Глава пятая

ПОБЕГ

Мы вышли из темного леса на пустынный берег. Вода казалась холодной и мертвой в лунном свете. Только бы Моргана перенесла ужасы этой ночи, только бы устоял ее дух. Мне самому было страшно. Моргану била сильная дрожь. Она в ужасе прислушивалась к шорохам, глаза ее бегали.

— Кто-то идет по берегу, — хрипло шепнула она мне.

Эта была высокая худая фигура, медленно бредущая вдоль воды. Подавив первый приступ паники, я узнал идущего, так как часто видел его на берегу по ночам. Это был Кулик; мы звали его так за привычку в одиночестве бродить по берегу, и за свист, который он временами издавал. Других звуков никто от него не слышал.

Ему когда-то вырвали язык и отрезали уши, и он не мог с тех пор ни слышать, ни разговаривать. Он попал на «Великого Змея» — корабль Рагнара — во время похода по Луаре. А так как он был на диво силен, его посадили на весла на обратном пути. Но у пленника оказался упрямый характер, а у Рагнара — вспыльчивый нрав. И в конце концов невольнику пришлось влачить жалкое существование калеки, перебивающегося объедками.

Он не представлял для нас опасности, а мог даже и оказаться полезен, и я жестом предложил ему следовать за нами. Он послушался, быстро подойдя к нам.

Найти лодку было не трудно. Обе пленницы спрятались на дне, мы с Китти сели на весла, и я попросил жестом Кулика оттолкнуть ее.

Он столкнул лодку, залез, не встретив возражений, внутрь и стал умело работать кормовым веслом. И мы с Китти вспомнили наши недавние походы. Равномерные сильные удары весел успокаивали меня.

Если бы сейчас подняли тревогу, то залив наполнился бы десятками лодок, и наше путешествие закончилось, едва начавшись. Страшно было подумать об этом. Гораздо веселее было представлять, как утром Хастингс увидит сломанный замок и поймет, что птички упорхнули из клетки.

У нас уже не было выбора. Все или ничего, как угодно будет судьбе.

Наконец, мы добрались до причала и стали готовить наш маленький шняк к отплытию. Я сознавал, что придется потратить много времени. Мы не могли работать без пищи, спать без одеял и драться без оружия. Пробравшись к усадьбе, Китти и я помчались за необходимым снаряжением. Я вынес лук и несколько десятков стрел, пару острог, ножи и свою самую теплую куртку. Затем я осторожно забрал одеяло, топор и оленью шкуру. Китти вышла, нагруженная тремя оленьими шкурами, двумя ведрами и разной мелочью. Ее била мелкая дрожь.

Мои руки сводило от боли, но я греб, не преставая, против поднимающегося прилива. Мы направлялись к невысоким холмам за устьем ручья. Там располагались шалаши лапландцев, недавно прибывших с далеких берегов Балтики, чтобы обменять янтарь, изделия из кости и шкуры на орудия из железа. Их убежища из шкур и веток были черны, и только угли слабо мерцали в пепле, оставшемся от костров. Тишину нарушал лишь шорох прилива да шелест ветра. Но, когда Китти позвала Куолу тихим голосом, занавеска из шкуры, служившая дверью, в одном из шалашей отодвинулась, и приземистые, черноволосые люди с глазами, словно щели, обнаженные по пояс, выскользнули наружу.

— Я говорю от имени великого воина Оге, — сказала им Китти на своем языке. — Его боги повелели ему отправиться в долгое путешествие, и он пришел попросить у вас сушеное мясо, олений жир и сыр. Он возьмет еще несколько шкур и не тронет ни янтарь, ни бивни нарвала. Ему нечем заплатить и нечего дать взамен. Но вы не умрете, если расстанетесь с этими вещами, он же погибнет, если не добудет их. Так что ему придется убить вас, если вы откажете.

Слушатели вздохнули — странный звук средь лунного безмолвия. Затем старик с несколькими волосками вместо бороды ответил:

— Скажи, что мы не будет возражать, но попроси его не обещать заплатить нам за вещи и еду потом. Тогда мы сможем сказать Рагнару, что мы подчинились из страха за свою жизнь.

Китти повернулась к молодому лапландцу, стоявшему поблизости.

— Куола, воин Оге приказывает тебе пойти с нами. Если будет нужно, ты отдашь свою жизнь за него. Передай свою жену своему младшему брату и собирайся побыстрее!

Куола кивнул и обратился к брату:

— Забери ее в свое жилище и докажи свою любовь ко мне, став отцом ее следующего ребенка.

Тем временем Китти положила кусок торфа на горящие угли. Когда он вспыхнул, она переложила его в выдолбленную из камня чашу, наполненную жиром. Этим факелом она осветила изнутри ближайшую хижину, и я смог выбрать все, что хотел. Затем женщины перенесли отобранные вещи к лодке. Кто-то подбросил веток в костер, и при его свете мы закончили погрузку. Куола, в куртке из оленьей шкуры, принес гарпун, моток веревки и длинный железный нож. Последней в лодку залезла Китти, захватив кожаный бурдюк с водой.

Мы оттолкнулись от берега, и в моей памяти навсегда осталась картина — полуобнаженные мужчины и женщины, стоящие вокруг костра. Луна карабкалась все выше и выше в небо, отражаясь в темной воде, и ее холодный свет, словно иней, лежал на земле. В последний раз взметнулись вверх языки костра, и в этой вспышке проступили очертания хижин, олененок, привязанный к колышку, и странные черноволосые люди. Конечно, мы были такими же странными для них. И еще я подумал, что если лопнет терпение наших многочисленных врагов, и они, объединившись, истребят наш народ завоевателей, то лапландцы все равно будут жить на берегу своего холодного моря, строить невысокие хижины и жечь яркие костры.

Начался отлив, который помогал нам, но встречный ветер был против нас. Мы радовались припасам, которых должно было хватить на несколько дней, если погоня не даст нам возможности охотиться. Я не трогал свой оберег — ведь могло показаться, будто я не доверяю судьбе, — но мне было приятно, что он легонько бьет меня в грудь при каждом гребке.

Куола взялся за весло, сев на свободную скамью. Увидев это, Берта решительно заняла место гребца у противоположного борта. Наша скорость увеличилась, хотя ветер продолжал дуть навстречу. Мы поравнялись с гаванью. Но никто не бегал по берегу с факелами, и лодки не разрезали воду бухты. Наше путешествие не походило на вспыхнувший и пропавший язык яркого пламени. Мы, все шестеро, были живы и полны сил.

— Осторожнее, не заденьте веслами за борта. Гребите как можно тише, — скомандовал я спутникам. Повернувшись к Кулику, я приложил палец к губам.

Моргана встала со связки шкур, на которые я ее усадил, и подошла ко мне, грациозная, словно танцующий огонь. На сердце у меня потеплело, и тень смерти, казалось, уже не так леденила душу. Не таким чужим казалось и море, которое могло поглотить нас, не таким ярким стал лунный свет, который осветил бы выброшенные на берег тела.

— Мне нужно что-нибудь делать? — спросила она.

— Нет.

— Если ты погибнешь, Берта своим кинжалом убьет меня, а потом себя. И я буду молить Бога, чтобы Он взял тебя на Небеса.

— Не стоит.

— Ты не хочешь, чтобы мы молились за тебя?

— Нет, я воин Одина.

— Кто он по сравнению с тем, кто правит вечностью?

— Он бог Ветра, Моря и Девяти Рун. — Я помолчал, а затем с усилием выговорил: — И я не хочу, чтобы ты умерла, если можно жить.

Она молчала, я изо всех сил работал веслом. Вскоре мы миновали мыс, и я в последний раз кинул взгляд на гавань.

— Можно подумать, что ты хочешь взять меня с собой в Хель, — наконец сказала она. — Лучше отправимся вместе на Небеса.

— Мы не будет вместе — ведь мы поклоняемся разным богам. Поэтому я хочу, чтобы ты жила. Тогда, возможно, ты вновь сможешь бежать, или же отец освободит тебя. Мне не вынести вида твоего окровавленного тела.

Она преклонила колени в христианской молитве. Мне рассказывали, что христианский Бог слышит даже слабый шепот того, кто обращается к нему. Более того — к нему можно взывать мысленно. Я никогда не верил в это. Но сейчас я был уверен, что ее Бог слышит ее и откликнется на ее жаркую мольбу.

Мне было все равно, если она молилась за Берту, себя или несчастного калеку Кулика. Если она просила за Китти и Куолу, мне тоже не имело смысла вмешиваться. Лапландцы были удивительными людьми, которые могли поладить с любым богом, кроме бога Войны. Но я понял, что Моргана молится и за меня. Она просила христианского Бога сохранить жизнь и благословить оружие воина Одина. Это было все равно, что просить его изменить мою судьбу.

Берег по-прежнему безмолвствовал. Тишину нарушал только плеск весел да невнятный шорох волн. Даже резкие крики ночных птиц не прерывали ночное спокойствие. Неужели никто так и не узнает о том, что мы бросили вызов судьбе? И помимо моей воли из груди у меня вырвался крик:

— Один! Один!

Мы как раз проплывали мимо дома Рагнара. Кто-то зажег факел и вышел из двери. Глаза различили неясный силуэт человека, который быстро потушил свой факел, чтобы можно было смотреть вдаль.

Я попытался представить, что же ему видно. Лунный свет, словно иней, покрывал берег, и небольшие волны лепили постоянно меняющийся узор на воде, а скалы отбрасывали на море длинные тени. Легче было разглядеть белого зайца на снегу в сумерках, или волка, притаившегося в густом лесу, чем низкий силуэт лодки на воде. Может, человек решит, что крик ему приснился. Если это раб, то он не осмелится будить воина из-за такой мелочи. Но рабы не спят так чутко — сон их единственная отрада. Возможно, это был сам Хастингс. Я бы не удивился, если бы его зрение и слух оказались острее, чем у любого другого викинга. Такова уж была его натура — добиваться превосходства во всем.

Мы пересекали залив — призрачная иголка в плаще лунного света. Отсюда течение должно было быстро понести нас в открытое море. Дальше многое зависело от погоды. Однажды это течение помогло спастись от драккаров целому стаду китов. А как-то раз принесло стаю тюленей прямо на гарпуны охотников.

Шло время, и небо начало светлеть перед рассветом.

— Как ты считаешь, Китти, пора искать место для укрытия? — спросил я.

— Ты помнишь соленый ручей, где как-то раз от тебя скрылись выдры? Там, на первый взгляд, негде спрятать лодку, если не знать про крошечную бухту, которую скрывают прибрежные деревья.

Я взглянул на Моргану, и, когда мое пересохшее горло позволило говорить, обратился к ней:

— Лодки, которые погонятся за нами, очень быстры. Мы могли бы оторваться от них только при сильном ветре, но день, похоже, будет ясным и тихим. Поэтому к рассвету мы должны оказаться в укрытии, где останемся до темноты. Укромнее места не найти, но если кто-нибудь из наших преследователей знает о нем, то обязательно заглянет туда. Тогда мы окажемся в ловушке. Но у нас нет выбора.

Моргана пристально посмотрела на меня.

— Что толку в укрытии, если ты вновь издашь свой ужасный крик, когда наши враги будут близко? — спросила она.

— Не стану, если ты перестанешь молиться своему Богу за меня. Молись за свою подругу и всех остальных, если хочешь. Можешь просить для них все, что угодно.

— Ты считаешь, если я прошу своего Бога за тебя, то твой бог рассердится и покарает тебя?

— Нет, но это нечестно.

Она задумалась, глядя на воду, а затем кивнула. То, что было естественным для меня, могло казаться ей странным, но не более, чем все происходящее.

Ее служанка, Берта из народа саксов, продолжала усердно грести. Ее золотистые волосы загадочно блестели в лунном свете, и она напомнила мне богиню Фрейю, которая иногда посещает наш берег в лодке, похожей на эту.

Она живет на острове далеко на востоке, в смертном теле прекрасной девушки, которую избирают среди свободнорожденных. Рабы гребут на ее лодке. Возвращаясь домой, они набирают воду в реке и греют ее в огромном котле. Пока вода не нагреется, они наслаждаются девушкой. Затем купают ее, смывая грязь с божественного тела. После этого рабов умертвляют.

Если бы у Берты был возлюбленный, он бы считал ее тело божественным. Он ласкал бы ее трепетными руками, и она родила бы ему ребенка. Я знал, что тело Морганы божественно. От мысли, что я могу прикоснуться к ней, кружилась голова. Если бы она была Фрейей, а я ее рабом, то я бы не думал о том, что меня убьют. Это было бы справедливо. Человек, испытавший неземное блаженство, не сможет жить дальше.

Я взглянул на Моргану, а затем вверх, на бледнеющую луну. Она ласково освещала принцессу, Берту, Куолу и Кулика. Но странен и холоден был свет, падающий на меня и Китти. Она так непохожа на меня — так почему она здесь, рядом со мной? Ведь ей, невиновной, возможно, уготована смерть, и морские чудовища пожрут ее тело. Если так, то какая же участь ждет меня, по чьей воле происходит все это?

Странные события случились этой ночью. Ни один правитель не мог бы заставить своего подданного свершить такое дело. Его могла поручить только судьба выбранному ею воину. То есть мне. И мое имя — Оге.

Великие боги наблюдают. Они перешептываются и смотрят на землю.

От воды доносились странные звуки. Я раньше никогда не слышал таких. Звезды загадочно мерцали, и ветер издавал горестные стоны. Весла мерно зарывались в воду и взлетали на поверхность. Их бесконечное движение приковывало взор.

На мне словно лежало ужасное проклятие, насланное призрачной луной, зло горящими звездами и колдовским морем. Возможно, оно было сродни безумию, охватившему Роланда в лесу, из-за чего он принялся рубить мечом деревья. Я не мог сопротивляться этому без помощи Китти.

За чудовищными образами — порождением своего воспаленного сознания — я не замечал, что происходит вокруг.

Не сейчас вознаградит меня за безвременную кончину благодарный поцелуй алых губ Морганы. Даже прощальное прикосновение ее уст не принесет покой моей душе, когда она отправится вниз, на берег мертвых, или когда наполнится моя Поминальная Чаша в Вальгалле. Я уведу свою принцессу в лес, и, пока греется вода в огромном железном котле, устрою постель из мягких еловых лап и пушистых шкур.

Меня вывел из оцепенения пронзительный крик чайки. В мутном предутреннем свете все казалось нереальным, и мы потратили много времени, напряженно всматриваясь вперед в поисках нашего укрытия.

Когда мы, наконец, проскользнули в свое убежище, было почти совсем светло. Оставив пятерых спутников в лодке, я взобрался на вершину холма, чтобы взглянуть на море. Я был похож на лису, из безопасного места наблюдающую за потерявшими след гончими. Часто меня охватывал страх, когда какая-нибудь лодка проплывала слишком близко, но никто не смог обнаружить наше убежище, и я всякий раз сдерживал смех.

Несомненно, все лодки, находившиеся в заливе, были снаряжены для охоты за нами. Я любовался кораблем Эгберта, но судно, скорее всего, просто радовалось случаю поспорить с волнами, а Эгберт молился своему христианскому Богу о нашем спасении. И еще я надеялся, что и Гудред, и Рольф, и другие мои товарищи не забыли нашу дружную охоту на клыкастых моржей. Но если они наткнутся на нас, им придется забыть обо всем, что нас связывало, и они убьют нас. Славно быть викингом, но иногда и печально.

Когда люди закончили безуспешные поиски в заливе и отправились дальше, я вернулся на «Игрушку Одина». Четверо спали на дне лодки, прижавшись друг к другу, словно котята. Кулик неподвижно сидел на корме. Я стоял и смотрел на лицо Морганы, румяное, будто у ребенка. Наконец меня одолел сон. Я боялся лечь возле нее, чтобы не разбудить, но мне приснилось, что она рядом. Мой сон прервал голос:

— Оге, проснись! Да вставай же!

В голосе не было тревоги, поэтому я позволил себе возвращаться к действительности медленно. Мне хотелось продлить свои грезы. Но в тот момент, когда я понял, что еще сплю, сон исчез, превратившись в явь. Передо мной была Моргана со странным выражением в глазах, ее рука лежала на моем плече. Увидев, что я открыл глаза, она сразу одернула руку и улыбнулась.

— Тебе снился кошмар, — сказала она.

— Нет, это только сон. И я мечтаю, что он сбудется.

— Ты будешь спать дальше? Уже полдень.

— Нет, давай будить остальных. Надо перекусить.

— Мы уже поели мясо с сыром перед сном. Китти отложила порцию для тебя.

Моргана протянула мне еду и с удовольствием наблюдала, как я ем. Я уже утолил жажду из родника на берегу, поэтому не стал доставать бурдюк с водой.

— Нам надо поговорить, Оге. А поскольку придется разговаривать шепотом, чтобы не разбудить спящих, то ты можешь сесть поближе.

Это было сказано тоном принцессы, но выражение лица у нее было, как у шаловливого ребенка.

— Вряд ли мы разбудим Китти с Куолой. Они словно собаки — спят, когда нечего делать. Но чтобы не проснулась Берта, давай сойдем на берег.

Моргана поднялась и подала мне руку. Если бы я это предвидел, то оставил бы лодку как можно дальше от берега, чтобы мне пришлось нести принцессу на руках и чувствовать, как ее руки обнимают мою шею. Впрочем, тогда бы мы упали в воду, потому что у меня наверняка бы закружилась голова от прикосновения ее тела. Но мне пришлось всего-навсего подать ей руку, и она одним прыжком оказалась на берегу. Затем она самостоятельно взобралась на крутой откос, и мы углубились в густой кустарник, чтобы нас нельзя было заметить с воды. Я не позволил ей остановиться, пока между нами и берегом не оказалась густая зеленая стена. Я легким движением смахнул с ее платья несколько листьев и веточек.

— Если я буду носить это платье все время, оно превратится в нищенские лохмотья, — заметила она. — Как ты знаешь, другого у меня нет, так же как и денег на него. Лучше всего его убрать, чтобы потом одеть для приема у моего жениха, Аэлы, а сейчас я буду носить одежду из оленьих шкур.

— У Китти хранится достаточно шкур, чтобы одеть и тебя, и Берту, и у них очень мягкий мех. Выверните их мехом внутрь и шкура не оцарапает вашу нежную кожу.

— И ничего не поддевать под нее? — промурлыкала он немного удивленно, испытывая детское удовольствие от этой мысли.

— Если носить так, то будет теплее.

— Мы с Бертой уже говорили об этом, пока вы с Китти была на холме. Мы подумали, что если я одену оленьи шкуры и заплету косы, а потом испачкаю лицо и руки ореховым соком, то сойду за дочь Китти. Тогда если мы встретим разбойников, они подумают, что у нас нечего взять и не тронут нас.

— Но они никогда не поверят, что Берта — лапландка.

— Если она тоже переоденется, ты сможешь сказать, что она — твоя жена. В таком виде мы даже не будем похожи на христиан. Это большой стыд и, боюсь, великий грех, но так как мы сделаем это по необходимости, то Бог простит нас.

Моргане он простит все, подумал я.

Я боялся посмотреть ей в глаза, чтобы она не увидела моих глаз и не поняла, как перепутались мысли у меня в голове и как застыло мое сердце. Нет, я не могу взять никакой платы за услуги, только подарок от чистого сердца.

— Лучше всего было бы избежать таких встреч, — сказал я ей. — Но если нас поймают, держись с высоко поднятой головой, скажи им, что ты Моргана Уэльская, и мы останемся в живых как твои слуги. Скажи им, если упадет хоть один волосок с твоей головы, то Родри захватит их и предаст смерти, твой Бог проклянет их души и отправит гореть в вечном пламени. Они, конечно, тоже будут держать тебя в плену, но обращаться с тобой станут гораздо лучше. Вряд ли эти люди окажутся лучше Хастингса, но они будут бояться.

— Хастингс не боится никого и ничего, — сказала она, поразмыслив. — Это правда.

— Если ты им так сильно восхищена, то могла бы остаться.

Она повернулась ко мне и посмотрела в глаза, и смущение ее постепенно превращалось в радость.

— Если разбойники поймают меня, оставят ли они тебя в живых?

Я покачал головой.

Она широко раскрыла глаза, поскольку привыкла мне верить. Я удивился, что она спросила об этом, ведь все и так было ясно.

— Ты храбрее Хастингса.

— Нет, ты ведь и сама говорила иначе. Я боюсь многих вещей. Я боюсь выглядеть глупо перед лицом людей и богов.

— Каких богов?

— Прежде всего, Одина. — Я запнулся и взглянул на нее, подумав, что, возможно, воины Одина больше боятся выглядеть глупо перед лицом христианского Бога.

— Вот это гордость! Ты что-нибудь слышал о Сатане?

— Нет.

— Это Князь демонов. Бог сбросил его с Небес за его необъятную гордыню. И он падал девять дней, прежде, чем попал в Хель.

— Один путешествовал девять дней по дорогам тьмы, чтобы попасть в Хель, и вынес оттуда Девять Рун.