Сен-Жермен - Загадочный супруг

Чья-то рука нежно обняла Кейт за плечи, пробуждая ее от дум.

– Не надо недооценивать мою сестричку, – сказал ей Лурд нежно на ухо. – Я всерьез сомневаюсь, что вы с отцом бросили ее в пасть льву. Но даже если это так, лев скоро обнаружит, что у нашего львенка тоже очень острые зубы.

– Сейчас я слышу глас мудрости, – сказала Кейт, улыбаясь ему.

– Нет, – угрюмо обронил сэр Джон, – это всего лишь пиво.

Время шло, тьма медленно окутывала землю, и постепенно, неохотно танцоры выходили из круга по двое и по трое. Еще недавно шумная, переполненная столовая пустела, а холл наполнялся веселыми подвыпившими гостями, посылавшими лакеев за своими пальто, перчатками и накидками. Кареты отъезжали по аллее тесной вереницей, и громкие голоса невнятно желали доброй ночи, а собаки за конюшнями, разбуженные шумом, подняли отчаянный лай.

Ян и Таунсенд стояли с Кейт и Джоном в дверях, пожимая руки уезжающим гостям и терпеливо снося шутливые и грубоватые намеки на то, что ожидает молодых, когда они, наконец, останутся наедине. На все это Таунсенд отвечала краснея и улыбаясь по-девичьи, а когда Бейли закрыл входную дверь за последним гостем и семья осталась одна, чтобы осушить традиционный свадебный кубок, она вдруг опустилась в изнеможении на ступеньки, приподняв юбки.

– О Господи, помогите мне кто-нибудь, – смеясь сказала она. – Мои ноги отказали мне.

Все устремились к ней, однако именно Ян оказался первым. Подняв ее на руки, он бегло кивнул всем и, не говоря ни слова, быстро понес ее вверх по ступеням. У оставшихся внизу осталось мимолетное впечатление от улыбающегося сонного лица Таунсенд, помахавшей им из-за его плеча, прежде чем они исчезли за поворотом лестницы. Где-то вдалеке стукнула дверь, и внизу, в Большом холле надолго воцарилось неловкое молчание.

– Вот и проводили жениха с невестой в постельку, – заметил Геркуль усмехаясь.

– Идемте, Перси, Элинор, – живо воскликнула тетя Арабелла. – Нам и самим пора в постель. Ведь, кажется, свадьба закончилась. Перси! – ее голос стал резким. – Ты слышишь меня?

Но Перси продолжал стоять у основания лестницы, растерянно глядя вверх. Арабелла не могла устраивать сцену в присутствии слуг, и это сердило ее, так что она с трудом сохраняла самообладание.

Она была рада, что ее драгоценный сын избавился от ветреной девушки и что свадьба наконец позади. Ей потребовались все ее умственные способности и умение пилить Перси, чтобы помешать ему – при первом удобном случае – мчаться в Бродфорд и повторить ту жуткую сцену, когда он без доклада ворвался в спальню кузины месяц тому назад. Она содрогнулась при одном воспоминании об этом. Слава Богу, что ничего не произошло и что Кейт удалось так быстро от него отделаться. Что же до Яна Монкрифа и его шокирующего поведения, ну, она желает своей племяннице счастья и благополучия.

– Перси! – помимо ее желания в голосе ее прозвучало нетерпение.

Перси недовольно оглянулся.

– Простите, мама, но я не поеду с вами. Разве вы не понимаете, что никто ни разу до сих пор не удосужился предостеречь ее? Что никто даже не пытался остановить...

– Молчи! – голос Арабеллы прозвучал как удар кнута.

– Пойдем, Белла, зачем так спешить домой? – укорил ее шурин, взяв под руку и бережно ведя в гостиную. – Не надо торопить всех. Свадебный напиток – кодл – готов, и я лично намерен его выпить. Кто еще?

– Я с тобой, – тотчас отозвался Лео, и, когда он улыбнулся, обнаружилось поразительное сходство между братьями. Подойдя, он ударил сэра Джона по плечу. – Поднимем тост за твою дочь, друг Джонни, и еще один за Война, спокойствие духа которого, позволю себе сказать, приказало долго жить и требует достойного захоронения. – Он оглянулся на Перси. – Пойдем, юноша, – добродушно добавил он. – Все кончилось.

Тем временем в парадных покоях, которые до недавнего времени занимала вдовствующая Изабелла Монкриф, перед зеркалом стояла новая герцогиня Войн, молча ожидая, когда горничная разденет ее и расчешет волосы. Подняв руки, она позволила Китти надеть на себя красивую ночную сорочку розового шелка, подаренную Констанцией.

Таунсенд забавляло, что Китти нервничает. Яркий румянец покрыл щеки девушки, а ее обычно веселая болтовня затихла.

И нельзя было осуждать ее за это, учитывая, что за всем этим ритуалом отхода ко сну наблюдал от дверей герцог Войн собственной персоной, который ничего не говорил, а просто стоял там, скрестив руки на груди, – темная, массивная фигура в тусклом свете свечей. Как только Китти закончила, она присела в быстром реверансе и проскользнула мимо герцога, не взглянув на него. Дверь за ней закрылась, и в большой комнате внезапно воцарилась тишина.

Ян подошел, и Таунсенд медленно повернулась к нему. С минуту они стояли, молча глядя друг на друга без смущения. Затем, без слов, Ян протянул руку к волосам Таунсенд. Намотав прядь на руку, он нежно притянул ее к себе. Она не противилась, а когда оказалась сжатой между его ногами, она уже сквозь тонкую ткань ночной сорочки чувствовала степень его желания.

Его глаза испытующе впились в ее лицо. На нем не было страха, да он этого и не ожидал увидеть. Для Таунсенд Монкриф сегодня ночью не откроется тайны, она не испытает боли, когда он возьмет ее «драгоценную девственность». Это уже давно произошло. Странно, но он испытал раздражение при мысли, что Арабелла Грей причастна к тому интимному, что было между Таунсенд и ним.

– Ты знаешь, как ты хороша? – голос Яна был хриплым, и Таунсенд затрепетала, когда он стал перебирать пальцами ее волосы. Она едва могла поверить своему счастью от осознания того, что он желает ее и что наконец-то они одни и никто не может отвлечь их – ни благожелательные родственники, ни пьяные гости или соблазнительно улыбающиеся женщины (да, да, она видела всех, кто сегодня вечером флиртовал с ее мужем).

Она взяла руку Яна в свои и потянула его к кровати. Ее лицо напоминало ангельское личико – нежное, лучистое и восхитительно бесплотное, ее глаза были цвета осеннего неба, и Ян почувствовал, что тонет в их сиянии, когда опускал ее на кровать. Надушенные покрывала и тепло ее тела объяли его, притянули к себе, а затем их лица соприкоснулись, и он ощутил у своих губ страстную, притягивающую нежность ее рта, любимого, такого немыслимо сладостного!

Таунсенд изогнула спину, когда губы Яна приблизились к ее груди, и прозрачная сорочка была отброшена его нетерпеливой рукой. Ее пальцы перебирали его темные волосы, и она почувствовала знакомую слабость во всех членах, острую боль желания, которое, она знала, только Ян мог удовлетворить. Он уже снял камзол и теперь через мгновение избавился от остальных одежд с помощью Таунсенд, которая стояла перед ним на коленях на кровати, ее роскошные волосы струились у нее по спине и бедрам.

Интимное это занятие распалило обоих, и, когда Ян был наконец обнажен, он обвил ее своими сильными руками и утонул с ней в подушках. На какое-то мгновение он подумал, не был ли этот любовный акт слишком стремительным, его прелюдией не удовлетворившим ее, но, когда он вклинился между ее ног, она была влажной, мягкой и жаждущей и он погрузился в нее со стоном, закрыв глаза под сверкающей яркостью ее взгляда. Он понимал, что может привязаться к Таунсенд и всему этому больше, чем намеревался, но это мгновенно промелькнувшее в голове предостережение было смыто начисто, когда она руками и ногами обвила его, как свою собственность и прижалась губами к его губам.

Таунсенд отдалась требованиям его тела, пока оба они не стали двигаться вместе в ритме, старом, как само время, напряженно продвигаясь к конечной цели, когда душа и сердце мужчины и женщины сливаются в одно целое, и любовный акт переступает границы чисто физического завершения. И плавно, без усилий, они достигли его.

8

На подъездной аллее стоял экипаж с чемоданами и коробками, привязанными сзади и на крыше, лошади дрожали и били копытами.

Шел мелкий дождик, окутывая туманом парк и застревая в редеющих волосах Бейли, когда он стоял недвижно – весь внимание – у спущенных ступенек экипажа. Все слуги столпились за его спиной на переднем крыльце дома, в то время как конюхи, садовники и работники стояли полукругом на лужайке. Все они поеживались от холода. На лицах застыло сосредоточенное выражение, ибо никому из них, включая самую юную из судомоек, не хотелось, чтобы миссис Таунсенд навсегда уезжала из дома.

Они, конечно, не хотели провожать ее во Францию, дальнюю страну, которую никто из них никогда в глаза не видал. Только Вильгельмине и Джордану, престарелому слуге сэра Джона, довелось побывать там, но Вильгельмина не любила сплетен, а чванливый Джордан, когда его просили что-то рассказать, только пренебрежительно шмыгал носом и заявлял, что французы совсем погрязли в грехах.

Однако все в Бродфорде знали, – ведь они были слугами, преданными своим хозяевам, чьи надежды, страхи, мечты и разочарования были часто важны для них не меньше, чем их собственные, – они знали, что сэр Джон и леди Кэтрин сильно напуганы неожиданным открытием наутро после свадьбы, что герцог Войн намерен увезти свою молодую жену не в Войн, а во Францию.

Можно было ожидать, что надолго заброшенное шотландское наследство герцога потребует его немедленного внимания, но, по словам Китти, которой предстояло сопровождать свою госпожу во Францию, новая герцогиня принесла в приданое собственность, которую его светлости не терпелось осмотреть.

Их пребывание там не будет постоянным, тем не менее идея их поездки всем была не по вкусу, так как все знали – Бродфорд относился к числу тех немногих домов в графстве, которые получали газеты из Лондона, что Франция – это страна, находящаяся из-за слабости короля на грани анархии, что крестьяне умирают от голода на полях, парижские банки израсходовали всю свою твердую валюту и теперь на грани банкротства, а французскую королеву Марию Антуанетту так все ненавидят, что не исключена возможность покушения на ее жизнь.

Конечно, никто в действительности не верил, что герцог Войн решится увезти миссис Таунсенд во Францию, если бы было хоть малейшее подобие настоящей опасности или сэр Джон и леди Кэтрин не дали согласия на это. И нужно было только посмотреть на миссис Таунсенд, чтобы увидеть, что она вполне согласна сопровождать своего мужа, куда бы он ни пожелал, независимо от того, считает она ситуацию опасной или нет, а было ясно, что это не так.

В этот момент парадная дверь отворилась, и показалась Таунсенд. На ней было темно-зеленое дорожное платье, плащ того же цвета и шляпа с перьями, которая придавала ее зачесанным кверху волосам медовый блеск. Ее щеки покраснели от холода, а глаза сверкали, когда она прильнула к руке отца. Она ходила среди слуг, прощаясь с каждым в отдельности. Со слезами на глазах Таунсенд попрощалась со всеми родными, хотя и очень старалась не плакать, а в сердце была ноющая пустота, которой она никогда прежде не испытывала. Возможно, она взрослеет, и именно это имела в виду Кейт, когда сказала, что жизнь причинит ей немало сердечной боли, когда она станет женщиной.

Китти уже ждала в экипаже, выглядывая из окна и беззастенчиво флиртуя с грумом. Ян в отороченном мехом плаще сидел верхом на одной из охотничьих лошадей сэра Джона дальше по аллее. Он крепко держал поводья, а рослый конь гарцевал и нетерпеливо бил землю копытами.

– Ступай, – шепнул сэр Джон на ухо Таунсенд. – Твоему мужу не терпится двинуться в путь.

Братья стояли тесной группой около Кейт на ступенях, и Таунсенд оглянулась, чтобы взглянуть на них в последний раз, прежде чем Бейли поможет ей сесть в экипаж.

– Ты не замерзнешь? – заботливо спрашивала Кейт.

– Уже почти июнь, – ответил за дочь сэр Джон.

– Чем дальше на юг, тем лучше будет погода.

– Ты захватила микстуру от лихорадки и сердечные лекарства, которые я тебе дала? – Таунсенд кивнула. Никто из них не знал, есть ли у французских докторов необходимые лекарства, а Ян только рассмеялся, когда Таунсенд спросила, взять ли ей их с собой. Тем не менее она попросила Лурда составить список тех лекарств, которые, по его мнению, могут ей понадобиться, и отнести в одну из комнат, где Констанция и Пикль упакуют их.

– Смотри, не возвращайся домой с развязными лягушачьими манерами, – предупредил Геркуль.

Таунсенд в ответ показала ему язык. Твердо решив не плакать, она быстро забралась в экипаж и откинула голову на подушки.

Бейли захлопнул дверцу, и экипаж покатил по аллее. Огромный конь Яна галопом последовал за ним. Миновав ворота, где Вильям Бит, главный садовник Бродфорда, оторвавшись от прополки, выпрямился, чтобы приветствовать их, экипаж повернул на дорогу в Кинг-Линн, и родной дом и люди, машущие на парадном крыльце, быстро исчезли из виду.

– Ну, ну, мадам, – утешала Китти, – не надо плакать. Мы вернемся домой прежде, чем вы успеете соскучиться по ним. И у вас есть муж, чтобы заботиться о вас, не так ли?

Таунсенд села и вытерла глаза, чувствуя себя лучше от этой мысли. Да, верно, теперь у нее есть Ян и новая жизнь с ним, которая обещает быть безмерно увлекательной. Даже зная, что Китти видит, она не удержалась и подняла штору, чтобы взглянуть на мужа и убедиться, что он рядом. И он действительно скакал легким галопом чуть позади и справа от кареты. Он улыбнулся Таунсенд, заметив ее лицо в окне. Ветер бросил прядь волос ему на бровь и окрасил румянцем высокие, резко скошенные скулы, и Таунсенд почувствовала легкий трепет, когда их взгляды встретились.

Китти, которая следила за этим с противоположного сиденья, не сдержала вздоха.

– Как вы счастливы, – мечтательно проговорила она и тут же закрыла рот рукой и покраснела. Позволить себе такое высказывание по отношению к госпоже было в высшей степени неприлично, но она была не в силах удержаться. К ее облегчению, Таунсенд просто рассмеялась, и ее юное лицо вспыхнуло от удовольствия. Она сознавала, что была самой счастливой девушкой во всей Англии.

Был почти полдень, когда экипаж остановился перед придорожной гостиницей, находившейся на несколько миль к северу от древнего торгового города Эли.

Здесь надо было сменить лошадей и оставить коня Яна, которого, согласно предварительным распоряжениям, следовало засветло доставить в Бродфорд. Дальше герцог должен был ехать в экипаже, так как дорога между Эли и Лондоном была достаточно ровной, чтобы быстро добраться до Грейсвенда. Там их ждал корабль, на котором они переправятся через пролив в Кале.

Таунсенд вышла в холодный, продуваемый ветром двор гостиницы одна. Китти, которая всю дорогу от самого Бродфорда страдала от тряски, сидя спала в экипаже. Ян стоял с кучером у дверей конюшни, наблюдая за лошадьми. Таунсенд подняла воротник плаща и пошла в противоположном направлении, радуясь возможности подышать свежим воздухом и размять затекшие ноги. Не обращая внимания на моросящий дождь, она медленно шла по дорожке мимо столовой, откуда до нее сквозь тяжелые ставни донесся горячий, аппетитный запах еды. Желудок дал о себе знать. Может, ей удастся уговорить Яна поесть, прежде чем ехать дальше?

Эта мысль заставила Таунсенд рассмеяться. Она не сомневалась, что он согласится, потому что со дня свадьбы он соглашался почти на все, о чем бы она ни попросила. Действительно, он был чаще всего терпелив и добр к ней, и с недавнего времени она начала думать, что ей будет нетрудно, в конце концов, занять какое-то место в его жизни. Ведь должен же он любить ее хоть немного? Бывали дни, когда она твердо верила, что это так, потому что время от времени он вдруг останавливался и молча всматривался в ее глаза.

И ее сердце начинало биться быстрее от того, что читалось в его пылающем взгляде. Неважно, что он никогда прямо не сказал, что любит ее, так как она была уверена, что Кейт права. Она сказала, что просто это человек, который ни перед кем не раскроет душу. Кроме того, у Таунсенд было впереди много времени, чтобы убедить его сказать ей слова, которые она больше всего хотела услышать. В сущности, впереди вся жизнь. От этой мысли ее сердце забилось еще быстрее. Кейт была неправа в другом: жизнь не была чем-то тяжким или разочаровывающим, или невыносимым. Во всяком случае, пока Таунсенд чувствовала себя очень, очень счастливой.

– Таунсенд! – Она вздрогнула и круто обернулась, сбивая краем плаща головки цветов, окаймлявших дорожку. Лепестки сыпались на камни и были затоптаны полным молодым человеком в мокром плаще, который бежал к ней через лужайку^

Таунсенд изумленно уставилась на него.

– Перси! Что такое?..

Он приложил палец к губам.

– Шш... Где он?

– Кто?

– Твой муж.

– Разговаривает с кучером, там, во дворе.

Перси, что ты здесь делаешь?

Он заставил ее замолчать чуть заметным жестом.

– Дядя Джон сказал мне, вы остановитесь здесь, чтобы поменять лошадей. Я приехал из Нор-вича повидаться с тобой и ждал несколько часов. Мне надо было увидеть тебя, Таунсенд, и поговорить с глазу на глаз. Я не мог этого сделать в Бродфорде, так как тетя Кейт не разрешала мне приблизиться к тебе, но хотел предупредить тебя – кто-то должен был это сделать.

Брови Таунсенд сошлись на переносице.

– Предупредить меня? О чем? Что же такого он сделал?

– Что он сделал? – неожиданно взорвался он. – О, послушай, Таунсенд, неужели ты так наивна? Я говорю о том, что он тебя обманывает все время, разыгрывая роль преданного жениха, тогда как в действительности ты ему совсем не нужна. Он посватался к тебе только ради твоего приданого – замка, оставленного тебе покойной матерью. Не смотри на меня так! Клянусь, это правда! Моя мать рассказала мне, что герцог совершенно не собирался жениться на тебе, пока она не сказала ему об этом замке.

– Разве тете Арабелле нечего больше делать, как только тратить время на нелепые выдумки? – презрительно спросила Таунсенд.

Перси схватил ее за плечи:

– Господи, Таунсенд, ты считаешь, я это придумал, что намеренно обижаю тебя, когда все это время я ничего больше и не хотел, как только... – Он смущенно закашлялся, но не отпустил ее, а, напротив, слегка тряхнул, испугавшись возмущения, написанного на ее лице. – Я хочу, чтобы ты знала правду, – страстно твердил он. – Чтобы могла защитить себя от него и... решиться немедленно оставить его. Знаю, что теперь, когда вы женаты, это будет труднее, но я не имел возможности сказать тебе об этом раньше. Пожалуйста, Таунсенд, ради себя, оставь его сейчас же. Вернись в Норвич со мной.

Таунсенд закусила губу, так как ее вдруг охватило неудержимое желание рассмеяться, что было бы слишком жестоко. Бедный, все драматизирующий Перси! Он искренне верит, что спасает ее, хотя, конечно, не может не понимать, что попросту оскорбляет Яна и ее, повторяя такие глупости.

– Таунсенд! – умолял он.

Она высвободилась из его рук и, отпрянув, прислонилась к стволу соседнего дерева. Ее лицо вдруг побелело, будто вся кровь отхлынула от него. Перси шагнул к ней, выражение его лица смягчилось, он думал, что причинил ей боль, и хотел утешить, но Таунсенд оттолкнула его. Ее сила и бешенство, звучавшее в ее голосе, удивили его.

– Поезжай домой, Перси! Очень мило с твоей стороны проделать весь этот путь ради меня, но сознаюсь – я никогда не считала тебя способным принимать так близко к сердцу глупые сплетни твоей матушки.

Лицо Перси вспыхнуло.

– Это не сплетня! Ты прекрасно знаешь, что мама никогда бы... – Но Таунсенд метнулась мимо него и пошла по дорожке назад. С минуту Перси смотрел на ее прямую, напряженную спину, прежде чем пришел в себя и неуклюже последовал за ней, хлюпая сапогами по болотистой траве.

– Таунсенд! Таунсенд, вернись!

Она повернулась к нему:

– Я не хочу больше слышать ни слова! Возвращайся домой, Перси, возвращайся к своей назойливой мамаше! – Она погрозила ему кулаком и убежала.

Моросящий дождь перешел в ливень. Перси стоял, растерянно глядя ей вслед. Он видел, как Таунсенд вынырнула из-за деревьев и как герцог Войн, стоя на ступеньках экипажа, наклонился, чтобы подсадить ее. Дверца захлопнулась, и экипаж тронулся.

Карета тряслась по дороге к Эли. Таунсенд спрятала руки в складки плаща. Она была способна разорвать в клочья физиономию Перси, выдернуть все его волосы с корнем. Как только он осмелился сыграть с ней такую жестокую и несправедливую шутку?!

Она никогда бы не подумала, что кто-то, даже Перси, способен на такой идиотский поступок. Ни одному слову она не поверила. Ни единому слову, будь он проклят!

Устье Темзы было скрыто пеленой косого дождя, а дома на набережной Грейсвенда сотрясались от порывов ветра. – Балки стонали, стекла звенели, а Таунсенд сидела дрожа у камина в своей комнате и никак не могла решиться лечь на влажные простыни, несмотря на усталость и с трудом подавляемую зевоту.

Китти уже спала в соседней комнатушке, а Ян оставался внизу в зале за беседой с двумя джентльменами, с которыми они ужинали за одним столом и чьи замечания по поводу чего-то под названием EstatesJeneralзаинтересовали его. Таунсенд ничего не поняла из их разговора, хотя и старалась изо всех сил.

Разговор шел о каком-то сидячем диспуте, который произошел во время первой сессии Генеральных штатов. В конце концов, Таунсенд все-таки уразумела, что это было сообщество депутатов, представляющих дворянство, духовенство и простонародье, созванное Людовиком XVI в надежде, что они согласятся повысить налогообложение (Франция почти обанкротилась из-за дорогостоящей поддержки войны США за независимость) в обмен на ограниченные королевские реформы.

Однако комментарии, которые делал Ян и его собеседники о несговорчивом и требовательном третьем сословии – простолюдинах – только запутывали Таунсенд, она не могла понять, почему третье сословие упрямо настаивает на том, чтобы все решения сессии Генеральных штатов принимались путем голосования, а не по приказу. Обеспечивало ли это некие преимущества третьему сословию, которое численностью безнадежно уступало духовенству и дворянству? Таунсенд совершенно не была в этом уверена, да и усталость гасила в ней интерес к разговору.

Теперь она сидела, глядя на огонь, убеждая себя, что ничуть не огорчена неумением Яна почувствовать, как одинока и расстроена, как нужен он ей, потому что тоскует по Бродфорду и родным и еще потому, что восторг, который вызывала в ней мысль о чудесном путешествии, поубавился от бесконечных миль по мокрой, холодной, изрытой колеями проселочной дороге. Хотя Таунсенд старалась забыть слова, которые Перси сказал во дворе гостиницы в Эли, они проникали в ее сознание, заставляя все больше возмущаться Яном, отдающим предпочтение политике перед ней. Вместе с тем, чувствуя себя виноватой, знала, что ее обида на него не имеет ни малейшего основания.

«Я ненавижу тебя, Перси Симпсон», – произнесла она вслух, а потом, устыдившись своей глупости, встала и оправила юбки. Она могла бы лечь спать, не дожидаясь Яна, но в этот момент дверь распахнулась, и, обернувшись, она увидела на пороге Яна с бокалами в руках. Захлопнув дверь ногой, он пересек комнату и поставил бокалы на стол.

– Я подумал, что тебе надо согреться. Ничто не согревает лучше, чем бокал горячего вина, – сказал он с улыбкой, которая всегда заставляла сердце Таунсенд учащенно биться. Он выглядел при этом гораздо моложе своих лет и был похож на мальчишку, открывающего секрет близкому другу. В такую минуту она прощала ему все обиды, истинные и воображаемые, и вновь во власти его чар испытывала трепетный восторг.

– Тебе уже пора научиться ценить хорошие вина – я имею в виду французские. Нечто совсем иное, чем кое-как приготовленное сливовое вино, которое конюх твоего отца каждый год разливает по бутылкам.

Их руки соприкоснулись, когда он протянул ей бокал, и выражение его лица стало медленно меняться. Исчезла усмешка, и озорной мальчишка превратился вдруг в мужчину – алчущего, необузданного и в своем роде слегка опасного.

Таунсенд впилась взглядом в его синие глаза, которые, казалось, раздевали ее на расстоянии. Она почувствовала, что у нее пересохли губы, и смочила их кончиком языка, не сознавая, какую прелестную, обольстительную картину являет собой в это мгновение, отвечая на его взор смело и безбоязненно, со своими распущенными волосами и вызывающе вскинутой головкой.

Молча Ян отставил бокалы и подошел к ней. Огонь отбрасывал на стену танцующие тени: тень его фигуры, казалось, нависла над ней, как хищник. Он приподнял ее подбородок и не отпускал, чтобы можно было вглядеться в глаза. Ее губы раскрылись, дыхание участилось.

– Устала? – нежно спросил он.

– Немножко, – призналась она.

– Не слишком, надеюсь?

Она быстро взглянула на него и неожиданно улыбнулась.

– Никогда не бываю слишком усталой для этого.

– А что я, по-твоему, имею в виду? – продолжал он, приблизившись к ней так, что она ощутила тепло его крупного тела. Позади них тени на стене слились в одну.

Таунсенд поднялась на цыпочки и запустила пальцы в его волосы, притягивая его голову вниз, к своей, так что их губы почти соприкоснулись. Прильнув ближе, она обвила руками его бедра и тесно прижалась к нему. Ее губы изогнулись в медленной лукавой улыбке.

– Ради Бога, Ян, мы достаточно давно женаты, чтобы я могла понять, что у тебя на уме только одно.

Ян рассмеялся.

– Ты так уверена в этом? После недельного замужества? Даю слово, я, должно быть, навязывал тебе свое внимание слишком часто.

– О нет, – сказала Таунсенд напряженно. – Никогда.

Улыбка исчезла с лица Яна, и мускул дернулся на щеке. Подняв ее на руки, он понес ее к постели. Таунсенд вздохнула и прижалась к теплой широкой груди, дрожа от ожидания.

Однако романтичность момента была испорчена – когда Ян опустил ее на покрывало и лег возле нее, неустойчивая кровать не выдержала тяжести и с грохотом провалилась под ними. Грохот этот заглушил шум дождя и завывание ветра и привлек прибежавшую из своей комнаты в тревоге Китти. Остановившись в дверях, она смотрела, открыв рот, на герцога и герцогиню Бойн, лежавших на покрывале сломанной кровати с видом провинившихся детей.

Багровая от смущения, Китти захлопнула за собой дверь, что вызвало у них взрыв хохота.

– Ее лицо! – произнесла Таунсенд, задыхаясь от смеха. – Ты видел выражение ее лица?

– Очевидно, она думает, что я был столь страстен, что сломал ножки у кровати, – согласился Ян. Вновь притянув ее к себе, он лежал, смеясь так же весело, как и она, но смех постепенно затих и в комнате воцарилась тишина.

– Не могу даже выразить, насколько лучше я себя чувствую, – призналась Таунсенд. Она обенулась к Яну, который лежал, закинув руки а голову, и наблюдал за ней. – До этого я чувствовала себя такой несчастной.

– А-а... Я так и думал, что-то тебя тревожит. – Он коснулся ее щеки. – Расскажи, пожалуйста.

Интимность его прикосновения и нежность в голосе обезоруживали ее. Она уже было решила не говорить ему о встрече с Перси в Эли и, тем более, о его глупой сплетне, но сейчас не могла не рассказать ему об этом, посмеиваясь над собой и Перси. Потом она взглянула на Яна, чтобы увидеть, как он отнесся к ее словам, и на миг увидела что-то в его лице, чего он не смог быстро скрыть.

Таунсенд почувствовала себя так, как будто пушечное ядро взорвалось в ее груди, – она ясно увидела по суровому выражению лица Яна, что все сказанное Перси было правдой. Ему нужен Сезак, а не она. Сезак, этот полуразрушенный французский замок, который ее мать в незапамятные времена унаследовала от своей тетушки Хейл, наследство, которое приводило к большим затратам на его содержание, чем оно стоило, причина постоянных огорчений для ее отца и бесконечных поддразниваний со стороны братьев, когда, в день ее тринадцатилетия, его прибавили к ее приданому. Как узнал Ян о нем? И почему так жаждал его, что ради этого женился на ней? Таунсенд робко вздохнула.

Она ощутила щемящую тоску. Похоже было, что все радужные мечты, которые она тщательно и заботливо лелеяла для себя и Яна, лопнули. Осознание его предательства охватило ее, и она рывком поднялась, выбравшись из постели, и прислонилась к стене. На ее лице было выражение жестокой обиды.

– Не притрагивайся ко мне, никогда больше не притрагивайся ко мне! – голос ее был неузнаваем. – Ты получил, что хотел, этот чертов замок и что там еще мой отец обещал тебе, когда мы поженились. Не надо больше тратить времени и притворяться.

– Таунсенд, перестань!

Ее губы искривились от тона Яна. Она пыталась сказать еще что-то, но слова перешли в рыдания и, закрыв лицо руками, она выбежала из комнаты.

Ян долго смотрел ей вслед жестким и холодным взглядом, понимая, что преследовать ее бесполезно. Он подошел к столу, поднял бокал и осушил его залпом. Затем поднял другой, но не выпил, а с силой швырнул в камин.

9

Порывы ветра хлестали в окна дождем. Китти дрожала от холода. Ей не нравился этот огромный холодный дом, который от сверкающих полов до лепных потолков был набит картинами, старинным хрусталем и фарфором, дом, где казалось, что если ты не будешь ходить на цыпочках и говорить вполголоса, то что-то обязательно разобьется. Он напоминал Китти музей или театр, сцена которого чрезмерно украшена ненужными колоннами, а актеры движутся на подмостках, изливая на зрителей реплики из ужасной пьесы. Бутафория, а не настоящая жизнь.

С губ Китти сорвался усталый вздох. Лучше не задумываться над тем, во что превратилась жизнь – ее и леди Войн – со дня их приезда в Париж. Китти должна была признать, что она ненавидит Францию, ненавидит засиженные мухами гостиницы, которые давали им приют во время их утомительного путешествия, и переправу на корабле через канал, когда ее мутило от качки. Она ненавидела дом и слуг, живущих здесь, в особенности кособокого горбуна, который величал себя valetdechamberгерцога Война. Его звали Эмиль Гаспар, и он был самым уродливым человеком, какого когда-либо видела Китти. Первый раз, когда он увидел ее, то уставился на нее выпученными, любопытными желтыми глазами на длинном тонком лице. Голову он держал несколько набок, возможно, чтобы уравновесить деформированное левое плечо, прижатое к уху так, что левая рука казалась короче правой. Он двигался толчками, и на его походку было страшно смотреть.