидению даже слова не сказали. Гортинский умер как личность задолго до своей физической смерти. На книжном развале лежат десятки новых Гортинских, которым тоже скоро придется отправиться на свалку.

На глаза Ляли накатились слезы.

— Он не такой, как все. Таких нет и не будет. Ты его просто не знала. Это был единственный мужчина, с которым я смогла бы прожить всю жизнь. Но судьба мне определила другую дорогу. Какая глупая смерть.

— Смерть не бывает ни умной, ни глупой. Это данность, и с этим надо свыкнуться. Ладно, утри слезы и расскажи мне о Швеции.

— Тихий рай по сравнению с Россией.

— И это все?

— А что еще?

— Ты была в банке, от которого у нас карточки?

— Да. Вход свободный. В зал индивидуальных сейфов можно пройти по карточке-коду. Дело об ограблении давно уже забыто. Но место, куда отвезли картины, я так и не нашла.

— Ничего. Я его найду. Хотела выбить показания у последней жертвы, и, думаю, мне это удалось бы с помощью некоторых медицинских средств, но подфартило совершенно случайно с той стороны, с которой не ждала. Впрочем, это неважно. Твой муж хорошо говорит по-русски?

— Как мы с тобой. Иначе, как бы я смогла заморочить ему голову? Сейчас я тебе покажу наши фотографии. Свадебные и так, на вилле. Жалела, что тебя там не было.

— Не преувеличивай, сестренка. Я не была ни на одной из трех твоих свадеб, и ты не сожалела об этом.

— Что ты себя накручиваешь?

— Не обращай внимания. Сама знаешь, сколько всего я здесь пережила.

Фотографии лишь усугубили переживания. Видеть радостные счастливые лица, хуже, чем трупы в крови. Впрочем, кровь врачей не пугает, да и видом трупа их не удивишь, а вот когда тебя уже тошнит от жизни, вид счастливого человека может довести до истерики.

Они прошли в спальню. Тая предложила сестре немного поспать после тяжелой дороги.

— Ладно. Сейчас выпьем еще по стаканчику, и спи. — Она ушла на кухню и вернулась с вином.

— Кстати, хотела тебя спросить, — беря в руки фужер, улыбнулась Ляля. — Где ты взяла это вино?

— В том самом кафе, где ты его пила с адвокатом. На бутылке штамп стоит. Я же помню, что оно тебе нравится.

— Нравится. Но разве я тебе об этом говорила?

— Ты все уже забыла. Они выпили.

— Боже мой, какая слабость. Я сейчас провалюсь в сон, — ставя бокал на тумбочку, тихо прошептала Ляля. — Даже язык вяжет.

— Да-да, я знаю. Это очень хорошее зелье.

— Зелье?

— Успокаивает и делает человека беспомощным. Правильно? Ты уже ответить не можешь. Ни руки, ни ноги не слушаются.

Ляля повалилась на кровать.

— Но голова соображает хорошо. Ты же все понимаешь, что я говорю.

Ляля слышала, но не понимала. Сестра несла какую-то околесицу. Тая потянулась к стене и выдернула кинжал из ножен. Замахнувшись, она посчитала:

— Один, два, три!

Но ничего не получилось. Сил не хватало. Сердце командовало мышцами, а не голова.

Тая вонзила кинжал в ножны, ушла в другую комнату и вернулась с револьвером.

Все, что могла сделать беспомощная Ольга, это плакать. Она все уже поняла.

Им никогда не стать счастливыми обеим. Или одной, или другой. Судьба склонила голову на плечо Таисии.

— Раз, два, три. — Тая закрыла глаза, и раздался выстрел.

На звонок в квартиру дверь открыла незнакомая женщина. Паша и двое его музыкантов-телохранителей открыли рты.

— Привет, мальчики. Нечего на меня пялиться. Это я, но в другом обличий.

— Ничего себе маскарад! — произнес один из добровольных охранников. — А глаза?

— Ну все, катись к чертовой бабушке. Мы с Пашей должны работать, я и так вся как на иголках. Наконец Паша и сам пришел в себя.

— Ну все, мальчики, пока. Придете за мной завтра в десять утра. Я обещал Инге поработать с ней. У нее завтра ответственный день.

Назаров вошел в квартиру и захлопнул за собой дверь. Снимая пальто, он не сводил с девушки глаз.

— Ну а зачем все это? Блондинкой тебе лучше.

— Как ты не можешь понять, глаз режиссера по мне уже пристрелялся. Он замылен и уже не видит во мне перемен и моей игры. А когда я выйду в новом виде, то на меня и смотреть будут по-новому и роль прозвучит иначе.

— Остроумно.

— Надеюсь, ты есть не хочешь?

— Съел биг-мак в машине, зная твое нетерпение.

— Ладно. Выпей для храбрости.

Она взяла его за руку, отвела на кухню. На столе стояла бутылка с остатками вина и чистый фужер.

— Ладно. Выпить можно для снятия усталости. Он взял бутылку, налил себе вина и выпил. Они вернулись в комнату.

— Значит, так, — волновалась девушка. — Репетируем финал. Я не могу читать последний монолог над подушкой, мне нужно видеть лицо любимого.

— А, это после того, как он стреляется?

— Ну конечно же, ты сам все помнишь.

— А где же пистолет?

Тая подвела его к письменному столу и выдвинула ящик.

— Вот он лежит.

— Красивая игрушка.

Он потянул руку, но она задвинула ящик на место.

— В театре взяла до завтра. Еще наиграешься. Текст помнишь?

— А что там помнить, две фразы.

— Отлично. Говоришь, подходишь к столу, достаешь оружие, приставляешь к виску, нажимаешь курок и падаешь. Но только на спину, чтобы я видела твое лицо.

И умоляю тебя, Пашенька, сделай все по-серьезному. И не расколись, когда будешь изображать мертвого. Все испортишь. Знаешь, чего мне стоит начинать все сначала.

— Ну все, все. Я серьезен, как Смоктуновский в Гамлете.

— Вставай посреди комнаты, а я отойду к двери. Они заняли мизансцены, и Тая начала.

— Не все так просто, Джек! Это не измена. Я по-прежнему люблю тебя. Но ты теперь беден, а Ральф богат. Кто же виноват, что твой отец решил все состояние оставить твоему брату, а не тебе. Я ухожу к нему с болью в сердце.

— Значит, все дело в деньгах? Твоя любовь измеряется долларами? Женщина, которой я отдал свое сердце, уходит к моему родному брату? Вы не люди! Вы мерзопакостные корыстные животные.

Павел подошел к столу, выдвинул ящик, взял револьвер и взвел курок.

— Не смей, Джек! Только не это! — вскрикнула она.

— Мне больше нечего делать на этом свете.

Он приставил пистолет к виску и нажал на спусковой крючок. Прогремел выстрел. Голова Павла качнулась, словно ее пнули ногой, и он свалился на пол.

Минуту Тая стояла на месте и смотрела, как льется кровь по лицу «любимого».

— Ты прав. На этом свете тебе делать нечего. Умничка, Паша! Переиграл Смоктуновского. Такой талант пропадал.

Спектакль закончился, и приходилось возвращаться к обычным делам. Можно бы и поплакать, но некогда.

Два трупа в квартире ее не смущали. Главное, ничего не упустить и соблюдать осторожность.

Она отправилась на кухню, не забыв при этом надеть перчатки. Бокал, из которого пила Ляля, присоединился на столе к Пашиному бокалу.

Действовала Таисия методично, не торопясь. Даже труп сестры не забыла обрызгать знаменитыми духами.

Через полчаса она уходила из дома в норковой шубке сестры и с ее сумочкой.

Красные «жигули» так и остались стоять под окнами. Красотка поймала себе такси.

Степан Марецкий пожал плечами и глянул на стоящих в дверях музыкантов.

— И что? — хрипло спросил он. Голос майор сорвал раньше, теперь мог только хрипеть.

— Да ничего. Я же говорю, дверь мы открыли своими ключами. Ровно в десять, как договорились. На звонок никто не отвечал. Ну мы сами вошли. А тут такая сцена.

Кроме экспертов и Сухорукова присутствовали Журавлев и Настя. Марецкий сам их вызвал.

— Что скажете, Виктор Николасвич? — обратился он к врачу.

— Много могу сказать. Оба умерли примерно в одно и тоже время. Где-то в районе шести вечера…

— Мы привезли его домой в пять, — перебил музыкант, — дверь нам открыла та женщина, что лежит на кровати. Мы обалдели. Очень похожа на Ингу, но темненькая. Ну мы и купились.

— Ладно, помолчи пока. Продолжайте, Виктор Николасвич, — прохрипел Марецкий.

— Знаешь что, Степа, делай со мной что хочешь, но могу дать голову на отсечение, что этот парень сам застрелился. Ну невозможно с такой точностью воспроизвести инсценировку. Уверен, что вскрытие покажет, а женщина убита раньше.

— А что с револьвером? — глянул Марецкий на Кораблева.

— "Будьдог" австрийского производства, тридцать девятого года, пятый калибр, барабан на семь патронов. Все простреляны. Таким «Абвер» во время войны снабжал своих агентов женского пола. Легкий, удобный, маленький. Игрушка.

— Игрушка семерых уложила.

Журавлев подал бумагу Марецкому.

— Этот револьвер Ольга Ципканская забрала у предпринимателя Капелина. А это — дарственная его бабке от командования.

— А что ты раньше молчал?

— Не успел. И вряд ли тебе могла помочь эта бумажка без оружия.

Сухарев высыпал содержимое женской сумочки на стол.

— Только руками ничего не трогай, — предупредил Кораблев.

— Я не трогаю. Вот пузырек с ее знаменитыми духами, которыми и в этой квартире все комнаты провоняли. Паспорт, права, кошелек, пудреница, тушь…

— Ты сказал права? — переспросил Марецкий.

— Да ее машина здесь у подъезда стоит, — пояснил Журавлев. — И купил ей «жигули» все тот же Капелин два года назад.

— Сплошные открытия! — хлопнул себя по бедрам Марецкий. — Пристально посмотрев на Вадима, он спросил:

— На фотографии было семь мужчин, а что делать с седьмым? Это тот, что стоял задницей к объективу? Может, он и есть убийца? Что скажешь, следопыт?

— Скажу, что седьмая пуля предназначалась для писателя Вениамина Гортинского. Он уехал в Альпы и там погиб под снежной лавиной. Некролог в «Литературке» печатали. Журавлев подал ему журнал «Профиль», развернутый на той странице, где вся компания присутствовала за новогодним столом. — Здесь все, кто пострадал от «Бульдога» и даже парочка лишних.

Марецкий посмотрел на фотографию и скрипнул зубами.

— Послушай, Дед Мороз, может быть, ты не будешь тянуть из меня жилы, а выложишь весь мешок с сюрпризами, как Сухоруков эту чертову сумку. Что у тебя еще есть?

— Нет ничего. Не успел. Сюрпризы кончились.

Майор повернулся к капитану.

— За ее сестрой послали?

— Да, скоро привезут.

— Я умываю руки, — шепнул Журавлев Насте на ухо. — Нам с ней встречаться еще рано, а ты поддержи подругу в трудную минуту и до гостиницы проводи. С нее надо взять подписку о невыезде.

Настя в ответ только вздохнула.

Вадим незаметно выскользнул из квартиры.

Спустя минут пятнадцать двое милиционеров привезли из гостиницы Таю.

Увидев мертвую сестру, которая стала похожей на восковую куклу, Тая упала в обморок. Обхаживали ее и успокаивали полчаса. А музыканты шепнули на ухо Марецкому, что это и есть та Инга, с которой встречался Павел. После нашатыря и валерьянки, Марецкий принялся за допрос. Плевать он хотел на состояние поверженной в шок женщины.

— Вы знали Павла Назарова? Тая кивнула головой.

— И ваша сестра его знала?

— Думаю, что да.

— Что значит «думаю»?

— Ляля попросила меня познакомиться с ним.

— Значит, вы виделись с ней?

— Нет. Она позвонила мне, но предупредила, чтобы я вам ни о чем не рассказывала. Ляля сказала: "Ты приехала помогать мне или вредить? Зачем ты спуталась с сыщиками? Запри рот на замок и делай теперь то, что я тебе скажу.

Спустись вниз через служебный вход, ключ у тебя под ковриком в номере. Во дворе стоит красная машина, «жигули». Дверцы открыты. Сядешь в машину, найдешь в отделении для перчаток телефон. Сиди и жди моего звонка". Я спросила, почему мы не можем встретиться, на что она ответила: «Ты сама все испортила. Кто тебя просил обращаться к ментам? Теперь за тобой следят. Они хотят выйти на меня.» — Еще немного похлюпав, Тая продолжала. — Потом она мне звонила только на мобильный телефон и давала инструкции. Так я должна была устроить столкновение машин, чтобы познакомиться с Пашей. И мы действительно познакомились. Он мне даже понравился. И я ему. Спросите у ребят. — Она кивнула на музыкантов. — Мы начали встречаться. Я даже как-то духом воспрянула. А вчера она мне позвонила и приказала выйти к машине во двор и положить в бардачок ключи от его квартиры. Я ничего плохого не подозревала.

— Откуда у вас ключи от его квартиры?

— Да при мне ей Пашка отдал их, — влез в разговор один из музыкантов. — В том плане, мол, езжай ко мне домой и приготовь к вечеру чего-нибудь вкусненького, а я вина привезу. Она ему, точно, очень приглянулась. И про аварию не врет. Нам Пашка рассказывал, как они познакомились.

— А сегодня я все утро ждала Пашиного звонка. Он так и не позвонил. Я звоню, никто не снимает трубку.

— Вчера вы с ним виделись?

— Нет. Мы договаривались на вечер. Но телефон молчал.

— Значит, весь вчерашний вечер вы просидели в гостинице?

— Да. И никуда не отлучалась. Только в магазин за хлебом. А потом в буфет кофе пить.

Настя очень внимательно слушала Таисию. Та настолько была убедительной, что не верить ей просто нельзя. Но все, что она здесь городила, была сплошная ложь.

Журавлев мог спокойно действовать. Пока Таисия находилась под надзором Марецкого и Насти, у него развязаны руки.

Поход по местам боевой славы ни к чему не привел. Квартира на Киевском вокзале была пуста, полы помыты, пыль стерта, шкафы вычищены. Ни вещей, ни запаха.

В ракушке возле отеля сумки не оказалось. Он не стал заходить в кафе и спрашивать у бармена, кто и когда покупал бутылку «бужеле», стоящую на кухонном столе в квартире Назарова. Ответ он знал. А Марецкий пусть сам себе ломает голову.

Не солоно хлебавши, он приехал в офис. Метлицкий скучал в одиночестве.

— Куда вы все запропастились?

— Скоро узнаешь. Скажи, Женя, как мне по-быстрому оформить визу в Швецию? В один-два дня.

— Купить в турфирме горящую путевку. Только в хорошей фирме. Они тебе за день визу сделают. Но за все придется платить.

— А как мне полететь туда любым самолетом?

— Любым не получится. Аэрофлот, то есть наши самолеты, сажает согласно наличию билетов с местами. А на шведской авиакомпании это реально. Покупаешь посадочный талон за место в бизнес-классе. Люкс, одним словом. По верхней цене.

Зато вылетаешь, когда хочешь, любым самолетом. Но не рассчитывай уже на люкс.

Посадят, где есть места. Будут в турклассе, значит, там полетишь. Но сейчас самолеты летают полупустые, не сезон, так что с местами проблем не будет.

— Понял. Увидимся вечером. Я помчался в турфирму. Вечером они увиделись.

— Мы проиграли, Дик, — констатировала Настя. — Сидим в дерьме по самые уши.

Девка чиста, как свежевыпавший снег. С нее Марецкий даже подписку о невыезде взять не смог. Оснований нет. Не подкопаешься ни с какого боку. Святоша!

Упустили момент. Могли ее взять, когда все, что надо, на руках имели. Нет. Тебе эксперименты понадобились. В кошки-мышки решил поиграть. Доигрались. Теперь всех собак повесят на Ольгу Ципканскую, которую пристрелил Назаров, а Таичка ускользнет в неизвестном направлении. Ее сегодня же не будет в гостинице. И хрен ты ее за руку цапнешь и остановишь. Пощечину получишь, и она тебе же хулиганку пришьет. И будет права.

— Искать ее не имеет смысла. Ее надо ждать.

— Где?

— В Шереметьево. Полетит она в Швецию дней через пять.

— И даже срок знаешь?

— А чего тут знать. После смерти Назарова карточка дня три или пять будет идти на адрес, о котором мы так и не сумели ничего узнать. Получив все семь штук, она их на стенку в рамки своей азовской квартиры вешать не будет. Картины в Стокгольме, а не в Азове.

— И что ты ей сделаешь в аэропорту?

— Ничего. Предложу поделить куш пополам. У меня есть на то основания. И ей ничего не останется делать, как только убить меня. Шесть человек укокошила, на седьмом завалится.

— Ага! Хочешь подставить себя как приманку?

— Ну, со мной ей будет непросто сладить.

— Ничего. К Пелевину «скорая помощь» приезжала, а к тебе пожарные приедут и загасят твой пыл серной кислотой.

Доселе молчавший Метлицкий рассмеялся.

— Представляю себе картину, как Журавлев по асфальту размазывается. А ведь Настя права. Тася и такое отчебучить может. За ней не заржавеет. И учти, Дик, она еще может потребовать, чтобы тебя с самолета ссадили на высоте девяти тысяч метров. Теперь ей прятаться не от кого, оружие она с собой не повезет, паспорт и билет в порядке. А банковские карточки в сумочке — так это законом не возбраняется. Чем ты на нее давить-то будешь?