ГЛАВА XVI

По возвращении в Портсмут капитан поехал в адмиралтейство с депешами, а фрегат остался у Спитгеда в совершенной готовности выйти в море.

Я теперь совершенно привык к фрегату и офицерам; советы Боба Кросса много изменили мой буйный характер; я стал бояться капитана и лейтенантов и в то же время приобрел дружбу товарищей.

Старший лейтенант был строгий, но не жестокий человек; рассердясь на кого-нибудь, он целые полчаса делал выговор. Я никогда не видел человека, который бы так много говорил; но если его не прерывали, он был доволен, и наказание тем и оканчивалось. Особенно он сердился, если ему не отдавали должного уважения, и все извинения прерывал коротким: «Молчать, сударь!»

На другой день нашей стоянки у Спитгеда меня послали на берег на баркасе, чтобы привести на фрегат нового мичмана, который никогда еще не бывал в море; имя его было Грин. Он с первого взгляда не понравился мне, потому что у него был горбатый нос и узенькие мышьи глаза. Дорогою он задавал мне множество вопросов, особенно о капитане и офицерах, а я, чтобы позабавить себя и гребцов, рассказывал ему небылицы.

Наконец, когда я описал ему старшего лейтенанта, как совершенного людоеда, он спросил, как же я с ним сошелся?

— Очень просто, — отвечал я, — я масон и он также, а он никогда не сердится на своих братьев, масонов.

— Но почему же он узнал, что вы масон?

— Я сделал ему знаки в первый раз, как он начал бранить меня, и он тотчас перестал; то есть, когда я сделал второй знак, а не при первом.

— Мне бы хотелось узнать эти знаки; покажите мне их.

— Показать их! Нет, ни за что, — отвечал я. — Я вас не знаю. Вот мы и у фрегата!.. Готово! Ну, мистер Грин, я покажу вам дорогу.

Мистер Грин явился к офицерам точно так же, как и я; но он не забыл, что я рассказывал ему о старшем лейтенанте, и случилось, что на третий же день он увидел, как старший лейтенант послал на салинг мичмана, который стал ему противоречить, и через несколько минут потом велел надеть колодки на ноги двум матросам. Грин побледнел, увидя, как уводили матросов, и подошел ко мне.

— Прошу тебя, Кин, покажи мне эти знаки, — сказал он, — я дам тебе все, что хочешь.

— Хорошо, — отвечал я, — мне очень нравится твоя зрительная труба; мне, сигнальному мичману, она будет очень полезна.

— Я с охотою подарю ее тебе, если ты покажешь мне знаки.

— Ну, пойдем вниз, отдай мне трубу, а я покажу тебе знаки.

Грин спустился в каюту и отдал мне трубу. Тогда я тихим голосом сказал ему следующее:

— Помни, Грин, должно осторожнее делать эти знаки, потому что если ты ошибешься, то лучше их не делать совсем: тогда старший лейтенант подумает, что ты хочешь уверить его, что ты масон, между тем как ты никогда не был масоном. Помни, что первый знак должно делать не прежде, как он хорошенько побранит тебя; тогда, выждав немного, ты можешь делать таким образом. Смотри: приложи большой палец к носу и вытяни ладонь прямо перед собою, раздвинув все пальцы. Сделай, как я показал тебе… Хорошо, так! Это есть первое доказательство, что ты масон, но необходимо еще второе. Откровенно скажу тебе, что когда ты сделаешь первый знак, старший лейтенант будет в ужасном гневе в самом деле или притворно и еще более станет бранить тебя; но ты выжди, пока он замолчит, и тогда, смотри, приложи большой палец к носу и по-прежнему раздвинь пальцы и потом приложи большой палец другой руки к мизинцу этой и раздвинь пальцы так же, как у первой. Тогда ты увидишь, какое действие произведет этот знак. Смотри же, не ошибись.

Грин приложил руку, как я показал ему, и скоро в совершенстве выучил свою роль.

Дня через два после этого мистер Грин опрокинул ведро с грязною водою на батарейной палубе, которая только что была вымыта, и палубный донес на него старшему лейтенанту. Мистера Грина вызвали наверх, и старший лейтенант, будучи не в духе, начал, по обыкновению, делать длинный и строгий выговор несчастному мичману.

Грин, помня мои наставления, выждал, пока старший лейтенант замолчал, и потом сделал первый масонский знак, смело смотря в глаза старшему лейтенанту, который отступил назад от удивления при таком неслыханном поступке на военном корабле.

— Что это значит? — вскричал старший лейтенант. — Вы с ума сошли? Только что поступив на службу, вы смеете так вести себя! Знаете ли, что за это вы трех дней не пробудете на фрегате, потому что или я оставлю службу, или вы! Из всех возможных обид, из всех возможных оскорблений это превосходит все, и терпеть это от такого негодяя, как вы! Извольте считать себя под арестом до приезда капитана, которому я донесу о вашем поведении; ступайте сейчас вниз.

Лейтенант замолчал, и тогда Грин сделал ему второй знак, думая что тут-то он поймет его; но, к его удивлению, старший лейтенант еще более взбесился и, призвав боцмана, приказал свести мистера Грина вниз и сковать его.

Бедного Грина тотчас увели, между тем как он не мог прийти в себя от удивления, видя, что масонские знаки не произвели никакого действия. Я, стоя в стороне, восхищался успехом своей шутки, а старший лейтенант скорыми шагами ходил взад и вперед по шканцам, столько же изумленный, как и взбешенный таким дерзким поступком мальчика, который не более недели на службе.

Через несколько времени старший лейтенант сошел вниз, а Боб Кросс, бывший наверху и заметивший мое восхищение при виде сцены, непонятной для него и для других, подошел ко мне и сказал:

— Мистер Кин, по вашим глазам я вижу, что вы смеетесь недаром. Этот глупенький мальчик никогда не осмелился бы так поступить, если бы он понимал, что делает. Не притворяйтесь же невинным и расскажите мне, как это случилось.

Я отвел в сторону Боба Кросса и открыл ему свой секрет; он засмеялся и сказал:

— Ну, мистер Дотт недаром говорил, что вы на все мастер; но знаете ли, что это дело может очень дурно кончиться для бедного Грина. Беднягу выгонят из службы, и он совсем пропадет. Итак, вы позвольте объяснить дело, чтобы оно как можно скорее дошло до старшего лейтенанта.

— Как хочешь. Боб, — отвечал я — Если за такие пустяки выгоняют из службы, то пусть выгонят меня, а не Грина.

— Не бойтесь ничего; старший лейтенант не захочет сделать вам зла, а прочие офицеры еще более вас полюбят, особенно, если я скажу, что вы просили меня рассказать все, чтобы оправдать Грина. Я пойду к доктору и расскажу ему; но, мистер Кин, не называйте это пустяками, или вы поздно узнаете свою ошибку. Во всю мою жизнь мне не случалось видеть такого неуважения к офицеру на военном корабле, и это гораздо хуже бунта.

И Боб Кросс захохотал, вспомня, как Грин делал знаки, и потом пошел к доктору.

Едва Кросс сошел вниз, я не мог утерпеть, чтобы не взглянуть на моего приятеля Грина, и, опустясь по трапу в батарейную палубу, заметил бедняжку с кандалами на ногах и связанными руками, стоявшего на правой стороне между пушками. Он был в таком страхе, что я едва удерживался от смеха. Я подошел к нему в сказал:

— Что это значит, Грин? Что случилось?

— Что случилось? — повторил бедняжка. — Видишь, что случилось.

— Делал ли ты масонские знаки? — спросил я.

— Делал ли? Да, делал. О, что со мною будет!

— Ты, верно, не так делал знаки? Верно, забыл их?

— Я уверен, что делал их так, как ты мне показывал; совершенно уверен.

— Так, может быть, я неверно показал тебе. Впрочем, не бойся; я все объясню старшему лейтенанту.

— Прошу тебя, только избавь меня от беды. Мне не нужно и трубы.

— Хорошо, сейчас, — отвечал я.

Боб Кросс подошел ко мне и сказал, что старший лейтенант требует меня в кают-компанию.

— Не бойтесь, — сказал он, — они сейчас много над этим смеялись, и старший лейтенант больше всех; однако он все-таки порядком побранит вас; вы так и ждите.

— Не сделать ли ему знака. Кросс? — спросил я смеясь.

— Нет, нет; вы и так уж слишком далеко зашли; помните, что я вам говорил.

Я вошел в кают-компанию, и шум затих, когда часовой отворил мне дверь.

— Вы присылали за мною? — сказал и старшему лейтенанту, приняв безгрешный вид.

— Так это вы, мистер Кин, изволили тешиться над Грином и научили его оскорблять и не уважать старших офицеров и еще на шканцах? Что, сударь?

Я не отвечал ему ни слова, но сделал прежалкую мину.

— Потому что мальчик только что приехал на фрегат и не знает своих обязанностей, вы забавляетесь над ним и говорите ему всякие небылицы? Ну, что вы скажете в свое оправдание?

— Мы оба только что приехали на фрегат, и мичманы часто забавляются друг над другом.

— Но ведь вы научили Грина этой дерзости?

— Да, я сказал ему это в шутку; но не думал, что он до того глуп, чтобы поверить мне. Я только сказал ему, что вы масон и что у масонов есть знаки, по которым они узнают друг друга; я слышал, как вы говорили, что вы масон, когда обедал в кают-компании.

— Из этого еще не следует, что вам надо было учить его дерзостям.

— Он просил меня показать ему эти знаки, а я их хорошенько не знаю; так я и показал ему те знаки, которые мы делаем с мистером Доттом.

— Я уж прежде говорил, что вы с мистером Доттом — прекрасная пара. Вас бы стоило поставить на место Грина; во всяком случае, я скажу об этом капитану, когда он возвратится из Лондона. Теперь вы можете идти.

Уходя я принял плачевную физиономию и закрыл глаза руками. Выйдя из дверей, я остановился, но офицеры, думая, что я уже далеко, стали хохотать громче прежнего, и старший лейтенант вместе с ними.

Мистера Грина освободили, сделав ему строгий выговор.

— Вы счастливо отделались, — сказал Боб Кросс. — Не бойтесь, старший лейтенант ни слова не скажет капитану; но смотрите, больше не шалите.

Но через несколько часов случилось происшествие, которое могло иметь более важные последствия.

ГЛАВА XVII

Целый день фрегат окружен был разными лодками, на которых сидели евреи, матросские жены и множество других лиц, желавших войти на фрегат. Смеркалось, ветер свежел, и вода прибывала. Старший лейтенант приказал всем шлюпкам отваливать, но они все еще медлили.

Я взглянул за корму и увидел, что лодка, принадлежавшая торговке, которая была на фрегате, стояла привязанная к шторм-трапу. В ней сидел лодочник и одна из матросских жен, перешедшая сюда из своей лодки в надежде скорее попасть на фрегат, потому что уже недолго оставалось до заката солнца. Лодочник, соскучив ждать, хотел переговорить с торговкою, бывшею на фрегате, и полез по шторм-трапу.

— Ты знаешь, что это не позволено! — кричал я ему.

— Знаю, сударь; но ветер так свеж, что, того и гляди, лодка опрокинется, и вы, верно, не пошлете меня назад; у меня же в лодке есть славные пряники, сударь, и если вам угодно попробовать, потрудитесь спуститься и взять, сколько угодно.

Это похоже было на взятку, и я отвечал:

— Нет, мне не нужно твоих пряников, но ты можешь войти на фрегат.

Лодочник поблагодарил меня и вошел. Подумав немного, я пожелал взять пряники; я спустился по штормтрапу, приказав женщине держать его, и соскочил к ней в лодку.

— Что вам угодно? — спросила она.

— Я пришел за пряниками, которые лежат в лодке, — отвечал я.

— Я сейчас вам достану, — сказал она, — Вы, верно, позволите мне проскользнуть на фрегат, когда лодка будет отваливать. Смотрите, сударь, не раздавите трубки. Дайте мне вашу руку, я старый матрос.

— Не думаю, — отвечал я, смотря на нее. — Она была невысока ростом, недурна собою и слишком молода для того, чтобы быть старым матросом.

Мы должны были перебрать множество разных вещей, чтобы добраться до пряников, которые лежали почти на самом дне лодки; а лодку так сильно качало, что мы стали на колени, чтобы достать корзину. Достав ее, мы, к удивлению нашему, увидели, что во время наших поисков лодка оторвалась, и нас унесло сажен на сто от фрегата.

— Боже мой! Что нам делать? — вскричала женщина. — Кричать бесполезно — нас не услышат; посмотрите, не видать ли где шлюпки?

— Теперь уж стало так темно, что далеко не увидим, — отвечал я, не слишком радуясь своему положению. — Куда ж нас несет?

— Куда? Прямо на Сент-Эленский рейд, если до тех пор лодка не наполнится водою, а, пожалуй, и дальше, если ветер не стихнет. Мы можем смело читать себе отходную..

— Нельзя ли поставить мачту и поднять парус, — спросил я, — и потом как-нибудь направить лодку на берег? Не лучше ли прежде попробовать это, а потом читать отходную?

— Славно придумано, — отвечала женщина. — Вы были бы славным офицером, если б спаслись; но дело в том, дитя, что веслами мы ничего не сделаем при таком волнении, а чтобы поднять парус, как мы поставим мачту, когда лодку так и бросает во все стороны? Если бы мачта была поставлена, и парус поднят, я могла бы направить куда нужно лодку в тихую погоду, но не в такую бурю; для этого нужны руки постарше наших.

— Так что ж нам делать?

— Да сидеть и ждать, что будет дальше, отливать воду из лодки и смотреть, чтоб ее не заливало. По временам мы можем кричать или молиться, есть пряники и селедки или белый хлеб и другие лакомства, что лежат в лодке.

— Прежде всего выкачаем воду из лодки, — сказал я, — в ней до половины налилось; потом поедим, потому что я голоден и озяб, а там уж можем читать себе отходную.

— У нас также будет, что пить; я приготовила было для Джема, думая, что удастся попасть на фрегат. Я обещала ему это, бедняжке, но теперь все равно; завтра нас обоих, верно, не будет на свете.

Женщина вынула из-за пазухи пузырь с вином и налила в кружку; выпив ее, она протянула пузырь ко мне, но я, имея отвращение к вину, отказался.

— Не теперь, — сказал я, — после, пожалуй.

Во время этого разговора сильным ветром и течением нас отнесло далеко от фрегата, и огромные волны заливали нашу лодку, так что я беспрестанно должен был отливать воду. Ночь была темная; мы ничего не могли различить, кроме огней на судах, оставленных. нами далеко за собою, и те казались нам только блестящими точками. Ветер выл, предвещая бурю.

— Мало надежды, что погода стихнет, — сказала женщина. — Нас совсем зальет, если нам не удастся поставить лодку против ветра.

С помощью руля она успела сделать это; тогда лодка стала менее наполняться водою, но ее быстрее понесло течением.

— Ну, теперь немного лучше, хоть нас все-таки вынесет в море, — сказала женщина, — К утру мы будем в проливе, если до того времени нас не зальет, а там что Бог даст. Не хотите ли капельку? — продолжала она, наливая вина в кружку.

Прозябши до костей, я не отказался и проглотил несколько капель; женщина выпила остальное, и скоро вино стало на нее действовать.

— Вот это дело, малютка, — сказала она и начала петь. — Бедный Джем, — продолжала она, — мне жаль его; он думал к вечеру быть навеселе, и я думала уснуть возле него. Теперь он будет совершенно трезв, а я сделаюсь пищею для рыб; на холодной постели придется мне лежать поутру. Передай мне пряники, дитя; чем больше мы будем есть, тем меньше будет в нас места для соленой воды. Ветер и волны трусы; они бегут в страхе от большого корабля; но когда им попадается маленькая лодка, как наша, они гонят и топят ее, как будто считая нас верною добычею. — В это время волна плеснула в лодку. — Да, это ваше дело. Что ж, топите лодку, трусы, в ней только женщина и мальчик. Бедняжка Джем, он будет жалеть обо мне, а еще более об водке; но что ж делать? Выпьем еще.

— Ты пусти меня на руль, — сказал я, заметя, что она выпустила его из рук, — или нас опять понесет боком.

Я стал править рулем, между тем как она снова взялась за пузырь.

— Выпейте еще, — сказала она, протягивая мне кружку, — хуже не будет.

На этот раз я был с нею согласен, потому что промок насквозь, и ветер продувал меня до костей; я выпил несколько капель вина и продолжал править рулем. Волнение делалось больше и больше, и, не будучи опытным моряком, я видел, что лодке недолго остается существовать.

Между тем женщина начинала терять чувства. Я прежде предвидел это и просил ее отливать воду из лодки; она машинально повиновалась и запела какую-то заунывную песню.

В это время я сам не мог понять своих чувств, так они были смешаны; помню только, что над всеми преобладало чувство самосохранения и надежды. Я думал о матушке, о тетушке Милли, о капитане Бриджмене, капитане Дельмаре и Бобе Кроссе; но мысли эти так же быстро уносились, как нес нас ветер, и я слишком занят был управлением рулем, чтобы мог свободно собрать свои мысли.