I

Утром в пятницу, через неделю после приезда в Анкретон, Агата вытащила картину из кладовки для реквизита – теперь она держала ее под замком – и посмотрела на свое произведение: портрет вызвал у нее смешанные чувства, но прежде всего удивление. Как, черт возьми, ей это удалось. Еще два дня, и картина будет завершена. Завтра вечером сэр Генри, празднуя свой юбилей, приведет развоевавшихся Анкредов в маленький театр, и она неловко отойдет в сторону, пока они будут обсуждать ее работу. Велико ли будет их разочарование? Сразу ли они поймут, что на заднем плане вовсе не пустошь перед замком Форрес[23], а лишь изображающая ее театральная декорация; что Агата написала не Макбета, а старого актера, который вспоминает, как некогда играл эту роль? Поймут ли они, что картина проникнута грустью расставания с прошлым?

Да, фигура уже готова. И пожалуй, для полноты впечатления осталось разве что добавить кое-где пару осторожных мазков. Ей очень захотелось, чтобы эту картину увидел Рори. Как прекрасно, подумала она, что среди тех немногих, кому она любит показывать свои работы, на первом месте стоит ее муж. Может быть, потому, что он в таких случаях больше молчит, чем говорит, но не стесняется собственного молчания.

По мере того как ее труд близился к концу, Агату все чаще охватывал страх перед скорой встречей с мужем. Она вспоминала слышанное от других женщин: «Как было вначале, потом никогда не повторяется», «Когда мы снова встретились, то поняли, что стали чужими», «Все было уже совсем не так», «Ощущение было странное. Мы оба молчали, нам нечего было сказать друг другу». Неужели ее встреча с Родериком тоже пройдет в молчании? «Я не умею выражать свои чувства, – думала Агата. – Не владею я этой техникой. Все мои природные способности ушли в живопись. Но, наверно, Родерик первый сообразит, что сказать. Или, может быть, мне сразу начать рассказывать ему про Анкредов?»

Она соскабливала краски с палитры, когда в театр прибежала Фенелла и сказала, что звонят из Лондона.

Это был заместитель начальника Скотленд-Ярда. Агата слушала его, и сердце у нее стучало как молоток. Как ему кажется, с лукавой хитрецой туманно намекнул он, небольшая поездка в Лондон доставит ей удовольствие. Если она прибудет в Лондон в понедельник и останется там на ночь, во вторник утром Скотленд-Ярд покажет ей кое-что интересное. Одна их машина как раз в понедельник будет утром проезжать мимо станции Анкретон-Холт, и, если миссис Аллен не против, ее с удовольствием подвезут.

– Спасибо, – сказала Агата и не узнала собственный голос. – Я поняла. Да, конечна. Мне очень интересно. Спасибо.

Она растерялась: на нее поочередно накатывали то беспричинная жажда деятельности, то тупое оцепенение. Смешные сценки из репертуара Анкредов вспыхивали в ее мозгу. «Надо не забыть и рассказать ему», – думала она, а потом начинала сомневаться, так ли уж забавны будут Анкреды в ее пересказе. Вздрогнув, как от толчка, она вдруг вспомнила, что про вторник нужно обязательно сообщить Кэтти Босток. Чтобы та, как они договаривались, послала старого слугу Родерика в Лондон открыть квартиру.

– Что же я сразу не догадалась? – пробормотала она и побежала вниз.

Когда, дымя сигаретой, Агата сидела у телефона в маленькой комнатке возле входных дверей, снаружи донесся шум автомобиля, послышались голоса, а затем вестибюль наполнился шумом, безошибочно возвещавшим приезд гостей.

– Милли, ты где? Спускайся! – прокричал приятный женский голос. – Это Дези, Томас и я. Дези заарканила какого-то полковника, он оказался с машиной, и мы все вместе приехали.

– Дженетта! – долетел с Большой галереи голос Миллеман.

И, как эхо, откуда-то из глубины дома раздался голос Полины:

– Дженетта!

Ей послышалось или на самом деле в этих приветственных возгласах сквозило неодобрение, граничащее с тревогой? Не зная, как ответить себе на этот вопрос, Агата тихо прикрыла дверь.

II

Дженетта, супруга Клода Анкреда, в отличие от Агаты не уловила в приветствиях родственниц никаких особых оттенков. Привлекательная, хорошо одетая женщина с веселым голосом и умными глазами, она вела себя спокойно и, казалось, получала удовольствие от роли наблюдателя. Речь ее была живой, но без аффектированных интонаций. Если Дженетта и чувствовала, что Анкредов раздирают междоусобицы, то виду не подавала и со всеми членами этого малоприятного клана держала себя одинаково приветливо и одинаково отстраненно.

Дездемона же, напротив, являла собой в семье Анкредов самый яркий, после сэра Генри, пример истинной театральности. Она была ослепительно хороша, с пышной фигурой и сочным голосом; каждая ее фраза звучала настолько значительно, будто была репликой из кульминационной сцены идущего с аншлагом спектакля. «Так и просится, чтобы при ней был соответствующий антураж, – подумала Агата, – например, секретарь, или драматург, или импресарио, или даже, может быть, влюбленный в нее режиссер». Она словно излучала щедрое полнокровное тепло, и у нее был дар увлекать людей вслед за собой в тот далекий от обыденной жизни сверкающий мир, где она чувствовала себя как рыба в воде. Попавший в ее орбиту полковник после рюмки хереса отбыл по месту назначения, и, конечно же, в ушах у него еще долго звенели ее пылкие слова благодарности. Повесив трубку, Агата прошла из маленькой комнатки в зал и оказалась лицом к лицу с вновь прибывшими. Она была рада увидеть знакомый светлый хохолок и вежливую улыбку Томаса – «старины Томаса», как она уже начала называть его про себя.

– А-а, приветствую. – Он захлопал ресницами. – Вот вы где! Надеюсь, фурункул беспокоит меньше.

– Прошел совсем.

– Мы тут говорим о папочкиной помолвке. Это моя невестка, миссис Дженетта Анкред, а это моя сестра, Дездемона. Как ваша картина? Хорошо получилась?

– Неплохо. А как получается ваша постановка?.

– Прекрасно, спасибо, – серьезно ответил Томас.

– Томми, дорогой мой, ну как она может прекрасно получаться, если там играет эта бездарность? – вмешалась Дездемона. – О чем ты думал, когда ее приглашал?

– Дези, я действительно говорил дирекции, что ты хотела сыграть эту роль.

– Нисколько не хотела. Сыграть бы, конечно, сыграла, но чтобы так уж хотеть – нет.

– Значит, никто ни на кого не в обиде, – мягко сказал Томас. – Дженетта, тебе, наверно, не терпится увидеть Фенеллу и Поля. У тебя, вероятно, впечатление, что из-за папочкиной помолвки их собственная отошла в тень. Ты на них тоже сердишься, как он?

– Я ничуть на них не сержусь. – Дженетта перехватила взгляд Агаты и улыбнулась. – Поль мне очень нравится, и я хочу с ним поговорить.

– Все это прелестно, – беспокойно сказала Дездемона, – но Милли говорит, если бы не Поль с Фенеллой, то папочкина бомба-сюрприз могла бы и не взорваться.

– Да ладно тебе, – благодушно сказал Томас. – Думаю, все равно бы взорвалась. Вы знаете, что уже вызван мистер Ретисбон и составляется новое завещание? Полагаю, завтра на юбилейном ужине папочка все нам сообщит. Дези, как ты считаешь, он тебя на этот раз вычеркнет?

– Дорогой мой! – Дездемона живописно упала на софу и, раскинув руки, положила их на гнутую деревянную спинку. – Я так часто открыто высказывала свое мнение об этой особе Оринкорт, что ничего другого ему не остается. Мне наплевать, Томми. Если папочка ждет, что я замурлыкаю от удовольствия и брошусь их поздравлять, он глубоко ошибается. Мне такое не под силу. Для меня это чудовищное потрясение. Мне больно. Вот здесь, – добавила она и постучала белым кулачком по роскошному бюсту. – Мое уважение, моя любовь, мои идеалы – все вдребезги! – Сверкнув глазами, она посмотрела на Дженетту. – Думаешь, я преувеличиваю, Джен? Счастливая ты. Тебя выбить из колеи нелегко.

– Мне судить трудно, – непринужденно сказала Дженетта. – Я с мисс Оринкорт пока не знакома.

– Конечно, он же не твой отец, – с чувством напомнила Дездемона.

– Да, не мой, – согласилась та.

– Тю! – Дездемона горько вздохнула.

Разговор был прерван появлением Фенеллы: она сбежала по лестнице, промчалась через зал и, вскрикнув, бросилась в объятия матери.

– Ну-ну, полно, – ласково сказала Дженетта, на мгновение прижав дочь к груди. – Только без бурных эмоций.

– Мамочка, ты не злишься? Скажи, что не злишься.

– По мне похоже, что я злюсь? Глупенькая. А где Поль?

– В библиотеке. Ты туда зайдешь? Мамочка, ты чудо! Ты ангел!

– Успокойся, милая, хватит. Может быть, поздороваешься с тетей Дези и дядей Томасом?

Фенелла повернулась к ним. Томас осторожно ее поцеловал.

– Надеюсь, вы с Полем будете счастливы, – сказал он. – У вас все должно быть хорошо. Когда я прочел ваше объявление, то тут же полез в медицинскую энциклопедию. Там в разделе «генетика» написано, что брак между двоюродными братом и сестрой в принципе совершенно безопасен, при условии, что среди их общих родственников нет ярко выраженных сумасшедших.

– Томми! – возмутилась Дездемона. – Ты хоть чуть-чуть соображаешь?!

– Что ж, – сказала Дженетта, – такая компетентная справка должна придать нам бодрости. Фен, может быть, проводишь меня к Полю?

Они вместе ушли. С Галереи спустились Полина и Миллеман.

– Вот ведь морока, – видимо продолжая незаконченный разговор, жаловалась на ходу Миллеман. – Ума не приложу, как тут быть.

– Ты это про комнаты, Милли? – спросила Дездемона. – Категорически тебе заявляю: если с крысами до сих пор ничего не сделали, в «Брейсгердл» я не пойду!

– Но Дези… – начала Полина.

– Я спрашиваю, с крысами что-нибудь сделали или нет?

– Баркер потерял банку с мышьяком, – расстроенно сказала Миллеман. – Он с месяц назад травил крыс в комнате мисс Оринкорт, а потом банка куда-то пропала.

– Только этого не хватает! – пробормотал Томас.

– Жалко, он не подсыпал ей в стаканчик, куда она зубы кладет, – мстительно заметила Дездемона. – А как насчет «Терри»?

– В «Терри» я поселила Дженетту.

– Дези, поживи со мной в «Бернар», – великодушно предложила Полина. – Я буду очень рада. Сможем поговорить. Давай.

– Тут только одна сложность. – Миллеман нахмурила брови. – Мы же перенесли в «Бернар» всю папочкину антикварную мебель, и там сейчас даже некуда поставить вторую кровать. А к себе я вторую кровать поставлю спокойно. Дездемона, может, ты не против?.. Я в «Леди Банкрофт», ты знаешь. Комната просторная, места полно.

– Пожалуйста, Милли. Если, конечно, ты из-за этого не встанешь на уши.

– Не встану, – холодно ответила Миллеман.

– Мы с тобой все равно сможем поговорить, – сказала Полина. – Я же буду рядом, через стенку.

III

Вечером в пятницу погода испортилась, и на извилистые крыши Анкретона обрушился ливень. В субботу Агата проснулась от звонкой нескончаемой дроби: кап-кап-кап.

По дороге в ванную она споткнулась о поставленный на лестничной площадке таз. В него одна за другой падали капли, сочившиеся сквозь ветхую заплату на крыше. Дождь шел весь день. В три часа так потемнело, что работать в театре стало невозможно, но Агата успела захватить все утро и теперь, в последний раз прикоснувшись кистью к холсту, отошла от мольберта и села. Она испытывала то странное ощущение пустоты, которое приходит к художнику, когда картина окончена. Труд был завершен. И в ее сознании образовался вакуум. Но так продолжалось недолго: работа перестала подчинять себе ее мысли и, освободившись от этого гнета, Агата сейчас думала только о скорой встрече с мужем. «Через день я смогу сказать: завтра!» Анкреды с их интригами потеряли для нее реальность. Они словно превратились в двухмерные картонные фигурки, суетящиеся на фоне аляповатых декораций. Этот перелом в восприятии повлиял на ее воспоминания о двух последних днях в Анкретоне, окрасил их в особый цвет, размыл их четкость и придал фантастический оттенок самым заурядным эпизодам, так что, когда вскоре потребовалось детально восстановить ход событий, она не могла доверять своей памяти полностью.

Ей предстояло вспомнить, что весь тот день сэр Генри, никем не видимый, провел в своих покоях, набираясь сил перед торжественным ужином; что в огромном доме царило нервное ожидание; что подарки для сэра Генри были выставлены в библиотеке, темной необитаемой комнате в восточном крыле, и что Анкреды часто совершали туда паломничество, разглядывая дары друг друга с исключительной предвзятостью. Агата тоже подготовилась к юбилею: набросав живой и забавный портрет Панталоши, она оправила рисунок в рамку и поставила среди других подарков, хотя подозревала, что в связи с постигшей Панталошу немилостью такой поступок могут счесть вопиющей бестактностью. Набросок был искренне одобрен самой Панталошей и ее матерью, а из остальных Анкредов на него обратил внимание только Седрик – он ошибочно усмотрел в нем ехидный отзыв о характере своей кузины.

Впоследствии Агата вспоминала, как, перебрав привезенные с собой вечерние платья, подумала, что для такого великого торжества все они слишком невзрачны. Она вспоминала, как с приближением вечера праздничное настроение в доме усиливалось; как, не зная отдыха, деловито суетились Баркер и его свита престарелых горничных. Но еще чаще, все с тем же недоверием к собственной памяти, она вспоминала пропитывавшее дом предвкушение кульминации, ощущение, что надвигается развязка. Тогда она думала: «Это потому, что приезжает Рори. Потому, что я одним махом справилась с большой, напряженной работой». Позже, когда она оглядывалась назад, эти ответы представлялись ей неубедительными, и она робко спрашивала себя, а не могло ли Зло, вселившись в мысли одного человека, излучать токи, наполнявшие тревогой целый дом?

Агата вычистила палитру, захлопнула ящик с изрядно похудевшими тюбиками и в последний раз промыла кисти. Портрет был установлен на сцене, его обрамляли малиновые бархатные шторы, убивавшие все впечатление. «Хорошо хоть, сейчас не весна, – подумала Агата, – а то бы они понавешали на него цветов». Спереди картину скрывал от зрителей легкий занавес – окутанный темнотой портрет дожидался вечерней торжественной церемонии. Полюбоваться им она сейчас не могла. Прогулка в такой ливень тоже исключалась. Не зная, чем заняться, Агата не находила себе места. Ужин назначили на девять, и ей надо было как-то заполнить целых три часа. Прихватив с собой книгу, она бродила из комнаты в комнату, но, куда бы ни зашла, всюду натыкалась на Анкредов: разбившись парочками, они, казалось, шушукались по всем углам. В кабинете она вспугнула целовавшихся Поля и Фенеллу, в гостиной потревожила шипевших наперебой Дездемону и Полину, под лестницей прервала сердитые переговоры Миллеман с Баркером и, уже не зная, куда приткнуться, двинулась в соседнюю с библиотекой комнату, известную под названием Большой будуар (Малый будуар находился на втором этаже). Непредвиденные встречи ей надоели, поэтому, подойдя к двери, она сначала остановилась и прислушалась. Ни звука. Она толкнула дверь и прямо напротив себя увидела Седрика с мисс Оринкорт: согнувшись в три погибели от беззвучного хохота, они бок о бок сидели на софе.

Агату они заметили, только когда она уже вошла в комнату. Реакция была крайне необычной. Они уставились на Агату, разинув рты, улыбка мгновенно, как от огня, испарилась с их лиц. Седрик ужасно покраснел, а голубые глаза мисс Оринкорт превратились в ледяные шарики. Но именно она заговорила первой.

– Вот не ждали, не гадали, – произнесла Соня бесцветным голосом. – Посмотрите, кто к нам пришел.