Ричард ПРАТЕР
      ПРОСНУТЬСЯ ЖИВЫМ
      Эта книга не посвящается никому
      Глава 1
      Когда позвонили в дверь, я смотрел телерекламу "Мммм!".
      После полудня, в субботу 14 августа - за день до кульминации событий (радостных или катастрофических - в зависимости от вашей точки зрения), которые изменили мир, - я пребывал в расслабленном состоянии в трехкомнатных апартаментах голливудского отеля "Спартан", босой и одетый кое-как.
      Минутные рекламные ролики прерывали заключительную серию семейной драмы, но она была настолько паршивой, что я читал книгу, уделяя внимание только рекламе, на которую стоило поглазеть.
      Не правдоподобно красивые мужчины использовали крем для бритья и одеколон "Мммм!", после чего на экране появлялись столь же красивые девушки с зазывными взглядами, быстро облизывающие губы кончиком языка. Все это сменялось чем-то не совсем разборчивым, но казавшимся необычайно увлекательным и не вполне пристойным.
      Смысл текста заключался в том, что, если кто-либо опрометчиво воспользуется всеми рекламируемыми товарами подряд, от него будет исходить настолько соблазнительный запах, что он сразу же окажется в объятиях шикарной кинозвезды (правда, не указывалось, мужского или женского пола).
      Поэтому, когда в дверь позвонили, я оторвался от несбыточных мечтаний (продукцией "Мммм!" я не пользовался) и пошел открывать.
      На пороге стояла сексапильная красотка лет двадцати пяти в легком белом жакете и обтягивающем фигуру светло-зеленом платье, щедро демонстрирующем стройные ножки и обладающем весьма рискованным вырезом. Весила она фунтов на пятнадцать меньше меня (во мне шесть футов и два дюйма роста и двести шесть фунтов веса), а макушка ее головы, увенчанной короной золотисто-рыжих волос цвета меда или подернутого дымкой солнечного света, доходила мне до подбородка. У нее были ленивые серые глаза, губы, на которых можно печь бисквиты, и голос, похожий на жужжание пчелы, застрявшей в горячей патоке.
      - Мистер Скотт?
      - Что?
      Девушка казалась озадаченной моим ответом.
      Позднее я понял, почему ее рыжеватые брови удивленно приподнялись над глазами цвета серых воркующих голубей, почему ее раскрытые радиоактивно-алые губы слегка скривились, словно собираясь послать воздушный поцелуй, и почему ее легкий вдох приподнял чудесные груди, будто предлагая богам взглянуть на неведомые Олимпу земные радости, но в тот момент я был в состоянии лишь молча наблюдать за всем этим.
      Можете не сомневаться, что за тридцать лет жизни я еще ни разу не отвечал девушке, спрашивающей мое имя, таким образом, словно я его не знаю или не понимаю вопроса.
      - Вы мистер Скотт? - повторила девушка. - Частный детектив Шелдон Скотт?
      - Да, мэм, - кивнул я. - А вы?..
      - Неужели вы не знаете? Вы никогда не видели меня раньше?
      - Уверен, что не видел.
      Она продолжала голосом, походившим на мелодичное жужжание:
      - Думаю, у моего отца очень серьезные неприятности, мистер Скотт. Но мне бы не хотелось сообщать вам подробности, если вы не захотите и не сможете сразу же помочь мне.., и ему. Лишь бы не было слишком поздно. Если вы откажетесь, я должна буду обратиться к кому-нибудь еще...
      - Не торопитесь - я в вашем распоряжении. Входите, пожалуйста.
      Я сел рядом с ней на шоколадного цвета диван, стоящий в гостиной, и через минуту убедил ее - по крайней мере, так мне казалось, - что я не только в ее распоряжении, но что, даже обойдя весь земной шар вдоль и поперек, ей вряд ли удастся найти человека, способного вытащить ее из неприятностей так быстро, как я.
      Пока я распространялся на эту тему, девушка смотрела на два аквариума с тропическими рыбками в углу комнаты, но когда я умолк и выжидающе уставился на нее, она позволила своим мягким серым глазам встретиться с моими - тоже серыми, но, как мне хотелось бы надеяться, более стального оттенка, - потом подняла их выше, кратко обследовав мои светлые остроконечные брови и коротко остриженные, почти белые (хотя отнюдь не седые) волосы, после чего вновь встретилась со мной взглядом.
      - Чепуха, - заявила девушка. - Вы даже не похожи на детектива.
      - Разве это не здорово? Подумайте, какие у меня возникают преимущества над опасными громилами! Если бы я походил на детектива, то не мог бы заставать их врасплох. Моя неброская внешность не внушает им подозрений, поэтому я все еще жив, а многие из них мертвы или пребывают в тщательно охраняемых местах. - Я сделал паузу. - Это означает, что я уволен?
      - Нет, - быстро ответила девушка. - Вы наняты. - Она открыла большую кожаную сумку и вынула из нее лист бумаги. - Что вы об этом думаете?
      Половина листа была исписана мелким, но четким, словно гравировка, почерком. В записке говорилось:
      "Друзилла, дорогая, несколько дней я буду занят очень важным проектом, поэтому не беспокойся, если я не смогу "неожиданно" заглянуть до следующего уикэнда и позволить тебе накормить меня своей великолепной стряпней (не могла бы ты приготовить в субботу бифштекс терияки? <Бифштекс терияки - японское мясное блюдо>). Комбинация напольного сейфа в моем кабинете 85Л 12Р 51Л. Пожалуйста, возьми оттуда запечатанный конверт с надписью "ЭРО" и доставь его в маленький белый дом на углу Пайн-стрит и Пятьдесят седьмой улицы в Уайлтоне. (Я бы сам пришел за ним, но, как истинный безумный ученый, заперся в ванной.) Эти бумаги мне нужны к вечеру, так что постарайся принести их, самое позднее, к девяти. До встречи за терияки... Папа".
      Я посмотрел на девушку, которую, очевидно, звали Друзилла.
      - Ваш отец живет в Лос-Анджелесе?
      - В Монтерей-Парке.
      - Ну, как будто тут все о'кей, - сказал я. - Конечно, немного странно, что он так поглощен своим проектом, что не может приехать домой и открыть свой сейф. Тем более что Уайлтон всего в нескольких минутах езды по шоссе на Санта-Ану, совсем недалеко от Монтерей-Парка. Обычно люди указывают адреса, а не углы улиц, но от безумных ученых всего можно ожидать.
      - Я и не рассчитывала, что кто-нибудь заметит что-то еще.
      - А что, по-вашему, не так с этой запиской? Быть может, конверт в сейфе набит тысячедолларовыми купюрами и вашего отца похитили, чтобы потребовать за него выкуп? Записка не похожа на...
      Я оставил фразу незаконченной, поняв по лицу девушки, что, сам того не ожидая, попал в точку.
      - Конверт содержит нечто куда более ценное, чем тысячедолларовые купюры. Она взяла у меня записку. - Здесь есть вещи, которые понятны только мне, а не тем, кто держит в плену моего отца и заставил его написать эту записку. Папа проделал отличную работу, учитывая обстоятельства, в которых он находится. Они, безусловно, убьют его, если получат конверт, - а может, и если не получат.
      - Они? Значит, вы подозреваете, кто...
      - Нет. - Она быстро покачала головой. - Но записка не датирована - это не похоже на папу. Он очень пунктуален и датировал бы письмо машинально. Меня зовут Друзилла Бруно, но никто, даже отец, не называет меня иначе как Дру.
      Фамилия Бруно показалась мне знакомой, но девушка не дала мне подумать.
      - Папа действительно любит мою стряпню, но ненавидит бифштекс терияки. Он намекает, что увидит меня, когда я доставлю конверт, но последние слова в письме:
      "До встречи за терияки", что означает до следующей субботы. А самое важное, что я прекрасно знаю комбинацию папиного сейфа, и она совсем не такая.
      Я посмотрел на записку в ее руке, вынул блокнот и ручку, написал на бумаге 85Л 12Р 51Л и написал под цифрами буквы с соответствующим порядковым номером в алфавите. Получилось ЗД АБ ДА. Потом я зачеркнул АБ и заменил их К двенадцатой буквой алфавита.
      - Я уже делала это, - сказала девушка. - И так, и так. Получалась бессмыслица.
      - Может, он пытался каким-то образом написать "помоги" или...
      - Едва ли. Папа уже написал "помоги" при помощи неверной комбинации и других способов. Я уверена, что он пытается что-то мне сообщить, но не могу понять что. Возможно, я.., слишком расстроена. - Помолчав, она добавила:
      - Не обращайте внимания на "безумного ученого". Папа действительно ученый, но никак не безумный. Хотя в последнее время многие пытались это доказать.
      Я "вытащил сигарету и собирался снова вставить ее в рот, когда меня внезапно осенило. Я не заметил, как стиснул пальцы и табак из сломанной сигареты просыпался мне на брюки.
      - Друзилла Бруно... - Я посмотрел на девушку. - И ваш отец ученый. Он часом не...
      - Да. Эммануэль Бруно.
      Я бросил смятую сигарету на желтый ковер, вытащил другую и закурил, глядя на плавающих в аквариумах неонов и гуппи. Потом я взглянул на часы. Десять минут десятого. А согласно записке, Дру должна была доставить конверт к девяти.
      Дру не говорила ни слова, пока я стоял, уставясь на рыб, и вспоминал историю, связанную с Эммануэлем Бруно...
      Глава 2
      Имя Эммануэля Бруно, всего год назад менее известное, чем имя Эльвиры Сналл, которая сорок два года жила одна, выращивая горох в Озаркских горах, прежде чем ее обнаружил налоговый инспектор, теперь было знакомо каждому не хуже собственного имени. По крайней мере, если он читал газеты, слушал радио, смотрел телевизор или хотя бы ходил в церковь.
      Ибо Эммануэль Бруно - бывший доктор медицины, исключенный из Американской медицинской ассоциации, но за свою жизнь получивший немало докторских степеней в других областях, самоуверенный, но широко мыслящий гений, которому не хватало здравого смысла скрывать свою непочтительность к догмам и авторитетам, - был изобретателем, первооткрывателем и создателем эровита. Немногие эксперименты в истории человеческих проб и ошибок вызвали большее количество комментариев и возбуждения, хвалы и хулы с того дня, когда Адам впервые шепнул Еве: "Кто об этом узнает?"
      Вы наверняка подумали, что эровит каким-то образом связан с сексом, не так ли? В том-то вся и загвоздка. Стало известно, что Бруно в течение многолетних поисков создал формулу жидкости, которую местная фармацевтическая компания стала продавать как безвредное, но эффективное тонизирующее средство, придающее бодрость и, возможно, исцеляющее или по крайней мере облегчающее многие недуги.
      В течение первых двух-трех месяцев после того, как жидкость начала продаваться, выяснилось, что эровит делает многое из того, что утверждали его производители и Эммануэль Бруно. Говорили, что те, кто употреблял эровит всего несколько недель, добивались поразительных результатов.
      Сообщалось о постепенном улучшении самочувствия, памяти и умственной деятельности, прибавлении жизненных сил. После более продолжительного употребления любителям поспать стало требоваться меньше сна, а страдающим бессонницей, напротив, было достаточно положить голову на подушку, чтобы отправиться в обитель Морфея. Многие реальные и воображаемые недуги типа "нервов", "тупых болей в спине", ревматизма исчезали полностью, в то время как ортодоксальная медицина, несмотря на достигнутые успехи, сталкивалась с миллионами людей, которые болели, как бездомные собаки, и мерли, как мухи от ДДТ.
      Но худшее было впереди. Ибо к концу периода, когда эровит был доступен всем, кто мог заплатить сорок долларов за бутылку, произошло - по крайней мере, так сообщали - самое драматическое и невероятное (а также непозволительное и непростительное). Помимо того, что многие потребители эровита полностью избавились от различных мелких недугов и стали невосприимчивы к простуде и гриппу, со всей страны начали поступать известия об улучшении самочувствия страдающих неизлечимыми и хроническими заболеваниями.
      Разумеется, это было невозможно. Согласно такому авторитету, как Американская медицинская ассоциация, неизлечимые заболевания потому так и называются, что их не могут излечить ни знахари, ни травники, ни колдуны, ни священники, ни даже Господь Бог, а уж тем более какое-то дрянное пойло, именуемое эровитом.
      Следует напомнить, что в лексиконе официальной медицины неизлечимыми заболеваниями являются любые недуги, травмы, экземы и прочие неприятные явления, не сопровождаемые трупным окоченением, с которыми не может справиться снабженный лицензией выпускник медицинского учебного заведения, одобренного АМА. Любой человек, не являющийся доктором медицины, который случайно или намеренно исцеляет пациента от хронического или неизлечимого заболевания, становится знахарем или шарлатаном, которого следует - с целью защиты больных и умирающих от его неэтичной и нелицензированной алчности - лишить возможности экспериментировать над людьми, а если необходимо - заключить в тюрьму.., в наказание за нелегальную деятельность. Пациенты же смогут вновь обратиться к докторам медицины, которые признали их недуги неизлечимыми. Таким образом, выскакивающие из океана людского горя, словно пробки из бутылок, индивидуумы, заявлявшие, что их давно скованные артритом суставы стали расслабляться, а боли - заметно уменьшаться, что рак кожи явно начинал заживать, что усталость сменилась приливом энергии, что проявления старческого слабоумия постепенно отступили, всего лишь прискорбно заблуждались.
      С точки зрении АМА, существовали три возможных объяснения увеличивающемуся числу известий об улучшениях и исцелениях. Первое: пациенты, не будучи опытными диагностами, всего лишь воображали, что им лучше, или же вообще были здоровы с самого начала. Второе: если они действительно были больны и ощущали некоторое улучшение, то оно обязано "спонтанной ремиссии", что на медицинском жаргоне означало "ему лучше, но не приставайте ко мне с этим". Третье: улучшение является запоздалым, но успешным результатом лечения, предписанного доктором медицины, возможно еще в 1940 году.
      Такое сомнительное и, возможно, ядовитое снадобье, как эровит, следовало бы подвергнуть тщательным испытаниям, которые ученые и медики проводили бы в течение, быть может, сотни лет. Возникло внезапное и мощное сопротивление неограниченной продаже эровита. Опасности, могущие возникнуть при его продолжительном использовании, широко обсуждались в газетах и журналах, по радио и телевидению. Эксперты метали громы и молнии. У эровита и Эммануэля Бруно начались неприятности.
      Но эти неприятности, исходившие от АМА, министерства здравоохранения, Пищевой и лекарственной администрации и других официальных организаций и лиц, были пустяками в сравнении с угрозами и проклятиями, все сильнее обрушиваемыми на Бруно и эровит Господом Всемогущим - вернее, его представителями на Земле.
      В итоге Бруно атаковали не только лидеры официальной медицины, но и лидеры религиозных организаций. В более опасном положении можно было очутиться разве только будучи привязанным к столбу с готовым загореться хворостом, лежащим у ног, и с нацеленными на тебя отравленными стрелами.
      Для этого также имелись свои основания. Усиливающемуся сомнению стали подвергаться не только многие медицинские догмы, но и догмы Церкви - в первую очередь, христианской, - причем по весьма сходной причине. Положение ухудшала прогрессирующая сексуальная революция.
      Официальная Церковь относилась весьма неодобрительно к сексуальной революции и сексу вообще. Тем не менее более разумные и здоровые воззрения пытались заменить собой ту дыбу, на которой пытали секс в течение шестнадцати столетий. Все большее число верующих интересовалось, почему, если, как уверяют представители Бога на земле, секс является смертным грехом, Господь сделал его настолько приятным и уж никак не мучительным - во всяком случае, как правило.
      Потом появился эровит - и наступила катастрофа, ибо один факт вскоре стал бесспорным. Независимо от того, заставлял ли эровит чувствовать его потребителей лучше или хуже, исцелял ли он их или убивал, он, несомненно, являлся необычайно мощным афродизиаком <Афродизиаки - возбуждающие средства, стимуляторы>.
      Практически каждому известно, что афродизиак является средством, усиливающим сексуальную чувствительность и стимулирующим внешнюю и внутреннюю половую возбудимость. Жажда сексуального удовлетворения у принимающих подобные средства временно овладевает ими подобно навязчивой идее.
      Еще в незапамятные времена Церковь внушала всем, имеющим глаза и уши, что использование упомянутых органов для зрения и слуха является признаком силы, равно как и использование рук, ног и носа для их природных функций, в то время как применение подобным образом половых органов есть слабость, а иногда и грех. Это может показаться странным, но Церковь всегда творит свои чудеса довольно странным образом.
      Поэтому, когда начали поступать сообщения о супругах, удовлетворяющих друг друга до изнеможения после приема обоими или одним из них эровита в течение нескольких недель, о постепенном пробуждении чувственности у людей, годами пребывавших в полной сексуальной апатии, о чудовищных оргиях в домах стариков (последнее большей частью оказывалось выдумкой), то не приходилось удивляться, что озабоченные подобными явлениями стали твердить о необходимости остановить распространяющее зло, покуда мертвецы в моргах не начали оживать и пожирать друг друга похотливыми взглядами. Мертвецам лучше оставаться мертвыми, ибо к чему возвращать себе жизнь, чтобы потерять ее вновь?
      Такие доводы кого-то убеждали, а кого-то - нет. Но когда выяснилась способность эровита к усилению сексуальных желаний и возможностей - иными словами, поднятию на недосягаемую высоту низменных сторон человеческой натуры, - все те, кто ненавидел секс, боялся его или относился к нему с подозрением, единодушно заявили протест.
      Правда, за исключением Фестуса Лемминга, чей голос звучал громче всех и кто свирепо проклинал секс во всех позах и нюансах, в одежде и без оной, ссылаясь на авторитет Библии, никто публично не призывал без лишних отлагательств забить Эммануэля Бруно камнями до смерти.
      Отдельные голоса в общем хоре уделяли не меньшее внимание, чем сексу, самому Бруно и созданному им эровиту. Все сошлись на том, что каждый атом зловредного зелья следует уничтожить, однако что касается Бруно, то они, будучи добрыми христианами, не могут полностью согласиться с предложением Лемминга. Конечно, с Бруно было необходимо что-то делать, но людские умы были не в состоянии придумать ничего достаточно ужасного, предоставив действовать Богу.
      Священники, пасторы, проповедники, попы всех мастей голосили с тысяч церковных кафедр и подиумов, вначале каждый сам по себе, потом единым оглушительным хором. Церковь заговорила громовым голосом и, как обычно, сказала "нет!".
      В предельно сжатом виде смысл проповедей сводился к следующему: коль скоро секс в любом случае является весьма сомнительной добродетелью, а его безудержный разгул просто очень плох, значит, эровит, ведущий к такому разгулу, столь же плох, а Эммануэля Бруно, следует предать анафеме.
      В последние четыре или пять недель, помимо всеобщего шума из-за эровита, два имени склонялись на все лады, возможно, в большей степени, чем любая другая пара имен в аналогичный промежуток времени за всю историю человечества. Первым, разумеется, было имя Эммануэля Бруно. Вторым - имя его главного оппонента, ныне наиглавнейшего представителя Бога и его ангелов - Фестуса Лемминга, но к Фестусу мы вернемся позже.
      Еще несколько секунд я стоял перед аквариумами, наблюдая за гуппи, вовсю проявлявшими низменные стороны своей натуры, потом вернулся к коричневому дивану и посмотрел на Друзиллу.
      - Значит, Эммануэль Бруно? - произнес я.
      Глава 3
      В десять пятнадцать вечера я надел туфли - телевизор я смотрел в носках канареечного цвета, желтых же слаксах и белой тенниске - и нацепил полностью заряженный кольт 38-го калибра. Прихватив кашемировый жакет под цвет носков и слаксов, я вышел из спальни в гостиную, чувствуя себя одетым для наблюдения за теннисным матчем, но, возможно, не для того, чем я собирался заняться. Я говорю "возможно", так как все еще не имел ни малейшего представления о том, что мне предстояло.
      В течение двух-трех минут, проведенных в спальне, я продолжал задавать Дру вопросы, искренне сожалея, что она при этом остается в гостиной, и узнал дополнительные подробности не только об эровите, но и о событиях, непосредственно предшествовавших ее появлению у моей двери.
      Дру жила в квартире на Уинчестер-Армс в Лос-Анджелесе, а ее отец - в Монтерей-Парке, неподалеку от города. Часть вечера она провела с отцом у него дома. Перед заходом солнца ему позвонил мистер Стрэнг, и он вскоре ушел повидаться с ним. Дру поехала к себе, а час спустя посыльный принес ей записку, которую она показала мне. К тому времени, как Дру прочитала послание, мальчишки, который его доставил, и след простыл.
      Я сел рядом с ней на диван, закурил сигарету и сказал:
      - О'кей, пока мы располагаем только запиской и звонком от этого парня, Стрэнга. Что ему было нужно? Он друг вашего отца?
      - Не совсем друг. И я слышала только то, что говорил папа. Потом он сказал мне, что должен встретиться с Андре.., с мистером Стрэнгом в церкви. Если бы папа не сообщил мне это...
      - То что?
      - То я бы не знала, куда он ушел. Понимаете, пока Пищевая и лекарственная администрация не запретила эровит, его производила "Фармацевтическая компания Кэссиди и Куинса" здесь, в Лос-Анджелесе, а Дейв Кэссиди - старый друг папы. Противодействие продаже эровита достигло таких жутких масштабов в начале июня, когда этот жуткий проповедник начал свой крестовый поход за спасение душ...
      - Погодите! Проповедник, крестовый поход... Неужели вы говорите...
      Мое вмешательство проигнорировали, но я уже был настороже.
      - Дейв с отцом обсудили ситуацию и пришли к выводу, что было бы неплохо заранее иметь представление о том, что собирается сказать или сделать этот проповедник. Отец и Дейв Кэссиди были знакомы с мистером Стрэнгом и знали, что он выражал недовольство положением в местном Эдеме и даже намекал, что находится на грани разрыва с Церковью. Поэтому Дейв завербовал его в качестве своего рода "тайного агента", который мог снабжать их информацией...
      - Постойте!
      Я произнес это достаточно резко, и она наконец заткнулась. Впрочем, мне было незачем задавать вопросы - мои подозрения почти полностью подтвердились.
      - Церковь, - сказал я. - Поход за спасение душ. Эдем. Готов биться об заклад на что угодно, что вы имеете в виду Церковь Второго...
      - Пришествия.
      - Следовательно, проповедник - Фестус...
      - Лемминг.
      Вот и наступило время вернуться к этому персонажу.
      Фестус Лемминг был основателем, организатором и лидером Церкви Второго пришествия - группы психов, которую можно охарактеризовать как главный успех в религиозной жизни двадцатого века.
      Еще семь лет назад не существовало никакой Церкви Второго пришествия, и, возможно, никто не слышал о Фестусе Лемминге, кроме его мамы и папы. Однако именно семь лет назад и церковь, и Фестус Лемминг стали частью этого мира.
      Говорили, что Фестус Лемминг увидел свет - в буквальном смысле слова. Прогуливаясь по дороге в Пасадину, он свалился, как утверждали потом, в эпилептическом припадке и был вознесен на седьмое небо, где встретил среди прочих звезд немого кино Дженет Гей-нор и Чарльза Фэррелла, которые сообщили ему, что с ними все в порядке. Еще важнее то, что на него снизошел Святой Дух, и он испытал видение, позволившее ему познать истину, после чего был трансформирован, информирован и рожден заново. С этого момента долгом и маниакальным стремлением Лемминга стало нести истину мириадам грешников, погрязших в похоти и материализме, дабы разделить со всем человечеством знания, которыми, возможно, обладал он один.
      Считалось, что этот трансцендентальный опыт произошел с Фестусом Леммингом семь лет назад, 15 августа на дороге в Пасадину. Я говорю "считалось", потому что об этом известно лишь со слов самого Лемминга. Собственно говоря, кто еще мог это знать? Такое случилось только с Леммингом - следовательно, только он мог поведать миру об этом чуде. Чудом это было и в самом деле, так как многие слушатели сразу же поверили ему, и, прежде чем вы успели бы произнести "Аллилуйя!", число его последователей выросло от одного до двух, от двух до двадцати, от двадцати до десяти тысяч, а в нынешнем августе - почти накануне семилетнего юбилея великого события - их количество уже превышало три миллиона. И это в тот период, когда большинство церквей теряли своих приверженцев.
      Сегодня филиалы - или Эдемы - Церкви Второго пришествия существовали в большей части крупных городов США. Лос-анджелесский Эдем служил штаб-квартирой Церкви и размещался в стоящем четыре миллиона долларов Доме Господнем в Уайлтоне, Южная Калифорния. Правильный титул основателя, используемый обычно на официальных церемониях или в письмах к вероотступникам, был "Самый святой пастор Фестус Лемминг". Так именовался только он. Другие важные сановники церкви тоже считались "святыми пасторами", но именовались в нисходящем порядке "более святыми", "святыми", "менее святыми" и "наименее святыми". Например, Андре Стрэнг, как я узнал от Дру, достиг звания "менее святой пастор Эдема округа Лос-Анджелес".
      - Судя по тому, - сказал я Дру, - что Лемминг метал в вашего отца все, что угодно, кроме разве алтарных подсвечников, я думал, что мистер Бруно постарается держаться на расстоянии не менее десяти миль от Уайлтона, а тем более от церкви.
      - Обычно он так и делал. Но когда кампания Лемминга против эровита и папы достигла кульминации - особенно после его большой проповеди менее суток тому назад, - обстоятельства изменились. Все, что собирался сообщить папе Стрэнг, могло оказаться крайне важным.
      - Допустим. Вы уверены, что ему звонил Стрэнг?
      - Ну.., не совсем. Папа сказал, что это Стрэнг, а он вряд ли мог не узнать человека, с которым разговаривал.
      - Конверт, о котором пишет ваш отец, носит отметку "ЭРО". Полагаю, это как-то связано с эровитом?
      - Да. В этом конверте вся история папиных экспериментов в течение двадцати лет - с самого начала до создания окончательной формулы эровита. Вы, конечно, понимаете, что если запрет будет отменен - а на это есть некоторые шансы, - то информация, содержащаяся в конверте, может принести миллионы долларов тому, в чьих руках он окажется. - Она сделала паузу. - А если хотите знать наше с папой мнение, то даже миллиарды.
      - Вполне возможно, если снадобье соответствует тому, на что претендует.
      Дру посмотрела на меня, слегка скривив в улыбке алые губы.
      - Более чем соответствует. Нельзя судить о ценности чего бы то ни было на основании того, что говорят клеветники или просто несведущие. Особенно это касается эровита, мистер Скотт.
      - Шелл. Она кивнула:
      - Противодействие официальной медицины причиняло немало трудностей, но когда стало известно, что эровит - превосходный сексуальный стимулятор, религиозные нападки, особенно со стороны христиан-фундаменталистов, сделали ситуацию невозможной.
      - Превосходный?
      - Конечно! Как я уже вам говорила, я не стала доставлять конверт по адресу. Я уверена, что кто бы ни были эти люди, они убьют папу, как только получат формулу. Поэтому я поехала в папин дом в Монтерей-Парке, провела там несколько минут, на случай если за домом наблюдали, взяла конверт и отправилась сюда.
      - Думаете, за вами могли следовать?
      - Уверена, что нет.
      - Ну а почему именно сюда? Я имею в виду, почему ко мне?
      - Папа однажды сказал, что если он попадет в серьезные неприятности, то хотел бы, чтобы поблизости были вы. Он говорил, что вы произвели на него впечатление весьма изобретательной скотины.
      - Скотины?
      - Папа считал, что вы в чем-то на него похожи - жизнелюб, полуязычник, всегда добивающийся своего, какие бы глупости ни делали.
      - Премного благодарен.
      - Это все, что я могу вам сообщить, Шелл. - Она положила ладонь мне на руку, и я мог бы поклясться, что чувствую биение ее пульса. - Что вы намерены делать?
      Пульс был учащенным.
      - Дру, - начал я, - с того момента, как вы появились у двери моей берлоги...
      - Полагаю, сначала вы отправитесь на угол Пятьдесят седьмой улицы и Пайн-стрит?
      - Да, конечно. Обегу вокруг квартала... Ах да, вы имеете в виду угол в Уайлтоне, о котором говорится в записке. - Я вынул письмо из кармана. - Заодно попытаюсь расшифровать эти иероглифы. Если в Уайлтоне я, как и ожидаю, не обнаружу доктора Бруно стоящим на углу, то посещу церковь Второго пришествия, потому что ваш отец сказал, что собирается туда, а это, насколько нам известно, последнее место, где его можно увидеть - особенно на публике.
      - Это я и хотела предложить. - Дру убрала свою руку с моей. - Пожалуй, вам лучше отправляться.
      Я наблюдал, как ее горячая рука движется в воздухе и опускается на колено, которое, возможно, было еще горячее.
      - Да, пожалуй, - согласился я.
      Глава 4
      Выехав из Лос-Анджелеса и свернув в сторону моря по дороге в Санта-Ану, вы через несколько миль увидите объявление.
      Не заметить его может разве только слепой или потерявший сознание, а бросив лишь один взгляд, вы сразу же прочитаете надпись огромными золотыми буквами - продукт человеческого гения в обращении с электричеством, неоном и другими газами:
      Фестус Лемминг! Фестус Лемминг! Фестус Лемминг!
      Церковь Второго пришествия.
      Покайтесь, грешники, ибо эти дни - последние!
      Читая объявление, многие ощущали страх, думая о том, в скольких грехах им следует покаяться, если эти слова соответствуют действительности. Вместе со страхом возникало беспокойство и напряжение, так как, если эти дни и вправду последние, никто не знал, сколько еще их оставалось, кроме Фестуса Лемминга. Пока он еще никому об этом не сообщал, но собирался это сделать в седьмую годовщину происшедшего с ним чуда - вечером 15 августа, то есть завтра.
      Даже без этого интересного сообщения Лемминг мог не сомневаться в пристальном внимании не только приблизительно четырех тысяч членов его собственной паствы и трех миллионов душ, принадлежавших к его церкви, но и всего населения. Ибо завтрашний вечер должен был также явиться кульминацией его двухмесячной кампании против Эммануэля Бруно, против эровита, против секса и вообще против всякой грязи и нечестивости.
      Те, кто не читал объявления на шоссе в Санта-Ану, были информированы самим Леммингом или сообщениями в прессе, по радио и телевидению. Лемминг утверждал, клянясь, что это было самой сутью откровения испытанного им на дороге в Пасадину, что теперешние дни являются последними днями, о которых пророчествует Писание, - днями, когда зло и грехи заполняют землю, когда один народ поднимется против другого, днями голода, болезней и землетрясений, как предсказано в Евангелии от Матфея или где-то еще.