ГЛАВА XXX

— Приблизительно около этого времени я познакомилась с мальчиком-сиротой — питомцем богадельни. Он был оставлен на попечение прихода вследствие внезапной смерти его родителей — немца-часовщика и его жены. Умерли они от злокачественной лихорадки, жертвой которой сделалась в то время большая часть рабочего населения. Отец мой иногда посылал меня с поручениями к директору богадельни, человеку суровому и строгому, которого я очень боялась. Я заметила бледного и грустного мальчика, который казался очень несчастным. Никто не обращал на него внимания. Он бродил один, без присмотра, по большому, неуклюжему зданию, между полоумными и идиотами, — одним словом, вел жалкую жизнь мальчика, выросшего в богадельне.

Я вижу по твоему лицу, что тебе хочется спросить, что это значит? — сказала м-с Рейхардт. — Постараюсь объяснить тебе. В Англии почти в каждом приходе существует дом, специально предназначенный для убежища бедных и бесприютных, начиная с новорожденных и кончая стариками. В богадельню определяются все те, кто не способен сам поддерживать свое существование. Они живут в этом здании, их одевают и кормят; молодым, по возможности, дают образование и научают их какому-нибудь ремеслу. Старики же пользуются утешением религии, которое черпают в беседах со священником.

— Вероятно, — заметил я, — эти люди считают себя очень счастливыми и благодарны за такое попечение о них?

— Я заметила совершенно обратное, — ответила м-с Рейхардт, — поступить в богадельню считается для рабочего чем-то постыдным. Судьба бедного мальчика казалась мне очень жалкой. Я узнала, что имя его — Генрих Рейхардт. Он не говорил ни на каком языке, кроме немецкого, никто не понимал его и не обращал внимания на его внутренний мир. Он родился в сравнительном довольстве и в приличной обстановке и, видимо, страдал от того положения, в котором очутился после внезапной смерти родителей. Мне часто случалось заставать его в слезах. Нежные черты его лица, белокурые локоны резко отличались от грубых лиц и всклокоченных волос его товарищей. Его несчастный вид всегда производил на меня глубокое впечатление. Я приносила ему маленькие подарки и всячески старалась выказать ему сочувствие. Сначала он казался только удивленным, но вскоре я заметила, что мое внимание доставляет ему большое удовольствие. Он считал мои посещения единственным своим утешением. Я уже и в то время имела большое влияние на своего отца, и мне удалось так сильно заинтересовать его судьбой этого мальчика, что он согласился взять его из богадельни и приютить под своим кровом. Ему не особенно хотелось обременять себя воспитанием ребенка-иностранца, который ввиду незнания языка не мог быть ему особенно полезным, но я обещала научить мальчика английскому языку и уверяла моего отца, что в самом непродолжительном времени он найдет в нем способного помощника. Он не особенно доверял моим обещаниям, но желание быть мне приятным побудило его согласиться на мое предложение. Я, не теряя времени, принялась за свой курс преподавания и вскоре убедилась в том, что ученик мой обладает весьма хорошими способностями и твердой решимостью научиться всему, чему позволяли обстоятельства. Спустя немного времени мы уже были в состоянии сообщать друг другу свои мысли и впечатления, а через несколько месяцев уже читали вместе ту книгу, из которой я почерпнула столько неоценимых уроков. Я относилась к своему ученику с большим пристрастием и гордостью, проходила с ним тот же курс наук, который сама изучила под руководством священника, и искренне радовалась его успехам. Целыми днями беседовали мы с ним о великих событиях Священного Писания, переворачивая страницу за страницей, пока, наконец, не изучили его до такой степени, что нам уже не приходилось справляться с книгой. Отец мой казался очень довольным успехами моего преподавания и начал питать большую нежность к молодому Рейхардту, который превратился в ловкого, умного мальчика, способного быть ему настоящим, дельным помощником. Доктор Брейтвель также выказывал ему большую дружбу и доверие. Душа у юноши была очень благодарная, и он выказывал мне большую преданность. Он часто сопоставлял свое прежнее несчастное положение с настоящими счастливыми днями и горячо выражал мне свою признательность за то, что я избавила его от всего ужаса жизни в богадельне. При таких обстоятельствах немудрено, что мы горячо полюбили друг друга и уже детьми переживали все восторги и страдания, присущие настоящим влюбленным.

— Мне не хочется прерывать вас, — заметил я, — но все же я очень хотел бы знать, что значит влюбленные?

— Мне трудно было бы объяснить тебе это теперь, — ответила м-с Рейхардт с улыбкой, — но не сомневаюсь в том, что через несколько лет, если ты покинешь этот остров, ты поймешь все это без всякого объяснения. Надо мне, однако, отдохнуть и позаботиться о другом, что в настоящее время требует моего внимания.

ГЛАВА XXXI

Мне трудно выразить, как неоценимо было для меня присутствие м-с Рейхардт. Не будь ее со мной, я наверное погиб бы при данных обстоятельствах. Ее бодрость спасла меня от отчаяния, а пример ее действовал на меня еще сильнее, чем увещания. Находчивость, энергия и христианское смирение, которые она проявляла, благотворно действовали на меня. Она вселяла в меня бодрость духа и давала мне силу бороться со скудостью наших средств и с тем трудным положением, в котором мы находились вследствие потери всего нашего запаса рыбы. Она смастерила прочные удочки, и с помощью их мы оказались в состоянии удить рыбу на значительной глубине. Я нашел выступ скалы вышиною немногим более двух футов над водою, и мне удалось, хотя с большим трудом, спуститься туда. Однажды я расположился с моими удочками на этом выступе. Приманкой служили кусочки одного из моих пернатых любимцев, которыми горькая необходимость заставила-таки меня в конце концов пожертвовать. Я ждал с терпением, достойным настоящего любителя ужения рыбы. Я знал, что глубина в этом защищенном скалами уголке очень значительна, и опустил удочку на три или четыре ярда в воду. Поплавка у меня не было, и я только по движению удочки, которую обвязал вокруг руки, чувствовал, когда рыба клюет. Простояв некоторое время таким образом, я начал думать о рассказе м-с Рейхардт. Глаза мои были устремлены на удочку, но мысли были далеки от нее. Я весь перенесся воображением к бедному немецкому мальчику, вырванному из нищеты дочерью причетника. Я старался представить себе, что бы я сделал на его месте, и придумывал самые фантастические выходки, которыми проявлялась бы моя благодарность. Воображению моему рисовался целый ряд идеальных сцен и приключений, героем которых был никто иной, как я сам. Я испытывал такие сильные чувства, каких на деле никогда не переживал, и воображал себя предметом таких же чувств. Мысли эти вызывали во мне самые приятные ощущения…

Сильный толчок пробудил меня от этого сна наяву, и я очутился в воде. Падение мое было столь неожиданно, что несколько мгновений я не мог прийти в себя и понять, в чем дело, но тотчас же сообразил, что, по всей вероятности, подцепил на крючок крупную рыбу, которая заставила меня потерять равновесие. Удочка врезывалась в руку и грозила мне гибелью, мешая подняться на поверхность воды. С большим трудом удалось мне от нее высвободиться и выплыть наружу. Желая удержать добычу, я уцепился обеими руками за удочку и всеми силами потянул рыбу к себе. Наконец, мне удалось увидеть то, что я поймал, или, вернее, что поймало меня. Мне удалось только мельком взглянуть на рыбу. Она была огромная. Через мгновение она опять нырнула в воду и увлекла меня за собой. Я успел разглядеть, что она была почти круглая, длиною приблизительно в семь или восемь футов, и представляла собою опасного противника в этом закрытом месте. Я продолжал бороться с ней и чувствовал, что сопротивление понемногу ослабевает. Наконец, мне удалось вонзить ей нож в голову, что положило конец нашей борьбе. Теперь являлось другое затруднение. В пылу преследования я уплыл на милю расстояния от острова и настолько утомился, что был не в состоянии тащить назад свою добычу. Итак, приходилось бросить рыбу. Она представляла собой богатый запас провизии, а теперь ускользала из моих рук. Я подумал о м-с Рейхардт, о том, как обрадовалась бы она, если бы я мог доставить ей такую значительную прибавку к нашим скудным средствам пропитания. Но тут же вспомнил ее непоколебимую веру в Провидение и те наставления в благочестии и мудрости, которые, наверное, ожидали меня по возвращении.

ГЛАВА XXXII

Как только мне удалось снять рыбу с крючка, я повернул по направлению к дому и энергично плыл, пока не добрался до берега; к счастью, вблизи не было ни одной акулы. Я вышел на берег без дальнейших приключений и пошел разыскивать моего доброго друга. Я нашел ее, по обыкновению, погруженной в домашние заботы. Она всегда была занята — шила, чинила, чистила, убирала и украшала наше жилье или же трудилась где-нибудь поблизости над какими-нибудь менее женственными работами. Сад наш процветал под ее наблюдением. Он весь был засажен разнообразными растениями, и нас окружали деревца и кусты, которые должны были в скором времени совершенно изменить внешний вид нашего жилища. М-с Рейхардт выслушала рассказ о моих приключениях с большим интересом, побранила меня за неосторожность и с испугом говорила о тех грустных последствиях, которые могла бы иметь моя необдуманность.

— Ты мог бы утонуть, разбиться или сделаться добычей акулы, — сказала она тихо и серьезно прибавила: — ты должен считать, мой дорогой сын, что Бог охранял тебя!

— Но позвольте, — ответил я, — если бы Провидение, действительно, заботилось обо мне, мне не пришлось бы пожертвовать такой великолепной рыбой. Я добыл ее с таким трудом, и она была так необходима для нашего пропитания!

— Тот самый факт, что ты решился бросить эту большую, неуклюжую рыбу, указывает на заботу Провидения о тебе. Если бы ты настоял на своем намерении вытащить ее на берег, нет сомнения, что тяжесть ее пересилила бы тебя, и ты бы утонул. Что сталось бы тогда со мной? Женщине одной не под силу была бы борьба за существование в таком пустынном месте. Если ты будешь действовать с большею осторожностью и предусмотрительностью, то докажешь этим свое попечение обо мне!

Я обещал ей вперед не рисковать своей жизнью и тем успокоил ее. Я притворился, что забыл о своем разочаровании; на самом же деле, пойманная мною рыба не выходила у меня из головы, и я продолжал горевать о том, что необходимость заставила меня отдать ее на съедение прожорливым обитателям дна морского. Мысли эти преследовали меня даже ночью, и я видел себя во сне сидящим на утесе с удочкой в руках, видел свою борьбу с чешуйчатым противником и грустно плыл обратно к берегу, как это было наяву. После весьма беспокойной ночи я поднялся очень рано и пошел искать Неро. Я застал его плавающим в море, близ утесов; он делал какие-то странные прыжки, нырял в погоне за каким-то темным предметом, который виднелся на поверхности воды. Я отозвал его, чтобы посмотреть, что так занимало его, и удивлению моему не было границ, когда я разглядел неуклюжие очертания вчерашнего моего противника. Я вскрикнул от восторга, и м-с Рейхардт, услыхав мои радостные восклицания, прибежала посмотреть, что творится со мною. Удивление ее при виде этой огромной и странной рыбы было не менее сильно, чем мое. Мы стали рассуждать о том, как вытащить ее на берег. После некоторых совещаний я взял в руки веревку, прыгнул в воду и, сделав петлю, закинул ее под жабры рыбе, затем я поплыл обратно и вскарабкался на утесы, откуда мы уже соединенными стараниями силились вытащить ее из воды. Мы долго тянули и дергали ее изо всех сил, но сначала безуспешно. Рыба была слишком велика, чтобы вытянуть ее отвесно. Наконец, нам удалось с большим трудом дотащить ее до низкого утеса; я разрезал ее на куски, и м-с Рейхардт унесла их в хижину с целью высушить ее каким-то новым для меня способом. Она утверждала, что рыба сохранится на целый год.

М-с Рейхардт приготовляла рыбу замечательно вкусно и разнообразно, и эта еда никогда не надоедала мне. Судя по вкусу, рыба эта принадлежала к породе осетров, но настоящего имени ее я так никогда и не узнал. Мне впоследствии никогда уже не удавалось поймать такой рыбы; вероятно, она случайно попала в наши воды. Однажды в полдень, после вкусного обеда, приготовленного все из той же рыбы, я навел разговор на приключения м-с Рейхардт и напомнил ей, что она прервала рассказ о себе и о бедном немецком мальчике на самом интересном месте. Я попросил ее продолжать свое повествование, и она, хотя и неохотно, но все же согласилась.

ГЛАВА XXXIII

— Наш добрый священник д-р Брейтвель, — начала она, — был человек недюжинного образования и очень любил выказывать свои познания. Он был когда-то учителем в одной из больших школ, а теперь употреблял большую часть свободного времени на обучение детей, которые привлекали его внимание какими-нибудь выдающимися способностями. В городке насмешливо говорили о том, что доктор учит крестьянских мальчиков греческому и латинскому языку, а девчонок — географии и знанию глобуса. Даже попечители качали головой и считали доктора немного сумасшедшим, видя, как он делится своими знаниями с такими неподходящими учениками. Но он не обращал на это внимания и продолжал свой добровольный труд, который не приносил ему ничего, кроме чувства собственного удовлетворения. Лишь тогда, когда он принял меня и молодого Рейхардта в число своих учеников, у него явилась надежда на некоторый более серьезный успех. Дух соревнования побуждал нас обоих учиться необыкновенно прилежно и тем облегчить труд нашего доброго учителя. Соревнование это не переходило в соперничество, как это часто бывает. Оно происходило от обоюдного желания уважать друг друга.

Таким образом научились мы французскому и латинскому языку, географии и всем обыкновенным отраслям высшего образования. Более всего проявляли мы склонности к изучению религии, и так как учитель наш очень поощрял нас в этом, то мы в скором времени стали не худшими богословами, чем он сам.

По мере того как мы учились вместе, в сердцах наших зарождалась все большая привязанность друг к другу. Мы чувствовали себя несчастными, когда нам приходилось расставаться, и высшим счастьем для нас было находиться вместе. Мы еще были слишком молоды, чтобы вполне понимать значение такого чувства, но мало-помалу оно переходило в такое сильное влечение, которое с незапамятных времен называется любовью.

— Мне кажется, что я теперь понимаю, что это значит! — сказал я, вспомнив свои грезы, так неожиданно прерванные падением в воду.

— Меня это удивляет! — ответила она. — Откуда же тебе знать чувство?

— Нет, я уверен, что понимаю его! — подтвердил я и затем прибавил с некоторым смущением. — Если бы я был в положении Генриха Рейхардта, я наверное чувствовал бы сильную привязанность к девушке, выказавшей мне столько доброты. Я испытывал бы желание быть постоянно с ней и хотел бы, чтобы она меня любила более, чем кого-либо другого!

— Признаюсь, что объяснение это недурно! — отвечала м-с Рейхардт с улыбкой. — Но вернемся к моему рассказу. Взаимная привязанность наша привлекала всеобщее внимание. Но у нас не было врагов, и когда мы бродили, обнявшись, по окрестностям, собирая цветы или лесную землянику, никто не осуждал нас. Мой отец, если и знал об этом, то во всяком случае не считал нужным вмешиваться. Молодой Рейхардт так был ему полезен, так умно и талантливо брался за все, что он ему ни поручал, что старик полюбил его, как сына.

Между нами было решено, что мы повенчаемся, как только получим на то разрешение. Мы мечтали о будущем и строили множество планов. Генрих считал себя в положении Иакова, который служил столько лет в ожидании Рахили, и хотя и признавался мне, что не хотел бы так долго ждать своей невесты, но прибавлял при этом, что готов скорее выслужить весь срок, чем отказаться от меня. Наши счастливые грезы были, однако, внезапно нарушены. В один прекрасный день д-р Брейтвель послал за моим отцом. Он вернулся домой очень поздно и показался мне очень сумрачным и озабоченным. Некоторое время спустя он сообщил мне о результате своего разговора с доктором Брейтвелем. Оказалось, что доктор решил послать молодого Рейхардта куда-то очень далеко, где ученые люди жили вместе, в коллегиях, чтобы усовершенствовать его образование. Рейхардт уже давно выражал желание поступить в духовное звание. Мысль о разлуке приводила меня в ужас, но мало-помалу я примирилась с ней в надежде, что она послужит на благо Генриху. Мы расстались со слезами и некоторым страхом, с обещаниями и надеждой на будущее.

Первое время после его отъезда все казалось мне странным и чуждым, люди казались мне скучными, все окружающее — дико и пусто. Отцу моему также, по-видимому, недоставало Генриха, а соседи с каким-то любопытством смотрели на меня, когда я проходила мимо одна. Но мало-помалу все вошло в старую колею, как будто бы Генрих никогда и не существовал. Отец мой, обремененный делами, иногда вспоминал своего способного помощника; иногда кое-кто из близких друзей упоминал о нем, интересуясь тем, что он делает. Что касается меня, то я думала о нем ежечасно. Но я знала, что могу быть ему приятной моими стараниями усовершенствоваться в его отсутствие, и не предавалась праздным размышлениям о прошедшем или бесполезным мечтам насчет будущего.

Письма его были высшим для меня наслаждением. Сначала они исключительно выражали его чувства ко мне, затем стали сообщать об его успехах в науках. Пришло и такое время, когда все они были наполнены одним, а именно его взглядами на духовную жизнь и размышлениями на разные научные темы. По-видимому, он все больше и больше думал о религии и реже вспоминал о своей привязанности ко мне. Но я не поддавалась опасениям и предчувствиям. Я не считала себя оскорбленной тем, что стремления будущего моего мужа поднимали его все выше над общим уровнем. Сознание это лишь побуждало меня самое стремиться к той высоте, куда направлены были его мысли. Так продолжалось года два или три. За все это время я ни разу не видела его и получала от него весьма редкие письма. Он объяснял свое молчание тем, что занятия не позволяли ему часто писать. Я не осуждала его за его кажущиеся равнодушие и небрежность и постоянно уговаривала его в своих ответах посвятить всю свою силу и энергию достижению заветной цели — сделаться проповедником Евангелия Христова. Однажды мой отец вернулся от д-ра Брейтвеля в большом смущении. Наш добрый доктор крайне был рассержен тем, что Генрих присоединился к духовному обществу, отделившемуся от англиканской церкви. Оказалось, что он предлагает выхлопотать ему место священника в нашей церкви с условием, что он откажется от новых своих взглядов; но серьезный характер новых верований его так увлек пылкую душу Генриха, что он, не задумываясь, отказался от блестящей будущности, с тем чтобы стать скромным работником на менее плодородной ниве.

Мой отец как причетник прихода считал своим долгом разделить негодование своего пастыря и строго осуждал Генриха за кажущуюся неблагодарность к бывшему его благодетелю. Мне было приказано не думать больше о нем.

Не так-то легко это исполнить. Переписка наша, однако, прекратилась окончательно. Я не знала, куда адресовать ему письма, и оставалась в полном неведении относительно будущей его деятельности.

ГЛАВА XXXIV

— Между тем, время шло. Никто, кроме меня, не вспоминал Генриха Рейхардта; — все, за исключением меня, были убеждены в том, что и он забыл нас и всех своих друзей. Добрый наш доктор умер; отец мой, по преклонности лет, не был в состоянии продолжать своей церковной службы, и его заместил другой. Он скопил небольшие средства и построил себе домик на краю деревни. Жизнь наша проходила мирно, если и не вполне счастливо. Я уже давно достигла совершеннолетия и занимала место начальницы школы для девочек, в которой сначала была учительницей. Мое безукоризненное поведение внушало всем уважение; я получила несколько предложений выйти замуж, но никогда не могла примириться с мыслью о возможности иметь мужем кого-либо, кроме Генриха. Я хотела слышать от него самого, что он отказывается от своего старого друга. Мне трудно было поверить его измене, и воспоминание о совместном нашем изучении книги Истины подсказывало мне невозможность такого поступка. Я вполне сознавала, что надо мной будут смеяться, если я признаюсь кому-нибудь в своих надеждах, и потому молчала, продолжая хранить в сердце ту веру в него, которая одна только и поддерживала меня.

В городе объявлено было собрание диссидентов, и меня убедили посетить его. Однажды я узнала, что в доме, где они собирались, назначено крайне интересное заседание. Один из их пастырей, пользующийся очень высокой репутацией, ехал на Сандвичевы острова, чтобы проповедывать Евангелие дикарям. По дороге к морскому порту, где он должен был сесть на корабль, он посещал различные конгрегации и обещал сказать проповедь диссидентам нашего прихода. Настал день проповеди. Дом собрания наполнен был огромной толпой народа, но мне удалось занять место вблизи от трибуны. Я с нетерпением ждала минуты появления человека, который по примеру первых проповедников взял на себя опасную задачу обращения дикарей-идолопоклонников к вере во Христа.

После некоторого ожидания он появился на возвышении, нарочно для того устроенном. Пастор в небольшой речи представил его собранию. Я не слышала того, что он говорил, не видела его лица, хотя пастор этот был выдающимся оратором, и появление его обыкновенно привлекало всеобщее внимание. Я видела только лицо миссионера и узнала в этих бледных, спокойных и серьезных чертах Генриха Рейхардта.

— Он вернулся! Я знала, что он вернется! — шептала я. — После всего того, что я сделала для бедного немецкого мальчика, он не мог забыть меня.

Сердце мое билось так сильно, что я боялась не выдержать и хотела выйти из залы, но страх помешать собранию и привлечь на себя всеобщее внимание удержал меня, и мне, хотя и с большим трудом, удалось побороть свое волнение и успокоиться. Я не спускала глаз с Генриха. Все мое существо было поглощено им. Вскоре он заговорил. Я уже сказала, что не слышала слов предыдущего оратора, но каждое слово, произнесенное Генрихом, западало в мою душу с изумительной ясностью. Да и могло ли оно быть иначе? Его высокая, стройная фигура, грустное, но выразительное лицо, ясный и звучный голос придавали ему облик апостола. Прибавь к этому воспоминание прошедшего, и ты поймешь, какое впечатление он производил на меня.

Он начал с горячего благословения, обращенного ко всему собранию, и слушатели, проникнутые трепетною силой его красноречия, сразу затихли и внимали ему с благоговением. Все опустились на колени и склонили головы на молитву. Я не была в состоянии последовать их примеру. Глаза и чувства мои были прикованы к проповеднику. Это привлекло его внимание; он с удивлением взглянул на меня, вздрогнул, голос его оборвался на мгновение, но он тотчас же овладел собой и продолжал свое обращение к собранию. Мне показалось, что голос его дрожит от волнения. Вслед за тем полилась его речь. Он говорил о том, что до сих пор существуют в отдаленных местах земного шара народы, пребывающие во мраке варварства и идолопоклонства. Невежественные дикари, благодаря своим жестоким языческим обычаям, остаются до сих пор людоедами и убийцами и предаются самым ужасным порокам. Господь Бог в своем милосердии решил, что наступает время пролить свет Христовой любви на мрак, окружающий их.

— Но кто возьмет на себя тяжелый труд просвещать темные народы? Кто решится отправиться послом мира и любви к этим жестоким людям? Неужели не найдется человека достаточно сильного и смелого, чтобы предпринять этот подвиг, сопряженный с такими страшными опасностями?

Бог не намечает своих избранников между великими мира сего. В данном случае, это высказывается с особенною ясностью, так как Бог избрал себе служителя самого темного происхождения. Он вышел из среды нищих, чтобы в конце концов достигнуть такой возвышенной цели.

Представьте себе, братья, что в вашем городе, в том здании, которое служит убежищем для бездомных бродяг, живет бедный сирота, без друзей, без средств, обреченный на самое жалкое существование. Представьте себе, что добрый ангел взял за руку этого ребенка и вывел его из нищенского приюта. Под руководством этого ангела он вырос и расцвел и научился всему, чему учит христианская вера. Волею Провидения он потерял своего дивного руководителя. Тяжелая необходимость заставила его лишиться этого чудного ангельского влияния. Ему пришлось уехать для дополнения своего образования и готовиться вдали к новым, тяжелым обязанностям. Для него настала пора зрелого возраста, а с ней и серьезная ответственность за свои действия. Он не хотел вернуться и напомнить о себе, не став на высоту своего духовного призвания. Наконец, — продолжал проповедник, — он услыхал, что ищут миссионера, готового принять на себя тяжелый труд проповедования христианской веры дикарям. Он был избран для исполнения этой задачи. Но прежде чем покинуть свою родину, он решил предстать пред лицом той, которая научила его всем христианским добродетелям, и попросить ее соединиться с ним, чтобы поддержать его в этом важном и великом деле!

Все было ясно. Душа моя полна самых радостных чувств, но я так волновалась, что сохранила лишь смутное впечатление о том, что было после. Помню только, что я уже шла домой, когда услыхала за собой торопливые шаги. Через несколько минут тот же голос, который незадолго до того переполнил мое сердце счастьем, снова раздался возле меня. Я была слишком взволнована, чтобы перенести внезапное появление Генриха, и без чувств упала ему на руки. Меня внесли в ближайший дом. Я скоро оправилась и была в состоянии идти домой. Неделю спустя состоялась наша свадьба; нам потребовалось еще несколько дней для приготовления к отъезду, а затем мы отправились к порту и сели на корабль. Он унес нас за тысячи и тысячи миль по морю, в дикие, неисследованные страны, где должна была начаться наша новая деятельность.

ГЛАВА XXXV

М-с Рейхардт должна была прервать на этом месте свой рассказ. Как я уже не раз говорил, многочисленные хозяйственные обязанности отнимали у нее много времени. Сад наш между тем пришел в цветущее состояние. В нем произрастало множество овощей и растений, посеянных нами. Нам удалось вырастить несколько апельсинных деревьев из тех зерен, которые м-с Рейхардт привезла в своей корзинке, и мы могли надеяться, что они будут снабжать нас чудными фруктами. Те горошинки, которые показались нам старыми и негодными, также пустили ростки и приносили плоды, служившие весьма приятным разнообразием к нашей пище.

Я никогда не забуду того дня, когда скудный обед наш, состоявший обыкновенно из одной сушеной рыбы, обогатился блюдом дымящегося картофеля, только что выкопанного из земли.

Когда я вполне насладился его приятным вкусом, м-с Рейхардт рассказала мне о первоначальном появлении картофеля в Европе и о постепенном распространении его в цивилизованных частях земного шара. Я теперь уже знал, что такое Европа. М-с Рейхардт научила меня многому по части географии, а также и по части других наук, много интересного сообщила она мне об Англии и о выдающихся страницах ее истории. Я гордился сознанием, что принадлежу к такой великой стране. Мои родители были англичане, и хотя я лично был только «маленьким дикарем», выросшим на неизвестном острове, посреди великого океана, я все же чувствовал, что настоящим моим отечеством была та страна, о которой моя названная мать так красноречиво мне рассказывала. Мне казалось, что главной целью моей жизни было — отыскать моего дедушку и вручить ему пояс с бриллиантами, случайно попавший в мое владение. Я измышлял всевозможные средства, с помощью которых мы могли бы покинуть наш остров и отправиться на розыски давно желанных берегов моей родины. Но каким образом достичь этой заветной цели? Мы не имели возможности уйти из той тюрьмы, в которую случайно попали. Давно уже не видели мы ни одного корабля или видели их в страшно далеком от нас расстоянии. Нам оставалось одно — верить в Провидение и терпеливо выносить наше настоящее трудное положение. Тем не менее, я ежедневно брал свою подзорную трубу и тщательно устремлял взоры на море, — но ничего не мог разглядеть, кроме случайного кита, стада морских свинок, играющих у берега, или тюленей, греющихся на солнце, на ближайших к морю утесах.