ГЛАВА XXI

Поутру мистер Кемпбель осмотрел больную, переменил компресс, положил бинт и заметил некоторое улучшение, хотя нога ее все еще была сильно опухлой. Бедняжка не жаловалась, но смотрела с благодарностью на своего врача. Вся семья собралась в большой комнате в своих лучших праздничных нарядах, когда дверь отворилась, и вошел Малачи Бонэ с Джоном и Цветом Земляники, все трое нагруженные разной дичью.

— Вот мы и все в сборе! — воскликнула Эмми, беря за руку маленькую сквау, которая, ласково улыбаясь, кивала головкой. — И ты принес нам целых три индюшки, Джон! Ах, какой ты славный мальчик! Теперь у нас будет настоящий рождественский обед!

— И если бы еще капитан Сенклер был с нами! — сказал Мартын, обращаясь к Эмми и Мэри, которая в это время здоровалась с Цветом Земляники.

При этих словах Мэри покраснела, а Эмми весело воскликнула:

— Ах, да, Мартын, он нам нужен; нам его недостает. Мне ведь всегда кажется, будто он принадлежит к нашей семье!

— Если его нет, — сказал Альфред, — то уж, наверное, не по его вине, и если бы полковник отпустил его, то я уверен, что капитан Сенклер…

— Был бы здесь сегодня! — договорил за него Сенклер, остановившись на пороге вместе со своим спутником, молодым лейтенантом, мистером Гуиннь.

— Ах, как я рада вам! — воскликнула Эмми. — Нам только вас и недоставало для того, чтобы весело провести этот день, и вас я также очень рада видеть, мистер Гуиннь, — добавила она, протягивая ему руку, — чем нас больше будет, тем веселее будет наш рождественский праздник.

— Мы с большим трудом отпросились у командира, — проговорил Сенклер, обращаясь к Мэри, — но так как об индейцах ничего не слышно, то он позволил нам отлучиться!

— Больше вы ничего о них не услышите эту зиму, — сказал Малачи Бонэ, — можете так и донести своему полковнику. — Я вчера случайно попал на их охотничий участок и видел, что они ушли со своего становища и все забрали с собой. Злая Змея и вся его шайка пошли на запад; я прошел несколько по их следу, но меня смутило только одно, а именно, что я не мог удостовериться, что с ними была их сквау, которая была с ними, как мне известно. Они несли на себе свои шкуры, так как несколько раз их сваливали на землю; это делают только мужчины: они ведь нетерпеливы насчет того, чтобы нести на себе какой-нибудь груз, тогда как каждая сквау несет его на себе целый день с утра до ночи, ни разу не сбросив его с себя. Кроме этой горсти индейцев, здесь теперь на целых пятьдесят миль нет ни одного индейца, за это я готов поручиться!

— Весьма рад это слышать! — отозвался Сенклер.

— Так, может, та бедняжка, которую ты вчера принес из леса, Альфред, и есть та самая женщина из отряда Злой Змеи? — сказал мистер Кемпбель и в нескольких словах рассказал Малачи Бонэ вчерашнее приключение.

Малачи Бонэ и Цвет Земляники подошли к лежавшей в углу на мягкой подстилке индианке и стали расспрашивать ее на ее родном языке.

— Так и есть, — проговорил Малачи Бонэ, — и она тоже подтверждает мои слова, что все индейцы ушли теперь из здешних мест, но соберутся опять весной на совет.

— Разве она одного племени с Цветом Земляники? — спросил Генри.

— Не могу вас сказать: я не знаю, к какому племени принадлежит Цвет Земляники.

— Но они говорят на одном наречии.

— Да, я обучал Цвет Земляники этому наречию.

— Вы? Каким же образом?

— Лет тринадцать-четырнадцать тому назад здесь отряд гуронов, пришедший издалека, истребил одно местное племя, с которым у него была вражда, почти поголовно; из всего населения деревни не осталось в живых ни одного человека, даже женщины и дети были прирезаны. Случайно я был свидетелем этой бойни и часа два спустя пришел на место побоища, где еще лежали груды тел; сев на пень и глядя на убитых, я размышлял о зверстве людей друг к другу, как вдруг заметил, что из-под куста на меня смотрят два глаза; в первую минуту я думал, что это какой-нибудь зверек, рысь или что-нибудь подобное, и вскинул ружье, но затем решил сперва посмотреть и, дойдя до куста, увидел ребенка, спасшегося от побоища и всеобщей резни, притаившись в кустах. Вытащив его, я увидел что то была маленькая девчоночка лет двух, едва умевшая лепетать несколько слов. Я взял ее к себе домой, и так она и живет у меня с тех пор. Я назвал ее Цветом Земляники потому, что нашел ее в таком месте, где кругом цвела земляника.

— И впоследствии вы взяли ее себе в жены? — сказал Персиваль.

— Взял ее себе в жены! Нет, мальчуган, я никогда не брал ее себе в жены. И на что человеку под семьдесят лет жена? Люди называют ее моей сквау, думая, что она мне жена; она и исполняет в моем доме все обязанности жены, но если бы они называли ее моей дочерью, то было бы ближе к истине. Я желал бы разыскать, к какому племени она принадлежит, но это совершенно невозможно: за последние двадцать лет столько различных племен побывало здесь; многие приходили сюда издалека, и никто не знает, куда они ушли! — добавил старик.

— Но почему вам хотелось бы разыскать ее племя? — спросила Мэри.

— Почему? Потому что я становлюсь стар и могу скоро отойти к праотцам; тогда она останется совсем одна на свете, если только мне не удастся выдать ее замуж за кого-нибудь раньше, чем я умру, но тогда она оставит меня одного на свете. Конечно, этому помочь нельзя, все равно, я стар, и моя песня спета!

— Я желал бы, Малачи, чтобы вы поселились вместе с нами, — проговорил мистер Кемпбель, — мы всегда бы заботились о вас, если бы это понадобилось, и вам не пришлось умирать одному в глухом лесу.

— И Цвет Земляники никогда не останется одинокой и беззащитной, пока мы живем на свете, — прибавила миссис Кемпбель. — Что бы с вами ни случилось, Малачи, она всегда может жить с нами, если только захочет!

Малачи Бонэ ничего не ответил; он погрузился в глубокое раздумье и, опершись подбородком на свое ружье, которое по привычке держал между колен, долго оставался неподвижен.

Г-жа Кемпбель и барышни занялись приготовлением обеда. Джон сел на полу подле Цвета Земляники и неизвестной индианки, которые беседовали между собой, и слушал их; он за это время научился понимать язык местных индейцев.

Мужчины расположились вблизи очага и тоже разговаривали между собой. Но когда все к обеду было готово, то прежде, чем сесть за стол, все собрались в маленькой гостиной, и мистер Кемпбель прочел вслух все богослужение, причем Генри читал за причетника, и все слушали с величайшим вниманием и благоговением, в том числе и Малачи Бонэ.

— Это напомнило мне давно прошедшие времена детства, — проговорил он, когда богослужение было окончено, — когда мы всей семьей с отцом, матерью, братьями и сестрами ходили в церковь!

— Ваши родители и вы принадлежали к англиканской церкви? — спросила г-жа Кемпбель.

— Не могу вам сказать, сударыня! Я этого не знал; знаю только, что мой отец был добрый христианин, и ничего больше!

— Расскажите что-нибудь о вашем отце! — предложила Мэри.

— Мне почти нечего рассказывать о нем, мисс, — отвечал старый охотник. — У него была большая ферма, и он желал, чтобы мы все оставались при нем. Но я пристрастился к охоте, и меня тянуло в леса; отец не соглашался отпустить меня. Я дождался, когда он умер, и тогда ушел из дома навсегда; мне было тогда лет 18, не больше. После того я был поочередно охотником, траппером, проводником, солдатом и переводчиком и за последние двадцать лет совершенно не посещал городов, а безотлучно жил в лесу. Чем дольше человек живет в одиночестве, тем милее оно становится ему; но теперь, когда случай напомнил мне о былом, я начинаю задумываться, лучше ли в самом деле отчуждение от людей или хуже? Когда я впервые увидел у ручья вот эту девушку, — он взглянул на Эмми, — это меня только раздосадовало, но затем меня потянуло к мальчугану, а теперь, когда мы все здесь собрались для общей молитвы, это привело меня в умиление!..

— Но разве вы никогда не молились одни? — спросила Мэри.

— Молюсь в некотором роде, лежа один в лесу где-нибудь под деревом. Смотришь на далекое небо, на звезды, на упавший лист, смотришь и думаешь: «Все это создал Бог, а человек не может этого создать! « — и я умилялся перед Его величием, Его мудростью и благостью ко всем тварям. Но это, быть может, не молитва; тут чего-то недостает. Но для меня нет воскресных и праздничных дней; если бы я не услыхал тот раз здесь, что сегодня день Рождества, то и не знал бы этого: человеку, живущему в лесу, все дни один, как другой, и это, пожалуй, нехорошо!

— Знаете, что, Малачи, приходите сюда каждое воскресенье, и будем вместе молиться и проводить этот день в дружеской беседе, — предложила г-жа Кемпбель. — Приводите и Джона с собой, и Цвет Земляники. Тогда вы всю неделю будете охотиться, а воскресный день проводить здесь!

— Да, я, пожалуй, так и буду делать! — согласился старик.

В это время подали обед, и все сели за стол. Обед на этот раз состоял из соленой отварной белорыбицы, жареной дичины, отварной солонины, жареной индюшки и плюм-пудинга. Все были веселы и счастливы, и здесь, в лесах Канады, забывали о пышных празднествах в Векстон-Холле.

ГЛАВА XXII

На другой день Малачи Бонэ, Цвет Земляники и Джон ушли в лес, а капитан Сенклер и его юный товарищ — в форт. Жизнь потекла у переселенцев своим обычным порядком, только с тою разницей, что Малачи со своими спутниками являлся почти каждое воскресенье и иногда загащивался целых два дня. Индианка, подобранная в лесу, недели через три оправилась и изъявила желание вернуться к своим, в чем ей не препятствовали; снабдив ее теплыми одеялами и достаточным запасом пищи, ее отпустили с миром.

Февраль и март стояла еще настоящая зима, но в половине апреля разом наступила громадная перемена: снег сошел, как по колдовству; ручей превратился в одну ночь в громадный бурливый поток, и десять дней спустя весна была уже в полном разгаре: деревья оделись листвой, трава кругом зеленела, озеро освободилось ото льда, птицы пели и щебетали в лесу и вокруг дома.

Теперь уже никто не боялся волков; лодка была спущена на воду, и мальчики ежедневно отправлялись на рыбную ловлю.

Альфред, Генри и Мартын вспахивали землю и засеивали ее. Мистер Кемпбель целые дни копался и сажал в огороде. Девушки возились с телятами и птицей. Всюду являлся или ожидался приплод.

— Странно, что теперь, когда погода стоит такая хорошая, и индейцев нечего опасаться, капитан Сенклер так долго не показывается к нам! — заметила Эмми.

— Вероятно, служба мешает ему, — отозвалась

Мэри.

— Надеюсь, он здоров! — продолжала Эмми.

— И я тоже надеюсь, — сказала Мэри, подавляя вздох. — Но пойдем, слышишь, наши телятки зовут нас?!

За завтраком Эмми высказала свое беспокойство относительно капитана Альфреду и просила его сходить в форт наведаться.

В тот же вечер Альфред исполнил ее просьбу, и на следующее утро вернулся с целым коробом известий.

Оказалось, что капитан Сенклер сильно расшиб колено и вот уже целый месяц принужден был лежать на лазаретной койке, но расположение духа у него было прекрасное, и доктор обещал, что недели через три он будет совершенно здоров. Комендант прислал поклон всей семье и просил передать, что через десять дней он отправит в Монреаль баркас, и если у мистера Кемпбеля есть какие-нибудь поручения, то полковник предлагает ему воспользоваться этой оказией. Так как с Квебеком не было никакого сообщения, то ни газет, ни писем из Англии не было.

Мистер Кемпбель хотел купить муки и овец и еще кое-какие предметы, а у Малачи Бонэ, Мартына, Альфреда и Генри было изрядное количество шкур, которые они желали бы продать. Но кому можно было поручить все эти дела? Кого отправить в Монреаль? Малачи, видимо, не желал ехать; Мартына опасливо было отпустить в город: он мог загулять и попасть в неприятную историю, Генри же и Альфред ничего не смыслили в торговле шкурами. Однако когда Малачи Бонэ предложил расценить шкуры здесь же, а Мартын указал торговцев, с которыми всего лучше иметь дело, то решено было отправить в Монреаль Генри. Затем мистер Кемпбель стал составлять список всего, что требовалось приобрести в городе. Г-жа Кемпбель прибавила также несколько поручений, и Генри приготовился ехать, как только получится извещение, что баркас отправляется.

С того времени, как Малачи Бонэ заявил, что Цвет Земляники ему не жена, Мартын как-то вдруг повеселел и почти не отходил от нее, когда она бывала в доме. Впрочем, Цвет Земляники была всеобщая любимица.

Между тем, видя, что Малачи перестал чуждаться их общества, мистер Кемпбель предложил ему возвратить его участок, но старик отказался, сказав, что ему вовсе не нужно земли; впрочем, он впоследствии перенесет свое жилье ближе к дому. И действительно, спустя немного времени Малачи Бонэ построил себе хижину у самой западной границы участка мистера Кемпбеля, чему особенно рада была г-жа Кемпбель, так как Джон теперь бывал ежедневно дома и ночевал в общей спальне с братьями, хотя и проводил все дни в обществе старого охотника, с которым был положительно неразлучен. Иногда по вечерам старик с Джоном и Цветом Земляники приходил поужинать вместе со своими добрыми соседями, и тогда его обыкновенно втягивали в разговор или даже заставляли что-нибудь рассказывать.

Итак, однажды Мэри поинтересовалась бобрами, о необычайной смышлености которых она много слышала, и обратилась с расспросами к Малачи.

— Когда бобры за работой, — сказал старик, — то на них никогда не устанешь глядеть. Но прежде чем начать свои сооружения, они обыкновенно держат совет; на совете говорят только старики, а молодые молчат и слушают. Конечно, они говорят по-своему, но так серьезно, так вразумительно, что мне, право, думается, что у них есть свой язык. Недаром индейцы утверждают, что у бобров такая же душа и такой же разум, как у людей. Приступая к работе, они постоянно расставляют часовых, на обязанности которых лежит предупреждать остальных об опасности. Выбрав подходящее для их работы место на реке, они принимаются строить на ней плотину, чтобы образовался достаточно глубокий пруд; такой выбор места требует большого ума и большой сообразительности; им приходится делать вычисления и измерения, как настоящим инженерам. Инструмент у них весь при себе. Передние резцы их отвечают за топоры, хвосты — за лопатки каменщиков, передние лапы заменяют руки, а те же хвосты служат ручными тачками и тележками, на которых они подвозят материал.

— Ах, как это интересно! — воскликнула Мэри. — Продолжайте, Бога ради, Малачи.

— И эти неутомимые работники возводят невероятных размеров сооружения, нередко — в 400 или 500 шагов длины и футов 20 вышины при семи или восьми футах толщины, и все это в один сезон!

— Но сколько же их примерно бывает за такой работой? — спросила Эмми.

— Ну, сотня голов, не больше.

— А как они воздвигают плотину?

— Прежде всего, они запружают реку громадными бревнами, т. е. стволами больших деревьев. При этом они опять проявляют свой необычайный ум; так как они даже общими усилиями не могли бы стащить в реку такие громадные деревья, какие подпиливают и кладут в основу своей плотины, то они выбирают деревья, стоящие на самом краю воды, причем предварительно тщательно осматривают, как растет дерево, в какую сторону оно клонится и куда оно, по теории вероятности, должно свалиться, будучи подпилено. Если оно не должно свалиться в реку, то они не тронут его; затем выбрав и подпилив дерево настолько, что оно скоро должно свалиться, они наблюдают, откуда дует ветер, и если ветер не благоприятствует им, они не станут окончательно подпиливать ствол, а выждут удобного момента, когда ветер повалит его в реку. Едва дерево очутится в воде, как они принимаются отсекать все его ветви и побеги, затем сплавляют бревна к тому месту, где должна быть плотина. Здесь они устанавливают их поперек реки, одно на другое, и как только нижние бревна уложены одно на другое, тотчас же принимаются проконопачивать травами и глиной, которую подвозят на своих плоских хвостах, и заделывают все скважины между бревнами так плотно, что их запруда становится совершенно непроницаемой для воды.

Впрочем, сооружение плотины является только подготовительной работой при постройке их жилищ, о которой я расскажу вам, мисс, в другой раз, а теперь пора уже и на покой: время позднее, а завтрашний день требует своей работы.

ГЛАВА XXIII

Мистер Кемпбель решил приобрести некоторое число овец и двух маленьких канадских пони, которые сделались теперь чрезвычайно нужны на ферме; кроме того, нужны были две легкие тележки или телеги для перевозки и уборки сена и всяких иных надобностей.

Пахотной земли теперь было всего 12 акров, и Мартын, Генри и Альфред торопились засеять ее. Как только покончили с посевом, принялись огораживать засеянные поля из опасения потравы. Луговые участки, как и заливные луга по берегу озера, оставили на сено, а скотину стали выгонять в лес; но чтобы охранить луга от потравы, приходилось обнести и их изгородью, а это было дело нелегкое, требовавшее немало времени.

— А если хозяин думает завести овец, — сказал Мартын, — то нам надо заблаговременно озаботиться постройкой хорошей овчарни в ограде; ведь волки особенно лакомы до овец.

— Теперь у нас и коров, и телят, и овец, и свиней будет много; через несколько лет мы будем богатыми фермерами, — заметил Альфред, причем невольно вздохнул, вспомнив о капитане Лемлее и своей морской службе.

Вечером пришел Малачи и его просили опять рассказывать о бобрах.

— Построив запруду на реке, бобры принимаются строить свои жилища под водой. Прежде всего они укрепляют в земле шесть столбов, затем уже возводят свое здание. Здание это трехэтажное на случай изменения уровня воды, чтобы, если вода подойдет высоко, они все-таки могли располагать сухим помещением, в котором можно расположиться. В этих домах каждый бобр имеет свою отдельную келью; сооружают они эти здания из плотно сбитой глины, земли и толстых, крепких сучьев, переплетенных водяными травами и водорослями.

— А чем бобры питаются? — спросил Персиваль.

— Корою осины или крушины, которую они запасают на зиму в громадном количестве.

— А как вы ловите бобров? — спросила Эмми.

— Есть несколько способов, мисс. Индейцы иногда проламывают их плотину и спускают воду, и тогда убивают их, оставляя в живых только с дюжину самок да с полдюжины самцов, чтобы они могли расплодиться; пробитую запруду заделывают снова и уходят, оставив уцелевших в покое. Есть еще и другой способ. Когда их пруд крепко замерзнет, то индейцы прорубают в нем прорубь и затем прокалывают сверху постройку бобров; тогда последние, спасаясь, кидаются в воду, но так как им необходимо выйти, чтобы набраться воздуха, то они спешат к прорубям, и здесь подстерегающие их индейцы вылавливают их сетями. Кроме того, их еще ловят в капканы на приманку, но это редко удается.

Есть еще и другой сорт бобров, кроме речных бобров, так называемый земляной бобр, которого гораздо легче ловить. Они роют себе норы в земле, как кролики. Индейцы утверждают, что это бобры-лентяи, которых изгнали из своего общества настоящие бобры.

— Но скажите, — проговорил Кемпбель — что вы делаете, когда отправляетесь зимой охотиться на бобров?

— Мы специально на одних бобров никогда не охотимся, а вообще на всякого зверя. Мы отправляемся к рекам и запрудам, устроенным бобрами, и расставляем поблизости капканы и ловушки для бобров, выдр, куниц, сурков, диких кошек и лисиц, затем каждый день осматриваем, не попалось ли что. Что годится на пищу, то прирезываем и едим, а что в пищу не годится, кидаем в лес, а шкуры снимаем и весной несем домой.

— А мясо бобра годится в пищу? — спросила миссис Кемпбель.

— Да, оно даже довольно вкусно.

— Итак, вы живете в лесу целую зиму и никогда не видите никакой другой пищи, кроме мяса, и людей не видите по целым месяцам? Как это, должно быть, ужасно!

— Вам, сударыня, это кажется ужасно, но мы, охотники, любим эту жизнь; любим оставаться одни со своими мыслями. Подумайте только, сколько нас, охотников, из года в год проводят зиму на охоте! Продав свои шкуры, ни один не откладывает денег, чтобы обеспечить себе возможность иной жизни, потому что каждый охотник любит свою жизнь.

— Но разве не лучше, если бы вы могли купить себе на сбережения маленькую ферму и жить на покое?

— Какой же это покой, сударыня? У фермера и хлопот, и забот, и потребностей в десять раз больше, чем у человека, у которого нет ничего.

— Но если у охотника есть жена и дети, так ведь и он заботится о них и старается обеспечить их существование, не правда ли? — спросил мистер Кемпбель.

— Да, тогда ему приходится много и усердно работать, но по-своему, для того, чтобы прокормить их. Потому-то охотник или траппер в очень редких случаях обзаводится семьей. На что им жена в лесу или на охоте? Жена это только лишняя обуза и лишняя забота!

— Ну, а летом что вы делаете, Малачи?

— Летом мы беремся за ружье и бьем красную дичь, птицу, кошек, рысей, белок, а не то идем охотиться за медом.

— Как за медом? — воскликнул Персиваль.

— А вот как! Пчелы живут в дуплах больших деревьев, их летки часто приделаны очень высоко, и такие маленькие, что их вовсе не заметно в коре. Так вот, мы ловим пчелу, когда она садится на цветок, затем выпускаем их; пчела летит прямо в свой улей, а мы следим за ее полетом, пока только можем уследить, и бежим за ней; когда мы теряем ее из вида, то ждем другую пчелу, и опять выпускаем, и так до самого улья; когда мы увидим, у какого дерева пчелы собираются, то дерево валим и достаем мед!

— Как остроумно! — воскликнул Персиваль.

— Некоторые трапперы, поймав пчелу, дают ей сахар, смоченный спиртом; пчела от этого хмелеет, и полет ее замедляется, и потому проследить за ней легче, так что человек может, почти не отставая, бежать за ней, — сказал Мартын.

— О, это положительно превосходно! — восхищался мальчик. — Ну, а медведей вы как бьете?

— Из ружья, конечно. Всего легче их бить, когда они не вылезли еще из дупла, где живут. Мы постукиваем обухом топора ствол дуплистого дерева, и медведь высовывает голову, чтобы посмотреть, кто его беспокоит; в этот самый момент в него стреляют. Но здесь медведи не свирепы, кроме только тех случаев, когда их разозлят, — сказал Мартын, — и так как нам, вероятно, придется познакомиться с ними осенью, то лучше знать, как к ним относиться.

— А почему вы думаете, Мартын, что нам придется с ними познакомиться? — спросила Эмми.

— Потому что они большие любители маиса, а у нас там, за ручьем, посеян теперь маис.

— Ну, если они явятся, то я возьмусь за свое ружье.

— Остерегайтесь стрелять, если вы не можете поручиться, что убьете его наповал: раненый, он становится страшно опасным.

— А вы были когда-нибудь в объятиях медведя? — продолжала Эмми.

— Не то, что был в его объятиях, но у него на голове и чуть было не у него в лапах, да!

— Ах, расскажите нам, пожалуйста! — закричали все в один голос.

— Это было так. Еще мальчиком я обследовал дуплистое дерево, где, как я был уверен, сидел медведь; но он не показывался, и я вскарабкался на дерево, чтобы заглянуть в дупло сверху, но в тот момент, когда я встал коленами на край дупла, край этот обломился, и я полетел прямо в дупло, к счастью, не головой вниз, а ногами, и вместе с целой тучей пыли очутился на голове лежавшего на дне дупла медведя. Мое падение настолько ошеломило медведя, что тот некоторое время оставался неподвижен, так что я успел прийти в себя и сообразить, как бы мне выбраться из дупла. Опершись спиной об одну стенку ствола, а коленями в другую, я, наконец, добрался до верхушки дупла и сел верхом, чтобы перевести дух. В этот момент я увидел голову медведя на расстоянии всего одного фута от меня. Я разом кинулся на землю с высоты двадцати футов. К счастью, я не поломал себе костей, хотя и пролежал несколько минут на земле без движения. Но глухой рев медведя заставил меня очнуться; я поднял голову и увидел, что он спускается к стволу и висит надо мной. Мгновенно вскочив на ноги, схватил я ружье и выстрелил ему прямо в ухо в тот момент, когда он уже коснулся лапой земли.

ГЛАВА XXIV

Наконец пришло известие, что баркас отправляется на другой день утром; когда он зашел в бухту у владений мистера Кемпбеля, то к всеобщей радости оказалось, что на баркасе прибыл капитан Сенклер. Нога его почти совсем поправилась, и после первых расспросов он сообщил, что получил шестинедельный отпуск и уезжает в Квебек.

— В Квебек? Зачем вы туда едете? — спросила Эмми.

— В Квебек я еду только временно, если можно так выразиться, чтобы причислиться к особе губернатора и получить отпуск на несколько месяцев, которым я воспользуюсь для поездки в Англию.

— А зачем вы поедете в Англию? — спросила опять Эмми.

— Мне там предстоит вступить во владение наследством, оставленным моим отцом; осиротев очень рано, я находился до сего времени под опекой опекуна, который просил меня теперь освободить его от дальнейшего заведования моими делами, так как мне уже исполнилось 25 лет, — срок, назначенный моим отцом для окончания опеки. Вот за этим я теперь и еду в Англию.

— О, если вы теперь станете богатым человеком, то и останетесь там, в Англии, и не вернетесь сюда, а забудете и Канаду, и ваших канадских друзей! — печально проговорила Эмми.

— Нет, — возразил Сенклер, — мое состояние в Англии едва ли будет достаточным, чтобы на меня могла обратить внимание даже самая скромная маленькая мещаночка, хотя с девушкой, серьезно расположенной ко мне, я могу прожить на эти средства здесь совершенно безбедно, и потому ничто не удержит меня в Англии долее, чем того потребуют мои дела, тем более, что мое наибольшее желание как можно скорее вернуться в свой полк.

— Во всяком случае, вернетесь вы сюда или останетесь в Англии, наши наилучшие пожелания всегда будут сопутствовать вам! — сказал мистер Кемпбель.