Несмотря на реализм, в их стиле и положениях есть даже какая-то сказочность.
      Открываем одну из таких книг и читаем:
      "До сих пор все следы были известны наперечет. Зем~ зем оставляет треугольные следики. Джейран, пустынная антилопа, - разделенные печати копытец. Навозный жук имеет тройной след, так как посередине тащит хвостик. Но этот новый след не похож на все известные до сих пор. Две широкие полосы протянулись по песку. На каждой поперек отпечатаны палочки, как бы елкой. Можно подумать, что две невиданных размеров змеи ползли все время рядом* беседуя и держа между собою одну и ту же дистанцию.
      Тогда еще никто из местных старожилов не знал, что лапы, оставившие след в елочку, сделаны из прочной и толстой резины марки "Красный треугольник". Автомобили "Рено-Сахара" провели крепкую зарубку через пески".
      Достаточно прочесть эти несколько строк М. Лоскутова из книги "Тринадцатый караван" {70}, чтобы поверить, что написавший их человек действительно побывал в песках и своими глазами видел первые следы наших автомобилей в пустыне.
      А вот еще несколько строк из другой книги:
      "За многие годы скитаний не видел я берегов, столь мрачных и как бы угрожающих мореплавателям... До бухты Киндерли мы плыли, преодолевая моряну - южный ветер, несущий из пустыни пыль и запах серы, ибо в пустыне, как говорят, лежат серные горы. Ветер этот рождает стесненное дыхание и, надо полагать, весьма вреден для всего живого...
      Вода в заливе была малопрозрачна, в ней плавали мертвые рыбы, занесенные из моря. На берегу мы нашли великое множество этих мертвых соленых рыб. По словам матросов, их пробовавших, они вполне годились в пищу".
      Вы читаете эти строки и вспоминаете какого-нибудь Синдбада-морехода, осторожно причаливающего на своем корабле к неисследованному и, может быть, враждебному людям острову.
      А между тем этот отрывок из вполне реалистической книги Константина Паустовского о Кара-Бугазе, мертвом заливе Каспийского моря.
      У Паустовского, наряду с чувством ответственной проблемы, есть конкретность, теплота и юмор собственных наблюдений. А ведь ни теплоты, ни юмора никогда не было у тех компиляторов, которые писали когда-то книги о земле, природе и людях, не видя по-настоящему ни людей, ни природы, ни земли.
      Но главная удача лучших книг о строительстве и об открытии новой страны в пределах наших границ заключается в том, что они действительно проникнуты пониманием "диалектики природы".
      Эти книги враждебны прежней, будто бы объективной и беспристрастной географии и этнографии. Вместо неподвижных представлений о природе, людях и обычаях, они стремятся показать читателям меняющуюся связь явлений, дать такое пристрастное и неравнодушное описание земли, после которого возникает желание бороться и перестраивать жизнь и природу.
      Такова, например, новая книга М. Ильина {71}, которую, быть может, уже знают по нескольким главам, напечатанным в журналах.
      Книга эта - о переделке природы, о постройке новых рек, о "приходо-расходной книге" Каспия, о завоевании пустыни и тундры, о том, как люди идут по следам геологических процессов в поисках богатств, скрытых в Земле.
      Вот несколько отрывков из одной главы этой новой книги:
      "...Есть живая фотография - кино. Живой географической карты еще нет. Но если бы такая живая карта существовала, мы увидели бы на карте странные вещи.
      На наших глазах Америка тихо снялась бы со своего места и поплыла по направлению к Азии - через Великий океан. Она плыла бы не очень быстро, всего только три метра в год или около этого. Но если бы можно было ускорить ее движение на карте, мы увидели бы, что в конце концов Америка причалила бы к Азии, подмяв и поломав ее восточные берега. И тогда они вместе составили бы один великий азиатско-американский материк. Так будет когда-нибудь, если правильно учение геолога Вегенера о перемещении материков...
      Мы заметили бы, что моря не остаются неизменными, что они меняют свои очертания, как вода на тарелке, если тарелку покачивать. Наступая на сушу, море затопляло бы целые страны, образуя все новые и новые заливы, острова, перешейки.
      И вслед за тем обратным движением оно открывало бы опять огромные площади дна...
      ...Реки, сбегающие с гор, растащили бы при нас эти горы по песчинке и унесли бы в море...
      ...Еще быстрее передвигались бы на карте леса, степи, пустыни... Черные веточки рек шевелились бы и росли. Нам стало бы ясно, что у каждой реки своя жизнь, полная приключений... Реки на живой карте воевали бы между собой, отнимая друг у друга притоки, захватывая у соседок верховья и бассейны.
      Так было когда-то с Маасом, у которого правые притоки отнял Рейн, левые отняла Сена. Об этом пишет французский геолог Огг...
      ...То, что раньше казалось случайным и загадочным, - поворот реки, разорванная горная цепь, извилина морского берега, - теперь стало бы понятным, как внезапно решенная задача.
      При взгляде на живую карту нам стало бы ясно, почему восточные берега Америки повторяют западные берега Африки. Там, где у Америки выемка, у Африки выступ. Геолог Вегенер говорит, что Америка когда-то оторвалась от Старого Света, как огромная глыба, и пошла на Запад.
      Мы узнали бы, что Великий океан - это не просто океан, а рубец, рана на теле планеты, образовавшаяся еще в те времена, когда Луна оторвалась от Земли, чтобы идти собственной дорогой (гипотеза Пикеринга)".
      Все, что я здесь привел, - это только отрывки из вступления к рассказу о том, как переделывает у нас Землю социалистический труд.
      "Я сказал, - говорится в этой книге дальше, - что живой карты еще нет. Но это неверно. Я сам видел живую карту. Это было в Академии наук осенью 1933 года.
      В конференц-зале около кафедры докладчика (Глеба Максимилиановича Кржижановского) высилась чуть ли не до самого потолка карта СССР.
      И вдруг карта ожила. Поворот выключателя - и на ней вспыхнули красные черточки плотин, голубые пространства орошенных полей, красные капилляры каналов, зеленые полосы лесов. Как вены на руке, перетянутые шнуром, вздулись выше плотин голубые веточки рек, разлились голубыми пятнами озера-водохранилища. Побежали зеленым пунктиром линии электропередач, связывая между собой города и области. Загорелись белые огни электростанций. Вот Самарская ГЭС, вот Ярославская, Пермская, а вот и целое сверкающее созвездие - плеяда валдайских электростанций.
      Это то, чего еще нет. Еще нет этих озер, этих плотин, этих электростанций. Перед нами была карта нашей страны, какой она будет через три пятилетки..."
      В сущности, новая книга Ильина - это продолжение его "Рассказа о великом плане". В обеих книгах автор ставит одну и ту же задачу - связать самые различные геологические, географические, технические проблемы с нашим строительством, связать в образах и ощущениях, как они связываются в жизни, - то есть дать о науке и строительстве художественную книгу.
      В этом принципиальное отличие наших новых книг от старой юношеской литературы, которая давала науку отдельно от жизни, жизнь отдельно от науки и внушала читателю убеждение в том, что все на свете неизменно: реки, горы, границы, троны, парламенты, оседлый и кочевой образ жизни, характер народов и даже промыслы того или иного российского уезда. В одном уезде вечно будут "бить баклуши" - делать деревянные ложки, в другом - катать валенки.
      Кстати, о профессиях. Старая, дореволюционная книжка о плотниках, о стрелочниках или о водолазах ухитрялась изображать каждую профессию так, будто она пожизненна, наследственна и обособленна. В книжках о железнодорожниках не было железной дороги и, уж во всяком случае, не было транспорта. В них изображались будка и семафор, а сюжетом рассказа было какое-нибудь бедствие или чудесное спасение. Без этого ничего интересного не получалось.
      У нас рассказы о профессиях, рассказы о труде только начинают появляться.
      Нельзя же считать рассказами те унылые худосочные "производственные" книги, которые кормили ребят гайками, опилками и стружками.
      Трудно сказать, что хуже: старая "будочная" мелодрама или эти беллетристические реестры гаек?
      Но разве не может быть такой книжки, которая рассказывала бы о железнодорожниках, не впадая в мелодраму чудесных спасений и не превращая всю железную дорогу в склад буферов и шпал?
      Может - и даже есть.
      В этом году Н. Григорьев {72} написал рассказ "Полтора разговора".
      В рассказе этом столько материала, сколько вмещает самый добросовестный очерк. Тут и диспетчерская работа во всех се подробностях, и паровозы всех систем - от визгливой "Овечки", которая таскает вагоны на Сортировочную станцию и обратно, до басовитой "Щуки", тянущей за собой тяжелый хвост товарных вагонов - этак в полкилометра длиной.
      А есть еще на железной дороге великолепный паровоз "Элька".
      "Видали вы Эльку? Ее и по голосу сразу узнаешь. Не гудок - оркестр. Восемьдесят километров в час, сто километров дает паровоз.
      В топке рев; голову высунешь в окно - не то что фуражку, волосы с головы сорвет. А ход ровный, плавный. Машинист нацедит себе стаканчик чаю, примостит его на котел, к арматурному патрубку, - даже не расплещется чаек. Вот это ход! Когда "Эльку" на график примешь, будто кто ножом полоснет по сетке...
      "Элька" не всякие поезда водит.
      Случалось вам ездить на "Красной стреле"? Вот это - Элька!
      Но главный герой рассказа - не паровоз, а человек, машинист "Щуки" Каратаев.
      Отправляют в Магнитогорск срочный груз - доменные воронки. Надо их насильно вогнать в расписание, втиснуть в график, а в графике и без того тесно. "Десять минут - и поезд. Десять минут - и поезд. Вот уже пора "Красную стрелу" отправлять, а ведь перед ней на пятьдесят километров путь должен быть чист".
      Если не пройдет "Щука" перед "Красной стрелой", значит, дело отложено на завтра.
      И вот взялся машинист Каратаев удрать на "Щуке" от "Эльки". Целых шестьдесят три километра должен он удирать. Удерет или не удерет?
      Отсюда рассказ идет без замедления, без передышки до тех пор, пока не решится спор между доменными воронками и "Красной стрелой".
      И спор этот - не азартная игра, не гонки, не скачки. Это одна из диспетчерских задач, которые приходится решать ежедневно.
      В старину, когда Октябрьская дорога была еще Николаевской и на билетах печатались орлы, - в те времена каждая станция действовала за себя, без всякого диспетчера. Да ведь и движение, в сущности, небольшое было. Какова промышленность, таково и движение.
      Диспетчерская служба появилась у нас с революции. "В хозяйстве - план, на заводах - план, значит, и грузы надо возить по плану".
      Этот вывод делает автор книжки, и тот же самый вывод делает читатель, который только что вместе с диспетчером решил труднейшую железнодорожную задачу. Книжка дала читателю не голые лозунги, не декламацию и не те декоративные подробности, которыми часто бесцельно щеголяют авторы, лишенные замысла и материала.
      Новое отношение к хозяйству, к труду, к социалистической ответственности разительно отличает книжку о диспетчере и машинисте от старых рассказов о стрелочниках и вагонных бандитах.
      Еще труднее было проявить новое отношение к труду в книге о той экзотической профессии, которою издавна интересуются все подростки. Я говорю о водолазах. Водолазы с незапамятных времен мелькали на обложках и картинках авантюрных журналов. Занятие у них было такое: добывать со дна моря черные жемчужины для невесты индийского раджи, сражаться с осьминогами и разгадывать тайны затопленных четыреста лет тому назад испанских каравелл.
      Недавно о водолазах написал книгу водолаз К. 3олотовский {73}. В этой книге водолазы выведены не подводными бродягами и кладоискателями, а подводными мастерами.
      Вот что пишут об этой книге ребята: "Когда я взял книгу в руки, то с первого же взгляда мне показалось, что книга будет рассказывать о каких-то фантастических похождениях водолазов. Но, прочитав несколько страниц, я разочаровался. Я понял, что в ней описывается жизнь тех водолазов, которых я встречал часто на Фонтанке. "Ну, чего здесь интересного?" - подумал я. Но меня заинтересовала простота изложения в книге. (Я стал читать и, к своему удивлению, не мог оторваться. Странно, никогда я не думал, что водолазы играют такую роль в строительстве социализма! В этой книге я не нашел недостатков".
      Книга, в которой читатель не находит недостатков, - вряд ли скучная книга. Ведь от скуки и самый кроткий читатель становится придирчивым и видит в книге тысячи недостатков: и язык ему нехорош, и герои как-то несимпатичны, и психология не вполне понятна.
      В "Подводных мастерах", как видите, все оказалось на месте. Очевидно, книга заставила читателя в конце концов забыть пристрастие к лжеромантическим водолазам, увлекла его какой-то новой романтикой.
      Это потому, что "подводный мастер" - каждый день подвергает свою жизнь опасности - и не ради жемчужин индийской принцессы. Спускаться на многосаженную глубину ему приходится для того, чтобы прорыть тоннель под затонувшим миноносцем, осмотреть заросший губками и водорослями ледокол на дне Полярного моря.
      А насколько причудливее и богаче морское дно, по которому тянет кабель озабоченный и серьезный водолаз, чем отвлеченные таинственные глубины "Мира приключений"!
      И все же отдельные очерки и рассказы о железнодорожниках, водолазах, летчиках еще не решают задачи, стоящей перед нами. Нам надо создать повести и романы, полные событий и приключений, но связанные с реальностью и показывающие беспредельные возможности человеческой мысли и труда.
      7. Путешественники, звери, герои
      Я взял для примера всего несколько книжек - Гайдара, Пантелеева, Паустовского, Лоскутова, Ильина, Григорьева, Золотовского.
      Жаль, что время не позволяет мне рассказать подробно и о других книжках, не менее принципиальных и достойных внимания.
      Следовало бы хоть вкратце остановиться на нашей географической книге книге о путешествиях.
      В анкетах читателей-детей чаще всего упоминаются два литературных жанра: "приключения" и "путешествия".
      "Приключения" на языке ребят далеко не всегда означают авантюру. Чаще всего - это события, эпизоды, факты.
      Требуя "приключений", читатели настаивают на сюжетной книге, а иногда даже на целой серии сюжетных книг с общими героями.
      К путешествиям они предъявляют точно такие же требования. В своих письмах к Горькому ребята говорят о целых библиотечках путешествий. В одних письмах такие библиотечки охватывают мореплавателей эпохи великих открытий, в других - все путешествия на полюс, в третьих - экспедиции советских ученых.
      И все эти книги должны, по мнению ребят, быть либо героическими романами, вроде "Капитана Гаттераса" {74}, либо подлинными дневниками путешественников.
      По совести говоря, это вполне законное требование, исходящее из правильного понимания задач литературы. Либо документ, либо свободный роман. Географическую компиляцию, за неимением лучшего, наш читатель тоже, конечно, примет, но без особой радости.
      Ведь обычная компилятивная книжка, чаще всего состряпанная из сведений, которые можно найти в энциклопедическом словаре, из случайных цитат, взятых из записок путешественников с придачей бутафорских псевдобеллетристических подробностей, - всегда выдает свое суррогатное происхождение, отдает маргарином.
      После такой книжки не захочешь сделаться исследователем полярных стран и непроходимых горных ущелий.
      Географические повести не должны фабриковаться с помощью ножниц и клея.
      Разве мало у нас замечательных воспоминаний о путешествиях разных времен - от старинных "хождений" в чужие земли до кругосветных перелетов? Надо научиться находить их и обрабатывать так, чтобы они становились увлекательными и понятными, не теряя ничего в своей подлинности. А разве нельзя использовать дневники, доклады, записки наших советских ученых, моряков и летчиков, возвращающихся чуть ли не каждый день из самых смелых и ответственных экспедиций?
      Если из ста участников экспедиций найдется хотя бы один, умеющий свободно и живо записывать свои наблюдения, а из ста литераторов тоже окажется один, способный дать нам эпопею арктического или каракумского похода, - у наших ребят скоро будет своя географическая библиотека настоящего художественного качества и документальной точности.
      К сожалению, наши путешественники редко печатают путевые записки, ограничиваясь только докладами и статьями. А писатели хоть и начали у нас путешествовать, но уехали пока не слишком далеко, не дальше путевого очерка.
      Еще редки у нас такие книги, как "В дебрях Уссурийского края" В. К. Арсеньева. Эта книга написана настоящим путешественником и настоящим писателем и одинаково любима взрослыми и подростками.
      Еще меньше книг о путешествиях для младшего возраста. И не удивительно. Для этого возраста чаще всего писали о путешествиях двоюродные племянницы путешественников и присяжные компиляторы.
      Сейчас у нас есть такие замечательные писатели, как Борис Житков, автор смелых и свободных "Морских историй", человек, написавший классическую книжку для детей, которая называется "Про слона". В этой маленькой книжке дается совершенно реалистическое и вместе с тем сказочное представление об Индии. Вот, например, прибытие в индийский порт: "Ведь это, знаете, когда сушей едешь... все постепенно меняется. А тут две недели океан, вода и вода, - и сразу новая страна. Как занавес в театре подняли..." Первый спуск на берег. Первая встреча со слоном на дороге.
      Все эти подробности запоминаются читателем надолго - почти как собственные впечатления. И не мудрено: Борису Житкову нигде не изменяет точность наблюдений, меткость глаза и меткость слова. Именно эти качества делают его, в сущности, довольно сложную и своеобразную прозу понятной и доступной маленьким читателям.
      ----
      До революции сюжетные повести о животных были у нас почти исключительно переводные - Сетон-Томпсон {75}, Робертс {76}, Лонг {77} и др.
      Правда, в детской библиотеке можно было найти короткие рассказы о животных из "Четырех книг для чтения" Л. Толстого, "Муму" Тургенева, "Каштанку" Чехова. Но не Толстым и не Чеховым определялось качество наших детских книг о животных. Больше всего места на книжных полках в библиотеке для ребят занимали жалостливые рассказы о клячах, на которых возят слишком много воды, или о птичках, которые умирают в клетках.
      Я до сих пор помню две книжки, которые были у меня в детстве. Одна называлась: "Любите животных", а другая "Уж и жаба, бедные зверьки".
      В книгах этих не было ни научной основы, ни свежих наблюдений и, уж во всяком случае, не было голоса писателя.
      Такие книги, изготовленные ремесленниками литературного дела, не могли, разумеется, послужить образцом для нашей детской литературы о животных.
      Сейчас наш молодой писатель может не только изучать рассказы Льва Толстого, но он может опереться и на опыт книг для детей, написанных М. Пришвиным ("Записки егеря Михал Михалыча" и др.) {78}, на повести и рассказы Бориса Житкова {79}, В. Бианки {80}, на книжки, написанные и нарисованные Евгением Чарушиным {81}.
      Михаил Пришвин - писатель для взрослых. Пожалуй, не всякий ребенок, а только прирожденный натуралист, путешественник и охотник согласится обойтись без внешне законченной фабулы и полюбит книги Пришвина за поэтическое виденье мира, за богатство языка и материала. Но зато всякий писатель, который захочет писать о природе, оценит пришвинские рассказы для детей и многому научится у них.
      Романтическая фабула и серьезные знания естественника - вот что привлекает ребят в рассказах и повестях Виталия Бианки. Это, пожалуй, первый из наших детских писателей, который ввел в свои книги настоящий биологический материал, не отказываясь в то же время от создания сюжетной повести. Это не очень легкая задача, и поэтому не удивительно, что Бианки ради сюжета иной раз впадает в ту же облегченную англо-американскую беллетристичность, которая вполне очевидна в его повести о "Мурзуке", но зато совершенно отсутствует в строгих, богатых материалом книгах типа "Лесной газеты" и "Аскыра".
      Эта статья - не обзор. Я не могу здесь говорить сколько-нибудь подробно о замечательных по своей тонкости и точности охотничьих рассказах Евгения Чарушина, не могу остановиться на книгах Лесника {82}, оригинального и талантливого лесного корреспондента, который приносит городскому жителю в рассказах, очерках и фельетонах освежающие сведения о погоде, об охоте, о рыбной ловле, о том, что делается в лесах, реках, в парках и заповедниках.
      Нет у меня места и для подробной оценки книжек Ольги Перовской {83}, а ее книжки было бы интересно рассмотреть хотя бы потому, что ей свойственно понимание читателя, верный учет его возраста и требований.
      Важнее всего здесь отметить то, что книжка о зверях, играющая огромную роль в мировоззрении ребенка, отрешается у нас от двух своих главных грехов.
      Она уже перестала говорить о "немой и страдающей душе зверя", запрятанной в грубую и мохнатую шкуру, и понемногу перестает подменять живого зверя этой самой мохнатой шкурой, заготовленной пушторгом для экспорта.
      ----
      Исторических книг для детей у нас мало.
      Если наш ребенок прочтет даже самый полный их комплект, вся мировая история расположится в его сознании приблизительно таким образом: Спартак Иван Грозный - Петр Первый - Пугачевский бунт - декабристы - Николай Первый - Николай Второй - 1905 год-1917 год.
      Получается лестница, которая должна вести на десятый этаж, а состоит всего-навсего из девяти ступенек, или, вернее, из тысячи зияющих провалов.
      А может случиться еще хуже. Все ступеньки перепутаются. Пугачевский бунт окажется после декабристов, а Николай Первый станет перед Петром Первым.
      Разумеется, нельзя и не следует надеяться, что все провалы и пустоты в этой лестнице исторических сведений будут в ближайшее время заполнены художественными произведениями: повестями и романами. Да и какие бы это были романы, если бы они писались последовательными сериями - по триста страниц на каждую эпоху!
      Дать ребятам историческую перспективу может только школа. Даже для того, чтобы понять и оценить исторический роман, ребята должны располагать хотя бы минимумом представлений и сведений.
      Но все-таки большинство людей начинают по-настоящему любить историю или отдельную ее эпоху после хорошей исторической повести или увлекательной драмы, увиденной в театре. Для одного человека это хроника Шекспира {84}, для другого - "Борис Годунов", для третьего - "Князь Серебряный" А. К. Толстого, романы Вальтера Скотта {85}, а может быть, и Дюма {86}.
      В старой детской литературе были сотни повестей и очерков о самых различных эпохах.
      "Чудеса древней страны пирамид" {87}, "Три тысячи лет тому назад" ("Книга о войнах, о мирной жизни греческого народа и о греческих мудрецах") 88, "Печать Цезаря" {89}, "Дети-крестоносцы" {90}, "Под гром пушек" (рассказы из франко-прусской войны) {91}, "Кто были наши предки славяне и как они жили" {92}, "За царевича" - историческая трилогия Авенариуса {93} и т. д.
      Это были целые шкафы книг, толстых и тонких, "роскошных" и "народных", написанных немецкими доцентами и русскими литераторами, о которых в рецензиях обычно говорилось:
      "Один из плодовитейших писателей, автор множества популярно-исторических романов и повестей. Произведения его не отличаются художественностью, но их смело можно рекомендовать детям среднего и старшего возраста. Они будут прочитаны не без удовольствия".
      Воскрешать все эти "смело рекомендованные" книги нам незачем. Даже традиции и методы большинства из них были бы нам чужды и враждебны. Нам нечему учиться у плодовитейшего романиста Авенариуса, но надо вспомнить, что в старой исторической библиотеке для детей были: "Жизнеописания" Плутарха (в сокращении и в обработке) {94}, "Песнь о Роланде", "Песни скальдов" {95}, "Илиада", "Одиссея", Тит Ливий {96}, Бенвенуто Челлини {97}, русские летописи, былины, исторические песни.
      Надо вспомнить, что на одну повесть приходилось несколько серьезных книжек, содержащих исторические очерки и документы с комментариями.
      Пожалуй, эти научные книжки так же малопригодны для советского школьника, как и роман "За царевича". И все-таки, перелистывая их, мы можем сделать важные практические выводы.
      Если мы хотим создать для детей настоящую историческую библиотеку, которая будет служить основой их культуры, мы не должны гнаться за скороспелой и поверхностной фабрикацией исторической беллетристики.
      Нам следует отобрать из мировой литературы и заново перевести или тщательно подготовить к изданию исторические поэмы, баллады, сказания и романы, которые дадут детям представление о далеких эпохах.
      Нам надо взять все, что возможно, из нашей лучшей современной исторической беллетристики для взрослых, иной раз подвергая ее переработке, но никогда не допуская механического сокращения и вульгаризации. Вспомним, как пересказал Шекспира Чарльз Лэм {98}. Этот пересказ завоевал в английской литературе почетное место.
      Но одной беллетристики мало.
      Мы должны обратиться к нашим серьезным специалистам-историкам и с их помощью смело дать ребятам в руки настоящие исторические исследования, конечно, доступные их возрасту.
      Мы знаем, как любит читатель-ребенок и подросток - чувствовать себя исследователем, искателем потерянных следов.
      Такого читателя легко увлечь серьезной задачей - расшифровкой загадочной надписи, восстановлением эпохи по ее осколкам и обломкам, поискам исторической истины там, где она была искажена и затушевана чуждыми нам идеологами.
      Мы должны дать детям исторические документы - летописи, хроники, записки, - с новыми комментариями. Но только надо помнить, что комментарий это не унылые и обязательные примечания редакции, а подлинный голос нашего времени. Комментарий может не только осветить по-новому старую книгу, но и обогатить ее.
      Отбирая материал для создания исторической библиотеки, мы должны учесть; что у каждой эпохи были свои сюжеты, свои любимые герои. Мы тоже должны облюбовать своих героев, находя их на самых различных страницах истории. Нам нечего бояться далеких эпох. Смотрите, с каким интересом расспрашивают ребята в переписке с Горьким о строителях пирамид, о финикийских моряках, о средневековых ученых, которых сжигала инквизиция.
      Но это не значит, что нужно заслонить стариной те недавние события, очевидцы которых еще находятся среди нас. Во множестве писем читателей повторяется настойчиво просьба о том, чтобы старые большевики рассказали про свое революционное прошлое, про жизнь в ссылке, про бегство из тюрьмы, про то, как они работали в военных подпольных организациях на фронте, как они брали Кронштадт и Перекоп.
      Все дело в правильном и принципиальном подборе исторических сюжетов. В ряду событий, которые станут темой наших будущих очерков и повестей, одни факты будут впервые найдены или выдвинуты нашей исторической литературой, другие заново пересмотрены и поданы в новых соотношениях, соответствующих подлинной правде истории.
      И вот тогда, когда мы создадим целую историческую библиотеку из классических романов, научных книг и документов, - станут на место и те наши детские исторические повести, которые представляют собой сейчас редкие и порой довольно шаткие ступеньки лестницы, ведущей на десятый Этаж.
      Их еще очень мало, новых исторических повестей.
      Нашим писателям-историкам, пишущим для детей, работать трудно. Они работают на читателя, который так мало знает, который чуть не путает Александра Первого с Александром Македонским. Этому читателю ничего не говорят тонкие литературные намеки и цитаты. Он никогда не слыхал о том, что Екатерина Вторая переписывалась с Фернейским отшельником {99}, он даже не догадывается, что женские прически в два аршина высотой знаменуют времена Людовика XVI и близость революции.
      Для него книга должна говорить обо всем с начала до конца, монументально и просто, а такая задача по плечу только мастеру.
      Но дело не в одной монументальности.
      Дореволюционному историческому беллетристу, автору какой-нибудь "Византийской орлицы", было легко писать потому, что работал он по определенному рецепту. Он брал готовую идею казенного образца, тысячу раз уже использованную, разношенную, как старый башмак; брал готовые декорации из оперы "Рогнеда" {100} и костюмы с картины "Поцелуйный обряд" {101} и, не задумываясь, писал роман для юношества со звонким эпиграфом: "Славянские ль ручьи сольются в русском море..."
      Взрослому квалифицированному читателю такая книжка в руки не попадала. Она шла в "народ" и в детскую.
      Наши писатели, работающие над исторической книгой для детей, - даже самые рядовые писатели, - отлично знают, что одной бутафорией им не обойтись. На них лежит слишком ответственная задача; увидеть подлинные социальные основы событий и в то же время не обезличить истории.
      Тут уж материал приходится искать не в опере.
      Есть у нас небольшая повесть Татьяны Богданович {102} под названием "Ученик наборного художества". В ней говорится о "наборщиках академической типографии времен Елисаветы Петровны. Весь материал, все человеческие жизни, о которых рассказывается в повести, - не отсебятина. В основе книги лежат документы, собранные с бережным вниманием в архивах старейшей типографии. Тут и приказы, и прошения, и даже счета. Зачем все это понадобилось автору? Затем, чтобы дать картину эпохи, верную исторической правде.
      Не одной только Т. Богданович, но и Елене Данько {103}, Георгию Шторму {104}, Александру Слонимскому {105}, Сергею Григорьеву и всякому талантливому и добросовестному автору нашего времени приходится заново собирать свой материал для того, чтобы по-новому осмыслить историю.
      Степан Злобин, написавший книгу о Салавате Юлаеве, долго собирал и документы, и устные башкирские предания, прежде чем решился взяться за повесть.
      Надо по достоинству оценить смелость и трудность задачи Злобина, который попытался посмотреть на пугачевский бунт глазами башкира Салавата и для этого собрал новый, еще никем не использованный материал {106}.
      Ремесленникам детской книги дореволюционных лет никогда не приходилось решать столь серьезные задачи. Они были эпигонами и нахлебниками большой литературы.