ГЛАВА XXXII

Сеймур не преминул воспользоваться приглашением м-с Рейнскорт и сделался неразлучным спутником Эмилии. Его ухаживание за ней возбуждало постоянные шутки со стороны М'Эльвина и ее матери, которая не считала серьезной детскую привязанность между 16-летним мичманом и 14-летней девочкой. Когда двухмесячный отпуск кончился, Сеймур с сожалением расстался со своими друзьями и был принужден вернуться на брандвахту, в книгах которой было записано его имя.

Когда наш герой обратился к офицеру, командующему на судне, он с большим удивлением увидел, что тот ничего не знает о его зачислении. Однако после проверки оказалось, что все действительно так, как говорил Сеймур.

— Вы правы, молодой человек, — сказал лейтенант. — М-р Скриммэдж, — обратился он к клерку, наводившему справку, — представьте его всем служащим. Я только предупреждаю вас, молодой человек, чтобы вы держали все вещи на запоре. Здесь каждый должен сам заботиться о себе!

Сеймур поблагодарил первого лейтенанта за предупреждение и отправился с клерком, который предварительно просил его зайти к себе в каюту, а потом уже обещал отвести в констабельскую, где мичманы обедали, причем м-р Скриммэдж исправлял должность эконома.

— М-с Скриммэдж, милая моя, позвольте представить вам м-ра Сеймура! — сказал этот джентльмен. Леди приняла молодого человека с большой аффектацией и несколько свысока. Вскоре м-р Скриммэдж начал:

— Мой милый сэр, здесь у нас существует обычай, что каждый, кто присоединяется к общему столу, платит вперед одну гинею, а после этого недельная плата за продовольствие равняется 5 шиллингам в неделю, которые всегда платятся вперед. Мне пришлось ввести такого рода правила после различных злоупотреблений, которые, вы знаете, иногда случаются: поэтому я надеюсь, что вы не откажетесь тотчас заплатить мне пустячную сумму в 26 шиллингов!

Сеймур тотчас же вынул деньги и затем был введен м-ром Скриммэджем в констабельскую, где стоял такой шум, словно в Бедламе. Около стены сидело, скрестив ноги, человек 15, каждый держал в руке скрученный наподобие веревки носовой платок. Все они сидели кружком, в середине которого лежал взятый от портного сюртук, который они будто бы шили. Это была игра в гуся, которой главная суть заключалась в том, чтоб давать друг другу удары и получать таковые же. Каждый получал название, на которое он должен был немедленно отвечать, в противном случае его наказывали.

Сеймур, который охотно присоединялся ко всякой забаве, принял участие и тут.

— Как ваше имя?

— Изящно-серо-красноватый! — ответил Сеймур, выбрав нарочно длинное название, чтоб иметь время подумать, прежде чем ответить на вопрос.

— О, вы старый воробей! — заметил один из партии, и игра продолжалась.

Но вернемся к м-ру Скриммэджу, который представлял собой интересный тип субъекта, разбогатевшего на самых невысоких должностях. Судном, на котором он начал службу в качестве клерка, был старый 50-орудийный двухпалубный корабль, который постоянно конвоировал купеческие суда в Америку и Вест-Индию. Хотя источников для дохода здесь было немного, но Скриммэдж при помощи разных уловок и хитрости нашел таки их, и за время своего пребывания там скопил капитал в 15 000 ф. ст. Через четыре года корабль этот был сломан и объявлен негодным к службе, после чего Скриммэдж перешел в качестве клерка же на брандвахту, о которой идет теперь речь.

Вахтенное судно служит временным местопребыванием для офицеров и матросов, пока им не представится возможность вернуться на свой корабль. Поэтому здесь имеют место постоянные перемены: мичмана часто остаются не более трех дней. Если мы скажем, что в военное время в течение года на судне перебывает не менее тысячи мичманов, то нисколько не преувеличим. Теперь легко можно сосчитать, во что мог обратиться капитал м-ра Скриммэджа, который с каждого вновь поступающего брал по гинее и по пяти шиллингов вперед. Положение его было тем выгоднее, что он имел полезную помощницу в лице м-с Скриммэдж. Прибавим, наконец, что к концу войны м-р Скриммэдж получил повышение по службе, а следовательно и прибавку жалованья.

Глава XXXIII

Сеймуру скоро надоел постоянный шум и крик, происходивший на брандвахте, и он написал капитану М., прося его похлопотать о переводе куда-нибудь в другое место, пока болезнь капитана препятствует ему служить под его начальством.

Ответ капитана гласил, что болезнь его пока не улучшается, и поэтому срок его отпуска затягивается на неопределенное время: но в ожидании будущего он предлагал Сеймуру взять трехнедельный отпуск и погостить у него: затем должна была возвратиться из плавания «Аспазия», и капитан обещал устроить Сеймура на этом судне, чтобы не менять товарищей и обстановки.

Сеймур охотно согласился на это и, прогостив у капитана три недели, явился на «Аспазию», где его дружески приветствовали, тем более, что считали его предвестником появления и самого капитана.

Нынешний капитан «Аспазии» был человек женатый, и женитьба не только лишила его подобающего офицеру мужества, но заставила несколько пострадать и его природную честность. Он умел блестящим образом придавать любую окраску обстоятельствам и превращать белое в черное и наоборот. Жена его постоянно жила в небольшом поместье на о-ве Уайте, и м-р Каппербар — так звали капитана — остроумно назвал это поместье Кораблем. Это послужило ему отличным предлогом для того, чтобы выписывать всевозможные предметы, необходимые для Корабля и посылать туда корабельных мастеров, хотя адмирал, понимавший, в чем дело, часто осторожно намекал ему на его пристрастие к Спитхэду.

Первый же лейтенант «Аспазии», выбранный капитаном М. на место прежнего, получившего повышение, был прекрасным офицером и веселым товарищем.

Поведение капитана Каппербара было для него причиной частого неудовольствия: он был достаточно опытен по службе, чтобы понимать, насколько необходимы терпение и снисходительность в отношениях с людьми и особенно со старшими, а так как Каппербар притом же был только временно командующим, то он не подавал на него никаких жалоб, удовлетворяясь тем, что поднимал его на смех в интимном беседе.

— Ну, Прайс, как вам нравится новый командир? — спросил Сеймур вскоре после своего прибытия.

— Уж, право, не знаю: он не худой человек, хотя обращается с нами не совсем как подобает обращается с офицерами или мичманами: а его жена так никуда не годится. Капитан часто посылает меня на берег, и она каждый раз осаждает меня своими поручениями: то посылает гулять с детьми, то заставляет лущить горох, сажать картофель: а один раз так заставила меня целый день бродить около забора и отыскивать яйца, которые наседка снесла не в свое гнездо. И досталось же мне, когда я ничего не нашел!

— Да, она настоящий черт, и я буду очень рад, когда мне можно будет снять с себя должность и передать ее вам! — прибавил Прайс.

— Нет, пожалуйста, избавьте! Я не имею понятия об этих делах и ребенка уроню, а горох съем вместо того, чтобы вычистить. Лучше уж я буду по-прежнему ездить на берег за мясом.

Капитан М. поправился далеко не сразу. Только через два года он почувствовал облегчение и мог снова принять командование фрегатом. Офицеры совсем истомились за время его отсутствия и радостно приветствовали письмо его, написанное Макаллану и извещавшее о скором его прибытии.

Нельзя не упомянуть также и о том, что в течение этих двух лет Сеймур часто брал отпуск и проводил его у М'Эльвина, следовательно, продолжал видаться с Эмилией, причем взаимная привязанность их все возрастала. Когда Сеймур, находясь в отпуску, получил известие о возвращении капитана М., и о том, что «Аспазия» готовится к отплытию, он был глубоко огорчен им. М'Эльвина, который давно предвидел все это, понял его теперешнее настроение и осторожно завел речь на ту тему, как неразумно с его стороны было поддаваться этому чувству, раз оно не может увенчаться благополучным окончанием. Эмилия, как богатая наследница, несомненно, скоро выйдет замуж за такого человека, который занимает некоторое положение в обществе.

— Подумайте об этом! — продолжал М'Эльвина. — Вы сирота, без денег и без семьи, хотя и не без друзей и не имеете за собой ничего, кроме своих достоинств. Если бы даже ее родители и дали согласие на ваш брак, разве честно будет воспользоваться преимуществами, которые дают ей богатство и наружность?

Сеймур с горечью почувствовал справедливость этих слов и принял твердое решение отныне избегать Эмилии и забыть ее.

— Я последую вашему совету, дорогой сэр, — сказал он, — и больше не пойду к ним!

— Нет, зачем? Это было бы опять нехорошо после тех ласк, которые они вам оказали. Вы должны пойти проститься. Это будет большим испытанием, но я надеюсь на ваш характер!

На следующее утро Сеймур пошел проститься с Рейнскортами и застал м-с Рейнскорт готовою к отъезду с визитом. Она очень сожалела, что он уезжает, сняла шляпу, провела его в библиотеку и посидела с ним там несколько минут, по истечении которых Эмилия вернулась с прогулки. Сообщив о случившемся дочери, м-с Рейнскорт села в экипаж, куда ее подсадил Сеймур, и уехала, предоставив ему вернуться в библиотеку и очутиться в том положении, которого он именно и избегал, — наедине с Эмилией. Однако больше ничего не оставалось делать, и он вернулся.

Эмилия сидела на диване, сбросив шляпу, и слезы текли у нее по щекам. Хотя она поторопилась вытереть их, но Сеймур заметил это и почувствовал себя еще более неловко.

— Когда вы едете, Вильям? — спросила Эмилия, первая прерывая молчание.

— Завтра утром, — ответил он, — и, может быть, навсегда. Наши пути очень расходятся. Я сирота, не имеющий даже приюта: недаром назвали меня собственностью Его Величества, — я не принадлежу никому другому! Вы же, мисс Рейнскорт (при этих словах Эмилия вздрогнула, так как он на этот раз впервые назвал ее таким именем), пользуетесь всеми возможными преимуществами и верно скоро будете жить в обществе, которое для меня недоступно. Вероятно, вы сделаете блестящую партию раньше, чем мы встретимся снова. Я же буду всегда помнить вас и молиться за вас!

Сеймур был так взволнован, что не мог продолжать, а Эмилия залилась слезами.

— Прощайте, Эмилия, и да благословит вас Бог! — сказал Сеймур, несколько овладев собой. Эмилия, которая не могла говорить, протянула ему руку: он с жаром поцеловал ее и удалился. Эмилия следила за ним, пока он не скрылся из глаз, а потом начала горько плакать. Она думала о том, отчего он такой недобрый, отчего он так сухо простился с ней и не посидел еще немного перед долгой разлукой. Он никогда так не вел себя прежде. Она чувствовала, как сильно его любит, и это сознание становилось горьким при мысли, что ее чувство не взаимно.

На другой день она пошла к м-с М'Эльвина, которая и сама очень желала знать, как Сеймур вел себя в последний визит. Потом она передала плачущей девушке весь разговор ее мужа с Сеймуром. Эмилия мало придала значения всем благоразумным советам м-ра М'Эльвина, но зато горячо приняла к сердцу все, что оправдывало Сеймура в ее глазах, и решилась быть ему верной среди всех житейских превратностей.

ГЛАВА XXXIV

Еще раз «Аспазия» понеслась на крыльях северного ветра, чтобы охранять морское владычество своей родины: много она оставила на берегу заплаканных глаз и унесла с собой много погруженных в горе сердец. У всех, однако, это горе смягчалось надеждой, кроме одного только Сеймура.

Капитан М., вскрыв приказание относительно маршрута, узнал, что должен плыть в Ост-Индию. Он предвидел это уже давно по намекам начальствующих лиц. Это один из самых трудных переездов еще и теперь, а тогда в особенности, когда сэр Попгам еще не присоединил Мыса Доброй Надежды к английским владениям, следовательно, морякам было даже негде отдохнуть от монотонного однообразия неба и воды. Поэтому и мы не будем подробно описывать путешествия, а скажем только, что через три месяца «Аспазия» бросила якорь около Кеджери Родса, и оттуда было послано лоцманское судно, чтобы отвезти капитана с его депешами в Калькутту. Кортней, Макаллан и Сеймур были приглашены участвовать в поездке и начали подниматься по прекрасному и быстрому Хугли.

Капитан лоцманского судна, который находился в этой должности с ранних лет, был человек лет 50 и отличался фамильярными манерами. Оттого ли, что он привык иметь дело с индусами, или от чего другого, но он считал долгом постоянно напоминать своим пассажирам, что он хозяин на своем судне, и притом высказывал мало почтения даже к таким людям, как губернатор и его штаб.

— Очень рад вас видеть у себя на шхуне! — обратился он к капитану М. — Прошу, будьте как дома, только не забывайте, что я хозяин на своем корабле!

— Конечно, вы имеете на это полное право, — ответил капитан М., улыбаясь, — хотя бы ваш корабль был не больше скорлупки. Могу вас уверить, что и я хозяин на своем корабле!

— Очень рад, что мы сходимся в этом пункте! Молодой человек, — прибавил он, обращаясь к Кортнею, который терпеть не мог, чтобы его называли молодым человеком, — пожалуйста, не бросайте якори на моем курятнике, лучше попросите себе стул! «Как это скучно!» — пробормотал Кортней про себя.

— Подайте стул молодому человеку! — продолжал капитан. — М-р Джонс, возьмите больше к штирборду, здесь слишком много выпущен канат. Я думаю, вы не привыкли верповать, капитан, а это очень интересно. Знаете ли, я здесь один раз чуть не попал на мель, потому что одна молодая леди взялась за руль, уверяя, что она очень хорошо умеет управлять им, и не хотела его уступить! Мне пришлось тогда показать ей, хотя немного резко, что я хозяин у себя на судне!

— Что же вы сделали, капитан?

— Я начал так быстро вертеть колесо, что чуть не раздавил ей руки. Она упала в обморок или притворилась, а все напали на меня, не понимая, что если бы мы застряли на мели, нас съели бы крокодилы. Вы увидите, как их здесь много. Мы плывем по продолжению Ганга, священной реки, в которую туземцы бросают мертвых, надеясь, что это обеспечит им доступ на небо. Вы никогда не бывали в Индии?

— Нет!

— И никто из этих джентльменов не был здесь?

— Никто!

— О! — воскликнул капитан, и лицо его просияло. — Так позвольте мне объяснить вам все, что встретится на пути?

— С величайшим удовольствием!

— Посмотрите, — начал тогда капитан, как будто отыскивая, с какого предмета начать, — видите, там плывет тело, а на нем сидит ворон, а вот этот черный предмет — это голова крокодила!

Все посмотрели в ту сторону: крокодил быстро приближался и, открыв свою розовую пасть, быстро проглотил труп.

— Ну, м-р Ворон, благодарите небо, что вы уцелели! — сказал капитан. — Что вы скажете про это, молодой джентльмен?

— Скажу, — ответил Кортней, — что м-р Ворон не может сказать про себя, что он хозяин на своем корабле!

— Совершенно верно, сэр! А вот там виднеется остров Саугор, знаменитый своими тиграми, а еще — жертвоприношением детей. Слыхали вы про это?

— Слыхал, но никогда не видал: расскажите, если вы видели!

— Я видел однажды, но, к счастью, больше не увижу, так как правительство запретило это. Моя кровь кипит, когда я вспоминаю про торжественную и нарядную процессию, которая при звуках там-тама и оглушительной туземной музыки подошла к берегу моря, где уже кишели крокодилы и акулы. Как кричали несчастные дети, и как ужасен был вид всего этого водного пространства, покрасневшего от крови и усеянного цветами! Бедные существа, может быть, и не много страдали, они сейчас же теряли сознание: но каково было пережить предсмертные минуты, особенно для тех, кто был постарше?!

Как этот рассказ ни был печален, но он был интересен своей новизной, и то чувство, с которым капитан его передавал, примирило с ним его пассажиров, и капитан М. решил продолжать свои расспросы.

— Если туземцы считают эту реку священной, то пожалуй, они считают священными и крокодилов?

— Я думаю, что да, сэр. Во всяком случае, присутствие крокодилов не мешает им купаться в этой реке, что они считают за священную обязанность, хотя время от времени один из купающихся и исчезает в пасти крокодила. Этим обстоятельством пользовались некоторые мошенники: они зацепляли женщин веревкой и увлекали их в кусты: это они делали с целью грабежа, так как женщины, купаясь, никогда не снимают своих браслет и колец. Все приписывали такие исчезновения крокодилам, и только случайно истина была открыта. Ну, теперь мы подходим к Бриллиантовой гавани. М-р Джонс, подтяните побольше канат: мы идем слишком быстро: это опасное место. Скоро мы будем у цели!

Шхуна благополучно миновала опасный обход и поравнялась с большой деревней. Капитан решил, что дальше идти поздно, и предложил остаться тут до утра, во все время прилива. Все охотно согласились на это и после обеда отправились на лодке на берег. Когда они причалили, то услышали в деревне какой-то шум, который означал, что здесь происходит что-то необычайное. Оказалось, что раджа, который ездил на поклонение в соседний храм, не вернулся вовремя, и что туземцы, боясь несчастья, решились молиться, чтобы умилостивить божество.

Наши путешественники были очень рады видеть столь новую для них церемонию и направились к пагоде. Небольшая, но, по-видимому, очень древняя пагода была украшена резьбой в виде барельефов, изображавших религиозные процессии. Верхушка здания от времени свалилась: тленное искусство уступило вечной природе, и на ее месте выросло деревцо акации, грациозно покачивавшееся от ветра и царившее, словно молодая королева, над соседними кустами и травками. В священном танце принимало участие около 50-ти человек, совершенно нагих, с распущенными волосами. Они выделывали быстрые и странные движения, размахивали руками и извивались всем туловищем. То они сходились в круг и отбрасывали свои длинные волосы, концы которых встречались в центре этого круга: то так быстро вертели головы, что только видно было, как сверкали глаза, и волосы летели по ветру. На пороге пагоды сидел старый брамин с седой бородой и держал в руках небольшую бамбуковую палочку. Через несколько минут он подал знак, и танцующие, от которых пар валил столбом, остановились, выжимая мокрые волосы, и отошли, чтобы уступить место другим.

— И это люди называют религией! — сказал Сеймур Макаллану.

— Что ж! — ответил тот. — Может быть, их молитва и будет услышана, так как они, очевидно, молятся горячо!

— О, в том, что им самим горячо, не может быть никакого сомнения! — сказал Кортней.

Духота и невыносимый запах от испарений, непривычный для европейцев, заставил капитана М. и его спутников удалиться отсюда. По предложению капитана шхуны, вызвавшегося быть их проводником, они решили побродить в окрестностях деревни.

— Я часто бывал в этой деревне, — начал капитан шхуны, — так как здесь приготовляются маленькие рогожи, на которые среди европейцев всегда бывает большой спрос. Если хотите, я могу вам показать еще нечто новое. Здешние нуллахи, или ручейки, выносят мертвые тела на отмель, и над ними собираются коршуны и шкалы. Если вам любопытно, пойдемте посмотреть!

Так как Макаллан и Сеймур выразили свое согласие, то капитан повел их, заметив:

— Эти животные приносят свою долю пользы, так как уничтожают невероятное количество мертвых тел, выбрасываемых в Ганг. Если индус заболеет, родственники приносят его на берег реки, и если его здоровье не улучшается, бросают тоже в реку. Говорят, что богатым больным родственники сокращают жизнь и искусственным образом, набивая им рот глиной, так что они уж после этого не могут выздороветь. Видите там коршунов на дереве? — прибавил капитан, когда они спускались по берегу ручья.

Действительно, вскоре наши путники увидали 6 или 7 мертвых тел и над ними коршунов и шакалов. Шакалы отступили при их приближении, а коршуны, как более смелые, остались, пока Макаллан не подошел совсем близко: тогда они с неохотой отлетели на несколько шагов и продолжали сидеть там, хлопая крыльями. Пропитавшись насквозь миазмами, они издавали такой запах, что сами скелеты и остатки трупов, казалось, не были так неприятны в этом отношении.

Общество в течение минуты или двух смотрело на эту сцену, потом все, будто сговорившись, повернулись и пошли прочь. Когда уже отошли на некоторое расстояние, Кортней вынул свою табакерку.

— Мне кажется, — начал он, — что в иных случаях и дикарь бывает не прочь понюхать табаку. Однако знаете, этот запах пропитал мой табак!

И он выбросил его с отвращением.

— Мы сегодня много повидали, — сказал капитан М., когда они вернулись на шхуну. — Благодарю вас, сэр!

— Не стоит, капитан. Надеюсь, что в Калькутте вы увидите сцены совсем другого рода: здесь было только новое, а там будет и новое и приятное!

Через три дня, которые прошли очень скоро в обществе веселого капитана шхуны, они отплыли из Гарден-Рич при благоприятном ветре, и вскоре перед ними раскинулся во всей своей красе город, единственный в мире заслуживающий названия «города дворцов».

ГЛАВА XXXV

Капитан М. пробыл в Калькутте только несколько дней. Он нашел мало разницы между тамошним обществом и английским, разве только то, что здесь джентльмены были гостеприимнее, а леди пили больше пива. В Калькутте «Аспазия» получила приказание следовать за адмиралом, который поехал в Бомбей, чтобы уйти от муссона: и так как времени было мало, то капитан М. даже не останавливался в Мадрасе, а поспешил обогнуть полуостров и перейти под ветер. Генерал-губернатор просил его заехать в Траванкор, чтобы передать письмо и приветственный подарок царствующей там королеве, признававшей английское владычество.

Вскоре после того, как «Аспазия» бросила якорь, на ней появился один из министров королевы, почтенный мусульманин, привезший с собой кучу приветствий и подарков. Капитан М., очень спешивший догнать адмирала, извинился, что сам не передает подарок по случаю нездоровья и служебных обязанностей: кроме того, он просил, нельзя ли получить ответ поскорее, так как ему приходится очень спешить. Министр ответил через переводчика, что обычай не позволяет королеве дать ответ раньше, чем дней через десять, и капитан не настаивал, понимая, что дальнейшие попытки будут бесполезны. На следующее утро министр вернулся на борт судна с подарками от своей царственной госпожи и предложил капитану и его офицерам сократить время ожидания охотой на тигров. Капитан, посоветовавшись с офицерами, согласился, и на следующий день общество, в сопровождении депутата и его свиты, высадилось в городе, где было встречено барабанным боем и сотнями зрителей. Гостей чествовали обильным завтраком, которому они сделали честь. Когда завтрак был окончен, и капитан с товарищами встали, чтобы ехать дальше, им объяснили через переводчика, что охота будет еще только завтра, так как люди, загоняющие дичь, захватили такой большой район для верности добычи, что не могут вернуться раньше завтрашнего дня. Взамен охоты джентльменам была предложена прогулка на слонах или лошадях по джунглям. Макаллан, запасшийся молотками и прочими материалами для работы, не жалел об отсрочке, да и прочие были довольны предстоящей прогулкой.

К дверям были приведены лошади и три слона: у двоих были корзинки на спинах, а у третьего палатка. Лошадей держали за поводья грумы, которые притом отмахивали от них мух опахалом из конского хвоста. Это были прекрасные животные, но столь горячие, что возбуждали страх в некоторых из присутствующих.

М-р Прайс, никогда в жизни не садившийся на спину какого бы то ни было животного, смотрел с колебанием то на горячих лошадей, то на громадных слонов и не знал, которая «четвероногая опасность» будет предпочтительнее. Наконец, он решился последовать примеру Макаллана и, вскарабкавшись по подставленной лестнице, уселся в howdah, укрепленную на спине слона. Сеймур и Кортней сели на лошадей. Наконец, все были готовы, и наши друзья тронулись в путь в сопровождении депутата, проводника и еще нескольких нарядно одетых туземцев. Местность, как вообще прибрежная Индия, состояла из очень болотистых рисовых полей, пересекаемых джунглями: временами попадались и высокие деревья. Однажды они проехали мимо глубокой лужи, где стояли буйволы, погрузив все свое туловище в грязную воду, вероятно, чтобы спастись от назойливых москитов и от жарких лучей солнца.

По мере углубления внутрь страны местность меняла свой характер. Вместо рисовых полей стали попадаться скалы и леса высоких деревьев: и Макаллан пожелал сойти, чтобы набрать экземпляры для своей минералогической коллекции.

— Зачем сходить, джентльмен? — сказал переводчик, когда ему объяснили, в чем дело. — Слон подаст джентльмену камни.

И, действительно, слон брал камни по указанию проводника и подавал их ему, что немало заняло м-ра Макаллана, несколько часов подряд подбиравшего образцы минералогических редкостей. Наконец, путники поравнялись с громадным камнем, состоявшим из сплошной, блестящей на солнце массы, и доктор указал на него.

— Извините, сэр, — прервал проводник, — слон очень сильное животное, но он не может этого поднять!

— Я этого и не воображал, — отвечал Макаллан серьезно, — а только хочу слезть, чтобы рассмотреть поближе этот камень.

Слон остановился: доктор, не рассчитав вышины животного, попытался соскользнуть с него: ему, правда, удалось достать до твердой почвы, но не удалось встать сразу на ноги к большому удовольствию всей партии. Впрочем, доктор не унывал: для пользы науки он готов был перенести многое. Предмет исследования так заинтересовал его, что он решился остаться здесь, пока остальные будут продолжать прогулку. Прайс, боявшийся ездить на слоне, вызвался остаться с ним и помогать ему в его работах.

Когда партия удалилась, доктор несколько раз обошел вокруг камня.

— Это замечательный образчик киннамона, — сказал он, — я непременно должен добыть себе кусочек!

— А я-то думал, что киннамон — корица — растет на деревьях! — сказал Прайс.

Камень, который незыблемо стоял здесь со времени потопа, оказался таким гладким, что решительно некуда было направить молоток. Но чем более доктор его рассматривал, тем больше ему хотелось получить образчик, и он задумал взорвать скалу. Приготовив пару ломов и пороху, он с помощью Прайса принялся за трудную работу. Прайс скоро устал и начал жаловаться на свою судьбу, но доктор был энтузиаст, и так скоро не сдавался. К счастью, вскоре к этому месту подошел слон с палаткой и остановился тут же, около скалы. Переводчик направил, сюда прислугу с провизией для обеда, благодаря тому, что Макаллан выразил желание остаться. Двое из туземцев, видя, что белые очень устали, предложили свои услуги, чтобы их заменить. Теперь дело пошло иначе. Привычные руки работали быстро, и скоро дело было совсем готово. Тем временем разложили палатку и приготовили обед, а затем и кавалькада вернулась из экскурсии.

— Ну, что, доктор, как дела? — спросил Кортней.

— Сейчас я зажгу фитили!

— Как фитили!

— Ну да, я хочу взорвать скалу!

— Взорвать! Ну, так я удаляюсь! — закричал Кортней и отбежал в сторону вместе с Сеймуром. Туземцы тоже удалились, хотя хорошенько и не знали, в чем дело. Переводчик объяснил им только, что джентльмены устраивают фейерверк. Доктор зажег фитили и ушел в сопровождении Прайса. Мину взорвали: скала потряслась до основания, и обломки полетели во все стороны.

— Великолепно! — воскликнул доктор, кинувшись с восторгом подбирать драгоценные обломки.

Но в своем увлечении доктор упустил из виду все невзгоды, которые произошли от его предприятия. Один большой обломок приплюснул палатку: другие разбросали все принадлежности обеденного стола с их содержимым и поранили несчастных поваров, между тем как испуганный слон с поднятым хоботом носился взад и вперед, испуская дикие крики и не слушая проводников. Туземцы были очень удивлены при виде всего этого беспорядка: они долго совещались между собою насчет намерений доктора и, наконец, решили, что он хотел приветствовать их этим странным образом. Поэтому они радушно ответили на его приветствие: но англичане, которые лучше знали, в чем дело, напали на Макаллана.

— Вы испортили наш обед, — сказал Кортней, — убили и поранили несчастных туземцев!

Испуганный Макаллан бросил все свои образчики и кинулся к месту катастрофы: но, к счастью, убитых не оказалось, и только двое были слегка ранены. Не оставалось ничего делать, как только вернуться в город, где можно было добыть другой обед. Это было скоро сделано, и переводчик, обратившись с поклоном к Макаллану, сказал, что если джентльмены пожелают взорвать еще палатку, у депутатов есть готовые на завтрашний день…

ГЛАВА XXXVI

Рано утром Кортней и его товарищи отправились на охоту, кто на слонах, кто на лошадях, и через три часа были у цели. Дичь, согнанная сюда с разных джунглей, вся собралась в густом лесочке кустарников и низкорослых деревьев, с трех сторон окруженном туземцами. Сцена была очень живая и интересная. 40 или 50 человек из высших классов гарцевали на прекрасных арабских лошадях, потрясая длинными пиками. Люди, ожидавшие около джунглей, хранили молчание и усердно старались успокоить собак, которых держали на сворах, и на глухой лай которых отвечало также глухое рычание в кустах. Наконец, был подан сигнал, начинать охоту, и все заволновалось. Джунгли, занимавшие от 15 до 20 акров, сразу оживились, зашелестев во всех направлениях ветками кустов и деревьев. Шум увеличивался по мере приближения охотников с их длинными пиками, и вскоре крики людей начали покрываться ревом животных. Звери забегали во всех направлениях, и тут началась настоящая бойня. Дикие вепри, олени, леопарды, антилопы, пантеры, шакалы, лисицы — все это сбилось в одну кучу. Там и сям можно было видеть огромного удава, извивающегося то в ту, то в другую сторону: в довершение картины появились и коршуны, паря на широко распростертых крыльях.

Пощады не было никому, и через несколько минут все кончилось.

— Прекрасная тигровая охота! — сказал с восторгом переводчик, обращаясь к Кортнею.

— О, да! Но где же тигры? Я, собственно, не вижу ни одного.

— Тигры? Нет, сэр, здесь нет настоящих больших тигров. Вот, что мы называем тигром! — и он указал на лежащего леопарда.

Действительно, бенгальский тигр, как и лев, не допускает никого постороннего в свои владения. Он живет в джунглях по берегам больших индусских рек и не допускает туда других, подобных себе, спортсменов.