ГЛАВА X

Теперь прочтемте письмо Адели.

«Любезная Валерия!

Жребий мой брошен, и я должна разыграть трудную роль. Я рискнула многим — счастьем всей моей будущей жизни. Расскажу вам все, что случилось со мною за это время. Вы, разумеется, знаете, когда исчезла я из пансиона. Я ушла с Джервисом, и через несколько минут к нам присоединился приятель его, которого он представил мне как майора Аргата. Мы пришли в церковь, где нас уже ждали.

— Душа моя, — сказал он мне. — Позволение у меня в кармане; священник нас ждет, и все готово. Приятель мой и другие будут свидетелями. Вы сказали, что любите меня; докажите же, что вы говорили правду, и будьте моею женою.

Я затрепетала. Не могла говорить. Слова замирали у меня на губах. Я взглянула на него умоляющими глазами; но сопротивление мое было только формою приличия, и я очутилась с ним перед алтарем. Отступление сделалось невозможно; я была так взволнована, что залилась слезами. Не знаю, что подумал священник о моем поведении и наряде, вовсе не подвенечном; но полковник вручил свой отпуск товарищу, а тот передал его священнику. Наконец мы подошли к алтарю; голова у меня кружилась; я почтине помнила, что говорила, но повторяла ответы, и сделалась женой. Когда обряд кончился, я хотела встать с колен, но упала, и была отведена полковником в соседнюю комнату. Через несколько времени он спросил меня, в состоянии ли я вписать свое имя в церковную книгу, и подал мне перо. Священник указал мне в книге место, и я написала: «Адель Шабо». Я вспомнила, какое впечатление могла произвести эта подпись на моего мужа, и склонила голову на руки.

— Я велю подать ей воды, — сказал священник, выходя из комнаты. — Ей дурно.

Когда он удалился, я слышала, как полковник заговорил с товарищем вполголоса. Вероятно, они думали, что я не в состоянии их слышать, но разговор их интересовал меня слишком сильно.

— Да, — сказал полковник, — она подписалась, но она не знает, что делает. Поверьте мне, это так, как я вам говорил.

Я не слышала, что отвечал ему майор, но он продолжал:

— Тем лучше; брак выходит незаконный, и я могу заставить ее родителей принять какие мне угодно условия.

После этого я уже не могла сомневаться. Он женился на мне в уверенности, что женился на Каролине Стенгоп, а не на Адели Шабо. Кровь похолодела у меня в жилах; я лишилась чувств и упала бы под стол, если бы они не поспешили поддержать меня. Я очнулась, когда пришел священник с водою. Муж шепнул мне, что пора ехать, и что экипаж ждет нас у дверей. Не помню, как вышла я из церкви; я опомнилась уже в экипаже и залилась слезами. Как странно, Валерия, что мы в одно и то же время так храбры и так малодушны. Поверите ли, что когда я опомнилась, зная, что муж мой обманулся, когда я увидела, что дело идет о счастье всей моей будущей жизни, я порадовалась тому, что все кончено, я не хотела бы ни за что в мире быть снова свободной. Успокоившись несколько, я рассудила, что пора действовать. Я отерла слезы, улыбнулась и сказала мужу, державшему меня за руку:

— Я знаю, я поступила глупо, необдуманно; но я не успела опомниться.

— Неужели вы думаете, что пылкость ваших чувств уменьшит мою любовь? — отвечал он. — Нет, нет, вы мне тем дороже, что принесли для меня жертву.

Сообразите, Валерия, эти слова с тем, что говорил он за четверть часа насчет моих родителей. Право я готова поверить, что в человеке две души, одна дурная, а другая хорошая, и что они вечно спорят за первенство; одна стоит за этот мир, другая за будущий, и злая душа позволяет доброй иметь на нас влияние, но только с тем условием, чтобы и она не была лишена его. Полковник, например, я уверена, говорил правду и действительно любит меня, как Каролину Стенгоп, которая доставит ему, кроме того, и мирские выгоды; и злая душа не заглушает этих чувств, не мешающих удовлетворению ее желаний. Борьба начнется, когда злое начало увидит, что оно обманулось в своих надеждах, и вследствие этого захочет уничтожить побуждение доброго. Теперь он меня любит и будет любить, если разочарование не вырвет из его сердца неглубокий корень привязанности. Я должна ограждать и беречь ее, пока она не укоренится. Я сделаю все, что может сделать женщина.

— Куда мы едем? — спросила я.

— Миль за двадцать от Лондона, — отвечал он. — А завтра вы можете располагать временем как угодно.

— Мне все равно где быть, лишь бы с вами, — отвечала я. — Но не откажите мне в моей первой просьбе.

— Можете быть уверены, что не откажу.

— Везите меня куда угодно, только не воротимся в Лондон раньше трех месяцев. Вы чувствуете, вероятно, что я имею на это причины.

— Извольте. Три месяца мы будем жить друг для друга.

— И не будем говорить о будущем.

— Понимаю и исполню ваше желание. Я даже не буду вести переписки; ничто не должно вас беспокоить или тревожить.

— На три месяца, — сказала я, протягивая емуруку.

— Да, — отвечал он. — Сказать вам правду, я и сам имел это намерение. Надо ковать железо, покамест оно горячо, но чтобы употребить его в дело, обождать, покамест оно не простынет. Вы понимаете меня, — довольно же об этом.

Муж мой сдержал до сих пор свое слово. Теперь мы на Комберлендских озерах. В целом мире нет, кажется, места благоприятнее для моих целей. Покой и безмолвная красота этих вод не может не отражаться на душе, а полковник, конечно, человек с душою. Я употребляю все усилия женщины, чтобы ему нравиться, и молю Бога, чтобы мне удалось утвердиться в его сердце прежде, нежели рушатся его мирские надежды. Молитесь за меня, Валерия, молитесь за любящую вас

Адель».

Это недурно, — подумала я, — но подождем развязки. Молиться за вас я буду, потому что вы достойны счастья, и никто не может быть очаровательнее вас, если вы захотите. Что влечет женщин так сильно к мужчинам? Конечно, инстинкт, потому что рассудок против этого. Что ж, пусть буду я помогать другим делать глупости, лишь бы сама их не делала.

Так думала я, прочитавши письмо Адели.

Через несколько дней молодой Сельвин известил меня письмом, что отец его сделан младшим судьею, и что сам он заедет ко мне завтра.

— Да, за нотами от Каролины, — подумала я. — Она, разумеется, вручит их мне сегодня.

Догадка моя оправдалась. Каролина принесла мне за уроком ноты и сказала:

— Вот ноты мисс Сельвин, Валерия. Можно вас просить передать их при случае? Все равно, когда; они ей, я думаю, не очень нужны.

И Каролина покраснела, встретившись со мною глазами. Я, чтобы наказать ее, отвечала:

— Разумеется, не нужны. Я поеду в Кью недели через две или три и возьму их тогда с собою.

— Но мне нужны мои ноты, — возразила Каролина, — а они остались в Кью.

— Не ездить же мне по вашим поручениям к молодым людям. Кстати, я получила сегодня от него письмо; отец его сделался судьею.

— Больше он ничего не писал? — сказала Каролина равнодушно.

— Ах, я и забыла: он известил, что заедет завтра ко мне: так вот я и отдам ему ноты.

Лицо Каролины просияло, и она удалилась. Сельвин приехал на другой день, и я отдала ему ноты. Он известил меня, что все частные и канцелярские дела отца перешли к нему, и спросил, может ли он считать себя моим законным поверенным?

— Разумеется, — отвечала я, — только занятия учительницы музыки не много доставят вам выгод.

— Зато много удовольствия, — сказал он. — У вас, вероятно, есть в экономии деньги?

— Мало. К концу года наберется, может быть, фунтов пятьсот.

— Хорошо, что вы это сказали. Случай поместить их может представиться раньше, и я об этом позабочусь.

Он попросил позволения прочесть записку Каролины, сказал, что постарается найти остальные ее ноты и завезет их к Жиронаку дня через два, и простился.

Вечером получила я письмо от Лионеля. Он писал, что познакомился в фехтовальном классе с молодым офицером по имени Августом де Шатонеф и сказал ему, что знает в Англии одну Шатонеф; офицер спросил его о моих летах и получил надлежащий ответ.

— Странно, — сказал офицер, — у меня была сестра; полагают, что она утонула, хотя тело ее не было отыскано. Знаете вы, как ее имя?

«Мне пришло в голову, — продолжал в своем письме Лионель, — что сказать ему ваше имя будет, может быть, неблагоразумно, и я отвечал, что знакомые называли вас, помнится, Аннетой, но что наверное я этого не утверждаю.

— Так это не она, — сказал он: — Мою сестру звали Валерией. Впрочем, может быть, она переменила имя. Опишите мне ее наружность.

Я догадался, что дело идет о вас, и вспомнил, что вы никогда не рассказывали о вашей прошедшей жизни. На этом основании я решился отклонить его от следа, пока не сообщу вам нашей встречи, и отвечал, что вы (извините) курносы, приземисты и толсты.

— Так это кто-нибудь другой, — отвечал офицер. — Сердце у меня забилось, когда вы заговорили об этой Шатонеф; я очень любил сестру.

Он рассказал мне кое-что из вашей прошедшейжизни. Я воспользовался случаем и спросил, жива ли ваша мать? Он отвечал, что и она, и отец ваш живы. Я не смел расспрашивать больше. Хорошо ли я поступил, или дурно?

Если дурно, ошибку исправить легко. Брат ваш (это верно он) очень мне понравился. Он вовсе не похож на других французских офицеров; он очень учтив и умен. Вы не можете себе представить, сколько чувства высказал он, когда я заговорил о вас. Сообщу вам еще одно: он сказал, что отец ваш ни разу даже не улыбался со времени вашей мнимой смерти».

Это письмо подействовало на меня так сильно, что я принуждена была удалиться к себе в комнату, чтобы скрыть свое волнение от мадам Жиронак. Долго плакала я горькими слезами.

После нескольких часов размышления я решилась известить о моем существовании брата Августа и позволить ему сообщить втайне это известие отцу. Я хотела предварительно посоветоваться с Сельвином. Я написала ему письмо и просила известить меня, когда могу его видеть.

На другой день я получила ответ. Сельвин хотел заехать за мною и взять меня в Кью, где я переночую, и на следующее утро возвращусь домой. Дорогой я сказала ему, что хочу рассказать ему то, чего он не знает еще из моей жизни, и попросить у него совета. Я рассказала ему все подробно до той минуты, когда бежала с мадам д'Альбре из казарм. Остальное он знал, и я дала ему прочесть письмо Лионеля. Я объяснила ему мои желания и опасения и просила сказать, как должна я поступить, по его мнению.

— Странная история! — сказал он. — Вы можете, я думаю, известить родных о вашем существовании. Лионель когда возвратится?

— Мне стоит только написать ему, так он и явится.

— Так попросите его приехать с вашим братом, и устройте с ним дело. Мне, право, хочется видеть вас замужем, а сына моего женатым; хочется сделаться дедушкой.

— Что касается до моего замужества, на это плохая надежда.

— Есть много счастливых супругов. Я, например, разве я тиран в своем семействе? Похожа жена моя на, рабу?

—  — Да, есть много исключений. Что касается до женитьбы вашего сына, то отчаиваться вам нечего, потому что, кажется, он очень скоро. .. Но это секрет, я не смею говорить.

— Я ничего не знаю, и едва ли он женится, не спросясь меня.

— Я думаю, женится; я, по крайней мере, посоветую ему жениться без спросу; надо, чтобы дело стало известно, когда уже нельзя будет его переменить. И поверьте мне, вы останетесь довольны его выбором. Только не говорите об этом ни слова, не то вы все расстроите.

Старый судья призадумался и потом сказал:

— Кажется, я вас понял. Если это с вашей стороны намек, так, конечно, я сам думаю, что мне не следует об этом расспрашивать, потому что мне, по многим причинам, не хотелось бы явиться соучастником в такой проделке.

Мы приехали в Кью, где я провела очень приятный день, и на следующее утро возвратилась с Сельвином в город. Я написала к Лионелю письмо, в котором сообщила ему (под секретом) необходимые подробности и просила его продолжать знакомство с моим братом и уговорить его ехать с ним в Англию, когда ему вздумается сюда воротиться. Но Лионель не должен был говорить ему о том, что я ему сестра.

Молодой Сельвин приехал ко мне в тот же день с нотами Каролины. Я ни слова не сказала о том, что ноты эти могла бы мне вручить его сестра; я была уверена, что содержание тетрадки не просто музыкальное. Я передала ноты Каролине и, заметив через несколько дней, что она бледна и встревожена, попросила позволения взять ее на день к себе. Мистер Сельвин явился случайно через несколько минут после нашего приезда, но в последние два месяца такие случайности были нередки.

Читатель видит, что я усердно помогала устроить это дело. Я делала это отчасти из благодарности к старому Сельвину. Каролина была прекрасная девушка, достойная его сына, наследница богатого имения; и притом после брака она была обеспечена средствами самого Сельвина. Я считала, что окажу этим услугу и ей, и ему, и потому не колебалась.

В последний день сентября Каролина вышла из школы и отправилась со мной к мадам Жиронак. Сельвин уже получил письменное позволение жениться. Мы поехали в церковь, обряд был совершен, и Сельвин уехал с женой к отцу в Кью. Старик был уже приготовлен к этой новости и принял их ласково. Мистрис Сельвин и сестры, любившие Каролину, последовали его примеру. Все обошлось очень мирно и весело. По некоторым причинам я просила Сельвина не извещать покамест о своем браке родителей Каролины, и он обещал молчать.

Если для мистрисс Брадшау потребовалось две склянки одеколона по случаю бегства Адели Шабо, то можете себе вообразить, сколько было истреблено их при вести о бегстве богатой наследницы, порученной ее надзору.

Каролина не гостила в это время у меня, и следовательно, я оставалась в стороне. Никто не видел ее гуляющею с молодым человеком, никто не заметил, что она вела с кем-нибудь переписку. Я сказала мистрис Брадшау, что по всей вероятности она бежала к тетке, леди Батерст. Мистрисс Брадшау, основываясь на этих словах, написала мистеру Стенгопу, что дочь его убежала, вероятно, к тетке. Мистер Стенгоп взбесился; он полетел прямо к леди Батерст, которой уже давно не видал, и начал требовать у нее дочь. Леди Батерст отвечала, что она ничего о ней не знает; Стенгоп ей не поверил, и они расстались, разменявшись крупными словами. Через несколько дней полковник и Адель приехали в город: условленные три месяца уже миновали. Теперь я должна рассказать то, что узнала только через несколько дней, при свидании с Аделью, узнавшей все это от полковника.

Приехав в Лондон, полковник, все еще уверенный, что женился на Каролине Стенгоп, а не на Адели Шабо, отправился, не говоря ни слова, в Гросвенор-сквер, к мистеру Стенгопу. Это было недели две после бегства Каролины. Он застал мистера Стенгопа и жену его в гостиной. Стенгоп, прочитав присланную наперед визитную карточку, принял его с страшной гордостью.

— Что вам угодно? — спросил он. — Вас зовут, кажется, полковник Джервис?

Полковника знал целый город, и не знать его, значило, по его мнению, самому быть человеком неизвестным. Такой прием поразил его.

— Меня зовут Джервис, — отвечал он с гордостью, — а пришел я к вам по делу вашей дочери.

— Моей дочери?

— Дочери! — воскликнула мистрисс Стенгоп. — Уж не вы ли с ней убежали?

— Я. Она жена моя, и, кажется, этот союз не унижает ее.

— Полковник! Простой полковник! Хороша партия для моей дочери! — воскликнула мистрисс Стенгоп. — С ее состоянием она могла бы выйти за герцога. Не хочу ее видеть. Полковник! Небось еще армейский! Капитанишка какой-нибудь! Что ж, ступайте, живите с нею в казармах, а мы вам не дадим ни пенса. Не так ли, Стенгоп?

— Ни полполушки, — отвечал Стенгоп торжественно. — Идите.

Полковник, взбешенный таким приемом, встал и сказал:

— Вы, я вижу, не имеете и понятия о том, как ведут себя порядочные люди; и если бы я знал, что ее родители такие невежи, то ни за что в мире не согласился бы на ней жениться. Впрочем, я могу вас образумить: знайте, что я хотя и убежал с вашей дочерью, но брак наш не действителен, потому что она обвенчана под чужим именем, и притом по своей воле, а не по моей. Приготовьтесь же принять ее, когда мне вздумается прислать к вам ее, и тогда посмотрим, удастся ли вам выдать ее за герцога. Прощайте. Если вы захотите извиниться, — адрес мой у вас.

С этими словами он вышел из комнаты; трудно сказать, кто из них троих был рассержен всех больше.

Полковник, искренно привязавшийся к Адели, воротился домой очень не в духе. Он бросился на софу и сказал жене:

— Скажу вам откровенно: если бы я знал ваших родителей, я ни за что в мире не женился бы на вас. Родство и состояние играют, по-моему, главную роль в женитьбе, а таких животных, как ваши родители, я от роду не видывал. Боже мой! Породниться с таким народом!

— Скажи, пожалуйста, душа моя, о ком и что ты говоришь? Мои родители! Отец мой убит на Монмартре, а мать умерла еще прежде него.

— Так кто же вы? — воскликнул полковник, вскочив с своего места. — Разве вы не Каролина Стенгоп?

— Благодаря Бога, нет. Я сто раз говорила вам, что я Адель Шабо. Родители мои были люди порядочные.

Фамилия моя известна во Франции. Поедемте в Париж, и вы увидите моих знакомых и родных. Я бедна, это правда; но революция разорила много богатых людей, в том числе и нас. Мы бежали, но имеем право возвратиться в отечество. Что могло заставить вас так упорно думать, что я дочь этих грубых выскочек, обратившихся в пословицу и не принятых ни в какое общество, несмотря на их богатство?

Полковник не знал, что и отвечать. — Жалею, если это разочарование вам больно, — продолжала Адель. — Жалею, что я не богатая Каролина Стенгоп; но, если я не доставила вам богатства, так могу беречь то, что у вас есть. Лишь бы вы не были лишены удовольствий, к которым вы привыкли, а мне все равно, как я живу. Я не требовательна и не стану вынуждать у вас издержек свыше сил. Я буду жить для вас, и если я вам в тягость, пожалуй — умру.

Она заключила свою речь слезами, потому что горячо любила своего мужа и чувствовала, что говорила. Полковник не устоял против этих слез. Он обнял ее и сказал:

— Не плачьте, Адель. Я верю вам и люблю вас. Я рад, что не женился на Каролине Стенгоп, — она, верно, похожа на своих родителей. Я обманывал сам себя, и мне досталась, кажется, жена, какой я не стою. Я ни за что в свете не хотел бы попасть в родню к этим людям. Мы поедем во Францию, и вы познакомите меня с вашими родными.

Адель одержала победу. Полковник почувствовал, что над ним будут смеяться, если узнают о промахе, и решился ехать во Францию и известить оттуда через газеты о своем браке. Он мог жить безбедно и даже роскошно и рассудил, что прекрасную и любящую жену во всяком случае следует предпочесть богатому приданому. Адель повела дело так ловко, что полковник был счастлив и доволен. Она сдержала свое слово: она умела сберегать его деньги, и он благословлял час, в который женился на ней по недоразумению.

Мистер и мистрис Стенгоп были слишком раздражены в минуту ухода полковника, и не могли взвесить его угроз; но потом рассудили, что дело их плохо, если брак дочери не имеет законной силы. Несколько дней они молчали, но наконец решились подумать о спасении чести дочери. Адель между тем познакомила меня с своим мужем и рассказала мне обо всем случившемся. Они положили ехать в Париж, и я подумала, что рекомендательное письмо к мадам д'Альбре может им очень пригодиться. Так и вышло: полковник был введен в лучшее парижское общество, жена его была всеми обласкана. Когда Стенгоп вздумал наконец прийти на квартиру к полковнику, их уже не было, и никто не знал, куда они девались. Стенгоп и жена его стали в тупик, и теперь-то была пора явиться на сцену Сельвину. Я написала ему, чтобы он приехал в город; рассказала ему всю историю Адели, посоветовала отправиться немедленно к Стенгопу и научила его, как с ним действовать. Он последовал моему совету и, возвратившись назад, рассказал мне о своем свидании в следующих словах:

— Я послал свою визитную карточку мистеру и мистрис Стенгоп, и они приняли меня почти так же ласково, как полковника. Я не обратил на это внимания, сел, не дожидаясь приглашения и сказал:

— Вы знаете мое имя; считаю нужным сказать вам еще, что я адвокат, и что отец мой судья в королевском суде. Вы, вероятно, встречали его в обществе, хотя и не знакомы с ним. Мы имеем удовольствие знать вашу сестру, леди Батерст.

Они сделались немного приветливее: судья в их глазах был уже кое-что.

— Я пришел поговорить с вами касательно вашей дочери.

— Так вы от полковника? — спросила мистрисс Стенгоп.

— Нет, я с ним не знаком.

— Так почему же вы знаете мою дочь?

— Я имел удовольствие видеть ее у моего отца. Она гостила у нас в Кью.

— В самом деле! — воскликнула мистрисс Стенгоп. — Я этого не подозревала. Вы знаете, что она составила несчастную партию.

— Я знаю, что она вышла замуж, но, кажется, не несчастна.

— Вышла за полковника, который приходил сказать нам, что этот брак все равно, что не брак.

— Я именно за тем и пришел, чтобы вывести вас из заблуждения. Полковник слышал, что дочь ваша воспитывается у мистрисс Брадшау, и вздумал похитить ее, предполагая обогатиться посредством этого союза; но он немножко ошибся: вместо вашей дочери похитил учительницу французского языка, у которой нет ни гроша за душой. Теперь он уехал в Париж, желая избежать насмешек публики.

Это известие развеселило мистера и мистрис Стенгоп. Когда они успокоились, мистрисс Стенгоп сказала:

— Но вы говорите, что дочь моя вышла замуж. За кого же?

— Дочь ваша была влюблена в то время, когда полковник увез свою теперешнюю жену, и хотела вам в том признаться, предполагая, что вы не откажете ей в позволении выйти замуж. После бегства полковника, когда пронесся слух, что он увез ее, положение ее сделалось очень неловко, тем более, что многие утверждали, будто бы брак ее не имеет законной силы. Посоветовавшись с избранным своего сердца, она решила так: если мисс Стенгоп возвратится после этих слухов в дом своих родителей, скажут, что полковник, обманутый в своих ожиданиях, возвратил ее родителям, и тогда уже никакой брак не смоет пятна с ее имени. Лучше всего было бежать в свою очередь; этим можно было доказать, что с полковником бежала другая. Мисс Стенгоп была как следует обвенчана при почтенных свидетелях и немедленно привезена мужем в дом его отца, который одобрил сделанное, и теперь злая молва не коснется ни мисс Стенгоп, ни ее достойных родителей.

— Скажите же, за кого она вышла?

— За меня. Дочь ваша теперь в доме судьи Сельвина, куда она приехала прямо из-под венца и живет с моей матерью и сестрами. Отец хотел сам приехать к вам для объяснения, но он ужасно занят. Он вменил бы себе в особенное удовольствие видеть мистера Стенгопа у себя, в городе или на даче. Позвольте, мистрис Стенгоп, поцеловать вашу ручку.

— Каролина могла сделать и хуже, — сказала мистрисс Стенгоп, обращаясь к мужу. — Мистер Сельвин может быть сам судьею и даже лорд-канцлером. Мы рады вас видеть, мистер Сельвин; муж мой заедет по дороге к вашему отцу. А полковник-то, полковник! Подцепил учительницу! Ха-ха-ха!

Смех ее сообщился и мистеру Стенгопу, ласково протянувшему мне руку.

— Поздравляю вас, — сказал он. — Вы спасли честь моей дочери, и, — прибавил он, обращаясь к жене, — мы должны что-нибудь для них сделать.

— Надеюсь, вы простите Каролину.

— Разумеется, — подхватила мистрис Стенгоп. — Приведите ее к нам когда угодно. А полковник, полковник! Увез учительницу! Ха-ха-ха!

Так кончилась эта сцена. Если бы Стенгопы не были запуганы словами полковника о незаконности его брака и не были потом обрадованы его ошибкой, дело не обошлось бы, может статься, так мирно. Мне остается только прибавить, что мистер Стенгоп, во всем, по-видимому, повиновавшийся своей супруге, явился к судье Сельвину, и свидание их было самое дружеское.

Когда судья объявил ему, что сын его имеет достаточное состояние, он сделался вдруг очень щедр и определил дочери две тысячи фунтов в год при своей жизни и еще больше по смерти. Мать приняла Каролину очень ласково. Судья сказал мне, что знает, какую роль играла я в этом деле.

Мадам Жиронак, узнавши, какое деятельное участие принимала я в устройстве этих двух браков, сказала мне:

— Вы начинаете с того, Валерия, что жените других. Кончится тем, что вы найдете мужа и себе.

— Это совсем другое дело, — отвечала я. — Помогать другим я готова, но из этого не следует, чтобы я и для себя искала того, чего вовсе не желаю.

— Предсказываю вам, Валерия, что вы выйдете замуж раньше года. Припомните мои слова.

— Хорошо, посмотрим, чья будет правда.

Настало спокойное время, продолжавшееся всю зиму. Я занималась своими уроками. Учеников у меня было много, и я копила деньги. На весну я ждала в Англию Лионеля и брата Огюста. Я ждала его с большим нетерпением; думала о нем каждый день. Мне ужасно хотелось узнать что-нибудь о родных. Мадам д'Альбре и Адель писали мне много писем; послания Адели были чрезвычайно забавны. Леди Батерст заезжала ко мне несколько раз. Я была в мире со всеми и сама с собою. Наконец, я получила письмо от Лионеля, в котором он извещал меня, что через несколько дней будет в Англии и насилу уговорил ехать с ним моего брата, который не мог совершить этой поездки на свои собственные деньги, а не хотел быть обязан другому. Наконец, однако ж, он согласился.

— Так я увижу тебя опять, мой Огюст! — подумала я и вспомнила о том времени, когда мы жили с ним у бабушки. Бедная бабушка! Как я ее любила, и как стоила она этой любви! Я подумала, чем была бы я, если бы осталась при ней, и наследовала ее небольшое состояние? Рассудивши, я увидела, что теперь мне лучше, и что, следовательно, все к лучшему. А насчет будущего я решила, что никогда не выйду замуж.

Мысли мои прервал какой-то незнакомый господин, пришедший к Жиронаку. Я сказала ему, что Жиронака нет дома, и что он возвратится, вероятно, через полчаса.

— Позвольте же мне его дождаться, — сказал незнакомец. — Я, впрочем, не хочу отнимать у вас времени; велите проводить меня в другую комнату, если вы заняты.

Я просила его сесть. Это был француз.