Эндон Пупелл и его молодая супруга обитали в «Горгоне» — дорогом отеле-пансионате на Сансет-бульвар между Голливудом и Беверли-Хиллз.
      В паре кварталов от отеля я остановился на заправочной станции и, пока заливали бензин, позвонил из автомата миссис Редстоун. Хозяйка сама подняла трубку, и я назвал себя.
      — О, хэлло, — сказала она весело, — я рада, что вы позвонили, мистер Скотт. Удалось что-нибудь узнать?
      — Откровенно говоря, не уверен. Мне хотелось бы вас спросить насчет Сидни.
      — Сидни? Что вы хотите знать о ней?
      — Во-первых, я хотел удостовериться, что это она. Вчера вечером я думал, вы говорите о юноше.
      — Нет. Сидни — моя дочь.
      — Сидни Лорел Редстоун?
      — Да. Откуда вам известно ее полное имя?
      — Я видел ее.
      — Надеюсь, не в Фэйрвью!
      — Именно. Вы знаете, что она там?
      — Ну конечно. Сегодня утром мы говорили по телефону. Кстати, я упомянула, что прибегла к вашим услугам.
      — Это меня несколько озадачило. Ло... мисс Редстоун слышала что-нибудь о Поле Йетсе?
      — Ни одной живой душе, даже ей, я не говорила о нем. — После паузы она продолжила: — Вы, конечно, понимаете, что я не очень распространяюсь о местонахождении Сидни. Вовсе не потому, что я против...
      — Понимаю. Полагаю, что Вера и ее муж знают, что она в Фэйрвью.
      — Вера, безусловно. Эндон тоже может знать, если Вера ему сказала. Я не уверена. — Она вновь выдержала паузу. — Как вы ухитрились узнать, где Сидни? Я думала, об этом никто не знает.
      Я не выдал источник информации, но попросил ее дать словесный портрет Сидни. Ее Сидни и моя Лорел — мне очень понравилось это словосочетание «моя Лорел» — явно были одним и тем же лицом. Удовлетворив любопытство миссис Редстоун о странных событиях прошедшего вечера, разбитом «паккарде» и Гарлике в обмороке и пообещав возместить все убытки, я повесил трубку. По правде говоря, я повесил трубку после того, как миссис Редстоун приказала мне выкинуть из головы идею возмещения убытков.
      Дверь открыла Вера Пупелл. Дежурный из роскошного фойе «Горгоны» позвонил наверх, и жалкий плебей получил позволение вступить в роскошные апартаменты. Вера была очень хороша вчера вечером, да и сейчас она оставалась в полном порядке. Но после того как я видел ее сестру, и особенно в натуральном виде, Вера была лишь еще одной прикрытой одеждой крошкой. Она была облачена в платье серого шелка с очень глубоким вырезом. Ну и что? Всего несколько минут назад я находился в окружении бесконечно глубоких декольте, и это меня слегка испортило.
      Ее коротко остриженные светлые волосы выглядели так, — будто были уложены кем-то чрезвычайно модным и дорогим по имени Пьер или Артибелл. Искусно нарисованные губки контрастировали с бледностью лица.
      Она явно принадлежала к типу урбанистической женщины.
      — Я вас приветствую, — сказал я.
      — Что вам угодно?
      — Дружеский визит. Хочу задать пару вопросов. Не возражаете, если я войду?
      — Пожалуйста, входите, мистер Скотт.
      Вера явно не была вне себя от счастья, но, кажется, сердиться тоже перестала. Она подвела меня к невысокому дивану длиной футов восемнадцать и сама уселась рядом.
      — Откуда вам известно, что моя фамилия Скотт? Мне кажется, я не называл ее вчера вечером.
      — Некто сообщил мне вашу фамилию снизу из фойе. А я-то думала, вы детектив, — улыбнулась она.
      Я растерянно поморгал.
      — Иногда я и сам на себя удивляюсь. Боюсь, теперь я вынужден спросить — откуда вам стало известно, что я детектив? Это тоже сообщил некто?
      — Эндон сказал. Вчера. Вы тот самый человек, который напал на большого, дурно пахнущего типа?
      — Я привел его в бессознательное состояние, если вы это имеете в виду. А нападал он. Кстати, он не из числа ваших друзей?
      — Никогда не видела его раньше. И, надеюсь, никогда больше не увижу. — Она презрительно сморщила носик.
      Вера — очень милая девочка, между прочим. Там, в дверях, ее кожа казалась ужасно бледной, я же предпочитаю загорелую, и как можно больше.
      Но сейчас ее кожа была скорее цвета свежих сливок, а вовсе не мертвенно-бледная, как я поторопился ее охарактеризовать вначале. Все-таки, надо признаться, я довольно ветреный тип.
      — Эндон сообщил обо мне какие-нибудь сведения, кроме того, что я детектив? — поинтересовался я.
      — Нет. Но, по правде говоря, он не был о вас чрезвычайно высокого мнения. — Помолчав секунду, Вера спросила: — Если вы детектив, что вы здесь делаете? И что вам надо было вчера в мамином доме?
      Пришлось заняться сочинительством.
      — Я оказался здесь в связи с человеком по кличке Гарлик. Мне надо обязательно его найти. Я обежал уже все возможные места. Но он либо уехал, либо залег на дно и не дышит.
      — Ну, я уж точно ничего не знаю об этом типе.
      — И слава Богу. Эндон дома?
      — Нет, но может в любую секунду вернуться.
      Я спросил Веру как бы между прочим, давно ли она знакома с Эндоном, и не узнал ничего нового из ее рассказа. Все совпадало с той информацией, которую я получил от Лорел. Каждый раз, когда Вера упоминала имя Эндона, она вспыхивала энтузиазмом, словно туристская лампа фирмы «Колеман», и меня стали немного утомлять ее восклицания о том, какое замечательное создание ее муж. Все говорило о том, что она безумно влюблена в своего Пуппи, поэтому я ставил вопросы как можно мягче.
      — До мая вы совсем не знали его?
      Она отрицательно покачала головой.
      — Откуда он? Из Лос-Анджелеса?
      — Нет, он приехал из Нью-Йорка, где занимался финансовыми операциями. Что-то связанное с акциями и облигациями.
      — Вы знаете Пола Йетса?
      — Йетс? Нет. Кто это?
      — Один из моих приятелей. Я думал, он может быть нашим общим с Эндоном знакомым. Ваш муж никогда не упоминал его?
      — Нет.
      — У вас, кажется, есть сестра?
      — Да, Лорел. Почему вы спрашиваете?
      — Где она сейчас?
      Вера не ответила, она слегка прищурила глаза.
      — Думаю, вы суете нос не в свои дела, мистер Скотт, во всяком случае, вас это не касается.
      — Возможно, вы правы. Меня лишь интересует, известно ли вам ее местонахождение. Я-то знаю, где она.
      Ее глаза округлились, а губы презрительно поджались.
      — Вы имеете в виду это? — Она указала в направлении океана.
      — Совсем нет, — рассмеялся я и ткнул пальцем в противоположном направлении, точно туда, где находился Фэйрвью. — Я имею в виду то.
      — Фэйрвью, — бросила она.
      Я утвердительно кивнул, и Вера спросила:
      — Как вам это удалось узнать?
      — Разве это секрет? Кстати, Эндон знает, что она в Фэйрвью?
      — Надеюсь, что нет. То есть хочу сказать, что не думаю.
      — Значит, вы ему не говорили?
      — Не задавайте глупых вопросов. Я думаю, что это... отвратительно.
      — Что именно?
      — Как что? Они же там все голые.
      — Многие милые люди, из тех, кого я встречал, тоже бывали иногда обнажены. И это, представьте, случалось и не в Фэйрвью.
      Мои слова, однако, не развеселили ее.
      — Мистер Скотт, вы пришли для того, чтобы отпускать шутки весьма дурного вкуса или у вас имеется более серьезная причина? Я вовсе не намерена обсуждать с вами вопросы... наготы.
      — Вообще-то я хотел повидать вашего супруга, и совсем по другому делу.
      Можно было подумать, что он подсматривал в замочную скважину.
      Дверь распахнулась, с силой ударившись в стену, и в комнату ворвался Пупелл.
      — Убирайся отсюда, ты, недоносок! — взревел он.
      Я поднялся на ноги.
      — Мне хотелось бы поговорить с вами.
      — Нам не о чем разговаривать, легавый! Вали отсюда!
      Откровенно говоря, мне показалось, что стиль его речи не совсем соответствует тому, как должен был бы выражаться специалист «по акциям и облигациям». Пожав плечами, я направился к двери. Эндон последовал за мной в коридор, как я и надеялся.
      Он с шумом захлопнул дверь и выпалил:
      — Больше никогда не появляйтесь здесь, мистер.
      — Уделите мне минуточку. Вы вроде бы приятель Гарлика и того верзилы, которые были на ужине. Может быть, вы будете так добры...
      Моя вежливость совершенно доконала его, лицо Эндона стало лиловым, и он прошипел:
      — Я буду настолько добр, что спущу тебя с лестницы пинком в зад.
      — Пуппи, в один прекрасный момент ты перегнешь палку, и у тебя окажется значительно меньше красивых зубов, а торчать они будут в твоей пасти довольно далеко один от другого.
      Его азарт несколько увял, и я спросил:
      — Почему Гарлик решил напасть на меня в тот вечер у Редстоунов?
      Он проглотил слюну.
      — Не знаю. Убирайтесь отсюда немедленно.
      Пожевав немного губами, я поинтересовался:
      — Скажи мне, Пуппи, просто так, для справки, как котируются в наши дни акции «Америкен телефон энд телеграф»?
      Он резко повернулся и скрылся в своих апартаментах, опять хлопнув дверью. Думаю, если он не оставит эту привычку, соседи скоро начнут жаловаться. Я спустился к «кадиллаку». Необщительный парнишка этот Пупелл. Но кое-что он мне все-таки сказал, впрочем, как и Вера.
      Потребовался почти час, чтобы добраться до Пасадены, посетить больницу Пальмера, поговорить пару минут с перебинтованным мистером Элдером и вернуться в Лос-Анджелес. Элдер не сообщил ничего нового, а лишь подтвердил в основных чертах рассказ Лорел. Он увидел камень, бросился к девушке, успел ее оттолкнуть и сам получил удар. Больше он ничего не знал.
      Мой офис расположен в центре Лос-Анджелеса, на Бродвее, между Второй и Третьей улицами, на втором этаже Гамильтон-Билдинг. Я вошел в контору и понаблюдал за гуппи в аквариуме на книжной полке. Маленькие рыбки сильно волновались, пока я засыпал им корм, после этого я уселся за письменный стол и вплотную занялся телефоном. За полчаса я сделал дюжину звонков своим информаторам: хулиганам, мошенникам, парикмахерам и барменам. Мне нужны были сведения об Эндоне Пупелле, Поле Йетсе, Гарлике и его корешах; меня также интересовали слухи и сплетни о семействе Редстоун. Я был готов платить за информацию. Большую часть работы, которую мне предстояло проделать, уже проделала полиция, и гораздо лучше меня. Однако мои контактанты ни за что не будут беседовать с властями, но всегда готовы поделиться знаниями со мной. Так что мой труд не напрасен. Покончив с телефоном, я внимательно изучил полученный от миссис Редстоун доклад Йетса о Пупелле. Несколько абзацев содержали конкретные сведения о местах и датах, которые можно было проверить. Я позвонил на телеграф, послал пару депеш для проверки фактов и, добавив еще одну телеграмму в частное сыскное агентство Нью-Йорка, покинул офис.
      Мне предстоял длинный путь через задние комнаты вонючих баров, свалки и притоны. Некоторые из моих приятелей никогда не приближались к телефонам, а часть была постоянно настолько пьяна, что не имела сил совладать с трубкой. Этот путь, который мне довелось проделать не один десяток раз, всегда навевал на меня печаль. Нижние части Мэйн-стрит и Спринг-стрит, Лос-Анджелес-стрит, весь этот район вселял ужас, если вы появлялись там днем. Ночью слабое освещение и тени скрывали частично нищету, но при солнечном свете она выступала во всем своем безобразии.
      Я видел седобородых старцев, торчащих в дверях в облаках винного перегара, мальчишку с пустыми глазами и расстегнутой ширинкой, сидящего на деревянных ступенях у входа в грязную ночлежку, блевотина засохла на его подбородке и груди. Я разговаривал с удивительно тощей немолодой женщиной, ее мослы выпирали во все стороны, а лицо походило на череп, обтянутый кожей. Она бормотала невнятно, уставившись на меня черными горящими глазами. Мне не удалось раздобыть ни грамма полезной информации. Как ни странно, но у этих человеческих отбросов — хулиганов, бродяг и алкоголиков — можно найти разгадку тысяч преступлений. Существует неизвестный нам «подпольный беспроволочный телеграф», к которому они имеют доступ. Если что-то серьезное произошло в Майами около полудня, шепот и пересуды начнутся в преступном мире Лос-Анджелеса еще до захода солнца. Я продолжал свой путь, покупал пиво и разбрасывал четвертаки. До четырех тридцати я не имел никакой информации. Но и после этого времени я не был уверен в значительности того, что услышал.
      Примерно в половине пятого мелкий мошенник по кличке Игги Парик, абсолютно плешивый бродяга, всегда завернутый в плед, встретился со мной на Мэйн-стрит в пивнушке «У Джерри». Он был одним из тех, с кем я сумел перекинуться несколькими словами раньше по телефону. Мы сидели у стойки, я заказал пару пива и передал одну кружку ему.
      Игги мгновенно ополовинил ее и произнес:
      — Об этом Йетсе я чего-то слышал. Не шибко много, но зато я, кажется, знаю, кто мог бы вам рассказать больше. Дайте мне подумать минутку. — Он отхлебнул пиво. — Сколько будет стоить, если я чего-нибудь надумаю?
      — Пятерку.
      — Может, десятку?
      — Пятерку, Игги. Выкладывай все или сливай обратно бесплатное пиво.
      — Скотт, десятка — это не деньги. Тот, которого я знаю, заломит с тебя не меньше сотняги. Так он мне сам сказал.
      Я чуть не рухнул с табурета.
      — Он что, собирается в путешествие по Европе? За такие деньжищи он сам мог укокошить Йетса.
      — Не... Ну, соглашайся, Скотт, хорошо?
      Я кивнул, сдаваясь.
      — Трехглазый. Ты ведь его знаешь?
      — Я его знаю.
      Конечно, мне был известен этот тип средних лет с одним работающим и вторым стеклянным глазом. Я никогда не мог понять, как такое состояние зрительного аппарата могло превратить его в Трехглазого. Он был хилый, тощий, как веретено, бледный и слабый. Всегда казалось, что он только что вышел из донорского пункта, и белые халаты забыли перекрыть ему поток крови из вены. Несколько раз у него заводились хорошие деньги, иногда очень хорошие, но кончал Трехглазый неизменно, с пустыми карманами перед пустой бутылкой.
      — Обычно он болтается между Третьей и Мэйн? — спросил я.
      — Уже нет. Перестал. Что-то нагнало на него страху, поэтому он снял комнату. Я его смогу найти и привести сюда. За две десятки. Как, Скотт, согласен?
      — Чего он боится?
      — Не знаю точно. Ходят всякие слухи и о Пупелле, о каком-то вымогательстве. Трехглазый стоит где-то у истоков этих разговоров. Может, он тебе расскажет. Уж что-то он знает, это точно. Соглашайся, Скотт.
      Я вздохнул. Не зря этот Игги считался мошенником. Он начал с того, что запросил пятерку, дал понять, что Трехглазый обойдется мне в сотню, и вытянул у меня двадцатку.
      — Ну ладно. Получай.
      Я протянул ему две десятки, и он соскочил с табурета.
      — Займет некоторое время, — сказал он. — Надо туда добраться. Как насчет оплаты за такси?
      — Катись, Игги.
      — Ну ладно. Встретимся здесь, скажем, в шесть.
      — В шесть.
      Наконец он ушел. Я прикончил пиво, обдумывая дальнейшие действия.
      «Афродита» находилась всего в трех кварталах отсюда, и я решил продолжить свой пеший маршрут. Как же звали эту девушку, которой так восхищался любитель развлечений Карлос? Можно было не напрягать память.
      Афишами с ее именем были облеплены все стены здания клуба: «Хуанита», «Хуанита и Кубанерос». Хуанита поющая, танцующая, развлекающая. Все слова — и ни одной фотографии.
      Клуб «Афродита» расположился в подвале на Шестой улице. Несколько бетонных ступеней вели вниз к двустворчатым деревянным дверям. Двери оказались закрыты, и мне пришлось барабанить кулаком по одной из половинок. Изнутри до меня доносились неразборчивые голоса, но двери оставались запертыми. Пришлось пару раз трахнуть по ним ногой. Голоса смолкли, послышался топот и скрип отодвинутой металлической задвижки. Мужчина в белой куртке, вероятно бармен, приоткрыл одну створку и сквозь щель посмотрел на меня.
      — Слушаю!
      — Клуб открыт?
      — Нет.
      Он попытался захлопнуть дверь и прищемил мой ботинок.
      — Нога, — сказал он, — уберите ногу!
      — Мне надо переговорить с вами, приятель.
      — Нога, уберите...
      Его прервал низкий голос, донесшийся из глубины помещения.
      — В чем проблема, Джо?
      — Здесь какая-то здоровая обезьяна сунула лапу в дверь. Хочет вроде бы поговорить.
      Низкий голос произнес:
      — Спроси, кто он?
      — Кто он? Я хочу спросить, кто вы?
      — Шелл Скотт.
      Он передал информацию. Воцарилась тишина, прерванная оживленным разговором, содержание я не мог уловить. Почти через минуту последовало:
      — Впусти его, Джо.

      Джо кивнул головой, отступил назад и широко распахнул дверь.
      — Вы слышали, что было сказано? — спросил он.
      «Афродита» породила у меня весьма странное ощущение. Хотя мне не доводилось здесь бывать раньше, я почувствовал, что нахожусь далеко не в восторге от заведения. Но все же мне пришлось войти. В помещении царила темнота или, по крайней мере, так казалось после слепящего солнца на Шестой улице. Когда глаза свыклись с полумраком, я почти пожалел, что здесь не стоит полная тьма. Я увидел, что напоролся на двух самых опасных типов городского преступного мира. Этих двоих я знал, двое других, неизвестных мне, выглядели тоже по меньшей мере зловеще. С ними была женщина, которую я видел с некоторыми рэкетирами. Все пятеро сидели за столом чуть слева от меня.
      Обладатель низкого голоса произнес:
      — Будь я проклят, если это не Скотт. Нам, парни, оказана великая честь.
      Это был молодой, абсолютно лысый китаец чуть старше двадцати лет и, кажется, дюйма на два выше и фунтов на двадцать тяжелее меня.
      В свое время китаец здорово играл центровым в футбольной команде колледжа. Как-то он нес вокруг поля транспарант с надписью «Футбол», транспарант разорвался, и в его руках осталась лишь часть: «Фу». Это стало его прозвищем, которое он пронес через все годы учебы и притащил с собой в преступную среду. Там, поскольку он был молод и лыс, как куриное яйцо, его окрестили Свежее Яйцо Фу.
      Фу так долго играл центровым, что у него произошло разжижение мозгов. Он перестал кому-либо доверять. К этому надо добавить, что Фу был начисто лишен чувства юмора и малейшего намека на воспитанность.
      Спросите его — который час, и он в ответ трахнет вас часами по черепу.
      Вот такой обаятельный тип этот Фу.
      Рядом с ним расположился второй мой знакомый — лопоухий бандит по кличке Страйк. Я припомнил, что девица с ними была раньше королевой бурлеска. Пять лет назад она была знаменита и популярна. Ее все звали Бэби-киска, теперь «киска» трансформировалась в «сиську», что служило предметом многочисленных шуток в ее окружении.
      — Привет, Фу, — наконец сказал я.
      Ответа не последовало, меня приветствовало молчание, и я прошел к стойке бара.
      В стене позади меня за толстым стеклом в мягком свете вырисовывалось несколько макетов деревьев, увитых искусственными лианами, на них перепархивало полдюжины необычных тропических птиц со сверкающим оперением. Я уселся на табурет перед стойкой, слева от меня и чуть сзади находилась маленькая танцевальная площадка.
      Белая куртка оказалась с другой стороны стойки, и я спросил:
      — Пиво имеется?
      — Клуб закрыт до семи. О чем вы хотели поговорить?
      Фу скомандовал из-за стола:
      — Отпусти ему пива, Джо. За наш счет, Скотт.
      Я, не оборачиваясь, поблагодарил. Бармен откупорил бутылку «Акме» и пустил — ее ко мне по стойке.
      — Вы же не пользуетесь стаканами, не так ли?
      — Не в этом заведении. Скажите мне, Джо, насколько хорошо вы знали Пола Йетса в то время, когда он здесь ошивался?
      Он протирал поверхность стойки мягкой тряпкой и, когда я произнес «Пол Йетс», замер на секунду. В то же мгновение умолкли голоса за столом позади меня.
      — Я не думаю, что этот человек мне вообще знаком.
      — Вы должны его знать. Насколько мне известно, он частенько здесь бывал. Последний раз — в прошлую субботу. Он детектив.
      — Как и вы?
      — Почти. Различие в том, что он мертв.
      До меня долетели обрывки возобновившейся за столом беседы. За стойкой на стене влево и вправо тянулось зеркало, в полумраке можно было различить отражение пятерых. Все пятеро были на месте.
      — Нет, все равно не припоминаю такого, — сказал Джо.
      — Хорошо, попытаемся с другими: Эндон Пупелл? (Никакой реакции.) Гарлик? (Он продолжал вытирать стойку.) Хуанита? Может быть, вы когда-нибудь слышали это имя?
      — Боюсь, что нет, — осклабился бармен. — Не знаю никого из названных вами. И, боюсь, не буду знать, кого бы вам ни вздумалось упомянуть в следующий раз.
      Я медленно отпил из бутылки и лениво произнес:
      — Держу пари, Джо, что вы даже не знаете, какой сегодня день.
      Он явно был в недоумении. Я пояснил:
      — Это день, когда вы сильно пострадали. Вы так шутили и веселились, что у вас от улыбки сломалась челюсть. И это произошло... — я ухмыльнулся, посмотрел на него и на часы — было почти пять. — Это произошло ровно в пять, то есть через две минуты. Итак, я снова спрашиваю о Йетсе.
      На этот раз в зеркале было заметно какое-то движение. Пока Джо стоял и облизывал губы, как будто они были намазаны патокой, я не отрывал взгляда от зеркала. Я не слышал звука резко отодвигаемых стульев, но три фигуры уже стояли вокруг стола. За стеклянной стеной пара пташек захлопала крыльями. Двое из застольной компании вразвалку подошли к стойке. Еще один встал у входной двери, повернувшись к ней спиной.
      Свежее Яйцо Фу уселся на табурет справа от меня. Второй не принадлежал к числу моих знакомых. Он занял место слева, поставив с громким стуком металлическую пивную банку перед собой на стойку. Небольшого роста, широкий, как шкаф, он был одет в обтягивающую трикотажную рубашку с короткими рукавами, так что были видны могучие бицепсы и бугры мышц предплечья.
      Никто не промолвил ни слова. Я слегка отклонился назад вместе с табуретом, чтобы проверить, не прикреплен ли он к полу. Табурет двигался.
      Силач слева поместил банку между широкими ладонями и раздавил без видимого усилия.
      — Меня зовут Малыш, — сообщил он. — Просто Малыш. Хочу услышать, что вы счастливы познакомиться со мной. Как вам это понравилось? — Он держал сплющенную банку двумя пальцами.
      — Вы сжульничали, — сказал я, — употребив обе руки.
      Он оскалился от напряжения, стараясь вникнуть в смысл моих слов.
      Однако я обращал основное внимание на бармена, а не на Малыша. Джо в свою очередь смотрел не на меня, а на Фу, который был справа, вне моего поля зрения. Как только веки Джо неожиданно дрогнули, я оттолкнулся ладонями от стойки и отклонился назад, а когда мои ноги коснулись пола, быстро нагнулся, схватив табурет у нижней перекладины. Кулак Фу просвистел в пустоте, там, где только что находилась моя голова.
      Огромный кулачище казался еще больше из-за двухфунтового металлического кастета, надетого на пальцы. Если бы он попал в меня, то, наверное, раскроил бы череп, но он промазал, и я успел подняться и занести табурет для удара.
      Фу вытянулся вперед, потеряв равновесие после промаха, весь его вес был вложен в правую руку, он полулежал на стойке. Но окончательно Фу улегся после моего удара. Металлическая окантовка сиденья отскочила от его лысого черепа с радующим сердце звуком. Теперь он лежал на стойке, широко раскинув руки. Малыш хрюкнул, и я повернулся к нему лицом.
      Кулак врезался в грудь, отбросив меня назад, однако я сумел удержаться на ногах. Малыш наступал. Табурет все еще был в моих руках на уровне головы, ножки смотрели направо, я развернулся, и одна из ножек вошла в соприкосновение со скулой Малыша. Хотя на металлической ножке был резиновый наконечник, удар был достаточно силен, чтобы остановить моего противника. За моей спиной у стола послышался звук падающего стула, но времени оглядываться не было. Малыш тряс головой, и я не имел никакого права дать ему прийти в себя. Табурет описал в моих руках дугу и опустился на его череп. Малыш рухнул, словно бык под ударом молота.
      Теперь он долго не придет в себя. Я продолжал размахивать табуретом, однако на сей раз безрезультатно. Сзади на мою шею обрушился удар кулака и навалилось тяжелое тело. Я споткнулся обо что-то и упал, нападавший оказался сверху. Его пальцы вцепились в мое горло, я откатился от стойки по полу, но он висел на мне. Я поджал колени, свел обе руки вместе и с силой направил вверх между сжавшими мою шею кистями. Его ладони разлетелись в стороны, и я попытался ударить противника в солнечное сплетение, но промахнулся и ушиб пальцы о грудную кость. Этот удар не нокаутировал моего врага, он лишь заставил его отклониться назад. Сзади меня раздался топот, и чья-то нога ударила меня под ребра. Бок прорезала острая боль.
      Я успел вскочить, обернуться и увидеть, как Страйк поднял для удара обшитый кожей короткий металлический прут. Его рот ощерился в оскале.
      Я дал ему возможность кончить замах и нырнул в сторону. Дубинка задела лишь мои волосы. Двумя руками я захватил его руку, вывернул, повернулся, рванул на себя и бросил Страйка через бедро.
      Я швырнул его удачно, вложив в бросок всю свою боль и гнев. Подонок пролетел в воздухе футов шесть и с силой ударился в стеклянную стену. Послышался звон разлетевшегося стекла. Тип на полу стал приподниматься, и я ударил его ногой в челюсть, поймав на встречном движении. Момент удара был выбран точно, носок ботинка вошел в центр щеки, и его челюсть выскочила из сустава и сдвинулась в сторону, словно часть каучуковой маски. Слегка вздохнув, парень потерял сознание. Челюсть его на место не вернулась, что придавало лицу странное выражение.
      Я огляделся. Никто не нападал. Нападать было некому. Из всей их компании в целости осталась лишь Бэби.
      Некоторое время я не мог сообразить, что означает резкий, пронзительный гвалт, заполнивший зал. Потом понял — это птички. Они невротически кудахтали, вылетая сквозь разбитое стекло. Крылья хлопали по всему помещению. Несколько перьев, кружась, медленно опускалось на пол, придавая картине странный сюрреалистический вид.