— Поручил Уинтерботтом, — прочитал Ньютон на крышке одного из сундуков.
— Уинтерботтом. (Winter — зима, bottom — дно). Право, я был бы рад, если бы он пробыл в Англии зиму, в его сундуки отправились на дно! Ей-Богу, и придумать не могу, куда мы запрячем их? Ну, вот они.
Приблизительно через минуту появились военные; ©ни входили на квартердек один за другим и, отпустив боковые канаты, оглядывали перчатки, чтобы посмотреть, насколько они испортились от вара и смолы.
Капитан Оутон двинулся им навстречу.
— — Добро пожаловать, джентльмены, — сказал он, — милости прошу на палубу. Через полчаса мы поднимем якорь. К сожалению, я не имею удовольствия знать ваши фамилии и прошу чести представиться вам.
— Майор Клеверинг, сэр, — сказал майор, высокий красивый человек, любезно снимая шляпу. — А вот офицеры, сопровождающие меня. — И он, при каждом новом имени, слегка указывая рукой на того или другого, Начал: — Поручик Уинтерботтом.
Уинтерботтом поклонился.
— Я имел удовольствие несколько раз прочитать сегодня фамилию поручика, — заметил Оутон, отвечая на приветствие.
— Боюсь, что вы говорите о моих вещах, капитан?
— Да, надо сознаться, что их было бы достаточно для генерала.
— Могу только ответить, что мне хотелось бы иметь чин, достойный моего багажа. Но каждый раз, когда я имею несчастие входить на палубу судна, я слышу эту жалобу. Надеюсь, капитан Оутон, я не вызову никаких других во время плавания.
Майор Клеверинг, выжидавший окончания аналога, теперь продолжал:
— Капитан Маджорибенкс, перед которым с должен извиниться за то, что не представил его раньше.
— Извинения напрасны, майор, вы слышали, какой высокий чин доставили Уинтерботтому его вещи.
— Мистер Анселль, мистер Петрес, мистер Ирвинг, — продолжал майор.
Обменялись поклонами; Уильяме, первый помощник Оутона, предложил офицерам показать их помещения й спросил, какая часть багажа необходима им, предполагая остальные вещи отправить в трюм под кормой.
Когда офицеры шли за Уильямсом по лесенке кают-компании, Оутон посмотрел на Анселля и заметил Ньютону:
— У этого малого будет твердая хватка.
«Виндзорский замок» распустил паруса и через несколько дней вышел из пролива. Ньютон, который все время думал о Изабелле Ревель, теперь не чувствовал той тоски при расставании со своей родиной, которая обыкновенно мучит людей, покидающих все, что они любят.
Он знал, что только следуя своей профессии может когда-нибудь получить руку любимой девушки, и мысль об этом, а также надежда снова свидеться с предметом своей любви наполняли его сердце радостью. Пока судно летело через Бискайский залив под дыханием северо-западного ветра, Ньютон говорил себе, что в настоящее время он не может мечтать о свадьбе с нею. Но надежда ведет нас, в особенности же молодого влюбленного человека.
Стол капитана Оутона был очень изобилен, и вошедшие на палубу офицеры оказались (как это бывает почти неизменно) милыми, любезными товарищами. Мистер Оутон часто вынимал свои боксерские перчатки и скоро удостоверился, что офицер с «твердой хваткой» может быть ему отличным соперником.
Утро проходило в гимнастике, фехтовании, чтении, прогулках по палубе, в качании на гамаках. Зов к обеду служил сигналом веселья; за столом оставались долго, отдавая честь великолепному кларету капитана.
Вечер заканчивался карточной игрой, куреньем сигар, питьем виски.
Так прошли три первые недели плавания, и за это время вся компания сошлась.
Однако само по себе путешествие скучно; особенно скучно кажется оно тем, кто не только не имеет никакого обязательного дела, но и не может доставить себе развлечения. Как только младшие офицеры освоились и нашли, что они могут позволять себе многое, они осмотрели куриные клетки, и выбрав самых способных для боя петухов, стали тренировать их с этой целью; они поделили их между собой, взяв каждый ту птицу, которая ему особенно нравилась, кормили их несколько дней и дразнили, чтобы раздражать петушков и приводить в драчливое настроение. В то же время, по их просьбе, корабельный оружейник потихоньку сделал две пары шпор. Когда все было готово, они, пользуясь временем, в которое Оутон занимался документами, а смотритель курятника обедал, то есть между полуднем и часом, стали устраивать бои. Убитые во время этих драк петухи помещались обратно в клетки, и смотритель, любивший выпить грога, считал, что птицы дрались, просовывая головы между решетками, и таким образом губили друг Друга.
— Эконом, — сказал однажды Оутон, — почему это вы даете на обед столько кур? Запаса не хватит на рейс: две курицы жареные, две вареные, тушеная курятина и паштет из цыплят! О чем вы думаете?
— Я говорил со смотрителем курятника об этом, сэр; он постоянно приносит мне птиц и говорит, что они дерутся и убивают друг друга.
— Дерутся? Никогда в жизни не слыхал я прежде, чтобы петухи дрались в клетках. Значит, все это боевые петухи?
— Да, по большей части, — заметил мистер Петрес. — Я, бывая на корме, часто видал их драки.
— Да и я также, — прибавил Анселль. — И плохо приходилось более слабому петуху.
— Ну, это очень странно; во время плаваний мне никогда не случалось терять петухов таким образом. Пошлите ко мне смотрителя курятника, я хочу расспросить его.
— Сейчас, сэр, — ответил эконом и ушел из каюты. За исключением майора, который решительно ничего не знал, все офицеры нашли более благоразумным убраться подобру-поздорову, когда дело дошло до развязки. Появившемуся смотрителю курятника задали много вопросов, и ради собственного оправдания он был еынужден обвинить офицеров; в подтверждение своих слов он показал шпоры, торопливо брошенные за клетку в минуту появления капитана Оутона.
— Мне грустно, что мои офицеры решились на такой своевольный поступок, — серьезно заметил майор.
— О, ничего, майор, — ответил Оутон, — только позвольте мне отплатить им. Помнится, вы сказали, что вам хотелось сделать сегодня маленькое ученье вашим рядовым?
— Да, то есть, если вы не найдете, что это неудобно.
— Ничуть, майор; квартердек в вашем распоряжении. Я думаю, вы не наблюдаете сами за ученьем?
— Нет, обыкновенно наблюдаю.
— Ну, на этот раз отсутствуйте и пошлите на квартердек всех офицеров: я тогда сыграю одну шутку, которой и расплачусь с ними.
Клеверинг согласился. Офицеры получили приказание провести учения с солдатами. Капитан Маджорибенкс и мистер Ирвинг начали упражнения своей части солдат.
— Третий с фланга, руку выше на дуло ружья. Так; «на плечо»!
Поручик Уинтерботтом занимался с другим отрядом е левой стороне квартердека.
— Патроны опусти. Номер двенадцатый, ниже ружье; еще, еще. Поворот! Номер четвертый, почему вы повернули левый каблук меньше правого? Помните, когда берете «на плечо», нужно ловко перекидывать мушкет. Плечо-о! (слово «плечо» — значит «готовься»). На плечо! Прямее, номер восьмой, и не выставлять живота.
Мистер Анселль и Петрес занимались с солдатами без ружей, командуя им повороты:
— Налево! Прямо! Направо!
Моряки смотрели и делали шутливые замечания.
Корабль привели к ветру — очень легкому. Когда раздался свисток, означавший «все проветривать постели», матросы, бывшие внизу, высыпали на палубу, бывшие на палубе бросили свою работу. Через минуту гамаки были отвязаны.
— А теперь, майор, лучше пойдемте в каюту, — со смехом сказал Оутон. — Уверяю, это лучше.
Кровати и одеяла, которые вытряхиваются всего раз в месяц, бывают полны того, что называется пухом, а одеяла — волосков, и все постели не благоухают. Моряки, думавшие, что приказание было дано по неосмотрительности, пришли в волнение. Они начали вытряхивать одеяла на баке, поднимая облака пыли, которую ветер относил на солдат и офицеров, занимавшихся на квартердеке.
— Что за дьявольщина! — вскрикнул капитан Маджорибенкс, с отчаянием глядя вперед. — «На плечо!»
Поручик Уинтерботтом и половина его солдат принялись кашлять. — Проклятие. Смир-р-р-но! Ей-Богу, я задыхаюсь.
— Крайне неприятно, — заметил Петрес, входя на палубу. — Я знал, что меня осмолят, но никак не думал, что мы покроемся перьями.
— Где майор Клеверинг? — спросил Маджорибенкс. — Я попрошу отпустить людей.
— Не понимаю, — сказал со смехом первый помощник, — положительно не понимаю, почему капитан Oyтон дал это приказание. Мы всегда вытряхиваем постели, когда судно идет по ветру.
Последнее утешительное замечание было хуже всего. Офицеры жестоко страдали. Каждый из них охотнее очутился бы под залпами французского полка, чем испытывав то, чему они подверглись. Однако без позволения майора Клеверинга они не смели отпустить солдат. Капитан Маджорибенкс быстро вошел в каюту, чтобы объяснить майору их неприятное положение, и майор позволил отложить ученье.
— Ну, джентльмены, — спросил офицеров Оутон, — в чем дело?
— Дело? — ответил Анселль. — Да у меня зуд во всем теле. Изо всех необдуманных поступков, капитан Оутон, это самый необдуманный; он хуже…
— Петушиного боя, — прервал его капитан с громким смехом — Ну, теперь мы сквитались!
Офицеры побежали вниз умываться и переодеваться после такого неприятного возмездия со стороны капитана Оутона. Когда они себя почувствовали снова в порядке, хорошее настроение вернулось к ним, хотя они единогласно нашли, что капитан не питает особенно утонченных мыслей и что его шутка побила петушиный бой.
Мне кажется, ни один класс людей не садится на корабль с большими сожалениями и не покидает палубы с большим наслаждением, чем военные. Да и немудрено: на море им приходится вести совсем не ту жизнь, к какой они привыкли. На суше они часто бывают в обществе, развлекаются; женщины благоволят к ним; и развлечения, вместе со служебными занятиями, не оставляют им достаточно времени для чтения и других умственных занятий.
Поэтому, предоставленные самим себе, они жестоко скучают.
Впрочем, я говорю, только касаясь общего типа; в числе офицеров есть много исключений: очень образованных, талантливых людей, много размышлявших, иного читавших.
— Я хотел бы, — сказал Ирвинг, лежавший во всю длину на куриной клетке, на корме, надвинув кепи на глаза, — я хотел бы, чтобы это проклятое плавание наивней окончилось. Каждый день одно и то же: никакого развлечения, никакого разнообразия. Право, мне делается противен вид сигары или колоды карт.
— Верно, — отозвался Анселль, лежавший рядом о ним тоже на курином ящике, точно воплощение лени и безделья, — верно, Ирвинг. Мне это начинает казаться хуже стоянки в провинциальном городишке, где только остается покачиваться на каблуках, да плевать через перила моста, пока не затрубят к обеду.
— О, это несравненно лучше; можно было по крайней мере нагуляться до устали или перекинуться двумя-тремя словами с девушкой, которая идет на рынок.
— Почему вы не возьмете книгу, Ирвинг? — заметил майор, откладывая томик, который он читал, чтобы вмешаться в разговор.
— Книгу, майор? Да я читал, пока не устал.
— — А что вы читали со времени нашего отплытия? — продолжал Клеверинг.
— Дайте вспомнить… Анселль, что я читал?
— Да ничего; ты отлично это знаешь.
— Ну, может быть; здесь нам не подают газет в столовой. Дело в том, майор, что я не особенно люблю читать; не привык к этому. На берегу я слишком занят. Впрочем, со временем думаю взяться за книги.
— А скажите пожалуйста, когда наступит это «со временем»?
— Ну, когда-нибудь, когда меня ранят или возьмут в плен. Тогда я буду много читать. Вот капитан Оутон. Капитан Оутон, вы много читаете?
— Да, мистер Ирвинг, много.
— Пожалуйста, позвольте мне спросить, что вы читаете?
— Что читаю? «Вестник Хорсборо»… и читаю отчеты о всех боях.
— Я думаю, — заметил Анселль, — что, читая всю газету и узнавая все новости, человек читает много.
— Конечно, — ответил майор, — только какую ценность представляет чтение такого рода?
— Вот, майор, — ответил Анселль, — мы должны рассмотреть результаты. Я считаю, что знание всех текущих событий и память о фактах, случившихся в течение последнего двадцатилетия, гораздо ценнее, чем знания всяких древностей в мире. Ну кто, кроме каких-нибудь оксфордских или кембриджских педантов, толкует теперь о Цезаре или Ксенофонте? Бегство современного воришки даст гораздо лучшую тему разговора в обществе, чем знаменитое отступление прославленных десяти тысяч…
— Конечно, — заметил Оутон, — и упорная драка между Гемфри и Мендозой гораздо интереснее знаменитых битв… забыл их названия.
— Марафонской и сражения при Фермопилах — этого довольно!
— Согласен, — сказал майор, — что не только не нужно, но и самонадеянно говорить, что читал о таких вещах; тем не менее, это не лишает знания их ценности. Хорошо питающийся ум делается шире; и если позволите привести сравнение, я скажу: как ваша лошадь доказывает своим наружным видом, что она в хорошем состоянии, для чего вам не нужно спрашивать, сколько овса давали ей, так и ваш ум общей силой и мощью доводов дает понятие о том, что он воспринял достаточно «твердой» пищи.
— Очень твердой, — заметил капитан Оутон, — этих орехов я не мог грызть, когда учился, а теперь и совсем не хочу ломать на них зубы. Я согласен с мистером Анселлем: «Довольно на сегодняшний день его заботы».
— Да, может быть, древо познания и есть древо зла, — со смехом ответил Анселль. — Капитан Оутон, вы очень разумный человек. Надеюсь, на берегу мы часто будем видеть вас за нашим офицерским столом.
— Да, вы говорите это теперь, — резко сказал Оутон, — и я прежде тоже слыхал такие вещи, но у вас, сухопутных, оказывается короткая память после того, как вы попадаете на берег.
— Надеюсь, капитан Оутон, вы не делаете этого обвинения общим? — заметил майор Клеверин.
— О, все равно, майор. Я никогда не обижаюсь; приглашают из доброго чувства, и в ту минуту— искренне, но когда люди попадают на берег, у них появляется столько развлечений, что мудрено ли, если они перестают помнить о приглашении. Прежде, сознаюсь, это обижало меня, потому что, когда я говорю, что мне будет приятно видеть того или другого, я, действительно, думаю это; если же не думаю, то и не приглашаю его к себе. Прежде мне казалось, что и другие поступают так же, но я достаточно прожил и теперь понимаю, что приглашение «зайдите когда-нибудь» означает «не приходите к нам никогда».
— Ну, в таком случае, я ничего не скажу в данную минуту, — ответил майор. — Но сколько склянок пробило?
— Шесть; через несколько минут подадут обед.
— В таком случае, джентльмены, нам следует пойти вниз и приготовиться к обеду. Как, мистер Ирвинг, вы сегодня утром не брились?
— Нет, майор, я хочу выбриться после обеда.
— Я думаю, вы хотели сказать, перед обедом, — проговорил Клеверинг.
Этот намек был принят к сведению молодым прапорщиком, который знал, что майор, всегда вежливый, даже при неодобрительных замечаниях, офицер такого рода, что с ним нельзя шутить. И Ирвинг явился к столу с подбородком гладким, точно у представительницы прекрасного пола.
Глава XL
Наконец плавание окончилось без приключений и без чего-либо интересного. «Виндзорский замок» по пути встретил не больше двух-трех судов. Счастливы были офицеры, услыхав приказание бросить якорь на рейде Мадраса, еще счастливее почувствовали они себя на берегу, и очень счастлив был Оутон и его команда, видя, как от судна отплывал отряд, долго заполнявший палубы, мешая морякам делать дело. Разлука была поистине сладостной печалью, как всегда, когда мало места.
Ньютон Форстер переживал сильную тревогу в течение той четверти часа, когда он должен был исполнять твои обязанности, наблюдая за свертыванием парусов К выправлением рей. Ему казалось, будто прошли нестерпимо долгие часы до той минуты, когда он мог спросить у туземцев, кишевших у бортов, о судьбе Изабеллы Ревель.
Разлука и время только усилили его страсть, и в редкие минуты он не думал о девушке. В нем мерцала слабая надежда на то, что он нравится ей, но это чувство душил страх при мысли обо всем, что могло случиться за время его отсутствия; его мучило опасение, что свободолюбивый дух мог заставить ее решиться на многое. Ведь если бы дядя обращался с ней плохо, она была бы способна примириться с мыслью о браке, если и не во всех отношениях приятном ей, то во всяком случае дающим возможность жить спокойно и в довольстве.
Наконец реи были приведены в полный порядок, канаты свернуты, а матросы отправились вниз обедать. Ньютон прошел на корму и прежде всего встретил дубаша, который служил на «Бомбейском замке».
Щеки Ньютона вспыхнули, сердце забилось быстро, и он дрожащими губами спросил о полковнике и его семействе.
— Полковник, саиб, совсем здоров; две леди вышли замуж за офицеров.
— Которые? — быстро спросил Ньютон.
— Не знаю, как их зовут. Только одна не вышла; она самая красивая, самая красивая.
Сердце Ньютона забилось от этого известия Конечно, Изабелла осталась дома.
Вскоре то же самое подтвердил ему джентльмен-англичанин, который пришел на палубу. Предполагалось, что стоянка в Мадрасе продолжится недолго, и Ньютон решил немедленно попросить отпуск на берег. Извиняясь перед капитаном Оутоном за то, что он обращается с такой необыкновенной просьбой, он прибавил, что делает это, получив известия о своих друзьях.
Капитан Оутон, очень довольный службой Ньютона, дал ему отпуск, прибавив: г
— И, Форстер, если вы хотите остаться, я позволяю вам пробыть на берегу до отплытия. Мы обойдемся без вас. Только помните: во вторник вечером мы отбываем.
Ньютон скоро собрался и отчалил от «Замка» Багете с майором Клевсрингом. Тут заметим, к чести майора, что он ежедневно присылал капитану записку, прося его побаловать в офицерскую столовую. Таким образом, капитан мог убедиться, что в данном случае приглашение, сделанное в общих выражениях, было искренно.
Едва выйдя из туземной лодки, Ньютон нанял экипаж и поехал дому полковника. Сказав свое имя лакею, он вошел. Слуга проводил его до гостиной и, как и большая часть индусов, находя трудным произнести английскую фамилию, удовольствовался тем, что доложил? «Бурра-саиб», — и ушел.
Ньютон очутился в обществе старого ветерана и мисс Изабеллы. Девушка читала недавно вышедшую книгу, но услыхав, что доложили о госте, опустила ее. Однако «бурра-саиб» значит только «джентльмен, господин». Каково же было изумление молодой девушки, которая не знала о присутствии Ньютона в Индии, когда она увидела молодого Форстера. Восклицание восторга, вырвавшееся у нее, когда она подбежала к нему с протянутой рукой, наполнило Ньютона счастьем. Он несколько минут держал эту ручку, совершенно забыв о старом полковнике. Он только смотрел в ее сияющие глаза. Наконец взгляд Изабеллы, скользнувший в сторону старика, заставил Ньютона опомниться. Он подошел к Ревелю, тот пожал ему руку, говоря, что он очень счастлив видеть его.
— Конечно, вы останетесь здесь, мистер Форстер? — прибавил старик.
— С большим удовольствием воспользуюсь вашим добрым предложением, сэр, дня на два. — ответил Ньютон. — Надеюсь, со времени нашей разлуки вы хорошо чувствовали себя?
— Не вполне, то есть в последнее время, и теперь подумываю о перемене климата. Думаю уехать домой в октябре. Вы уже, вероятно, знаете, что две молодые барышни вышли замуж?
— Да, мне сказал об этом один господин, бывший на нашем судне.
— Да, Изабелла, дорогая, пойди, вели приготовить комнату для мистера Форстера.
Изабелла ушла.
— Да, — продолжал он, — обе вышли замуж; они только о том и думали, делали облаву. Не прошло и одного месяца, как они знали чин и положение каждого холостого джентльмена; навели справки о том, что они могут получить в будущем, размер их жалований и так далее; отлично переводили рупии на фунты стерлингов; прерывали разговор с прапорщиком, завидев поручика; бросали поручика ради капитана; рассыпались в улыбках при виде майора и положительно ухаживали за каждым холостяком, имеющим чин выше майорского. Они сделали выбор наконец, и очень быстро, право! Всего четыре месяца они оставались у меня на руках. Теперь обе в глубине страны.
— Надеюсь, они хорошо вышли замуж?
— Зависит от обстоятельств. Их мужья — молодые люди, не привыкшие к здешнему климату. Если они акклиматизируются, то, конечно, им будет хорошо; только этим молодым людям никогда не придется расстаться с Индией.
— Почему, сэр?
— Потому что их жены — безумные мотовки и втянут их в долги, а раз человек запутается, здесь трудно выйти из денежных затруднений. Им придется застраховать свою жизнь, а так как агентский дом выиграет, если они скоро умрут, им не позволят уехать из Индии и отделаться от возможности получить cholera morbus. He правда ли, моя племянница здорова на вид?
— Да, климат, по-видимому, не повредил ей.
— Он даже принес ей пользу, — ответил полковник. — Она не так худа, как была, когда высадилась на берег. Благослови ее, Боже. Мистер Форстер, я так благодарю вас за то, что вы убедили меня поехать за этой милой девушкой. Она была для меня таким сокровищем! И точно богачке, ей со времени вашего отплытия раз двадцать делали предложения; некоторые необычайно блестящие, но она всем отказывала. Несколько раз я, считая это своим долгом, уговаривал ее согласиться. Но, нет; она отвечала только одно, и этот ответ решал все. Она не хочет со мной расставаться. И действительно, когда я был болен, она ухаживала за мной, как дочь. Снова повторяю: да благословит ее Господь.
С восторгом слушал Ньютон эти похвалы. Изабеллу его восхитило также ее нежелание выходить замуж. Отказывалась ли она от предложений, действительно не желая расставаться с полковником, или нет, во всяком случае, каждая отсрочка сулила Ньютону надежду на успех в будущем.
Изабелла не возвращалась, желая, чтобы полковник успел сказать Ньютону все, что он желал; наконец на пришла. Завязался общий разговор. Ньютон передал что произошло во время его пребывания в Англии, и сильно позабавил своих слушателей многими рассказами.
Через час полковник поднялся с места, чтобы переодеться к обеду, и в эту минуту Ньютон заметил перемену, которая произошла в нем. Он уже не держался прямо, как прежде, а горбился; двигался он не твердыми шагами, а почти шатался на каждом шагу. Когда старик вышел из гостиной, глаза Ньютона встретил взгляд Изабеллы.
— Вы считаете, что он болен? — спросила она.
— Да, мисс Ревель. Он сильно изменился; очевидно климат истощил его жизненные силы. Надеюсь, он вернется на родину, как предполагает сделать это.
— Он был очень болен, очень. И теперь постоянно говорит об Англии; целые месяцы только и толкует о возвращении, но когда приходит время отправиться домой откладывает переселение. Мне хотелось бы, чтобы вы убедили его уехать из Индии.
— Постараюсь, но если уж вы ничего не можете сделать, боюсь, все мои доводы мало помогут.
— А я думаю иначе; вы имеете на него большое влияние. Я не забыла, с какой добротой вы употребили его в мою пользу. Мы… то есть, — продолжала Изабелла, слегка покраснев. — Полковник часто говорил о вас.
— Мне крайне лестно, что он меня помнил, — заметил Ньютон. — Но вы в трауре, мисс Ревель? Если со стороны человека, который интересуется всем касающимся вас, не будет нескромно спросить, не скажете ли вы мне, по ком вы носите траур?
— Мой отец умер, — с волнением ответила Изабелла и провела рукой по глазам.
— Я не знал, что он скончался, и потому прошу извинить меня, что своей неосторожностью я оживил ваш* горе. Давно ли это случилось? И чем он был болен?
— Он не был болен. О, если бы так! Его застрелили на дуэли, — ответила Изабелла, и слезы потекли по ее щекам. — О, мистер Форстер, надеюсь, я подчиняюсь воле Провидения, но мысль, что он расстался с землей в ту минуту, когда покушался отнять жизнь себе подобного, в порыве раздражения, что он умер неподготовленный к смерти — его убили на месте, — эта мысль превращает смерть отца в источник вечных сожалений, которые прервутся только вместе с моей жизнью.
— А ваша матушка жива? — спросил Ньютон, чтобы переменить тему разговора.
— Да, но она очень больна; последние известия были тревожны, и, говорят, ее болезнь неизлечима.
Ньютон пожалел, что он заговорил о таких печальных вещах. Молодой человек сказал несколько сочувственных, теплых слов, и они разошлись, чтобы приготовиться к обеду.
Ньютон прожил в доме полковника четыре дня и в течение этого времени постоянно пользовался обществом Изабеллы.
Когда же наступило утро его отъезда, он имел достаточно оснований предполагать, что если вес остальные препятствия устранятся, Изабелла Ревель не откажется от его предложения. Однако зависимое положение обоих молодых людей в данную минуту уничтожало всякую мысль об этом, и хотя они расстались, не скрывая своего волнения, ни Ньютон, ни Изабелла не обмолвились ни одним словом, которое можно было бы принять за любовное признание.
«Виндзорский замок» пошел в Калькутту и через несколько дней бросил якорь в Кеджери, чтобы дождаться лоцмана и двинуться по реке. Во время короткого пребывания на этой стоянке первый помощник, мистер Уильяме, часто бывавший в Индии, каждый вечер отправлялся на берег, чтобы стрелять шакалов, которых немало в этой части света. Охота на шакалов составляла его любимое развлечение. Ему часто говорили, что он поступает неосторожно, подвергаясь ночной сырости и росе, но он и слушать ничего не хотел.
Уильяме соглашался, что его брат умер от лихорадки после таких же охот; более того: он стрелял из ружья, завещанного ему братом; но так как Уильяме никогда не слыхивал, чтобы двое братьев умерли от лихорадки, стреляя шакалов, он считал, что ему нечего бояться. Этот, хотя и очень обстоятельный, довод оказался ошибочным. На третье утро Уильяме вернулся на палубу в ознобе и с головной болью. Ему пустили кровь и уложили в постель, с которой он никогда больше не поднимался.
Раньше чем «Виндзорский замок» приготовился к отплытию, было решено похоронить останки Уильямса на кладбище в Алмазной гавани, а Ньютон Форстер получил звание первого помощника. Как впоследствии оказалось, эго было очень хорошо для Ньютона.
«Виндзорский замок» отплыл с позволением зайти в Мадрас за письмами и пассажирами и через несколько дней уже снова стоял на рейде. Прежде всего узнали, что холера очень распространилась и что в числе других жертв этой болезни был старый полковник Ревель, Ньютон снова получил позволение отправиться на берег и поехал к Изабелле. Он застал ее в отчаянии в доме миссис Эндербай, дамы, потерявшей мужа от той же эпидемии, и давнишней приятельницы старика-полковника и самой мисс Ревель.
Миссис Эндербай собиралась вернуться в Англию на первом же судне и советовала Изабелле отплыть вместе с ней. Изабелла, которая по многим причинам желал вернуться на родину, особенно из-за нездоровья своей матери, согласилась.
С большим удовольствием услыхала она от Ньютона, что лучшие каюты «Виндзорского замка» еще были свободны.
Завещание полковника вскрыли. Все свое состояние, то есть деньги в английских бумагах и имение в Индии, он оставил Изабелле Ревель. Богатство его равнялось семидесяти тысячам фунтов.
Трудно сказать, обрадовался или опечалился Ньютон при этом известии. Ради Изабеллы он, несомненно, был доволен, но он не мог не чувствовать, что новое положение вещей еще увеличило расстояние между ними. Поэтому, только поэтому, его мысли были печальны.
— Получи она, — думалось ему, — пять или десять тысяч фунтов, дело было бы иначе. Через несколько лет я мог бы собрать приблизительно такую же сумму, но ее состояние делает ее недоступной. Даже если бы у нее была склонность ко мне, я поступил бы нечестно, пользуясь этим.
Изабелла Ревель чувствовала не то; она сделалась своей собственной госпожой и стала обращаться с Ньютоном сердечнее, доверчивее. Она не забыла, что он выказывал к ней такие же добрые чувства, такое же уважение, когда она направлялась в Индию, а позже, а минуту отчаяния, среди бедности и несчастья, был ее другом и почитателем. Она знала, какие чувства он испытывает к ней, и ценила его деликатность и терпение. Недавно молодая девушка серьезно разобралась в собственных чувствах и поняла, что все ее богатство не будет иметь для нее никакой цены без Ньютона Форстера.
По просьбе миссис Эндербай на корме заняли две каюты, для нее самой и для Изабеллы. Времени на приготовления было мало, но, благодаря влиянию Форстера, капитан Оутон согласился отложить отплытие на один день; наконец миссис Эндербай с Изабеллой поднялись на палубу, и «Виндзорский замок» распустил паруса и двинулся от зараженного берега.
Глава XLI
«Виндзорский замок-» бороздил поверхность океана; он шел под благоприятным ветром и нес сокровища, благополучное прибытие которых в Англию занимало многих Но что значили, по мнению Ньютона, все драгоценные вещи, хранившиеся на судне, в сравнении с прелестным существом, которое оно должно было доставить ла родину? Крайние предосторожности, принимавшиеся по совету Ньютона в ночное время, его тревога днем, зазывали насмешки со стороны Оутона.
— Ньютон, — как-то раз сказал ему капитан, — я вижу, где суша, но, поверьте, наш старик не наскочит на препятствие, поэтому достаточно взять всего по одному рифу на верхних парусах, брамселях и топселях.
Действительно, хотя Изабелла и Ньютон никогда не говорили о чувствах, они не могли скрывать их. Попытки скрыть то, что они переживают, делали их любовь еще заметнее для всех. Капитан Оутон, очень любивший Форстера, радовался его счастью. Он ничего не имел против того, чтобы молодые люди на его судне влюблялись или были влюблены, хотя не допустил бы бракосочетания, пока молодая девушка оставалась под его покровительством.
«Виндзорский замок» был милях в двухстах от острова Святого Маврикия, когда показалось чужое судно. Оно шло к «Замку» на всех парусах и имело воинственный вид. Узнать, какими силами располагало судно, было невозможно на таком большом расстоянии и в том положении, которое оно занимало: оно было обращено носом к «Замку».
— Вы можете рассмотреть его корпус, мистер Форстер? — крикнул капитан Ньютону, который был на мачте с трубой в руках.