ГЛАВА XXIX

Пришла зима, но на этот раз она казалась менее печальна и однообразна, потому что много было дела с такой массой скота, птицы, с таким больших хозяйством, какое было теперь у переселенцев; к тому же Малачи, Цвет Земляники и Джон были теперь постоянно здесь в доме, даже обедали и ужинали все за одним столом. Охотились, главным образом, конечно, Малачи и Джон, и попеременно то Альфред, то Генри, так как один из них оставался дома для ухода за скотом.

Рождество подошло незаметно. По вечерам собирались у очага и читали вслух, и Малачи охотно слушал чтение, но Джон был не охотник до такого времяпрепровождения и уходил в дальний угол комнаты, где сидя рядом с Цветом Земляники на полу, шил мокасины, причем поминутно выбегал на двор, заслышав вой волков, которые в нынешнем году были назойливее благодаря присутствию овец в овчарне.

Однажды в ясную, звездную, морозную ночь Джон вышел во двор и сквозь частокол стал подстерегать волков; вдруг он увидел волка, кравшегося у самой изгороди со стороны дома. Это удивило Джона: волки обыкновенно держались там, где стоял свинарник и овчарня. Вскинув ружье, Джон выстрелил в волка, который при этом вдруг вскочил на задние ноги, затем упал и покатился по земле. Это крайне удивило мальчика. Но так как ворота ограды всегда были с вечера на запоре, а ключ от замка всегда находился у мистера Кемпбеля, то Джон решил сходить за ключом, чтобы выйти и посмотреть, убил ли он зверя или нет.

— Это ты стрелял? Убил? — спросил Малачи, когда Джон вошел в комнату.

— Не знаю, — ответил Джон, — пришел за ключом, надо посмотреть.

— Я не люблю, чтобы ночью отпирали ворота, Джон, — сказал мистер Кемпбель, — почему не оставить до утра, как ты всегда это делаешь?

— Я не знаю, волк это или нет! — сказал Джон.

— А если не волк, так что же? Скажи! — обратился к нему Малачи.

— Может быть, индеец! — проговорил мальчик, сообщив, что он увидел после своего выстрела.

— Что ж, это возможно, но в таком случае ворота нельзя отпирать! — проговорил Малачи. — Ведь, если ты убил одного индейца, то он здесь, наверное, был не один; сегодня будем настороже, а завтра поутру увидим, ошибся ты или нет!

Дамы очень встревожились, и долго не решались лечь спать.

— Мальчуган не ошибся, я в том уверен, — проговорил Малачи, когда дамы удалились. — Это все Злая Змея со своей шайкой бродит кругом фермы. Если Джон ранил или убил одного из шайки, то сегодня они уйдут, но на всякий случай Мартын пусть остается здесь сторожить дом, а я буду сторожить до утра у овчарни!

— Здесь сторожить буду я, — сказал Альфред, — а Мартын пусть идет к своей жене!

— И я буду сторожить здесь с тобой! — сказал Джон.

— Что ж, прекрасно! Два карабина в таком случае лучше одного! — одобрил Малачи.

— Но что они могут сделать? — спросил мистер Кемпбель. — Перелезть через ограду трудно.

— Да, они едва ли сделают это. Еще если бы у них был очень большой отряд, а я наверное знаю, что их немного; они, вернее всего, постараются поджечь дом, если только смогут овладеть всем тем, что Злая Змея видел в нашем складе. Несомненно, что этот индеец, которого пристрелил Джон, был выслан на рекогносцировку, и если Джон его угостил, как следует, то это прекрасно. Это докажет им, что мы настороже, и нас трудно застать врасплох!

Ночь прошла спокойно, а поутру, когда рассвело, Малачи, Мартын, Альфред и Джон вышли за ворота и пошли к тому месту, где Джон увидел волка.

— Да, сэр, это был не волк, а индеец под волчьей шкурой! Вот след его колен на снегу, когда он полз вдоль изгороди, а вот и кровь! Значит, Джон не промахнулся; пойдем по его следу… Вот и еще кровь… А вот и волчья шкура! Бедняга или умер, или близок к смерти, иначе он никогда бы не оставил своей шкуры, если бы не потерял сознания!

— Очевидно, рана его была смертельна! — подтвердил Мартын.

Они прошли по следам, заметным на снегу, до самого леса и здесь могли убедиться, что раненого унесли, вероятно, его товарищи. После того наши друзья вернулись домой и рассказали все, что им удалось удостоверить.

— Я очень сожалею, что мы пролили человеческую кровь. — проговорила г-жа Кемпбель, — тем более, что я слышала, что индейцы всегда мстят за кровь своих братьев.

— Они, конечно, очень мстительны, но все же не пойдут ради этого на слишком большой риск! Это послужит им уроком, поверьте! Желал бы я, чтобы пуля Джона досталась на долю Злой Змеи; тогда бы мы могли быть совершенно покойны!

— Может быть, это так и было? — сказал Альфред.

— Нет, сэр! Это был, наверное, кто-нибудь из молодых его приверженцев; старый вождь сам на разведку не пойдет. Это у индейцев не в обычае!

Однако ни в последующий день, ни позже ничего особенного не произошло, и мало-помалу о происшествии с индейцем стали забывать. Охотники, по обыкновению, отправлялись на охоту, но первое время остававшиеся дома беспокоились о них и с некоторой тревогой ожидали их возвращения. Наконец Малачи узнал от других индейцев, с которыми он встретился в лесу близ небольшого озера, где те охотились на бобров, что Злой Змеи нет больше в этих местах; он ушел куда-то со своими далеко на запад в самом начале нового года. Из этого поселенцы заключили, что он ушел вскоре после его неудачной попытки напасть врасплох на их ферму. Теперь охотники стали уходить еще дальше от дома, и всегда возвращались с большим количеством добычи. Персиваль, который за время своего пребывания в Канаде, очень вырос и окреп, сильно рвался на охоту с братьями; но его постоянно удерживали дома то кормить свиней, то чистить ножи или вообще исполнять домашние работы, и это казалось ему обидным и несправедливым. Заметив это, Альфред стал ратовать за него и убеждал мать отпускать Персиваля время от времени с охотниками, а его работу поручать в эти дни Цвету Земляники.

Г-жа Кемпбель, наконец, согласилась, но с видимой неохотой.

— Но почему же вы, тетя, не хотите, чтобы Персиваль, как и все остальные, ходил на охоту и развлекался вместе с другими? — спросила Мэри. — Ведь ему, действительно, обидно вечно исполнять черную работу и никогда не развлечься на охоте!

— Это так, но я не знаю, почему мне непременно кажется, что с ним должно случиться какое-то несчастье, если он уйдет из дома! Может быть, это просто только предубеждение с моей стороны, но я не могу от него отделаться! Однако мне жаль мальчика, и потому я позволила ему пойти на охоту, вопреки моему страху и опасениям.

На следующий день вместе с охотниками отправился и Персиваль, к великой своей радости, и так как им приходилось на этот раз идти очень далеко до заранее намеченного ими места, то вышли они из дома очень рано, еще до рассвета, тем более, что миссис Кемпбель просила его вернуться не поздно.

ГЛАВА XXX

Они прошли несколько миль, и лишь к 10 часам утра добрались до того места, которое избрал для охоты Малачи. Здесь, по его расчетам, должны были держаться олени, так как на этой открытой прогалине среди леса снег лежал не так глубоко, и прошлогодняя трава под ним могла служить пищей оленям. Придя к месту, охотники собрались вместе, и старый охотник сказал: «Здесь перед нами прекрасное стадо оленей, но вы, мастер Персиваль, будучи совершенно незнакомы с охотой, можете испортить нам все дело, сами того не желая; поэтому выслушайте внимательно, что я вам скажу! Надо помнить, что олени очень чутки, и не только слух и зрение их содействуют им в этом, но и обоняние, которое обнаруживает им за целую милю присутствие человека, если ветер в их сторону, а потому бесполезно стараться подойти к ним, если не успеть заблаговременно и незаметно, ничем не возбудив их внимания, перебраться на заветренную сторону. Сейчас ветер дует с востока, и так как мы к югу от стада, то нам необходимо зайти кругом лесом, чтобы очутиться с западной стороны прогалины.

Кроме того, подходить к ним, выйдя на поляну, надо крадучись, как вы это увидите, чтобы как-нибудь не показаться им раньше времени.

Охотники, следуя указаниям Малачи, подвигались осторожно вперед ползком по снегу, вслед за стариком, когда, наконец, взобравшись на незначительную возвышенность, он сделал знак остальным остановиться и притаиться. Спустя немного он вернулся к остальным и сообщил, что там впереди, в какой-нибудь сотне шагов от этого места на полянке, голов 12 — 13 оленей роют копытами снег, добывая прошлогодний мох и траву, но животные как будто чем-то встревожены, словно чуют опасность.

— Да, — подтвердил Мартын, также всползавший на пригорок и наблюдавший за стадом, — олени не спокойны, будто за ними только что охотились, что, однако, едва ли возможно!

— Надо дать им успокоиться, — заметил Малачи, — и постараться удостовериться, не охотился ли за ними кто-нибудь другой.

Минут десять они выжидали, затем, подкравшись еще шагов на двадцать пять к стаду, Малачи указал каждому охотнику, в какого оленя целить, после чего все выстрелили почти одновременно. Трое оленей упало и осталось на месте, двое других были ранены; остальные умчались быстрее ветра. Тогда охотники вскочили на ноги и побежали к добыче. Альфред стрелял в крупного самца, стоявшего несколько поодаль от других, и попал в него; несомненно, животное было сильно ранено, но оно кинулось в кусты, и Альфред заметил куда; другой же олень был, очевидно, лишь легко ранен, потому что ускакал вслед за другими. Осмотрев убитых оленей и зарядив сызнова свои ружья, Альфред и Мартын направились по следам скрывшегося раненого оленя. Они отошли шагов на пятьдесят от поляны, с трудом прокладывая себе путь сквозь чащу, как вдруг подле них раздалось злобное рычание какого-то зверя. Альфред, шедший впереди, увидел, что пума, или катамоунт, как их здесь зовут, завладела его оленем и лежала на нем. Недолго думая, он приложился и выстрелил. Животное, хотя и смертельно раненное, вскочило, кинулось на него и вцепилось ему в плечо. От боли и от тяжести зверя Альфред не мог устоять на ногах и готов был совсем упасть, когда на помощь ему подоспел Мартын и всадил свою пулю в голову рассвирепевшего зверя.

— Вы сильно ранены, сэр? — спросил он.

— Нет! Кажется, несерьезно! — отвечал Альфред. — Но плечо у меня сильно изранено, и я теряю много крови.

Теперь сюда подоспели и Малачи с остальными и увидели, что здесь случилось. Альфред опустился на землю и сидел, прислонясь спиной к стволу дерева, а убитая пума лежала подле него.

— Пантера! — воскликнул старый охотник. — Я никак не ожидал, что здесь их можно встретить. Вы ранены, мистер Альфред?

— Немного! — слабо проговорил тот.

Не теряя времени, Малачи и Мартын сорвали с него охотничью куртку и увидели, что рана весьма серьезна: зверь, вцепившись зубами в плечо, в то же время исполосовал когтями и весь бок молодого охотника.

— Джон, принеси скорее воды! — сказал Малачи. — Ты найдешь ее, наверное, там, в ложбинке!

Оба мальчика, Джон и Персиваль, побежали за водой, между тем Малачи, Мартын и Генри нарвали из рубашки Альфреда бинтов для перевязки его ран. Малачи сделал это так искусно, что в значительной степени задержал кровь. Когда же Джон принес воды в своей шляпе, и Альфред выпил ее, то почувствовал себя значительно лучше и бодрее.

— Я посижу еще немного, — сказал он, — затем мы пойдем домой, а пока, Мартын, присмотри за нашей добычей, заберем, что можно, и пойдем. Какая обида, что у меня не было при себе охотничьего ножа! Это животное было так увесисто, что я не в состоянии был бы устоять против него еще одной минуты долее!

— Я не помню, чтобы когда-нибудь видел столь громадную пуму! — сказал Малачи. — На них одному человеку никогда не следует нападать; убить их очень трудно; они страшно живучи!

— Куда попала моя пуля? — спросил Альфред.

— Здесь, под лопатку! Пуля прошла у самого сердца, но эти пумы, если вы не попали им в самое сердце или в голову, непременно делают предсмертный прыжок. И эта рана у вас на плече, наверное, недель на пять, на шесть лишит вас возможности охотиться. Слава Богу, что не хуже!

— Теперь я чувствую себя совсем хорошо! — проговорил Альфред.

— Подождите еще минут десять, пока мы с Джоном снимем шкуру с пантеры: надо же нам ее дома показать! Мистер Генри, скажите Мартыну, чтобы он брал только окорока; остального нам не унести, и пусть он поторапливается: мистеру Альфреду нельзя оставаться здесь; его надо поскорее доставить домой, а нам до дома далеко!

Малачи и Джон проворно сняли шкуру с пумы, а Мартын явился, неся на плече окорока от двух оленей, после чего все тронулись в обратный путь.

Альфред не успел далеко отойти, как почувствовал сильную боль в боку и плече, так как хождение на лыжах требовало значительного усилия, и это бередило его раны и вызывало новое кровотечение. Малачи поддерживал его, помогал ему, и когда раненому дали еще раз воды напиться, он снова был в состоянии продолжать путь.

Вскоре, однако, раны Альфреда стали как бы затекать, и раненый, по-видимому, страдал больше, но молчал. Они шли насколько можно скоро, и когда стемнело, то были уже недалеко от дома. Но Альфред подвигался с трудом. Он страшно ослабел, и Мартын предложил Джону передать ему его ношу оленьего мяса и бежать скорее домой, чтобы попросить прислать водки или чего-нибудь возбуждающего для подкрепления сил раненого.

Так как до дому оставалось не более одной мили, то Джон очень скоро добежал туда и передал отцу о всем в присутствии матери и кузин, которые были в отчаянии от того, что они услышали.

Мистер Кемпбель пошел в свою комнату за водкой, а Эмми схватила шляпу и теплый платок и побежала за Джоном, даже опережая его. Она сделала все это так быстро, что ни дядя, ни тетка не успели удержать ее. Она не подумала даже о том, что была без лыж и потому проваливалась на каждом шагу в глубокий снег, и уставала от невероятных усилий, поспевая за Джоном, бежавшим на лыжах. Наконец они добежали. Альфред без чувств лежал на снегу, а остальные наскоро изготовляли носилки из ветвей, чтобы отнести его домой.

Когда ему влили немного водки в рот, он пришел в себя, раскрыл глаза и увидел склонившуюся над ним Эмми с расстроенным, испуганным лицом.

— Дорогая Эмми, как ты добра! — сказал он, пытаясь приподняться.

— Нет, нет, Альфред, не шевелись! — озабоченно остановила его Эмми. — Сейчас будут готовы носилки; они тебя положат и донесут до дома; тут уже недалеко.

— Ко мне уже вернулись силы, Эмми, — продолжал раненый. — Не оставайся здесь дольше, на этом холоду, да и снег опять валит!

— Я останусь здесь, пока они не понесут тебя: я боюсь идти домой одна!

Но носилки были уже готовы, Альфреда осторожно уложили на них, и Мартын, Малачи, Генри и Джон понесли больного.

— А где же Персиваль? — спросила Эмми.

— Он немножко отстал от нас, — сказал Джон. — Лыжи его стесняют, так что он не мог идти быстро. Он, наверное, сейчас подойдет!

Когда Альфреда принесли, отец, мать и Мэри в большой тревоге ожидали на крыльце. Эмми уже до того выбилась из сил, пока дошла до дому, что прямо прошла в свою комнату.

Альфреда уложили в постель, и отец, осмотрев его раны на плече и на боку, нашел их весьма опасными. Сделав самую тщательную перевязку, раненому дали заснуть. Его состояние внушало всем такое опасение, что в первое время все в доме ни о ком и ни о чем другом, кроме него, не думали. Кроме того, заболела и Эмми, и настолько серьезно, что мистеру Кемпбелю пришлось заняться ею, а Мэри не могла отойти от сестры, и только, когда стали садиться за ужин, мистер Кемпбель хватился, что нет Персиваля.

— Персиваль! Неужели его нет? — спросили охотники.

— Где, где мой сын? — воскликнула г-жа Кемпбель. — Где Персиваль?

— Он был немного позади нас, — проговорил Джон. — Я видел, как он присел на кочку перевязать свои лыжи; он жаловался, что ремни трут и давят ему ноги!

Малачи и Мартын в испуге выбежали на двор; они одни понимали страшную опасность; снег валил такими тяжелыми и густыми хлопьями, что засыпал все кругом; в двух шагах нельзя было различить пути.

— Он заблудится, это несомненно, — проговорил Малачи; — теперь он ни за что не найдет дороги домой, и будет бродить, пока не замерзнет!

— Да, — заметил Мартын, — я бы, кажется, отдал свою правую руку за то, чтобы этого не случилось!

— Но что мы теперь можем сделать? Г-жа Кемпбель вне себя: ведь она этого мальчика любила больше всех!

— Идти дальше бесполезно; найти мы все равно не найдем, а еще сами заблудимся! Мы пройдем до леса и будем кричать каждую минуту; если мальчуган в сознании, то он пойдет на наш голос!

— Да, можно еще зажечь смоляной факел! Пойдем, скажем, что мы отправляемся разыскивать мальчика; пока мадам будет знать, что мы его ищем, она все еще будет надеяться, что мы приведем его. А тем временем она мало-помалу подготовится к мысли, что потеряла сына! — сказал Малачи.

И то, что он сказал, было в высшей степени разумно. Войдя в комнату, они застали бедную в горьких слезах; муж и Мэри старались утешить ее. Малачи и Мартын заявили, что возьмут факелы и пойдут искать мальчика и надеются привести его домой. Два часа они ходили вдоль опушки и кричали, но все напрасно, а снег все валил и валил, и мороз все крепчал. С севера дул пронизывающий ветер, так что оставаться долее не было никакой возможности, и Малачи с Мартыном пошли домой; в большой дом они не зашли, а прошли прямо к себе обогреться и отдохнуть, а на рассвете снова вышли на поиски.

Утро было ясное; метель прекратилась. Они дошли до того места, где в последний раз видели мальчика; но снег занес все следы. Обходили они все кругом, думали, что хоть дуло ружья мальчика где-нибудь из-под снега торчит, но нет! Четыре или пять часов искали напрасно и наконец вернулись ни с чем. Мистера Кемпбеля и Генри они застали на кухне; несчастная же мать была в таком горе и отчаянии, что Мэри не отходила от нее ни минуту.

Мистер Кемпбель и Генри по одному виду вошедших поняли, что поиски были напрасны.

— Мой мальчик погиб? — спросил, наконец, несчастный отец.

— Боюсь, что так! — ответил Малачи. — Он, вероятно, сел отдохнуть и замерз, и его занесло снегом; он заснул и больше не проснется!

Мистер Кемпбель закрыл лицо руками и некоторое время молчал, затем встал и пошел к жене.

— Мой мальчик! Мой Персиваль! — вскрикнула она.

— Бог дал, Бог и взял! — произнес ее муж. — Да будет святая воля Его!

ГЛАВА XXXI

Таким образом, в один день счастливую и радостную семью Кемпбель разом посетили три несчастья: Эмми, прозябнув и застудив ноги в глубоком снегу, схватила сильную простуду, которая перешла в горячку, и состояние ее внушало с каждым днем сильнейшие опасения. Рана Альфреда тоже приняла дурной характер, так что отец начинал опасаться гангрены, — и все это наряду с страшным горем такой неожиданной утраты Персиваля. Однако нет худа без добра. Опасное состояние, в каком находились Эмми и Альфред, до того поглощало все внимание и все время семьи, что некогда было предаваться излишней скорби о Персивале. Даже г-жа Кемпбель в молитвах своих больше просила о сохранении ей этих двух дорогих существ, чем о возвращении ей безвозвратно погибшего.

Печально тянулись дни, недели и месяцы до того времени, когда наконец оба больные вступили в период выздоровления. Тем временем прошла зима, и радостная весна внесла радость в опечаленную семью. Эмми снова вступила в исполнение своих домашних обязанностей и чувствовала себя опять бодрой и здоровой, а Альфред в кресле, обложенный подушками, сидел теперь подолгу в столовой вместе с другими и кушал за общим столом.

С наступлением весны состояние здоровья Альфреда заметно улучшалось; мало-помалу к нему возвращалась прежняя сила, и как только сошел снег, Малачи, Мартын и Альфред, не сказав ни слова дома, отправились в лес отыскивать тело бедного Персиваля, но ничего не нашли и решили, что он, вероятно, забрел куда-нибудь в чащу и там замерз, занесенный снегом, а волки вырыли и сожрали труп. Но нигде не было ни малейших примет. Между тем с весной подоспела и работа; теперь у них было так много пахотной земли, что они едва могли управиться с нею; даже Малачи, Джон и мистер Кемпбель вынуждены были помогать в работе.

С весной восстановилось и сообщение с фортом, и пришли письма из Квебека, Монреаля и Англии. Из Монреаля инженер извещал, что прибудет на будущей неделе на том же баркасе, на котором будут доставлены жернова и механические части для мельницы и лесопильни. Из Англии было письмо от капитана Сенклера Альфреду, которому он сообщал, что устроил все свои дела и ранней весной надеется вернуться к своему полку в форт, так как решил покинуть Англию с первым судном, отправляющимся в Канаду. Далее он просил передать Эмми, что ее предсказание не сбылось, и жены в Англии он себе не нашел.

Вскоре после того поселенцев посетил полковник Форстер с несколькими офицерами и предложил мистеру Кемпбелю своих солдат для работ на постройке мельницы и лесопильни; его предложение было принято с благодарностью.

— А вы могли бы засеять еще большее пространство земли хлебом! — сказал полковник. — Как я вижу, лесной пожар расчистил для вас громадный участок! Почему бы вам не засеять и его?

— Эта земля уже не принадлежит мне, — сказал мистер Кемпбель, — моя граница там, где кончается посев!

— Так я бы советовал вам написать в Квебек и ходатайствовать, чтобы вам прирезали еще и эту землю.

— Но тогда у меня не хватит средств обрабатывать своими силами такое количество земли!

— Без сомнения, но здесь так много эмигрантов, которые рады будут работе и с охотой поселятся здесь на известных условиях.

— Да, но это будет стоить больших денег!

— Конечно, но оно вам даст и большую прибыль!

Мы на форте стали бы скупать у вас всю муку и все зерно, сколько бы у вас ни было.

— Надо посмотреть, что даст нынешний год! — сказал мистер Кемпбель.

— Я вас понимаю. Во всяком случае, вы могли бы написать вашему поверенному, чтобы он разузнал, на каких условиях можно получить рабочих, а лучше всего я бы вам советовал предложить им по небольшому участку вашей земли как бы в аренду, под условием, что они станут выплачивать вам эту аренду зерном. Это весьма выгодно, и таким образом земля ваша будет вся возделана, и вы будете иметь соседей, что тоже весьма приятно!

— Благодарю вас за эту мысль, — сказал мистер Кемпбель, — я непременно воспользуюсь ею!

Недели три спустя прибыл и инженер и все необходимые части будущих мельниц. Инженер оказался очень приятным, милым и благовоспитанным молодым человеком. Альфред очень с ним сошелся и постоянно находился на работах; впрочем, в самом непродолжительном времени мистер Эммерсон, как звали молодого инженера, стал своим человеком в семье переселенцев и вносил много жизни и оживления в их маленькое общество.

— Вы были чрезвычайно счастливы, мистер Кемпбель, — сказал однажды инженер, — в выборе участка. Земля здесь превосходная, воды много; словом, через каких-нибудь пятьдесят лет это поместье будет представлять собою громадную ценность!

— Мне бы весьма хотелось привлечь сюда несколько эмигрантов; у нас не хватит рабочих рук для обработки всей этой земли, которую расчистил для нас пожар и которая очень скоро опять зарастет лесом, если не возделывать ее.

— А пока это все сплошь малинник, — сказала Эмми. — И какая чудная малина!

— Да, мисс, здесь это всегда так бывает: как только вырубят лес, сейчас же все зарастает малинником. Но чтобы вернуться к нашему разговору об эмигрантах, я могу сказать, что вам трудно будет залучить их сюда; дело в том, что все они выселяются в Канаду с единственной целью приобрести собственную землю и стать независимыми. Но у многих не хватает средств сразу встать на ноги, и тогда они вынуждены идти работать в качестве работников-земледельцев, но лишь временно, пока не соберут достаточной суммы, чтобы купить себе собственный участок.

— Это я вполне понимаю, и я предполагал дать им на аренду участок и брать с них арендную плату не деньгами, а зерном.

— Это неплохо, но это лишь временное соглашение; мне думается, что я мог бы предложить вам лучшее средство для достижения вашей цели. Сколько земли думаете вы прикупить еще?

— 600 акров.

— Прекрасно! Так я предложил бы вам разделить всю эту землю на участки по 100 акров и предоставить эмигрантам обрабатывать из них 50 акров, прилегающих к вашей земле для вас, а другие 50 акров продать на льготных условиях им. Таким образом вы получите 300 акров превосходно обработанной земли и приобретете постоянных соседей.

— Это, действительно, превосходная мысль, и я с охотой осуществил бы ее! — сказал мистер Кемпбель.

— Так что же, у меня, вероятно, будет много случаев поговорить о вашем желании с эмигрантами, и если я найду таких, которые покажутся мне желательными для вас соседями, то я сообщу вам.

На этом и порешили.

Постройка мельницы шла чрезвычайно успешно; еще до сенокоса она была окончена, и Альфред с Мартыном внимательно наблюдали за установкой машины и сбором всех ее частей, чтобы основательно ознакомиться со своей мельницей. Мистер Эммерсон не скупился на объяснения и несколько раз в их присутствии испробовал мельницу и остался ею доволен; точно так же и лесопильня, как оказалось, работала превосходно. Так как по окончании построек обоих сооружений мистер Эммерсон должен был ожидать целых две недели отправления лодки в Монреаль, то решил пробыть до того времени на ферме у мистера Кемпбеля и лично наблюдать за работами как на мельнице, так и на лесопильне, где работали Альфред и Мартын, причем последние имели возможность убедиться, что настолько освоились с этими работами, что не нуждались больше ни в чьих указаниях. Солдаты оставались на ферме до тех пор, пока все сено не было скошено и убрано, и тогда только, получив расчет, вернулись в форт. Капитан Сенклер, возвращения которого ожидали, судя по его письму, гораздо раньше, прибыл на ферму как раз после того, как были отпущены солдаты. Нечего и говорить, что капитан Сенклер был встречен с теплым радушием всей семьей Кемпбель; он привез много новостей и множество подарков для всех без исключения. Понятно, все что предназначалось бедному Персивалю, он оставил у себя и даже никому не показал. Эмми и Мэри были особенно рады его возвращению; он являлся для них неоцененным компаньоном, и две недели отпуска, проведенные им у переселенцев, промелькнули незаметно. Перед отъездом в форт капитан Сенклер сообщил супругам Кемпбель всю правду относительно своего имущественного положения и просил их разрешения поговорить с Мэри об его намерениях просить ее руки. Супруги Кемпбель, уже раньше заметившие склонность молодых людей друг к другу, не замедлили дать свое согласие и пожелали капитану от души успеха. Мэри была слишком прямодушна, чтобы не признаться сразу в своей взаимной любви, что глубоко порадовало капитана Сенклера.

— Я была откровенна с вами и не скрыла от вас моих чувств, но теперь я не желаю знать дальнейшие намерения.

— Мои дальнейшие намерения — согласовать мои желания с вашими!

— Я не желаю насиловать ваши желания, но у меня есть священные обязанности, от которых я не могу отступить, — сказала Мэри. — Я при настоящих условиях не могу оставить дядю и тетю; я делила с ними их достаток, должна разделить с ними и их горе и потому не могу согласиться поехать за вами в Англию и пользоваться там всеми благами и удобствами жизни, когда они останутся здесь, одинокие и лишенные всего этого!

— Да, но я готов остаться здесь и разделять с вами вашу настоящую жизнь.

— И это тоже было бы несправедливо, не по отношению ко мне, а по отношению к вам самим. Ведь вы же не намерены бросать вашу службу?

— Я не имел этого намерения, но если бы мне пришлось выбирать между вами и службой, то не задумываясь бросил бы ее!

— Я вам охотно верю, Сенклер, но вы не должны ломать своей карьеры; вы должны продолжать свою службу и ждать, пока обстоятельства не изменятся, и я буду иметь возможность вознаградить вашу любовь и в то же время не оказаться жестокой и неблагодарной по отношению к моим приемным родителям.

— Вы, конечно, правы, Мэри, но только я не вижу никакой основательной надежды на возможность соединиться с вами в более или менее близком будущем.

— Мы оба еще так молоды, а через год или два очень многое может здесь перемениться! Дядя и тетя могут почувствовать себя менее одинокими, если кругом них будут соседи; они будут менее нуждаться в моей помощи в доме, если у них будет возможность держать больше слуг; вообще может случиться многое такое, чего мы не можем даже предвидеть; в конце концов, даже если и ничего не изменится, то все же у вас останется один несомненный шанс в вашу пользу!