Я едва успел в бар «У Мегеры».
      Достать фотокамеру из моего «кадиллака» оказалось проще, чем я предполагал: я небрежно подошел к нему, отпер багажник, все взял, закрыл его и быстренько смылся. Совершенно очевидно, что копы еще не обнаружили мою машину — иначе мне было бы не добраться до «Мегеры».
      Шел уже третий час ночи. Так оно оказалось даже лучше: бар опустел, если не считать старину Пити и одну молодую парочку, которая вскоре ушла. Но не Пити. Он вроде и не собирался уходить.
      Стоя на тротуаре, я видел через зеркальное окно, как упрямый старина Пити с грустью оглядывает окружающую его пустоту.
      Наконец Пити решительно поднялся и направился к двери. Когда он вышел, я окликнул его:
      — Пити! Эй, Пити!
      Он резко обернулся:
      — Какого черта ты тут делаешь?
      — Я попросил Кучи позвонить тебе. Мне необходимо с тобой потолковать.
      — А где она?
      — Она не придет, Пити. Извини, старина. Я хотел встретиться с тобой, но не мог позвонить тебе сам и даже боялся называть свое имя. У меня земля горит под ногами в этом городе.
      С полминуты он просто таращился на меня, потом обронил:
      — Ну и сукин же ты сын!
      Пару минут он клял всех моих предков, пока мне не удалось успокоить его и довести до него свою задумку и он не пришел наконец в норму и не спросил:
      — Так что за дельце? — Он прищурился. — Что, черт возьми, ты сделал со своей отвратительной физиономией? И почему ты так вырядился?
      Я выпалил без задержки:
      — Мне пришлось замаскироваться.
      — Ага, конечно. — Он развел руками и громко захохотал.
      — Вот, в чем штука, Пити, старина. Не знаю, согласишься ты или нет? Всей наличности у меня четыре сотни и двадцатка. Четыре сотни твои за вскрытие «консервной банки». Вся наличность, которая окажется в ней, тоже твоя.
      — Четыре сотни, а? Негусто. Думаешь, в «консервной банке» будут баксы?
      — Без понятия.
      Он нахмурился:
      — Где это? Ты все разнюхал?
      — Нет. Не знаю даже, что там за ящик. Только где он находится, и все.
      Выражение его лица красноречиво говорило, что так дела не делаются. Однако через пару минут он бросил:
      — Ладно, рискнем. Если бы я не был на мели, не стал бы даже слушать тебя.
      — Скажи мне одну вещь: ты заодно с Норрисом?
      — Ни на кого я не пашу. Я тебе уже говорил, что прохлаждаюсь в отпуске. Я и близко не подойду к Норрису, если...
      — Да нет. Сейф в адвокатском офисе. И тебе следует знать, к нему проявляет интерес еще кое-кто. Если нас прихватят, то утром нас соберут с асфальта. Буду с тобой откровенен, Пити. Если в ящике баксов не окажется, я подкину тебе еще пару сотен. Если, конечно, мы его вскроем.
      Он чуть поразмышлял и проронил:
      — О'кей. Гони четыре сотни. Но я ничего не гарантирую.
      Я отдал ему деньги, и он спросил:
      — Где коробка?
      — В четырех-пяти кварталах отсюда.
      — Встретимся здесь через полчаса. Схожу за инструментом. — И он ушел.
      Через полчаса Пити подъехал на новом «форде». Я сел, он доехал до улицы Платанов и припарковался прямо перед Брэден-Билдинг, объяснив, что не желает жизнерадостно тащить по улице тонну оборудования. Ему потребовалось ровно пятнадцать секунд, чтобы открыть входную дверь, и я помог ему поднять часть его инструмента на четвертый этаж и донести до комнаты 420 — офиса адвоката Ферриса Гордона. Пити практически одним дуновением отпер дверь, и мы вошли внутрь. В едином лице он действовал за целую шайку.
      Старина Пити начал обход помещения, а я воспользовался своим карманным фонариком, чтобы осмотреться. Слева стояло несколько стульев, посередине — письменный стол со вращающимся креслом за ним. В левом углу стоял большой зеленый сейф, в паре футов у левой стены было два окна, выходящих в переулок, соединенный с Главной улицей. Большие окна были прикрыты спущенными жалюзи. Я подошел к окну, выглянул наружу. В нескольких футах слева от меня вверх и вниз по стене лепилась пожарная лестница, ее площадка была расположена прямо напротив двери в конце коридора, проходившего за стеной офиса адвоката. Я опустил жалюзи и подошел к старине Пити.
      Он закончил осмотр сейфа с помощью своего фонаря и заключил:
      — Черт, просто конфетка. Зубами можно прогрызть. Мы его вспорем.
      — У него есть какая-нибудь сигнальная система?
      — Ага, игрушечная. Я уже сунул «жучок». — И Пити взялся за дрель.
      Она почти не производила шума, и через несколько минут он попросил:
      — Дай-ка мне «консервный нож». — Я поднес ему секцию тяжелой изогнутой ваги с заостренным концом, и он заверил меня: — Все равно что открыть банку с бобами.
      Я развесил уши и понадеялся, что минут через десять мы уберемся оттуда, однако на работу ушло больше часа. Присоединив кусок трубы к «консервному ножу», он отодрал стальной лист, потом забарабанил большим молотком по зубилу, отбивая куски огнеупорного кирпича и глины и производя при этом, как мне казалось, адский шум. В конце концов он встал, смахнул пот со лба и возвестил:
      — Готово.
      Настала моя очередь. Встав на колени перед развороченным сейфом, я посветил фонариком внутрь. В сейфе оказалась масса юридических документов, которые я переворошил, не находя ничего интересного для себя. Потом, уже во вскрытом стариной Пити металлическом ящике, я обнаружил завещание Эмметта Дэйна. Во всяком случае, завещание с подписью: «Эмметт Дэйн».
      Четыре плотных хрустких листа с текстом, отпечатанным на машинке через два интервала. На последнем листе, подписанном «Эмметт Дэйн», стояли также подписи двух свидетелей, удостоверивших завещание. Ни одна из фамилий не была мне знакома. Сзади к завещанию скрепкой было прикреплено что-то еще. Я снял скрепку и посмотрел на то, что оказалось в моих руках. Полдюжины других юридических на вид бумаг, очевидно, принадлежавших Дэйну, с его подписью. Но было кое-что еще: пять глянцевых фотографий четыре на пять дюймов. Пять фотографий Дэйна с... Дороти Крэйг.
      На каждой из них Эм и Дороти сидели вдвоем на трех — за столиком и на двух — в отгороженных нишах ресторана. На трех перед ними стояли бокалы с напитками, на двух виднелись остатки обеда. На снимках с бокалами Дороти была в черном платье с глубоким вырезом, на остальных — в штапельном с прямоугольным воротничком. И на каждой фотографии Дороти исхитрилась принять позу, свидетельствующую об их интимной близости: склонившись к Дэйну на одной, улыбаясь ему в лицо на другой, положив свою руку на его плечо на третьей...
      В целом впечатление создавалось такое, что пожилой мужчина наслаждался редкими минутами общения с молодой и желанной женщиной. Вероятно, именно такого эффекта и добивались Барон и Дороти, когда делались снимки. Разумеется, на них Эмметт Дэйн просто обсуждал творящийся в Сиклиффе бардак с Лилит Мэннинг, как он думал. Любой же посторонний посчитал бы, что Дэйн обедал и выпивал со своей «невестой» Дороти Крэйг, которой он завещал позднее целое состояние.
      Постепенно до меня дошло, что они спланировали все задолго до того, как Дороти голой резвилась ради меня в бассейне; заранее задумали убийство Дэйна, готовя всю эту бутафорию. По крайней мере, решил я, не мой приезд в Сиклифф привел к его смерти. Разве что Барон несколько ускорил из-за меня осуществление их планов, однако Дэйна они убили бы в любом случае. Людей убивают и за полтинник, и даже меньше, тут же речь шла о миллионе или более того.
      До сих пор в офисе адвоката почти не было света, а сейчас мне пришлось пользоваться лампой-вспышкой. Мне это совсем не нравилось, но ничего не поделаешь. Пока я переснимал листы завещания Дэйна и полдюжины других документов, старина Пити рылся в сейфе. Слышалось его бормотанье:
      — Похоже, ты будешь мне должен пару сотен, Шелл.
      Я продолжал заниматься своим делом. Помимо четырех листов завещания был еще один лист — приписка к завещанию, в соответствии с которой определенная недвижимость переходила к Шелдону Скотту. Она явно была сфабрикована в спешке — после того как Барон решил окончательно убрать меня. Так и появился мой дополнительный мотив для убийства Дэйна.
      — Эй! У меня странное ощущение, — напомнил о себе Пити.
      Я бросил взгляд на него:
      — В чем дело?
      Он быстро провел лучом фонарика по жалюзи:
      — Эти штуковины закрыты. Но наверху есть щели. И твои чертовы вспышки, должно быть, заметны снаружи.
      Я выматерился. Мы таки не обнаружили щели при осмотре офиса. Я успокоил его, заверив:
      — Я почти закончил.
      — Поспеши-ка. Мне это совсем не нравится.
      — Ты можешь сваливать. Нашел что-нибудь?
      — Паршивые бумажки. Около сотни баксов. Я делаю ноги.
      Он вышел из офиса и затворил за собой дверь. Сделав последний снимок, я собрал все бумаги и засунул обратно в сейф. Только я подобрал использованные лампочки для вспышки, уложил их вместе с фотокамерой в сумочку и повесил ее себе на шею, как в коридоре послышалось торопливое шлепанье ног.
      Пока я засовывал вспышку в карман, бегущий проскочил мимо двери. Потом в коридоре раздались еще шаги и громкий вскрик. Сразу же за ним последовал взрывной треск нескольких выстрелов, не меньше дюжины. Я прыгнул к окну и откинул жалюзи. До меня донесся пронзительный вопль агонии, несколько выстрелов, потом все стихло.
      Снова зашлепали ноги, прозвучали крики мужчин. Повозившись со шпингалетами окна, я поднял раму, наклонился и протянул левую руку, пытаясь достать поручень пожарной лестницы. Но до него оставалось еще около ярда, и я вспотел от натуги, прислушиваясь к шуму за дверью офиса. Я бросил взгляд на улицу и ощутил пустоту, отделяющую меня от асфальта, затем поставил правую ступню на подоконник и оперся обеими ногами, ухватившись для равновесия правой рукой за раму.
      Я прыгнул влево, вытянув перед собой руки и вытаращив глаза на стремительно приближающиеся перила площадки пожарной лестницы. Разделявшие нас три фута показались мне целой милей. Заставляя себя забыть об окружающей меня пустоте, я летел, протянув вперед руки со скрюченными пальцами, которые в следующее мгновение вцепились в холодный металл. Ухватившись за перила, я подтянулся и приземлился на площадку.
      Четырьмя этажами ниже луч фонарика пробежал по тротуару и нацелился вверх, в мою сторону. Я разглядел фигуры мужчин на тротуаре, когда луч фонарика вернулся вниз. Сзади себя я услышал, как распахнулась дверь офиса и туда ввалились несколько человек, и поспешно полез по пожарной лестнице вверх, к крыше. Поднявшись на один пролет, я бросил взгляд вниз и увидел свет, проникающий сквозь жалюзи на окнах офиса Гордона.
      Я карабкался вверх по металлическим ступенькам с максимальной скоростью, на которую был только способен, сердце бешено колотилось, ладони взмокли от пота. Несомненно, копы! Выстрелы явно произведены из полицейских револьверов, а тот пронзительный, предсмертный вопль издал конечно же старина Пити. И я знал, что он уже мертв. Кто-то, видимо, заметил яркое сверкание моей вспышки и позвонил в полицию. Карвер наверняка проявляет особый интерес к офису Гордона и без сомнения явится сюда.
      Шестой пролет, седьмой. Осталось лишь несколько футов до крыши. И тут меня накрыл луч света, выхвативший мою фигуру из темноты так внезапно, что я даже пошатнулся. Треснул выстрел, пуля с визгом срикошетила о металл рядом со мной и злобно пропела в воздухе. Я стремительно проскочил последние ступеньки и достиг верха, когда прозвучало еще несколько выстрелов и пули прозвенели, попав в пожарную лестницу. Что-то дернуло меня за куртку, когда я уже перекатывался через бетонную стенку, ограничивающую крышу. Железные ступеньки пожарной лестницы загудели под тяжелыми шагами.
      Я выхватил из кармана маленький фонарик, включил его и, пользуясь его светом, побежал через крышу к выходящей в переулок тыльной стене здания. Там должна быть пожарная лестница, просто должнабыть! Я достиг края — эта сторона дома была пуста!
      За узким проулком находилось другое здание, которое было на несколько футов ниже того, на крыше которого я оказался и стену которого прочерчивала металлическая паутина пожарной лестницы. Ее верхняя площадка находилась в десяти футах ниже, но слишком далеко — мне было не допрыгнуть до нее через проулок.
      Сзади меня, с другой стороны крыши, на пожарной лестнице уже звенели верхние ступеньки. Я выхватил кольт, повернулся и выстрелил в бетонную стену. Пуля громко шмякнулась в бетон, и звон на лестнице стих. После моего выстрела на некоторое время установилась полная тишина.
      Я не двигался. В горле у меня пересохло, кровь отчаянно стучала в висках. Я аккуратно положил включенный фонарик на бетонную стену напротив огражденной площадки пожарной лестницы на противоположной стороне проулка, направив его луч туда, где должны были вынырнуть копы. Я побежал по крыше в том направлении, где они прятались за стеной. На бегу я еще раз выстрелил в стену, чтобы не дать им высунуться из-за нее, и, остановившись, разрядил последний патрон из моего кольта. Повернулся и побежал обратно на свет своего фонарика, лежащего на бетонной площадке, разогнался изо всех сил, стараясь не думать ни о чем, и не спускал глаз со световой точки.
      Я должен был прыгнуть. Так, по крайней мере, я получал хоть какой-то шанс. Оставаясь же на крыше, я его терял. Я бежал прямо на свет фонарика, взвился по пожарной лестнице вверх над бетонной стенкой и вложил всю силу своего тела в толчок правой ногой в шести дюймах от фонарика, стараясь взлететь как можно выше над густой темнотой под собой, над твердым покрытием переулка семью этажами ниже.
      Глыба соседнего здания внезапно выросла прямо перед моими глазами, и, когда я начал падать вниз, здание скользнуло вверх и ближе ко мне каким-то жутким, ужасающе смазанным движением, словно бросилось мне навстречу и как бы взлетело надо мной. Мои руки были выставлены вперед, перекрыв мне почти все поле зрения, однако я увидел какое-то сумасшедшее завихрение. В следующее мгновение я врезался в стену здания.
      Удар сотряс все мое тело, кости мои затрещали, воздух с шумом вырвался из моих легких, и густая тьма стала обволакивать мой мозг. Однако сознания я не потерял и чувствовал, как боль разрывает мою плоть, как грубая кирпичная кладка обдирает мне кожу. Последовал еще один удар — моя голова стукнулась обо что-то твердое, и на сей раз все ощущения исчезли.
      Без сознания я пробыл, видимо, лишь несколько секунд, и, когда ощущение боли вернулось ко мне, я сообразил, что лежу на боку, на твердых металлических ребрах площадки пожарной лестницы. Мое лицо горело, и теплая кровь выступила в тех местах, где была содрана кожа. Мускулы левого плеча, казалось, были порваны, грудь разрывала боль, прожигая ребра. Но, по крайней мере, была боль, было ощущение боли.
      Подтянув под себя ноги, я встал и шагнул к двери передо мной. Она была заперта; верхняя половина была из матового стекла. Я снял куртку, обмотал ее вокруг кулака и разбил стекло, потом, кинув куртку на торчащие в раме осколки, нырнул внутрь. Полежав секунду, я поднялся и побежал.
      Мчался я как в тумане, без единой мысли в голове, и мне почудилось, что я бегу долгие мили коридоров, спускаясь по бесконечным лестницам. Я продирался сквозь кромешную тьму с пустыми руками. Прошли, казалось, часы, прежде чем я сообразил, что потерял револьвер и что на мне уже не было куртки. Фотокамера в чехле все еще болталась у меня на шее. Я чувствовал, как кровь сочится из моего лба и затекает в глаз, и смахивал ее на бегу. Где-то далеко слышался вой сирен.
      Достигнув первого этажа, я остановился, судорожно втягивая воздух в легкие. Сердце дико колотилось, голова кружилась. Я бесшумно прошел по коридору и остановился в нескольких футах от распахнутой двери, в которую просачивался свет с улицы, пытаясь сообразить, почему она не закрыта и не заперта. Где-то в глубине здания слышались какие-то движения и тихие голоса.
      Подойдя вплотную к двери, я прижался к притолоке и оглядел улицу. Несколько машин были припаркованы у тротуара, но я не увидел никого ни в них, ни рядом с ними. Поблизости не было ничего похожего на полицейскую машину. Я шагнул на тротуар, повернул налево и спокойно пошел вперед.
      Холодный воздух через несколько шагов настолько освежил меня, что я даже сообразил, где нахожусь — на улице Каштанов, и что я иду в сторону Главной улицы.