Еще убедительнее, чем прежде, звучат сейчас, в свете новых работ, слова М. М. Морозова о том, что теории, отрицающие авторство Шекспира, лопаются, как мыльные пузыри.
      Десять лет прошло со дня Смерти Михаила Михайловича, а нам кажется, что еще вчера он был среди нас. Так свежа память о нем в аудиториях, где он выступал с докладами и лекциями, в театрах, где он бывал не только на спектаклях, но и на репетициях, во Всероссийском театральном обществе, где он руководил кабинетом Шекспира и проводил памятные шекспировские конференции.
      Многие из нынешних литературоведов и театроведов студентами слушали его увлекательные лекции, в которых богатая эрудиция так счастливо сочеталась с мастерством изложения.
      Мы не помним ни одной московской театральной премьеры, ни одного вернисажа, где бы нам не бросалась в глаза крупная и такая заметная фигура Михаила Михайловича.
      Все в нем было броско и ярко: остро глядящие, черные с блеском глаза, звучный голос, громкий смех.
      Несмотря на его большой рост, мы неизменно узнавали в нем того жадно и пристально вглядывающегося в окружающий мир ребенка - "Мику Морозова", которого так чудесно изобразил когда-то великий русский художник Валентин Серов.
      В те дни, когда я работал над сонетами Шекспира, и позже, во время нашей совместной с ним работы над переводом "Виндзорских насмешниц" для Театра имени Моссовета, Михаил Михайлович чуть ли не каждый день бывал у меня. Помню, какое сильное впечатление производили его внешность и голос на моего маленького внука.
      Однажды, сидя за общим столом в писательском доме отдыха, мальчик с чувством гордости и даже не без некоторого хвастовства во всеуслышанье объявил:
      - А у моего дедушки и бабушки есть Михаил Михайлович!
      Вероятно, он казался моему пятилетнему внуку добрым сказочным великаном.
      Михаил Михайлович был не только замечательным литературоведом и знатоком театра, но и подлинным языковедом.
      Он глубоко знал родной язык. Русская речь звучала в его устах вкусно, свежо и сочно - недаром он был коренной москвич, да и английским языком он владел в совершенстве.
      Удивительно, как удавалось ему сочетать сосредоточенный, иной раз кропотливый труд по изучению языка и стиля Шекспира, его эпитетов и метафор со множеством публичных докладов и лекций, с деятельным участием в создании истории английской литературы, с постоянной работой в журналах и газетах.
      А как широк был круг тем его книг и многочисленных статей! Значительная часть их посвящена драматургу, которого он любил глубоко и неизменно, Шекспиру. Но наряду с этой основной своей работой он писал и о современнике Шекспира Кристофере Марло, и о шотландском поэте Роберте Вернее, и об английских народных балладах, и об А. Н. Островском, как о переводчике Шекспира, и о наших русских знаменитых актерах - таких, как Андреев-Бурлак, Иванов-Козельский, Модест Писарев.
      Неоценим скромный и самоотверженный труд М. М. Морозова по созданию дословных, подстрочных переводов "Гамлета" и "Отелло" и комментариев к ним.
      При жизни Михаила Михайловича эти дословные переводы были изданы Охраной авторских прав и напечатаны на стеклографе всего только в количестве 150 экземпляров. Только после его смерти по настоянию его друзей и почитателей эти переводы были включены в сборник его избранных статей и переводов.
      Да, в сущности, Михаил Михайлович Морозов на протяжении многих лет был неизменным помощником и советчиком всех, кто переводил, ставил или играл на советской сцене Шекспира. Он принимал самое близкое и деятельное участие в постановке шекспировских пьес не только в Москве, но и во многих городах Советского Союза - Ярославле, Горьком, Минске, Ереване, Тбилиси, Ташкенте, Риге, Воронеже...
      Умный и талантливый исследователь, лингвист, теоретик художественного перевода, блестящий лектор, щедрый учитель молодежи, М. М. Морозов оставил после себя светлый и глубокий след в истории нашего литературоведения, в истории советского театра.
      А те, кому довелось знать его лично, никогда не забудут милого Михаила Михайловича, до конца, до последних своих дней так сильно, по-детски любившего жизнь.
      ПОЭЗИЯ ПЕРЕВОДА
      Вероятно, с тех пор, как существуют переводы, идет спор о пределах точности и вольности.
      У нас и в наше время этот спор выходит из рамок теоретических рассуждений и приобретает особую актуальность и остроту.
      Целая армия переводчиков знакомит наших читателей со стихами и прозой всех народов Советского Союза и чуть ли не всех народов мира.
      Мы успели накопить богатый опыт, который убеждает нас, что стремление к буквальной точности ведет к переводческой абракадабре, к насилию над своим языком, к потере поэтической ценности переводимого.
      С другой стороны, чрезмерно вольное обращение с текстом подлинника, так облегчающее работу переводчика, сплошь и рядом приводит к искажению оригинала, к обезличке, стирающей его индивидуальные и национальные черты.
      Мне рассказывали, что некий старик, тонкий знаток духов, критикуя парфюмерию, которая выпускалась у нас два десятка лет тому назад, говорил:
      - Ах, все эти духи пахнут одинаково! Недаром же на флаконах так и написано: "Те-же", "Те-же" и "Те-же". То есть "ТЭЖЭ".
      Эту остроту можно отнести не только к духам, но и к стихам.
      Нивелировкой многих произведений национальных литератур объясняется равнодушие читателей почти ко всем издаваемым у на" антологиям. Несмотря на то, что в состав этих объемистых сборников подчас входят - наряду с бесцветными - и замечательные, истинно поэтические переводы, мертвый груз тянет их ко дну, и они устилают кладбища Книготорга. Об этом красноречиво говорят цифры, показывающие, как мало разошлось у нас экземпляров казахской и других антологий.
      Что же, неужели наша читающая публика не ценит богатой поэзии народов Советского Союза? Нет, вся беда только в недостаточно тонком и строгом отборе.
      Я убежден, что каждая издаваемая книга может и должна стать событием.
      В области перевода событиями были не только стихи Жуковского, но и стихотворения, созданные менее крупным, но настоящим поэтом Михаилом Илларионовичей Михайловым (например, его перевод из Гейне "Гренадеры"). Как события были встречены народом переводы Ивана Козлова "Не бил барабан перед смутным полком" и "Вечерний звон". Я не говорю уже о переводах Пушкина, Лермонтова, Алексея Толстого, В. Курочкина, Ивана Бунина.
      Нет никакого сомнения в том, что, если отжать из наших современных антологий всю ремесленно-переводческую водянистую сыворотку, если работа над их составлением будет любовной, серьезной и творческой, каждая из них тоже окажется событием, а все они вместе внесут в нашу поэзию еще невиданное богатство и разнообразие красок.
      Ведь мы располагаем большими силами. В наши дни уже трудно перечислить видных мастеров поэтического перевода. Да и что может дать такое перечисление имен, обязательное на всех писательских съездах и пленумах! Для того, чтобы оценить огромную, я бы сказал, богатырскую по своей трудности и удаче работу этих мастеров, - следовало бы посвятить каждому из них критическую статью, а в ином случае и целую книгу.
      Какие замечательные переводы дали нам Борис Пастернак {1}, Анна Ахматова {2}, переводчик греческих эпиграмм - профессор Л. В. Блуменау.
      А кто из наших критиков оценил, например, по достоинству поэтический труд Наума Гребнева - "Песни безымянных певцов" и "Песни былых времен"? Гребнев не только чудесно переводит песни народов, но и сам разыскивает их, как ищут клады.
      Успела ли наша критика заметить и отметить трудную и большую победу, одержанную Верой Потаповой, которая дала нам прекрасный перевод "Энеиды" Ивана Котляревского! {3}
      Не оценены или недостаточно оценены критикой достижения даже наиболее известных и заслуженных поэтов-переводчиков, таких, как Вильгельм Левик, Владимир Державин, Михаил Зенкевич, Леонид Мартынов, Павел Антокольский, Иван Кашкин, Лев Пеньковский, Вера Звягиндева, Николай Чуковский, Борис Слуцкий, Александр Межиров, Давид Самойлов, Инна Тынянова, Яков Козловский, Татьяна Спендиарова.
      Но, простите, совершенно нечаянно я занялся здесь все тем же перечислением имен. И перечисляю их не в порядке чинов и рангов и даже не по размерам дарований и заслуг. Может быть, очень талантливые поэты случайно не пришли мне в эту минуту на память и не попали в этот список.
      Но дело не в списках.
      Было бы лучше поговорить подробно и бережно хотя бы о нескольких поэтах, подаривших нам отличные переводы. Сказать, например, о том, какие чистые поэтические голоса, какое тонкое чувство языка и стиля у Марии Петровых, Веры Потаповой, Веры Марковой, как сильны и мускулисты Семен Липкий и более молодой поэт-переводчик Лев Гинзбург. Или сказать едва ли не впервые о талантливых и совсем еще молодых поэтах, которые порадовали нас прекрасными переводами, - о Белле Ахмадулиной, о Юрии Вронском, которые переводят грузинскую поэзию, о Юнне Мориц и ее переводах с еврейского.
      К сожалению, я пишу это письмо после очень тяжелой болезни и поневоле должен ограничиться только несколькими бегло набросанными строчками.
      Но вернусь к первоначальной теме моего письма.
      Как я уже говорил, в переводах мы иной раз наблюдаем порочную точность и столь же недопустимую - я бы сказал даже - преступную вольность.
      Прочитав перевод из Гейне, из Шиллера, Горация или Расула Гамзатова, читатель должен быть уверен, что он и в самом деле прочел стихи Гейне, Шиллера, Горация и Расула Гамзатова, что поэт-переводчик донес до него подлинные мысли и чувства поэтов, не утеряв ничего главного, основного, существенного. При этом степень вольности и точности перевода может быть различная - есть целый спектр того и другого. Важнее всего передать подлинный облик переводимого поэта, его время я национальность, его волю, душу, характер, темперамент. Переводчик должен не только знать, что сказал автор оригинальных стихов, - например, Гейне или Бернс, - но и что, какие слова этот автор сказал бы и чего бы он сказать не мог.
      Актер может быть свободен, а не скован своею ролью, "ели он глубоко, всем существом войдет в нее. То же относится и к переводчику. Он должен как бы перевоплотиться в автора и, во всяком случае, влюбиться в него, в его манеру и язык, сохраняя при этом верность своему языку и даже своей поэтической индивидуальности. Безличные переводы всегда бесцветны и безжизненны. Отнюдь не насилуя и не искажая автора, хороший переводчик невольно и неизбежно отражает и свою эпоху, и себя самого.
      Очень важно передать в переводе интонации и ритм подлинника.
      Иной переводчик - даже самый точный - может оболгать автора самим ритмом.
      Вот пример. Талантливый поэт К. Д. Бальмонт перевел Знаменитые стихи великого английского поэта второй половины XVIII и начала XIX века Вильяма Блейка. Стихи эти - о тигре - написаны четырехстопным хореем. Бальмонт сохранил в своем переводе этот размер, но у Блейка хорей звучит веско, величаво, даже грозно:
      Tyger! Tyger! burning bright
      In the forests of the night...
      А у Бальмонта получилось:
      Тигр, тигр, жгучий страх,
      Ты горишь в ночных лесах...
      Почти:
      Чижик, чижик, где ты был?
      На Фонтанке водку пил.
      И читателю непонятно, почему же эти легковесные стишки стали так знамениты, считаются классическими.
      Так был упрощен и ограблен в переводе не один великий поэт.
      К счастью, мы можем с уверенностью сказать, что лучшие образцы переводов русской школы передают не только душу, но и форму стихов, форму, которая является их плотью, - то, что Гейне называет "материей песни".
      Перевод стихов - высокое и трудное искусство. Я выдвинул бы два - на вид парадоксальных, но по существу верных - положения:
      Первое. - Перевод стихов невозможен.
      Второе. Каждый раз это исключение.
      Если переводчик именно так относится к своей работе (да, в сущности, не только переводчик, но и всякий поэт), - у него может что-то получиться.
      И какое это счастье, когда и в самом деле получается!
      Тем более бывает обидно, когда эта нелегкая, но счастливая удача не находит отклика у критики, а еще раньше - у издательств.
      А что греха таить! Нередко самая большая художественная удача переводчика остается незамеченной, тонет в массе невыразительных и посредственных переводов.
      Поэт-переводчик, помещая стихи в собрании какого-нибудь переводимого автора, в одной из антологий или в каком-нибудь другом сборнике переводов, остается как бы комнатным или даже угловым жильцом.
      Пора бы издательствам подумать о том, чтобы дать наконец каждому из достойнейших переводчиков отдельную "квартиру", то есть выпустить отдельно его избранные переводы или издать книгу какого-нибудь национального или зарубежного поэта целиком в его переводе, даже в том случае, если эта книга будет невелика по объему.
      Такое же свое отдельное и достойное место должны занимать талантливые поэты-переводчики и в статьях наших критиков. А ведь чаще всего их имена даются в статьях скопом, как и в этом моем письме.
      Нечего и говорить о том, какое значение имеют переводы в сближении национальных культур, в развитии и упрочении дружбы между народами.
      Критики, издатели, редакторы да и сами переводчики отлично знают это, но часто забывают.
      Пусть же нынешнее совещание внятно и громко напомнит всем нам, какое важное, значительное и ответственное дело - наша работа над поэтическим переводом.
      КНИГА ДЛЯ ДЕТЕЙ ДОЛЖНА БЫТЬ ПРОИЗВЕДЕНИЕМ ВЫСОКОГО ИСКУССТВА
      Тридцать лет тому назад возникло небывалое по характеру и размаху учреждение. Сначала его называли Детиздатом, а потом - Детгизом.
      В сущности, Детгиз не одно, а множество издательств под общей крышей. Это и Гослитиздат для детей, и детское научное издательство, и детский госполитиздат, и много других издательств. Книги выпускаются здесь не на одном, а, по крайней мере, на трех языках: на дошкольном, на языке младших школьников и, наконец, на языке старших.
      Задача у всех этих издательств одна: познакомить юных, непрестанно растущих людей с большим миром, в котором им предстоит жить и действовать, воспитать из них хороших, честных, отзывчивых и бесконечно любознательных людей, которым по плечу будет продолжать великое дело отцов и дедов.
      Сейчас мы все привыкли к тому, что у нас есть Детгиз. Это знакомый нам каменный дом в Малом Черкасском переулке, где находятся редакции, и другое здание на улице Горького - Дом детской книги. Есть отделение издательства и такой же Дом детской книги в Ленинграде.
      А было время, когда Детгиз был только идеей, только мечтой его инициатора - большого русского писателя Алексея Максимовича Горького.
      Я вспоминаю, как ранней весной 33-го года он пригласил меня к себе в Италию, в Сорренто, чтобы обдумать программу будущего издательства и подготовить письмо - докладную записку в Центральный Комитет партии.
      Помню часы, которые мы проводили за работой в горьковском кабинете, из больших окон которого был виден на фоне синего неба - дымящийся Везувий.
      В письме было предусмотрено все, без чего не могло бы жить и развиваться большое издательство, - полиграфическая база, бумажные фабрики и т. д.
      Но временами, отрываясь от обсуждения моего проекта письма, Горький позволял себе и помечтать вслух о том, какие книги - о замечательных путешествиях и о еще более удивительных путях человеческой мысли - даст будущее издательство детям нашей страны. Вероятно, Алексей Максимович ни на минуту не забывал при этом, как трудно доставалась книга Алеше Пешкову в товремя, когда он служил поваренком на пароходе или работал в казанской пекарне. Всем, чего ему недодала жизнь, хотел он одарить наших ребят.
      Мы и не думали тогда, что эта идея осуществится так скоро, что в этом же году решением партии будет создано Издательство детской литературы.
      Мне хотелось бы, чтобы нынешние и будущие сотрудники Детгиза и работающие в нем писатели навсегда запомнили, с каким молодым волнением обдумывал в уже преклонные годы своей жизни Горький нужды нового издательства и его читателей.
      Пусть каждый из нас, приступая к работе, сохраняет тот же сердечный жар, с каким относился к делу издания книжек для детей Алексей Максимович в те весенние дни 33-го года.
      Мы помним, что все это время было полно значительными в истории детской литературы событиями: появление статьи Алексея Максимовича в "Правде" "Литературу - детям", а потом его письмо в той же газете "Пионерам" - о том, какие книги ребята читают и о чем еще хотели бы почитать.
      Отвечая на тысячи писем со всех концов Советского Союза, Горький писал:
      "Теперь "Детиздат" знает, что нужно ему делать, и, наверное, вы скоро получите интересные книги.
      О ваших требованиях будет сделан доклад на съезде писателей, а сейчас для осведомления писателей и родителей о ваших желаниях друг мой, Маршак, печатает часть обработанного им материала, данного вами" {1}.
      И вот Детгиз родился на свет. Сегодня я хочу от всей души поздравить весь экипаж Детгиза во главе с его опытным капитаном Константином Федотовичем Пискуновым, а также и всех писателей - в том числе и себя самого - с этим замечательным днем рождения.
      Но и в день праздника мы не должны забывать, что нами сделана только малая часть великого дела, что запросы и потребности младших поколений читателей гораздо шире и глубже того, что уже охвачено вышедшими книгами.
      По-настоящему воспитывает юного человека только подлинно художественная, поэтическая книга - в прозе и в стихах. Каждая книга, выходящая для детей, должна быть событием.
      В заключение мне хотелось бы особо упомянуть тех замечательных деятелей литературы, которые не дожили до этого дня, - "Чей глас умолк на братской перекличке? Кто не пришел? Кого меж вами нет?" {2}
      И в первую очередь, - Алексея Максимовича.
      Я не хотел бы, чтобы в этом перечислении потонуло любое из упоминаемых мною имен, - ведь о каждом из них можно сказать очень много.
      Это - Владимир Маяковский, который оставил в наследство детям целый раздел в своем собрании сочинений.
      Это - Аркадий Гайдар, всесоюзный пионерский вожатый, который умел быть и веселым товарищем нашим ребятам, и чуть лукавым, себе на уме, воспитателем, обходящимся без поучений. Смерть Гайдара так же доблестна, как его жизнь. Он пал на поле боя и похоронен на берегу Днепра, неподалеку от могилы Тараса Шевченко.
      Нельзя не вспомнить такого замечательного поэта природы, как Михаил Пришвин.
      И одного из виднейших русских писателей Алексея Николаевича Толстого, подарившего детям нашим чудесное "Детство Никиты" и затейливые "Приключения Буратино".
      Большое, совсем особое место занимает в нашей литературе тонкий художник, который сочетал в себе и "бывалого человека", и мастера на все руки, Борис Житков.
      Все дети нашей страны помнят человека, знавшего язык птиц и зверей, автора "Лесной газеты", Виталия Бианки.
      В истории нашей детской литературы навсегда останется поэт-ученый, зачинатель нашей научно-художественной книги - Илья Яковлевич Ильин, автор всемирно известного "Рассказа о великом плане".
      В этом году наша литература понесла тяжелую, невозвратимую потерю в лице Владимира Михайловича Конашевича, талантливого художника, человека большой культуры, который до конца сохранил в своих рисунках веселую и причудливую игру, близкую пониманию самого требовательного и разборчивого ценителя - маленького ребенка.
      Наконец, я хочу упомянуть еще трех замечательных писателей, которые к тому же были в свое время редакторами Детгиза.
      Это - Тамара Григорьевна Габбе, автор высокопоэтических пьес-сказок и в то же время тонкий критик и превосходный редактор, неизменный друг писателей.
      Много лет работали в издательстве и Евгений Шварц - ныне широко известный драматург, и погибший на фронте Великой Отечественной войны Леонид Савельев {3}, один из самых образованных литераторов, написавший первую детскую книгу об Октябре "Штурм Зимнего" и книгу "Следы на камне", показывающую - запечатленную на камне историю растительного и животного мира.
      Все эти имена не должны быть забыты.
      Оглядывая тридцатилетний путь, пройденный Детгизом, а также годы, предшествовавшие его возникновению, видишь, как много таланта, мысли, знаний внесли за это время в книгу для детей люди, ее создававшие.
      По счастью, многие из ее талантливейших представителей, прославленных и у нас в стране, и за ее рубежами, во главе с ветераном детской литературы Корнеем Ивановичем Чуковским, ныне здравствуют и продолжают работать в полную силу, а им на смену приходят все новые и новые пополнения. Никогда еще детская литература не была окружена таким вниманием и любовью общества, как в наше время. Книга для детей навсегда вышла из тесного мирка прежней "детской" и стала достоянием миллионов читателей.
      Но от больших тиражей, немыслимых в прежнее время и в других странах, у нас не должна кружиться голова.
      С каждым новым десятком, с каждой новой сотней тысяч экземпляров все выше растет трибуна, на которую мы поднимаемся для разговора с читателем.
      Детская литература у нас давно уже отказалась от какой бы то ни было скидки на художественное качество. Детская литература не должна уступать лучшим образцам взрослой литературы в мастерстве, в тонкости, в свежести мыслей и образов.
      Таково было напутствие, данное Детгизу в день его рождения Алексеем Максимовичем Горьким. Это напутствие нам следует вспомнить и сейчас - в дни, когда Детгиз отмечает свое тридцатилетие.
      "НЕДРАЛИТЕТ"
      Это было так.
      Двое ребят дрались, а трое или четверо их товарищей стояли в стороне и спокойно смотрели на их поединок. Кто-то из взрослых спросил у этих юных зрителей:
      - Что же вы их не разнимаете?
      - А чего нам разнимать. Это у них драка, а у нас недралитет.
      Мне очень нравится это русское простое слово "недралитет" - оно как-то выразительнее, понятнее и свежее, чем старый иностранный термин "нейтралитет", от которого оно происходит. Впрочем, в слове "недралитет" соединились два слова, означающие совершенно противоположные понятия, а именно: "нейтралитет" и "драка".
      Я заговорил об этом для того, чтобы высказать одну очень простую мысль: я не сторонник нейтралитета - и особенно в тех случаях, когда на моих глазах дерутся не дети, а взрослые, и не за игрушку, а за что-нибудь очень серьезное.
      Возьмем, к примеру, вопрос о художественном воспитании наших детей самых маленьких, четырехлетних и пятилетних, - тех, которые еще только учатся связно выражать мысли и называть вещи своими именами. Казалось бы, о каком художественном воспитании может идти речь в применении к этому возрасту?
      Однако этот возраст является самым жадным потребителем картинок, коротеньких стихов, песенок, присказок, считалок. Эти жадные потребители требуют от своих бедных матерей, чтобы те по двадцать раз подряд читали им одну и ту же сказочку или стихи из двадцати строчек. Матерям иной раз становится очень скучно, и они рады бы почитать ребятам что-нибудь новенькое, но под рукой часто ничего новенького нет, и вот приходится припоминать что-нибудь очень старенькое, в таком роде:
      Ты лети, мой петушок,
      Есть такие дети,
      У которых близко нет
      Никого на свете.
      Мама ласковой рукой
      Их не приголубит,
      И игрушки никакой
      Им никто не купит.
      Я сам слышал, как одна родительница учила ребят на детской площадке петь эту песенку. Родительница, верно, никогда не задумывалась над тем, хорошая ли это песенка или плохая. Ничего озорного в песне нет, - она вызывает даже некоторое сочувствие к бедным сироткам, слова в ней понятные, а главное, покуда дети ее поют, они заняты, не шалят и не разбивают носов ни себе, ни другим. Значит, ничего плохого в песне нет.
      Я слушал, как женщина напевала вместе с детьми убогие слова этих уныло-приютских стишков, и с грустью думал о том, как трудно доказать ей, что стихи плохи, слащавы, фальшивы по мысли и чувству.
      Такие вещи объяснять очень трудно, если твой собеседник никогда в жизни не задумывался над тем, какие стихи хороши и какие плохи.
      Человеку, который знает и любит стихи Пушкина, стихи Некрасова, стихи Маяковского, какой-нибудь убогий "Петушок" вряд ли понравится.
      Но беда в том, что и Пушкина и Некрасова люди знают только по далекой памяти школьных лет.
      Гонимы вешними лучами,
      С окрестных гор уже снега... {1} - и т. д.
      Или:
      Ну, пошел же, ради бога!
      Небо, ельник и песок
      Невеселая дорога...
      Эй! садись ко мне, дружок!.. {2} - и т. д.
      А такое знание стихов, конечно, ровно ничего не стоит. Ко мне часто приходят поэтессы разных возрастов. Приходят или присылают по почте свои рукописи.
      Наш разговор - письменный или устный - обычно начинается так:
      Поэтесса говорит или пишет: "У меня есть двое детей - мальчик семи лет и девочка пяти лет. Мне решительно нечего им читать, это и натолкнуло меня на мысль написать для них стишки. Стишки эти ребятам очень нравятся. Вот они..."
      Дальше следуют сто - двести рифмованных строчек о чем попало: о плюшевом медведе, о пауках, о жуках, о том, как
      Шура чистила зубочки,
      или о том, как
      Котик вымазался сажей,
      Лапочки покрасил даже,
      и так далее, и тому подобное.
      Иногда бывает, что на сотню самых небрежных, неряшливых и необдуманных строк попадется две - четыре, даже шесть строчек, не лишенных живости, темперамента и остроумия.
      Но эти удачи так случайны, нечаянны и редки!
      Критиковать произведения этих поэтесс почти невозможно. У них всегда готовы возражения.
      1) Дети обожают эти стихи.
      2) Стихи очень нравятся всем знакомым.
      3) В детских журналах печатаются иной раз стихи гораздо хуже этих.
      4) Стихи предназначены для самых маленьких детей, которые предъявляют к стихам гораздо менее строгие требования, чем я, Маршак.
      Возражения, конечно, убедительные. Ничего не скажешь.
      Действительно, и рассказы в журналах печатаются иногда плохие, действительно, маленькие дети не слишком разбираются в качестве стихов, а среди добрых знакомых всегда найдутся люди, которые будут в восторге от ваших произведений.
      Одни будут в восторге, другим стихи просто понравятся. Наконец, третьи примут стихи без всякого удовольствия, но и без возражений - то есть совершенно нейтрально. "Стихи как стихи, - скажут они. - Вон в некоторых местах даже рифма есть, и как будто размер чувствуется, отчего же не дать их детям?"
      Эти люди забывают о том, что первые детские книги учат ребенка мыслить, чувствовать, говорить.
      А на такую роль имеет право далеко не всякая детская книга.
      Отбор и создание лучшей детской литературы - вот какую задачу поставила перед нами партия. Каждый удачный шаг на этом пути - это большая и радостная победа.
      Но для того, чтобы победы эти были не случайны, надо преодолеть то холодное безразличие, тот нейтралитет, с которым относятся к выбору детского чтения многие матери и отцы.
      Они должны быть в курсе тех споров, которые ведутся у нас вокруг детской литературы, должны стать настоящими ее ценителями, а не только покупателями детских книг.
      Для этого им следует проделать серьезную и основательную работу. Работа эта, в сущности, очень приятная, и бояться ее не стоит. Если вашему ребенку через год предстоит счастье читать сказки Пушкина, Андерсена или народные сказки, прочтите их заранее, и не только для того, чтобы объяснить ребенку непонятные слова, но и для того, чтобы самому себе дать отчет, что хорошего в этих сказках.
      Надо читать и лучшее из того, что есть в современной детской литературе. И читать не только ради контроля, придирчиво и опасливо, - ас тем напряжением и вниманием, какого требует к себе всякое произведение искусства, даже если оно представляет собою всего только одно четверостишие или рисунок пером.
      У нас на заводах от всего работающего персонала требуется так называемый техминимум. Я думаю, что не худо было бы потребовать от родителей, занимающихся воспитанием и развитием своих детей, определенного "литминимума". И тогда сам собой кончится этот обидный для всякого искусства нейтралитет.
      О ПУШКИНЕ, О ДЕТЯХ И О ДЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
      1
      Страна читает и перечитывает Пушкина. А вместе со всей страной его читают те, кто знакомится с ним впервые - дети.
      Проходя по залам пушкинского музея, наши ребята узнают на портретах не только самого Александра Сергеевича, но и его родных, и друзей, и даже современников.
      - Это Дельвиг, - говорят они, еще не взглянув на подпись. - Это Пущин. Это Кюхля... А вот это Шаховской {1}.
      Мы в свое время писали школьные сочинения о Пушкине, но самые начитанные из нас не знали, как отзывалась о "Полтаве" "Северная пчела" {2} и что сочинил Пушкин в 1826 году.
      А нынче множество наших школьников это знает. Давно ли они стали пушкинистами? О нет, всего только в этом году - после юбилея.
      Скоро будет издан сборник лучших сочинений ленинградских школьников.
      Эти сочинения безо всякой снисходительности можно назвать маленькими исследованиями или, во всяком случае, статьями. Их прочтет с интересом не только учитель, который обязан читать школьные работы и подчеркивать в них красным карандашом ошибки.
      Я уверен, что широкий читатель найдет в них для себя что-то новое и неожиданное. Дети работали серьезно, подбирая и проверяя факты, пользуясь многочисленными источниками, добросовестно изучая пушкинские тексты.
      Из всех этих сочинений вместе может составиться биография Пушкина, в достаточной степени обстоятельная и правдивая (одно сочинение - "Детство и лицейские годы", другое - "Пушкин и декабристы", третье - "Южная ссылка", четвертое-"Село Михайловское" и т. д.).
      Вот возьмем к примеру сочинение "Пушкин в пути". Тут и маршруты всех пушкинских поездок, и все почтовые станции, на которых Пушкин останавливался, и сопоставление его путешествий с путешествиями его героев, и все, что говорил Пушкин в своих стихах и в прозе, в письмах и дневниках о трактирах, ямщиках, кибитках, станционных смотрителях и колокольчиках.