Она смущенно засмеялась:
      - Наверное, это глупо.
      - Ничего глупого тут нет, - сказал я.
      - Не-ет, - протянула она с сомнением в голосе, а затем решительным тоном заявила: - Я накоплю денег и буду учиться.
      Лила на минуту задумалась, оживление ее погасло, и она тихо сказала:
      - Только тогда я буду уже старой. В той книжке сказано, что надо начинать учиться с детских лет.
      - Вы ведь получаете двенадцать с половиной шиллингов?
      - Да, но мама оставляет мне только половину. Последние замешкавшиеся девушки исчезали за дверью фабрики.
      - Мне надо идти.
      Она побежала вслед за подружками и скрылась из виду.
      Я же пошел в свою контору и сел за стол. Глаза бегали по колонкам цифр, но в ушах по-прежнему звенели девичьи голоса; я продолжал слышать их и назавтра, и во все последующие дни, и они словно голос совести определяли каждую мою мысль, каждый мой шаг.
      Под крышами фабрик в широко раскинувшихся промышленных пригородах Мельбурна работало очень много молоденьких девушек. Все они постепенно, шаг за шагом, постигали уроки жизни, пока наконец у них не складывались взгляды, определявшие их поступки. Они выносили свои знания из секретов, поверявшихся шепотом на школьном дворе, из признаний подруги, сидевшей с ними за одной партой, из рассказов, услышанных во время перерыва во дворе фабрики, из встреч с присяжными соблазнителями, поджидающими девушек в своих машинах и в подъездах домов, из захватанных книжек, которые передавались из рук в руки и вели к пропасти.
      Знания, таким путем приобретенные, не просвещали ум, не поощряли талант, не вдохновляли на благородное дело, не утверждали истинных ценностей. Складывая их, как кирпичики, девушки воздвигали в своей душе крепость, тщетно надеясь укрыться за ее стенами, когда на них наступало одиночество, одолевали мечты, когда от них требовали подчинения общим правилам, когда их терзала зависть и, наконец, когда они испытывали отчаянную потребность быть любимыми.
      О, как ты красив, Рон Хьюз! Ты крепок и силен, и твои руки оградят меня от беды. Ты ведь не причинишь мне зла, когда мы останемся вдвоем в темноте, правда, Рон Хьюз? И не бросишь потом меня плакать в потемках, одну-одинешеньку, пока ты любезничаешь с другой?
      Все, что о тебе говорят, Рон Хьюз, - ведь это же ложь? Я верю только твоим словам. Я верю тебе. Я хочу верить тебе. Я не могу не верить тебе!
      Нет, совсем по-иному следовало познавать жизнь этим девушкам. Может быть, ее тайны должны были открываться им в песне, веселящей душу и радующей тело, или об этих тайнах должен был поведать им кто-то мудрый и чуткий?
      Но им не приходилось встречаться с такими людьми, они не слышали ни чистых песен, ни умных слов. Они вступали в жизнь, вооруженные фальшивыми представлениями, которые мешали им осуществлять свои мечты, извращали их цели и в зародыше убивали таланты.
      Правда, иные девушки выходили из жизненных испытаний закаленными и умудренными; в будущем они станут оберегать своих детей от повторения таких ошибок, но большинство из них так никогда и не подарит миру то прекрасное, что таилось в их душах.
      - Эй, вы, вертихвостки! - Выше этого они не смогут подняться. А кое для кого это слово претворится в жизнь.
      То, что я пережил и передумал после часа, проведенного с работницами, вдохнуло жизнь в мои рассказы, и на нескольких конкурсах я даже вышел победителем, однако напечатать их мне так и не удалось. Редакторы утверждали, что публика такими вещами не интересуется.
      Один из рассказов, записанных в моем блокноте и сделанных, с учетом того, что "интересует публику", - я отправил в сиднейскую газету "Еженедельник Смита".
      Я подписал его вымышленным именем, потому что мне было стыдно.
      Его опубликовали. Это был мой первый рассказ, появившийся в печати.
      ГЛАВА 13
      Большинство рабочих и служащих "Модной обуви" были заняты неполный день. Даже в лучшие времена, когда они работали без ограничений, им едва удавалось прокормить семью. Теперь же в конвертах, которые они получали в день зарплаты, денег было вполовину меньше.
      Штаты служащих сократили, и оставшимся приходилось работать больше. Девушки из машинного отделения по нескольку раз в день посылали рассыльного в контору за аспирином. В одном из шкафов специально для них хранилась большая бутыль с таблетками аспирина. Обычно ее хватало на месяц, теперь же она опорожнялась меньше чем за две недели.
      Кредиторы становились все настойчивее. Поставщики сырья приходили в контору с озабоченными лицами, а уходили совсем расстроенными. Они уже не просили, чтобы с ними расплатились сполна. При создавшемся положении подобные требования только раздражали. Они просили лишь оплаты отдельных счетов, полагая, что, входя в положение владельцев фабрики, они, в свою очередь, вправе получить какую-то сумму наличными.
      Среди кредиторов были и богатые люди, они-то зачастую и приставали с ножом к горлу, демонстрируя качества, благодаря которым когда-то разбогатели. Другие - владельцы захудалых фабрик - и сами находились на грани банкротства. Они упрашивали расплатиться с ними, выручить их.
      Мне приходилось ежедневно иметь с ними дело. Я должен был уклоняться от прямых ответов, притворяться, лгать и лицемерить. Ведь я боролся за свое существование, неразрывно связанное с существованием фирмы.
      Я учился этому шаг за шагом, так, как учатся своему ремеслу механики и другие фабричные рабочие. Все мы воображали, что наши знания смогут уберечь нас от поражений, на которые жизнь неизвестно почему обрекает людей.
      - Никто не приходил, пока меня не было? - спросил я как-то у машинистки.
      Я только что возвратился из банка, где сурового вида управляющий разговаривал со мной так, будто я был повинен в шаткости его теперешнего положения и не желал ничего сделать, чтобы укрепить его.
      - Приходил один человек. Он сказал, что будет вас дожидаться. Вы никого не заметили на улице?
      - Нет, я никого не видел.
      - Сейчас посмотрю, не ушел ли он.
      Машинистка вернулась в сопровождении невысокого толстяка с красным лицом. На нем был поношенный тесноватый костюм. Держался он весьма самоуверенно и развязно; я не сомневался, что он взял со мной такой тон, чтобы произвести впечатление.
      - Ну-с, - сказал он, потирая руки. - Как дела?
      - Не очень-то хороши, - ответил я.
      - Я рассчитывал получить от вас чек, - сказал он, стараясь говорить небрежно. Но голос его прерывался от волнения, он почувствовал это и уставился в землю.
      - Послушайте - у нас нет денег. Если бы они были - я выписал бы вам чек. Но денег нет... Я только что из банка, там сказали, что мы и так забрали со счета лишнее. Может быть, мы сумеем что-нибудь заплатить вам на следующей неделе.
      Самоуверенность покинула моего собеседника. На лице его появилось выражение безнадежности. Не поднимая глаз, он мрачно сказал:
      - Вот что бывает, когда веришь обещаниям.
      - Я лишь передаю вам ответ фирмы.
      Он молчал. Он повел шеей, чтоб ослабить воротничок, и выглянул на улицу, где у крыльца стояла его машина. Боковые целлулоидовые щитки были продырявлены, шины изношены.
      - Мне обещали, - повторял он упрямо.
      - Это верно, вам обещали. - После паузы я добавил: - Когда я давал вам это обещание, я надеялся, что смогу его выполнить. Ведь и нам должны деньги, и мы тоже не можем их получить. Когда с нами расплатятся, я тоже вам кое-что выплачу.
      - Все это прекрасно для тех, кто может позволить себе ждать, - но мне эти деньги нужны позарез.
      Он не собирался уходить. Уйти из конторы значило бы смириться. Оставаясь же на месте, он заявлял свой протест. Он хотел получить окончательное и неопровержимое доказательство, что чека ему не дадут.
      Я положил руку ему на плечо.
      - Мне очень жаль, - сказал я.
      Эти слова вывели его из неподвижности. Они были тем доказательством, которого он ждал. Он глубоко вздохнул и улыбнулся.
      - Значит, придется подождать. - Он протянул мне руку. - До свидания!
      Но в конторе бывали не только кредиторы; бывали у нас и хорошо одетые господа, пытавшиеся воспользоваться безвыходным положением предпринимателей, бессильных предотвратить свое банкротство.
      Это были самые настоящие преступники. Их создавала не безработица; люди, бродившие от фабрики к фабрике в поисках работы, очень редко скатывались на путь преступлений. Нет, это были ловкие субъекты с руками, не знающими тяжелого труда, и цель своего прихода на фабрику они выкладывали совершенно откровенно, смотря вам прямо в лицо жесткими, ничего не говорящими глазами.
      Один из этих людей захотел встретиться со мной наедине. Тонкие губы его были сжаты; бросался в глаза смуглый цвет его безукоризненно выбритого лица. Отменно чистый, без единой морщинки костюм выглядел так, словно его только что сняли с манекена в одном из самых лучших магазинов готового платья. Садясь на предложенный мной стул, он воздал должное своему костюму, аккуратно поддернув складки на брюках, прежде чем закинуть ногу на ногу. На вид этому человеку было лет тридцать.
      - Чем могу служить? - осведомился я.
      - Вероятно, как и остальные обувные предприятия, вы испытываете известные трудности, - начал он несколько свысока.
      - Да, мы все в одной луже сидим, - сказал я. Он достал из кармана визитную карточку и бросил ее мне через стол.
      - Вот моя карточка.
      На ней стояло его имя "Дж.-Р. Фредерикс", а чуть пониже можно было прочитать слова: "Воск и политура".
      - Вряд ли я могу быть вам полезным, - сказал я. - У нас все это имеется в избытке.
      - Я пришел к вам не за этим, - заявил он, небрежно отмахнувшись от своей специальности, как от чего-то несущественного. - Я хотел бы поговорить о другом. Я полагаю, вы застрахованы на крупную сумму, - так ведь?
      - Да, мы застрахованы, - ответил я, думая, что он представляет какую-нибудь страховую компанию.
      - Послушайте, - заговорил он доверительно. - Мне известно, что дела вашей фирмы очень плохи, - выяснять такие вещи входит в круг моих обязанностей. Пожар на фабрике обеспечил бы вас наличными, чтобы переждать тяжелые времена; имейте в виду, я говорю не о пожаре, тут же потушенном пожарной командой, нет, все здание выгорит изнутри, а если угодно, то заодно сгорят и все ваши бухгалтерские книги. Ради этого я и пришел. Предлагаю следующее: я беру все это на себя, вознаграждение - несколько сот фунтов, при условии, что материалы, которые окажутся на складе в момент пожара, поступают в мое распоряжение. Вы меня поняли?
      - Да.
      - Все это будет проделано в воскресенье. Вы в это время можете быть где-нибудь в Фрэнкстоне. О страховке не беспокойтесь, все будет сделано как надо - шито-крыто. Комар носа не подточит.
      - Послушайте, - сказал я после минутной паузы, во время которой я испытал приступ смутного, необъяснимого страха. - Вы пришли не по адресу. Мы еще не потеряли надежды выпутаться. И вообще мы ни в коем случае не пошли бы на такую аферу. Если наступит конец, мы и с этим смиримся. Ведь фирму возглавляет Фулшэм. Вы его знаете?
      - Нет, я с не незнаком. Правда, видел разок-другой. Ему не уйти от банкротства - это по всему видно.
      - Не знаю, - сказал я.
      - Вы не думаете, что он может принять мое предложение?
      - Нет, он и слушать вас не станет. Не такой он человек. Скорей всего, пошлет за полицией.
      - Я занимаюсь продажей воска и политуры, - сказал он вкрадчиво. - Я вам ничего не говорил.
      - Не беспокойтесь, - ответил я. - Я ничего не слышал. Но можете мне поверить - это дело не для нас.
      - Ну что ж, - произнес он после минутного размышления. - Дело ваше. Но я еще вернусь. Еще несколько месяцев такой катавасии - и вы рады будете заключить со мной сделку. А вот это для вашего сведения, чтобы было над чем подумать.
      Он назвал ряд предприятий, поджог которых устроил за минувший год. По большей части это были мебельные и обувные фабрики - отрасли, наиболее пострадавшие от депрессии.
      - Владельцы их вышли сухими из воды, - заверил он меня. - Ничего не случится и с вашей фирмой. Конечно, если за дело взяться с умом. За неделю до этого вам надо избавиться от готовой продукции и материалов - распродать за полцены. А в страховом полисе должны быть указаны большие запасы всяких материалов. Если нет, значит, вы круглые дураки.
      - Скорее всего, что так, - сказал я и улыбнулся.
      Я проводил его до дверей. Он укатил на новехонькой машине.
      Несколько недель спустя передо мной предстал в конторе человек совсем другого типа. Его лицо хранило следы всех жизненных невзгод, когда-либо обрушивавшихся на него. Он, по-видимому, был убежден, что на все удары враждебных сил может быть лишь один ответ - вступление на избранный им путь. Я готов был признать, что, пожалуй, другого ответа действительно не придумаешь, хотя этот путь и вызывал у меня отвращение.
      Это был коренастый, плотный человек с одутловатым лицом и бегающими глазками. На нем был свитер с растянутым воротом, позволявшим разглядеть верхнюю пуговицу серой фланелевой рубашки. Руки у него были грязные, и даже в состоянии покоя сами собой сжимались в кулаки.
      Лоб его был прочерчен глубокими морщинами, - следы былых тревог, которые ничто уже не могло разгладить. Они придавали ему вид человека, старающегося разобраться в чем-то очень сложном.
      Он тушил окурок в стоявшей на столе пепельнице, а сам прикидывал, какой тон лучше всего взять со мной, учитывая впечатление, которое сложилось у него после первого подозрительного взгляда. Он извлек из кармана брюк кусок подошвенной кожи и передал мне.
      - Не купите ли партию кожи? - спросил он.
      Я стал разглядывать кусок, разминая его, чтобы определить качество.
      - Продам недорого, - сказал он и назвал цену вдвое меньше той, которую запрашивали кожевенные фабрики.
      - Это товар Холберга, - сказал я. Мне были знакомы все сорта. Краденый?
      - А вы думали нет - за такую-то цену? Конечно, краденый.
      За несколько педель до того воры проникли на фабрику Холберга и, как сообщалось в газетах, украли кожи больше чем на двести фунтов.
      Фирма "Модная обувь" была должна Холбергу, и под тем предлогом, что у пего похитили такое количество цепного товара, он потребовал, чтобы в дальнейшем мы оплачивали все заказы наличными.
      - Подошвенной кожи у нас хватает, - сказал я. - Больше нам не нужно.
      - Я отдам за пятьдесят фунтов.
      - Нам она ни к чему.
      - Тридцать фунтов.
      - Мы не возьмем ее даже даром.
      Он подумал минуту, не сводя глаз с пепельницы. Внезапно, приняв решение, он вздохнул и спросил:
      - Какой у Холберга помер телефона? Я раскрыл свою книжечку и назвал ему нужный номер.
      - Можно от вас позвонить?
      - Пожалуйста.
      Он позвонил и стал ждать.
      - У Холберга весь товар застрахован, - пояснил он мне. - Он на этом ничего не потерял. Кто-то взял трубку.
      - Алло, - сказал он. - Мистер Холберг в конторе? Я хочу поговорить с ним. Кто говорит? Не важно. Один из его друзей... Хорошо, я подожду.
      Зажав трубку между щекой и плечом, он зажег сигарету. И тотчас же цепким движением схватил трубку.
      - Это мистер Холберг? Отлично. - Он понизил голос и заговорил тоном заговорщика: - Вот что. Хотите получить вашу кожу обратно за пятьдесят фунтов?.. Да... Вы меня не знаете. Все будет честь по чести, - уверяю вас... Да, это сделал я... В целости и сохранности. Нет, я назвал вам свою цену... Вы можете послать грузовик на Рэндл-стрит. Я буду там. Возле "Модной обуви"... Нет, не на улице... Ваш человек может поехать вслед за мной на грузовике. Не забудьте дать ему денег... Хорошо. Через двадцать минут. Отлично... До свидания. Он положил трубку на рычаг.
      - Я знал, что он клюнет на это, - сказал он и впервые улыбнулся. Несколько лишних фунтов пригодятся ему так же, как и всем нам.
      Он сел поудобнее и опустил глаза.
      - На судьбу вам, как видно, жаловаться грех? - сказал я.
      - Барахтаюсь понемногу, - ответил он, вставая. - Нет ли у вас спичек? Мои вышли.
      Для таких людей, как он, жульничество было основным занятием, для иных - побочным.
      Что касается мистера Р.-Дж. Арнольда - агента по закупке товаров для одного большого магазина в Сиднее, то в мошенничестве он видел всего лишь проявление сообразительности и делового подхода.
      Уже при первой встрече со мной мистер Арнольд продемонстрировал свой недюжинный талант закупщика. Он уселся напротив меня, излучая самоуверенность. Лицо его то и дело расплывалось в добродушней! улыбке, говорил он в приподнятом тоне и не скупился на комплименты; он успел рассказать мне новейший неприличный анекдот и намекнул на возможность новых крупных заказов, если мы сойдемся в цене.
      Он пригласил меня посетить его в первый же мой приезд в Сидней. По его словам, он был своим человеком во всех ночных клубах. Говоря о ночной жизни Сиднея, мистер Арнольд давал понять, что она таит неземные наслаждения, и особенно расхваливал какие-то роскошные кафе, где он был завсегдатаем, намекал он и на то, что все расходы возьмет на себя.
      О, щедрый мистер Арнольд, щеголявший в ботинках английского производства!
      - А теперь перейдем к делу, - сказал он.
      Мистеру Арнольду было дано право произвести закупки на триста фунтов с выплатой наличными через семь дней.
      А теперь о цене.
      Я занялся калькуляцией стоимости туфель, которые он намеревался купить. Сначала труд... В 1927 стоимость труда на изготовление пары туфель составляла три шиллинга десять пенсов, теперь она упала до двух шиллингов и полпенни. Это было делом рук таких людей, как мистер Арнольд; они бы еще больше снизили расходы на оплату труда, если бы могли.
      Идя навстречу мистеру Арнольду, я сбросил эти полпенни. Это не должно было сказаться на заработке рабочих и работниц, занятых на фабрике, не сказалось бы и на производительности их труда. Их усталые руки все равно не могли сделать больше того, что они уже делали.
      А заказ этот был нам очень нужен. Фулшэм поручил мне добиться его любой ценой.
      Я сократил до минимума все статьи расходов.
      Наконец я вывел окончательные цены и вручил мистеру Арнольду листок, на котором они были записаны.
      - Это все, на что мы можем пойти, - сказал я. - Дешевле вы нигде не купите.
      Он внимательно просмотрел листок с ценами и кивнул.
      - Хорошо. Цена вполне подходящая. Я выпишу заказ. - Но тут он изменил тон...
      - А теперь, - сказал он, кладя листок в карман. - Что получу за это я десять процентов?
      На мгновение я опешил. Мне почти не приходилось иметь дело с представителями крупных компаний - у нашей фирмы были свои магазины, - но я сразу же решил, что потакать подобным приемам не следует.
      - Мною не предусмотрены комиссионные, - сказал я твердо.
      - А вам ничего и не надо было предусматривать, - ответил он резко. Эти деньги удерживаются с окончательной цены. Никаких наценок не требуется.
      - Но если мы должны заплатить вам десять процентов, то придется повысить цену, - доказывал я.
      - Больше платить я не намерен. За эту цену я могу купить такие же туфли на дюжине других фабрик. Они только рады будут сделке. И я получу свои десять процентов.
      - У нас это не принято, - начал я не очень убедительным тоном.
      - Не принято, черт побери, - фыркнул он презрительно. - В Сиднее любой мальчишка-посыльный, покупающий пирожки машинисткам на завтрак, получает полпенни от владельца лавчонки. Это закон бизнеса. Пора бы и вам здесь уразуметь это. Ну так как - получу я свои десять процентов или нет?
      - Нет.
      - Отлично, я получу их в другом месте.
      Я был рад, когда он закрыл за собой дверь. Шел уже шестой час, и меня ждали другие дела. Я снял большой ключ с крючка на стене конторы и вышел на улицу. Там меня приветствовали громкими возгласами ребятишки.
      Позади фабрики высокие ворота из оцинкованного железа вели в небольшой дворик; там сваливали весь мусор с фабрики, и оттуда городской мусорщик на своей телеге вывозил его на городскую свалку.
      В одном из уголков двора сваливали мусор особого рода: рабочие сами собирали в мешки обрезки подошвенной кожи и приносили их сюда.
      Каждый вечер, когда на фабрике затихали машины, молчаливые, оборванные, босые и грязные ребятишки пробирались сюда проулками и улочками со своими тачками и терпеливо ждали у ворот, пока им раздадут эти обрезки.
      Ждали они и сейчас.
      На этих обрезках кожи варился их обед, они же обогревали их закутанные в лохмотья тела, самый воздух в их домишках был пропитан запахом горелой кожи.
      Эти кожаные обрезки дети называли "Коллиигвудским коксом".
      ГЛАВА 14
      В тридцатые годы твердые этические правила, которыми руководствовался деловой мир, заметно пошатнулись. До депрессии многие владельцы предприятий, производивших товары широкого потребления, гордились своей честностью в торговых сделках. Недоброкачественные продукты были, скорей, исключением, чем правилом, - подделки почти не были в ходу.
      В те времена мебель делали еще из хорошего материала, и искусственная кожа обивки не скрывала плохих досок, ботинки не расползались под действием воды и грязи, и одежда шилась прочно и надолго,
      Потогонная система еще не получила такого широкого распространения, как в последующие годы, когда она повлекла за собой очевидное снижение качества товаров. Монополии и комбинаты еще не прокатились, подобно девятому валу, над мелкими фирмами, стоявшими на их пути.
      Одновременно с наступлением крупных предприятий на мелкие нарождались и новые этические правила, согласно которым отдельный коммерсант и предприниматель освобождался от всякой моральной ответственности перед своими клиентами.
      Отныне он не знал угрызений совести, поскольку махинации, за счет которых он обогащался, можно было приписать какой-то абстрактной компании. Он не мог нести ответственность за жульничество, совершенное кем-то безликим.
      Конкуренция испокон веков отличалась жестокостью, но до тридцатых годов какие-то обязательства перед покупателями все же сохранялись.
      Теперь же покупателей начали постепенно приучать к мысли, что, платя как можно больше, они должны получать как можно меньше. Это вошло в систему.
      Происходила быстрая переоценка ценностей. Всевозможные ухищрения в торговле, которые прежде казались невозможными и неминуемо вызвали бы гнев и возмущение, стали восприниматься как нечто само собой разумеющееся в мире, основанном на конкуренции.
      Разложение, начавшееся наверху, распространилось постепенно и на мелких торговцев и ремесленников. Все, кто поклонялся золотому тельцу, увидели в бесчестных махинациях путь к богатству и власти.
      Эта переоценка ценностей отразилась не только на тех, кто считал продажность неизбежным спутником коммерческой деятельности, но и на тех, кто с ней боролся. Представители этой второй группы - профсоюзы, сторонники социализма - окрепли благодаря тем самым силам, которые готовы были бы смести их с пути.
      Распространившаяся повсеместно лихорадка охватила и рабочих "Модной обуви"; убедившись, что честность ничего им не дает, они стали работать недобросовестно - как говорится, "ловчить". Это был ответ на то, что их самих лишали чувства уверенности в завтрашнем дне, подвергали нещадной эксплуатации.
      Все мы одной веревочкой связаны. Ну и пусть все катится к черту!
      Как-то я шел через фабрику, отбирая модельные туфли для розничных магазинов фирмы, которые обычно объезжал раз в неделю для проверки отчетности. Вдруг я заметил, что один из мастеров, мистер Коррел, смазывает йодом подкладку дамских туфель, стоящих перед ним на скамеечке.
      Делал он это порыжевшей ваткой, которую смачивал время от времени йодом из большой бутыли.
      - Что это вы задумали? - спросил я.
      - Отличное средство, - ответил Коррел. - Женщины эти туфли с руками отрывают, - едва только почуют запах йода.
      Я взял в руки одну туфлю и заглянул внутрь, в верхней части стельки были проделаны три небольших прореза уголком - в них проглядывала подкладка из красной бумазеи.
      Эта подкладка, однако, вовсе не лежала под всей стелькой. Брался небольшой лоскуток бумазеи и приклеивался как раз под дырочками. На белой кожаной стельке, в пятке золотыми буквами было напечатано: "Лечебные туфли доктора Бэддока. Монопольное право на продажу: Эндрью Бентли". Эндрью Бентли был одним из наших лучших клиентов.
      - Но ведь эти туфли назывались, кажется, "туфлями доктора Мартина"? спросил я.
      - Так они называются в наших собственных магазинах, - пояснил Коррел. А для обуви, заказанной Бентли, надо было придумать другое имя. Эти туфли самый ходкий товар.
      - А кто придумал фокус с йодом?
      - Фулшэм.
      - Вы что, смазываете стельку в самом носке туфли?
      - Да, там покупательница никак не увидит пятно. А именно благодаря больничному запаху туфли и раскупаются.
      - Их покупают женщины, страдающие ревматизмом?
      - Да еще как. Они вообще считают, что красная бумазея помогает при ревматизме. А тут еще вдобавок такой запах. Им начинает казаться, что эти туфли от любой болезни вылечат.
      Мы расстались; я отправился по магазинам, где продавались "туфли доктора Мартина", одним своим названием вселявшие надежду в сердца тех, кто, морщась от боли в ногах, подходил к прилавку. Мне нужно было проверить выручку каждого магазина, выдать жалованье продавщицам, задать кое-какие вопросы заведующим...
      В кармане у меня лежали листки бумаги, с цифрами комиссионного вознаграждения, начисленного мною некоторым продавщицам. Мистеру Фулшэму их заработок за прошлую неделю показался чрезмерно высоким.
      Продавщицы умудрялись прирабатывать, продавая "браковки" - так они называли туфли с браком или сделанные из кожи низшего качества, которые обычно продавались с уценкой.
      На коробки с такими туфлями приклеивался красный ярлычок, чтобы их сразу можно было отличить от хороших туфель. Если продавщице удавалось продать "браковку" за нормальную цену, она получала дополнительно шесть пенсов. Опытные продавщицы зарабатывали на туфлях с браком до десяти шиллингов в неделю. Приученные обманывать, они в совершенстве постигли науку "убеждать" покупательниц, и те раскупали недоброкачественную обувь, уверенные, что приобрели первоклассные туфли.
      Заведующий магазином мистер Фурнесс на мой вопрос сообщил, что в полученной с фабрики партии обуви оказалось очень много "брака"; этим и объяснялся повышенный заработок продавщиц.
      - Посудите сами, - говорил он, жестом выражая покорность судьбе. - Что я могу поделать. Все чаще фабрика посылает нам туфли из кожи очень низкого качества, на многих царапины, распоротые швы. Покупатели это замечают. У меня есть партия туфель из белой кожи, которые не проносить и недели. Лишь очень ловкой продавщице под силу продать такую обувь по цене туфель высшего сорта.
      Я учу своих продавщиц, что прежде всего надо сбывать плохой товар. Мы просто не можем себе позволить держать его. Единственный выход - денежно поощрять девушек, способных всучить клиенту негодный товар. Просто диву даешься, как это им удается.
      У меня здесь работают две девушки, которые еще не продали ни одной пары хороших туфель. Вот почему их заработок так подскочил. А прекрати я платить им, знаете, что бы произошло? Они стали бы продавать исключительно хорошую обувь потому, что это легче, и у меня на руках осталась бы куча никуда негодных туфель, которые пришлось бы отдать за бесценок.
      - Все понятно, - сказал я, но мне показалось, что эти слова зародились не в моем сознании, а были произнесены механически. Потому что все это было чуждо мне.
      - А как насчет надбавок? - продолжал я. - На прошлой неделе одна из девушек заработала таким образом целый фунт.
      - Система надбавок была введена самим мистером Фулшэмом после того, как ее начали применять другие мельбурнские магазины.
      - Это я знаю, - сказал я. - Но мне хотелось бы выяснить, каким образом одной из ваших продавщиц удалось заработать сверх жалованья целый фунт?
      - Видите ли, это наша лучшая продавщица. Я сам ее обучал. Ей часто удается выручить за туфли лишние полкроны сверх цены, обозначенной в прейскуранте. За это она получает шесть пенсов. Если она выручит лишние пять шиллингов, ей достается шиллинг, и так далее. На прошлой неделе она при продаже двух пар туфель получила лишний фунт сверх настоящей цены. На этом дельце она заработала восемь шиллингов.
      - Лишний фунт! - Я не мог удержаться от восклицания.
      - Да.
      - Какова же действительная цена таких туфель?
      - Это были модельные туфли, из присланной с фабрики партии, и для них была установлена цена в двенадцать шиллингов шесть пенсов за пару.
      - И она продала их за тридцать два шиллинга шесть пенсов?
      - Совершенно верно.
      - Кто же это купил их?
      - О... две женщины; они хотели приобрести что-нибудь особенное. Кожа на туфлях действительно хорошая. Мы их слегка пополировали, и покупательницы были просто в восторге.
      - Не кажется ли вам, что такая система приучает продавщиц к бесчестности?
      - Ни в коем случае, мистер Маршалл. Они никогда бы не подумали присвоить хотя бы часть вырученных денег.
      Я нетерпеливо отмахнулся.
      - Дело не в этом, - сказал я.
      - Выплата комиссионного вознаграждения воспитывает в продавщице честность, - продолжал Фурнесс. - Они знают, что за каждые лишние десять шиллингов, вырученные ими, они получат два шиллинга. Никто из них никогда не утаивает ни пенса из выручки, и фирма не терпит на этом никакого убытка.
      - Да, фирма ничего не теряет, - сказал я.
      - Совершенно верно, мистер Маршалл. Я приучил девушек быть предельно честными по отношению к фирме.
      Что правда, то правда - фирма очень мало теряла от мошеннических махинаций продавщиц. Но мистер Фулшэм подозревал, что фирме наносит немалый ущерб мошенничество заведующих магазинами.
      Он обратился к "Компании юридических обследований", чтобы с ее помощью выяснить, не является ли падение прибылей следствием жульнических операций заведующих и продавцов.
      Названная компания была одной из тех порожденных временем паразитических организаций, которые наживались на неспособности владельцев предприятий понять основные причины сокращения доходов и неминуемого краха, маячившего впереди.