Она стремительно бежала, уклоняясь от плотоядных морских растений, перепрыгивая через скопления пожирающих людей моллюсков и огибая потоки кипящей лавы. На ней было надето что-то, цветом и прозрачностью напоминавшее легкий туман. На бегу легкая ткань облегала ее бедра и открывала белые ноги, мелькавшие в солнечном свете. Девушка бежала очень быстро, но гигантские устрицы уже настигали ее. Чудовищные устрицы надвигались, чавкая на ходу: клик-клак.
      Ее звали Шерри Дэйн. Это была очаровательная женщина, именно о таких грезят мужчины – миниатюрная, стройная, с пышным бюстом и невероятно красивыми ногами. На лице сияли небесно-голубые глаза и алели яркие губы, а над всем этим вздымалась копна светлых волос оттенка молодого меда... Да, похоже, что эти устрицы вот-вот настигнут ее. Девушка пробежала мимо языков лавы и остановилась на краю скалы. Внизу бушевало ужасное Озеро Огня. Она оказалась в западне.
      Шерри не без изящества пронзительно завизжала.
      У нее за спиной появились плотоядно чавкающие устрицы.
      Шерри закричала снова, на пол-октавы выше.
      – Клак-клак. Е-е-е-е-е.
      – КЛАК-КЛАК-КЛАК! Е-Е-Е-А-А-А-А!
      – Стоп!
      Команду "Стоп!" подал продюсер Уолтер Фрэй, и как раз вовремя. Еще секунда, и несравненная Шерри Дэйн была бы сожрана и переварена.
      Фрэй, для тех, кто не знает или не выписывает журнал "Инсайд", и есть тот самый гений, который поставил "День, когда Земля лопнула", не говоря уже, о "Космической нечисти". Идея этих фильмов частично была почерпнута из старых комиксов. И все это происходило, как вы уже, наверное, догадались, в том самом месте, где Джереми Слэйд снимал свои последние фильмы ужасов.
      Вы знаете эти фильмы – "День, когда вернулись черви", "Кровожадная живая дрянь" и так далее. Да, вот еще последний, самый великий и глупейший фильм Слэйда – "Возвращение призрака липкой Мрази".
      Вы только вдумайтесь в название. Если разобраться в нем до конца, оно скажет вам очень много. Даже слишком много. Да, этот третий фильм серии, может быть, подводит итог двадцатому веку. Будущие историки, роясь в развалинах древнего Голливуда в надежде отыскать запечатленные на каменных досках свидетельства о нашем веке и о нашей провоцирующей несварение желудка культуре, вполне могут наткнуться на "Возвращение призрака липкой Мрази" и сказать: "Редкая дрянь!"
      У Джереми Слэйда, как у Кинг-Конга, который грезил о королеве Конг, тоже была мечта. Он хотел сколотить миллиард долларов. И уж конечно, ему было наплевать, каким образом он это сделает. А в тот момент ему не хватало до желанной цели чуть меньше миллиарда долларов.
      И вот что произошло. Слэйд написал свою "Липкую Мразь", где эта самая Мразь умирает. В театральных вариантах этот сюжет повторялся с регулярностью расстройства желудка, и Мразь там тоже погибала. Ни в чем не сомневаясь, а скорее даже ни о чем не думая, Слэйд снял "Призрак липкой Мрази", несмотря на дорогостоящие задержки во время работы. После окончания съемок этот фильм две недели пролежал без движения, а потом что-то произошло, картина ожила и получила шумный успех.
      Люди стали платить деньги, чтобы посмотреть ее. Множество людей. Потекли большие деньги. И в ответ на этот массовый психоз, в порыве жадности, Слэйд бросился продолжать эту безумную серию. И вот теперь, во вторник, 23 апреля, в чудесное солнечное утро, в Южной Калифорнии шел семнадцатый день из двадцати одного, запланированного на съемки, и деньги были на исходе.
      Я слышал, как Фрэй сказал:
      – Ну, получилось неплохо, мы примем это. Теперь надо только подумать, как будем спасать картину.
      Стоявший рядом со мной Эд Хауэлл, высокий красавец с роскошной мускулатурой, звезда этого фильма, казавшегося мне преступлением против гуманности, заметил:
      – А что, в самом деле неплохо, верно, Шелл?
      Я повернулся и улыбнулся ему:
      – Верно, если вы имеете в виду бегущую красотку. Но если говорите об этих гигантских устрицах и чудовищных жуках...
      – Кто это там сказал что-то о жуках? – На темном лице Эда промелькнула улыбка.
      Эд считался одним из лучших актеров в Голливуде. Но это была его первая ведущая роль в кино, и он подходил для нее больше, чем кто-либо другой. На этом молодом красавце была только белая набедренная повязка с золотыми блестками, и он выглядел как греческий бог, вырезанный из настоящего черного дерева. Парень сам по себе был весьма смуглым, но в гримерном цехе решили вымазать его еще чем-то черным, чтобы он блестел на солнце, потому что местом действия все трех фильмов с участием вышеозначенной Мрази была Венера. И, как теперь почти всем известно, из пяти венерианских рас правящая была по-настоящему черной.
      Пока мы стояли на съемочной площадке, все взоры были прикованы к нашей группе. И это совсем не удивило меня. И не только потому, что я был впервые на месте съемок фильма. Я не был актером, хотя часто думал, что сыграть какую-то роль было бы очень забавно. Всеобщее внимание в павильоне меня не удивило потому, что так часто случалось, даже когда я был совершенно один.
      Прежде всего, я был высокий и довольно представительный мужчина. Правда, Эд чуть превосходил меня ростом. И хотя он был негром, его кожа не казалась так уж заметно темнее моей, потому что я много времени находился на солнце и загорел приблизительно до оттенка бледного негра племени ватузи. Но зато голову Эда венчала шапка густых черных кудрей, закрывавшая уши и затылок, а у меня волосы были светлые, будто обработанные новейшим осветлителем, и короткие. К тому же они, словно наэлектризованные, торчали во все стороны.
      Прибавьте к этому белесые брови над серыми глазами, приподнятые над переносицей и опускающиеся к внешним уголкам глаз, едва заметный след от пули под левым ухом и ясно различимый шрам над правым глазом, что, впрочем, вовсе не служило мне причиной для расстройства. Я сознавал, что смотреть в общем-то не на что. И все же я притягивал к себе взоры, будто был неотразимым красавцем.
      Однако я понимал, что немного проигрывал, стоя рядом с Эдом. Кроме всех других контрастов был еще и такой – в отличие от Эда на мне имелась одежда. Если Эда едва прикрывала белая набедренная повязка с золотой отделкой, то я щеголял в новом, отлично сшитом, как мне казалось, синем костюме, но с гаммой золотого, пурпурного и даже зеленоватого отлива. Дело в том, что ткань, из которой он был сшит, могла изменять цвет под солнечными лучами, как хамелеон. Правда, когда я последний раз надевал его, один тип из воровской шайки сказал, что я выгляжу в нем как мухомор. Но что этот воришка может понимать в настоящей одежде? Мне нравилось носить такой сверкающий костюм.
      Так вот, отливая на солнце всеми цветами радуги, я ответил Эду:
      – О'кей, если только не считать устриц и жуков, эту Мразь и актеров-мужчин, то все отлично. Но когда же вы кинетесь спасать Шерри, изрыгая огонь и играя мускулами?
      Эд Хауэлл и на самом деле поиграл мускулами:
      – Как только они все установят. Еще несколько минут.
      – Я так понимаю, – продолжил я беседу, – что девушка упадет туда, а вы прорветесь сквозь этих устриц и прыгнете в горящую жидкость. И натурально спасете ее.
      – Естественно. Я очень хорош в таких делах, – самодовольно заметил Эд. – Правда, мне не улыбается перспектива сгореть там заживо. Надеюсь, они снимут всю сцену в один дубль.
      – Они так и сделают, – уверенно произнес я.
      Актер ухмыльнулся, я ответил ему тем же. Мы оба знали, и я думаю, что об этом догадывался весь мир кино, – ни Слэйда, ни Фрэя нельзя отнести к людям, которые стремятся достичь совершенства. И они вовсе не были похожи на педантов. Если актер ошибался и, обращаясь к Лилиан Серулиен, называл ее Лулиан, они едва ли станут переснимать этот эпизод. Только потом заставят его сказать: "...я говорил с Лилиан, или, как ее иногда называют, Лулиан".
      И, несмотря на многочисленные огрехи, в фильмах Слэйда было что-то для каждого: красавицы для мужчин, статные Эд Хауэлл и Джон Брик для дам, захватывающие приключения для подростков и монстры для дурачков. И уж всегда там имелись стройные красавицы, которые бегали в ночных сорочках средь бела дня и падали в воду. Может, это и было моей единственной слабостью, но мне нравились подобные сцены в кино – когда тучи стройных красавиц бегают в ночных рубашках и падают в воду.
      – Ну, мне надо идти, Шелл, – сказал Эд.
      – Только не трусьте, – напутствовал я киногероя.
      – Вы что, смеетесь? – И он направился к камерам и прочему оборудованию, которое теперь устанавливали на самом краю скалы.
      Немного помедлив, я закурил сигарету и тоже направился туда. Мне захотелось поближе рассмотреть героев и, конечно, увидеть, как они будут падать в воду.
      Нужно сказать, что смотреть на съемки не было моим основным занятием. Моя профессия – владелец агентства "Шелдон Скотт. Расследования", которое размещалось между Третьей и Четвертой улицами в деловой части Лос-Анджелеса, в арендованном помещении в Гамильтон-Билдинг.
      На самом деле мне приходилось тяжело работать, чтобы добыть денег на аренду. И может быть, теперь вы поймете, почему мне понравилась эта работа. Когда я приступал к ней, то совсем не думал, что буду пялить глаза на монстров и напичканных витаминами красоток. Эта работа начиналась как обычное расследование. И вдруг – убитый мужчина с сочащейся из раны на голове кровью, насупленные лица вокруг и мой клиент, которого обвиняют в убийстве. Правда, некоторые подозрения поначалу возникли и у меня. Уж очень хороший шанс подвернулся моему клиенту – самая распространенная ошибка убийц. И если мои соображения подтвердятся, то он станет безголовым убийцей, потому что я наверняка сам снесу ему башку.
      А сюда, на площадку, где снимали очередную серию, я заявился, чтобы перекинуться несколькими словами с Наташей Антуанетт, с миниатюрной кинозвездой, что вовсе не значило, будто она коротышка. Правда, продюсер Слэйд запретил мне говорить с красавицей до того, как она закончит свой эпизод. Он опасался, что это может расстроить ее больше, чем она обычно бывает расстроена на съемочной площадке.
      Сейчас кинодива была очень взвинчена, и у нее для этого имелись причины. Негритянским актерам и актрисам часто поручают второстепенные роли в голливудских фильмах, но очень редко дают ведущие. По крайней мере, в "белых" картинах. Для Наташи, как и для Эда Хауэлла, это была первая главная роль, и они оба волновались, что легко можно было понять.
      Эпизод, который собирались снимать, назывался "танец смерти". В нем Наташа должна была извиваться перед волосатым Джоном Бриком, который играл роль Груззака – что-то вроде современного венерианского Чингисхана. Он являлся главарем шайки белых бандитов, которые захватили черную Королеву Венеры, Наташу, и собрались выместить на ней всю свою злобу. Если танец Наташи наскучит Груззаку, то она лишится головы, а если понравится – будет изнасилована. Поэтому дело хотя и могло обернуться по-разному, но одинаково плохо для нее. Однако, наверное, было бы интересно посмотреть любой вариант. Особенно если она понравится Груззаку.
      Площадка, выбранная Слэйдом для съемки "венерианского" пейзажа, располагалась на землях одной фермы к северу от Голливуда. Она принадлежала бывшей киноактрисе по имени Мадлен Уиллоу и, наверное, была очень похожа на Венеру, потому что никто – во всяком случае, никто из моих знакомых – и близко не видел эту планету. По крайней мере, на этом участке торчала подходящая скала, возле которой сделали искусственное озеро. В него поверх воды можно было налить нефть и поджечь, чтобы создать море огня и получить клубы черного дыма, вздымающиеся с водной глади. Вокруг высились холмы или, скорее, холмики, по склонам которых будут сновать вверх и вниз – в черном, белом, коричневом, желтом и зеленом – венерианские женщины. При этом разноцветье плюс огонь, дым и чудовища – все будет выглядеть вполне натурально. Фильм снимали на цветной пленке "Ливидколор".
      И если Слэйд отснимет все в том порядке, как задумал, то я смогу поговорить с Наташей не ранее чем завтра. Если вообще смогу. Сначала они прокрутят сцену спасения Шерри и сделают не менее полудюжины дублей, прежде чем перейдут к "танцу смерти" Наташи. Но это уже не зависит ни от Фрэя, ни от Слэйда.
      И вот две кинокамеры расположились у края скалы, а одна – внизу, у озера. Операторы в последний раз проверили показания экспонометров, гримеры и костюмеры сделали заключительные штрихи и приготовления, микрофон на стреле помещен так, чтобы схватить последний крик Шерри, и ассистент режиссера заорал:
      – Тихо!
      – Отлично, будем снимать... Мотор! – скомандовал Фрэй.
      Шерри выбежала и прыгнула со скалы, предпочитая сгореть, чем быть сваренной заживо, и забарахталась в воде. Вроде бы ниоткуда появился громадный Эд Хауэлл с внушительных размеров алюминиевым мечом в руке. Хрясь, хрясь, хрясь – и вот уже три громадные устрицы упали на землю, клацая створками в агонии. Эд нырнул со скалы и поплыл к Шерри стилем брасс, отгоняя от себя языки пламени. Это было не так уж опасно – плыть в воде, покрытой горящей нефтью, но все же это развлечение не для слабонервных. Но все обошлось. Через минуту Эд извлек из воды обмякшую Шерри и понес ее к зеленой лужайке под развесистым деревом, листья которого напоминали раскрытые зонтики. Когда Эд положил Шерри на траву, Фрэй удовлетворенно кивнул. Одна сцена была снята. Теперь танец Наташи.
      Я нашел обломок скалы и уселся на него. Через несколько минут снизу, от озера, поднялись Эд и Шерри, мокрые, перепачканные, но без волдырей. Красавец актер махнул рукой и направился к Фрэю, а Шерри подошла и остановилась передо мной.
      Я поднялся. Мне удалось поговорить с Шерри несколько минут немного раньше этим утром, и теперь она спросила:
      – Ах, вы еще здесь, Шелл.
      – Я же сказал, что не смогу пропустить вашу коронную сцену, – улыбнулся я.
      – Ну и как я выглядела?
      – Изумительно, как всегда, – успокоил я девушку.
      И это было на самом деле так, без всякого преувеличения. Может быть, она не заслуживала академической награды, но поощрения от Шелла Скотта – наверняка. Ее светлые волосы теперь стали темными и тяжелыми от воды. Но никакая вода не могла пригасить сияния этих голубых глаз и уменьшить впечатления от ее прелестей.
      Они тут, на Венере, не носили белья. Да и верхней одежды тоже. Мокрая ткань плотно облепила твердое молодое тело Шерри, а она, похоже, знала, что это прозрачное одеяние действует более возбуждающе, чем просто нагота. Я перевел глаза снова на ее лицо, но это мало мне помогло. Улыбающиеся алые губы девушки выглядели так, будто ее исключили из школы, где учат целоваться. Но не для того, чтобы они оставались без дела.
      – О чем это вы думаете? – спросила меня Шерри.
      Она все еще улыбалась, будто не зная, в чем дело. А я не спешил объяснить ей. Вместо этого я пробормотал с наигранной глуповатостью:
      – Да так... всякие мысли. Они приходят ко мне, когда я думаю.
      – Как умно! – фыркнула девушка.
      – Вы очень добры. И проницательны. И великолепны...
      Шерри зарделась то ли от моего комплимента, то ли оттого, что заметила, как мои глаза обшаривали ее тело. Она попыталась прикрыться руками, но у нее просто не хватало рук.
      – Ну ладно, – сказала она. – Мне надо переодеться.
      – Переодеться? – ухмыльнулся я.
      – Сменить эту мокрую ткань, – пояснила Шерри. – Надеть что-нибудь сухое.
      – Ну конечно. Вы ведь не собираетесь снова надеть что-то мокрое? А у вас найдется что-нибудь такое, чтобы я мог...
      – Снова пялить на меня глаза? Нет, не найдется, – отрезала девушка.
      – Ну, я все-таки попробую, – пообещал я. – А откуда вы знаете, что я глазел?
      – Потому что вы все время это делали. Ну, пока. Увидимся позже, Шелл.
      И она пошла по склонам холма к автостоянке. Да, именно к автостоянке. Там-то и было ее место для переодевания. Ее автомобиль как раз и служил для этой цели. Вы, конечно, слышали о кинопродюсерах, которые не жалеют денег для того, чтобы его люди чувствовали, что о них заботятся, и были довольны и счастливы. Джереми Слэйд был не таков.
      Хотя не стоило бы уж так обвинять Слэйда. Он работал при очень напряженном и совсем не блестящем бюджете. Больше того, у него были серьезные денежные затруднения. Дело в том, что на съемках "Призрака липкой Мрази" одна из его героинь не смогла целых две или три недели участвовать в работе группы, и он оказался на грани банкротства. Но все-таки Джереми Слэйду удалось где-то достать средства и продолжить работу. И теперь казалось, что он не только сумеет спасти этот фильм, но еще и заработает кучу денег.
      Автостоянка располагалась не очень далеко от места съемок последней сцены, и я, естественно, смотрел вслед удалявшейся Шерри. И тут услышал крики Фрэя.
      Там, на площадке, царила полная суматоха: сновали операторы, передвигались камеры, рефлекторы, электрические кабели, стрелы для микрофонов. Там устанавливали два мощных прожектора. И вдруг, как по мановению волшебной палочки, все успокоилось и замерло. Это была подготовительная работа, которая проводилась хорошо тренированным и опытным штатом.
      – Отлично, все замолчали! – кричал Фрей. – Тихо! Черт побери, мы же здесь снимаем кино! Молчать!
      Звезда, Наташа Антуанетт, стояла немного в сторонке и читала газету. Я продвинулся вперед и занял позицию в нескольких шагах за спиной продюсера. Слэйд стоял возле него, а Наташа была слева от меня. Я заметил, что она немного покачнулась, словно тонкое деревцо под порывом ветра.
      – По местам! – приказал Фрэй. – Начинаем. Наташа? Где Наташа, черт побери!
      Девушка читала что-то на первой полосе газеты, скорее всего колонку справа. Она не спеша послюнявила палец и собралась перевернуть страницу. Но не успела. Вместо этого она упала в обморок.
      Это я так подумал, что она потеряла сознание. По крайней мере, она рухнула словно подкошенная. Это было так близко от меня, что я слышал глухой стук, с которым ее голова ударилась о землю. Звук напоминал хлопок в ладоши. Девушка лежала неподвижно.
      Она-то лежала тихо, но вокруг нее вдруг образовалось всеобщее движение. Примерно с полдюжины мужчин одновременно бросились к ней. Джереми Слэйд первым подбежал к распростертой на земле Наташе. Потом, прямо за ним, подскочил Эд Хауэлл и, наконец, Уолтер Фрэй. А уж за ними и я. Потому что, может быть, все еще думал о Шерри. Если хотите знать правду, я должен был думать о Шерри. Так или иначе, но я не был так бдителен, как обычно. Когда я подбежал к Наташе, ее ресницы затрепетали и уголки рта чуть дернулись, будто девушка пыталась улыбнуться. Но я видел людей, которым стреляли в живот, и у них появлялась такая же гримаса, но это вовсе не было улыбкой. Да и, кроме того, Наташа все еще была без сознания и только начала возвращаться в наш мир.
      Прошло четыре или пять минут, прежде чем она окончательно пришла в себя.
      – Это ничего... – пролепетала она. – Правда. Просто я почувствовала внезапную слабость... и все... куда-то подевалось. – Она сделала маленькую паузу и продолжила: – Теперь я в полном порядке. Я не завтракала. Сижу на диете. Может быть, я просто голодна. Но я в порядке.
      Голос у Наташи всегда был тихим, а сейчас напоминал шуршание бархата. И она медленно улыбнулась той красивой, блистательной улыбкой, которая сделала ее знаменитой. Казалось, девушка совсем пришла в себя, но веки все еще немного трепетали.
      Слэйд выглядел совсем расстроенным. Если его звезда сейчас выйдет из строя, то он попал в беду. Режиссер облизал губы и погладил Наташу по темной руке.
      – Вы в порядке, беби? Вы уверены, что вы в порядке? – спрашивал он ее высоким, тонким голосом.
      Впрочем, у Слэйда всегда был такой голос.
      Наташа как-то съежилась и отняла у него руку.
      – Я в порядке, Джерри. Дайте мне только минутку, ладно? – пробормотала она.
      Газета, которую она читала, валялась у нее под ногами. Это была утренняя лос-анджелесская "Геральд стандарт", и это все, что я успел заметить, прежде чем кто-то скомкал и отбросил ее в сторону. Толпа, собравшаяся вокруг нас, начала редеть и понемногу рассасываться. Операторы и техники вернулись на съемочную площадку. А еще через несколько минут все актеры и актрисы, включая Наташу, заняли свои места, и съемки вот-вот должны были начаться.
      Ожидая, пока включат камеры, я думал, помимо всего прочего, еще и о том, могла ли Наташа Антуанетт в это утро иметь хороший, сытный и питательный завтрак.
      Я знал Наташу, и она мне нравилась. Они с Эдом Хауэллом приходили ко мне и моей рыжеволосой ветреной подружке несколько недель назад в гости. В мою голливудскую квартиру на хайбол  и гамбургеры, и мы прекрасно провели время. Надо сказать, что Нат – очень эмоциональная молодая женщина, но какая-то недокормленная. В тот вечер, например, она съела целых три гамбургера. С луком.
      Кроме того, вчера вечером мне позвонили. Вот об этом звонке и о том, что за ним последовало, я и собирался ее расспросить. Какая-то женщина сказала мне по телефону, что она – Наташа Антуанетт. Но я не имел никаких доказательств, что это на самом деле была Нат.
      Больше того, Гордон Уэверли тоже сказал, что он никого не убивал, – и очень может быть, что он солгал. Если это так, то я могу оказаться в неприятном положении. Потому что Гордон Уэверли – мой клиент. А человек убит, в этом нет сомнения. Убит очень жестоко, но это непреложный факт.
      И вот когда Уолтер Фрэй закричал: "Хорошо, все готовы? Мотор!.." – я думал обо всем этом. О прошедшей ночи, о Наташе, о Гордоне Уэверли. И об убийце. И о безжалостных бандитах, мертвых и живых...

      Я все думал. Это был отличный вечер.
      Отличный вечер для хорошо смешанных коктейлей с мартини и бифштекса, поджаренного на углях, – это было бы превосходно, – и, может быть, немного вина под бифштекс, красного вина. И для алых, как вино, губ моей девчонки, которая сидела на шоколадно-коричневом диване, в моих апартаментах номер 212 в отеле "Спартан" Голливуда.
      Я провел весь день в моем офисе в деловой части Лос-Анджелеса, наблюдая за рыбками-гуппи в десятигаллоновом аквариуме, который стоял на книжном шкафу, читал Эмерсона и ждал, когда мне позвонит клиент, чего он так и не сделал. Я – человек действия, и когда сижу без дела, то мне нужен тироксин, или питуитрин, или еще что-то, чтобы взбодриться. Поэтому, раз телефон продолжал молчать, я сам им воспользовался и позвонил той самой девочке, которая сейчас сидела на моем шоколадно-коричневом диване.
      Компактная японская жаровня, до краев наполненная древесным углем, стояла посередине золотисто-желтого ковра. Я полил угли специальной жидкостью, чтобы их поджечь, но спичку к своей стряпне все не подносил. Окна гостиной были открыты – потому что это был мой первый опыт и во время приготовления этого блюда что-то могло пойти не так, в результате чего, например, сгорят мои апартаменты и остатки нашего квартала. Первый коктейль с мартини был приготовлен, девчонка улыбалась, и все было как надо.
      – Шелл, ты на самом деле думаешь, что у тебя что-то получится? – спросила она.
      – Кто знает? – откликнулся я. – Но здесь хорошая вентиляция. У нас есть древесный уголь. Есть жаровня, вино и бифштексы. И даже если все это пойдет в раковину, то остаемся мы двое – ты и я.
      – Но... не будет ли слишком дымно? – продолжала моя подружка.
      – Может быть, – таинственно ответил я. – А может, и нет.
      Я говорил так таинственно, потому что все это на самом деле было загадкой для меня. Я не имел ни малейшего представления о таких делах. До этого я никогда не пытался поджарить бифштекс на древесных углях у себя в гостиной, но место для пикника не так легко отыскать в самом сердце асфальтированного Голливуда. Прямо напротив отеля "Спартан", через Норт-Россмор, раскинулись зеленые газоны и дорожки парка "Уилшир-Кантри-клаба", но даже членам этого клуба запрещено разводить огонь на газонах и дорожках парка.
      – Единственный способ научиться чему-то, – изрек я, – это попробовать сделать это самостоятельно. Что, если бы братья Райт, сидя у своего самолета, спрашивали друг друга: "А что, братец, ты думаешь, эта штука полетит?" А что, если бы Папа Дион сказал бы: "Фу!" А что, если бы...
      – О, Шелл...
      – В практических опытах всегда присутствует риск, моя дорогая. Вот что делает жизнь такой волнующей. Разве не так?
      – Не очень. Мне хочется есть.
      Это немного ослабило мое рвение. Моя рыжеволосая подружка была настоящей моделью, это было наше первое свидание. Девушка была великолепна. На ней не было бюстгальтера, а только легкая блузка, но даже это пока на меня не действовало.
      Я ответил:
      – Ты не будешь такой голодной, когда мы все-таки поедим. Да и я тоже буду готов как раз для того самого дела. Это просто вопрос времени...
      – Так зажигай же, – нетерпеливо попросила она.
      Проклятая женщина лишила процесс приготовления пищи всей его привлекательности. А я не настолько любил готовить, чтобы тут же приняться за дело. Черт с ней и с ее соблазнительной блузкой.
      – О'кей, – угрюмо отозвался я. – Но предвкушение часто бывает куда приятнее, чем сам процесс, и мне кажется, что гораздо интереснее ожидать это кушанье, чем...
      – Так зажигай же! – продолжала настаивать она.
      Ну, время пришло. Я подсознательно чувствовал это и одновременно побаивался. Потом присел на корточки и зажег спичку. Настал момент некоторой неопределенности.
      И тут зазвонил телефон.
      – Эх, – с досадой поморщился я. – Не нравится мне это.
      – Ладно, не валяй дурака, ответь, – посоветовала подружка.
      – Я боюсь чего-то, – пробормотал я. – Может, кого-нибудь убили или еще что-то стряслось. И тогда мне придется прервать нашу чудную встречу.
      Телефон зазвонил снова.
      – Шелл, ответь. Я голодна.
      Я поднял трубку.
      Там послышались звуки, похожие на плеск воды, и на мой голос сначала никто не отозвался.
      – Хэлло, – повторил я.
      – Это мистер Скотт? – услышал я женский голос.
      – Да. Что там такое, кто звонит?
      – Шелл? Это вы?
      – Черт побери, конечно я. Кто же еще? Так в чем же дело? – не слишком любезно ответил я.
      – Отлично. Это Нат.
      – Кто? – не понял я сразу.
      – Наташа Антуанетт.
      – Ах да, – наконец уразумел я.
      Кинозвезда, сначала работавшая на вторых планах, а потом получившая ведущую женскую роль в фильме ужасов "Призрак липкой Мрази". Наташа – обаятельная женщина.
      – Хэлло, Нат, – ответил я как можно дружелюбнее. – Чем могу быть тебе полезным?
      – Не мне, Шелл. Я только хотела удостовериться, что это на самом деле ты. С тобой хочет поговорить мистер Уэверли.
      Она передала трубку, и теперь я слышал мужской голос:
      – Это Гордон Уэверли, мистер Скотт.
      Я был слегка раздосадован. Кажется, хорошенькая девчонка уплывала из моих рук этой ночью. Может быть, это одна из тех ночей, когда планеты располагаются неблагоприятно и посылают в вас отравленные стрелы.
      – Что там случилось с Наташей Антуанетт? – спросил я.
      – Вот она, рядом со мной, мистер Скотт. Я звоню вам по ее совету. Ах... – он заколебался, – я предпочел бы не обсуждать все по телефону. Можете приехать ко мне в офис сегодня вечером?
      Было девять часов. Самое время перекусить. И выпить коктейль с мартини. Вместе с моей девочкой, сидевшей сейчас на моем диване. И я спросил:
      – Прямо сейчас?
      – Если это вам удобно, сэр, – отозвался Гордон Уэверли. – Я хотел бы, чтобы вы провели одно расследование. Может, там ничего и нет... только мои подозрения. Но с другой стороны, если они подтвердятся, то это будет очень важное дело. – Он сделал маленькую паузу и сказал: – Может быть, мое имя вам ничего не говорит, мистер Скотт. Я – издатель журнала "Инсайд".
      Вот это звучит! "Инсайд" – это солидный еженедельник, посвященный индустрии кино и телевидения. Он выходит уже два года и теперь стал столь же авторитетен, как "Верайети" и "Голливуд репортер". Вы не можете быть в курсе голливудской жизни, если не читаете все новости, колкости и едкие замечания, которые публикуются в журнале "Инсайд". И Гордон Уэверли, как издатель этого журнала, считался одним из самых влиятельных лиц в этом городе показного блеска и мишуры. Он был в коротких отношениях со многими известными людьми в Голливуде и с теми, кто крутился возле них. Был вхож в дома продюсеров, звезд и дельцов разных уровней. И если у издателя возникла проблема, требующая вмешательства детектива, то это наверняка интересная проблема.
      Я спросил:
      – А вы можете хотя бы намекнуть мне, что это за проблема, мистер Уэверли?
      – Я предпочел бы рассказать вам об этом при личной встрече. Ну, если то, о чем только что рассказала мне мисс Антуанетт, правда, то мы находимся на грани величайшего скандала в Голливуде. Чудовищного скандала. Я просил бы вас встретиться со мной здесь, сэр, если это возможно. – Он немного помолчал, а потом добавил: – О, я охотно заплачу вам ваш обычный гонорар. А сейчас гарантирую вам оплату в одну тысячу долларов – только за то, что вы выслушаете мой рассказ и проведете предварительное расследование. При условии, что приедете ко мне в офис немедленно. Сможете, мистер Скотт?
      Я посмотрел на так и не зажженную жаровню. И на невыпитый коктейль с мартини. И на девочку на моем шоколадно-коричневом диване.
      Между тем моя рыжеволосая гостья повторила свою просьбу.
      – Поспеши. Я голодна, – сказала она.
      И это все решило.
      – Ты, – сурово заметил я, – скоро будешь еще более голодна.
      – Конечно, мистер Уэверли, – любезно сказал я в телефонную трубку. Мне тут надо позаботиться кое о чем. Но обещаю быть у вас в пределах получаса.
      – Меня это устраивает, сэр. Я подготовлю чек к моменту вашего появления, – с удовольствием откликнулся Уэверли.
      И мы повесили трубки.
      Девушка нахмурилась. Надула губки, скроила на лице недовольную гримаску.
      – Какого черта, – буркнул я, – ведь ты сама хотела, чтобы я взял трубку.

      Офис журнала "Инсайд" располагался на бульваре Голливуд, к востоку от Вайна, в квартале от большого здания театра "Парамаунт". Я отыскал место для парковки на противоположной стороне улицы, вылез из своего небесно-голубого "кадиллака" с откидывающимся верхом и стоял возле него, ожидая перерыва в движении.
      Готовясь перебежать улицу, я разглядывал розовый фасад здания "Инсайда". Оно выглядело так, будто покраснело от стыда. Я стоял и смотрел через шикарный бульвар Голливуд на этот красно-розовый фасад "Инсайда" и удивлялся. Как это со мной бывает, поражался тому, что происходит в Голливуде. И должен признаться, испытывал чувство какого-то смутного ожидания.
      Может, что-то случится, а может быть, и нет.
      Вообще, в Голливуде происходят странные вещи. Раздражения, постоянные стрессы переходят в сильные расстройства и, наконец, в манию. Мы, местные жители, пребываем в состоянии контролируемого помешательства, и только тонкая грань отделяет нас от полного безумия. И едва ли могло быть иначе. Люди, которые торгуют мечтами, сами не в силах избежать галлюцинаций.
      Больше того. Голливуд часто представляют как состояние рассудка, хотя с этим в стране не все согласны. Это мир грез с воображаемыми границами, фантастических идей, аура всех цветов радуги, невидимое облако мыслей – миллиарды старых и новых замыслов, так и роящихся вокруг этого города. Это город "обыкновенных людей" и в то же время центр притяжения для всевозможных проходимцев, которые стремились добиться успеха. Место, где можно, содрав косметику, увидеть настоящее лицо каждого, и в этом заключен истинный парадокс. Вот и сейчас, стоя на краю шикарного бульвара Голливуд, как раз напротив "Инсайда", я думал, что страна, где так любят говорить слово "всегда", ничем не отличается от страны, где чаще говорят "никогда".
      "Я буду любить тебя всегда..."
      "Ты всегда будешь желанной, моя куколка..."
      "Я всегда говорила, что ты более великий, чем сам Валентинов дорогой..."
      И все эти "всегда" означали только "по крайней мере до завтра, беби".
      Это была насквозь фальшивая страна, как снаружи, так и изнутри. Здесь вы можете постучать в дверь, открыть ее и увидеть, как премии "Оскар" делаются буквально из ничего. Страна великолепия, высоких талантов и достойных людей. И в то же время страна мошенников и жуликов, нытиков и подлиз. Это такая страна, где с ножа может капать мед и за сладкой улыбкой часто скрывается гильотина. Может быть, она ненамного отличалась от Чикаго, или от Нью-Йорка, или от Филадельфии. Но эти города прошли долгий-долгий путь, там тоже кусались. Но в Голливуде зубы куда острее.
      Однако самые острые зубы во всех Соединенных Штатах торчали из розовых десен "Инсайда".
      И не потому, что журналисты, которые поставляли свои новости и статьи в этот еженедельник, были так уж злобны и жестоки. Вовсе не поэтому. Все они – великолепные мастера своего дела, толковые и правдивые люди. Но правда сама по себе острее, чем ножи и иглы, она может ранить очень глубоко. Особенно тех, кто имел к этой правде хоть какое-то отношение.
      Нечего и говорить, что в эту категорию попадают многие обитатели Голливуда. А почему бы нет? Многие из тех, чья карьера состоит в том, чтобы выдавать себя за кого-то другого – на сцене, в кино, или на телевидении, – продолжают притворяться и в нерабочее время. Они могут быть Казановой или Марией-Антуанеттой на какой-то месяц, а потом на полгода – Распутиным или Дон Жуаном. Многие из них так и не знали, что за людей они представляют, а другим было вообще все равно. Некоторые из них так вживались в свои роли, что становились импотентами, если играли евнуха, или фригидными женщинами, если представляли монахинь. И наоборот, были одержимы необузданной страстью, если получали роли распутников или проституток. Причиной многих голливудских скандалов были не столько эти людские слабости, сколько слова, написанные профессиональным писакой и напечатанные на желтой бумаге журнала об этих профессиональных притворщиках.
      И нужно сказать, немало людей каждый понедельник буквально проглатывали "Инсайд", а иногда бывало, что и журнал проглатывал их.
      Поглощенный этими мыслями, я пересек бульвар Голливуд, и при этом мне не сломали шею. Мне иногда казалось, что кто-то оберегает меня. Может быть, моя добрая фея. Но как бы там ни было, я теперь стоял перед зданием, которое выглядело так, будто о нем заботилось много добрых фей. Это здание, Гаррисон-Билдинг, со стенами из розоватого стекла и отделкой из камня того же цвета, занимало добрую половину квартала. Изнутри стеклянные стены закрывали легкие драпри, достаточно плотные, однако, для того, чтобы любопытные не могли подсмотреть, как сотрудники "Инсайда" прилежно работают, словно кроты.
      Ваше воображение рисует благостную картину: что люди в этом доме, под вуалями, в беретах и широких юбках, танцуют вокруг разукрашенного цветами и сладостями праздничного шеста. Все выглядит так невинно. Это просто вынуждало меня представить миссис Диллинджер, которая говорит о своем сыне: "Джон  такое милое дитя". Или увидеть Джека-потрошителя в коротких, до колен, штанишках.
      Было уже девять тридцать пять вечера. Я успевал вовремя, даже с учетом тех десяти минут, которые потратил на то, чтобы объяснить своей подружке, что на первом месте должен стоять бизнес, а потом уже – удовольствия. Сначала дело, а потом уж легкомысленные развлечения, сначала добродетель, а уж потом порок. Мне нужно было втолковать ей, что род моих занятий заставляет меня откликаться на призыв людей, которые попали в беду, днем или ночью. Я ведь как добрый старый деревенский доктор. К тому же, черт побери, она сама попросила меня именно об этом.
      И все же, когда я уходил, на ее хорошеньком личике было такое выражение, будто то, что она раньше ела с удовольствием, теперь тяжелым комом лежало в ее прелестном животике и никак не хотело перевариваться. Но я понимал, что не мог поступить иначе, и, хотя чувствовал за собой некоторую вину, представляя, как она сидит там, строит недовольные гримасы и прислушивается к бурчанию у себя в животе, решительно оставил все это позади и ринулся вперед. В будущее. В "Инсайд".
      Там были автоматические двери. Не те, что закрываются со свистом сжатым воздухом, а другие, которые бесшумно затворились за мной, сопровождаемые только легким дуновением.
      Справа от меня за хрупким розовым столиком восседала красотка блондинка с грудью, которая достойно представляла это здание и все, что в нем могло бы произойти. Перед ней был пустой стол, а за ее спиной направо и налево шел коридор, в котором располагались невидимые мне офисы. Стены были отделаны чем-то блестящим, с неяркими изображениями резвящихся в необузданной радости газелей и единорогов. Скрытое освещение наполняло все кругом приятным сиянием. Вот если бы разжечь здесь огонь и повесить в углу большой медный гонг, это было бы самое подходящее место для оргий.
      Я мельком окинул все это взглядом и обратил все свое внимание на блондинку. Секретарши и дамы для приема гостей часто бывают очень эффектными или очень полезными, но редко совмещают оба эти качества. Я про себя старался угадать, к какому роду относится эта девушка, но она не дала мне времени подумать.
      – Хэлло-о, – проворковала она. – Вы – мистер Скотт?
      – Держу пари, что это я, – игриво ответил я.
      – Вот. – Она подала мне листок бумаги.
      Это был чек на тысячу долларов. Уэверли явно не шутил, когда говорил, что чек будет "ожидать меня". Я сунул его в карман с каким-то недобрым предчувствием. Мне не нравилось, когда мне заранее связывают руки договором, пока я не узнал, в чем состоит дело. И до этого я никогда не брал таких задатков. Но я надеялся, что скоро смогу все решить с самим Гордоном Уэверли.
      Блондинка сидела, не спуская с меня глаз, и поэтому я сказал ей:
      – У меня назначена встреча с мистером Уэверли.
      – Его здесь нет. Он... – она заколебалась, – он уехал. Неожиданно и очень спешно.
      – Но он просил, чтобы я его подождал? Или сказал еще что-нибудь? – недовольно спросил я.
      – Ничего не сказал. Сразу после девяти он позвонил сюда и сообщил, что в течение получаса приедет мистер Скотт. И чтобы этот чек был готов для вас. А потом через несколько минут хозяин вышел из офиса и пробежал мимо меня. Кричал, – добавила блондинка. – Очень быстро.
      – Кричал очень быстро? – не понял я.
      – Нет, – улыбнулась девушка. – Выбежал очень быстро.
      – Угу. Отлично. И что же он кричал?
      – "Финли Пайк! Я достану этого Финли Пайка!" Он просто перепугал меня, – пожаловалась секретарша.
      – Уверен, что так и было. А что это такое – финлипайк?
      – Мистер Пайк. Мистер Финли Пайк. Один из наших вице-президентов, – пояснила блондинка. – Работает в "Инсайде".
      – Ага. Так мистер Уэверли собирался добраться до него.
      – Кричал. Он прокричал это. И выскочил вон.
      Ну вот, кое-что прояснилось. Выходит, и здесь тоже беспорядок. Теперь я вроде понимаю, почему "Инсайд" не ежедневное издание.
      – А можете ли добавить что-нибудь полезное, мадам? Например, не кричал ли он что-нибудь еще? Был ли у него в руке обнаженный меч, гаечный ключ или еще что-нибудь? Сказал ли ваш шеф, где, как и почему собирается достать мистера Финли Пайка? Был ли он один или в толпе?
      – Было так, как я сказала, – отрезала секретарша. – И конечно, он был один.
      – А женщина тут была? Например, Наташа Антуанетт? – не унимался я.
      – Нет, он был один, – повторила блондинка. – По крайней мере, когда выбегал отсюда. А почему вы упомянули о Наташе Антуанетт?
      – Я думаю, что она была с мистером Уэверли, когда он звонил вам, – уверенно сказал я.
      – Об этом я ничего не знаю. Я только сидела здесь. Когда мистер Уэверли работает допоздна, он держит меня под рукой, на тот случай, если захочет... что-то продиктовать мне, или найти какие-то бумаги, или еще что-то. А если кто-то и мог быть с ним, то он вошел сюда не через главный вход.
      – Ну ладно, так как мистер Уэверли не оставил для меня инструкций, – вслух размышлял я, – то я предприму самостоятельные шаги. Например, постараюсь отыскать его. Не дадите ли мне адрес мистера Пайка?
      Девушка нажала кнопку на небольшом ящике, что-то щелкнуло, и она ответила:
      – Двадцать два-семнадцать, Тейбл-авеню. Это к северу от Голливуда, немного вверх по холмам.
      "А она к тому же еще и умеет работать", – подумал я.
      – Я найду, благодарю вас, мадам.
      – Мисс, а не мадам, – поправила блондинка. – Буду рада вас видеть.
      Я поблагодарил.
      Казалось, что мы сделали что-то не так, но в этой спешке все было возможно. Я вышел. И дверь тихо вздохнула за моей спиной.

      До места, где жил Финли Пайк, было отсюда не очень далеко. Вниз по бульвару Голливуд до Гейбл, а потом по трехполосной автодороге до квартала 22-100. Но задолго до того, как я подъехал к месту, я понял, что меня опередил не только Гордон Уэверли.
      У края тротуара стояла патрульная полицейская машина, красный сигнал пульсировал над ее ветровым стеклом. Другая полицейская машина с радиосвязью была припаркована на бетонной подъездной дороге, ведущей к коричневому каркасному дому. Я пока не мог разглядеть номера дома, но подозревал, что это и есть тот самый, номер 2217. И это не было беспочвенное подозрение. Во всех входных дверях соседних домов виднелся свет, и группы людей толпились на тротуарах.
      Мне это не нравилось. Люди редко собираются вместе, чтобы посмотреть на молодых любовников, или на радужные переливы крыльев бабочек, или как птички разбивают клювами маленькие белые яички, или на какие-нибудь столь же приятные вещи. Они собираются, чтобы поглазеть на пожар, катастрофу, с вожделением глядят на отвратительные сцены, и особенно на те, где наносятся увечья и умирают люди. Нет, мне совсем это не нравилось. Я просто нюхом почувствовал запах крови. А затылок у меня стал чуть похолоднее, на самую малость.
      Поскольку я был целиком поглощен этими невеселыми мыслями, в меня чуть не врезался другой автомобиль. Это был большой черный седан "империал", который на полной скорости летел на меня с левой стороны. Я как раз сворачивал в перекресток, когда лучи его фар ослепили меня.
      Интуитивно глянув налево, я вывернул руль и ударил по тормозам. Меня занесло, и заднее колесо чуть не налетело на ограждение тротуара. "Империал" проскочил на Гейбл-авеню, его тоже занесло, шины завизжали на асфальте, и он оказался рядом со мной. Я вцепился в руль и в то же время умудрился бросить быстрый взгляд в тот автомобиль. Хватило одного мгновения, чтобы я все-таки успел разглядеть там два лица.
      Оба лица были обращены ко мне, рты широко открыты, и глаза вытаращены, так же как, наверное, и мои. Лица людей были искажены этой внезапно возникшей опасностью, но я узнал их обоих. Там, на заднем сиденье "империала", были еще двое парней, но я узнал только тех, кто сидел спереди. Тот, что был ближе ко мне, бывший вор с ловкими пальцами, в отличие от большинства людей этой профессии, перешел от вытаскивания бумажников и кошельков к другому занятию – стал нажимать на спусковой крючок револьвера 45-го калибра. А другой, тот, что сидел за рулем, был абсолютно безмозглым типом, но отличным водителем. Несмотря на полное отсутствие всяких талантов, он мог водить машину хоть на автотреке в Индианаполисе, ездить в любых условиях и не поцарапать даже крыла автомобиля.
      Он не поцарапал и крыла моего "кадиллака", что само по себе было уже маленьким чудом. Обе машины были вынуждены остановиться. "Империал" посередине улицы, а мой "кадиллак" справа от него, почти прижатый к тротуару. Я тронул машину вперед. Просто так, не думая. По крайней мере, без всякой определенной мысли.
      Я понимал, что надвигается что-то неприятное, и знал, что эти две рожи принадлежат отъявленным негодяям, которые, в свою очередь, принадлежат крутому бандиту по имени Аль Джант. И еще я знал, что этот Аль Джант с огромным удовольствием при первой же возможности выпотрошил бы меня. Обмотал бы мои собственные, кишки вокруг моей же шеи и задушил бы ими.
      Но эта мысль только мелькнула у меня в голове, если вообще она появилась. Я просто переключил мотор "кадиллака" на низшую скорость, выехал вперед, поставил его перед их машиной и заблокировал ее. Потом вылез из машины, подошел к "империалу" и склонился к его открытому окну. Я разглядел покрытое оспинами лицо Д.Б. Кестера, бывшего вора-карманника, ставшего киллером, которого обычно называли Джи-Би.
      – Хэлло, Джи-Би, – непринужденно бросил я. – Тебя послал Аль?
      – Какой еще Аль? – не понял бандит.
      – Капоне , разумеется! Черт побери, – Аль Джант, – пояснил я.
      – У тебя в голове что, камни? – зло огрызнулся Джи-Би. – Мы просто катаемся вокруг, ищем девочек.
      Я рассмеялся:
      – Ну конечно. Я же вижу, вы пьете пиво и высматриваете юбку. А что это за шум здесь вокруг Пайка? Аль послал вас убить кого-то?
      Я чуть заглянул через плечо Джи-Би и увидел широкую, тяжелую, жирную рожу Лупоглазого Джоя Гареллы. Лучше всего типа с таким именем надо было бы называть Джой Горилла, но и кличка Лупоглазый тоже хорошо подходила для этого неповоротливого, похожего на слизняка человека. Его лицо было еще розовее, чем фасад "Инсайда". И если не считать маленького расплющенного носа, жирных красных губ и торчащих прядей рыжих волос, оно, казалось, состояло только из одних глаз. Два огромных, водянистых, пустых глаза цвета жидкого утреннего тумана с веками без ресниц доминировали на его лице, занимали всю его поверхность. Он напоминал человека, которого превратили в сову.
      – Привет, Лупоглазый, – поздоровался я. – А где же пожар? Кого вы собираетесь поджечь?
      – Скотт, будь ты проклят, – раздраженно сказал Джи-Би, – я же объяснил тебе, что мы...
      – Ищете девочек.
      Но он уже не слушал меня. Внимание всей банды, сидящей в машине, было приковано к тому, что происходило впереди нас.
      Кучки людей. Автомобили. Вспышки красных мигалок. И все это означало одно: там были копы!
      – Полиция! – завопил Джи-Би.
      Он ткнул большим пальцем Лупоглазого под ребра, и прежде, чем я смог помешать им, машина дала задний ход, развернулась и умчалась по той же дороге, по которой они приехали сюда.
      Приехали в спешке. Уехали в спешке. И все они – люди Аля Джанта. Мне было о чем подумать, но только не сейчас. Я запустил мотор "кадиллака", проехал вперед и остановился у кромки тротуара, как раз напротив места события. То есть дома под номером 2217.
      Когда я вышел из машины, мое внимание привлекло что-то белое, лежавшее на проезжей части перед правым передним крылом, недалеко от края тротуара. Все, что будет найдено на "месте преступления", может оказаться очень важным, а я уже наполовину не сомневался в том, что здесь произошло что-то гораздо более серьезное, чем штраф за плевок на тротуар. Поэтому я поднял это.
      Сначала я подумал, что это листок из письма. Однако, прочитав несколько строк, решил, что это, скорее всего, набросок статьи в журнал "Чистосердечное признание". Написанный идиотом. Чтобы это читали сумасшедшие люди, которые специально соберутся для этого.
      Но мельком я отметил нечто интересное. Это было в самом конце страницы:
      "...и я забеременела прямо тогда на его проклятой софе! Так что у меня будет ребенок, и он об этом еще не знает. Должна ли я сказать ему? Не могу отделаться от чувства беспокойства. Может быть, ему надо сказать. Но он не отнесется к этому так же серьезно, как я. Конечно, у меня есть деньги на аборт. Но у меня даже мысли не было никогда, что я обращусь за помощью – помощью! Ха-ха! – к доктору Уиллим..."
      На этом письмо обрывалось.
      Парни Аля Джанта. Вот оно что. Но прежде надо посмотреть, что происходит на противоположной стороне улицы.
      Вход в дом охранял широкоплечий сержант полиции по имени Кен Карвер, человек со стальными мускулами и громадными ручищами. Солидный, надежный, спокойный полисмен, хорошо знающий свое дело. В просторечии – "хороший коп", впрочем, как и большинство из них.
      Увидев меня, он приподнял густую бровь:
      – Ну и нюх у тебя, Скотт, – как у муравьеда! Как ты пронюхал про это дело?
      – Ничего я не пронюхал, Кен. Я... вроде как бы меня только что нанял мистер Гордон Уэверли...
      – Для чего? – поинтересовался сержант.
      Я покачал головой:
      – Пока я и сам не знаю. Знаю только, что должен был встретиться с ним в его офисе, догадался, что он отправился сюда, и приехал сам, чтобы найти его. Может, скажешь мне, где его найти.
      – Возможно, – кивнул Кен. – Гордон Уэверли, да? Ты считаешь, что он нанял тебя? И не знаешь зачем?
      – Точно, не знаю, – подтвердил я.
      – Лучше тебе хорошенько подумать. – Кен ткнул через плечо большим пальцем. – Он там, внутри. Похоже, это он убил парня по имени Финли Пайк.

      Это на самом деле выглядело именно так. Я хорошо знал Кена и был в долгих дружеских отношениях с лейтенантом Биллом Роулинсом, поэтому меня впустили в дом, чтобы я мог посмотреть.
      Одно было только совершенно ясно. Если человека, лежавшего на полу, звали Финли Пайк, то Финли Пайк был мертв.
      Этот маленький мужчина лежал на ковре лицом вниз. И если у него еще недавно, этим вечером, голова была покрыта волосами, то сейчас она представляла собой месиво из костей, крови и серо-розовой массы. В нескольких футах от него, в лужице чего-то липкого, валялась фигурка идола из мрамора или слоновой кости.
      Никто еще ничего не трогал, команда криминальной лаборатории только что приехала из департамента полиции. Техник посыпал порошком вещи, чтобы снять отпечатки пальцев, а лейтенант Роулинс стоял справа от меня и беседовал с человеком, сидевшим в мягком кресле красной кожи, – сухощавым загорелым мужчиной с худым, почти аскетическим лицом и седыми, зачесанными назад волосами.
      Мы никогда раньше не встречались, но почти все в Голливуде знали его в лицо – это был Гордон Уэверли. Мой клиент. Но клиент ли? Это оставалось пока неясным.
      В свете вспышки аппарата полицейского фотографа, который делал очередной снимок, я заметил на голове Уэверли красную полосу от удара, спускающуюся от седых волос к виску.
      Впустив меня в дом, сержант Кен вошел сам, чтобы переговорить с Роулинсом. Лейтенант еще раз оглядел все вокруг, коротко бросил что-то Уэверли и прошел через комнату ко мне.
      – Привет, Шелл. Что это мне Кен сказал насчет тебя и Уэверли? Работаешь ты на него или нет?
      Я ухмыльнулся:
      – Кен знает примерно столько же, сколько и я, Билл. – Я рассказал ему о телефонном разговоре с Уэверли и добавил: – Я был у него в офисе, и мне сказали, что он поехал сюда. Вот я и примчался. Вот и все.
      – Интересно, – протянул Роулинс. – Так ты не знаешь, что он от тебя хотел?
      – Ничего не знаю, – повторил я. – Уверяю, что может разразиться большой скандал, и все. Слишком секретно, чтобы объяснять по телефону, как я полагаю.
      – Да, дело идет именно к хорошенькому небольшому скандальчику. Что-то неясно, зачем он хотел привлечь тебя на свою сторону, а потом приехал сюда один и убил этого парня.
      – Неясно. А это он убил Пайка?
      – Почти никаких сомнений на этот счет, – уверенно сказал лейтенант. – Когда мы приехали сюда, то жертва, – он кивнул в сторону трупа, – лежала вот так же. Уэверли в полном сознании, на ногах, стоял и смотрел на него.
      – Только не говорите мне, что он сжимал в руках орудие убийства...
      Роулинс с улыбкой прервал меня:
      – Нет сомнений, что он проломил череп вот этим идолом. Он и сейчас лежит на том же месте, в нескольких футах от тела жертвы. Издатель утверждает, что его сбили с ног, и он упал туда, где лежит этот идол, рядом с ним. Едва смог подняться на ноги, когда мы вошли. Говорит, что его тоже ударили по голове этой же вещью.
      – А что еще он говорит? – поинтересовался я.
      – Да не много. Приехал, чтобы повидаться с Пайком, ему не ответили, дверь не была заперта, и он вошел. Увидел Пайка на полу, а рядом с ним – кожаный кейс. Атташе-кейс, похоже открытый. Набитый какими-то бумагами.
      – Какими-то бумагами? Или он сказал что-то определенное?
      – Он не знает, что это за бумаги, – продолжал лейтенант Роулинс. – Он подошел к Пайку, нагнулся и получил удар по голове. Вот и все, что он знает. Кроме того, что не убивал этого человека. По крайней мере, так он говорит.
      – Он объяснил, зачем хотел повидаться с Пайком?
      Лейтенант отрицательно покачал головой.
      – А как вы оказались здесь так быстро? – спросил я. – Анонимный телефонный звонок?
      Роулинс некоторое время молча внимательно смотрел на меня. Потом с расстановкой произнес:
      – Похоже, что ты уже работаешь на этого человека.
      – Может быть, – уклончиво сказал я. – А может, и нет. Но мне хотелось бы поговорить с ним. Как думаешь, это можно будет сделать?
      Он пожевал губами.
      – О'кей. Только быстро.
      – А можно я поговорю с Уэверли один на один? – попросил я.
      – Ни в коем случае, – запротестовал лейтенант Роулинс. – Нельзя даже тебе. Мы сейчас заберем его в город и оформим. Он задержан. Ты хочешь поговорить с ним – о'кей. Но только при мне.
      – Ну ладно. Почему вы приехали сюда, Билл?
      – Ты был прав. Получили телефонный звонок, имя не назвали, скорее всего кто-то из соседей. Но – вот что интересно – звонок был отсюда – с Гейбл-авеню, 2217.
      – Черт возьми! Если вызов был анонимный, откуда вы знаете, что звонили именно с этого телефона? Только не говорите мне, что можете проследить...
      – Нет. Нам немного повезло. После того как вызов был принят дежурным, мы связались с телефонной компанией. Обычное дело, мы ничего не ожидали от нее. Но оператор, который обслуживал вызов, смог назвать нам абонента. Телефонная трубка была снята в течение двух или трех минут. Потом кто-то, предположительно Уэверли, связался с оператором и вызвал нас.
      – А почему это обязательно должен быть Уэверли? – не унимался я.
      – А кто же еще?
      – И ты на самом деле думаешь, что он убил Пайка и потом сам позвонил блюстителям закона, чтобы они приехали и арестовали его?
      – Да хватит тебе, Шелл. Почему бы ему не позвонить? Ведь все можно представить так, будто он не собирался убивать этого человека. Ударив Пайка по голове, он испугался, что его здесь застанут и все откроется. Даже ты смог сообразить, куда он поехал из своего офиса. Поэтому он выдумал какую-то дутую историю о другом убийце и позвонил нам. Кстати, совсем не новый прием.
      – Это верно. Но кто же тогда ударил его по голове? – не сдавался я.
      – Да у него там просто большая шишка, он вполне мог набить ее себе сам, Шелл. Может, ему показалось, что так картина будет выглядеть более правдоподобной.
      – А какие же могли быть у него мотивы?
      – Вот это единственное, чего мы не знаем. Но мы раскопаем. – Роулинс посмотрел на Уэверли. – Он еще не в себе, подожди минутку, потом поговоришь.
      Я согласился.
      Я еще раз огляделся вокруг. Полиция работала не покладая рук. Но все это мне было хорошо известно, поэтому я обратил все свое внимание на комнату. Стены и потолки были кремовые, а все остальное – красного и пурпурного цвета. Часто такие оттенки очень хорошо сочетаются. Но не здесь. Красный цвет напоминал мне налитые кровью глаза, а пурпурный – кровавые шрамы, и все это вызывало в памяти лицо пьяницы после хорошей драки.
      Я поразился, насколько удачным оказалось это сравнение, потому что в комнате все было перевернуто. Красный журнальный столик валялся около пурпурного дивана, красная с пурпурным лампа – парень был просто помешан на красном и пурпурном – была сброшена с маленького столика, и ее основание разбито. Стул, такой же, как и тот, на котором сидел Уэверли, валялся у стены. Я предположил, что кто-то ворвался сюда и устроил весь этот погром. Или Пайку уж очень нравилось любоваться стенами.
      На двух или трех из них висели яркие абстрактные картины в золоченых рамах, и в дополнение к той фигурке, которую использовали как орудие убийства, в разных концах комнаты стояли другие идолы, в том числе фигурка, напоминающая индуса с высунутым языком, и странного вида керамический сосуд, похожий на ночной горшок.
      И я подумал, что же это был за человек, который из шикарного розового офиса мог приезжать домой в такую комнату?
      Но важнее этого – что за человек Гордон Уэверли?
      Если судить по его репутации, издатель "Инсайда" был гораздо порядочнее тех людей, которые делают все эти коммерческие телевизионные шоу. И главная причина того, что его еженедельник "Инсайд" повсеместно популярен и всеми уважаем за точность и сбалансированность содержания, – личность самого Уэверли. Мне казалось, что этот человек занимался издательским делом всю свою сознательную жизнь. Писатель, редактор, издатель сначала журналов с короткими рассказами, а потом и книг. Он был главным держателем акций издательской компании "Уэверли, Смит инкорпорейшн", которую основал пятнадцать или двадцать лет назад. За все пятьдесят лет жизни он ни разу не был втянут в скандал. Гордон Уэверли был широко известен в местной политике, являлся членом многих общественных организаций. Его даже просили выдвинуть свою кандидатуру на должность мэра, но он отказался. И уж конечно, этот человек был знаком со многими именами в Голливуде.
      И все же это не означало, что он не мог проломить Пайку череп.
      Лейтенант Роулинс обернулся и поманил меня пальцем.
      Когда я подошел к нему, Гордон Уэверли несколько неуверенно встал на ноги и протянул мне руку. Я пожал ее, и он сказал:
      – Здравствуйте, мистер Скотт. – У него был мягкий, сочный голос. – Я не ожидал, что обстоятельства сложатся таким образом, когда приглашал вас к себе.
      – Будем надеяться, что так. – Я покосился на труп Пайка. – Это вы убили его?
      – Нет. – Издатель отрицательно покачал головой.
      И это было все, что он сказал. Всего только одно слово.
      – Я звонил вам, имея в виду совершенно другое дело, – проговорил он после продолжительной паузы. – Теперь мы о нем забудем. А моя секретарша передала вам чек?
      – Да, передала, – подтвердил я.
      Он кивнул:
      – Тогда я прошу вас принять его в качестве гонорара за то, что вы поможете мне доказать, что я не убивал мистера Пайка. И конечно, попытаетесь отыскать настоящего убийцу. Вы согласны?
      Никаких окольных разговоров, никаких уверток. Мне это понравилось. Если предположить, конечно, что это не он стукнул Пайка по голове и говорит со мной совершенно откровенно.
      – Я не уверен, что могу это сделать, мистер Уэверли, – неопределенно ответил я.
      – Вы должны дать мне ответ как можно скорее. Прежде, чем меня отсюда увезут. Меня обвиняют в этом преступлении.
      – Я знаю. А что здесь случилось? Расскажите мне.
      Он рассказал мне то же, что говорил Роулинс.
      – Если вы стояли около Пайка, когда вас ударили, почему тогда оказались в нескольких футах от него, а не рядом с ним? – с некоторым сомнением спросил я.
      – Я не стоял на ногах, а опустился на колени, – начал издатель. – Почему оказался на этом месте, когда пришел в себя, – не имею ни малейшего представления... На самом деле я даже не помню этого удара. Может быть, я брел или полз – я просто не знаю. – Он удрученно покачал головой.
      – А этот маленький кейс на полу возле трупа, – задал я вопрос. – Вы только посмотрели на него и на бумаги. Вы не рылись в них?
      – Конечно нет. Это был просто какой-то атташе-кейс, – продолжал Уэверли. – Он лежал на ковре, рядом с бумагами, часть которых рассыпалась, будто его уронили. Мистер Пайк тоже лежал на ковре. Я испугался, подумал, что ему стало плохо, что он упал в обморок или с ним случился сердечный приступ. Мне показалось, что кейс был у него в руках и он выронил его, когда падал. И еще мне показалось вполне естественным, что он потерял сознание. Я совершенно не представлял себе... – Уэверли на мгновение замолчал, и его губы чуть скривились. – А потом я увидел его голову.
      – Прекрасно.
      – А что насчет Наташи Антуанетт? – поинтересовался я.
      – Мне нечего сказать о Наташе Антуанетт.
      Отлично. Его взгляд, все еще затуманенный от полученного шока, обрел твердость. Он смотрел мне прямо в глаза.
      Роулинс вмешался в наш разговор:
      – А при чем тут Наташа Антуанетт?
      – Сам не знаю, – ответил я.
      Лейтенант озабоченно скривился, но не стал продолжать.
      А я действительно не знал, какого черта поинтересовался Наташей. Но, несмотря на это, я все-таки решил и дальше беседовать с мистером Уэверли. Главным образом из-за его ответа на мой последний вопрос. Мне почему-то казалось, что он не станет лгать мне. Он будет полагаться на меня. И по крайней мере, в этом случае будет говорить правду. Хотя вполне легко мог бы и соврать.
      Он ведь вполне мог сказать: "Кто это?" Или: "Я не имею ни малейшего понятия, о чем это вы говорите, идиот!" Или что-нибудь еще в этом духе. Но он просто ответил, да еще в присутствии лейтенанта Роулинса:
      – Я ничего не могу сказать о Наташе Антуанетт.
      Это он хорошо сделал. А я всегда придерживался старых взглядов. И не потому, что Честность – это Лучшая Политика. А просто потому, что это был единственно возможный путь, который может привести к успеху. И я сказал:
      – О'кей, мистер Уэверли. Я принимаю ваше предложение. И сделаю все, что в моих силах. – Я немного помолчал. – Но только Небеса помогут вам, если это вы убили его.
      Издатель слабо улыбнулся:
      – Я все-таки считаю, что это случилось как-то иначе.
      Я ухмыльнулся и вдруг поймал себя на том, что с момента, когда увидел его здесь, в комнате, с окровавленной головой и рядом с трупом, я старался сделать так, чтобы он мне не понравился. Безо всякого, впрочем, успеха. Я прекратил эти попытки и снова пожал ему руку.
      – Вы правы, – доброжелательно проговорил я. – Попытаюсь разнюхать и раскопать все, что смогу.
      – Вы сможете. – Он снова улыбнулся. – С вашим умением и проницательностью.
      – Это как раз то, что я имел в виду, – без ложной скромности поддакнул я.
      О, это все получилось отлично. Мы здорово понравились друг другу. И чуть было не расцеловались. И тут лейтенант Роулинс положил конец нашему роману.
      – Вы что, и в самом деле хотите воспользоваться услугами этого человека? – удивленно спросил он. Потом немного прокашлялся и уточнил: – Извините, я обращался к мистеру Уэверли. А ты что, на самом деле...
      – Да, на самом деле, – перебил я его. – Теперь я нанят и просто обязан использовать свои мускулы и ум – а что, это противоречит правилам, Билл?
      – Нет... – нехотя ответил он.
      Как я уже говорил, мы были давние друзья. А старому другу не нравится, когда его приятель сует голову в петлю, чтобы стать похожим на стоящего здесь идола с высунутым языком. Что я и делал, по его мнению.
      – Есть еще одна или две вещи, о которых я не хотел раньше говорить, – после небольшой паузы начал лейтенант. – Тип – я хотел сказать, человек, который убил Пайка, – прежде всего вышиб ему мозги. И это достаточное доказательство, что мистер Пайк не мог видеть того, что происходило потом. – Билл довольно фыркнул носом. – Или вы не сочли нужным обратить внимание на такую важную деталь?
      Я ответил:
      – Как-то один полицейский капитан намекнул мне, чтобы я не увлекался деталями. И я не делал этого по отношению к мистеру Пайку. Но обязательно сделаю, если этого потребует процедура расследования. И что касается конкретных доказательств, то я уже смутно ощущаю их. Сквозь дымку красного и пурпурного великолепия.
      Я случайно схватил выражение лица Уэверли. Он явно забавлялся.
      Это был очень крепкий человек, или у него было необыкновенное самообладание и апломб. Казалось бы, он находился в таком тяжелом положении, что ему впору было хотя бы продержаться, а он явно развлекался, наблюдая за тем, как препирались два недоумка. Он был похож на тех твердых британцев, которые провозглашали: "Ну, ребята, еще по одному джину с тоником, прежде чем мы умрем за Англию!" Конечно, многие из них, словно бешеные собаки, готовы были выть на полуденное солнце. Но Уэверли выглядел безупречно нормальным и уравновешенным человеком.
      – Итак? – снова обратился я к лейтенанту Роулинсу.
      Билл пожал плечами.
      – Мистер Уэверли? – Я обернулся к моему клиенту.
      У человека, который меня нанял и уже заплатил мне и которому я должен был послужить хотя бы своими мускулами, заинтересованное выражение лица сменилось гримасой отвращения. Он встал и протянул руки вперед, ладонями вниз.
      Они были в ранах, на одном из суставов пальцев запеклась кровь, будто эти руки тоже из кого-то вышибали мозги.
      – Ну, – тихо спросил я. – А как это случилось?

      Это был риторический вопрос, но Уэверли все же на него ответил:
      – Я уже сказал лейтенанту, что не знаю, как это случилось. Не знаю, но объяснение очевидно. Я не убивал мистера Пайка. До того, как меня стукнули сзади, мои руки не были повреждены. А вот когда я пришел в сознание, они оказались в таком состоянии.
      – Послушайте, мистер Уэверли, – немного раздраженно сказал я. – Если вы пытаетесь убедить нас, что кто-то другой убил Пайка, а потом наступил вам на руки, то наша лаборатория в главном полицейском управлении – если это на самом деле так – может установить даже размер и стоимость ботинка, которым он это сделал. Эти ребята даже могут расщепить ресницу комара на столько частей, что она станет похожей...
      – Мистер Скотт, – перебил он меня, – я не пытаюсь сказать вам ничего, кроме фактов, как я знаю и понимаю их. Я прекрасно сознаю всю серьезность своего положения...
      – Да, оно на самом деле серьезно, – подтвердил я.
      – И все же я не вижу необходимости в том, чтобы доказывать то, что представляется совершенно ясным, – продолжал Уэверли. – Также очевидно, что я не могу доказать, что я не убивал мистера Пайка. И поэтому, чтобы сохранить свободу и даже, может быть, жизнь, требуется доказать, что это не я убил его. Правда – одновременно меч и щит. И я ничего другого не могу сделать, как только сказать вам правду. Что я и сделал.
      – О'кей, – буркнул я.
      Подошел полицейский и показал Роулинсу какую-то бумажку, которую держал в руке. Издатель снова сел. А я немного еще покрутился, потолковал с двумя знакомыми полицейскими, осмотрел квартиру и зашел в ванную. Унитаз и тот был пурпурного цвета. Я так полагаю, что одно это могло вызвать у человека запор. А потом я решил бросить взгляд на Финли Пайка, пока его не увезли.
      На узком бледном лице этого человека рядом с носом была маленькая коричневая родинка. Глаза, теперь полуприкрытые пухлыми веками, были голубые. Лицо стало красным, будто мясо, отбитое для бифштекса, а на череп просто страшно было смотреть. А если бы не все это, он выглядел вполне приличным и безобидным человеком. Но по виду ведь ничего не скажешь. На безымянном пальце правой руки он носил очень вульгарный перстень с горным хрусталем или стразами каратов эдак на восемь – это не выглядело бы так вульгарно, будь то бриллианты. На убитом был темно-синий костюм, явно сшитый у портного, и сделанная на заказ бледно-голубая рубашка. На том месте слева, где обычно бывает карман, красовалась вышитая более темными нитками монограмма "ФДП". То есть одет этот человек был модно, но не кричаще. Если только, может быть, не считать этих бриллиантов или горного хрусталя. Я решил, что он неплохо заколачивал, работая в "Инсайде", и спросил об этом Роулинса.
      Оказывается, Пайк был одним из четырех вице-президентов. Не столь высокий пост, как я полагал. По крайней мере, по сравнению с другими голливудскими компаниями, где парню дают в руки метлу и присваивают звание Вице-Президент, отвечающий за Метлу. Частично его работа состояла в том, что он курировал некоторые наиболее читаемые и популярные разделы журнала. Например, такие, как "Успехи и провалы", отчеты о прибылях, рейтингах выпущенных на экран фильмов и телевизионных шоу. А так же что-то вроде списка кино– и телевизионных бестселлеров. В сферу его обязанностей входила рубрика "Строчки для страждущих", которую ведет Аманда Дюбонне, одна из тех, которые называют "напиши-мне-и-я-решу-твою-проблему-даже-если-она-неразрешима". Я, правда, считал, что там уж слишком много всякого рода излияний, но эта рубрика считалась наиболее популярной в "Инсайде". Может быть, потому, что была связана с проблемами людей, имеющих то или иное отношение к шоу-бизнесу. А сам Пайк писал раздел "Смесь", веселое и остроумное попурри из новостей, заметок, шуток и всякой снобистской чепухи.
      Я подошел к Уэверли на несколько секунд, когда поблизости никого не было.
      – Не хотите ли сказать мне еще что-то? – сказал я.
      Он отрицательно покачал головой.
      – И даже насчет Наташи?
      – Мне нечего добавить. Не... – Он поколебался. – Поговорим завтра. После того, как я... высплюсь.
      К нам как раз подошел Роулинс, когда я предложил:
      – Я бы мог прийти к вам в тюрьму, если вы...
      – Нет. В этом нет необходимости.
      Я посмотрел на Билла Роулинса, потом снова на Уэверли.
      – Если вы хотите, чтобы я сделал для вас настоящую работу, – заявил я, – то довольно глупо держать при себе информацию, которая могла бы помочь мне.
      Издатель улыбнулся:
      – Я вовсе не так глуп, мистер Скотт.
      – Я так и думал. Ну, я пошел. – Потом обратился к лейтенанту Роулинсу: – Выйдем на минутку, Билл?
      Мы вышли, и я сказал ему:
      – Проверь, есть ли какая-нибудь связь между Уэверли или Пайком и Алем Джантом.
      – Джантом? – Билл поднял брови. – Почему с ним?
      Я рассказал Биллу о случае на дороге.
      – И если бы за баранкой был не Лупоглазый, нас размазало бы на чьем-то газоне.
      – Проклятье, – пробормотал Роулинс. – Сержант Карвер видел, что в тебя чуть не врезался черный седан. Но он не мог разглядеть, кто был в нем.
      – Лупоглазый, Джи-Би Кестер и еще две хари сзади, я их не узнал. Но, судя по компании...
      – Да, это, скорее всего, не мэр города и не шеф полиции, – заметил Билл.
      – Совсем нет.
      – Думаешь, они замешаны в этом деле?
      – Кто знает? Куда бы они ни ехали, почему-то их волнует, что здесь случилось. – Я немного подумал. – Уэверли широко известен. А что ты знаешь о Пайке?
      – Да ничего, – пожал плечами лейтенант. – Я даже не слышал о нем до сегодняшнего вечера. Мы проверим его отпечатки пальцев. Может быть, поможет, если он фигурирует в наших документах.
      – Не похоже. Скорее всего, нет, если он работал на Уэверли. Но кто знает? Я заскочу завтра, Билл, но если обнаружится что-то новое, позвони мне, хорошо?
      Лейтенант ухмыльнулся:
      – Ты хочешь сказать – большее, чем знаем сейчас?
      Я улыбнулся в ответ:
      – Черт возьми, издатель не мог сделать этого. Он же мой клиент.
      – Очень забавно. Но допусти, что это он, – предположил Билл.
      – Тогда я сразу же порву с ним, – решительно заявил я. – Я так ему и сказал.
      Я попросил лейтенанта позаботиться об Уэверли и ушел.
      Было не похоже, чтобы Лупоглазый и компания случайно появились в том месте, где только что произошло убийство. Напротив, они всегда оказывались там. Но еще труднее было предположить, что их босс, Аль Джант, мог иметь какую-то связь с Уэверли или даже с Пайком. Правда, у этого крутого бандита было много "вложений" как в легальные, так и сомнительные предприятия – но всегда через подставных лиц, иногда нескольких. Аль Джант был очень осторожен и сделал только один опрометчивый шаг. Но этот шаг был вызван громадной, яростной антипатией по отношению к человеку, который мешал ему. Вы, конечно, догадываетесь, что этим человеком был я.
      Аль Джант. Урожденный Альдо Джианетти. Квадратный, крепкий, уродливый, с покатыми плечами, толстыми руками и пузом словно пивная бочка. Громадные квадратные зубы напоминали маленькие надгробные памятники, они все были серые, кроме одного, переднего, ярко-белого. Это было настоящее животное. Я подозревал, что он носит штаны только для того, чтобы спрятать свой хвост.
      Наши пути часто пересекались. В тот день, когда мы встретились, я расположился лагерем на отдых рядом с одним из его негодяев, и тот задел моего друга. Аль был достаточно неловок, и я вышиб ему один из передних надгробных памятников. Теперь у него на этом месте сверкает белизной вставной зуб. А он не любил вставные зубы, особенно в его собственном рту. Кроме того, это портило цветовой ряд челюсти.
      После этого мы не раз встречались, и ни одна такая встреча не походила на простую забаву. В последний раз это было особенно серьезно, Аль убил парня по имени Винс, который пытался заняться шантажом, но не входил в его синдикат. Вдова Винса наняла меня найти убийцу, и я сделал это. Я выследил Аля Джанта и легко доказал его вину. Это было хладнокровное, заранее обдуманное убийство Убийцы Номер Один. Но он выложил шестьдесят тысяч адвокатам, они состряпали прошение по суду, и он получил всего десять месяцев. Вот уже два с половиной месяца, как он вышел на свободу. Может быть, Аль Джант постарел, или тюремный холод все еще сидел в его костях, или он так ценил свое время, но пока еще не пытался убить меня.
      Однако я был уверен, что попытается. Просто надо было знать его. А я-то знал этого типа.
      Одно из заведений, которым владел Аль – хотя официальным владельцем значился некий Пирс, а финансировал его человек по имени Стоун... и дальше по цепочке, – был бар и ресторан под названием "Апач", на бульваре Голливуд. Почему его назвали "Апач", если в виде закуски там подавали острые блюда с чесноком и не брезговали даже наркотиками, для меня оставалось неясным. Может быть, он так назывался, когда Джант завладел им, и он оставил это название из сентиментальных побуждений. Но так или иначе, Аль проводил там много времени, наслаждаясь такими вкусными блюдами, как фетуччини, или зауеркрафт, или что там еще подают в таких местах, я не силен в итальянской кухне.
      Во всяком случае, мне пришло в голову, что Аль может быть каким-то образом связан с убийством Пайка. Но если сразу же после того, как я застал его холуев в непосредственной близости от места происшествия, я сам заявлюсь к Джанту, он может подумать, что мне что-то известно. Хотя я наверняка ничего не знаю о том, существовала ли связь между ним и Уэверли или Пайком.
      Умно? Несомненно. Верный способ получить в голову парочку маленьких пилюль, которые тут же снимают головную боль, хотя и не растворяются в желудке.
      Но с другой стороны, если Джант так уж ценит свое время, то я предпочитаю, чтобы выбор момента был за мной, а не за ним. Вот поэтому и я поехал вниз по бульвару Голливуд, в ресторан "Апач".

      Аль Джант сидел за своим обычным столом в углу задней комнаты, с одной стороны от него восседал Лупоглазый, а с другой – человек, которого я не узнал. Джант ел с большой тарелки что-то тягучее, похожее на резину и разговаривал со своими людьми. Разумеется, с набитым ртом.
      Я остановился у края бара и наблюдал за ним минуту или две. На его столе стоял отводной телефон, и, пока я смотрел на него, ему звонили дважды, и он сердито отвечал. Хозяин ресторана выглядел так, будто кто-то испортил ему день, и вовсе не замечал меня. После того как он положил трубку во второй раз, я двинулся к его столику.
      Джант как раз поддел на вилку и собирался отправить в рот большой кусок чего-то вкусного, когда увидел меня. Уставившись на меня, он застыл с открытым ртом. Кусок еды побалансировал немного на его вилке и плюхнулся обратно в тарелку. Но его губы и челюсть двигались. То ли он думал, что засунул еду в рот, то ли беззвучно проклинал меня.
      Когда я приблизился к его столику, то понял, что Аль делал и то и другое одновременно. Он и проклинал, и готов был сжевать меня.
      – Аль, – сказал я ему, – ты не должен принимать пищу, когда находишься в состоянии эмоционального расстройства. В соответствии с наукой о диете...
      – К дьяволу всю эту чушь! – зарычал он. – Как ты набрался наглости прийти сюда?
      – Ну, когда я увидел твоих злодеев возле дома Финли, – спокойно сказал я, – то подумал, может, пришло время потолковать еще разок. – Я посмотрел на Лупоглазого: – Ну что, ты с Джи-Би нашел тогда девочек?
      Неповоротливый тип промолчал, а Джант переспросил:
      – Финли?
      – Финли Пайк, – повторил я.
      – Кто он такой? – спросил Аль Джант.
      – Парень, которого убили ночью. А ты не знал? – пояснил я.
      – А откуда мне знать? Я даже не знаю, кто этот сопляк, – пожал плечами хозяин ресторана.
      – Ну, может быть, я не прав, – миролюбиво проговорил я.
      – День, когда ты будешь прав, будет особенным днем, – пробурчал Аль.
      – Странно слышать от тебя такое, Аль, – четко произнес я.
      Бандит весь скривился, вспоминая день, когда я одержал над ним верх. Телефон на столе зазвонил, и Аль Джант, все еще с перекошенной физиономией, поднял трубку.
      – Да, это Джант, – ответил он.
      Пока он слушал, его лицо прояснялось, и наконец на нем отразилась такая радость, на которую он был только способен. Аль даже показал свои крупные квадратные серые зубы в подобии некоторой улыбки.
      – Хорошо, – ответил хозяин ресторана, – хорошо, просто прекрасно. А теперь надо позаботиться о...
      Он замолчал. Глянув на меня, Джант прекратил разговор, встал из-за стола и отошел, а телефонный шнур потянулся за ним. Остановившись на расстоянии, где его не было слышно, от говорил минуту или другую, а потом вернулся к столу.
      Когда Аль садился на место, то вид у него был очень довольный. Его день теперь не рушился, даже от моего прихода. Несмотря на то что у него явно улучшилось настроение, он ничего мне не сказал.
      Он не знал Финли Пайка, не знал Гордона Уэверли, у него нет ни малейшего представления о том, где был Джи-Би Кестер. Он не знал, который теперь час, а если бы и знал, то все равно мне ничего бы не сказал. То есть все было именно так, как я ожидал.
      Поэтому я собрался уходить и сказал ему, что мы еще повидаемся.
      – Вот на это можешь рассчитывать, Скотт.
      По тому, как он это сказал, я ему поверил.
      Телефон Наташи Антуанетт не был внесен в книгу абонентов, но я его и так знал. Я позвонил, но мне не ответили.
      Странная скрытность Гордона Уэверли насчет разговора Наташи по телефону заинтриговала меня. Я надеялся, что слово или два самой девушки помогут мне все узнать. Или, по крайней мере, позволят понять, о чем был этот первый телефонный звонок. Если, конечно, эта женщина у телефона на самом деле была Наташа Антуанетт.
      Ну ладно, попробую позвонить ей попозже. А пока мне надо было заняться своей обычной работой. Я общался с мужчинами и женщинами по моему "списку" частично по телефону, но в основном в зловонных барах, многоквартирных домах и третьеразрядных отелях. Это все были дармоеды и мелкая рыбешка, редко когда крупная. Люди, крутящиеся возле рэкета, держащие палец на пульсе криминального мира и хорошо знающие все события в так называемом подземном мире города. Но все они – источники информации, поставлявшие мне все новости и слухи, без которых любой сыщик – просто пустое место.
      Я все пытался найти связь между Алем Джантом и издателем "Инсайда" Уэверли или Финли Пайком, его вице-президентом. Или узнать, существовали ли какие-то трения или холодок в отношениях между Уэверли и Пайком. Но большинство людей, с которыми я говорил, даже не слышали об этих людях. Хотя, конечно, знали, кто такой Аль Джант. И не хотели иметь никаких неприятностей с ним.
      И все-таки кое-какие новости просочились. Некоторые люди в моем списке считали, что выказывают мне уважение, другие хотели, чтобы я просто был у них в долгу, третьи брали деньги за свою информацию. Двое из них вообще были у меня на жалованье, я давал им время от времени денег, а взамен они поставляли мне сведения, в которых я нуждался или мог нуждаться. Один из них, например грабитель с многолетним стажем по имени Джим Грэй, год назад подслушал пьяный разговор. Бывший мошенник, имени которого я так и не узнал, грозился разорвать меня пополам с помощью дробовика. Предупрежден – значит вооружен, и я не расставался со своим кольтом 38-го калибра специальной модели, когда посещал разные сомнительные места. Когда же информация Джима подтвердилась, я сделал первый выстрел и третий. А второй выстрел произвел тот самый бывший мошенник, имени которого я так и не узнал. Уже умирая, он просто конвульсивно нажал на спусковой крючок своего ружья. Таким образом, благодаря Джиму Грэю я стал на целый год старше. А он сделался моим агентом на всю жизнь и поэтому был заинтересован, чтобы я прожил подольше.
      В этот вечер я разыскал его по телефону, и он оказался единственным из моих информантов, который смог сделать полезные комментарии.
      – Гордон Уэверли? – спросил он. – А кто это?
      – Очень большой человек. Издатель "Инсайда".
      – Хм. Да. Я слыхал о нем. Газета для чокнутых голливудцев, да?
      – Что-то вроде этого. Журнал, выходит раз в неделю, – пояснил я. – Этот Финли Пайк был один из вице-президентов. Его убили вчера вечером.
      – Серьезное дело. А кто это сделал? – поинтересовался бывший мошенник.
      – Полиция считает, что Уэверли, – ответил я. – А может быть, и нет. А мне надо знать наверняка.
      – Да. Хм. Джант... Что-то я слышал такое про старика Джанта. – Джим немного подождал. – Что-то трепались тут, но это, может быть, еще одна брехня, Скотт. Я поразнюхаю кругом и дам вам знать, Может быть, завтра.
      – Чем скорее, тем лучше.
      – Ну хорошо, завтра, – пообещал Грэй. – Посмотрим, достану я что-нибудь или нет. Да, я тут видел одну штуку, – добавил он, – радиоприемник и телевизор в одном ящике, шкалы с обеих сторон, его можно носить с собой.
      – И где ты видел это, Джим?
      Он вспомнил где. Он также вспомнил фирму, цену, цвет и размер налога с продажи. Я сказал ему:
      – Звучит так, вроде ты хочешь его заполучить.
      – Да, а почему бы нет? Поговорим завтра, Скотт.
      Мы повесили трубки, и я сделал себе заметку, чтобы не забыть послать ему такой маленький телевизор и радио, в одном корпусе.

* * *

      Придя к себе домой в "Спартан" и сняв ботинки, я сделал слабый коктейль из бурбона  с водой на кофейном столике со следами сигарет и позвонил в управление по расследованию убийств. Лейтенант Роулинс был уже в дежурной комнате и подошел к телефону.
      – Привет, – отозвался он. – Надеюсь, ты слышал, какая суматоха поднялась вокруг Пайка?
      – Слышал? Я же был там, вспомни!
      – Нет, я имею в виду то, что произошло после, – пояснил Билл. – Около часа назад.
      – Для меня это новость. Ну-ка, расскажи мне.
      – Сержант Кен и его напарник были все еще там. И прихватили парня в гараже, что рядом с домом. Помнишь?
      – Да. Ну и что? – нетерпеливо спросил я.
      – Он попытался удрать и сделал ошибку: прокладывал себе путь стрельбой.
      – Кен в порядке? – с испугом воскликнул я.
      – Ранен. Кость не задета, ничего серьезного, – успокоил меня лейтенант. – А вот Кестер убит.
      – Кестер? Джи-Би Кестер?
      – Угу. Мне казалось, что тебе это будет интересно.
      – Чертовски интересно, – подтвердил я. – Это как-то связывает их вместе, как думаешь?
      – Связывает, но неизвестно как, – ответил Билл.
      – Кестер сидел рядом с Лупоглазым, когда они чуть не протаранили меня, – напомнил я. – А это означает десять к одному, что они ехали к дому Пайка.
      – Похоже, – проговорил лейтенант. – Но даже если так, то Кестер больше не сможет сказать нам, зачем он ехал.
      – Забавно. Ведь он ехал туда в то время, когда полиция еще была на месте преступления. А что он делал в гараже?
      – Не знаю. Кен сказал, что они все там обошли.
      Я рассказал Роулинсу о моем коротком разговоре с Алем Джантом и добавил:
      – Лупоглазый был с ним. Кестер, естественно, отсутствовал.
      Я чуть подумал и спросил:
      – А когда же все это случилось? Как давно?
      – Что-нибудь около часу, – уточнил лейтенант.
      Это примерно было то самое время, когда я разговаривал с Джантом за его столом в "Апаче". Как раз в тот момент, когда ему позвонили и у него так сразу улучшилось настроение. Едва ли это бы произошло, если бы он услышал о гибели одного из его ближайших людей. По крайней мере, на это было не похоже.
      Я рассказал Роулинсу о том звонке и реакции Джанта, но это не произвело на него такого впечатления, как на меня. Роулинс сказал, что в управлении полиции ни на Уэверли, ни на Пайка нет никаких материалов и что они ждут из Сакраменто работников ФБР, чтобы они разобрались с отпечатками пальцев. Уэверли, после того как закончились формальности, пошел спокойно спать в свою камеру, без жалоб и шума, без всяких разговоров. Мой клиент начал озадачивать меня.
      Мы повесили трубки, я прикончил бурбон и отправился в кровать. Всего три часа назад я готовился поджечь жаровню, выпить мартини и начать вечер, который с высокой степенью вероятности мог быть прекрасным.
      А вместо этого я разглядывал выбитые мозги того парня, приобрел клиента, который сидел теперь в доме, где много дверей, и напомнил Алю Джанту, что он должен убить меня.
      Я никак не мог отделаться от мысли, что где-то я все-таки сделал небольшую ошибку.

      Утром, как обычно, в голове была просто каша, но чашечка черного кофе чуть прочистила мозги и позволила продрать глаза. Я позвонил Наташе, но она не ответила. Еще бы, черт побери, солнце было уже высоко, а ведь она – звезда. Скорее всего, ей пришлось уехать на работу.
      Сидя за овсянкой, я просматривал утренний выпуск "Геральд стандарт". Имя Уэверли в крупных заголовках не упоминалось: "ИЗДАТЕЛЬ ЗАДЕРЖАН ПО ОБВИНЕНИЮ В УБИЙСТВЕ". Довольно мягко. А имя значилось в подзаголовке: "Гордон Уэверли, издатель "Инсайда", обвиняется в убийстве Финли Пайка".
      Статья излагала факты ясно – и без излишних эмоций. Но все это было очень тщательно продумано. И выглядело не очень-то хорошо для Уэверли. О стрельбе и смерти Джи-Би Кестера было сказано вскользь, потому что в этом деле оставалось много неясного, но было уделено место его криминальной истории. Мое имя упоминалось в связи с тем, что я работаю на подозреваемого. И не было никаких упоминаний об Але Джанте, Лупоглазом и других людях, которые тогда сидели в том самом "империале".
      В самом низу первой полосы были приведены данные о Финли Пайке, совсем не в скандальном аспекте. Сказано, что он был газетчиком, работал несколько лет в качестве пресс-агента, издавал рекламный журнал о телевидении, а потом перешел на работу к Уэверли.
      А потом шло замечание, которое вызвало у меня небольшой шок:
      "Мистер Пайк, помимо других обязанностей и авторства в популярной рубрике "Инсайда" – "Смесь", также лично писал рубрику "Строчки для страждущих" под псевдонимом – пожалуйста, откройте колонку 4 секции А".
      Я нахожу колонку 4 секции А и вижу: "Аманда Дюбонне".
      Это было что-то новое, и я призадумался. Так вот оно что, ты, маленький урод. Так это, выходит, ты сочинял сентиментальные сопливые советы, как, например, этот, адресованный всеми позабытой сироте: "...так вот, дорогое дитя, не встречайся с ним больше, он тебе не нужен! Вырви его из своего кровоточащего сердца! И если снова захочешь покоя и симпатии, напиши мне. Я буду всегда здесь. Думай обо мне, дорогая, как о своей матери. Твоя Аманда".
      Какая нежная мать этот Финли. Но его уже нет здесь, в этом он был не прав.
      Надо же, подумал я. Скажу вам правду. Я никогда не мог понять странный образ мышления людей, которые обращаются к Аманде Дюбонне за советами по поводу их физических, умственных, духовных, психологических, патологических, онтологических , астрологических и других самых невероятных проблем. Но конечно, если бы они писали даже в энциклопедию, заслуживали бы чего-то большего, чем писанина Финли Пайка.
      Я прочитал статью до конца и не нашел ничего такого, что взволновало бы меня больше, чем этот факт. Да, взволновало. Потому что, может быть, в этой самой Аманде и крылся ключ к разгадке. Может, эта самая обиженная сирота или кто-то из ее братьев или сестер и убили Финли-Аманду. Если так, то это возможно признать убийством со смягчающими обстоятельствами. А я подумал, что это Гордон Уэверли мог устроить убийство Финли, что непростительно.
      С такими невеселыми мыслями я и отправился на работу.
      Я не пошел прямо к Уэверли. При таких обстоятельствах, прежде чем поговорить с клиентом, мне надо было узнать немного больше о том, что предшествовало известным событиям. Я хотел быть более уверенным в том, что он может оставаться моим клиентом.
      Наташа Антуанетт снималась в фильме "Возвращение призрака липкой Мрази", и я обманным путем выведал, где сегодня состоятся съемки. Это должно было происходить в какой-то дыре, за десять миль отсюда. Я сел в "кадиллак" и отправился туда.
      От автострады в сторону отходила какая-то грязная дорога. Проехав по ней некоторое расстояние, я заметил большое оживление справа от себя. Утреннее солнце блистало на хроме и никеле припаркованных машин, а за ними виднелись кинокамеры, стрелы для микрофонов, прожектора и рефлекторы. Туда и сюда сновали люди в ярких костюмах, многие из которых были цвета свежего мяса.
      Клубы пыли от моего "кадиллака" сигнализировали им о моем прибытии, и мне не удалось бы подкрасться к этому месту незаметно, даже если бы я поставил себе такую задачу. В результате, когда я припарковал машину рядом с другими, меня уже поджидал низенький толстый парень с выражением раздражения на круглом лице.
      – Мы здесь снимаем картину, вы же видите, – несколько чопорно заявил он.
      – Я вижу, – любезно ответил я. – Вот поэтому-то я здесь. Я бы хотел поговорить с...
      – Вы ни с кем не можете поговорить, приятель, – бесцеремонно перебил он меня. – Все люди заняты на площадке как раз...
      – Я знаю, – ответил я уже менее любезно. – Но я не с какой-то мелочью. Хочу сказать пару слов самой Наташе Антуанетт, когда она будет бездельничать в перерыве между съемками. – Я вылез из "кадиллака" и посмотрел на него сверху вниз. – Идет?
      – Ну, это от меня не зависит, приятель. Но... – замялся толстяк.
      – Я обещаю не крутиться перед камерой, – добавил я.
      – Послушай, приятель...
      – Кончай называть меня "приятель"! Будь добр, – строго сказал я.
      Он сделал шаг назад:
      – Может быть... мы лучше спросим кого-нибудь. Слэйда или еще кого-то.
      – Прекрасная мысль.
      Он повернулся и пошел туда, где стояли люди и было сгруппировано оборудование. Я последовал за ним. Как оказалось, не все участники съемок в этот момент были в центре площадки. Я узнал Джереми Слэйда, который, стоя ко мне спиной, разговаривал с сидевшим на парусиновом стуле директором картины. В нескольких шагах справа от них стояла группа артистов в сорок или пятьдесят человек, одни в обличье монстров, другие – почти голые, но, надо признаться, неплохо сложенные. Это были самые симпатичные начинающие звезды, которые всегда фигурировали в фильмах Слэйда. Мне показалось, что цвет костюмов был выбран с учетом цвета тела молоденьких артисток.
      Одна из самых заметных – полураздетая красотка амазонка с большим бюстом. Не стесненная никакими условностями, она уже снималась в двух предыдущих сериях "Мрази". У нее было невероятное имя – Вивиан Вирджин. Вивиан была той самой молодой актрисой, по милости которой произошла задержка столь дорогих съемок последней картины Слэйда. Я не уверен, что женщине на самом деле было так плохо. Я слышал, что она была "больна", а в Голливуде это может означать все, что угодно. От простого ларингита до головной боли после неумеренной дозы алкоголя.
      Парень, который встретил меня на автостоянке, прошел к Слэйду, и я на некоторое время потерял его из виду. Зато я заметил Наташу Антуанетт, которая сидела недалеко от Вивиан Вирджин. Я махнул рукой и направился прямо к ней. В этот момент съемки не вели, и я не думал, что могу кому-нибудь помешать. Наташа помахала рукой в ответ и улыбнулась.
      Они вместе с другой девушкой сидели на полотняных шезлонгах под пляжным зонтиком. Нат была высокой темноволосой красавицей с изумительной фигурой. Одетая в белую греко-венерианскую тунику с глубоким вырезом спереди, открывавшим грудь ровно настолько, чтобы это удовлетворило блюстителей морали, – правда, ей только не следовало нагибаться, – девушка притягивала к себе мужские взоры. Туника была длиной до лодыжек, но она несколько распахнулась и открывала неполные, но прекрасных очертаний ноги.
      Я остановился около нее и поздоровался.
      – Привет, Шелл, – ответила она глубоким, мягким голосом. – Не ожидала тебя здесь увидеть.
      – А я и сам не ожидал, что попаду сюда, – признался я.
      – Будь как дома. Не уходи до моего танца, – попросила красотка.
      Наташа снова улыбнулась и сверкнула в мою сторону черными глазами. О, этот взгляд – фантастический, вызывающий, словно черные бриллианты в пламени. Просто сатанинский, с затаенным огнем. Этот взгляд был способен пробить лондонский туман, он мог обезоружить любого мужчину и заставить закипеть его кровь.
      И моя кровь тоже была готова закипеть, но Наташа перенесла взгляд с меня на девушку, которая сидела вместе с ней под зонтом.
      – Этот здоровенный парень – Шелл Скотт, Шерри, – представила она. – Шелл, Шерри Дэйн.
      – Здравствуйте, – поздоровался я.
      – Хэлло, мистер Скотт, – прощебетала подруга Наташи.
      – Называйте меня Шелл, пожалуйста, будто мы старые друзья.
      – Хорошо, мне это нравится.
      А мне понравилось то, что ей это нравится. У этой девушки были примерно все те же достоинства, что и у Наташи, но только в другой пропорции – она была пониже Наташи. И уж конечно, светлее по цвету кожи, потому что в фильме она играла венерианку более низкого класса. У нее тоже была туника, как и у Наташи, но длиною только до колен. Это когда она стояла. А когда сидела, туника намного не достигала колен. Очень даже намного.
      И если глаза Наташи, казалось, излучали свет, отраженный от другого мира, то взгляд Шерри излучал то самое электричество, которое и заставляет мир вертеться. Этот взгляд был чистым и ясным, ярко-голубым. Именно такой мог быть у самого дьявола, если бы он был ослепительно красивой и дружески настроенной к вам женщиной.
      Но мне нельзя было восхищаться этим взглядом, каким бы возбуждающим он ни был. Я пришел сюда по делу. Но могло случиться так, что Наташа не захотела бы говорить о событиях прошлой ночи в присутствии третьего лица. Поэтому я сказал:
      – Нат, раз уж ты не занята в этот момент, то могу ли я сказать тебе пару слов нае...
      И это было все, что я успел сказать.
      Чья-то рука железной хваткой, словно щупальцами осьминога, схватила меня за левый бицепс и повернула кругом. А мне очень не нравится, когда меня хватают руками, даже когда это делают близкие друзья.
      Поэтому я вовсе не улыбался, когда вновь стал крепко на ноги и глянул в лицо человеку, который позволил себе схватить меня. Это был постановщик Джереми Слэйд. Я сказал ему:
      – Больше так не делайте.
      Но прежде, чем я успел это произнести, он зарычал:
      – Какого черта вы тут вытворяете?
      Я немного пожевал губами, глубоко вздохнул и чуть поостыл. В конце концов, это была его картина. Если он захочет выставить меня отсюда, то будет прав и мне не на что будет пожаловаться.
      Поэтому я сказал:
      – Просто хотел поздороваться со старыми друзьями. – Потом перевел взгляд на Шерри и добавил: – И с новыми тоже.
      Слэйд снова схватил меня за руку и приказал:
      – А теперь идите отсюда.
      Я сжал пальцы.
      – Угу. Только не надо хватать за руки. – Я попытался улыбнуться. – Сейчас пойду.
      Он что-то проворчал, повернулся и вышел на открытое место, где никого не было, а потом повернулся лицом ко мне.
      Этот человек был широк в плечах и узок в талии. Он выглядел плотным и здоровым, но на его лице застыло, казалось, навсегда хмурое выражение. Как у астронавта, который поднимается в космическом корабле. Смесь какой-то решимости, воинственности и мученичества. Словно мужчина сорокового размера втиснулся в шорты тридцатого размера. Так или иначе, но казалось, что его черты отражают чувство сдавленности, удушья и тупой боли.
      Это, может быть, и объясняло, почему у него был такой тембр голоса, похожий то ли на высокий свист, то ли на птичий щебет, что совсем не сочеталось с его массивной грудью и мощной шеей. Даже для истощенной кошки такой голос показался бы очень слабым, а когда Слэйд открывал рот, то было похоже, что это маленькая птичка хочет побеседовать со своими пернатыми друзьями.
      Я сказал режиссеру, кто я такой и что хотел поговорить с Наташей, а он прощебетал в ответ:
      – А о чем вы хотите с ней поговорить?
      – Ничего важного, мистер Слэйд. Просто хотел подкрепить информацию, данную мне клиентом.
      – Каким клиентом? – поинтересовался он.
      – Я предпочел бы не называть его...
      Он так хмуро посмотрел на меня, как будто за все это ему придется выложить пару тысяч долларов. А когда Слэйд так хмурился, это много значило. У него были такие большие и такие спутанные брови, что блоха могла родиться и умереть там, так и не увидев дневного света. Они выглядели как одна длинная и густая бровь, потому что срослись посередине, и из этих пучков волос торчал длинный и жесткий нос, словно рог носорога.
      Наконец режиссер поднял брови и разлепил губы.
      – Так вы не назовете его, – сказал он. – Ну, я догадываюсь, ведь это ваш бизнес.
      Я утвердительно качнул головой.
      Слэйд некоторое время помолчал.
      – Ну ладно, о'кей. Вы сможете поговорить с ней, но только после того, как мы снимем сцену танца.
      – А когда это будет? – поинтересовался я.
      – Скорее всего, этим утром. Зависит от того, помнят ли свои слова эти идиоты, как они будут работать. Может быть, это займет час. Если нам повезет.
      Он не показался мне везучим человеком, а скорее таким, которого преследуют неудачи. Я уже говорил о задержке, которая была на съемках его предыдущего фильма, когда артистка, игравшая вторую роль, на несколько дней выбыла из обращения. А теперь, прямо после начала съемок этой серии, задержка могла случиться уже по вине самого Слэйда. На этот раз съемки начались в среду, 1 апреля, – как раз в День дураков. А вечером в следующую субботу, когда прошли по графику всего три дня съемок, Слэйд не смог правильно проехать поворот на горной дороге по пути домой и свалился в глубокий скалистый каньон. По крайней мере, его новенький "кадиллак" рухнул туда – сам Слэйд, согласно газетным отчетам, которые я читал, успел выскочить из машины. Он отделался разбитой головой и многочисленными ушибами и царапинами. Я знаю, что несколько дней он носил руку на повязке, но теперь был счастлив, что снимает третью серию своей "Мрази". Если, конечно, можно быть счастливым по такому поводу.
      Я спросил:
      – Ничего, если я подожду?
      Он пожал плечами:
      – Покрутитесь вокруг, если хотите. Но только держитесь подальше от Наташи, пока она не сыграет свою сцену. – Он сделал паузу и добавил: – Эта девушка адски темпераментна, и я не хотел бы, чтобы вы или кто-нибудь другой потревожили ее до съемки. Если это случится, то мне придется самому показать вам свой темперамент.
      Режиссер сказал это так, что можно было понять: если Наташе помешают, то произойдет нечто страшное, вроде затмения солнца и луны. Черт возьми, она и в самом деле немного диковата. Но совсем не является фитилем к всеобщему возгоранию.
      Тем не менее я сказал:
      – Все понятно. Спасибо, мистер Слэйд.
      Он что-то проворчал. А я отправился прочь, словно на прогулку без определенной цели. Но прогулка оказалась интересной. Час спустя я смотрел, как одна и та же сцена снималась дважды, потолковал со своим другом, красавцем актером Эдом Хауэллом, и провел еще несколько минут с очаровательной Шерри Дэйн. Она рассказывала мне, что на сегодняшней съемке должна бегать от ужасных устриц и что Эд спасет ее.
      Съемочная группа была уже готова, и я очень внимательно смотрел, как Шерри бежит от клацающих позади чудищ в своем прозрачном легком одеянии и изображает ужас и отчаяние.

      И вот наконец настало время для танца Наташи.
      Это было куда как лучше бега Шерри. Я даже считаю, что это наивысшая точка всей картины. А может быть, высшая точка моего дня.
      Наташа, как мне показалось, полностью изменила свой образ, отказавшись от присущего ей обаяния. Теперь она стояла посередине толпы косматых людей, самым волосатым из которых был, конечно, Груззак.
      Остальные, как я понял, были его мятежные белые солдаты, которые захватили черную венерианскую королеву и привели ее к своему повелителю. Они выглядели очень раздраженными – скорее всего, потому, что не оставили ее для себя. И я не обвиняю их за это. Вместо земных одежд на Наташе была только прозрачная ткань, которая просвечивалась насквозь лучами солнца, светившего за ее спиной. И, несмотря на это, девушка выглядела очень поземному. Теплый свет подчеркивал контуры ее длинного роскошного тела, и оно было словно темное облако с серебряной каймой по краям. Она стояла гордо запрокинув голову, и темная волна волос падала на одно плечо.
      Груззак, одетый в какую-то волосатую звериную шкуру, сидел спиной ко мне, на земле, покрытой другой шкурой. Одна волосатая рука опиралась на такое же волосатое бедро, а между ног у него наклонно лежал сверкающий меч. И уж конечно, работали три камеры. За пределами досягаемости камер толпились люди, державшие оклеенные фольгой отражатели и стрелу для микрофона. Фрэй восседал на журавле, на котором была установлена камера. Примерно пятьдесят актеров заполняли съемочную площадку, изображая зрителей. И если бы я хорошенько сконцентрировался, то и впрямь поверил, что это – настоящее кино.
      Груззак поднял меч и легко махнул им в воздухе. Это был сигнал. Наташе надо было постараться, иначе Груззак скажет: "Фу! Отрубить ей голову!" Я не видел сценария и поэтому не представлял, какой на самом деле должен быть диалог. Но ставлю один против пяти, я догадываюсь, что он может сказать.
      Ну, она и постаралась.
      Наташа начала медленно, но даже в первой части танца не виделось никакой нерешительности и слабости, потом стала все быстрее раскачивать великолепный торс. Ее фигура напоминала восьмерку, потом, когда она стала двигаться быстрее, превратилась в девятку, а потом мне показалось, что там их вообще чуть ли не шестьдесят. Это она двигалась так быстро, хотя на площадке была всего одна.
      Да, только женщина в танце может так много сделать, и так много можно узнать о ней самой по тому, как она танцует. И я могу сказать: если бы Наташа танцевала вот так в Пасадине, то в Глендейле разморозились бы все холодильники. Или, скорее, наоборот, в Пасадине никто вот так не станцует.
      Когда танец закончился, она встала, прислонившись спиной к скале над Озером Огня, в котором снова пылал огонь, и солнце ярко озаряло ее изумительное тело. Покрывало упало с нее. И я понял, что, когда она начинала танец, на ней было всего два покрывала. Кинокамера сделала наезд и сняла ее крупно, хотя я был уверен, что эти кадры попадут на пол монтажной комнаты или так и останутся в личной библиотеке продюсера. А Наташа все стояла, закинув назад голову и широко раскрыв руки. Ее грудь была вызывающе направлена вперед. На Груззака.
      А тот весь подался вперед, опершись на рукоятку меча, словно ища поддержки и как бы готовый произнести неотрепетированную реплику: вместо "Фу, отрубить ей голову!" сказать: "Отрубить ей голову? Фу!" Или что-то в этом духе.
      В этот момент я посмотрел на Груззака.
      И поэтому не увидел того, что случилось. Я только услышал пронзительный крик.
      И это был даже не крик. А скорее громкий, душераздирающий стон.
      Сначала я даже не понял, что это была Наташа.
      Девушка рухнула с края скалы и исчезла из виду.
      Мгновение было тихо, а потом я, как и все кругом, услышали всплеск оттого, что она упала в объятую пламенем воду далеко внизу.
      Может быть, так было нужно по сценарию. Может быть. Но я так не думал, иначе она упала бы красиво. А тут девушка просто неуклюже рухнула, повернувшись и неловко прижав локти к телу. Если бы это было запланировано сценарием, то эпизод был бы испорчен. Потому что я собирался именно это сделать. Я бросился вперед, на ходу сдирая с себя куртку, вытащил из кобуры револьвер и швырнул его на брошенную на землю куртку на полпути к обрыву.
      Подскочив к краю скалы, я остановился. Наташи не было видно. Но подо мной, в дымном красном пламени горящей на поверхности воды нефти, я увидел пятно, где не было огня. Это было пятно неправильной формы, внутри которого вода все еще колыхалась. Я заметил, что огонь смыкался вокруг него.
      Я выбрал точку вблизи края этого смыкающегося кольца, набрал полные легкие воздуха и прыгнул.
      Когда я летел вниз, то ощутил на руках и лице жар от пламени. Мои ботинки с плеском ударились о поверхность воды. Еще до того, как я упал в воду, я расставил руки, пытаясь замедлить свое погружение.
      Я не достиг дна. Когда я открыл глаза, то увидел, что сквозь нефть и пламя на поверхности вглубь проникало достаточно света. Вокруг меня была мешанина из красных отблесков горящей нефти и неясных теней. Это была какая-то жуткая сцена из фантастического водяного ада. Красноватая тьма пульсировала вокруг меня, словно огромное живое существо.
      И в этот самый момент я увидел Наташу. Девушка находилась слева и ниже меня, но еще не достигла дна озера. Одна ее рука, изящно согнутая в локте и кисти, была вытянута в сторону, другая опущена вниз. Она медленно поворачивалась в воде, и я увидел ее лицо. Ее рот был открыт.
      Я резко сработал ногами, вытянул руки вперед и двинулся к ней. Ее глаза были полуприкрыты, и я не мог их увидеть. У меня забилось сердце, легкие разрывались от недостатка воздуха. Я обхватил ее рукой пониже груди и поплыл, оставаясь под поверхностью воды.
      Мне надо было вдохнуть воздуха. Поднявшись к поверхности, я разогнал свободной рукой воду, чтобы избавиться от пленки горящей нефти. Я почувствовал сильный жар. Кожа на лице не загорелась только потому, что оно было мокрым, и я жадно вдохнул раскаленный воздух. Сделав несколько сильных гребков рукой, я протащил Наташу несколько метров, которые оставались до берега. Когда мои ноги коснулись мягкого дна, я, спотыкаясь, вынес ее на сухую землю. Девушка тяжело обвисла у меня на руках, ее голова свисала вниз.
      Я еще не успел опустить ее на землю, как увидел кровь.

      Кровь струилась из маленькой дырочки, что была под левой грудью Наташи.
      А когда я убрал руку с ее спины, то увидел, что моя рука тоже в чем-то липком и красном. Я осторожно перевернул девушку, хотя в этой осторожности уже не было необходимости. Отверстие у нее в спине было немного ниже и в несколько раз больше, чем то, что на груди. Выходное отверстие всегда больше.
      В Наташу стреляли. И конечно, она была уже мертва.
      Милая, добрая Наташа. Ее глаза были все еще приоткрыты, и я закрыл их, опустив веки. Над этими горячими, черными, бархатными глазами, которые могли блестеть, жечь, иногда быть чуть бесстыдными, глазами, не похожими ни на какие другие. А теперь они были всего-навсего частью ее бездыханного тела.
      Когда я поднялся на ноги, по дорожке сбоку скалы спускались Слэйд, Эд Хауэлл, Фрэй и другие. Десятки других мужчин и женщин сгрудились у края скалы и смотрели на нас сверху. Первым ко мне подбежал Эд. Он подскочил и бросился на колени перед Наташей. Потом спустился Слэйд.
      – Что случилось, черт побери! – почти кричал он таким высоким голосом, какой бывает у женщины, бьющейся в истерике.
      – Она мертва, – тихо сказал я.
      – Мертва? Мертва?! – взвизгнул он.
      – Да. Кто-то застрелил ее, – подтвердил я.
      – Застрелил? Вы с ума... – Голос режиссера прервался. Он посмотрел вниз, на Наташу. – О мой бог!
      Эд взял руку Наташи обеими руками. Его глаза были широко открыты, и губы пересохли. Уолтер Фрэй был уже рядом и что-то невнятно бормотал мне. Но я его не слушал.
      Я стремглав бросился по тропинке на вершину скалы. Подъем был крутой, и я задохнулся, когда добрался до верха.
      Я посмотрел на то место, где стояла Наташа, теперь тут группками стояли мужчины и женщины. Мужчины в звериных шкурах, а женщины в прозрачных накидках и в обычной одежде. Когда я повернул голову налево, откуда, скорее всего, стреляли, то увидел чудовищных устриц и жуков.
      Пуля шла сверху вниз, прошла сквозь ребра и вышла ниже, около позвоночника. Здесь было два места, два холма или возвышения, где стрелок – а это был, наверное, стрелок – мог засесть. Теперь его там наверняка уже нет.
      Слева от меня, вдалеке, на той самой грязной дороге, по которой я приехал час или чуть более назад, я увидел клуб пыли. Точно такой же, какой поднял мой "кадиллак" на пути сюда. Я не мог рассмотреть, какой марки был автомобиль и даже был ли он типа купе или седан.
      Толпа людей на скале двигалась по направлению ко мне. Было похоже, что один человек шел впереди, а остальные непроизвольно следовали за ним. Я побежал к ним навстречу. Когда я подбежал к ним и остановился, мое внимание привлекло какое-то движение слева. Кто-то бежал сюда с автостоянки. Это была голубоглазая актриса Шерри. Я узнал ее, несмотря на то что она была в обычной одежде, в какой ходят по улицам. Так и было, ведь она пошла туда, чтобы переодеться.
      Люди вокруг зашумели. Рядом со мной оказался Дейл Беннон, ас-оператор, который работал у Слэйда, а сегодня снимал на нижней площадке. Я давно знал его и заговорил с ним, а остальные слушали нас. Я рассказал ему, что произошло, что в Наташу стреляли, что она мертва, и спросил, может быть, он или кто-нибудь другой видел или слышал что-нибудь такое, что может помочь разобраться в том, что случилось.
      Никто ничего не слышал и не видел. Да и сам я тоже. Я даже звука выстрела не слышал. Наверное, на винтовке был глушитель. А это значит, что убийца вовсе не был любителем.
      Женщина – это была массивная Вивиан – тихо спросила:
      – Она мертва? Вы сказали, что она мертва?
      – Да. Поймите же вы все, наконец, она убита, – заявил я. – Не просто мертва – убита. Поэтому, если вы можете вспомнить...
      Я не успел договорить. Подбежала запыхавшаяся Шерри.
      – Что? Убита? Кто!.. – закричала она.
      Кто-то в толпе громко запричитал:
      – Наташа, кто-то убил ее...
      Шерри широко раскрыла глаза:
      – Он застрелил ее? Это он сделал? Я...
      – Замолчите!
      Но я опоздал. Всего на полсекунды, но опоздал. Она продолжала:
      – ...видела его, я видела его. Я не знала, что он кого-то застрелил, но видела, как он бежал к стоянке, Он сел в...
      – Замолчите, Шерри!
      – ...машину и умчался... Что?
      Она посмотрела на меня огромными голубыми глазами, будто не понимая.
      Черт возьми, было уже поздно. Но я все-таки сказал:
      – Попридержите это немного, Шерри. Не стоит повторять это дважды, нам придется вызвать полицию. У меня в "кадиллаке" есть радиотелефон. Пойдемте со мной, я позвоню в полицию, о'кей?
      Она посмотрела вокруг себя, потом глянула вниз, где стояли четверо актеров, и все еще лежало на земле мертвое тело. И я понял, что Шерри очень напугана.
      – Хорошо, Шелл, – послушно пробормотала она.
      Мы покинули площадку и направились к стоянке машин. По пути я сказал ей:
      – О'кей. Вы видели того человека или, по крайней мере, какого-то человека. Что вы можете сказать о нем, Шерри?
      Вместо прямого ответа, она проговорила:
      – Я догадываюсь, что мне не стоило говорить все это при людях. Именно это вам не нравится?
      – Думаю, обойдется, – успокоил ее я. Но потом решил выложить ей все. – Вы должны учитывать последствия, Шерри. Если вы видели человека, который убил Наташу, и он знает вас и понимает, что вы способны опознать его, то он может... ну, откровенно говоря, он может попытаться убить вас.
      Девушка побледнела:
      – Я потом сама подумала об этом. Но слишком поздно.
      – Вы хорошо рассмотрели того человека? А как думаете, он видел вас?
      – Да, он видел меня, – подтвердила подруга Наташи. – Вы же знаете, я переодевалась в автомобиле, вместо того чтобы ехать на студию. Как только я вышла из машины, я увидела того человека. Он бежал по направлению к автостоянке.
      – Откуда?
      К этому моменту мы были уже почти на стоянке, и она указала мне на один из холмов, на который я смотрел раньше.
      – Мне кажется, оттуда. Он как раз был на полпути оттуда. А я стояла возле своей машины. – Шерри указала на бледно-голубой "корвет". – Он сначала меня не заметил. У него в руках было что-то вроде маленького кейса.
      – Угу. Вот там и могла быть разобранная винтовка, – заметил я.
      – Он бежал к автомобилю, но увидел меня до того, как достиг его.
      – А где была машина? И что это был за автомобиль?
      – Не знаю, какой марки, но это был большой темный седан. А стоял вот здесь. – И она указала на пустое теперь место между "фордом" и "крайслером".
      – Наверное, сообразил, что если бы оставил машину одну-единственную в другом месте, то это вызвало бы подозрение. Припарковаться на общей автостоянке – это была неплохая идея. И что же он сделал, когда увидел вас?
      – Остановился и посмотрел на меня, – продолжала девушка. – И все. Потом прыгнул в автомобиль и очень быстро уехал. Это удивило меня, но ведь я не знала... что он застрелил кого-нибудь или еще что.
      – Откуда же вам было знать, Шерри. А вы отсюда не слышали звука выстрела?
      Она покачала головой.
      – О'кей, а как выглядел этот человек?
      Мы были уже в моем "кадиллаке", и, пока она говорила, я потянулся к щитку, достал телефон и вызвал полицию.
      – Я теперь с трудом вспоминаю. Я же не знала, что должна была его запомнить.
      – Попробуйте, так подробно, как сможете, – попросил я.
      – Он был высокий. Худой, мне кажется. Да, он был худой, с узким лицом, Вот... и все.
      – А сколько ему может быть лет?
      – О, старше вас. Может быть, сорок или сорок пять...
      – Темные волосы, светлые? Лысый? Усы? Еще что-нибудь необычное? – настаивал я.
      Девушка снова покачала головой.
      – Одежда? Необычное пальто, или шляпа, или что-нибудь другое?
      – Нет... у него не было шляпы. И он не был лысый, у него были волосы, но вот какого они цвета, не помню. Мне очень жаль...
      – Нет причин сожалеть, – подбодрил ее я. – Но если вы что-нибудь вспомните, дайте мне знать, немедленно. И в любое время.
      Я надеялся, что Шерри Дэйн вспомнит что-нибудь еще. А пока это был высокий худой человек, с шевелюрой, и только.
      Я соединился с полицией, рассказал дежурному офицеру, что произошло, и сообщил место. Закончив, я сказал Шерри:
      – Если случайно вы захотите позвонить мне, вот телефон. – Я записал номер на листке бумаги.
      Она взяла его и спросил:
      – А разве вашего телефона нет в книге?
      – Да, один из телефонов там есть. Но вот второй, в моей спальне, не внесен в книгу, – пояснил я.
      Она слабо улыбнулась:
      – В спальне?
      – Это в некотором роде специальный телефон... Я хочу сказать, что все люди, у которых есть этот номер, могут звонить мне в любое время дня и ночи. Даже когда я в спальне. И сплю. С определенной информацией, я имею в виду. – Я удивился, почему это меня охватило волнение, когда Шерри заговорила о спальне. – То есть звонят, когда хотят передать что-то важное. Иногда я не подхожу к телефону, который стоит в гостиной. Но на звонок в спальне я отвечаю очень быстро. Понимаете?
      Она улыбнулась, а я спросил:
      – Вы собираетесь еще побыть здесь? Конечно, вам придется дождаться приезда полиции.
      Ее улыбка исчезла.
      – Да, я хотела бы поговорить с Эдом. Он, конечно, потрясен всем этим. Он так любил Нат, вы же знаете.
      – Да, верно. Но что с ними случилось? Все шло так хорошо – и вдруг они оба остыли.
      Она пожала плечами:
      – Что случается с людьми? Я не знаю.
      Через минуту Шерри уже направлялась туда, где толпились люди. А я отправился на холм, который она мне указала. Я поднялся на него с противоположной стороны и не стал затаптывать вершину. Однако отыскать место, где сидел киллер, было совсем нетрудно. Там были не только следы в виде вмятин на мягкой земле. Я заметил пять окурков сигарет. Интересно, что каждая была докурена до самого фильтра. Даже если бы я подошел поближе и захотел узнать марку сигарет, я не смог бы этого сделать. Но я, конечно, не стал подходить.
      Частный детектив – это обычный гражданин, и полицейские офицеры, как я сказал вчера вечером лейтенанту Роулинсу, часто недолюбливают нас за то, что мы, как правило, подвергаем сомнению очевидное.
      И вот я стоял наверху и смотрел вниз, на людей, которые толпились вокруг скалы. Это был очень умелый и удачный выстрел. У него была мощная винтовка, которую он хорошо знал, с оптическим прицелом. Кроме того, был тихий день, и ему не мешал ветер.
      Но так или иначе, он убил ее. Наташа была мертва.
      И вот, наконец, я спросил себя: "Кто? Кто хотел ее смерти?"
      И появились назойливые мысли, которые стали беспокоить меня. Скорее всего, Наташа не сказала бы мне много, но, по крайней мере, она призналась бы мне, была ли с Уэверли в тот вечер. А если была, то могла бы рассказать, о чем был тот телефонный звонок. Но главное – я надеялся, что она подтвердит историю, которую мне рассказал мой клиент.
      Теперь она уже ничего не сможет подтвердить.

      Но прошло еще целых сорок пять минут, прежде чем я смог оттуда уехать. Прибыла полиция, я рассказал им, что знал, – и все, что сказала Шерри перед целой полусотней людей. Сообщил следователям, где они могут меня найти в случае надобности.
      А потом отправился в город.
      Мне надо было заехать к себе на квартиру, отмыться от копоти и нефти, почистить револьвер, который тоже вывалялся в грязи. Потом я сел за телефон, чтобы перезвонить кое-кому, с кем говорил прошлым вечером.
      Джима Грэя не оказалось по его номеру. Но он говорил, где я могу его найти и что хотел встретиться со мною.
      Я нашел его в небольшом баре на Бреа, в двух кварталах от бульвара Сансет. Я увидел его сидящим на высоком стуле, с кружкой пива, перехватил его взгляд и кивком вызвал наружу. Он вышел и залез в мой "кэдди".
      Я поехал вниз по улице и спросил:
      – Есть что-нибудь для меня, Джим?
      – Может быть, кое-что, – проговорил он. – Вы спрашивали меня про этих Пайка и Уэверли да еще про Джанта и его ребят. Ну, насчет Пайка я ничего не слышал, кроме того, что его убили. – Он ухмыльнулся. – Но это вы и без меня знаете, правда?
      – Ну да.
      У Джима Грэя было шишковатое, морщинистое лицо, но он улыбался прямо как молодой человек. Два передних зуба у него торчали вперед и напоминали нос небольшого каноэ, а улыбка этого немолодого уже человека казалась совсем легкомысленной. Но сам он вовсе не был таким.
      – Ну а что Уэверли? – спросил я.
      – Он и Джант крепко повязаны. Вы сказали, что он издает этот журнал, "Инсайд", но не знаете, кто стоит за его спиной, так?
      – Говори же, Джим, кто там у него за спиной? Я уже заказал для тебя этот чертов телевизор. Тебе его доставят сегодня к вечеру.
      – Ну, приятель, это просто здорово! – воскликнул Джим. – Но вы могли этого и не делать. Ну так вот, Уэверли должен знать этого бандита Джанта очень хорошо. Аль вложил деньги, чтобы тот смог начать издавать свой маленький журнал.
      – Это Джант? Он вложил наличные, чтобы начать выпускать "Инсайд"? – переспросил я. – Ты уверен, Джим? Это может оказаться очень важным.
      – Вполне уверен. Я давал вам когда-нибудь неверные сведения? – обиделся мой агент.
      Он никогда не обманывал меня и поставлял только хорошую информацию.
      – А подробности?
      – Ну, вы же знаете Джанта. Он никогда не подписывает бумаги, тем более такую. Как я узнал, он передал деньги старой суке по имени Мадлен Уиллоу – я так думаю, что она снималась в кино, – и она уже выложила бабки ему. Это все, что я смог разнюхать. Но мне кажется, что Уэверли все-таки догадывается, откуда к нему пришли деньги.
      – Да. Будем так думать, – пробормотал я.
      В том, что он мне сказал, была еще одна интересная особенность. Мадлен Уиллоу действительно была когда-то актрисой. Она владела участком земли, где Слэйд теперь снимает свой фильм. Конечно, может быть, это ничего и не значило. Правда, эта информация Джима была бесполезной.
      Это было все, что Джим мог мне сказать, и я высадил его в двух кварталах от бара, где отыскал. Когда Грэй выходил из моего "кэдди", я спросил:
      – А тебя что-нибудь еще восхитило, когда ты глазел на витрины?
      – Вос... Что? – не понял он.
      – Ну, понравилось ли тебе еще что-нибудь?
      – Хм. О нет. Но если я получу еще какие-то сведения, то дам вам знать.
      – Дай знать, Джим.
      И он неторопливо пошел вниз по улице.
      А я решил, что теперь настало время повидаться с Гордоном Уэверли.
      Я позвонил в полицейское управление и узнал, что мой клиент уже не находится в тюрьме. По законам штата Калифорния, когда человек обвиняется в убийстве, то он не может быть отпущен под залог, "когда доказательства очевидны или вероятность того, что он виновен, достаточно велика". Тем не менее он оказался на свободе.
      Как я понял, отчасти потому, что подозреваемым был сам издатель "Инсайда" Гордон Уэверли. И, кроме того, полиция не имела ни малейшего намека на возможные мотивы произошедшего убийства. Были только предположения и догадки, но не хватало третьей ноги для треножника прокурорского обвинения. И уж конечно, не было никаких доказательств, что он ожидал убитого в засаде или что убийство было "умышленным, преднамеренным и заранее обдуманным". Да и данных в полицейских архивах в Сакраменто на Уэверли и Пайка не оказалось.
      Поэтому Уэверли был подозреваем в убийстве второй степени, что позволяло отпустить его под залог. И его не было там. Как оказалось, он со своим адвокатом покинул здание полиции всего за несколько минут до моего звонка.
      Я оставался у телефона достаточно долго и узнал, что криминальная лаборатория исследовала идола из слоновой кости и нашла на нем не только следы крови Финли Пайка, но и другой, которая совпадала по группе с кровью Гордона Уэверли. Она могла попасть туда, если сначала Уэверли ударил Пайка кулаком, а потом уж этим идолом. Или – что казалось более вероятным – с его рук, которые могли быть повреждены кем-то другим, может быть настоящим убийцей. Уэверли мог отбросить идола в сторону уже после того, как им ударили Пайка. Но ни я, ни полиция не верили в эту версию.
      Поэтому я направился за доказательствами к самому Гордону Уэверли.

* * *

      Я остановил машину около здания "Инсайда", прошел через раздвижные стеклянные двери и остановился около пышногрудой секретарши. Она сделала рот буквой "О" и, моргая, уставилась на меня.
      – Привет, – сказал я. – Мистер Уэверли уже здесь?
      – Он только что вошел. Буквально минуту назад.
      – Прекрасно, мне надо повидать его.
      – Он прошел мимо. Прямо как прошлой ночью, – проговорила секретарша.
      – И кричал? – в шутку напомнил я.
      – Ха-ха, – рассмеялась она. – Боже мой, нет! Не сказал ни слова. А мне казалось, что должен был. После всего, что случилось. После... всего.
      Секретарша просто кипела от любопытства и была переполнена незаданными вопросами. Незаданными, но они могли быть заданы в любой момент.
      – Итак, я хотел бы повидать его, – повторил я.
      – Да. Я позвоню ему. Мне кажется, вы отыскали его прошлым вечером, верно?
      – Да. И я хотел бы снова его отыскать, если позволите. Мне надо повидать его. Сейчас. И как можно скорее.
      Она приняла обиженный вид. Сначала шеф не захотел говорить с ней, теперь я. Мужчины были против нее. Ха, если бы она только знала! Я думал совсем о другом. Особенно созерцая ее блузку с низким вырезом.
      Секретарша выжидала, но я оказался терпеливее. Наконец она нажала на кнопки переговорного устройства и доложила:
      – Мистер Уэверли, здесь мистер Скотт, он хочет вас видеть.
      Она еще помнила мое имя, но на этот раз не проворковала его: еще бы, это не так легко сделать.
      Я услышал голос Уэверли, искаженный переговорным устройством:
      – Прекрасно. Пропустите его, мисс Принз.
      "Может быть, – подумал я, – все складывается не так уж прекрасно". Но, следуя указаниям мисс Принз, я прошел по холлу во вторую дверь налево и попал в офис Гордона Уэверли.
      Эта большая комната была решена не в розовых тонах, что я с удовлетворением отметил. Светло-бежевые панели на стенах, оранжевый ковер, более темные бежевые стулья и диван. Красиво, но не кричаще. У издателя был громадный серо-коричневый письменный стол из чего-то вроде кипариса или кедра. За ним высилось невероятных размеров кожаное кресло, с медными кнопочками по швам. А в кресле восседал сам Гордон Уэверли.
      На нем был тот же костюм, что и прошлым вечером. Однако сейчас его хозяин имел щеголеватый вид, будто собирался отправиться на веселую вечеринку. Его худое загорелое лицо было свежевыбрито, галстук аккуратно завязан, и сам он выглядел радостным и отдохнувшим. Маленькая белая повязка немного портила прическу его седых волос. Когда я вошел, Уэверли улыбнулся. Мне стало интересно, слышал ли он уже об убийстве Наташи Антуанетт.
      – Я вижу, что вы уже освободились из тюрьмы, – сказал я.
      – Да, – кивнул он. – Я многое передумал и в конце концов позвонил своим адвокатам. Я решил, что должен рассказать вам все, что знаю о событиях той ночи.
      – Пора уже. Или, скорее, чуть поздновато, – проговорил я.
      Он вопросительно поднял брови, потом снова опустил их.
      – Что это значит?
      – А это значит, что бы вы сейчас ни сказали, лучше было это сделать раньше.
      Он снова проделал то же самое со своими бровями, но промолчал. Тогда я предложил:
      – Может быть, я скажу вам, с чего надо начать. Лучше с нашего первого разговора по телефону, я и сейчас не понимаю, что это было. Какая-то женщина, предположительно Наташа Антуанетт...
      – Предположительно? Мистер Скотт, я уверяю вас...
      Но я упорно продолжал:
      – ...едва поздоровавшись, сказала, что вы хотите поговорить со мной. По вашему предложению я приехал к вам в офис, но вы уехали. Я отыскал вас у Финли Пайка. Любопытно, что когда я подъехал, то увидел машину, набитую громилами, которая с ходу влетела туда же. Это были люди гангстера, шантажиста, мерзавца и убийцы, по имени Аль Джант. Потом, когда вас уже увезли в тюрьму, полиция убила в перестрелке возле дома Финли Пайка бандита, которого звали Джи-Би Кестер. Кестер был одним из тех громил Джанта, которые сидели в подъехавшей машине. Я сегодня узнал, что тот самый Аль Джант вложил деньги, чтобы запустить или помочь запустить журнал "Инсайд".
      После этих моих слов у издателя как-то сразу некрасиво отвисла челюсть – это совсем не было похоже на Гордона Уэверли. В эту минуту он не позаботился о том, какое впечатление производил. Гордон попытался что-то сказать, его рот открылся еще шире, но потом он передумал.
      А я продолжал:
      – Я случайно знал Наташу Антуанетт и пытался встретиться с ней. Говоря по правде, я хотел у нее выяснить, действительно ли она была с вами в тот вечер, и спросить, почему возникла вся эта суматоха. Пока вы были под стражей, мне казалось, что ничего особенного случиться не могло. Но я был не прав. Я работал бы побыстрее и пожестче, если бы догадывался, что ее собираются убить.
      Он прямо на глазах побледнел. Я не знаю, можно ли так притвориться. Но у него было достаточно причин, чтобы впасть в явный шок.
      Наконец он что-то сказал, но таким тихим голосом, что я его почти не слышал.
      – Что? – переспросил я его.
      Гордон сделал глотательное движение и повторил:
      – Убить? Вы сказали, что она убита?
      – Если выразиться более точно – предумышленно убита, – подтвердил я.
      Он ничего не сказал. А я ждал. Закрыв глаза, он облизал губы, потом моргнул и посмотрел на меня.
      – Когда это случилось, мистер Скотт?
      – Этим утром. Около десяти часов, может быть, чуть позже.
      Он сказал совсем тихо:
      – Видимо, мне следовало сообщить вам прошлым вечером еще кое-что.
      – Не скрывайте от меня ничего, – строго сказал я.
      Он молча смотрел куда-то мимо меня.
      – На этот час это все, что я знаю, – сказал я. – Но остаются еще невыясненными многие вопросы, и это ваша вина. И если вы сможете ответить на них, то это будет чертовски здорово.
      – Я не могу. – Его худое лицо еще больше посерело. – Не могу, – повторил он еще раз. – Свои поступки, – он сделал жест рукой, – я могу объяснить, но вот другие... – Он снова облизал губы. – А как погибла мисс Антуанетт?
      – Ее застрелили. Кто-то стрелял из винтовки. Когда она была перед кинокамерами на съемке последнего фильма Джереми Слэйда, – ответил я. – Но может, настало время вам отвечать на вопросы, а не задавать их?
      Издатель "Инсайда" выпрямился в своем кресле и посмотрел на меня. Его челюсть уже твердо заняла свое место.
      – Вы не хотите больше работать на меня, мистер Скотт?
      Он выглядел немного нагловатым, очевидно хорошо понимая, что нападение – лучшая защита. Или у него была какая-то серьезная опора.
      – Я принял решение вчера вечером, – ответил я. – Буду работать до самого конца, что бы ни произошло. Но только если вы будете откровенны со мной и если вы чисты. А если нет, то идите ко всем чертям. – Я немного помолчал. – Но вы должны признать, что не давали мне возможности хорошо поработать.
      Уэверли кивнул. Потом поднял руку и провел ею по волосам, коснувшись места, где была шишка. Или того, что теперь от нее осталось.
      – Я на самом деле признаю, что не сказал вам всего. Но у меня есть веская и серьезная причина, по которой я этого до сих пор не сделал. Объясню, в чем дело. Я и сам едва ли защищен. Но не имею ни малейшего представления, почему это все закончилось так трагически...
      Мой клиент замолчал и вздохнул. Потом быстро начал:
      – Прошлым вечером, около девяти, мисс Антуанетт буквально ворвалась в мой офис. В руке у нее был пистолет.
      – У нее в руке... подождите минутку, – прервал я его. – Ваша секретарша говорила, что никто не проходил мимо нее.
      На его лице появилось раздражение.
      – Мисс Принз запрещено курить в офисе, а она – настоящая раба никотина. (Я догадался, что он сам не курит.) Она часто выходит в дамскую комнату, чтобы удовлетворить свое страстное желание. Мы оба делаем вид, что я об этом не знаю. Я так думаю, что она отлучилась покурить, когда пришла мисс Антуанетт. Но в данный момент это не так уж важно. Мисс Антуанетт на самом деле ворвалась в мой офис с пистолетом в руке.
      Он замолчал.
      – О'кей, продолжайте.
      – Мисс Антуанетт была просто в ужасном состоянии. Она плакала и пребывала в полном смятении. Она кричала что-то вроде "Вы чудовище, преступник!".
      Я не очень уверен в том, какие еще были слова. Наступило замешательство, и я с опасением смотрел на ее пистолет. Вполне оправданное чувство, если разобраться. И она выстрелила в меня из этого пистолета.
      – Да не может быть! – вырвалось у меня.
      Гордон Уэверли посмотрел на меня как на человека, который не понимает обычную человеческую речь, и повторил:
      – Да вот может быть. Она пыталась убить меня.

      Я спросил:
      – Она выстрелила в вас здесь, в этом офисе?
      – Именно так, – кивнул Уэверли.
      – Тогда если пуля не попала в вас, то здесь где-то должен быть след от нее.
      Он сдержанно, но с некоторым раздражением ответил:
      – Очевидно, она не очень хорошо прицелилась. – Он отодвинулся в кресле и ткнул указательным пальцем назад.
      Как только он это сделал, я сразу же заметил дырку. Маленькое темное пятнышко на одной из бежевых панелей, которыми были облицованы стены.
      – Я просто разочарован, что такой опытный человек, как вы, после целой минуты наблюдений не смог заметить место, куда угодила пуля, – невольно проговорил Гордон. Но потом он улыбнулся и извинился. – Мне не следовало предаваться сомнительному удовлетворению от сарказма. Но ваш образ действий, мистер Скотт, скажем так, несколько грубоват. Во всяком случае, вот дыра от пули, которая чуть не попала мне в голову. Могу я продолжить?
      – Пожалуйста, продолжайте, – усмехнулся я.
      – Я был просто поражен. Не стоит и говорить, а может быть, мне следует это сделать, я не имел никакого понятия о том, что с ней стряслось. Признаюсь, я был напуган. Если говорить более точно, я окаменел. Если бы она выстрелила из этого дьявольского пистолета еще раз, она могла бы попасть в меня, и сейчас я уже ничего вам не мог бы рассказать. Но она не стала больше стрелять, – заключил Уэверли. – Покачнулась и разразилась рыданиями.
      Я достал сигарету и сунул ее в рот, а потом вспомнил, как Уэверли говорил о "рабе никотина", и вопросительно посмотрел на него. Он кивнул. Я получил разрешение, зажег сигарету и глубоко затянулся. Может быть, именно поэтому мисс Принз не разрешали курить. Если она будет дышать еще глубже, чем делала это прошлым вечером, ей придется полностью обновить свой гардероб.
      Уэверли продолжал:
      – Я встал, подскочил к ней, усадил в кресло и попытался как-то успокоить. Когда рыдания чуть поутихли, Наташа рассказала, что всего час назад к ней заявился огромный и очень неприятный субъект и попытался шантажировать ее. Она убедила себя, что это я его подослал. И даже если не я лично, то все равно я ответственен за это.
      – А она описала того типа? А может быть, она его знает? – спросил я.
      – Она описала его подробно, но она его не знает. И ее описание не совпадает ни с кем из моих знакомых.
      – О'кей. Оставим это пока. А чем это он пытался ее шантажировать? Что он знает о Наташе такое, за что она, по его мнению, сможет заплатить, чтобы сохранить тайну?
      – Одно время, – начал Уэверли, – наша черноволосая красавица была дружна с женатым мужчиной. В начале этого месяца они были в одном загородном клубе. Это было в субботу вечером. Они крепко выпили, особенно он. Возвращаясь в Лос-Анджелес, ее спутник, который водил машину очень нервно, врезался в другой автомобиль. Та машина потеряла управление, вылетела с дороги и ударилась в дерево. Партнер мисс Антуанетт не остановился, а вместо этого поспешил скрыться с места аварии.
      Уэверли положил руки на стол и крепко сцепил пальцы.
      – Так вот, мужчина, который явился к ней прошлым вечером, обладал этой информацией. Он утверждал, что существует свидетель преступления. Однако мисс Антуанетт заявила, что он напрасно пытается заниматься вымогательством. Водитель пострадавшей машины не мог их видеть, и едва ли на месте аварии были еще какие-то люди. Это произошло на бульваре Лоурел-Каньон, и там вообще не было никакого освещения, кроме автомобильных фар. Наташа настаивала на том, что никто не мог рассмотреть, кто был в их машине. И тем более узнать их в лицо. Она была совершенно уверена в этом. Но она предполагает только одно возможное объяснение...
      И тут меня осенило.
      – Подождите минуту, – сказал я, поднялся и начал ходить по комнате взад и вперед. Потом остановился и посмотрел на Уэверли: – Не говорите мне только, что Нат – мисс Антуанетт – написала дурацкое письмо Аманде Дюбонне.
      Издатель снова улыбнулся:
      – Потрясающе! Как вы догадались об этом?
      – Но так было на самом деле?
      – Было.
      Я снова сел.
      – Черт возьми, я не извлекаю свои выводы из воздуха. Прямо перед съемкой Нат читала статью в утренней газете о том, что вы задержаны в связи с убийством Пайка. Это не подействовало на нее. Но в самом низу страницы было написано, что это Пайк ведет рубрику "Строчки для страждущих" в журнале "Инсайд" под псевдонимом. А потом она перевернула страницу, где было указано имя Аманды Дюбонне. Когда она поняла, что это Пайк был автором этой колонки, то потеряла самообладание. Она могла проболтаться о той самой истории Пайку-Аманде в письме. А потом рассказала вам, после того как сделала этот неприцельный выстрел в вашу голову... Ну, я начинаю понимать, что ее вывело из себя тем утром. Она могла подумать, что ее визит к вам прошлым вечером побудил вас убить Пайка. Не говоря уже о том, что оба очень боялись грядущего скандала.
      Уэверли кивнул:
      – Но есть и еще одна причина, почему Наташа оказалась в таком состоянии, мистер Скотт. Если она поверила, что это я убил мистера Пайка, то могла подумать, что прошлым вечером я врал ей, потом заставил замолчать мистера Пайка, а потом сделаю то же самое с ней.
      – А что, Наташа на самом деле все выложила в том письме к Аманде? – спросил я.
      – Так она мне сказала, – подтвердил издатель. – Разумеется, она не указала своего настоящего имени, но адрес дала реальный. Что неудивительно, потому что она не ожидала никаких других последствий, кроме как ответного письма от Аманды. Или, может быть, персонального ответа в рубрике журнала – мы получаем сотни писем, которые нельзя использовать в журнале, вы же понимаете.
      Я кивнул.
      – А что касается самого письма, то, как я понимаю, в нем было несколько страниц. Она писала не только о своих трудностях с тем мужчиной и о той аварии на дороге, но и упоминала, что ее спутник должен был остановиться, чтобы оказать помощь, и что она должна была сообщить полиции о происшествии. Но Наташа боялась, что и ей могут быть предъявлены обвинения. Или при этих обстоятельствах ее даже могут посадить в тюрьму. Ее письмо, как я полагаю, было таким же, как и тысячи других, мучительным криком отчаяния. Оно молило об ответе и совете.
      – Вы полагаете? Вы хотите сказать, что не знаете точного содержания ее письма?
      – Я его не видел. Его должен был получить мистер Пайк.
      Я озадаченно сдвинул брови.
      – Вы начинаете понимать, – отметил Уэверли.
      В самом деле, я начал кое-что понимать. Но слова Уэверли все еще крутились у меня в голове: "Письмо, как и многие тысяч других, которые мы получаем... мучительный крик отчаяния... мольбы об ответе и совете..."
      Уэверли прикусил нижнюю губу.
      – Понимаете ли, мистер Скотт, рассказ мисс Антуанетт не был так прост, как я вам его представил. Он состоял из намеков, недомолвок и разрозненных слов, которые я составил и превратил в единое целое.
      – А теперь о шантаже, – подхватил я. – Аманда получала письма, она же отбирала те, на основании которых можно организовать вымогательство денег, и посылала туда своих людей, чтобы они сделали все остальное.
      – Да, – подтвердил Уэверли. – Прежде всего, я понял только одно, что мисс Антуанетт доверила в письме к Аманде такую информацию, которую не могла передать никому, кроме официальных лиц. Но вы не должны верить никаким секретам и даже признаниям, которые печатаются в рубрике "Строчки для страждущих".
      – А я и не верю, – проговорил я.
      Я было начал закуривать вторую сигарету, но у меня в зажигалке кончился бензин, и я смотрел на угасающий язычок пламени, пока он совсем не погас. До этого момента я так и не вспомнил о том клочке бумаги, где было что-то написано от руки, который я поднял в сточном желобе на улице против дома Финли Пайка. А вот теперь я о нем подумал.
      Уэверли забеспокоился, не понимая моего молчания:
      – Что-то не так?
      – Да нет, все в порядке. У вас есть спички?
      Он нахмурился. Может быть, мой клиент и не возражал против того, что я курю, но никак уж не хотел потакать моим вредным привычкам. Тем не менее он отыскал коробку спичек в ящике стола и передал ее мне. На коробке была рекламная наклейка "Инсайда". Никаких улик.
      Я закурил сигарету, и Уэверли продолжал:
      – Как я уже сказал, поначалу я знал только одно: мисс Антуанетт подверглась шантажу. Я полагал, что необходимые для подобных действий сведения были почерпнуты из ее письма Аманде и что она во всем обвиняет меня. И сразу же мне стало ясно, что мисс Антуанетт могла либо умиротвориться, либо, пребывая в нервном состоянии, разболтать эту историю еще кому-нибудь. Например, друзьям по работе в кино или газетным репортерам... Были ли ее предположения правдивы или нет, но они породили бы в Голливуде нечто гораздо более неприятное, чем просто слухи. А это было бы просто фатально. Могло подорвать "Инсайд", и не только мою репутацию, но и многих других. Вы понимаете?
      – Начинаю понимать.
      Он снова пожевал губами.
      – Я сказал мисс Антуанетт, что я совсем не виноват, но сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь ей установить истину, какой бы она ни была. Если кто-нибудь из моих работников причастен к этому шантажу, он будет передан в руки правосудия. Потом я предложил обратиться к полиции. И это благотворно повлияло на Наташу, ее истерика значительно поутихла.
      Я удивленно заморгал:
      – И что, девушка согласилась впутывать в это дело копов?
      – Совсем наоборот, – отмел мое предположение издатель. – Она предпочитала, чтобы полиция ничего не знала об этом деле. Поэтому хотя я считал, что профессиональное расследование было бы предпочтительнее, но прежде всего, чтобы не волновать мисс Антуанетт, я предложил за мой счет нанять частного детектива. Причем по ее выбору, чтобы исключить всякие подозрения, что я могу выбрать такого, который бы соблюдал мои интересы. Наташа назвала ваше имя и сказала, что знает вас. Я попросил ее тут же позвонить вам, чтобы она была уверена в том, что ее выбор принят.
      – И что, вы сразу же согласились, да?
      – Она... ну, у нее все еще был пистолет.
      – Угу. И в это время она все еще была сильно возбуждена и продолжала лить слезы?
      – Она уже перестала рыдать и кричать, но все еще не пришла в нормальное состояние.
      Вот объяснение тому, что ее голос по телефону показался мне таким странным. Рассказ Уэверли открывал мне некоторые вещи, которые стоило проверить.
      Он продолжал:
      – По тем же самым причинам я дал ей возможность послушать мой телефонный разговор с вами. И она почти совсем успокоилась. А придя в себя, Наташа рассказала мне всю историю так подробно и точно, с такой неподдельной искренностью, что я уверовал в то, что она говорит правду. А поверив в это, я сделал логический вывод о том, что мистер Пайк предал ее доверие и на самом деле является автором шантажа. Я поверил, что он шантажировал мисс Антуанетт. А если ее, то почему не других тоже? Дюжины других! А может быть, многие дюжины других.
      – Почему же нет? – согласился я.
      – Я почти заболел, когда подумал об этом. Если он шантажировал других людей, то, может быть, некоторые из них догадались, что информация могла быть взята из их писем к Аманде. Следовательно, они могли посчитать, что и я тоже принимаю в этом участие. Вот эти мысли и заставили меня срочно поехать домой к мистеру Пайку.
      Я выпустил мисс Антуанетт через боковой вход, – продолжал Уэверли, – сказав ей, что с минуты на минуту вы должны ко мне приехать. Потом коротко проанализировал обстановку, а потом решил обсудить ее с мистером Пайком.
      – И бросились отсюда с криком "Финли Пайк! Я достану его!" или что-то в этом духе, – подсказал я.
      – Э... – Он нахмурился. – О нет. Я ничего подобного не могу сделать. Конечно, я был зол, но...
      – Мисс Принз могла что-то приврать, – согласился я.
      – Ну а остальное вам известно, – устало проговорил издатель.
      – Ну да, вы пошли к Пайку и пристукнули его...
      – Я повторяю – я не делал этого, мистер Скотт. Остальное вы знаете. Все было точно так, как я вам говорил.
      – Так почему же вы не сказали мне прошлым вечером об этом легкомысленном поступке Наташи? Зачем ждали до сих пор?
      Он выглядел явно удивленным.
      – Но я полагал, что вам и так все было ясно.
      Я уставился на него, моргая. А потом понял, что он прав.
      – Верно, – согласился я. – Я немного не сообразил. Вы имеете в виду повод.
      – Да, конечно. Полиция была убеждена, да и теперь тоже так думает, что это я убил Пайка. Им известно, что я был там и что я знаю жертву. Но нет никаких доказательств того, что я и мистер Пайк не были в отличных отношениях. Правда состоит в том, что мы работали вместе как нельзя лучше. Полиция располагает всем, кроме мотива преступления. Если бы я сказал им или они подслушали, как я говорил вам или мисс Антуанетт о моих подозрениях мистера Пайка в возможных грязных делах, связанных с шантажом, мое положение в этом случае было бы безнадежным. К тому же, правда это, или нет, газеты раззвонили бы утром об этом в своих статьях.
      И на этот раз мой клиент был совершенно прав. Если бы эта история появилась в газетах, то полиция могла бы выдвинуть только один или, в крайнем случае, два мотива преступления. Первый – Уэверли неожиданно узнал, что Пайк использовал рубрику "Инсайда" для шантажа и, разъяренный, бросился к нему, ударил и убил. А вторая – что Уэверли был сообщником Пайка по шантажу, между преступниками возникла ссора и Уэверли в драке убил его. И в любом случае мой клиент мог бы оказаться за решеткой.
      Мне также показалось, что оба эти мотива одинаково хорошо подходят для Уэверли, если он и на самом деле убил Пайка. Более того, если его история правдива, только Наташа Антуанетт могла бы подтвердить ее. А если он врал мне, то это было очень удобно для него, потому что девушка была мертва.
      И это казалось мне прозрачным, как горный воздух: или Уэверли говорил мне правду, или он был очень, очень умен.
      Я сказал ему:
      – О'кей, мистер Уэверли. А теперь объясните связь между вами и владельцем ресторана "Апач" Алем Джантом во всем этом деле.
      – Между мной и Алем Джантом нет вообще никакой связи, – твердо заявил Гордон.
      – Кажется, я же сказал вам...
      – Да, вы мне сказали, – прервал он меня. – Но это не значит, что это правда. Хотя, как я полагаю, может быть правдой. По крайней мере, это возможно.
      – Что все это значит? – не понял я.
      – Все, что я знаю, – это то, что мисс Уиллоу вместе с двумя другими персонами, активными в нашей отрасли, которых, кстати, я весьма уважаю, явилась ко мне пару лет назад с предложением. Они высказались в том духе, что я являюсь подходящей личностью, которая могла бы издавать в Голливуде новый журнал. Они предложили необходимый для этого капитал. Идея мне понравилась. В течение нескольких дней я обдумывал ее и наконец с удовольствием согласился. Но где мои компаньоны, включая мисс Уиллоу, возьмут деньги, чтобы инвестировать это начинание, я не знал. По правде говоря, я никогда не думал об этом до настоящего момента.
      Гордон Уэверли снова положил руки на стол, соединил пальцы вместе и в упор посмотрел на меня.
      – Да, я слышал имя Аль Джант. Но никогда не встречал этого человека и никогда ничем не был связан с ним, так же как и сейчас. Если вы говорите, что кто-то из его преступных помощников был у мистера Пайка в ту ночь, то я принимаю к сведению ваше заявление. Но это принятие не основывается на моих знаниях. Я ничего не знаю об этой личности, кем бы он ни был. Как ничего не знаю и о стрельбе, которая была ночью у дома мистера Пайка. Я даже не знал, пока вы мне не сказали, что там был кто-то застрелен. А теперь снова и в последний раз я заявляю вам, что не убивал мистера Пайка.
      Такое двоякое представление о его личности могло бы совершенно разрушить любое расследование. Поэтому я должен был выбирать одно из двух: сказать Уэверли "до свидания" или идти вперед, полагая, что он так же честен, как длинен день в самой середине лета. Кроме того, принимая решение, всегда приходится учитывать, что многие подробности пока неизвестны. И я попытался собраться с мыслями.
      – О'кей, – сказал я. – Мы в деле. Теперь разберемся по порядку. Первое. Если деньги Джанта вложены в ваш журнал через мисс Уиллоу, я в этом разберусь. Второе. Эти громилы Аля Джанта наверняка прошлой ночью направлялись к дому Пайка – один из них вернулся. Поэтому если нет связи между вами и Джантом, то с большой вероятностью есть какая-то связь между ним и Пайком или тем человеком, который вышиб Пайку мозги. Третье. Если Наташа говорила, что нет свидетелей их наезда и бегства, то я ей верю. А это значит, что кто-то, может быть и Пайк, открыл настоящее золотое дно и действовал прямо у вас под самым носом. Если он шантажировал и других авторов писем, то думаю, что смогу раздобыть хотя бы одно из таких писем. Хотя пока не представляю, каким образом. Попытаюсь проследить его путь до автора и таким образом найти хотя бы еще одну жертву...
      Я замолчал. Странно, как подобные рассуждения могут действовать на человека. В этот момент я был совершенно убежден, что Уэверли не убивал Пайка. Вы понимаете? Просто какая-то магия. Никто, просто никто не мог бы этого доказать. И я продолжал:
      – Хорошо, что убийца Пайка вынужден был в возбужденном состоянии спешно покинуть дом. Четвертое. Расскажите мне, как работал отдел Аманды, и покажите полученные письма и дела. Дайте мне Наташино описание того, кто к ней приходил, а также все детали той аварии, о которой она вам рассказала. И наконец, примите мои извинения за мою склонность к мелким деталям, и я попытаюсь во всем разобраться.
      Мой клиент улыбнулся. На этот раз не сдержанной, как прежде, а настоящей, хорошей улыбкой.
      – Мы, – сказал он, – в деле.

      Покинув Уэверли, я поехал обратно, к себе в отель "Спартан". В спальне я нашел пальто, в котором был в тот вечер. В его кармане обнаружил смятый и сырой клочок бумаги, который я туда засунул.
      Этот текст не был отрывком из "Правдивых признаний о страданиях". Но это были действительно страдания: письмо на одной странице, написанное Аманде Дюбонне одним из тех несчастных, о которых говорил Уэверли. По крайней мере, я так предполагал, потому что ни в самой бумаге, ни в строчках не было ничего, что говорило бы об этом. Но может быть, что-то можно было прочесть между строк...
      Я внимательно прочитал письмо, но так и не отыскал ничего, что могло бы привести меня к автору. Ни малейшего проблеска. По крайней мере, я ничего не нашел. Я перечитал его три или четыре раза, а потом забыл о нем. На некоторое время.
      Потом вернулся к своему списку и начал по порядку звонить, думать, говорить. Мне надо было разобраться с троими людьми – Наташей Антуанетт, Мадлен Уиллоу и Джереми Слэйдом.
      Плюс описание и вопрос: "Кто он?" Это был гангстер, принимающий участие в шантаже, рэкетир-сборщик. Описание ограничивалось только тем, что мог передать мне Уэверли со слов рыдавшей Наташи: крупный мужчина, не очень опрятный, лысоватый спереди и с длинными волосами, спадавшими на плечи, может быть темными, может быть седоватыми. По какой-то причине она особенно отметила его ноги. Уэверли пытался передать ее красочное описание этих необычных конечностей: "Они были самые большие из тех, которые я когда-либо видела, не считая гиппопотама. Боже, это были те еще ноги!"
      Немного, но, может быть, и хватит. Итак: большой и нескладный, наполовину лысый, с несоразмерно большими ногами. Он посетил Наташу в восемь вечера, а перед девятью она была уже у Уэверли.
      Покончив с размышлениями, я связался с полицией. Никакой помощи и никаких продвижений. Я узнал, какой сорт сигарет курил убийца Наташи. Он и несколько миллионов других людей.
      Я поговорил с Мадлен Уиллоу. Сейчас она выглядела точно сама смерть. Эдак лет на сто шестьдесят, и плюс в каждом килограмме ее веса было две трети жира. Вот так она выглядела. А когда-то эта женщина, бывшая актриса, была хороша безо всякого преувеличения. Она дебютировала более тридцати лет назад в фильмах второго разряда, где целовала героя в шею, а потом била его. Танцевала на нью-йоркских балах на пуантах. Сейчас в это трудно было поверить. Она танцевала на пуантах.
      – Аль Джант? Кто? Конечно, я его не знаю, кто бы он... Кто? Альдо Джианетти? – возмущенно восклицала она. – С вами что-нибудь не в порядке, молодой человек. Конечно, это были мои деньги. Я сделала тысячи, миллионы, когда была звездой. Я – что? Конечно, это были мои деньги. Я же говорю вам, я никогда не слышала об... Я пожалуюсь на вас властям, молодой человек. Я доложу о вас.
      Я сказал ей, черт возьми, я ведь только спрашиваю, и оставил ее, узнав именно то, что ожидал, – ничего. Но еще оставалось много разных других путей.
      Всю вторую половину дня я размышлял о голубоглазой Шерри Дэйн. Я дважды звонил и говорил с ней, частично для того, чтобы спросить, не вспомнила ли она еще чего-нибудь о киллере. А еще и для того, чтобы предупредить ее побольше быть дома и по возможности никуда не ходить, потому что и ее могут застрелить. Чем больше я узнавал об этом деле или строил догадок, тем больше я тревожился об этой актрисе.
      А может быть, мне надо было больше беспокоиться о себе самом.
      Это случилось, когда я меньше всего ожидал.
      В тот день к вечеру за мной вполне могли следить. Только время от времени, я могу сказать это без всякого хвастовства. Заметить хвост и избавиться от него – для меня самое привычное дело. Это просто эпизод из жизни детектива, часть его работы, так же как для бухгалтера правильно вести его книги. И тем не менее они могли без особых трудностей определить линию моего поведения, куда я пойду дальше или что буду делать в течение ближайшего часа или двух.
      Было около пяти часов дня, и я в течение двух последних часов объезжал членов съемочной группы Слэйда – как исполнителей, так и техников. Я надеялся, что кто-то из них – находясь один на один со мной и без опасения, что кто-то услышит его сообщение, – что-то добавит к моей разрозненной информации. Но никто из них ничего не мог дополнить. Любой, понимающий, что я делаю, мог в конце концов вполне логично допустить, что я обращусь и к другим членам съемочной группы, и определенно – к руководителям, и проявлял осторожность в разговоре со мной.
      Вот так. Потом я убедился в этом. Но чтобы остаться в живых, вы должны предвидеть такие вещи заранее. Поэтому кто может быть уверен, что он останется живым?
      И в течение двадцати секунд я в этом совсем не был уверен.
      Я остановил машину у кромки тротуара на Палм-Драйв, около двухэтажного дома Вивиан Вирджин в Беверли-Хиллз. Я вышел из машины, думая о том, что Вивиан – истинная женщина, а мне нравились многие женщины, и я надеялся, что если она дома и даже не поможет мне в моем деле, то...
      И это все, о чем я успел подумать.
      Сначала я услышал свист пули у моей головы, а уж потом – треск выстрела. Забавно, какие мысли проносятся в голове в подобные минуты. Я думал: стреляли не из винтовки, по крайней мере не из той самой винтовки, потому что я слышал выстрел. И еще целых восемнадцать разных мыслей промелькнули в моей голове. Но я не стал задерживаться ни на одной, потому что я уже распростерся в воздухе, сделав такой прыжок, который оказал бы честь крупной газели, и заскользил по газону Вирджин, роя подбородком землю, словно крот. Но это продолжалось недолго.
      Я упал на газон и покатился по нему, одновременно между поворотами доставая мой кольт особой модели, 38-го калибра. Я вскочил на ноги и поскользнулся на мокрой траве. И это получилось очень кстати.
      Как раз когда моя нога поскользнулась и я начал падать на грудь, я услышал второй выстрел. Третья пуля прошлась по моей спине. Я почувствовал, как подернулось мое пальто и мне обожгло кожу. Возьми он немного пониже, и я больше не встал бы. Но я встал, и на этот раз не поскользнулся.
      Пригнувшись, я бросился к дому Вивиан. Стреляли слева, а я бежал правее, подальше от человека с оружием. Я его не видел, у меня было только общее представление о том, где он находился. Но некоторые впечатления нагромоздились в моем мозгу, и я знал, что буду делать. Если не хочу, чтобы в меня попали.
      Прозвучал еще один выстрел, но и здесь был промах, потому что я успел заскочить за стену дома и плюхнуться на подстриженный кустарник. За домом Вивиан был еще один, на углу при пересечении двух улиц. Стрелявший был где-то там. Судя по громкому звуку выстрела, он пользовался автоматическим пистолетом 45-го калибра. Поэтому хорошо, что его крупные пули только поцарапали меня. Но я знал, где он находится, и догадался, что он около машины, припаркованной на углу, чтобы можно было быстро уехать. Могло случиться, что бандит был не один, а еще с двоими или троими людьми. Но мог быть и один.
      Подбежав к стене дома Вивиан, я ухватился левой рукой за угол, откинулся назад и выстрелил в направлении, откуда стреляли, но взял прицел повыше, чтобы никого не задеть. У меня не было шансов попасть в этого стрелка, но я не хотел зацепить еще кого-нибудь. Мне просто нужно было произвести звуковой эффект, чтобы этот тип подумал, что я стою за углом дома. Еще не замолкло эхо от грохота моего кольта, как я уже стремглав бежал вдоль стены дома, а потом повернул налево, за дом, к перпендикулярной улице.
      Между двумя участками тянулась низкая кирпичная стена, и я перемахнул через нее, как через игрушечный барьер. На той стороне был тоже травяной газон, поэтому при беге мои шаги были едва слышны. Прямо передо мной стоял пустой автомобиль, новый "корвейр", это была машина того стрелка. Сначала я этого не знал, но понял в течение нескольких следующих секунд.
      Мой расчет строился на том, что этот выродок все еще подстерегает меня, думая, что я стою у того же угла дома Вивиан. Он ждет, когда я высуну голову, чтобы снести ее. Но меня все нет и нет. Он подумает, что потерял меня, ему надоест ждать, и он решит быстро исчезнуть отсюда, чтобы попробовать сделать все в другой раз. Таков, на мой взгляд, был ход его мыслей.
      Я все бежал, до тротуара, а потом свернул налево – и увидел прямо перед собой здоровенного громилу, который бежал к автомобилю, с тяжелым пистолетом 45-го калибра в руке. Но дуло его пистолета смотрело вниз, а у меня он был поднят, и все, что мне оставалось сделать, – это только чуть-чуть изменить его положение, чтобы прицелиться прямо в середину его тела.
      Мы увидели друг друга одновременно. Но все же была маленькая разница. Я-то ожидал увидеть бандита. И этой маленькой разницы оказалось вполне достаточно. Если бы мы оба продолжали бежать, то мы врезались бы друг в друга. Но каждый из нас попытался остановиться. Я сбавил скорость и даже немного проскользил по тротуару, согнув ноги в коленях, а он хрипло закричал от неожиданности и направил на меня пистолет.
      Но я раньше спустил курок пистолета. Пуля угодила ему в верхнюю часть груди, но парень устоял на ногах. Он тут же выстрелил. Пуля попала в тротуар позади меня и с завыванием рикошетом отскочила от бетона. Бандит был совсем близко от меня, когда я сделал второй выстрел, и только потом мы столкнулись, довольно сильно. Ствол моего кольта уперся ему в живот, я втиснул его поглубже и выпустил в него третью и последнюю пулю.
      Но столкновение наших тел было еще сильнее, чем удар пули, и он грохнулся на землю. Бандит упал на бок, пистолет, грохоча по бетону, отлетел прочь. Потом повернулся и с трудом сел, упершись руками в тротуар. Так сидел он несколько мгновений с выражением смятения на лице. Потом кровь хлынула из всех трех дыр в его теле.
      Детина зарычал, подался вперед, подтянулся на руках и, шатаясь, поднялся на ноги. Это был крупный сукин сын и очень сильный. Вернее, он был очень сильным. Поднятые кулаки бандит медленно сжимал и снова разжимал. Но он не мог достать до меня. Было уже поздно. Его горло судорожно задергалось. Рот открылся. Он издал странный звук, и на его губах показалась кровь, которая начала заливать подбородок.
      Киллер наклонился вперед, сплюнул и с шумом грохнулся на тротуар. Словно он был привязан веревкой и ее внезапно разрезали. Упал как мешок с мукой, будто все его мускулы одновременно лишились силы. Голова глухо стукнула о тротуар. Все тело его обмякло, кишечник и мочевой пузырь тут же опорожнились, кровь хлынула изо рта и образовала на тротуаре лужу, в которой можно было различить и остатки его ленча. Бандит лежал, уткнувшись лицом в тротуар, среди своих собственных крови и испражнений.
      Вот урок для тех, кто хотел бы стать киллером: или не промахивайся при первом выстреле, или ешь немножко, сходи в сортир, прими клизму и умри опрятно.
      Мерзко? Конечно мерзко. Насильственная смерть всегда выглядит мерзко. В ней нет ничего привлекательного. Есть подонки, которые считают, что это очень мужественно, круто, шикарно – носить с собой пистолет или выкидной нож. Им не вредно было бы увидеть, как прощаются с жизнью взрослые негодяи.
      А этот был крупным. Крупным и лысоватым спереди. Его воротник был не просто грязным, а очень грязным. Его выдавали большие ноги. Я и сам ношу обувь большого размера, но два его ботинка по длине равнялись трем моим.
      Так вот они, большие ноги.

      Но я не просто стоял и смотрел на убитого, а оглядывался кругом, опасаясь еще кого-то. Но, судя по всему, этот здоровенный парень, сборщик, был без сообщника. И я подумал, во скольких еще местах могут сидеть вот такие одиночные громилы, поджидая меня.
      Если бы у меня было время, я проведал бы каждого из них. Но у меня не было времени.
      Прошло всего с полминуты после первого выстрела. Гром пистолета 45-го калибра слышен далеко, а он выпустил по мне пять пуль. Да еще четыре из моего кольта. Прямо маленькая война разыгралась здесь, на Палм-Драйв, в Беверли-Хиллз. А ведь в Беверли-Хиллз вы даже не можете громко рассмеяться, чтобы не потревожить соседей.
      Так, значит, телефоны должны уже вовсю звонить. Я полагал, что к этому моменту звонят уже многие дюжины граждан. Или пытаются дозвониться в полицию или даже в пожарную охрану и военно-воздушные силы. Но как бы то ни было, я уже слышал звук сирен.
      И тут я увидел ребенка, мальчишку лет шести, который стоял недалеко от меня – от меня и от того, кто лежал на тротуаре. Он был в синих джинсах, порванной белой тенниске и баскетбольных кедах.
      – Пьяный, – сказал он.
      – Иди, парень, нечего тебе здесь делать.
      Мальчик сглотнул и посмотрел на меня, потом на мертвого.
      – Ой! – воскликнул он. – Он мертвый?
      – Да, он мертв. А теперь давай иди домой к мамочке.
      Дети, по крайней мере до шести или восьми лет, имеют совсем другое, уникальное отношение к жизни и смерти. С возрастом мы теряем его. Может быть, мы становимся мудрее, может, теряем невинность. Но в пять, шесть или даже в восемь лет им свойственна естественность, которая скоро проходит.
      Ребенок оторвал взор от мертвого человека.
      – Он что, болел? – печально спросил он.
      – Да немного. Но он давно был болен. Иди домой, сынок.
      Он повернулся, оглянулся. Сказал "Ой!" и убежал.
      Но к этому времени я уже был под взорами нескольких взрослых. И их взгляды были вовсе не невинны. Они выражали сосредоточенность и порицание. Они не знали, кто из нас выстрелил первым и почему. Но они знали, что это я убил человека. А это плохо. Тем более, что здесь Беверли-Хиллз, а я запачкал улицу. Словом, вношу нечто неприличное в их жизнь.
      Я пропустил мимо ушей два или три соответствующих комментария. Но вот женщина примерно тридцати лет, в плотно облегающих брюках и золоченых туфлях на высоких каблуках не толще гвоздей, задыхаясь, закричала:
      – Как страшно, как ужасно! – У нее в руках были карты, похоже, что это была сдача в бридж. Она обращалась ко мне. – Вы, вы убили его! Вы убили его!
      Я чуть не употребил слово, которым не рекомендуется пользоваться. Вот здесь в меня стреляли пять раз и – только не спрашивайте меня об этом сейчас, как это произошло, – пять раз промахнулись. Кроме только одного раза, когда мне располосовали пальто на спине, которая и сейчас горит огнем. Я не был счастливее, чем эти люди. Во всяком случае, я не радовался тому, что произошло. Возможно, мне надо было радоваться еще меньше.
      Мне надо было бы держать рот закрытым. Но я не смог. И сказал как можно доверительнее:
      – Да. Он плюнул на тротуар.
      Она начала лаять что-то еще на меня. И вдруг остановилась. Стала бледно-зеленой. И ушла. Одна ушла, а другие пришли. Но сирена была уже близко, и через мгновение патрульный автомобиль остановился у края тротуара.

* * *

      Потом была полиция, потом мой дом в "Спартане", душ. Я успел немного поваляться на спине, снова переодеться, и уже было семь часов, когда я опять приехал к Вивиан.
      Я был не в лучшем настроении, и это был не лучший день Но надо отдать должное Вивиан Вирджин, потому что примерно через четыре с половиной секунды после того, как она открыла входную дверь, я уже чувствовал себя вполне уютно.
      Эта массивная красотка деликатно подавила настоящий или притворный зевок. Потом потянулась, как кошка, которая дремала на солнцепеке. Она медленно поводила плечами вперед и назад, очень грациозно, это напоминало мне, как медведи чешут спины о деревья, но только у нее выходило не так свирепо.
      – Ох-х-х-х-х-х-х-х, – простонала она. – О, хэлло. А я немного вздремнула. – Вивиан сонно улыбнулась. – И тут зазвонили в дверь. Я вскочила с кровати и успела только накинуть этот старенький пеньюар.
      Он не показался мне таким уж стареньким.
      – Ну хорошо. Вы – мистер Скотт, верно? Шелл Скотт?
      Прижав язык к передним зубам, я просвистел:
      – Тьюи-и-и-уи-и-о-о-о.
      Я ничего такого не хотел этим сказать. Откровенно говоря, я даже не понял, что свищу. Я на самом деле даже не знал, что умею так свистеть.
      – Так вы – мистер Скотт, не так ли?
      Я снова присвистнул.
      Нам с постановщиком картины Джереми Слэйдом следовало держаться вместе, он бы мне чирикал, а я бы отвечал, присвистывая. Мы могли бы даже построить гнездо. Но наконец я все-таки отыскал свой язык. Он оказался тут же, прямо за передними зубами.
      – Д-д-д-да, – ответил я ей.
      – Не будете ли любезны войти в дом? – пригласила Вивиан.
      – Наверняка я не собираюсь стоять здесь снаружи.
      Она повернулась ко мне спиной и пошла вперед, а я неуклюже последовал за ней, натолкнулся на дверной косяк и все задевал локтями.
      Ребята, спокойно. Не делайте поспешного вывода, что старика Скотта так легко заставить потерять голову или что-то в этом роде.
      Но вы посмотрели бы на эту крупную, грудастую, цветущую женщину, которая стоит в дверях и вздыхает: "Ох-х-х-х-х-х, хм-м, м-м-м-м" – и делает всякие другие вещи. В том самом пеньюаре, о котором она говорила. А вообще-то о нем едва ли стоило говорить. Кстати, он был такого же цвета, как и ее кожа. То есть сквозь ткань видна была ее кожа такого же цвета. Женщина сказала, что выскочила из кровати и накинула пеньюар, а значит, она лежала обнаженной. Хотя я не понимаю, почему это кто-то мог назвать "обнаженной". Она никогда не казалась мне чересчур обнаженной.
      Вот такие мысли крутились в моей голове. Все время, пока мы шли в гостиную. Она постучала по стулу, давая мне знать, что я могу сесть на него, а сама прошла к длинному низкому дивану, на котором лежали по меньшей мере с дюжину покрытых атласом подушек всех цветов радуги. Она не села на него, а развалилась, словно Клеопатра перед Антонием. Когда она вытянула ноги, удобно устроив их на подушках, расправила свою кожу – то есть пеньюар цвета ее кожи, – откинулась назад, устроилась поудобнее, то сказала:
      – Я не могла бы переодеться во что-нибудь более подходящее хозяйке дома, если у вас есть время?
      – Беби, у меня не найдется столько времени, – охладил ее пыл я.
      – Ну ладно, хэлло. Зачем вы хотели меня видеть, мистер Скотт? – спросила она.
      – Шелл.
      – Вы хотели видеть меня по поводу Шелла?
      – Шелл – это я.
      – Вы хотите видеть меня по поводу вас самих? – удивилась красотка.
      – Ух. Не думал об этом до того, как пришел сюда. Я хотел видеть вас по поводу кого-то еще, – пояснил я.
      – Кого-то другого? Что это значит, мистер Скотт?
      – Шелл. Это мое имя. Зовите меня Шелл.
      – Очень хорошо, Шелл, – повторила женщина.
      Так мы и сидели. Секунды уходили. Время – драгоценное время – проходило. Иногда бывает трудно перейти прямо к делу. И вы должны это понять, верно? Я подвинул свой стул поближе к дивану, похожему на барку Антония, на которой плыла Клеопатра. Я мог себе представить, как ветер играет ее волосами. Темнокожие рабы налегают на коричневые весла. Девушки танцуют и разбрасывают вокруг розовые лепестки. Вы даже будете удивлены, узнав, что я себе это представил. А секунды все летели.
      – О, я вспомнила, – сказала Вивиан.
      – Что, черт побери, вы можете вспомнить? Я только что об этом думал.
      – Что вы только что сказали. Вы сказали, что хотите видеть меня, чтобы поговорить о ком-то еще. Вы не можете вспомнить?
      – Немного погодя, – пробормотал я.
      – Ну ладно, тогда поговорим о чем-нибудь другом. Так вот. Почему я легла вздремнуть – обычно я так не делаю, – но сегодня во второй половине дня здесь была такая суматоха, выстрелы, пули, мужчину убили практически у моей двери. Вы что-нибудь об этом слышали?
      – Я был... одним из тех, кто первым узнал об этом.
      – Ну, не ужасно ли это? Это против законов Беверли-Хиллз.
      – Ну конечно, – согласился я. – Я так понимаю, вы не выглядывали наружу, чтобы увидеть все это возбуждение, людей, кровь... и все такое.
      – О боже, конечно нет! – воскликнула женщина. – Я не люблю смотреть на подобные вещи.
      – Вы, дорогая, правы.
      – Но я слышала все от моей соседки. Один ужасный мужчина убил другого ужасного мужчину. Он стоял над ним и с диким видом стрелял в него.
      – Пыхтел, сопел и вытаскивал пучки волос из его ушей, – зловеще добавил я.
      – Об этом я не слышала, – проговорила Вивиан.
      – Дайте вашей соседке немного больше времени, – посоветовал я.
      – Она играла в бридж. И этот ужасный человек...
      – Не говорите мне о нем, – изобразил я страх на своем лице. – На вашем месте я бы изменил позу...
      – Но мне здесь так удобно. Почему бы вам не поменять место и не прийти сюда?
      Я чуть не сделал это. Вскочил на ноги со словами "Почему же нет?" на губах, но внутренний голос повторял мне вновь и вновь: "Ты что, спятил?"
      – Одну минутку, – сказал я.
      Я пересек комнату, отыскал окно и открыл его. Высунул голову наружу и вдохнул свежего воздуха. Мне показалось, что она наполнила комнату эфиром или ароматом духов "Ночное безумие". Или чем-то другим, также опьяняющим, но, скорее всего, эфиром. Это была одна из тех комнат, где легко потерять рассудок. Эти мысли прорастали в моей голове, словно редкая сорная трава. И я понял, что лучше всего вернуться к прежнему положению, поэтому отошел от окна, прошел к своему стулу, отодвинул его по ковру туда, где он стоял прежде, и сел. И тот же голос сказал мне: "Да, ты и на самом деле сумасшедший".
      – Мисс Вирджин, – начал я и запнулся. – Я так и должен называть вас – "мисс Вирджин"?
      – И не пытайтесь.
      – Что – не пытаться?
      – Называть меня мисс Вирджин.
      – О'кей, Вивиан – Шелл.
      Все начиналось снова. Я тряс головой так, что мои зубы начали стучать. А может быть, это были не зубы, а еще что-то. А Вивиан была спокойна. С этим надо кончать. Надо поторапливаться и приниматься за дело. Жизнь – это реальная и серьезная вещь, мы не должны тратить ее попусту, как сейчас.
      – Мы напрасно теряем время, – сказал я.
      – Теряем – что? И что значит – теряем? Нам еще вообще нечего терять, – проговорила она.
      – Давайте бросим все это, Вивиан. Мы можем так сойти с ума. Рехнуться. Потерять свои шарики. А теперь слушайте внимательно. Я – Шелл Скотт и...
      – Я это знаю. А вы мне снова говорите, – перебила женщина.
      – Вы можете помолчать, ах, Вивиан. Послушайте меня хоть минутку, а? Я частный детектив. Работаю по этому делу. И мне сейчас...

* * *

      Да, вещи не сразу становятся на свое место, но постепенно наш разговор стал почти понятным. И мы начали потихоньку продвигаться вперед.
      Когда я стал говорить о моем присутствии на месте этим утром, воспоминание о Наташиной смерти опечалило ее, и я смог обсудить с ней обстоятельства дела. Она не имела и малейшего понятия, кто и почему мог убить Наташу, и сказала, что ей вообще трудно представить, что девушка на самом деле мертва.
      – Да нет, она мертва, это определенно, – сказал я наконец. – И это сделал хладнокровный убийца.
      Я был в некоторой нерешительности. Я не хотел раскрывать все карты относительно предполагаемого шантажа Финли Пайка. Естественно, Уэверли был заинтересован, чтобы я как можно дольше скрывал это. Но если Вивиан знает что-нибудь об этом, я обязан раскопать все, прежде чем она снова сядет на своего любимого конька.
      Поэтому я спросил:
      – Вы говорили с Наташей сегодня утром на съемках?
      Она кивнула.
      – Не упоминала ли она о своих неприятностях?
      – А что за неприятности?
      – Ну... – Я снова поколебался, а потом все-таки сказал: – Она говорила вам, что кто-то пытался шантажировать ее?
      Массивная красотка откинулась на подушки и посидела так некоторое время, что, очевидно, было ей необходимо, чтобы поддерживать разговор в нужном русле, и ответила:
      – Боже, нет. А что, кто-то был?
      – На самом деле я не очень уверен. Давайте лучше так: она рассказывала вам о здоровом, угрюмом типе, наполовину лысом, неуклюжем, который расстроил ее?
      Она посмотрела налево, поверх моего плеча, и спросила:
      – А как он все-таки выглядел?
      Я повторил описание, которое передал мне Уэверли, прибавив детали из своих личных наблюдений. Она ответила:
      – Нет, это мне ничего не говорит, Шелл. Наташа ни о ком не говорила. Тем более о таком, как этот. О, она казалась возбужденной и нервной, но я подумала, что это оттого, что она готовилась к тому самому "танцу смерти", и...
      Вивиан продолжала говорить, но я немного отвлекся. Это был целый поток слов, который лился из ее уст, не иссякая. Но когда я описал этого сборщика, что-то произошло. Возникла реакция, которую я не ожидал и не мог понять.
      Она сказала: "Это мне ничего не говорит"
      Может быть и так, и все же что-то здесь было.
      А она все говорила:
      – ...конечно, пришлось на время приостановить съемки. Бедный Джерри, он потерял все эти деньги, когда я болела, а теперь еще и эта ужасная вещь. Конечно, Наташа закончила свою последнюю сцену. Кроме казни, когда они рубят ей голову. Но для этого можно использовать дублера. Однако Джерри будет так расстроен. Не столько из-за денег, сколько из-за Нат. Они были очень близки в последние недели. Вы, конечно, знаете. Правда, он женат, но он не из тех, кто помнит слова "пока смерть не разлучит...".
      – Оставьте это, – сказал я.
      Она замолчала. Потом снова посмотрела поверх моего плеча и даже немного подскочила, потом снова уставилась на меня. Я даже оглянулся, желая убедиться, что позади меня не было ничего уж очень интересного. Но там ничего не было. Только стена и, конечно ближе ко мне, мое плечо. Вивиан просто не хотела смотреть мне в лицо.
      Странно, когда я упомянул об этом рэкетире и описал его внешность, из нее полился какой-то искусственный поток слов, похожий скорее на нервную реакцию, чем на простой ответ. Я застрелил этого типа здесь же, всего с пару часов назад – но Вивиан утверждает, что ничего не знает об этом, кроме того, что ей сказала соседка. Она ничего не знает, кто участвовал в той перестрелке. Забавно. Если она знала, то зачем ей притворяться, что она не знает.
      Но я отложил этот вопрос на время и спросил:
      – Вивиан, вы в конце концов сказали не одну, а целых шесть вещей, которые меня крайне интересуют. Может быть, мы поговорим о них по очереди, а не обо всем сразу...
      – Я сожалею, – перебила она, – мне кажется, я слишком много наболтала.
      – А что, Слэйд и Нат, они были очень близки? – задал я первый вопрос.
      – Они встречались последние несколько недель, вы разве не знали? Не думаю, что это был такой уж секрет. Нат сама говорила мне об этом. Ей очень нравился Джерри.
      – Да? А Джерри? – поинтересовался я.
      – Ну, это было большое чувство, я думаю, что с той и другой стороны.
      – А я думал, что Нат и красавец Хауэлл большие друзья.
      – О, они были. И до сих пор, уверена, были бы... если бы этого не случилось сегодня утром. – Она помолчала и со вздохом пожала плечами. – Плохо женщине иметь только одного мужчину, верно? Особенно одинокой девушке, вот как я.
      Это было верно, она снова оказалась одинокой. Ее четвертый муж, насколько я помнил, сейчас находился в Акапулько, залечивал свои печали, лежа на пляже и восстанавливая свой загар. Я попытался нажать на Вивиан насчет подробностей о Слэйде и Наташе, но она ничего не смогла добавить.
      – Так, выходит, это был последний эпизод с участием Наташи, этот самый "танец смерти"?
      – Да, если не считать, как Груззак отрубает ей голову мечом. Но это им снять не удалось.
      Я это знал. И они на самом деле все равно бы этого не показали. И вы бы так и не увидели, как ее голова слетает с плеч, словно кочан капусты. Но вас держали бы в ожидании этого зрелища. Это были обычные трюки Слэйда, и они действовали безотказно. И приносили деньги. И конечно, были ужасно тошнотворными.
      Были выгодными. Хотя этот фильм был просто временным выходом из положения.
      – Похоже, что это был последний фильм из серии, который помог бы ему выбраться, – сказал я. – Но Слэйд был уже на самом краю, не так ли? Вы сказали, что некоторое время не снимались...
      – Да, когда болела, – подтвердила актриса.
      Было трудно представить эту цветущую женщину больной. Если она была так же больна внутри, как выглядит снаружи, то я отпустил бы ей еще лет сто активной жизни. Я усмехнулся.
      – Но вы выглядите такой здоровой, – проговорил я, надеясь, что она клюнет на эти слова.
      Она клюнула:
      – Да нет, не было ничего страшного. Это не повлияло... я хочу сказать, мое состояние не было таким отвратительным, как, скажем, при крапивнице. Скорее всего, это походило на нервное расстройство. Я ужасно устала и никак не могла сосредоточиться. Стала испытывать чувство гадливости. Поэтому несколько дней пробыла дома, а потом обратилась к психиатру.
      У меня сложились вполне твердые убеждения в отношении многих вещей, и одной из них был психоанализ. Но среди здешних жителей не принято злословить по адресу шарлатанов-врачей. Поэтому я сказал:
      – Уж лучше нервное расстройство, чем крапивница. Готов поклясться, что все расстройства прошли.
      Наверное, я задел нужную струну, потому что женщина счастливо улыбнулась.
      – Доктор Мейси, – сказала она, – обещал полностью вылечить меня за четыре или пять лет.
      – Это грандиозно! Доктор Мейси очень добр к вам. Он и есть ваш психиатр?
      – Да. Вы, конечно, о нем слышали? Он один из двух или трех лучших во всем Беверли-Хиллз.
      Это означает, подумал я, что среди всех своих собратьев он был чем-то вроде главы семьи. А в Беверли-Хиллз на душу населения приходилось больше психоаналитиков, чем в любом другом месте мира. Я не уверен, но мне кажется, что здесь больше психиатров, чем парикмахеров. Что может вызвать повышенный интерес у будущих историков.
      Но, кажется, мы снова сбились с пути, а в обществе Вивиан прямой и узкой дорожкой была только та, которая уводила бы нас от всей этой неразберихи. Поэтому я спросил:
      – А что, Слэйд сильно пострадал, когда ему пришлось приостановить съемки?
      – Да, он остался без денег, вы же знаете, – затараторила она. – Потом он гнал, чтобы войти в график, и добился этого день или два назад. Теперь он восстановил доверие к себе, как я думаю. Мне кажется, банк отвалил ему кругленькую сумму.
      – А что за банк? – насторожился я.
      – Не знаю. А какая разница? Просто банк. Самое главное, что все в порядке. Но я ужасно переживала это.
      – Да. Если бы он обанкротился, то больше не было бы "Липкой Мрази", – заметил я.
      Что, подумал я – но не сказал вслух, – было бы сильнейшим ударом по юношеской преступности с тех пор, как люди вылезли из шалашей.
      Мы поговорили еще минуту или две, а потом я сказал, что мне пора.
      – О, не уходите, – попросила Вивиан. – Не сейчас. Так забавно с вами разговаривать.
      Она снова посмотрела через мое плечо. И это уже всерьез заинтриговало меня.
      Чем дольше вы выспрашиваете людей с определенной целью и стараетесь отделить правду от лжи, тем больше внимания вы обращаете на мелкие детали и всякие там намеки. Их нелегко увидеть, но если вы их обнаружили, то это чистое золото.
      Так, при игре в покер вшестером я замечал, что игрок, который собирается блефовать, перед тем как объявить ставку, обязательно откашливается. Эти самые "кхе-кхе" часто мне помогали.
      Или вот. Жена одного человека, которого я должен был разыскать, несомненно честная, но очень нервная женщина, каждый раз перед тем, как соврать, хихикала. Я просто фиксировал это хихиканье и отыскал муженька.
      Такие счастливые находки довольно редки. Но в данном случае я чувствовал, что нашел самородок, – что-то было в этих случайных взглядах Вивиан, которые она бросала через мое плечо.
      Поэтому я болтал что-то две или три минуты, а потом, не меняя тона, резко изменил тему разговора.
      Она, чуть улыбаясь, расслабленная, смотрела на меня сквозь опущенные ресницы полусонным взглядом, когда я, словно невзначай, спросил:
      – Этот здоровенный полулысый тип, который, как я уже говорил, сильно расстроил Нат... Почему вы сказали мне, что никогда не слышали о нем?
      – Что вы имеете в виду? Я не понимаю...
      Это было просто прекрасно. Она оставалась совершенно расслабленной, по крайней мере с виду. Она даже не моргнула, ее глаза оставались такими же сонными – но они больше не смотрели мне в лицо. Ее взгляд на этот раз даже не задержался на моем плече, а отклонился куда-то в сторону, на растение в горшке или еще на что-то.
      Я настойчиво продолжал:
      – Может быть, это не мое дело, но я все равно докопаюсь до правды, если не услышу ее от вас. Я уверен, что вы знаете этого парня, Вивиан. Мрачный тип, которому давно пора было постричься. Верзила, которого я застрелил сегодня днем практически у ваших дверей, человек с большими ногами...
      И тут что-то произошло.
      Что-то неприятное, выходящее за пределы правил. Она уже смотрела не на стену, а прямо на меня. Широко раскрытыми глазами.
      И заговорила отрывисто, короткими бессвязными фразами:
      – Застрелили? Застрелили его – он мертв? Мертв? Вы застрелили его? Вы были тот... О, слава богу!
      Я сидел неподвижно, словно предмет мебели. Не считая моей челюсти, которая отвисла.
      Вивиан выпрямилась и задышала быстро и глубоко. Ее грудь, поднимаясь и опускаясь, ходила ходуном под прозрачной розовой тканью. Это был феномен, которому я в другое время отдал бы должное.
      Но в этот раз я внимательно смотрел на ее лицо, она вся подалась вперед, крепко сжала руки и повторяла снова и снова: "О, слава богу!"

      Наступило молчание. Я слышал ее дыхание. Большая крепкая грудь поднималась и опускалась, поднималась и опускалась, но все медленнее и медленнее. А я подтянул свою челюсть.
      А потом она тихо и просто сказала:
      – Он шантажировал меня. Он что, и вправду мертв?
      – В этом нет никаких сомнений. – Я закурил сигарету. – Шантажировал вас?
      Она кивнула.
      – Как долго?
      – Шесть месяцев. Это началось почти шесть месяцев назад. Я никому не говорила, я не могла... Боже, какое облегчение!
      Я подумал, что если молодую женщину шантажируют, да еще по реальному поводу, то ей прямой путь к психиатру. Но для меня здесь было много других интригующих вещей, чтобы думать еще и об этой.
      Я спросил:
      – А как он вас подцепил? Что он знал о вас – или это не мое дело?
      – Да, это не ваше дело, – ответила Вивиан, улыбаясь, чтобы смягчить свои слова. – Это... о... я никого не убивала и ничего не крала. Не участвовала ни в каком преступлении. Просто я не хочу, чтобы о некоторых вещах знали люди.
      Она помолчала, бессознательно подняла руку и длинными пальцами с ярко-красными ногтями потрогала и нежно помяла левую грудь. Она не подпирала ее, потому что грудь не нуждалась в этом. А вот я сразу потерял нить разговора.
      Но слова Вивиан вернули меня снова к делу. Точнее, к тому большеногому шантажисту. Она объяснила, откуда он взялся.
      – Если он мертв, – ну, вы же не станете меня шантажировать. – Женщина снова улыбнулась. – Так случилось. Как-то вечером был прием на Кресент-Драйв. Нас там было четырнадцать. Он был довольно буйным. Кто-то сказал, что единственно, что плохо в лагерях нудистов, – это то, что их портит сама природа.
      – Природа? – не понял я.
      – Лагеря на природе – это москиты, загар и прочее, – пояснила она. – Всегда наступишь на что-то колючее в траве. И холодно, как на Аляске в некоторые ночи. Так вот, мы решили организовать нудистский клуб в помещении.
      – Вас было четырнадцать? – повторил я.
      – Четырнадцать. И все четырнадцать – пьяные. Можете себе представить?
      – Ну да. Только нужно было следить за тем, сколько пьете.
      – Это было с год назад – некоторых людей, которые там были, вы знаете. Но я не стану называть их имена. Мы пришли в тот лагерь на два или три месяца и потом автоматически разбились на отдельные группы.
      "Пришли в лагерь", – сказала она. Каждый раз, когда я думаю о бойскаутах или других веселых ребятах, я вспоминаю слова "пойти в лагерь". А сейчас слова Вивиан вились вокруг меня, словно сойки.
      – Но, черт возьми, – проговорил я. – Все вы там были нагие, все четырнадцать, целая стая. Ну и что, какое до этого дело шантажисту? Может быть, вас ввели в заблуждение, вас покинули или вы плохо себя вели. Но вас не за что посылать в Фолсом на двадцать лет...
      – Конечно не за что. Но если это стало бы широко известно, имена и все такое, были бы неприятности, это точно. И вот этот человек узнал про меня. – Она покачала головой. – Он решил на мне заработать. Но я хотела узнать, кто ему сказал об этом лагере. – Вивиан глубоко вдохнула, будто хотела немного успокоиться, и сказала: – Но как бы то ни было, он предъявил мне эти требования. Я говорю вам, чтобы помочь все это понять.
      – Я начинаю кое-что понимать, – заверил я. – Этот человек знал о вас довольно много.
      – Да, довольно много.
      И я наконец задал вопрос, который давно крутился у меня на языке. Хотя я полагал, что знаю ответ на него.
      – Вивиан, вам приходилось когда-нибудь писать письмо Аманде Дюбонне? В журнал "Инсайд"? В рубрику "Строчки для страждущих"?
      Она рассмеялась, явно удивленная:
      – Вы не можете быть серьезным. Зачем мне надо делать такое?
      "Опять неправда", – подумал я. И тут же подумал другое: "Какого черта! А если она и впрямь не писала, что тогда?"
      А женщина поинтересовалась:
      – Почему вы все-таки спрашиваете меня об этом, Шелл?
      – Да так... есть одна мысль.
      – Довольно глупая мысль. – Она притворилась обиженной. – Вы на самом деле думаете, что я одна из тех идиоток?
      – Не все люди, которые пишут Аманде Дюбонне, идиоты, Вивиан. Многие из них – довольно разумные люди, но, может быть, чем-то смущены. Или одиноки, напуганы, кто знает? Для некоторых письмо к Аманде может быть средством облегчения, более действенным, чем любое другое.
      На ее лице появилось какое-то странное выражение.
      – Аманда... – пробормотала она. – Да, конечно, я читала в газете... Так это Пайка убили прошлой ночью? Не так ли?
      Я кивнул:
      – Ну ладно, забудем это, Вивиан. Мне неприятно говорить об этом, но откуда вы знаете, что с вами был связан только один человек, тот здоровенный парень?
      – Он сам сказал. Я никого больше не видела.
      – А что, если у него был партнер? Или кто-нибудь другой имел ту же информацию, что и он? Если так, то с его смертью ваши неприятности не исчезнут сами собой.
      Мы немного помолчали. У каждого из нас было о чем подумать. Но прошла минута или две, и я поднялся:
      – Мне на самом деле пора, Вивиан. Надеюсь, что тот здоровенный громила действовал в одиночку.
      Она попыталась улыбнуться:
      – Если появится другой, я скажу вам о нем, и вы сможете пристрелить его.
      Я усмехнулся:
      – Не могу обещать, хотя тот тип сегодня выстрелил в меня первым.
      – Ну, это я устрою, – пообещала, улыбаясь, она.
      Мы тепло попрощались, и я ушел.

* * *

      Джереми Слэйд жил в трех кварталах от Вивиан, и я прямо поехал туда, не позвонив заранее. Я сам не люблю, когда ко мне вламываются без предупреждения. Очень часто они застают вас, когда вы не в настроении, или наслаждаетесь вкусным блюдом, или отдыхаете, или вообще во время еды. И именно поэтому я не стал говорить о своем визите. Меня впустила горничная, и это уничтожило все шансы на то, что, фигурально выражаясь, я прихвачу Слэйда со спущенными брюками. Иными словами – врасплох. Поэтому я сообщил ей, кто я такой и что я надеюсь повидать мистера Слэйда.
      Она провела меня в комнату, которая представляла собой нечто среднее между берлогой и библиотекой, с головами зверей и большой рыбиной, укрепленными на стенах между книжными шкафами. Примерно через минуту появился Слэйд, и под его солидными килограммами даже немного задрожал пол.
      – Мистер Скотт, – приветливо сказал он, протягивая мне руку, – так приятно видеть вас.
      Я, конечно, сомневался в этом, но его слова вроде прозвучали искренне. По крайней мере, настолько искренне, насколько он мог это выразить своим писклявым голосом.
      – Добрый вечер, мистер Слэйд, – ответил я. – Может быть, это непростительно невежливый поступок, но я был здесь поблизости и подумал, что мне надо было бы у вас кое-что узнать.
      – Да нет, все в порядке. Я полагаю, это о Нат? Я только что думал насчет этого ужасного момента сегодня утром. Когда ее убили. – Он сглотнул, скривился, как всегда, но на этот раз скривился печально. Морщины на его лице казались еще более глубокими от усталости и, может быть, печали.
      – А что заставляет вас думать о мисс Антуанетт? – прямо спросил я.
      Джереми казался удивленным.
      – Не знаю, о чем сейчас еще можно думать. А я припоминаю, что сегодня утром вы хотели поговорить с ней.
      – Это верно. Но мне не удалось это сделать, – подтвердил я.
      – А зачем вы хотели видеть ее, мистер Скотт?
      – Сейчас это не столь уж важно, ведь она мертва. Ее смерть и для меня лично была ударом. Но для вас куда большим, как я представляю.
      – То, что актриса умерла, никак не отразится на фильме, – заверил режиссер. – Мы можем закончить съемки. Но если бы даже нам пришлось выбросить все, что успели снять, то это не идет ни в какое сравнение со случившейся трагедией.
      – А я и не имел в виду фильм, меня больше интересуют ваши личные чувства к Наташе, – заявил я. – Я знаю, что вы были близкими друзьями. А может, и чуть больше, чем близкими друзьями?
      Было трудно понять его взгляд – то ли он смотрел на меня с негодованием, то ли оставался спокойным.
      – Что это значит, черт побери? – медленно проговорил Слэйд.
      – Успокойтесь, – сказал я ему на тот случай, если он на самом деле вышел из себя. – Я слышал, что вы с Наташей в последнее время были вместе.
      – Поосторожнее, Скотт, я женатый человек.
      – Черт побери, я же говорю не с вашей женой!
      Да, Джереми злился. Он нахмурился и скривил свои толстые губы, в то время как глаза, брови и даже кончик носа выражали угрозу. Он стоял почти в конце комнаты, но мне казалось, что слишком близко от меня.
      – Мне бы следовало дать вам как следует по башке, – проскрипел мой собеседник.
      – Постойте! – поспешно воскликнул я. – Если я не прав и между вами и Наташей и на самом деле ничего не было, кроме приятельских отношений и дружбы, то я готов извиниться. Но Наташа мертва, а я к ней хорошо относился. Поэтому, прежде чем принять решение, я имею право опросить половину города, обращаясь к людям с таким же вопросом, в том числе и к Джереми Слэйду. А теперь, если угодно, можете попытаться меня отколотить.
      Он отвел руки в стороны и сжал кулаки таких ужасных размеров, что на них было страшно смотреть. Произнеся слово "отколотить", я тут же вспомнил вид Пайка прошлой ночью. И я невольно стал внимательно рассматривать костяшки пальцев на кулаках Слэйда. На них не было никаких травм.
      Он медленно разжал кулаки и опустил руки. Все еще раздраженный, он угрожающе раздувал ноздри.
      – Держу пари, вам частенько достается, – сквозь зубы пробормотал он.
      Я ничего не ответил. И на самом деле, мне доставалось гораздо чаще, чем хотелось бы.
      Через некоторое время Слэйд, фыркнув, сказал:
      – Чтобы удовлетворить ваше проклятое любопытство, довожу до вашего сведения, что мы с Нат были друзьями, да. И только.
      – И вы никогда никуда с ней не ездили? Маленькое свидание вдвоем? Тет-а-тет в полуосвещенной...
      – Все-таки надо было стукнуть вас по башке, – перебил он меня. – Послушайте, ответ на все ваши вопросы только один – нет, Н-Е-Т, нет. Конечно, я заезжал к ней пару раз, чтобы повидаться, например прошлым вечером. Но, черт побери, кто такой, по-вашему, продюсер? Только человек, который выколачивает деньги? Как бы не так! Мне приходится быть и нянькой, матерью, отцом, заменять детей. Да черт возьми, половина из моих людей и сами еще дети! И мне нужно время от времени нежно похлопывать их по щечкам.
      – Вы что, видели Нат прошлым вечером?
      Он пожал плечами:
      – Да, да. Она позвонила мне и сказала, что нездорова. И боится, что не сможет работать. Что-то очень угнетало ее в последний месяц или два. Но, черт возьми, приближался день съемки ее главной сцены – "танца смерти". И я похлопал ее под подбородок, немного подбодрил, сказал ей, что она самая великая актриса после мисс Дресслер...
      – Мисс Дресслер? – переспросил я.
      – И что могла бы сыграть Саломею не хуже, чем сама Софи Таккер. Это тоже обычная лесть. Они понимают, что это просто лесть, но не могут жить без этого. Они этим живут. Черт возьми! – воскликнул Слэйд. – Мне приходится быть одновременно и Свенгали, и Норманом Винсентом Пилом . Не считая того, что мне еще приходится добывать деньги.
      – Если уж вы заговорили о деньгах, то кто ваш банкир? – спросил я. – Он мне представляется таким парнем, с которым и я не прочь бы иметь дело.
      – Да? – Он внимательно посмотрел на меня.
      – Ну да, он, наверное, самый дружески настроенный банкир в городе. Ведь это он выручил вас, когда мисс Вивиан сорвала съемки в последний раз, ведь верно?
      – Черта с два он выручил, – буркнул постановщик фильма.
      – Он не сделал этого? – удивился я.
      – Конечно нет. Я думал, что все пропало. Но Вирдж вернулась как раз вовремя. – Он снова пожал своими широченными плечами. – И я обошелся без займа. – Слэйд улыбнулся, обнажив зубы, и это был тот еще вид, скажу я вам. – Это привело к тому, что мы в спешке снимали вторую половину, – заметил он. – Но мы снимали в один прием сразу несколько сцен.
      Я понял, что Вивиан дала мне не совсем правильную информацию. Может быть, Слэйд сказал мне правду – последняя половина "Призрака липкой Мрази" тоже показалась мне снятой наспех. Но это ничего не доказывало. Мне казалось, что и первая половина фильма не лишена этого недостатка.
      – Кстати, – спросил я. – Когда вы видели Наташу прошлым вечером, она не говорила вам, что ее что-то беспокоит? Я имею в виду, нечто особенное.
      Он смотрел на меня некоторое время, прикрывая глаза сдвинутыми бровями.
      – Только что она нездорова. И что у нее натянуты нервы. Я подумал, что это связано с предменструальным периодом или, может, она вошла в свою темную полосу. Да, черт возьми, Наташа ведь женщина, и у нее могут быть тысячи разных недомоганий.
      Я кивнул в знак молчаливого согласия.
      – Я никогда не спрашиваю, что у них болит. Иногда они сами говорят мне.
      – А вы помните, в котором часу вы заезжали к ней?
      На этот раз Джереми Слэйд посмотрел на меня немного подольше, а потом сказал:
      – А какая разница, черт возьми?
      – Я просто удовлетворяю свое любопытство, – пояснил я.
      – Мне ни к чему потакать вашему любопытству. Просто я просматривал сценарий – вонючий, вшивый сценарий, – когда она позвонила. Я бросил его и поехал. Не знаю, который был час. – Он уставился на стену, и его лицо исказилось от мысленных усилий. – На улице еще было светло. Может быть, шесть или семь, что-то около этого. Черт, не знаю. – Слэйд перевел взгляд со стены на меня. – Хватит об этом, – решительно сказал он. – Так зачем вы хотели меня видеть?
      – Это все.
      – Это... все? Что вы хотите этим сказать, черт возьми?
      – Хочу сказать, что это – все, – ответил я. – Благодарю вас, и спокойной ночи.
      Он стоял как обезьяна, чудесным образом выпущенная из своей клетки и неожиданно оказавшаяся среди своих мучителей. Его кулаки сжимались и разжимались. Глаза спрятались за густыми бровями. Рот оскалился, зубы были крепко сжаты.
      Когда я выходил, то с опаской обошел его, не приближаясь слишком близко, чтобы он не смог схватить меня. Не поймите меня неправильно. Я вовсе не боялся этого человека. Вовсе нет. Просто у меня было много других дел.
      Я вышел и тщательно прикрыл за собой дверь.

      Я ехал к Голливуду, опустив верх "кадиллака", и ветер обдувал мое лицо. Я думал об интересном разговоре, который только что закончился. Интересном и, как мне казалось, полезном.
      Слэйд так и не пригласил меня присесть. Он не был гостеприимным хозяином. Что, как я понимаю, почти уравнивало нас. Потому что я не был хорошим гостем.
      Я размышлял о том, сказал ли мне Слэйд правду или он просто мастерски заговаривал мне зубы. Если так, то ему следовало быть актером, а не продюсером. Надо было играть первую роль в его "Мрази". Главного чудища. Или главного героя, если он так уж хорош.
      Должен признать, что этот человек с недюжинным умением вывернулся из того разговора. Что означало, что либо Вивиан ошибалась во многих вещах, либо просто пыталась меня надуть. Ну ладно, время покажет. Время и другие разрозненные факты, когда я соберу их вместе. И вот я залез в свой "кадиллак" и отправился собирать эти факты.
      Я подумал, что интересно было бы узнать, располагает ли Слэйд всей информацией или продолжает ее собирать. А может, он сейчас хлопает себя по ляжкам и хохочет? Вот это мне на самом деле очень интересно было бы знать. Я понимал, что в этом – самый важный ответ на многие вопросы.

* * *

      Поднявшись к себе, я повесил куртку в стенной шкаф. Сегодня я уже в третий раз переодевался и тем самым почти истощил гардероб.
      Когда я закрывал дверцу стенного шкафа, в зеркале, вделанном в нее, появилось отражение другого зеркала, прислоненного к стене, и при этом получился какой-то странный эффект.
      Несколько дней назад – это случилось ночью – я разбил зеркало в дверце. Не в том дело, каким образом я разбил его. Это не имеет отношения к тому, о чем я говорю. А суть состоит в том, что через день или два я купил большое, во весь рост, зеркало и несколько скобочек и винтов. Так что, при некотором умении обращаться с инструментом и по зрелом размышлении, я сам смог бы поставить его на место. Эта затея требовала практических навыков, потому что, хотя я и был везучим парнем, над моими хозяйственными усилиями, словно злая туча, нависала черная судьба как компенсация за все мои служебные успехи. Я вечно пережигал предохранители, ломал выключатели, портил туалет, все эти вещи были враждебны ко мне. Я мог бы нанять человека, чтобы он укрепил мне зеркало в дверце стенного шкафа, но это означало бы признание своего поражения. Вы не должны позволять бездушным вещам властвовать над собой, они начнут беззвучно смеяться над вами, и вы станете их рабом. И не они будут жить в вашем мире, а вы – в их. Они покорят вас.
      Нет, хотя я могу расколотить одно или даже два зеркала, прежде чем добьюсь успеха, порежу себе палец и вообще войду в раж, я не стану нанимать человека. Пусть мне придется сделать три или даже четыре попытки, но я вставлю его сам. А пока я смотрелся в свое старое зеркало, черт с ним.
      И получилась довольно странная вещь: дверца стенного шкафа была открытой под таким углом, что я мог видеть свое отражение в другом зеркале, нижняя часть которого чуть возвышалась над ковром. Я не только видел себя сбоку, но мне казалось, что мое отражение парит в воздухе и вот-вот прыгнет на меня.
      Мы редко видим себя со стороны – так, как другие, сбоку или даже сзади. Подумайте об этом. По крайней мере, у нас есть только единственная возможность сделать это – в кабине портного, где зеркала окружают нас с трех сторон.
      И мы почти никогда не видим себя в наклонном положении – так, будто собственное отражение собирается прыгнуть на вас.
      Со мной такое было впервые.
      И надеюсь, что в последний раз.
      Эта громадная и угловатая фигура возникла в моем воображении, скорее всего, потому, что я никак не мог отделаться от того впечатления, которое произвел на меня Слэйд.
      Моей первой мыслью было: "Что это еще за верзила?"
      А вторая мысль: "Проклятье, лучше я убью его!"
      Я и на самом деле выхватил пистолет и чуть не разбил объект возможного приложения своих рук, прежде чем приступил к нему.
      И в ответ на мои действия тот верзила тоже выхватил пистолет, но направил его не на меня, а куда-то в воздух.
      Вот теперь-то я и понял, что произошло, и посмеялся над собой. И немедленно вернулся в нормальное состояние.
      Я подвигал своим пистолетом. Верзила в ответ тоже подвигал своим. Я махнул, и он махнул. Я скорчил рожу и высунул язык. Да, это был я. Мы оба представляли одного человека.
      Это было отражение отражения, только и всего. Но все же я вздохнул с облегчением, когда он спрятал свой пистолет. Потом направился в свою маленькую кухоньку и смешал себе темный-темный бурбон с водой. Вы только бы посмотрели, как он вытянул губы и оскалил зубы.
      Я отхлебнул чуть виски, забрал его с собой на диван, устроился поудобнее, вытянув ноги на журнальный столик, и взял телефонную трубку. Мне надо было обзвонить людей по списку, проверить, не сообщат ли они мне что-нибудь полезное, дать необходимые поручения и проверить свои догадки. Мне предстояло провести у телефона целый час.
      По трем номерам телефонов моих абонентов не оказалось на месте, и я всюду оставил просьбу, чтобы мне перезвонили. Я не сказал, кто звонит, но оставлял номер моего телефона в спальне, не внесенный в телефонную книгу, и предупредил, что буду ждать звонка в течение следующего часа. Почти всем моим людям был известен номер этого телефона. Я знал, кто будет звонить, – и надеялся, что не позвонит никто другой. Но большинство из знавших мой номер были проходимцы и девочки. Представьте себе, как они будут меня тревожить своими звонками в два часа ночи или около этого, когда только что закроются бары и они окажутся дома.
      Примерно двадцать минут телефон молчал, но это обычное дело. Большая часть времени детектива проходит у телефона. Иногда это просто рутинная работа, которую приходится делать, но часто один-единственный телефонный звонок спасает от многокилометрового хождения или вообще позволяет разрешить все дело.
      Вот я сделал последний глоток виски и направился к телефону в гостиной. И тут зазвонил телефон в спальне. Я даже подпрыгнул, бросился туда, подскочил к дивану, перегнулся через его спинку и схватил трубку в середине второго звонка. Если никакими физическими упражнениями не заниматься, только этот телефон позволит мне держаться в хорошей форме.
      – Хэлло, – ответил я.
      В трубке звучал совсем не тот голос, который я ожидал услышать. Он был мягкий и мелодичный:
      – Шелл? Привет, это Шерри. Что вы делаете?
      Я недовольно поморщился. В любое другое время я был бы более чем счастлив услышать волнующий голос голубоглазой Шерри. Но в ожидании более чем полудюжины звонков от очень полезных людей, включая Джима Грэя, я не мог позволить себе долго болтать, даже с такой приятной собеседницей, как актриса Шерри Дэйн.
      Размышляя об этом, я был с ней немного резковат:
      – Честно говоря, я жду кучу телефонных звонков, Шерри. Я с полчаса был у телефона в гостиной, и некоторые люди могут позвонить мне по этому телефону.
      – О, верно. Это ваш особый телефон, а я и забыла.
      – Не такой уж особый. Он просто...
      – Я вас не задержу, Шелл. Думаю, что должна вам кое-что сказать. Скажите, я не могла бы к вам заехать? Или, может быть, лучше вы...
      – Конечно, Шерри, – любезно проговорил я. – Было бы прекрасно, если бы вы заехали. Я уж как-нибудь принял бы вас в своей холостяцкой квартире. Но...
      – Мне не следовало этого говорить, да? Мужчина сам должен предлагать. Вы можете подумать, что я ужасна.
      – Я еще утром сказал вам, что вы великолепны, сегодня и всегда, – успокоил я блондинку. – Так я сказал, если мне память не изменяет. И сейчас снова готов это повторить.
      – Сегодня и всегда-всегда? Это звучит как заклинание какого-то африканского племени... – кокетливо проворковала она.
      – Шерри...
      – Извините, я занимаю ваш телефон, да? Так я приеду. Хорошо?
      – Конечно. Но если хотите мне только что-то сказать, то можете это сделать и по телефону. Тем более, что мы с вами уже говорим...
      – Так вы не хотите, чтобы я приехала? – капризно спросила она.
      Я почувствовал, как моя рука крепко стиснула телефонную трубку, будто это была мамба – самая ядовитая африканская змея – и я должен задушить ее прежде, чем она меня укусит. "Женщины и" их сплетни тоже опасны, – подумал я. – Но женщины становятся еще опаснее, когда они перестают сплетничать..."
      – Шерри, – решил я, – приезжайте немедленно, вы слышите?
      – Сейчас приеду. Я вспомнила кое-что о том человеке, которого видела утром. Но все-таки я лучше приеду к вам и расскажу. Может быть, вы дадите мне чего-нибудь выпить.
      – Я заморожу шампанское. Или хотя бы поставлю в холодильник джин. Но...
      – Пока.
      – Постойте минуту, Прежде чем вы... Шерри?
      Она повесила трубку.
      Я хотел сказать ей, чтобы она не бросалась сюда очертя голову, а была осторожна. Где-то поблизости мог быть тот самый человек, который знал, кто именно его заметил сегодня утром на съемочной площадке Слэйда, тот самый мужчина, о котором, как я догадывался, говорила Шерри.
      Я положил трубку на рычаг, но тут же телефон зазвонил снова. Но это была не Шерри, пожелавшая сказать мне, что я бросил трубку, не попрощавшись. Это был старый отставной почтальон, который добыл некоторую информацию. Но она относилась совсем к другому делу и не имела никакого отношения к происходящему.
      Когда я положил трубку после короткого и полезного разговора, Шерри все не выходила у меня из головы. Я чувствовал, как ком моих опасений все нарастает. Я попытался набрать ее номер с телефона, что стоял в гостиной, но не получил ответа. Очевидно, девушка была уже на пути ко мне. Может, я стал беспокойным, точно старая дева, а может быть, здесь не о чем было тревожиться. Тем более, что ее отель был всего в нескольких кварталах отсюда.
      Телефон в спальне снова зазвонил. Прыжок туда. Это был Джим Грэй.
      – Да, Джим. Есть что-нибудь?
      – Да немного, – сказал мой осведомитель. – Но это подходит к тому, что вы говорили. Эту даму, актрису, прихлопнули из винтовки, верно? Верно. Так вот, тут один тип живет за городом и вполне подходит для такой работы. Его видели как раз тем утром.
      Эксперт по мелкому оружию, но также большой специалист и по крупному. Все, что я знаю, – это его имя – Пит.
      – Хорошая работа, Джим. Я у тебя в долгу. Что-нибудь еще?
      – Да вроде нет.
      – Ты знаешь, как он выглядит? Или на кого работает?
      – Ничего про это. Мне повезло, что я хоть что-нибудь узнал. Я и не копал совсем, просто случайно подслушал: кто-то видел, как он выходил из автобуса.
      – А откуда автобус, ты знаешь? – поинтересовался я.
      – Нет. Но послушайте, я же не стану спрашивать у него о деталях того, что я подслушал. Ни за какую добавочную плату. Она оказалась бы, как вы говорите, посмертной.
      – И тем не менее, ты получишь за это. Нет ничего больше о Джанте, а? Мне становится все интереснее, есть ли какая-нибудь связь между Алем Джантом и Джереми Слэйдом.
      – Я своими средствами не смогу докопаться до этого, – ответил мой агент. – Но тут есть кое-что. Если вы сможете выжать что-нибудь из Лупоглазого, заставите его говорить, то, может, он и скажет что-нибудь.
      – Лупоглазый? Этот тупоголовый... – засомневался я.
      – Да. Он – чучело, все верно. Но он всегда возит этих парней и все слышит, ведь не заткнешь же ему уши. И все впитывает. Само собой, он ничего не выболтает насчет Джанта, пока вы не прижмете его. И, чем черт не шутит, может быть, он выведет вас на других парней. Только все это без меня, Скотт. – Джим немного помолчал. – А эта штука, радиоприемник с телевизором, – лучшая вещь, которую я когда-либо видел.
      Я усмехнулся:
      – Рад, что она понравилась тебе, дружище.
      Телефон стоял возле моей кровати, а за ней, как раз на противоположной стороне комнаты, было окно, выходившее на улицу.
      Я всегда держал его открытым. Сидя на краю кровати, я мог видеть улицу Норт-Россмор, которая отходила от "Спартана".
      Глянув в окно, я тут же заметил светло-синий "корвет" Шерри, который она притормозила, подъезжая к "Спартану". Затем машина съехала к тротуару и исчезла из поля моего зрения.
      Но я заметил еще кое-что, и у меня тут же пересохло в горле. За ней двигался еще один автомобиль. В нем самом не было ничего особенного. Но его водитель выключил фары и резко свернул к тротуару. Но он погасил свет, еще когда ехал по улице, и только потом подкатил к месту парковки.
      Обычно делают как раз наоборот. Если только не хотят, чтобы их заметили, особенно в условиях спешки.
      – Спасибо, Джим, – поблагодарил я. – Увидимся.
      И положил трубку.
      Тот, другой, автомобиль находился в поле моего зрения, до него было с полквартала. Это был темный седан, он походил на черный "империал". Из автомобиля пока никто не выходил. А Шерри теперь должна была уже идти по направлению к "Спартану".
      Я подвинулся к окну, вытащил свой пистолет 38-го калибра и направил его на машину. Но ничего не случилось. Никто не вышел. Я не зафиксировал никакого движения.
      Прошло несколько секунд. Из машины – с правой стороны, не с места водителя – вылез мужчина и направился через улицу. Если бы он сидел за рулем, то почти наверняка вышел бы с другой стороны. Значит, скорее всего, в автомобиле было двое. Кто бы они ни были.
      Тот мужчина пересек улицу Норт-Россмор и направился к "Спартану". Зазвучал мелодичный звонок у входной двери. Шерри.
      Я только начал отодвигаться от окна, как тот мужчина сошел с тротуара, быстро двинулся к дому, и я перестал его видеть.
      Так вот оно.
      Он шел к двери с задней стороны здания.
      Я не смог найти благовидную причину, заставившую его избрать именно такой путь, который позволит ему миновать вестибюль и не проходить мимо столика дежурного. Но я подумал о паре плохих причин.
      Я мог бы оказаться в глупом положении, если бы выяснилось, что это – съемщик помещения в нижнем этаже, где было три двери, и по какой-то причине он предпочитал именно этот путь. Но я никогда еще в этой жизни не оказывался в глупом положении, когда альтернативой могла оказаться смерть. Смерть для меня или для кого-нибудь другого. Так или иначе, но я чувствовал, что здесь что-то не то. Заломило в затылке, похолодело в животе, и возникло какое-то электрическое возбуждение, которое я ощущал каждой клеточкой своей кожи. И если подозрительный мужчина и на самом деле был съемщиком помещения с тремя дверьми на первом этаже, то каждая клетка моего организма мне врала.
      Колокольчик зазвонил снова.
      Я подбежал к двери, остановился перед ней, держа пистолет в руке, а потом резко распахнул. Там стояла Шерри, все было в порядке. Я торопливо убрал пистолет, но недостаточно быстро для того, чтобы она не успела его заметить. Я не дал ей времени даже пикнуть, схватил девушку за руку, втянул в комнату и захлопнул дверь.
      Она открыла рот, ее громадные голубые глаза округлились, но я не дал ей заговорить первой.
      – Спокойно, Шерри. Это может быть ложной тревогой, но... – Сейчас было не до объяснений. И я продолжил: – А теперь делайте то, что я вам скажу. Вон там, в спальне, – открытое окно. Станьте около него. Кто-то может подойти к этой двери, прямо за вами. Если это случится то может возникнуть некоторый шум. Черт возьми, я имею в виду стрельбу. Если так случится и я окликну вас, то оставайтесь на этом месте. Если же не окликну, прыгайте из окна спальни и бегите. Вы поняли?
      Что-то в моем голосе, а может быть, и во внешнем виде заставило ее поверить мне. Она знала, что я не люблю шутить и это не розыгрыш – я был чертовски серьезен. Она кивнула, а потом шепотом повторила:
      – Если будет шум и вы окликнете меня, то оставаться на месте. Если нет – выходить через окно.
      Если этот человек идет сюда, то сейчас он должен уже подниматься по лестнице. Ему понадобится двадцать секунд, а может быть, вдвое больше. В зависимости от того, насколько быстро он движется.
      – Еще одна вещь, – сказал я. – И очень важная. Не бегите по улице Норт-Россмор. Там, в автомобиле, который припаркован за вашим, может сидеть еще один человек. Не ходите тем путем. Бегите вдоль домов. Заходите в дома, в отель, куда хотите, и создавайте как можно больше шума. Вызывайте полицию.
      Она кивнула:
      – Хорошо, я так и сделаю. – Шерри снова нервно кивнула и побледнела. – Но... что, если вы не окликнете меня. Что... что все это значит, Шелл?
      Я всегда умел сдерживать себя, но в эти секунды сделал это с трудом. Может быть, мне помогло то, каким тоном она это сказала. Или ее вопрос о том, что все это значит, – вопрос, над которым никогда не задумываешься в такие моменты, как этот. Или, может, свою роль сыграла память, совсем свежая, о недавних событиях, связанных с гибелью того большого парня.
      Я ответил:
      – Это значит, что вам нужно поживее двигаться.
      Я подтолкнул ее к спальне, а сам стал к стене у двери и снова вытащил пистолет. Я чертыхался про себя. Бранился, потому что Шерри оказалась здесь, и если будет перестрелка и меня не убьют, а я был в этом уверен, то я убью того человека. А мне вовсе не хотелось смертей. Я даже бандита-сборщика не хотел тогда убивать. Но так уж вышло.
      "Черт возьми, – думал я. – Если бы Шерри не было здесь, я мог бы выпрыгнуть в окно, обежать дом кругом и подкрасться к тому типу со спины. А теперь нам придется стоять лицом к лицу. Но пусть будет что будет".
      Мысли проносились у меня в голове, как череда движущихся видений, и среди них – картинка того, как я прыгаю из окна и шлепаюсь на землю...
      Итак, одна картинка по какой-то причине задержалась, подобно моментальному снимку.
      И я подумал о том верзиле.
      И придумал.
      Это не была цепочка размышлений, подчиняющаяся какой-то логической последовательности – от А к В и далее к С, от начала, к середине и к концу, – а просто озарение.
      В шести футах от меня стояло тяжелое кожаное кресло, в котором я любил посидеть удобно развалясь. Я подскочил к нему, двинул его по ковру и поставил напротив двери, спинкой к ней.
      Потом побежал в спальню. Я рассчитал, что в моем распоряжении двадцать, а может быть, тридцать секунд. А сколько времени прошло, я не имел ни малейшего понятия. Ведь даже в обычное время так трудно измерять время секундами или долями секунд. Но я понимал, что время настало.
      Я схватил большое зеркало, стоявшее у стены ванной, кинулся обратно и прислонил его к спинке кресла, так, чтобы оно стояло прямо. Потом прижался к стене у входной двери, глянул в зеркало и увидел дверь. Не свое отражение, а дверь. Когда дверь откроется, я увижу его, кем бы он ни был, а он увидит меня. Или, вернее, мое отражение.
      Я был так поглощен этой работой, что не обращал внимания больше ни на что. И вдруг меня словно окатили холодной водой – посредине комнаты я увидел Шерри. Девушка стояла словно пригвожденная к полу и широко раскрытыми глазами смотрела на то, что я делаю.
      Я сделал шаг по направлению к ней, и тут зазвучал дверной звонок.
      Я ощутил какую-то слабость в коленках. Так часто случается после длительного напряженного состояния или после взрыва эмоций. Оно быстро проходит, но на этот раз появилось что-то очень быстро. Все могло пойти к чертям, а Шерри все стояла посередине комнаты.
      Я кинулся к ней, скользя ногами по ковру.
      – Проваливайте отсюда! – еле слышно скомандовал я, но это прозвучало словно крик. – Хотите, чтобы вас убили?
      Она вздрогнула, но не сдвинулась с места.
      А секунды таяли. Слишком много секунд. Я повернул голову к двери и крикнул:
      – Да. Это ты, Поул?
      Догадываюсь, что я сказал что-то в этом роде, но не совсем уверен в этом.
      Потом я приблизил лицо вплотную к лицу Шерри и прошипел:
      – Шерри, быстро в спальню!
      В ее потемневших глазах отразилось нечто вроде паники. Казалось, девушка вот-вот потеряет сознание. Она широко открыла рот, а уголки ее губ задрожали, будто поверхность фирменного желе.
      Я подумал, что актриса сейчас упадет в обморок прямо на меня. Но она все-таки устояла. Хотя я не удивился бы, действуй она как маньяк, которому безразлично, стоят ли там за дверью восемь головорезов с гранатами и пулеметами. Она даже попыталась улыбнуться.
      И вот, едва я успел сказать ей: "Шерри, быстро в спальню!" – она ответила мне с дрожащими губами и глазами размером с чайное блюдце:
      – Шелл... – девушка сглотнула подступивший к горлу ком, – я так и думала, что вы никогда не попросите меня...
      Потом она повернулась и, словно призрак, заскользила по полу. В спальню. А я, теперь уже громко топая ногами по полу, направился к двери.
      – Эй, одну секунду, Поул! – прокричал я что-то в этом духе. А вот мои последние два шага были тихими, как прежде: я скользил ногами по ковру. Но двигался быстро. Потом прижался к стене, с пистолетом в опущенной правой руке, левой же рукой стал поворачивать ручку двери. Медленно. Будто открываю дверь своему старому приятелю Поулу.
      Но вот замок щелкнул, я быстро отдернул левую руку и уставился прямо в зеркало.
      И дверь начала отворяться.

      Он был профессионалом. Лучше многих. Настолько превосходил других, что я не смог бы его победить. Честно говоря, мне показалось, что он убьет меня.
      У меня было оружие, и я был наготове. Но, прежде чем спустить курок, мне надо было убедиться. Не догадываться. Быть уверенным, что это и на самом деле не Поул. Или, по крайней мере, что это человек с оружием, а не просто человек.
      Иначе нельзя было поступать, даже с этим подонком.
      Он был здесь на работе, как профессиональный убийца. Или, скорее, как двойной убийца, принимая во внимание окончательный результат. И все, что он должен был сделать, – это увидеть нужного человека и пустить в него пулю.
      Дверь открылась не полностью и все еще двигалась. Я видел только половину этого человека. Что означало: он тоже видит только половину меня. Но он тут же выстрелил. Прямо сквозь деревянную дверь, не дожидаясь, когда она совсем откроется.
      Выстрел прозвучал так, словно взорвалась динамитная шашка. Будто мне стукнули по уху. Дверь дернулась, и треск от расщепленного дерева смешался со звоном разбитого стекла. И тут же грохнул второй выстрел. Ни паузы, ни колебаний. Серия выстрелов опытного убийцы: если первая пуля не сделает работу, то вторая докончит дело. А может, он имел в виду и что-то другое. Двойное правило этих подонков: не упускай своих шансов и не давай шанса другому.
      Эхо от выстрелов гулко прокатилось вокруг по комнатам. Я остро ощутил запах пороха. Все это заняло менее секунды. И теперь, в наступившей тишине, слышался только звон от осыпающихся осколков стекла. Бандит уже вошел в комнату, держа перед собой пистолет, но на его лице отражалось смятение, недоумение и страх.
      А мне даже не надо было выходить вперед. Я должен был только повернуться налево и оторвать спину от стены. А потом ткнуть его стволом кольта в бок, что я и сделал. Только ткнул и тут же убрал его: нельзя оставлять пистолет близко к нему и давать ему шанс.
      Ткнул в бок и тут же сделал шаг назад, подальше от него. Но когда я сунул дуло ему в бок, то навалился на него всем телом. Может, я и не сломал ему ребро, но наверняка погнул, и он издал странный звук – "чух".
      Держа пистолет с взведенным курком, я грозно спросил:
      – Хочешь получить пулю?
      Его рука, в которой был пистолет, дернулась. Но совсем слабо, даже трудно было это заметить. Но я понял, что он не хотел получить пулю.
      Я говорил очень тихо. Настолько, что в обычных условиях он мог и не расслышать меня. Если вы не знали этого раньше, то можете убедиться в справедливости моих наблюдений вот в такие моменты: мы идем по жизни только наполовину живыми. Наши чувства притуплены, глаза затянуты пленкой, а уши заткнуты пробками. Но вот в такие моменты все наши чувства ненормально обостряются. Все вокруг становится ярче, громче, более четким. И жизнь кажется очень привлекательной. Может быть, это сама природа дает человеку лишний шанс, когда он находится в одном шаге от смерти. Это просто удивительно, хотя многие из нас, кого собираются убить, и не подозревают об этом.
      Так или иначе, этот парень услышал меня.
      Он меня услышал, когда я чуть слышно прошептал:
      – У тебя пистолет на взводе, смотри не урони его.
      Он не уронил. Очень медленно наклонился вперед. На его верхней губе заблестел пот. Он делал все правильно, медленно и осторожно, ни разу не повернув пистолет дулом в мою сторону. Он положил пистолет на пол так бережно, как мать ребенка, и выпрямился. А выпрямившись, глубоко вздохнул.
      – Отбрось его ногой, – приказал я.
      Парень ткнул пистолет ногой и отбросил его по ковру.
      – А теперь подойди ко мне, Пит!
      Он прошел в комнату, а я крикнул:
      – Все в порядке, Шерри, оставайся там!
      Я представил, как бы она выскочила из окна и неслась где-то по улице. Но сейчас важно было другое, надо было решить две важные задачи.
      Я сказал:
      – Ну-ка, посмотри туда, Пит, – и указал на дальнюю стену.
      Он повернулся спиной ко мне. Я подобрал его пистолет. Это был обычный для бандитов и головорезов автоматический кольт 45-го калибра.
      Я извлек патрон, потом вставил пустую обойму снова в тяжелую рукоятку кольта.
      – Ну что, Пит? – спросил я его обычным тоном.
      Он ничего не ответил.
      Ну что же, если он не хотел разговаривать, то не было никакого смысла с ним возиться. Я перехватил кольт за ствол, размахнулся и ударил парня тяжелой рукояткой сзади по черепу. Пит отключился.
      А я пошел из квартиры вниз, в холл, к задней лестнице, чтобы позаботиться о других вещах. У стены отеля "Спартан" было темно, но улица Норт-Россмор была слабо освещена. С пистолетом в руке я шел по направлению к улице, повторяя в обратном порядке путь, которым шел к моей двери Пит, или как его там зовут. Хотя я не видел никого в "империале", но готов поставить десять к одному, что там за рулем сидит человек и ждет, чтобы отпраздновать успех со своим приятелем. И я мог поручиться, что этот человек был не кто иной, как Лупоглазый – неповоротливый Гарелла.
      Я вспомнил, что мне говорил Джим Грэй всего несколько минут назад. Если я сумею как следует прижать Лупоглазого, то он сможет сообщить мне многое из того, что я хотел бы знать, и массу других вещей, о которых я даже не догадываюсь. Тот быстрый стрелок валялся на полу в моей квартире, и у меня была минута или две, чтобы выжать из Лупоглазого то, что мне было нужно. Все складывалось слишком хорошо, чтобы быть правдой.
      Но так и было.
      Я побежал.
      Было ясно, что если в той машине сидел человек, то он слышал выстрелы. Да и вся округа слышала их. Когда я выбегал из здания, то видел, как в отворенные двери высовываются головы. Я понимал, что тот человек ожидает, что его напарник вернется тем же путем, что и уходил. Вот почему я тоже пошел так же, вместо того чтобы напасть на него сзади, что могло и не сработать. Я вроде был не Шеллом Скоттом, а исполнял роль его убийцы. И если мне повезет, я смогу вскочить в этот "империал" прежде, чем его водитель поймет, что случилось.
      Но трудно предусмотреть все. Я не учел, что у убийцы Шелла Скотта не было таких светлых волос...
      По крайней мере, я догадался об этом, но поздно. Когда я начал пересекать улицу, моя голова была похожа на летучую мышь-альбиноса, летящую к нему. Естественно, он завел двигатель и нажал на газ.
      Бандит, не зажигая фар, двинул машину на меня. Услышав звук мотора, я попытался замедлить бег и изменить направление.
      Но было поздно.
      Он ехал прямо на меня, передо мной блеснул большой хромированный бампер, а по сторонам, слева и справа, – фары. Все произошло так быстро, что у меня не было никаких шансов отпрыгнуть в сторону.
      Мне некогда было обдумывать свой следующий шаг. Все было слишком неожиданно и для меня, и для него. Я сделал громадный прыжок вперед, я летел по воздуху, раскинув руки так, будто хотел схватить бандита сквозь ветровое стекло. И если несколько секунд назад ему казалось, что навстречу ему летит гигантская летучая мышь, то теперь он должен был подумать, что она превратилась в Дракулу, – потому что в эту долю секунды я увидел, как он бросил рулевое колесо и поднял руки, чтобы защитить глаза.
      Вы видели классных гимнастов, которые так ловко выполняют упражнения на коне, перебирая руками, а потом с переворотом спрыгивают на землю, делая ногами красивые движения, будто при танце. Так вот, я делал нечто похожее.
      Я не помню, какие мысли меня посетили в тот момент. Но, по-моему, я вообще ни о чем не думал. Бывают моменты, когда человек не должен зависеть от своих мозгов, и, похоже, я решал свою задачу, используя подсознание. И несмотря на то, что мне пришлось вертеться в воздухе, рискуя упасть, я узнал водителя, который с криком поднес руки к своим бесцветным глазам, как бы защищаясь от страшного зрелища. Это был Лупоглазый. А я в тот момент вовсе не был уверен, что мой маневр закончится успешно. Как я сказал, вы видели спортсменов, которые работают на гимнастическом коне. Так вот, я не был одним из них. У меня хватало мускулов, но я не был Нижинским . Все это кончилось бы плохо, если бы сам Лупоглазый не помог мне.
      Да, он мне помог.
      Но он не хотел этого. Он собирался сбить меня с ног, задавить и, может быть, еще пару раз проехаться по мне. Но это если бы он на меня нападал.
      Ну а теперь человек – летучая мышь сам атаковал его.
      Что ему оставалось делать?
      Естественно, защищаться.
      Он быстро нажал на тормоз. Это мало помогло. Но для меня все-таки оказалось полезным. Шины автомобиля завизжали по асфальту, я интуитивно крепко вцепился в капот машины, а потом оттолкнулся от него, стараясь спастись от верной смерти.
      Я сделал настоящий цирковой трюк в воздухе и плюхнулся на крышу "империала". Совсем не так, как Нижинский. И не так, как те ребята-гимнасты. А как мешок с цементом. Это вместо того, чтобы быть раздавленным передком "империала" и его хромированным бампером. Я упал на крышу, подскочил и съехал по ней. И "империал" выскользнул из-под меня.
      А я грохнулся на асфальт. Мне показалось, что я приземлился одновременно плечами, задницей и головой. Я упал сразу на всю свою анатомию, и это было совсем не здорово.
      Но все же я остался живым, хотя и был весь в синяках. С одной руки и правого уха была содрана кажа, растянуты мускулы бедра. И ощущалась острая боль, как бы это поделикатнее выразиться, в попе.
      И все-таки мне повезло.
      Лупоглазый даже не попытался подать машину назад, чтобы задавить меня. Он понимал, что с него хватит. Есть время для борьбы, и есть время для побега. А он достаточно боролся сегодня.
      Я некоторое время посидел посередине улицы, потому что мне надо было прийти в себя. Время, чтобы обрести способность подняться. Мне удалось сделать это только со второй попытки. Потом я отыскал свой пистолет. А уж после заковылял к своей квартире.
      Хорошо, что я не посидел там, на дороге, еще немного времени. Тот тип на полу начал понемногу дергаться. Повсюду валялось битое стекло. Это все, что осталось от моего проекта самостоятельно вставить зеркало.
      Шерри нигде не было видно.
      Я прохромал в спальню.
      Она была там, стояла у окна, но спиной к нему.
      – Шерри, все о'кей. Можете выходить к нам, в гостиную. Девушка молча упала в обморок.
      И застала меня врасплох. Так озадачила. Как я уже говорил, нельзя все предусмотреть. Может быть, возня с ней потребует некоторого времени. Поэтому я вернулся в гостиную и еще раз стукнул Пита по затылку. А может быть, это был вовсе не Пит. Но какая разница: кто бы он ни был, он все равно перестал дергаться.
      И я приступил к делу. Это не заняло много времени. Но мне сейчас было не до шуток, как и вообще в эту ночь. Я отыскал бренди, сделал сам хороший глоток, налил на два пальца в стакан и понес в спальню.
      Шерри все еще без чувств лежала на полу. Я поднял ее и положил на кровать. Это оказалось не так уж легко.
      Потом посмотрел на нее. Блондинка была великолепна. Абсолютно великолепна. Пленительная Шерри у меня в кровати. Наконец-то. А я стоял рядом со стаканом бренди. В комнате царил полумрак, как при горящей свече. Неплохо, да?
      Я посмотрел на себя в разбитое зеркало. Да, я попортил свой гардероб. Впрочем, и себя тоже.
      Шерри шевельнулась и вздохнула.
      Я присел на край кровати рядом с ней.
      Когда ее веки, затрепетав, открылись, я сказал:
      – Привет. Расслабьтесь. Как насчет спиртного? Это подбодрит вас. Здесь немного бренди.
      Я старался вести себя скромно. Но ведь, может, я спас ей жизнь. И свою тоже. А также захватил зловредного киллера. "Нечего наводить тень, надо играть в открытую", – подумал я.
      Она ничего не ответила, села, немного поморгала и глубоко вздохнула. Потом подняла на меня голубые глаза, и ее лицо смягчилось. Я не был до конца уверен, но мне показалось, что на ее губах появилась легкая улыбка.
      – Но, Шелл, – проговорила она. – Я не люблю бренди.

      Шерри и на самом деле еле заметно улыбнулась. И даже выпила вторую порцию бренди. Для такой девушки это было уже что-то. Гораздо большее, чем просто встретиться взглядами.
      Я спросил:
      – Хотите еще бренди, Шерри? Он не такой уж плохой. Это шерри-бренди...
      – Он просто ужасен, – скривилась она.
      – Да, пожалуй, и я так думаю. Просто я ударился головой.
      – Бедненький.
      – Сочувствие. Вот это мне нравится. Такая трогательная озабоченность...
      – О, хватит. Вы живы...
      Ее настроение вдруг испортилось. Голос прервался. Плечи затряслись, она прижала руки к лицу и горестно зарыдала. Зарыдала, заглушая жалобные звуки прижатыми к лицу ладонями.
      Я обнял ее и притянул к себе. Понемногу девушка успокоилась и подняла голову. На ее щеках блестели слезы, и тушь с ресниц расплылась под глазами.
      – О, Шелл, – проговорила она новым, совсем другим голосом. – Я слышала выстрелы и ждала, когда вы окликнете меня. Мне показалось, что прошла целая вечность. Я так испугалась... я думала...
      Ее губы были так близко от моих. Потом еще ближе, потом...
      Раньше мне казалось, что целовать Шерри легко и забавно. Но я не догадывался, что, когда это случится, от забавы не останется и следа. Каким может быть поцелуй или, по крайней мере, каким он нам представляется, почему он так много для нас значит? Это что-то гораздо большее, чем просто касание губ. Я не понимал, что со мной происходит. Почему это так замечательно. Так прекрасно, когда губы сливаются, голова мужчины начинает идти кругом и он переносится в какое-то другое измерение...
      Должно было случиться что-то в этом роде.
      Что-то в этом роде...
      Наши губы встретились и уже через пару секунд слились и повели такой разговор, который не придумал бы и сам Казанова. Разговор, который пробуждал дремавшее до сих пор желание, диалог, который обычно ведут в спальне горячим, приглушенным шепотом. Это даже не было поцелуем. Наши губы будто занимались любовью между белыми простынями при свечах. Это был аромат секса, зов крови. Я ощущал вкус рта и губ, ее слез и языка. А может быть, и сердца. Действовали все пять чувств, все чувства... Вот это и было другое измерение, как я догадывался. Если для этого есть лучшее название, то это не так важно. Это длилось половину вечности, но кончилось сразу же, как только началось.
      Прошептав несколько слов, Шерри снова стала прежней, такой, как всегда.
      – Ну, теперь вы понимаете, почему я не хотела больше бренди? – томно проговорила она.
      – У меня есть джин и вермут, – тут же предложила я. – Что вы предпочитаете?
      – Их лучше пить вместе, – подумав, сказала она. – Только побольше джина.
      – Боюсь, у нас нет времени для экспериментов – даже если мы придумаем что-то очень хорошее. Там... там человек в гостиной, – вспомнил я.
      – Он...
      – Нет, не мертвый. Просто без сознания, от страшной головной боли.
      Я встал, и Шерри поднялась с кровати.
      – Шелл, я все видела, что было, я имею в виду, там, на улице, – тихо призналась она. – Смотрела в окно. Я думала, что вас убьют.
      – Я и сам так думал. На самом деле, на что еще я мог рассчитывать.
      – Вы – замечательный мужчина, – еще тише сказала она.
      Я не нашелся что на это ответить и пробормотал:
      – Да нет, просто я вежливый человек.
      Когда мы прошли в гостиную, у Шерри вырвался возглас удивления.
      Я говорил, что в гостиной лежит человек. Но я догадываюсь, что она не ожидала увидеть там груду стекла и кровь на затылке этого мужчины. А кровь всегда идет, если сильно ударить, да еще два раза. И, кроме того, одно дело говорить об этом, а совсем другое – увидеть своими глазами.
      – Это... это совсем не так, как в кино, верно? – пробормотала она.
      – Совсем не так. Но у нас тут свои чудовища.
      Я ногой перевернул бесчувственного парня на спину.
      Взгляд Шерри сказал мне все, что я хотел. И тем не менее она воскликнула:
      – Это тот самый человек, которого я видела утром!
      – Да, и он вас видел. Вот и охотился за вами, еще в отеле. Я понимаю, что ему нужны мы оба, но я удивлен, что он не попытался расправиться с вами там.
      – Я спешила и попросила посыльного мальчика подать мне машину со стоянки к главному входу. Может быть...
      – Почти наверняка. Он должен был поджидать вас на автостоянке. Да, кстати, что вы мне хотели сказать об этом человеке? – вспомнил я.
      – О, когда он посмотрел на меня, а потом повернулся и пошел к своему автомобилю, то я увидела у него на затылке повязку. Она даже немного опускалась на воротник рубашки. – Шерри смущенно улыбнулась. – Я понимаю, что это не очень важно, но вы говорили, чтобы я сообщила, если вспомню хоть что-нибудь.
      Я перекатил лежавшего парня на бок и осмотрел его. Все было верно. На его затылке была грязная повязка. Что не было удивительно. Большинство этих подонков часто болеют душевно и физически. И дурная кровь – просто один из самых распространенных недугов. Эти негодяи из преступного мира и вне его преисполнены ненависти и обиды, направленных против всего и всех. И с таким количеством яда в крови они не могут оставаться здоровыми.
      – Теперь это уже не так важно? – спросила Шерри.
      – Сейчас, вероятно, нет. Но это может оказаться очень важным. Позволит мне изобличить его.
      Снова завыли сирены.
      Я вздохнул. После того поцелуя у меня сразу же возникли мысли о тихом вечере у меня дома – с Шерри. Джин с вермутом, ласкающая музыка из стереоустановки и все такое. Но ничего не получалось. Ни вчера вечером, ни сегодня утром. То сборщик, то этот тип, что лежал на полу. Придется мне провести остаток ночи в полиции.
      Жаль. Сегодня вечером я был в хорошей форме. Я вполне в этом уверен.

* * *

      Следующим утром я встал рано, несмотря на то что пребывание в полиции сократило мое время сна до трех часов. И при таком раннем начале рабочего дня только к десяти утра я смог получить некоторую полезную информацию.
      Я выяснил, что банк "Англо-Вестерн" в Вермонте финансировал съемки Слэйда предыдущих серий его "Мрази". А человек, который санкционировал эти ссуды, был вице-президент банка по имени Браун. И уже без нескольких минут в десять утра я сидел перед Брауном в его офисе.
      Прежде чем прийти сюда, я просмотрел подшивку местных газет и зафиксировал время, в течение которого Вивиан Вирджин отсутствовала на съемочной площадке, когда снимали "Призрак липкой Мрази". И вот, после предварительных разговоров, я сказал:
      – Мистер Браун, я так понимаю, что во время съемок предыдущей картины мистер Слэйд был в очень трудном материальном положении, но все-таки сумел закончить фильм. Брал ли он дополнительные суммы из банка? Это могло быть примерно девять месяцев назад, когда одна из ведущих актрис не смогла сниматься. Она пропустила две или три недели.
      – Да, – кивнул он. – Мисс Вирджин. Я помню все это очень хорошо. Мистер Слэйд говорил со мной тогда и просил дополнительной ссуды.
      – Он просил, да? И получил ее?
      – Нет, не получил. – Банкир отрицательно покачал головой.
      Вообще финансисты не привыкли не только критиковать своих клиентов, но даже упоминать об их материальном положении. Однако, читая между строк, я понял, что мистер Браун не собирался рисковать деньгами. Он подтвердил мою догадку.
      – Мне показалось в тот момент, что я выкину деньги на ветер, – сказал он. – И я не утвердил ссуду.
      – Но Джереми Слэйд определенно нуждался в деньгах, не так ли? Чтобы закончить съемки фильма.
      – Да, такое впечатление сложилось у меня.
      – А если он не получил их у вас, то где же еще мог достать?
      Банкир улыбнулся:
      – Не имею ни малейшего понятия.
      И этого мне было вполне достаточно. Я поблагодарил мистера Брауна и удалился.
      В следующие минут двадцать я ничего не делал. То есть не предпринимал никаких активных действий. Я просто сидел в машине на банковской стоянке и думал. Достал блокнот и ручку и записал все, что знаю наверняка об этом деле. Добавил то, о чем догадывался. Все просмотрел и поразмышлял над всем этим еще немного.
      И прежде, чем прошли эти двадцать минут, я наметил два направления работы. Одно из них я должен был бы определить еще раньше. А о другом, как оказалось, я даже никогда не задумывался.
      Сначала нужно было заняться той бумажкой, которую я подобрал позапрошлой ночью около дома Пайка. Я прочитал ее с полдюжины раз и даже не мог понять, кто все это написал. Но теперь, под влиянием обстоятельств, я понял, что должен вернуться к этому клочку бумаги.
      В самом письме не было ничего, что позволяло бы установить его автора, но там было указание на кого-то другого. И от него-то я и смогу узнать, кто писал письмо. Если, конечно, сумею найти его.
      Я носил этот листок бумаги с собой и теперь снова достал его. Да, вот он и вот эти последние строки: "...разумеется, я придерживала деньги на аборт. Но ничего не представляла себе, когда обратилась за помощью – помощью! Ха-ха – к доктору Уиллиму..."
      Доктор Уиллим. На этой странице было так много ошибок, что это имя могло быть и Уильям, или Уоллас, и даже Джордж. Но это была единственная ниточка.
      Хотя и без этого я должен быть доволен. Я был полностью уверен, что знаю главный ответ, а также несколько более мелких. Но для надежности мне нужно было раздобыть дополнительную информацию. Я примерно знал, где могу достать ее, и представлял, каким образом я это сделаю. Но это потребует некоторых усилий. Меня могут и убить. И, судя по этим двум попыткам, грустно подумал я, это не так уж нереально.
      Кроме того, та версия, с которой я начну, представляется мне достаточно глухой, и я совсем не уверен, что мне удастся сделать. Но если я смогу...
      Я зашел в кабину таксофона рядом с банком. Уже через десять минут я с улыбкой повесил на рычаг трубку. Договориться, в конце концов, было не так уж трудно, но вот получалось ужасно дорого. Это обещает вылететь мне в пару тысяч баксов, а может быть, и больше. От двадцати до сорока незанятых актеров и актрис по пятьдесят баксов каждому. Плюс еще по пяти баксов тем, кто будет что-нибудь говорить или играть кого-то, и это потянет еще на восемь сотен баксов.
      Плюс еще один десятицентовик, который я потратил, чтобы позвонить Эду Хауэллу.
      Он должен был сыграть для меня свою роль и поставить весь спектакль, если только сможет. Я знал, что сегодня он не занят на съемках у Слэйда – они будут снимать сцену казни королевы и некоторые эпизоды с Груззаком и Шерри Дэйн. И он обещал привести с собой парочку других звезд и несколько ведущих актеров.
      В добавление к этим начальным расходам, если что-нибудь пойдет не так, потребуется платить массу всяких штрафов. А некоторые из нас даже могут угодить в тюрьму. Скорее всего, это буду я.
      Да еще одно дело, для меня просто мучительное. Надо выбить правду из того парня. А я никогда не мог бить человека, чтобы заставить его говорить, ломать ему кости, выжигать глаза. Такого рода вещи не для меня. Потому что тот, кто бьет, неизбежно приобретает более глубокие травмы, чем тот, которого бьют. Не говоря уже о чисто практической стороне дела – многие мужчины после страданий от побоев рассказывают все, что могут. И никто не может гарантировать, что все это правда.
      Нет, пытки отпадают. По крайней мере, физические пытки. А вот психологически немного попотеть – это меня устраивает. Все, что мне осталось теперь сделать, – это захватить Лупоглазого и каким-то образом заставить его пойти туда, куда мне надо. Эту часть моего плана я еще не обдумал.
      Но в то же время была и другая задача – под названием "Доктор Уиллим". Еще тогда, в кабине телефона, я просмотрел желтые страницы телефонного справочника в разделе "Врачи и хирурги, доктора медицины". Там нашлась пара Уильямсов, с буквой "с", но Уиллима не было. Я их всех просмотрел по одному. Потом перешел к букве "М". И тут я сразу нашел, что искал: доктор Мейси. Доктор Уиллим Мейси. По крайней мере, она без ошибок написала его имя. Он психиатр, а его адрес – Родео-Драйв.
      И это, без сомнения, как-то связано со всем этим делом.

* * *

      У доктора Мейси был небольшой, но очень хорошо обставленный особняк, и в очень дорогом районе. Мне подумалось, что его обитатели выходят на Родео-Драйв скорее через боковой выход, чем через главный. Я прошел по серому высохшему ковру к письменному столу, за которым сидела леди средних лет с мешками под глазами, и сказал ей, что хотел бы повидать доктора Мейси.
      – О, я не могу сделать этого, – информировала она меня. – Ни в коем случае!
      Я понял, что должен был записаться на прием эдак лет пять или семь назад. Тогда я попросил у леди конверт, запечатал туда измятый листок найденного письма и сказал ей, что если она покажет это доктору Мейси, то он захочет увидеть меня.
      Она бросила на меня взгляд, говоривший, что она не совсем поверила, что мне очень, очень надо видеть доктора Мейси. Но все-таки взяла мою необычную записку.
      Это было похоже на магию.
      Женщина вышла.
      Через полминуты появилась молодая, стройная, хорошо одетая, но очень сердитая женщина. Она остановилась. Повернувшись в сторону кабинета доктора, она закричала:
      – Я никогда не была так... я пришла сюда... как вы только могли?
      В дверях кабинета возник высокий, чуть полноватый, приятного вида мужчина с бакенбардами и в роговых очках.
      – Мне очень жаль, миссис Миллс, но это неизбежно. Это будет, разумеется, не... – Здесь его взгляд упал на меня, и он удивленно заморгал. Может быть, он ожидал кого-то другого? После паузы доктор моргнул еще пару раз и продолжил: – Сегодняшний визит не будет занесен в счет...
      – Надеюсь, что нет. – Дама вынеслась наружу и громко хлопнула дверью.
      Я поднялся.
      Доктор Мейси начал было говорить что-то мне, потом пожал плечами и направился обратно в кабинет. Я прошел за ним и закрыл за собой дверь.
      Он подошел к своему дивану – настоящему, низкому, из темной кожи, изрядно потрепанному – и присел на его край. Потянувшись к карману, он достал оттуда конверт и листок бумаги, которые я ему передал. Они были свернуты в шарик.
      – А я полагал, что рассчитался с вами, – сказал он, не глядя на меня.
      Я промолчал, отдавая ему инициативу.
      – Я дал вам все, что мог. – Он посмотрел на меня и снова удивленно заморгал. – Вы не похожи на...
      Теперь первоначальный шок прошел, и он собрался. Может быть, у него возникли подозрения насчет меня. И я быстро сказал:
      – Вы имеете в виду другого человека? Здоровенного типа, лысоватого, с большими ногами?
      У него не возникло никакой особой реакции.
      – Да. А вы что, передаете меня друг другу?
      – Он не мог прийти на этот раз, – объяснил я. – Его убили вчера.
      – Вот это плохо, – заметил он, однако не скрывая удовольствия. – А я-то думал, что покончил с... со всем этим.
      Он показал мне смятые бумажки в руке.
      – Вы никогда не избавитесь от шантажа, доктор.
      При моих словах врач вздрогнул, заморгал еще чаще и сказал, устремив глаза на стол:
      – Думаю, что нет.
      Психиатры иногда записывают бессвязные излияния и слова своих пациентов. Потом, в спокойной обстановке, они проверяют каждое слово, каждый нюанс и изменение интонации больного, чтобы втиснуть все это во фрейдовские схемы.
      Поэтому я сказал:
      – Отключите "жучок"!
      – Жучок? – Мейси снова моргнул. – Ах, магнитофон! Ну конечно.
      Он скривился. Но все же прошел к столу, выдвинул ящик, нажал кнопку и уселся за стол.
      – Ну и что вы хотите на этот раз?
      – То же самое, что и раньше, – ответил я. – Сведений. Вы ведь не давали тому типу денег, правда? – Теперь и я сделал вид, что подозреваю что-то. – Или давали?
      Он заморгал еще сильнее:
      – Вы сами отлично знаете, что я не платил этой скотине, этому параноику с... – Врач замолчал. – А кто вы, собственно, такой? И где вы взяли письмо Джеррилли? – спросил он чуть погодя.
      Я усмехнулся.
      – Кто вы? – повторил он. – Не мог я вас видеть...
      Я понял, что не получу многого от доктора Уиллима Мейси. Но это ничего. Он уже сказал мне почти все, что мне было нужно. Я знал, что письмо написала Джеррилли. И что он платил, но, возможно, платил не деньгами. Я мог бы сообщить ему свое имя, а также что я частный детектив и все такое. Но люди, которых шантажируют, никогда не подверглись бы шантажу, если бы с самого начала рассказали все полиции или даже частному детективу. Почти наверняка он пустил бы пробный шар.
      И было ясно, что скоро доктор сам во всем разберется. Мои фотографии часто появлялись в местных газетах, и не исключено, что он мог их там видеть. И, кроме того, я хотел бы надеяться, что я не был похож на негодяя.
      Но я попробовал еще один ход:
      – Вы платили секретной информацией из своих записей, верно, доктор? Ленты, содержание записей и тому подобный материал?
      Он долгое время не отвечал. Наконец проговорил:
      – Я вам ровным счетом ничего не собираюсь говорить. Я... собираюсь вызвать полицию.
      И он положил руку на настольный телефон. Я выжидал. Человек, которому нечего скрывать, может обратиться к закону.
      – Ну так давайте, – сказал я.
      Мейси не стал звонить.
      – Я настаиваю, чтобы вы сказали мне, кто вы такой, – потребовал он.
      – Я Шелл Скотт, доктор Мейси. Частный детектив. В интересах моего клиента я...
      Он не дал мне закончить и набросился на меня:
      – Частный детектив! – В его устах это звучало так, будто это было куда хуже, чем эдипов комплекс. – Я вызываю полицию!
      И он на этот раз начал набирать номер: он не боялся частного детектива.
      – Я сделаю так, что вас арестуют, – пригрозил он мне. – Вы лишитесь лицензии.
      – А что вы скажете им, доктор? – полюбопытствовал я.
      – Что вы пытались шантажировать...
      – Неправда, доктор. Снова неправда, – укоризненно улыбнулся я.
      Он уставился на меня, держа трубку около уха.
      – Я не делал попытки шантажировать вас, – медленно сказал я. – Ничего от вас не требовал, кроме информации. Правда, я не назвал вам своего имени, но вы почему-то сразу предположили, что я такой же мерзавец, который пришел выманивать у вас деньги? А я только детектив, который ведет расследование.
      Доктор Мейси обдумывал то, что я сказал.
      А я добавил:
      – Кроме всего прочего, вы не захотите, чтобы стало известно о Джеррилли?
      Он огляделся по сторонам, усиленно моргая. Нет, он явно не хотел, чтобы в полиции узнали о Джеррилли. И положил телефонную трубку.
      – А теперь, – сказал я, – если вы сочтете возможным говорить со мной на равных, то у меня есть хороший шанс помочь вам.
      – Идите вон отсюда, – бросил он сквозь зубы.
      Вот так все обернулось. Я предложил свои услуги, но доктор Мейси не хотел иметь со мной никакого дела. И уж конечно, не собирался мне ничего говорить. По крайней мере, сверх того, что уже сказал.
      Я встал и протянул руку к бумажкам, которые он все еще держал в руке.
      – Я забираю это, – проговорил я.
      Иногда самоуверенность срабатывает. Но не на этот раз. Он отодвинул стул и поднялся на ноги, комкая бумажки в правой руке.
      – Вам придется драться со мной за них.
      Видимо, этот доктор был гораздо наглее, чем я думал. А может, он просто был перепуган до полусмерти.
      – Держите их у себя, ладно. Мне они больше не нужны. – Я выпрямился. – Смотрите, доктор Мейси, вы явно потерпели поражение. Но поверьте, я мог бы на самом деле помочь вам стряхнуть со спины этих людей. Если только скажете мне правду о...
      – Я ничего вам не скажу. – Он побледнел, но на его щеках выступили пятна румянца.
      – Позвольте все же вам сказать, – медленно продолжил я. – Девушка, написавшая вам письмо, то самое, страничку из которого вы сейчас держите в руках, – Джеррилли, – или ваша пациентка, или подружка. Нет, скорее пациентка. Она пишет, что обратилась к вам за помощью. С восклицательными знаками.
      Доктор судорожно сглотнул и, казалось, побледнел еще больше, но не сказал ни слова.
      – Она попала в беду, – сказал я. – Мягко говоря. Прямо здесь, на вашем диване, согласно ее же свидетельствам. Ну, чтобы сделать эту длинную историю покороче, я скажу, что шантажисты прижали вас этой информацией, а может, и еще какой-то.
      Он поднялся на ноги.
      – И вы платили, – невозмутимо продолжал я, – но не деньгами. Люди, которые занимались этим делом, хотели получить деньги, но не от вас. Вы для них – золотое дно. От вас они могли получать – и я ставлю десять против одного, что они получали, – информацию о влиятельных, богатых и знаменитых людях в Голливуде и Беверли-Хиллз. Ну, что вы на это скажете?
      Судя по выражению его лица, я попал в точку, но он не промолвил ни слова.
      – Среди людей, о которых вы передали бандитам немало строго личной информации и которые непременно должны пострадать, как только она станет известна всем, была и актриса Вивиан Вир-джин. Примерно девять месяцев назад она прервала съемки и стала наблюдаться у психиатра – у вас, доктор Мейси. Шесть месяцев назад, после того как она поделилась с вами некоторыми личными секретами, ее начали шантажировать. Несомненно, преступники пользовались информацией, полученной от вас. Ваши шантажисты брали информацию, которую выжимали из вас, и использовали ее для шантажа этой женщины и, возможно, других людей. – Я немного подождал. – Ну, что скажете, доктор?
      Он буквально испепелял меня ненавидящим взглядом.
      – Вы – лжец, – сказал он. – Здесь нет ни слова правды. Ни одного. Вы, – его взгляд немного просветлел, – больны. Вы больны.
      Я покачал головой:
      – Я, может быть, немного спятил, но уж никак не болен. Да, думаю, что и не спятил. – Я повернулся к двери, но задержался и решил попробовать еще раз. – Вы делаете ошибку, доктор, еще одну ошибку. Я ничем не хочу связывать вас и не хочу прибавлять вам неприятностей. Как раз напротив. Если станете сотрудничать со мной, то дадите мне хороший шанс помочь вам.
      Доктор пришел в состояние, похожее на сдерживаемое бешенство. Руки его дрожали, глаза горели дьявольским огнем.
      А я как ни в чем не бывало продолжал:
      – Я сказал вам правду. Тот, другой тип, грязный подонок, убит. Но я вам не сказал, что это я его убил. Я на вашей стороне. Я пытаюсь...
      Мое сообщение, что я убил сборщика, совсем не помогло. Но мне показалось, что это кое-что подсказало ему. Доктор быстро выдвинул ящик стола, покопался в нем, потом задвинул его и взялся за нижний ящик.
      Я немедленно сделал вывод о том, что он держит пистолет в ящиках стола, но не помнит, в котором именно. Я выхватил свой прежде, чем он вспомнил.
      Да, все это было мне известно уже давно. Но было трудно не впасть в старую человеческую ошибку. Давайте посмотрим на так называемых социальных работников – благотворителей и политиканов, охотников за голосами избирателей. Бесполезно пытаться помогать людям, пока они не попросят о помощи. Или, по крайней мере, до тех пор, пока они не захотят ее принять.
      Но по крайней мере, я все же чему-то научился. К тому же меня пока не застрелили. В данном случае, очевидно, потому, что доктор Мейси так и не вспомнил, куда он подевал свой пистолет.
      Лупоглазый, конечно, совсем другое дело. Он всегда знает, где находится его пистолет. Он не часто гуляет с девочками. В результате он уделяет много внимания и любовной заботы своему оружию. Он с ним назначает свидания. И носит его, как предмет своего обожания, у самого сердца.
      Этот неповоротливый слизняк совсем бессловесный, зато он знает, где расположено сердце. Ему не надо открывать разные там ящики, чтобы отыскать его.
      Да, Лупоглазый – человек другого сорта.

      Было примерно одиннадцать тридцать дня, и в это раннее время трудно сказать, где может находиться Лупоглазый. В более позднее время появился бы верный шанс отыскать его и Джанта вместе с телохранителями за столиком ресторана "Апач". Но это "позже" наступит гораздо позже.
      Я сделал несколько телефонных звонков, пытаясь определить место, где он находится, но безуспешно и снова подумал об Анетте.
      Анетта была в числе тех нескольких дюжин людей, которым я настойчиво названивал в течение последних тридцати шести часов. Анетте я звонил и раньше, потому что знал, что с месяц назад она как-то раз появилась на людях с Лупоглазым. Но девушка не смогла мне дать никаких полезных для меня сведений. Скорее всего, она сообщила бы все, что знает, если бы знала. Потому что, как мне кажется, практически для любого одного свидания с Лупоглазым вполне достаточно. Даже чересчур много. Но Анетта сказала, что он все еще жаждет второго свидания и продолжает звонить ей. Так что девушка могла бы знать, где найти его.
      Анетта была второразрядной актрисой в "Свенк-театре" на Спринг-стрит – девушкой второго ряда, как она сама себя называла. Но ее имя значилось в первых строках афиш. Она занималась стриптизом, и я как-то видел ее номер и готов биться об заклад, что она нравилась Лупоглазому даже больше, чем его пистолет. Это могло сработать.
      Если получится, то будет неплохо. А еще один из тех трех десятицентовиков, которые я тогда потратил, был предназначен для звонка Рону Смиту. Этот бывший судебный репортер сейчас работает в офисе во Дворце правосудия, который помещается в нескольких кварталах от "Свенк-театра". Я знал, что судья Кроффер председательствует на сессии Верховного суда в одном из залов Дворца, и Смит согласился дать мне знать – если я перезвоню, – когда судья отправляется на ленч. Несмотря на напряженный режим работы, судья всегда откладывает судебное заседание ради ленча. Часто даже на пару часов. А к этому времени судья Кроффер, наверное, уже проголодался, поэтому у меня было мало времени.
      Итак, чтобы не откладывать дела, я поехал к Анетте. Она не появлялась в театре до часу дня, чтобы не прийти раньше третьеразрядных актеров. И я понял, что девушка была там своим человеком. Так оно и было.
      Анетта объяснила, что Лупоглазый обошелся с ней как с дурочкой и грубо обидел ее, поэтому она согласна помогать мне. Я предупредил, что если операция сорвется, то Лупоглазый заподозрит, что это она указала на него. И это может для нее плохо обернуться. Однако я пообещал сделать все, что в моих силах, чтобы ничего плохого с ней не случилось.
      Но Анетта не очень-то тревожилась. Она была уверена, что имеет влияние на Лупоглазого и сможет диктовать ему, если будет нужно.
      – Кроме того, – продолжала девушка, – мне не придется даже просить его приехать. Я только поздороваюсь с ним и сделаю парочку заманчивых движений, и он тут же попросит разрешения приехать посмотреть мой номер. Так, значит, я скажу ему, будто невзначай. Он примчится.
      "Женщины, – подумал я, – большие практики в области серой и черной магии".
      Так или иначе, как Шерри знала, как меня найти, так и Анетта могла разыскать Лупоглазого, и я позвонил в Хэмилтон-Билдинг и связался с Хэзел, маленькой прелестной девочкой, которая сидела там на коммутаторе второго этажа.
      – Хэзел, это Шелл. Те двое парней, о которых я тебе звонил, появились?
      – Несколько минут назад, Шелл. О боже, они так сурово выглядят. Кто они такие?
      – Это я тебе после скажу. А они и должны строго выглядеть. Пошли их в "Свенк-театр", ладно?
      – "Свенк"? Шелл, я удивляюсь вам...
      – Нет, нечего тут удивляться, – ответил я и повесил трубку. – О'кей, – сказал я Анетте.
      Она набрала два номера и дозвонилась по второму.
      – Привет, Кларенс, – сказала она, – как ты там, дружок?
      Она слушала, потом посмотрела на меня, высунула язык и, скорчив гримаску, улыбнулась.
      – О, Кларенс! Я же сказала тебе, чтобы ты не говорил мне таких вещей, – проворковала она таким тоном, что мне самому захотелось сказать ей такие вещи. – Что? Репетирую новый номер. О нет, Кларенс, нет. Тебе не нужно приезжать. Но если только немного... что?
      Анетта посмотрела на меня и подмигнула. Практически все было устроено. Я удивился, почему не бывает женщин-детективов. Им не потребовалось бы даже носить оружие.
      А может быть, мы идем вообще по неправильному следу? Кларенс? Кто это такой – Кларенс, черт побери?
      – Тс-с, – прошипел я. – Анетта, не Кларенс! Лупоглазый!
      Она не обратила на меня внимания.
      – Хорошо, если ты хочешь, Кларенс. А я думала, что ты не хочешь. Я еще не отработала некоторые движения. Что? О, да ты сам дьявол! На самом деле? Да, я как раз хотела поговорить с тобой, дорогой.
      – Тс-с! Не Кларенс! – снова зашипел я.
      – Ну, хватит тебе говорить такое, – продолжала она ворковать в трубку. – Нет, ты лучше не приезжай, пока я не отработаю до совершенства это движение. Пока, Кларенс! – Она повесила трубку. – Ну вот, – сказала мне девушка. – Он будет здесь, вы и опомниться не успеете. И ему никогда не догадаться, что я хотела, чтобы он приехал.
      – Кто приедет? – нахмурился я. – Почему вы произносили это чертово имя, если это был Лупоглазый?
      – Глупенький, это и был сам Лупоглазый, – торжествующе заявила она.
      – Кларенс? Я так понимаю, что Лупоглазый – это Джой Га-релла. А что, разве существуют два человека по прозвищу Лупоглазый? – Я по-прежнему ничего не понимал.
      – Шелл, можете вы послушать? Джой – это не настоящее его имя. Он – Кларенс Гарелла. Едва ли кто-нибудь, кроме меня, знает его настоящее имя. А он рассказал мне все о себе. О деп... депривации  в детстве и обо всем другом... Ему не нравилось имя Кларенс, и он еще ребенком стал называть себя Джой.
      Я кивнул, испытывая чувство, похожее на печаль. Мне было очень жаль Кларенса Гареллу. И даже если он попал под эту "депривацию" и оказался в руках тюремных психиатров и социальных работников, все равно у него было тяжелое детство. Да и став взрослым, он не сделался уж очень счастливым. И мне было жаль его. Но что мешало этому парню взяться не за кольт 45-го калибра, а за кирку и лопату? Странно, но он никогда не испытывал такого стремления.
      Кроме того, он застрелил нескольких парней. Убил по меньшей мере двух или трех. И вчера привозил ко мне в "Спартан" этого профессионального киллера, этого подонка с холодными глазами, чтобы он застрелил меня. И этот Кларенс должен был знать, что если киллеру удастся убить меня, то он вгонит одну-две пули и в Шерри. Больше того, Кларенс той ночью хотел сбить и раздавить меня машиной. Но, жалея его, я никоим образом не пытался оправдать его действия. Я собирался как следует рассчитаться с Лупоглазым, если мне это удастся.
      Я поблагодарил Анетту, пожелал ей успеха в отработке ее движений и направился к Спринг-стрит. Двое мужчин, которых послала Хэзел из моего офиса, только что подъехали и парковали машину на стоянке на противоположной стороне улицы. Я надеялся, что это как раз те двое, которые нужны, хотя мы ни разу не встречались. Я купил три билета в кассе "Свенк-театра" и стал ждать.
      Парни выглядели отлично. Один – моего роста, другой – пониже, но гораздо массивнее. Он был похож на бывшего защитника в регби. Оба в темных костюмах и фетровых шляпах с заломленными полями.
      Они узнали меня и стали рядом на тротуаре. Я убедился, что это мои люди. Того, повыше, звали Джилл, а бывшего защитника – Тони. А потом провел их в фойе театра.
      – Вы знаете, что вам предстоит делать? – спросил я их.
      Тот, что повыше, кивнул:
      – Приблизительно. Эд сказал, что вы нам расскажете.
      Его голос напоминал урчание собаки, грызущей кость. Приятный и грозный.
      – О'кей. Единственное, чего я хочу, – это чтобы вы стояли возле меня. Ничего незаконного. Эта первая часть вашей работы будет почти легальной. Потом, конечно, могут возникнуть неприятности. Пока не говорите ни слова. Позднее, если потребуется, вы будете говорить, что все делали по моим указаниям.
      – Ну и роль, – проворчал Тони.
      – Прямо как полицейские, – сказал я.
      Джилл заметил:
      – Я как-то играл роль патрульного на автотрассе в пьесе "Ад на дороге". Так вот...
      – Хватит об этом, – оборвал я его, хотя знал, что актеры все одинаковые и очень обидчивые. – Как-нибудь в другой раз. У нас всего несколько минут. Так вот, слушайте сценарий.
      И я все им растолковал. Они вовсе не были им довольны. Особенно когда я сказал: "Этот тип, запомните, он не актер. Хотя вы можете посчитать его плохим актером. Он – гангстер. Если он вытащит оружие, я тут же его пристрелю".
      Они одновременно сделали глотательное движение.
      – Оружие, – повторил Тони. – Это что, пистолет?
      – Да.
      Он сглотнул снова.
      – Я обычно играл людей, в которых стреляют. И никогда в жизни не играл полицейского. Это они стреляют...
      – Послушайте, – раздраженно заметил я, – я просил двух парней, которые хоть что-то могут сделать за бумажку в сто долларов. Могу дать по две сотни каждому, если вы сделаете все как надо. Но если хотите уйти, то идите немедленно. Я все сделаю один.
      Высокий спросил:
      – Вы думаете, он попадется на это?
      – Полностью уверен, что попадется. И все, что вам надо сделать – это только сердито посмотреть на него.
      – Две сотни баксов? – переспросил Тони.
      Я вытащил бумажник, вынул из него две сотенные бумажки и четыре по полсотни и держал деньги перед собой.
      Джилл взял две сотенные купюры и сказал:
      – Я согласен.
      Низкий немного помедлил, но потом буркнул:
      – Черт, – и взял полусотенные бумажки.
      – Отлично. Я и на самом деле не думаю, что могут возникнуть трудности. Здесь ничего не будет. Ну а если что, то пригнитесь. – Я усмехнулся. – И подумайте только, какую забавную историю вы сможете рассказать на ближайшей вечеринке. Особенно если... внимание, – прервал я себя. – Вот он идет.
      Лупоглазый входил в фойе. Он протягивал контролеру билет в своей огромной ручище и вроде бы даже подпрыгивал на пятках от сладостного предвкушения того, что ему предстоит. Похоже, ему не хватило времени, чтобы подстричь свои бакенбарды, хотя и благоухал крепким, опьяняющим запахом лосьона после бритья. Клочья рыжих волос торчали сзади.
      Я направился к нему навстречу.
      Бандит увидел меня и остановился, все еще подпрыгивая от радостного предвкушения. Уголки его плоских губ задвигались вверх-вниз. Он сунул руку под пальто. Поближе к сердцу. Да, он знал, где оно находилось, и я не думал, что он проверяет его биение.
      Два последних шага показались мне самыми длинными, но я все же сделал их.
      – Джозеф Гарелла, – твердо произнес я. – Вы арестованы.

      Его большие тусклые глаза сразу сузились, полуприкрытые жирными веками, почти лишенными ресниц.
      – Да? – откликнулся он. – К чертям. Ты же не коп.
      Потом Лупоглазый повернул голову и посмотрел поверх моего плеча. Я тоже рискнул на мгновение обернуться назад. Все шло как надо. Джилл и Тони с каменными лицами, твердой походкой шли по ковру фойе. Они не спускали глаз с бандита.
      Вот что хорошо у профессиональных актеров. Когда они войдут в роль, она как бы становится частью их собственной жизни. А эти двое хорошо вгрызлись в свои роли. И когда они остановились прямо за мной, я испугался, что тот, который пониже, Тони, слишком много взял на себя.
      Он наверное, насмотрелся в кино на полицейских, которые носят служебный пистолет в кобуре, висящей слева, на поясе. Как бы то ни было, прижимая руку к пальто как раз в том месте, он весь подался вперед. На его лице застыло выражение человека, который испытывает жестокую боль, прижимая свою грыжу. Его могли тут же застрелить, но он до конца оставался актером, играющим на публику.
      – Нет, – ответил я Лупоглазому, – я не коп. Но, согласно пункту восемь-три-семь калифорнийского уложения о наказаниях, одно частное лицо может арестовать другое "за публичное нарушение порядка или за попытку нарушения в его присутствии". Так что вбей себе это в башку, Лупоглазый, если только сможешь. Ты под арестом по закону.
      Вид двоих людей за моей спиной привел его в растерянность, но он все еще держал свою толстую руку под пальто.
      – За что? – спросил он.
      – За подозрение в нападении со смертоносным оружием. Есть и еще за что брать – за тайный сговор, соучастие в уголовном преступлении. Но обвинения в нападении со смертоносным оружием вполне достаточно, чтобы задержать тебя.
      – Со смертоносным оружием? Что еще за оружие?
      – Ну-ка, вспомни прошлую ночь, Лупоглазый, – жестко проговорил я, – когда ты хотел сбить меня своим драндулетом. Вот он-то и есть смертоносное оружие, совершенно точно.
      – Но вы не могли меня видеть, – запротестовал верзила.
      – Да брось ты. Как думаешь, откуда я узнал, что в машине был ты, Лупоглазый?
      Он подумал и медленно кивнул:
      – Да, черт побери, вы меня прихватили. – Он покосился своими совиными глазами на сопровождавших меня мужчин, опустил руку и сказал: – А я-то думал, что вы так и не узнаете, что это был я.
      – А я все-таки узнал, – с удовлетворением сказал я.
      Мы перевалили только через первое препятствие, и я почувствовал, как струйка пота потекла у меня из-под воротника по спине.
      Не мешкая, я залез к нему под пальто и вытащил оттуда пистолет. Он протянул руки вперед, но не схватился за него. А я быстро сунул оружие в свой задний карман.
      – О'кей, пошли.
      Лупоглазый облизал губы, посмотрел на театр, где гасли огни, на тот проход, за которым его ожидали первый ряд кресел, радость и наслаждение. И его массивные плечи опустились.
      – Вы ничего мне не пришьете, – упрямо заявил он, но все-таки пошел со мной.
      Я провел бандита к своему "кадиллаку" и бросил через плечо Джиллу и Тони:
      – Я забираю подозреваемого с собой. А вы следуйте за нами.
      Я весь взмок. Мне еще одна знакомая девушка говорила, что я горазд потеть. Этот эпизод в фойе "Свенк-театра" был только первым препятствием, которое надо было преодолеть. И похоже, это была самая легкая часть дела. Весь успех операции зависел от дальнейшего. Надо было быстро скрутить Лупоглазого и не дать ему времени подумать и опомниться. Даже учитывая, что этот неповоротливый тип очень медленно соображает.
      Но так часто случалось, когда я реализовывал одну из своих блестящих идей. Чем больше я проникал вглубь, тем менее ясной она мне представлялась. И этот сценарий тоже не был исключением. Лупоглазый сидел рядом со мной на переднем сиденье моего "кадиллака", а я по радиотелефону снова вызвал Рона Смита. Того самого, которому я уже звонил во Дворец правосудия. Лупоглазый сидел насупив брови, весь погруженный в раздумья.
      Когда я связался со Смитом, то спросил:
      – Что там с судьей Кроффером?
      – Ушел пять минут назад. Двухчасовой перерыв на ленч, – ответил он.
      – Хорошо, – вздохнул я.
      – Не очень-то хорошо, – откликнулся Рон. – Я не знал, что придет так много людей, Шелл. Если у меня возникнут неприятности...
      Я ничего не мог объяснить ему при Лупоглазом, который сидел рядом, а поэтому сказал:
      – Можно это отложить? Я все скажу, когда мы приедем.
      – Ну ладно... о'кей.
      У меня было еще много вопросов к нему, но пришлось их отложить. И я повесил трубку.
      А Лупоглазый, погруженный в глубокие раздумья, все пытался понять, как его выследили, и наконец спросил:
      – А как это могло случиться, что вы поджидали меня у входа в "Свенк-театр"? А? Скажите мне, Скотт.
      Я посмотрел на него.
      – А мы знали, что ты рано или поздно появишься здесь, Лупоглазый, – откровенно ответил я. – Вот мы и устроили тут засаду. И ждали, пока ты попадешь в нашу ловушку.
      Он выпалил любимое бандитское словечко, а потом добавил:
      – Ну и олух же я. Угодил прямо в нее.
      Впервые за все это время я подумал, что моя затея может сработать. И теперь я надеялся, что все должно получиться, не должно сорваться.
      Я влился в поток машин, и мои два помощника следовали за мною. Я подъехал прямо ко Дворцу правосудия, припарковался, вышел из машины и открыл правую дверцу. Лупоглазый тупо спросил:
      – Здесь? Но это же не тюрьма...
      – Конечно нет, – подтвердил я. – Что это с тобой? Ну-ка, поворачивайся!
      Второй автомобиль тоже подъехал, Джилл и Тони уже направлялись к нам. Лупоглазый, снова прищурившись, вышел из машины. Я взял его за локоть и повел во Дворец правосудия, в судебную комнату Кроффера.
      Перед большими двойными дверями стоял красавец актер Эд Хауэлл.
      Мы приблизились к нему, и Лупоглазый с подозрением спросил:
      – А что это здесь делает этот здоровенный ниггер?
      Ну конечно, вы слышали такое, но едва ли видели своими глазами. Я замахнулся правой рукой на Лупоглазого, но Эд крепко схватил меня за запястье.
      Я посмотрел на него, а он подмигнул мне. На его возбужденном лице было выражение полного восхищения.
      Чуть наклонив голову, он пошел по коридору.
      Мне надо было накоротке поговорить с ним, и я сказал Лупоглазому:
      – Подожди здесь. Я посмотрю, все ли там готово для нас.
      – Готово? – не понял он.
      Его глаза, и так не слишком яркие, стали совсем тусклыми. Он был в растерянности. Отлично. Я как раз и добивался, чтобы он оказался в растерянности.
      Я глянул на Джилла и Тони, стоявших у него за спиной:
      – Присмотрите за ним, ребята!
      Джилл пожал плечами, будто хотел сказать: "А чего за ним смотреть?" А Тони чуть поднял руки, а потом снова их опустил. Он уже больше не играл человека, который готов стрелять.
      – Но... – попытался что-то сказать Лупоглазый.
      Я повернулся на каблуках и быстро пошел к Эду.
      – Что это с тобой, – тихо спросил я. – Этот сукин сын...
      – Да брось ты! Он подал мне идею, Шелл. – Эд усмехнулся и быстро зашептал: – Но забудем это. Я собрал тридцать шесть человек, больше не успел за это время. Из тех, кто там был раньше, осталось четыре или пять человек. Они не пошли на ленч. Они и сейчас там – не мог же я попросить их уйти. Вы ничего не сказали о жюри присяжных, и они разошлись. Если хотите...
      – О'кей. Чудесно, Эд, – прервал я его. – А что насчет судьи?
      – Я достал великолепного судью. Моррисон Блейн, восьмидесяти лет. Крепкий как дуб. Только что сыграл роль судьи в фильме "Дело Элизабет Дуган". Он заезжал в костюмерную и взял мантию судьи и все прочее.
      На черном лице Эда сверкнула озорная улыбка. Но я думал – "мантию и все прочее"? Мантия – о'кей, но что такое "все прочее"? Однако не было времени обдумывать эту незначительную деталь.
      Я спросил:
      – А что с Роном Смитом? Он был когда-то судебным репортером, но, когда я звонил ему, он не был уверен...
      – Все о'кей, – ответил Эд Хауэлл. – Я только что говорил с ним, всего минуту назад, и он обещал сделать то, что нужно. Не очень охотно, правда, но ведь это игра.
      Ну, естественно, я хотел знать гораздо больше, но просто не было времени. Самое главное в этом спектакле было выбить Лупоглазого из привычной колеи и продержать его в новом неопределенном состоянии нужное время. Мы должны были ввести его в эту незнакомую ему обстановку как можно естественнее, а потом как следует "раскрутить" его. И тут время или, точнее, выбор нужного момента имел особое значение.
      И я задал еще один вопрос:
      – А вы достали кого-нибудь на роль обвинителя?
      Темнокожий красавец снова улыбнулся:
      – Ну да. Окружной прокурор. Это я.
      Я хотел было возразить, сказав, что актеры, которые играли не безмолвные роли, лучше бы подошли. Но что было делать? Вместо этого я буркнул:
      – Ну, может быть, и так сойдет, Эд. Пошли.
      Он открыл двойную дверь. Я подошел к Лупоглазому, взял его за локоть и подтолкнул к входу. Он поплелся рядом со мной какой-то шаркающей походкой. Джилл и Тони последовали за ним, тоже шаркая ногами. А Тони все еще повторял свой жест, приподнимая и снова опуская руки.
      Мы с моим пленником вошли в комнату суда. Эд шествовал перед нами по проходу между рядами кресел, прошел через качавшуюся дверцу в барьере и сел за длинный стол перед местами для зрителей. Я быстро окинул взглядом собравшихся и увидел несколько знакомых лиц. Это были "чудовища" из фильма Слэйда – я как-то видел их без устричных раковин, – Вивиан Вирджин и еще одна молодая актриса, которую я видел в прозрачном бикини и украшенном камнями головном уборе. Но теперь все они выглядели просто как группа горожан, которые пришли послушать дело в Верховном суде. Кстати, именно так они и должны были выглядеть. Прямо передо мной за маленьким столом сидел Рон Смит. На столе стояла пишущая стенографическая машинка. Бывший судебный репортер выглядел не лучшим образом, но он все-таки был наместе.
      Мы дошли уже почти до конца комнаты суда, когда вдруг с глаз Лупоглазого как бы спала пелена. Я почувствовал, как он остановился и потянул свой локоть назад.
      – Эй, – сказал он. – Что за черт? Так ведь это комната суда.
      – Конечно, комната суда. А ты что ожидал? – строго подтвердил я.
      – Но я... сначала меня должны задержать, снять отпечатки пальцев, предъявить обвинение, – запротестовал бандит.
      Я покачал головой:
      – Лупоглазый, не объясняй мне мою работу, о'кей?
      – Обвинение предъявляется задержанному перед барьером суда, после того как суд выслушает причины задержания. Понял?
      – Ух... – шумно выдохнул мой пленник.
      – Так вот это мы и делаем. Доставляем тебя к барьеру суда, – продолжал я.
      – Но ведь сначала я должен попасть в тюрьму, разве нет? – все еще ничего не понимал он.
      – Ты идиот или что? Ты что, хочешь в тюрьму? – прикрикнул на Лупоглазого я.
      – Да что вы такое толкуете!
      Пока в его голове крутились колесики, я провел его через дверь в барьере, потом налево, к другому длинному столу, посадил его и сам сел рядом.
      Лупоглазый медленно повернулся на своем стуле, посмотрел на людей позади него, потом взглянул вокруг и даже на потолок. Да, он был в комнате суда, все ясно. Этого нельзя было отрицать, но все же чего-то не хватало. Я наклонился к нему и сказал:
      – Лупоглазый, у тебя только один шанс. Отведи государственные обвинения и признайся в более легком преступлении, чтобы избежать обвинения в более тяжелом. Этот судья – жестокий, – припугнул я его, – он почти всегда приговаривает к повешению...
      – Повешению? Они не...
      – И если судья получит зацепку, он наложит на тебя самое строгое взыскание. А если ты останешься чистым в событиях прошлой ночи, не расскажешь, как Аль Джант руководил всеми этими шантажистами, ты можешь выйти на свободу. Так что соображай, Лупоглазый.
      – Вы думаете, я стану капать на Аля? Вы рехнулись. – Неповоротливый громила снова посмотрел вокруг. – Я желаю адвоката, – потребовал он. – Имею на это право.
      Чего-то не хватало. Я сумел подвинуть его близко к краю. Но не смог столкнуть.
      Придется начинать так. Надо попытаться обвинить его. Осудить и, может быть, даже привести приговор в исполнение.
      Я посмотрел на Эда и кивнул.

      Эд подал что-то вроде сигнала невысокому худому мужчине, сидевшему возле скамьи судьи.
      Тот встал и прокричал неожиданно зычным для такого небольшого человека голосом:
      – Слушайте, слушайте, слушайте! Все присутствующие в этом зале! – Потом, приложив руки ко рту, быстро забормотал что-то неразборчивое: – Высокий суд, округ Лос-Анджелес, штат Калифорния, здесь, в Соединенных Штатах, под председательством судьи Блейна, начинает заседание. Прошу всех встать!
      Я зажмурился и едва не застонал. Может быть, Тони был предупрежден. Но у меня вся комната суда была набита актерами. Я готов был представить себе, во что все это действие может превратиться: все они помнили отрывки из сотен голливудских судебных сцен, наполненных на одну половину угрозами и неимоверным шумом, а на другую – хаосом. Люди могли вскакивать со своих мест, драться за то, чтобы захватить место для свидетеля. Я чувствовал, что проваливаюсь, меня охватила дрожь и страшное нервное возбуждение. По телу пошли мурашки, и я понял, что попал в серьезную неприятность.
      Но я сам напросился на нее. И теперь должен через нее пройти. Когда я открыл глаза, то увидел, что дверь в комнату судьи открыта и в ней показался Моррисон Блейн. Восьмидесятилетний трясущийся старик, жующий жвачку, облаченный в мантию и напудренный парик. Черт знает, кто и когда снимал тот самый фильм "Дело Элизабет Дуган"? Но это не тревожило меня. Я просто не мог допустить этого. Никак не мог.
      Лупоглазый удивленно сказал:
      – Какая-то чертовщина! Что все это значит?
      – Ты что, не слышал, как объявили его имя? Это же судья Блейн. Тот самый судья, который вешает, – угрожающе добавил я.
      – Он выглядит словно дьявол, – недоверчиво заметил пленник.
      – А он и есть дьявол. Ну, у тебя еще есть шанс...
      – А где мой адвокат? Могу я получить адвоката?
      – У тебя есть адвокат, – заявил я.
      – Где он?
      Лупоглазый посмотрел вокруг.
      – Здесь. – И я указал на себя.
      – Вы? – Его глаза стали похожи на два блюдца с молоком. – Чепуха. Не может быть. Как это может быть? Я никогда не слышал... А, бросьте. Вы не мой адвокат.
      – А что, ты видишь здесь другого? – с усмешкой проговорил я.
      Он снова осмотрел комнату суда.
      – Будь я проклят, если вижу. Но... ведь это вы били меня! – воскликнул он. – Вы захватили меня, и вы хотите...
      – Держу пари, что я хочу.
      Гарелла шумно дышал открытым ртом. Наконец со стуком захлопнул его.
      – Происходит какая-то чертовщина... – сказал он.
      Банг! Это судья стукнул своим молотком:
      – Тишина в зале!
      Судя по его виду, я ожидал услышать высокий дребезжащий голосок, но он оказался вполне нормальным. Правда, немного надтреснутым, но громким и достаточно солидным.
      – Дело "Народ против Джозефа Гареллы"... – начал он, читая по клочку бумаги, на котором, как я полагал, Эд Хауэлл наспех набросал для него нужную информацию. Слишком наспех... – Известного всем и каждому под именем Лупоглазый Гарелла. Обвиняется в... м-м-м-м-м... нападении со смертоносным оружием.
      Судья Блейн осмотрел зал и был готов, как мне показалось, разразиться речью о справедливости, правде, преступлении и материнстве. Мне показалось, что без сценария будет нелегко удержать этих людей.
      Но судья Блейн вовремя опомнился и приказал:
      – Введите свидетеля.
      А потом уставился на пустое свидетельское место. Смотрел на него долго, долго. А потом как бы встряхнулся и устремил взор в зал. Взглядом отыскал меня и расплылся в самодовольной улыбке. Теперь настало время для его реплики.
      – Свидетель... м-м-м-м... есть защитник, который представляет обвиняемого?
      Я посмотрел на Лупоглазого. Он опять широко раскрыл рот и вытаращил глаза. Нижняя губа его немного дрожала. Я решил, что бандит уже дозрел. Если он согласится с этим, то согласится и со всем остальным.
      Я поднялся на ноги:
      – Да, ваша честь. Я представляю обвиняемого.
      – Он не представляет! – прохрипел Лупоглазый.
      Банг! Это грохнул молоток судьи.
      – Неуважение к суду! Пятьдесят долларов.
      Я посмотрел на Лупоглазого:
      – Я же говорил тебе, какой он. Теперь ты настроил его против себя. А разбирательство еще даже не началось...
      Лупоглазый тяжело вздохнул.
      – Отлично, – изрек судья. – Отлично и превосходно. А обвиня... м-м-м-м... обвинитель на месте?
      Эд Хауэлл медленно встал:
      – Я буду обвинять его.
      Поначалу его манера просто шокировала меня – он следовал давно сложившемуся голливудскому стереотипу негра. Выпученные придурковатые глаза, манерное произношение, как у слуг-подхалимов. Я нигде в мире не видел такого, кроме как на голливудском экране. Это было неприятно не только мне, но и всем другим. Я слышал сдержанные вздохи тех, кто работал с ним и хорошо знал его.
      Мое неудовольствие быстро улетучилось. Потому что, когда Эд вошел в свою роль, все приобрело какую-то гармонию, заиграло. И я начал понимать, почему там, в коридоре, у Эда было такое оживленное выражение лица.
      Больше того, лицо Лупоглазого убедило меня в том, что Эд взял правильный тон. Потому что рот Лупоглазого широко открылся, и он, не закрывая его, все время сглатывал, и его адамово яблоко дергалось вверх и вниз.
      – Я буду обвинять его, – с пафосом продолжал Эд. – В нападении с применением смертоносного оружия и автомобиля, в нанесении увечья, в том, что он предавал, как Каин, и убивал людей, как куклусклановец...
      Из горла Лупоглазого вырвался какой-то еле слышный хрип.
      Между тем двое из присутствующих выразили свое согласие криками "Да!", и я услышал, как один из них зааплодировал. И во всем этом чувствовался некий ритм, который задавал Эд. И невольно хотелось прищелкнуть пальцами или включиться в него. Первые тихие возгласы одобрения послышались со стороны двух негров, сидевших в правой половине зала. И тут же с полдюжины слушателей подхватили их настроение, подняли головы и принялись бить в ладони. К моему удовольствию, среди них была Вивиан. Для некоторых белых людей требуется больше времени, чтобы ухватить ритм, но большинство все-таки делают это вовремя.
      Пока Эд держал речь, он стоял неподвижно. Но теперь стал прохаживаться вокруг стола, пританцовывая и поводя плечами вперед и назад.
      – Так вот, он виновен, и в этом нет сомнений, – повторил он.
      Обвинитель прекратил пританцовывать, оглядел присутствовавших, наклонился вперед и очень четко произнес:
      – Ну как? Есть ли сомнения?
      Наверное, у него ничего бы не получилось, если бы Эд проделывал все это не перед людьми, которых хорошо знал. Его окружали соратники – актеры. И он внушил им идею, очень умелую посылку, и это сработало.
      После короткой паузы все сидевшие в зале в один голос закричали: "Нет!" – а кто-то даже сказал: "Нет сомнений!"
      Кричали все, кроме пятерых.
      Эд говорил мне, что "четыре или пять" человек остались в зале после заседания, которое вел судья Кроффер в этом же зале. Точное их число – пять. Потому что именно пять лиц выглядели – вы можете себе представить как.
      А Эд уже снова пританцовывал, двигался крадущейся походкой, довольно улыбался, испытывал явное наслаждение. Мне показалось, что он переигрывает гораздо больше, чем все остальные, вместе взятые. Глядя на Лупоглазого, Эд постепенно продвигался все ближе к нему.
      Я почувствовал, что кто-то тянет меня за рукав. Это был Лупоглазый.
      – Скажите же что-нибудь, – попросил он. – Делайте же что-то.
      – Но еще не подошла моя очередь, – ответил я.
      – А когда, когда она подойдет? – Он был полон нетерпения.
      – Я не могу взять слово. Это зависит...
      Лупоглазому мои слова явно не понравились.
      – От чего зависит?
      – От судьи. А ты его уже рассердил, – повторил я.
      – Так вот, – продолжал Эд, – я доказал его вину. А теперь, что с ним делать, зависит от суда. Я не очень забочусь о том, что с ним будет. Что бы ни определил суд, я буду согласен. Даже если это окажется максимальным наказанием, которое предусмотрено законом.
      Меня снова дернули за рукав. Лупоглазый прошипел:
      – Что это значит и что такое он доказал? Он не представил ни одного доказательства!
      Я с грустным видом покачал головой:
      – Это решает судья.
      Эд обратился к судье, как бы подводя итог своей последней реплике:
      – Ваша честь, я почтительно предлагаю одновременно вынести приговор по двум делам об убийстве. И как можно скорее.
      Судья Блейн спросил:
      – Если я правильно понял представителя обвинения, вы требуете двойного смертельного приговора?
      – Именно так, ваша честь.
      – Что ж, это разумно, – сказал Блейн, поднимая молоток.
      – Что это за чертовщина... – начал Лупоглазый.
      Банг!
      – Оскорбление суда! Сто долларов.
      Я посмотрел на Лупоглазого и покачал головой. И тут произошло невероятное. Фарс, если только пленник и на самом деле принимал все происходившее до него, вдруг перестал быть фарсом. Фарс, мошенничество, ложное обвинение, всеобщее помешательство – теперь уже все равно, Лупоглазый всему поверил. Его охватил панический страх.
      Представьте себе. Вам приходилось когда-нибудь случайно проводить ночь в тюрьме? Если приходилось, то, может быть, в тот момент к вам приходили такие же мысли, как; и к нарушителям закона, которых затолкали в каталажку на ночь. Как только дверь с лязгом захлопывалась, вы сердились на что-то, а может быть, это только развлекало вас. Но что было совершенно неизбежно – это ощущение вашей полной беспомощности. Вы не можете прорваться сквозь эти стены. Они полностью владеют вами, и вы совершенно ничего не можете с этим поделать. Они могут сделать с вами все, что хотят. Могут и отпустить – о'кей, вы не виновны и свободны.
      Нечто подобное происходило в черепной коробке охваченного ужасом Лупоглазого. Может быть, все происходившее было неправдой, сумасшествием, невозможным делом, но это было на самом деле. Они его прихватили. Если он не получит адвоката – кроме меня, – не сможет позвонить, сообщить Алю, сделать хоть что-то, то с ним сделают все, что захотят.
      Бандит снова дернул меня за рукав. Его обычно красное лицо приобрело нездоровый, мучнисто-белый оттенок.
      – Скотт, – сказал он громким хриплым шепотом и облизал губы, – я думаю, что мне все-таки лучше признаться в менее серьезном преступлении. Да, думаю, что так и сделаю.
      Я посмотрел на Эда Хауэлла, который стоял достаточно близко для того, чтобы слышать слова Лупоглазого, и подмигнул ему. А потом сказал Лупоглазому:
      – Боюсь, что уже слишком поздно.
      Он шумно вздохнул, звук был такой, будто из водопроводного крана выпустили воздух.
      – Но... но... вы же мой адвокат. Вы должны что-то сделать...
      Я осторожно сообщил:
      – Лупоглазый, я не сказал тебе еще кое-что. Я друг окружного прокурора. И хочу, чтобы он выиграл это дело.
      Лупоглазый выпучил глаза. Он посмотрел на Эда Хауэлла:
      – Он?
      Я кивнул.
      Наступило молчание, потом он тупо начал твердить:
      – Почему, ты, белоголовый сукин сын, ты, здоровый...
      – Это обойдется тебе в лишний десяток лет, – предупредил я.
      – ...белоголовый сукин сын. Ты, здоровый...
      – Ваша честь, – сказал Эд, подавляя улыбку, – у обвинения больше ничего нет.
      – О'кей, – изрек судья. – Прежде чем суд вынесет приговор обвиняемому, не изволит ли представитель защиты ответить на те обвинения, которые выставила нападающая сторона?
      Я встал.
      – Ваша честь, – обратился я. – Леди и джентльмены. Римляне. Соотечественники.
      Эд хлопнул себя по бедру. Его губы беззвучно произнесли слово "переигрываешь".
      Я бросил на него сердитый взгляд и начал свою речь:
      – Мы собрались здесь, чтобы покончить с Лупоглазым, а не затем, чтобы расхваливать его. Как адвокат этого отъявленного бандита, я должен заявить, что улики против моего подзащитного являются такими...
      Я сделал паузу и посмотрел на своего клиента. В нем зарождалась надежда. Зарождалась и снова умирала.
      – Такими тяжелыми, что я просто не смог подготовить надлежащую защиту. На самом деле мне не удалось вообще выработать тактику защиты. Поэтому я предпочел бы снять с себя эту обязанность.
      И замолчал.
      Я сознавал, что этот тип не сможет понять меня, если я вообще откажусь хоть как-то помочь ему.
      – Ну ладно, – сказал я. – Согласны вы на то, чтобы отложить дело? Вы согласны, верно? Ну, скажем, на год или что-нибудь в этом роде. Так долго, потому что...
      Банг! Снова грохнул молоток.
      – Нет! Отсрочка отвергается!
      – Тогда, – продолжал я, – не нужно. От имени моего клиента мы признаем вину и отдаемся на милость...
      – Нет! Не на милость... – не сдержался Лупоглазый.
      Банг! Еще один удар.
      – Двести долларов.
      – Нет! Вы...
      – Пятьсот долларов.
      Вот теперь я был уверен, что он окончательно дозрел. Я наклонился к его уху.
      – Лупоглазый, дело плохо, – прошептал я.
      – Плохо...
      Бандит был в состоянии какого-то транса и очень медленно возвращался к действительности.
      – Это ужасно.
      – Тебе могут вынести сразу два смертных приговора, ты понимаешь?
      – Ну да. А что это означает?
      – Означает, что ты будешь казнен дважды, чтобы можно было окончательно убедиться, что ты мертв. Сначала в газовой камере, а потом на электрическом стуле. Вот что означает "последовательно". И ты готов.
      – Я понял. Это значит, что они хотят убить меня.
      – Ну вот. Наконец-то понял.
      – Я сознаюсь. И отдам себя на волю суда, – решительно сказал он.
      – Это твой единственный шанс, Лупоглазый, – одобрил я. – Если ты займешь место свидетеля и выложишь все начистоту...
      – Я все расскажу, – повторил он.
      – Выкладывай все, что знаешь про Пайка, Уэверли, Наташу Антуанетт, про все...
      Лупоглазый кивнул:
      – О'кей, посмотрю, что смогу сделать.
      Я снова встал:
      – Ваша честь, могу я подойти к вам?
      – Не вижу, почему нет.
      Я подошел к судье, на ходу заглядывая в бумажник. Там осталась одна-единственная стодолларовая бумажка, я достал ее и передал ему.
      – Прекрасная работа, – шепнул я. – То, что надо.
      Он расцвел.
      – Я собираюсь вытащить этого негодяя на место для дачи показаний, – сообщил я. – Поэтому не приговаривайте его к казни, пока я не подам знак. Но если он станет хитрить, неплохо было бы его немного попугать.
      Блейн кивнул:
      – Я был хорош, да?
      – Очень хорош. Так и продолжайте, – одобрил его действия я.
      Я вернулся к Лупоглазому:
      – Ты можешь дать показания. Но только говори всю правду. Может, это поможет тебе, а может быть, и нет. От тебя зависит.
      Он сделал глотательное движение.
      – А что вы там делали? Я видел, вы ему что-то передали, – с подозрением спросил он.
      – Это был стодолларовый банкнот. Я подкупил судью.
      – Подумать только... – У него зародилась надежда и тут же исчезла. – За сотенную бумажку?
      – Это чтобы дать тебе возможность выступить с показаниями. Иди туда и выкладывай все. О'кей? Занимай место свидетеля, а я устрою тебе перекрестный допрос.
      Он кивнул и встал.
      Я сказал ему:
      – Но только без шуточек, Лупоглазый. Если уж начал, то говори правду, чистую правду и ничего, кроме правды.
      – Ну да, о'кей.
      Но чтобы быть совсем уверенным, я добавил:
      – Но ты должен заложить Аля Джанта.
      Он взглянул на меня:
      – Я все про него выложу.
      И он направился к месту для свидетеля.

      – Лупоглазый, – сказал я, – ты клянешься говорить правду, только правду и ничего, кроме правды?
      – Я постараюсь.
      Он уселся на скамью для свидетелей, а я встал рядом с ним. Позади и справа от него находился судья Блейн, а слева от меня – зрители.
      – Приступим, – начал я. – Где вы были вечером двое суток назад, прямо после девяти часов? Вы были за рулем черного седана "империал" и подъехали к дому Финли Пайка?
      – Там я и был, – ответил Лупоглазый. – Где вы сказали. Подвел этот драндулет к месту, где жил Финли.
      – Вы, и кто еще?
      – Я за рулем, рядом со мной Джи-Би, Хут и Том-Том сзади.
      – Джи-Би – это Кестер, а кто это такие – Хут и Том-Том? – спросил я. – Я имею в виду, как их фамилии?
      – Будь я проклят, если знаю! – воскликнул бандит. – Просто Том-Том и Хут. Как говорят...
      – Ладно, оставим это. Почему вы так спешили попасть к дому Финли Пайка?
      – А мы вовсе не спешили. Мы просто... Нам так сказал Аль.
      – Под именем Аль вы имеете в виду Альдо Джианетти, известного как Аль Джант. Он ваш наниматель? – продолжил я допрос.
      – Это он.
      – Хорошо. Аль и Финли были знакомы, знали друг друга и вели общее дело. Верно?
      – Верно.
      – А что это за дело?
      – Шантаж.
      Так как я был целиком поглощен диалогом с Лупоглазым, я почти забыл о зрителях в комнате суда, а их было тридцать восемь, считая Эда Хауэлла и Моррисона Блейна. Все они активно участвовали в жизни кино и телевидения, были хорошо знакомы с журналом "Инсайд" и знали самого Финли Пайка. По крайней мере, с момента его смерти, когда выяснилось, что он и был той самой Амандой Дюбонне.
      И в аудитории послышался вздох, такой сильный, каким может быть вздох тридцати восьми глоток. Все эти дни мои мысли были заняты этим шантажом, и я забыл, что все эти люди ничего не знали о темных операциях Аманды-Пайка. Это еще не попало в газеты.
      Я продолжил, отметив, что пальцы Рона Смита умело бегают по клавишам стенографической машинки.
      – Расскажите нам своими словами об этом бизнесе на шантаже. Как они действовали и какие отношения были между Алем Джантом и Пайком.
      – С самого начала? – спросил Лупоглазый.
      Я кивнул.
      – Ну, Аль знал Финли довольно давно, четыре или пять лет. Подкидывал ему кое-что время от времени, считая, что тот со временем ему пригодится. Так и вышло. Пару лет назад Алю взбрело в голову начать издавать журнал или газету, и он отвалил целую кучу наличных на это дело.
      – И этот журнал сейчас называется "Инсайд"? – уточнил я.
      Лупоглазый подтвердил.
      – Это Аль выбрал Гордона Уэверли как человека, который будет редактировать журнал?
      – Я об этом ничего не знаю.
      Верно, была масса вещей, о которых Лупоглазый ничего не мог знать. Но я поставил себе задачу выведать у него все, что только можно.
      И я спросил:
      – Это Аль дал деньги Уэверли?
      – Да нет. Насколько я знаю, он передал деньги этой старой потрепанной дуре Уиллоу. Он что-то знал о ней, поэтому она делала все, что он скажет. Он хотел, чтобы она устроила Финли в этот журнал.
      – Так, значит, это Аль Джант настоял, чтобы Финли Пайк работал в "Инсайде", и использовал бывшую актрису Уиллоу, чтобы добиться этого?
      Лупоглазый поморгал большими белесыми глазами, а потом сказал:
      – Да, так он и сделал. Она продала его этому самому Уэверли.
      – А настаивал ли Аль, чтобы Пайк вел эту рубрику "Строчки для страждущих"?
      – Ну, это случилось позже, – немного подумав, ответил бандит. – Аль запланировал все с самого начала, но он хотел дать Пайку немного поработать, чтобы потом он вроде бы придумал это сам. Была единая идея – дать ему работу в журнале, а потом поручить эту рубрику.
      – А почему так важно было, чтобы именно он вел рубрику?
      – В этом все дело. Аль хотел, чтобы его человек был в журнале на главном месте. Он говорил, что в Голливуде столько грязи, что ее можно выгребать лопатой. Вот газета и была его лопатой – он собирал все слухи. Об актерах, актрисах, звездах, о тех, кто работает в кино, – богатых людях. И, кроме этого, – и он понимал, что это самое важное во всем деле, – всякие сплетницы и хорошенькие женщины, попавшие в беду, писали в эту рубрику страждущих. Многие из них были в большой беде, такой большой, что Аль мог их хорошенько выпотрошить.
      По залу пробежал легкий ропот, но в основном люди теперь слушали молча.
      – И это срабатывало? – спросил я. – Использовал ли Аль Джант компрометирующие материалы, которые собирали сотрудники журнала "Инсайд", плюс письма, которые писали читатели так называемой Аманде Дюбонне, для получения информации об обитателях Голливуда и его окрестностей, с целью их последующего шантажа?
      – Повторите еще раз все это, – попросил Лупоглазый.
      Я повторил вопрос, разбив его на три или четыре части. И бандит ответил:
      – Вы сами знаете. Слушайте, даже Аль удивился, когда увидел так много грязи. То, что добывали работники, чаще всего шло в журнал. Но самая ценная информация заключалась в письмах к Финли.
      – Вы имеете в виду письма к Аманде Дюбонне, под этим псевдонимом работал Финли Пайк, – уточнил я.
      – Так и есть. Он и был этой самой Амандой. Некоторые из тех, кто писал письма, попадались на удочку. Были письма от проворовавшихся людей, от жен и мужей, которые изменяли, и даже от мужей, которые изменяли друг с другом. Как один актер, который снимался в...
      – Постойте, – прервал я его. – Не будем называть имена людей, которые подверглись шантажу. Не будем столь любопытными. В конце концов, мы же не... – И я замялся. – Итак, большая часть информации, которую использовал Аль Джант для шантажа, получалась из писем к Аманде, но не прямо? Эта информация работала не против лица, которое писало письмо. А против того, кто упоминался в нем. Верно?
      – О да, конечно. Таких было сколько хочешь, – подтвердил мой пленник. – Вот как, например, красотка пишет, что ее кто-то изнасиловал, и называет имя этого человека. И Аль забрасывает крючок на этого парня, понимаете? Не на эту красотку, а...
      – Я понимаю.
      – А бывает половина на половину. Аль все мог использовать. И тех, кто писал письма, и тех, кто в них упоминался. А иногда имена даже не упоминались, но Аль всегда умел докопаться до сути.
      Я повернулся и прошел к зрителям, потом снова к месту свидетеля. И так я ходил туда и сюда, продолжая допрос.
      – Так, значит, вы свидетельствуете о том, что все письма, которые приходили к Аманде Дюбонне, в основном были от людей, которые попали в беду. От больных, подавленных, отчаявшихся людей. Некоторые из них совершили проступки, противоречащие закону или морали, а поэтому мучаются от сознания вины, угрызений совести и становятся больными или душевно подавленными. И они пишут, словно дурачки, в надежде получить помощь или как-то облегчить свою вину. Или хотят получить совет. Так вот, Аль Джант, вы и все ваши люди пользовались этим, верно? Вы запускали в них свои когти и потрошили этих бедняг.
      Лупоглазый растерянно заморгал:
      – Ну и что? – И после недолгого молчания добавил: – Ведь это и есть шантаж.
      "Да, – подумал я. – Это и есть шантаж".
      Озадаченный, Лупоглазый промямлил:
      – Может, им от этого становилось полегче...
      Все еще расхаживая взад и вперед, я сказал:
      – Давайте разберем для примера операцию Аля Джанта. Может быть, тогда будет понятнее суду.
      Я посмотрел на судью. Он был весь внимание.
      – Одна из женщин, писавших к Аманде, по имени... ну ладно, не будем называть фамилии. Она обращалась за помощью и к психиатру.
      В этот момент я шел по направлению к зрителям и видел сидевшую передо мной Вивиан Вирджин.
      – Очень известному в Беверли-Хиллз практикующему врачу, – продолжал я. – Во время лечения нередко происходит изменение душевного состояния пациента. Бывает, что пациент попадает в зависимость от врача, становится преданным ему, а иногда даже влюбляется в него. А в этом особом случае ситуация может сложиться совершенно необычная. Например, девчонка забеременела, психолог дал ей тысячу долларов на аборт, но она его не сделала. Родила ребенка, но не сказала отцу, психиатру. Но, на свою беду, сказала об этом Финли Пайку. То есть написала страдальческое письмо Аманде Дюбонне.
      Я увидел, как рот Вивиан Вирджин открылся, и из него вырвался неслышный возглас.
      Я прошел назад, облокотился на барьер, отделяющий места для свидетелей, и сказал:
      – Девушка не была так уж важна для Аля Джанта, но вот врач-психиатр – совсем другое дело. И вот почему. Среди его пациентов было много богатых людей и известных голливудских актеров.
      И я снова услышал вздох. Это была не Вирджин, а кто именно – я не мог видеть.
      – Так вот, Аль Джант, хотя он уже глубоко запустил когти в другую жертву, начал шантажировать психиатра. Он требовал у врача не деньги, а информацию о его пациентах. Записи, истории болезни, магнитофонные ленты... Золотое дно для шантажиста – наспех написанное письмо от девушки, попавшей в беду. Она написала Аманде. А письмо попало к Финли Пайку. И в конце концов – к Альдо Джианетти.
      Я выждал, чтобы это было осознано всеми, а потом спросил Лупоглазого:
      – Разве не так?
      – Да провалиться мне, – ответил он. – Я никогда не видел этих писем и всего такого. Я знал только о главной операции. Но у Аля была парочка врачей – я точно знаю, психиатров. Вот это правда.
      – Очень хорошо. Вернемся к событиям около дома Финли Пайка пару ночей назад, Лупоглазый. Как догадался Аль Джант, что надо послать вас и тех, других, к Пайку?
      – Как раз перед этим ему позвонил Финли, это было в ресторане "Апач", вы же знаете?
      – Это тот ресторан на бульваре Голливуд, который, судя по всему, принадлежит Алю Джанту? – уточнил я.
      – Ну да. Финли что-то сказал ему, я не мог этого слышать, вы же понимаете. Я все узнал от него самого и от ребят, вы называете это слухами?
      – Ну, разумеется. Продолжайте. Все в порядке.
      – Пайк сказал, что кто-то напал на него. Вроде бы собирается убить. Вице-президент "Инсайда" опасался, что этот человек доберется до папок.
      – До папок? – переспросил я. – Значит, он мог увидеть дела Аманды? И письма к Аманде, которые Джант использовал в целях шантажа?
      – Ну конечно. Они были в ящике или, скорее, в каком-то кейсе.
      – Атташе-кейсе? – подсказал я.
      – Я так думаю, – подтвердил Лупоглазый. – Но какого черта, Финли явно имел в виду это. Но Аль Джант никогда ничего не делает сам. Это была работа Финли. Он и его помощники занимались всеми делами с наличными и выплатами.
      – Угу. Это и был тот грязный тип, сборщик, с большими ногами.
      – С большими ногами? Вы это знаете! – воскликнул мой пленник. – Откуда же? – Он прищурил глаза. – Ну да, мы догадались, что это вы пристрелили его. Это то...
      – Продолжайте, Лупоглазый. Итак, Финли позвонил Джанту...
      – Ну да. Финли сказал Алю, что он выболтал тому человеку, где была спрятана папка. И тот вышел в гараж, там Финли хранил папку.
      – А как умудрился Финли Пайк позвонить по телефону? – недоумевал я. – Кажется странным, что тот человек подпустил его к аппарату.
      – Финли сказал, что тот человек подумал, будто он, Финли, потерял сознание. А он просто прикинулся, понимаете? – охотно объяснил Лупоглазый. – Как-то он ухитрился стянуть телефон со стола и позвонить Алю. И попросил поскорее прислать на подмогу кого-нибудь из нас. Он боялся, что тот человек увезет письма и все другое.
      – А что это был за человек? Тот, который прижал Пайка? – поинтересовался я.
      – Вы меня спрашиваете? Финли не успел сказать, как раз в это время раздался звук глухого удара.
      – Удара?
      – Ну да. Аль сказал, что как раз в этот момент Финли ударили по голове. Аль Джант услышал по телефону звуки возни и шум. Но он не мог дальше слушать. Нужно было спасать папку, поэтому Аль бросил трубку и поспешил собрать своих людей. Меня, Джи-Би, Том-Тома и Хута. Мы все ринулись туда, да вы же сами видели.
      – Да. А тот человек, он ушел с папкой? – продолжал задавать вопросы я.
      – Ну да, – ответил Лупоглазый. – Ну и попотел же Аль.
      – А где теперь эта папка?
      – Точно я не знаю, но шеф больше не беспокоится о ней. Либо Аль достал ее, либо знает, где она теперь.
      – Ну а дальше что? Ваш босс начал все снова?
      – Той же ночью Алю еще кто-то позвонил, – кивнул Лупоглазый. – Это было насчет тех писем и прочего такого. Не знаю, кто это был, но Аль как-то успокоился... Эй, да вы же были при этом, Скотт. Помните? Когда ему позвонили.
      – Вы имеете в виду ресторан "Апач"? Когда я приехал к вам и к Алю после того, как убили Пайка?
      – Ну конечно. Вы же помните.
      И на самом деле я это помнил. Помнил даже, что Аль после телефонного разговора несколько успокоился.
      – И кто же это был? Кто тогда звонил Джанту? – спросил я.
      – Ну, вы достали меня, Скотт!
      Лупоглазый теперь совсем успокоился. Откинувшись назад, он закинул ногу за ногу и слегка покачивал ею.
      – Этот звонок не мог быть от киллера Джи-Би Кестера, как думаете?
      – А почему бы и нет. Аль послал его в гараж посмотреть, там ли еще эти бумаги. Это было до звонка Алю. Но вы же знаете, что случилось с Джи-Би.
      – Да. Он полез в перестрелку с полицией и пал жертвой своей же глупости. О'кей, Лупоглазый, есть еще очень важный вопрос. Зачем Алю Джанту потребовалось убить Наташу Антуанетт?
      – Я знаю только, что шеф послал туда, за город, Пита Диллерсона. И на следующее утро Пит сделал это. Зачем – я не знаю.
      – Киллер Пит Диллерсон и есть тот человек, которого вы привезли ко мне на квартиру прошлым вечером? – уточнил я.
      – Да. Он следил за этой дамой, Дэйн, – ответил Лупоглазый, – но красотка сумела удрать. Тогда мы последовали за ней. Когда мы поняли, куда она едет, Пит сказал, что теперь может убить двух птичек одним камнем. – Бандит немного помолчал. – Но он ошибся.
      – Помимо того факта, что Гордон Уэверли был издателем журнала "Инсайд", была ли еще какая-то связь между ним и этим гангстером Алем Джантом? Были ли они партнерами еще в каком-нибудь деле?
      – Я больше о нем ничего не знаю, – со вздохом сказал Лупоглазый.
      – А вы когда-нибудь видели их вместе? Знаете что-нибудь о личных контактах между ними?
      – Ничего не знаю, – повторил мой пленник. – Может, они и были. Как я сказал, я мало что знал. Только возил Аля и ребят – то туда", то сюда. Я вам говорю чистую правду.
      – А что насчет постановщика Джереми Слэйда? Он как-то был связан с Алем? Вы когда-нибудь слышали об их контактах, встречах?
      – Это для меня – новость. А что, они встречались?
      – Не знаю. Я вас спрашиваю, Лупоглазый.
      Он пожал плечами. Потом поморгал и сказал:
      – Да, есть одна вещь. Босс давал взаймы. Аль давал деньги взаймы всем в городе. Многим законопослушным людям, когда они не могли получить кредит в банке. У Аля так много денег...
      – Взаймы? Слэйду? – переспросил я.
      – Именно так. Я чуть не забыл про него. Ему пришлось туго, когда он снимал картину. Год назад. Нет, немного меньше.
      – Это когда Слэйд снимал "Призрак липкой Мрази"? – уточнил я.
      – Как вы сказали, как это она называлась?
      Я хмуро посмотрел на неповоротливого бандита:
      – Это было примерно девять месяцев назад.
      – Ну конечно, так и есть, – подтвердил Лупоглазый. – Ему некуда было деваться, и шеф дал ему сто шестьдесят тысяч.
      – Давайте все выясним. Джереми Слэйд не смог занять деньги, в которых так нуждался, в своем банке. Он пришел к вашему шефу Алю Джанту, и он ссудил ему сто шестьдесят тысяч долларов?
      – Но я вам только что это сказал, – пожал плечами пленник.
      – Я полагаю, – продолжал я, – что Слэйд выплачивал эти деньги, сообразуясь с теми условиями, которые продиктовал Джант?
      – Хо-хо, – тихо рассмеялся Лупоглазый. – Вы же сами знаете!
      Я знал это. Либо вы платите крутому гангстеру Алю Джанту вовремя и с приятной улыбкой, либо Аль Джант убивает вас. Я спросил:
      – А что, Слэйд платил деньги непосредственно Алю?
      – Нет, не прямо. Могли пойти разговоры, что их видели вместе с Алем, вы же понимаете. Поэтому Джант решил, что Слэйд будет передавать деньги Финли. Это было как раз о'кей, потому что Финли всегда крутился с людьми, которые писали в газетах о кино.
      Я немного увлекся интересными признаниями Лупоглазого, так что иногда забывал наблюдать за временем.
      Я знал, что судья Кроффер вот-вот должен был вернуться с ленча. По крайней мере, должен был знать. И зрители, которые следили за судебным процессом до перерыва на ленч, тоже должны были скоро появиться в зале. На всякий случай мы, конечно, заперли большую двойную входную дверь. А вот та, что вела в комнату судьи Кроффера из коридора, не была заперта.
      И поэтому я время от времени поглядывал через плечо Лупоглазого и скамью судьи на стену, где была эта дверь. И вдруг она открылась. Больше того – в нее просунулась голова самого судьи.
      Кроффер был человеком большого роста. С копной седых волос, в очках без оправы, с острым носом и маленькими глазками. Я не знал, как долго он стоял там и слушал, но это не могло длиться уж очень долго.
      У нас здесь было не то что у Джереми Слэйда, в его картинах. Не столь драматично. Но зато гораздо более тонко. Выражение лица судьи изменилось, он очень удивился, выпятил губу и поднял брови домиком. Его и без того маленькие глаза стали еще меньше. Он их почти совсем зажмурил.
      Потом открыл глаза, снял очки и посмотрел на них. Я так и не понял, зачем он на них смотрел. Но он это сделал.
      – Суд откладывается, – громко провозгласил я. – Все свободны!
      Судья Моррисон Блейн, когда я взглянул на него, уже сбежал со скамьи и рысцой трусил к двойным дверям выхода. Они были достаточно далеко. Я сомневался, что ему удастся преодолеть это расстояние.
      Присутствовавшие в зале повскакали со своих мест. Две дамы закричали. У двойных дверей стояли двое мужчин. Отовсюду слышались нервные возгласы и восклицания.
      Судья Кроффер быстро шагнул в зал суда – в его собственный зал. Он остановился, расставив ноги и подбоченясь. И помещение заполнил его голос, подобный грому небесному с горы Олимп:
      – Тишина! Я требую тишины в зале суда!
      И он получил ее.
      Вот это было похоже на настоящего судью.

      Мне вдруг показалось, что вся эта затея обойдется мне в приличную сумму денег.
      Мне показалось также, что она может стоить мне нескольких лет жизни.
      У меня возникло много подобных опасений. И все они мне не нравились.
      Но – и это очень важно – если отбросить мысли о том, что будет со мной, – в произошедшем было кое-что полезное. Во-первых, распутано старое дело, и, что немаловажно, мое превосходство признал такой закоренелый негодяй, и все это получилось даже лучше, чем я ожидал. Конечно, мне теперь следовало подумать и об Эде Хауэлле, и обо всех, кого мы сюда пригласили. Все эти люди, как я думаю, без восторга находились здесь в этот момент.
      И теперь, в эти минуты леденящей душу тишины, которая последовала за олимпийским громом, я понял, что отвечаю за всю честную компанию, которую собрал здесь. Меня мало занимало, что случится со мной сейчас, важнее было, что станет с ними потом. Сейчас никак нельзя было предаваться панике.
      И вот, очень спокойно, я пошел навстречу судье Крофферу, потом остановился, повернулся к залу и сказал:
      – Судебный пристав, полиция, все... осужденный, обвинитель... Не давайте ему... не спускайте глаз.
      "Соберись, Скотт, – приказал я себе. – Хватай быка за рога. Черт побери, ты же можешь поговорить с ним, почему нет?"
      Я еще раз огляделся и сориентировался. Да, вот там север. А там – стол судьи. А вот и сам судья Кроффер. И на этот раз я решительно направился прямо к нему.
      – Судья, – сказал я, – повторяя недавние слова Лупоглазого, я отдаюсь на милость суда.
      А судья опять снял очки и уставился на них. У меня возникло ощущение, что он вообще ничего не понимает. Его губы беззвучно шевелились, глаза были вытаращены, а голова болталась на шее туда и сюда. Это была такая картина, которую я вовек не забуду.
      – Думаю, – медленно произнес наконец он, – что вы не произносили тех слов, которые я только что слышал.
      – Ваша честь, я виноват, это все я сделал, – еще раз повторил я. – И один несу за все полную ответственность. Что я имею в виду – мы только что раскрыли здесь одно дело. Очень важное. То есть, если вам не удалось бы...
      – Пожалуйста, помолчите, – повысил голос судья Кроффер.
      И я заткнулся.
      Он немного помолчал. А потом спросил:
      – Вы можете внятно объяснить все это?
      Я поспешно кивнул.
      – Это вы ответственны за присутствие всех этих людей в моем судебном зале?
      Я опять кивнул.
      – Чем можете оправдать это беспрецедентное нарушение правил приличия, законности и здравого смысла?
      – Ну... да. Я могу попытаться, – начал я.
      – Кто эти люди?
      Лупоглазый был достаточно далеко от нас, чтобы расслышать мои слова, поэтому я сказал:
      – Они... они – актеры.
      – Актеры? Все? – удивился судья.
      – Не считая одного бандита, и...
      – Бандита? Преступника? Вы в этом уверены? – насторожился судья.
      – Ваша честь, я совершенно уверен, – быстро заговорил я. – Мы допросили и обвинили его, и он во всем сознался. Во всем, кроме разве нимфомании. Это – Лупоглазый. Джой Гарелла. Один из боевиков Аля Джанта.
      – Я знаком с информацией о мистере Джанте и мистере Гарелле. А как ваше имя?
      – Шелл Скотт. Я – частный...
      – Да, я знаком и с вашими данными, – прервал меня судья Кроффер. – Он придал этим словам какой-то криминальный оттенок. – Мне кажется, будет лучше, если мы пройдем в мою комнату. – Потом, глянув через мое плечо на живописную картину зала суда, громко сказал: – Все должны вернуться на свои места. Оставайтесь в этом зале. Я поговорю с вами позже.
      Кроффер произнес эти слова так, будто был совершенно уверен в том, что все будет, как он сказал. И я был убежден, что именно так и будет.

* * *

      Через пять минут разговора я начал думать, что, наверное, не получу десять лет. Еще через пять минут у меня появилась надежда, что я отделаюсь шестью месяцами окружной тюрьмы. Но через двадцать минут я уже посылал воздушные поцелуи моей доброй фее.
      Судья Кроффер оказался совсем неплохим парнем. Он совершил в своей жизни несколько безумных поступков. В юности, как он сказал. В результате он отнесся к нашей авантюре достаточно снисходительно. Да, зал суда был пуст. Мы его заняли, но не причинили никакого ущерба. Судья считал, что общественные помещения должны рационально использоваться – правда, не совсем в таком смысле. Вернее, совсем даже не в таком.
      Но если мы и в самом деле раскопали что-то, уличающее Гареллу и, что более важно, Аля Джанта...
      Но все это, разумеется, было не так просто и не так скоро.
      Прежде всего, как только мы вошли в его комнату, судья позвонил кому-то по телефону. И тут же всюду вокруг появились копы.
      Потом он пригласил начальника полиции.
      Потом вызвал старшину суда.
      Кроффер сначала слушал мой рассказ. После разговора со старшиной суда он выслушал меня до конца и задал несколько вопросов. Потом послал за записями, которые Рон Смит делал во время "судебного заседания". Судья умел читать стенографические иероглифы и бегло пробежал ленту, приговаривая:
      – Хм... Ну и ну! – А в одном месте даже: – Блестяще! Блестяще! – Затем вернул ленту Рону Смиту и приказал: – Напечатайте все это как можно быстрее. Найдите Уилкинса и дайте подписать все копии мистеру Гарелле в его присутствии, чтобы заверить их подлинность. Свяжитесь с Тречером по телефону и пошлите ко мне Бордена. А с вами я поговорю попозже. – Потом он обернулся ко мне: – Вы понимаете, что всего этого недостаточно, чтобы мы могли законно задержать и арестовать мистера Джанта?
      – Да. Но я думаю, что там еще что-то есть. Я еще не все знаю.
      – Не все? – Он казался несколько удивленным.
      – Я узнаю, – поспешил добавить я, – если только вы не засадите меня в тюрьму.
      Он улыбнулся:
      – Мы, думаю, сумеем обойтись без таких экстремальных мер. – Вздохнув, судья добавил: – Но этого хватит, чтобы оправдать задержание мистера Гареллы. Как вы думаете, он повторит свои признания?
      – Думаю, что да. Он ведь под арестом, как-никак. Я законно задержал его. Он пытался совершить против меня уголовно наказуемое действие.
      – Прекрасно. Значит, нам не стоит беспокоиться об этом. – Кроффер немного подождал. – Вы сказали, что не все знаете. Что вы имели в виду?
      Я изложил ему. Тогда судья разрешил вызвать в его комнату Эда Хауэлла. Я передал Эду ключи от моего "кадиллака" и сказал:
      – Все мое оборудование и электроника – в багажнике. Дальнодействующий микрофон – самая длинная вещь там, ее невозможно ни с чем спутать.
      – О'кей, – кивнул чернокожий красавец.
      – Когда будешь работать с оператором Дейлом Бенноном, убедись, что Слэйда нет поблизости.
      – Ну конечно, не беспокойся об этом, Шелл.
      Я встал, пожал его руку и усмехнулся:
      – Еще раз спасибо. Вы были величественны там, в зале, вы, большой черный ниггер.
      Он рассмеялся:
      – Да и вы смотрелись неплохо, вы, белоголовый сукин сын.
      И Эд вышел.
      Судья нахмурился:
      – Я верно слышал, что вы...
      Я с улыбкой перебил его:
      – Это наша дружеская шутка, ваша честь.
      Через двадцать минут я уже был в пути. Чтобы завершить дело или быть убитым. И мне казалось, что я уже об этом думал заранее...

* * *

      Я сделал только одну остановку в пути, чтобы просмотреть подшивку лос-анджелесской "Геральд стандарт". Как мне сказал в свое время издатель "Инсайда" Гордон Уэверли, из разговора с Наташей в среду вечером стало ясно, что авария с наездом произошла в апреле, "где-то в начале месяца". Я нашел статью в "Геральд стандарт" от 5 апреля. В предыдущую ночь молодой человек по имени Теодор Гаррис получил повреждения на Малхолланд-Драйв. Он не видел ни водителя, ни машины, которая наехала на него, он ничего не видел. Он ехал один, а потом очнулся в госпитале после шока. У него была сломана нога, раздроблен таз, обнаружены многие внутренние повреждения. Парень все еще находился в больнице, но шел на поправку.
      Эта информация была недостаточной, но я рад был и ей. Она мне немного помогла. Итак, со всем этим багажом я снова направился на съемки.
      Это была все та же сцена, но уже бел чудовищ. Конечно, они сегодня не снимали, потому что голова венерианской королевы была уже отрублена.
      Камеры и другое оборудование надо было переместить. Я увидел оператора Дейла Беннона. Он сидел за своей большой камерой и разговаривал с Эдом Хауэллом. Я понял, что обсуждали сцену, в которой главная роль принадлежала Шерри Дэйл. Шерри и Груззаку. Срубив голову королевы, он, судя по всему, намеревался очаровать Шерри. Если я только этому не помешаю.
      Я перехватил взгляд Шерри и помахал ей рукой, на большее сейчас не было времени. Я заметил Слэйда, который говорил с продюсером Уолтером Фрэем, подошел к ним и подождал, пока он посмотрит на меня.
      А потом поманил его пальцем.
      Джереми нахмурился – а вы представляете, как он мог хмуриться, если на самом деле хочет этого, – но все-таки подошел ко мне.
      – Снова вы, – с угрозой сказал он своим чирикающим голосом. – Что, черт побери, вы тут делаете?
      – Я пришел рассказать вам, когда, каким образом и за что вы убили Финли Пайка.

      Воцарилось продолжительное молчание. Он накрыл верхнюю губу нижней. Потом, наоборот, опустил верхнюю на нижнюю, а немного погодя выставил обе губы вперед. Слэйд корчил такие рожи, каких я никогда прежде не видывал.
      Наконец он справился со своими губами и использовал их по назначению.
      – А вы – забавный парень, – проговорил он.
      – Я буду еще забавнее. Хотите посмеяться прямо здесь? Или мы отойдем немного подальше от ближайших ушей?
      Он не ответил на мой вопрос. Вместо этого спросил:
      – Вы собираетесь рассказать мне эту сказку?
      – Верно. Но я предпочел бы, чтобы вы мне сами ее рассказали. И сберегли мне массу времени и сил. Но я догадываюсь, что вы не намерены мне ее рассказать. Придется мне самому сделать это. Вот почему я здесь.
      Он нахмурил брови и опустил глаза. Я подумал, что он лихорадочно соображал, что делать.
      – Вы правы, Скотт, думаю, нам лучше отойти, – наконец сказал он.
      И он двинулся вперед. Что касается меня, то я тоже думал. Что нам достаточно только немного отойти, просто чтобы нас не было слышно. Но он все шел и шел.
      – Хватит, – сказал я.
      А он все шел.
      Для меня это не имело особого значения. Но я обдумывал, зачем ему надо так далеко отходить от других людей. Я догадывался, что это был важный момент, но были и другие вещи, которые надо было обдумать.
      Когда Слэйд наконец остановился, я поравнялся с ним. За его спиной, на порядочном расстоянии, я видел актеров и техников, занимавшихся своими делами.
      – Вы думаете, что это достаточно далеко? – спросил я его. – Вы же не собираетесь дойти до Невады, верно?
      – Довольно болтать. Что за сплетни, будто это я убил Пайка?
      – Да, вы убили Финли Пайка. Это точно, – сказал я с расстановкой и вполне уверенно, глядя прямо ему в лицо. – Вы стукнули его по голове, когда вернулись из его гаража, где нашли папку с письмами к Аманде Дюбонне. В этот момент он говорил по телефону. Вы бросили атташе-кейс и ударили Пайка идолом из слоновой кости. Почти в то же время подъехал Гордон Уэверли. Обнаружив входную дверь открытой, он вошел в дом и тоже получил удар, и тоже от вас. Вы били его еще и по рукам, чтобы создалось впечатление, будто он участвовал в драке. Потом вы положили телефонную трубку и вызвали полицию...
      – Да это ужасная глупость, Скотт. И вы считаете, что я и есть тот самый тип, который проделал все это?
      – Вы и есть тот тип. Потом вы спешно уехали. Не только потому, что вызвали полицию, а еще и потому, что слышали обрывки разговора между Пайком и Джантом и поняли, что его бандиты вот-вот нагрянут. И если они прихватят вас там, то обязательно убьют. Так или иначе, вы уезжали в дикой спешке и обронили на улице небольшой клочок бумаги из папки Аманды. Может быть, садясь в автомобиль. Это была часть письма от девушки по имени Джеррилли, в котором она писала о несчастливом обороте ее дел с доктором Уиллимом Мейси.
      Джереми Слэйд своеобразно реагировал на эти слова. И я никак не мог понять, что означает его реакция. Он пожевал верхнюю губу, потом, казалось, попытался укусить нижнюю – и вдруг сунул правую руку в карман пальто. Я давно заметил, что этот карман немного оттопырен, и подумал, что режиссер собирается застрелить меня. Уж не поэтому ли он так старался отойти подальше от людей? Но он вытащил оттуда зажигалку и пачку сигарет и закурил. Карман же по-прежнему оставался оттопыренным.
      Выдохнув клуб дыма, он продолжал молчать. Поэтому я заговорил снова:
      – Около десяти тридцати вечера вы позвонили Алю Джанту в "Апач" и сообщили, что письма у вас. Этот факт говорит мне, что вы слышали достаточно много из разговора Пайка, чтобы догадаться, что он беседовал с Джантом.
      Слэйд поднес было сигарету ко рту, но его рука остановилась. То ли он подумал, что я и в самом деле спятил, то ли был поражен моей осведомленностью и гадал, где я смог раздобыть всю эту информацию. У меня не было времени рассказать ему, как Лупоглазый Гарелла раскололся там, на суде. Совсем не было.
      – Теперь о Наташе Антуанетт, – продолжил я. – Вы были с ней очень близки, когда подельник Пайка привязался к ней. И это возымело немедленные последствия – не только вы поехали к Пайку, но и она, разъяренная, кинулась в офис "Инсайда" и стреляла в Гордона Уэверли. Об этом факте вы не знали.
      – Вы псих, Скотт, – прервал молчание Слэйд. – Все это только ваши фантазии. Ну пусть даже догадки. Вы можете городить любую чепуху обо мне и Нат, и она ничего не сможет опровергнуть. Она мертва.
      – Конечно. Потому что вы и этот бандит Аль Джант устроили все это. Бедняжка ничего не может ни отрицать, ни подтвердить. По той единственной причине, что она мертва. А у Джанта были причины, так же как и у вас. Помимо всего прочего, смерть Наташи уничтожает всякую возможность для вашей жены узнать правду про Наташу и вас...
      – Я больше не собираюсь слушать все это, Скотт. Во-первых, я даже не знаю этого Джанта. Во-вторых, между мной и Нат ничего не было. Только деловые отношения...
      – Да хватит вам, Слэйд! – Я решил чуть ускорить дело. – Мы же оба знаем, что вы врете каждый раз, как открываете рот.
      – Вы, сукин...
      Он сделал полшага ко мне, но я продолжал:
      – Слушайте хорошенько, Слэйд. Хочу выложить вам несколько фактов. Первый. Девять месяцев назад отсутствие Вивиан Вир-джин на съемочной площадке дорого вам обошлось. Вы оказались на тонком финансовом льду, под угрозой оказалось продолжение дела. Ваш банкир отверг вашу просьбу о деньгах, и тогда вы пошли к Алю Джанту. Этот сукин сын дал вам сто шестьдесят тысяч баксов, и вы получили изрядную часть этой суммы через Финли Пайка.
      Второй факт. Нат подверглась шантажу, потому что была с женатым мужчиной, когда тот, пьяный, налетел на другой автомобиль и скрылся с места аварии. Кто был этот человек, Слэйд? Так вот, мы знаем, что это были вы. И знаем также, что авария произошла двадцать дней назад, в субботу, 4 апреля. Но мы знаем и еще кое-что. В субботу, 4 апреля, вы попали в аварию, в результате которой ваш "кадиллак" был полностью разбит, но – вот сюрприз – вы почти не пострадали. Как это можно объяснить? Очень просто. Это не была авария. Вы намеренно разбили свой "кадиллак", чтобы скрыть тот факт, что врезались во что-то прежде, чем разбили его. И вот вы намеренно ударились в заднюю часть машины, которую вел молодой человек по имени Теодор Гаррис. Он теперь в больнице, и это нетрудно доказать. Теперь есть причина обследовать обе эти машины. Итак, что же за женатый мужчина был с Наташей во время аварии и бегства? Кто же это? Джереми Слэйд.
      На его лице появилось выражение заинтересованности, он было открыл рот, чтобы сказать что-то, но передумал. А я не стал сбавлять темпа:
      – Факт третий. Поздним вечером в среду Наташа уже сообщила Уэверли о своих неприятностях. Если бы она сказала мне или заявила в полицию, то у многих людей появились бы неприятности. Понимаете, Слэйд, по бандитским законам жертвы шантажа должны держать рот закрытым и только платить. Если они заговорят, то их невозможно больше шантажировать. Может быть, Наташа уже сильно настрадалась от них, а может, была доведена до крайности. Как бы то ни было, она уже была готова на все, способна рассказать обо всем. А этого нельзя было допустить.
      И, как вы понимаете, в один прекрасный момент весь город, а значит, и ваша жена и семья могли узнать о ваших отношениях с Наташей, о вашем трусливом бегстве после аварии и о связи между вами и Пайком. И это было самое важное, Слэйд. Вот вы и убили Пайка. Вы и есть убийца.
      С точки зрения Джанта, – продолжал я, – ее история могла взорвать рубрику "Строчки для страждущих", лишить его информации для шантажа да и заставить заговорить многих других жертв. Может быть, вы не представляли себе, как много она рассказала Уэверли. Но вы и Джант знали, что она писала письмо к Аманде, и набрались духу, чтобы решиться...
      – Никогда не слышал столько ерунды! – заметил Слэйд, затягиваясь сигаретой. – Но даже если что-нибудь из этого и похоже на правду, то все равно это только догадки...
      – Четвертое. Вы с Джантом договорились убить Нат. Совершить это преступление Джант поручил загородному бандиту по имени Пит Диллерсон. На следующее утро Диллерсон стрелял и убил ее. Но прежде он выкурил пять сигарет. Почти все это время девушка была у него на виду, сидела в кресле и была прекрасной мишенью. И все же он ждал. Почему? Тоже легко объяснить. Он ждал момента, когда она закончит главную финальную сцену в вашем фильме. В вашем фильме, Слэйд. Кто знал, когда настанет нужный момент? Не киллер Пит Диллерсон. И не гангстер Аль Джант, если только вы не сказали ему. Человеком, который это знал, были вы. Вы, сукин вы сын.
      Черты его лица обмякли. Теперь он понял, что многое открылось. Я усмехнулся.
      – Все ясно, Слэйд, – заявил я. – Как вы догадались, мне рассказали всю правду. И вам придется отправиться в газовую камеру. И не только за убийство Пайка, но и за организацию убийства Наташи.
      Я прошел мимо него и направился к съемочной площадке, думая, последует ли он за мной. Но режиссер не двинулся с места. Я уже находился в нескольких метрах от него, когда услышал:
      – Вы никуда не пойдете, Скотт. Если на самом деле вам все известно, то, думаю, мне придется как-то решить это дело.
      Я сразу же понял, что он хотел сказать. Особенно когда обернулся и увидел, что карман его пальто больше не оттопырен. То, что оттягивало его, находилось сейчас в правой руке Джереми. Как я понял, это был пистолет 32-го калибра. Довольно внушительный.
      – И давно вы таскаете это с собой? – безразличным тоном спросил я.
      – Последние два дня, – нагло ответил он.
      – С того момента, когда вы убили Финли Пайка, вы хотите сказать?
      Он был спокоен.
      – Верно. С того самого момента, как убил Пайка. – Слэйд немного помолчал. – А как вы узнали насчет Пита Диллерсона? Я даже не знал, что фамилия этого парня Диллерсон. Слышал только имя – Пит.
      – Джой Гарелла, Лупоглазый, выдал нам все, что знал. А знал он много. Уберите пистолет, Слэйд. То, что вы убьете меня, вам не поможет.
      – Поможет. Ведь вы единственный, кому все это известно.
      – Не единственный.
      – Вы так говорите, чтобы я не выстрелил...
      – Хотите верьте, хотите нет, но я говорю вам правду. Может быть, никто не знает всего, что знаю я, но более трех дюжин людей слышали признания Лупоглазого. Им известно достаточно, чтобы погубить вас, Слэйд.
      – А я все еще считаю, что вы врете. Иного мне не остается. – Его голос звучал напряженно, тембр был выше, чем обычно. – Я знаю, что вы носите оружие, Скотт. – Он настороженно глянул через мое плечо, потом снова мне в лицо. – Когда они прибегут сюда, у вас в руке будет ваш пистолет. А я скажу, что, выхватив пистолет, вы напали на меня первым, но мне посчастливилось застрелить вас. – Он облизал губы. – Если я убью вас, то выкручусь. Это сработает.
      Я понимал ход его мыслей. Он убедил себя, что это сработает. И в то же время возбудил себя настолько, что готов убить меня. Но ударить Пайка по голове – это одно. А стоять перед человеком, смотреть ему в глаза и хладнокровно нажать на спусковой крючок – это совсем другое дело. И ему нужно было время, чтобы дойти до опасного состояния, если только я не нападу на него раньше. Но я и не собирался нападать на него. А когда он достигнет нужного состояния, у меня найдется слово, которое остановит его. И я попытаюсь им воспользоваться. Всего одно слово. И я надеюсь, что это будет как раз такое, которое нужно.
      Но пока он еще не был готов спустить курок, мне нужно было его отвлекать, заставлять разговаривать.
      – Послушайте, Слэйд, – спокойно сказал я. – Это ничему не поможет. Я знаю, что это вы и Джант организовали убийство Нат. Но я ведь прав насчет ваших отношений с Наташей, верно? И насчет того наезда и бегства?
      – Примерно так. Мы с Нат были вместе с пару месяцев. Я хотел прекратить это, а она нет. В ту ночь, когда я налетел на Гарриса, было наше последнее свидание. – Лоб Джереми блестел от пота. – Но девушка продолжала мне звонить. Я сказал вам правду. Я собирался увидеться с ней вечером в среду. Она звонила мне. Нат была оскорблена этим шантажом в связи с аварией. Да, все это было довольно плохо. Еще хуже стало, когда она узнала, как этот лысый подонок пронюхал обо всем из того дурацкого письма Пайку. Я имею в виду – к Аманде Дюбонне. Я здорово обругал Нат, она обиделась. Потом я поехал повидаться с Пайком.
      – А как вы узнали, что он и есть Аманда? – поинтересовался я. – Не так уж много людей знали об этом.
      – Я много был должен Джанту и рассчитывался с ним через Пайка, поэтому часто его видел. И в одну из очередных встреч он проговорился. Сказал, что рубрику Аманды пишет сам. Но в шантаже не признался. Черт возьми, я так и не знал, что он использует письма для шантажа, до той самой ночи, когда Наташа сказала мне об этом. И я не подозревал, что за всем этим стоит владелец ресторана "Апач" Аль Джант, пока не услышал, как Пайк говорит с ним по телефону.
      – Угу. Так, значит, вы поехали и пристукнули вице-президента "Инсайда" Пайка. Как вам удалось не оставить никаких следов?
      – Я хотел только хорошенько его проучить. Я за этим и приезжал. И надел пару водительских перчаток, которые были у меня в машине. И кровь на этих перчатках подтолкнула меня к мысли о том, чтобы ударить идолом по рукам Уэверли.
      – Так, значит, вы приезжали туда, не имея мысли убить Пайка? – переспросил я.
      – Да нет же, черт возьми. Я поехал, чтобы забрать это дурацкое письмо, которое ему послала Нат. Я перерыл весь кейс, пока искал его, и как раз в это время услышал разговор Пайка по телефону. Вы были правы, Скотт. Только я слышал не часть, а весь разговор, полностью. Он был коротким. И я подскочил к Финли, чтобы, ударив идолом, заставить его замолчать прежде, чем он назовет Джанту мое имя. Но я все же запоздал.
      – Вы имейте в виду, что он успел сказать Джанту, что это вы ударили его?
      – Наверняка сказал. Я помню каждое слово. Вот что он сказал: "Аль, это Финли. Быстро пришли сюда Лупоглазого и других парней. Слэйд ударил меня, чтобы я потерял сознание, а сам ищет папку в гараже".
      И тут я его ударил. Не для того, чтобы убить, – только чтобы заставить замолчать. Может быть, бросившись на него, я не смог остановиться, все происходило очень быстро. Может, надеялся, что Джант не поймет его. Так или иначе, я ударил Пайка. Потом... ну, когда я понял, что он мертв, то забеспокоился о Джанте.
      – Потому что, если Джант знал, что вы находились в доме... – продолжил его мысль я, – он быстро поймет, что это вы убили его человека, верно?
      – Конечно, – кивнул Слэйд. – Я обливался потом, а тут еще подъехал Уэверли и показался в дверях. Черт возьми, мне пришлось стукнуть и его. Вспотеешь тут: Пайк мертв, Уэверли на полу, люди бандита Джанта на пути сюда.
      Он замолчал, его лицо исказилось мукой. Но я смотрел на этого человека почти с восхищением. Я наконец окончательно понял, почему он вызвал полицию. И готов был отдать ему должное.
      – Так это вы вызвали копов, – сказал я.
      – Да. Вызвал их и уехал.
      – Вы рассчитывали, что копы появятся раньше, чем люди Джанта. А это не позволит бандитам пройти в дом. Следовательно, некоторое время они не будут знать, что Пайк мертв, письма исчезли – вы ведь забрали атташе-кейс?
      – Я должен был сделать это, – пояснил Слэйд. – Полиция могла предположить, что Пайка убил Уэверли. Был шанс, что и Джант подумает так же. Он ведь мог ошибиться, подумать, что Пайк назвал по телефону не мое имя, а имя Уэверли. Я должен был забрать папку с письмом Наташи, чтобы копы не захватили ее. Черт возьми, мне нужно было время, чтобы подумать. Я понимал, что подонок Джант убьет меня, если только заподозрит, что это я прикончил Пайка или что папка у меня. Но потом я понял, что у него есть две веские причины не убивать меня: я был должен ему деньги и у меня находились письма. Джант не тронет меня и пальцем, пока эти письма у меня.
      – Но если вы их отдадите ему...
      – Я не настолько глуп. Они находятся в безопасном месте.
      – Где? – быстро спросил я.
      Он не стал отвечать.
      – Ну все, Скотт, – вместо этого сказал он, – я ненавижу делать это, но...
      Он явно собирался стрелять. Я увидел, как сразу напряглось его лицо, и понял, что он вот-вот нажмет на спусковой крючок.
      – Улыбайтесь! – громко крикнул я.
      Он вздрогнул от неожиданности, его испугало это слово.
      – Улыбайтесь! – повторил я. – Вы в кадре скрытой камеры!
      – Что? – растерялся он.
      Наступило молчание.
      Опомнившись, Слэйд взглянул поверх моего плеча на съемочную площадку, где снимался его фильм "Возвращение призрака липкой Мрази", где томились актеры и было много техники.
      – Да, вас сняли, – так же громко объявил я. – Дейл Беннон снимает вас большой камерой. Эд Хауэлл держит микрофон дальнего действия. Все это было нацелено на меня, когда я излагал вам все, что вы сделали, и на вас, когда вы во всем признавались. Этого вполне достаточно. Сказать по правде, вы рассказали даже больше, чем я предполагал.
      Он снова повернул голову ко мне.
      – Камера? – глуповато спросил он. – Вы хотите сказать...
      – На этот раз я хочу сказать, что вы – звезда этого фильма, – снова улыбнулся я. Что на этот раз было вполне уместно. – Во всех ваших фильмах главное чудовище – это вы сами.
      Я все еще улыбался Джереми Слэйду, но он так и не ответил мне тем же. Этот тип наконец понял, что весь наш разговор, особенно его слова, был записан на его собственную пленку. И в этом человеке произошла резкая перемена. Словно что-то щелкнуло, сломалось, треснуло.
      Я уже однажды видел такую ужасающую метаморфозу. Это было в его домашней библиотеке, но тогда он играл. Ну а теперь это была естественная реакция на произошедшее. На его лице было написано отчаяние, какой-то безмолвный вопль. Глаза совершенно скрылись под мохнатыми бровями, которые нервно дергались, словно крылья летучей мыши. Вытянув губы вперед, он безобразно скривился. И из этой отвратительной, жалкой маски раздался хриплый стон. Я не могу описать, как выглядел этот человек, потому что никогда в жизни не видывал ничего подобного.
      Но я попытаюсь. Вы знаете снадобье, которое пил доктор Джекил? И превращался в мистера Хайда? Так вот, Слэйд выглядел так, будто это снадобье выпил Хайд .
      Это зрелище так меня зачаровало, что я совсем забыл о пистолете в его руке. Он и сам забыл о нем, скорее всего по другой причине.
      И он выронил пистолет. Я было подумал, что Слэйд сейчас схватится за горло и начнет задыхаться. Но этого не случилось. Он попался, все понял и смирился. И сделал это довольно артистично, если учесть состояние, в котором он находился.
      Режиссер-постановщик посмотрел поверх моего плеча на людей, на актеров и техников на съемочной площадке – так, будто смотрел в последний раз на дело рук своих.
      Потом он поднял руки и затем бессильно опустил их, совсем так, как делал Тони там, во Дворце правосудия.
      – Ну, – мрачно сказал он, – я полагаю, что моя "Мразь" накрылась.

      Позднее, в эту же ночь, я снова был в моей квартире в "Спартане". Показания Лупоглазого в зале суда, повторенные им в полиции, плюс мой фильм и пленка, сделанные во время моего разговора со Слэйдом, были, по словам одного полицейского офицера, "даже немного больше, чем достаточно". В результате Джереми Слэйд и многие из бандитского мира Лос-Анджелеса оказались в тюрьме.
      Покинув полицейское управление, я полчаса пробыл у моего восхищенного клиента, издателя журнала "Инсайд" Гордона Уэверли. Он совершенно неожиданно поднял мой гонорар. В этом особая роль принадлежала спектаклю, который я разыграл в зале суда. Потом я пришел домой, привел себя в порядок, поставил охлаждаться джин и позвонил Шерри Дэйн.
      Шерри Дэйн сказала, что с удовольствием придет на коктейль с мартини и бифштекс, поджаренный на углях.
      В моей жизни, казалось бы, происходило все то же самое, что и сорок восемь часов назад. Но была разница. Большая разница. Вместо той блондиночки, которая все твердила: "Я голодна", возле меня на диване шоколадно-коричневого цвета сидела благоухающая Шерри Дэйн, которая говорила: "О, какой хороший мартини!"
      – В самом деле? Вот третий бокал всегда кажется лучше.
      Мы говорили о завершенном деле только часть времени. Я рассказывал ей кое о чем из того, что выяснилось во время допроса Слэйда в полицейском управлении. А потом все по порядку:
      – Слэйд был обеспокоен аварией на дороге, когда он удрал, и его делами с Нат даже раньше, чем тот большеногий сборщик начал ее шантажировать. Любая утечка информации могла погубить его, и он боялся, что если порвет с ней, то девушка может все разболтать. А когда узнал о ее письме к Аманде, то просто взорвался. Сказал ей, чтобы она проваливала к чертям, они поругались, и он бросился к Пайку.
      Я помолчал, думая о некоторых более существенных аспектах этого дела. Потом продолжал:
      – Оба они, Нат и Слэйд, были очень уязвимы для шантажа. Даже без той аварии. Даже если бы он не был женат.
      – О? – Шерри посмотрела на меня блестящими голубыми глазами, сообщив мне заряд того электричества, которое заставляет мир крутиться.
      – Конечно, – сказал я. – Посмотрите, вот этот неприятный, жалкий, извращенный шотландско-английско-норвежско-ирландско-итальянско-американский тип, Джереми Слэйд. А вот сладкая негритянская американская девушка Наташа Антуанетт. И они вместе. Вместе!
      – Это ужасно, – произнесла Шерри наигранно страдальческим тоном. – Они заслуживают, чтобы их шантажировали.
      – Конечно, – согласился я. – Я думаю, что у Слэйда есть что-то и от китайца.
      Она рассмеялась:
      – А теперь вы просто дурачитесь со мной.
      – Пока нет... м-м, – продолжал я. – Как бы там ни было, он ушел от Пайка с папкой Аманды – которая, кстати, сейчас в полиции. Он понимал, что обладание этой папкой может убедить крутого Джанта простить его жирный долг. Что Джант в конечном счете и сделал. Нат тоже была опасна для Слэйда. Сейчас даже больше, чем раньше. Джант настаивал на том, что ее нужно убить. И Слэйд согласился с этим. Они обо всем договорились, а остальное вы знаете.
      Шерри спросила меня:
      – Слэйд вернулся потом, чтобы повидаться с Нат? Так вы сказали?
      – Ну да. После того как он уехал от Пайка, он позвонил Джанту, договорился о встрече с ним, а потом поехал к Наташе. Он хотел сказать, что остается с ней, убедить ничего никому не рассказывать. Но это ему помогло не надолго. Я думаю, он сам мог бы убить Наташу в ту ночь, если бы у него хватило духу. А еще если бы к тому времени она закончила свою роль в фильме. Ведь он расчетливый тип.
      Может быть, Слэйд и не хотел убивать Пайка. Но если уж так получилось, то я могу понять, почему он стукнул по голове Уэверли. Тот передал бы его полиции, обвинив в убийстве. Слэйд все отлично рассчитал. Подсказал Джанту, в какой момент его снайпер должен застрелить Наташу. Конечно, теперь он клянется, что обо всем сожалеет, очень сожалеет. Еще бы ему не сожалеть – он ведь попался.
      И я так завершил свой рассказ:
      – Так или иначе, но Лупоглазый понял, что его не собираются казнить дважды или даже один раз. Но он все-таки получит свое. Аля Джанта со всей его бандитской сворой должны упрятать в тюрьму, а некоторых – отправить в газовую камеру. – Я немного помолчал. – Так и должно быть. Конечно, если только какие-нибудь старенькие судьи не решат, что эти бедные мальчики уже настрадались в своей жизни от безнадзорного детства или еще от чего-нибудь. А, ладно, не будем думать о них в эту ночь. Хорошо, хоть Слэйду капут. Мразь наконец сдохла, и мир избавлен от всего этого.
      Пока мы говорили, Шерри поднялась и начала прохаживаться по комнате. Она искоса поглядывала на большую написанную маслом картину, где была изображена нагая Амалия, блаженствующая на тропическом пляже. Шерри остановилась около музыкального центра или, вернее, у его стереоколонок.
      В этот момент исполнялся "Танец огня" де Фалья, и я сказал:
      – Это мне кое-что напомнило. Почему бы нам не зажечь жаровню? Тогда мы могли бы танцевать вокруг, издавая дикие вопли...
      – Вы что, и на самом деле собираетесь поджаривать эти громадные бифштексы прямо здесь? – с недоверчивым удивлением спросила девушка.
      – Конечно, я уже один раз пробовал.
      – Пробовали? Когда? С кем? Вы что...
      – Это не важно. Но, Шерри, почему бы нет? Почему не поджарить их здесь? Это, наверное, будет очень забавно...
      – Но здесь некуда выходить дыму, – запротестовала она. – Нет дымовой трубы или чего-нибудь в этом роде. А не...
      – Да хватит вам, я не буду вас слушать, не хочу никаких возражений. Это мой – мой большой шанс. Вызов. Огонь, который я сам разведу. А вы все...
      – О, давайте разжигайте его, – сдалась блондинка.
      Я побрызгал на угли специальным составом и поджег их. Угли быстро разгорелись. Все это обещало быть грандиозным. Пока я готовил еще один коктейль с мартини, в гостиной стало немного дымновато. Но только немного.
      Шерри все еще стояла у стереоколонок и внимательно разглядывала что-то.
      – О, – воскликнула она, – здесь какая-то букашка! Паук!
      В ее голосе не было страха, я подошел и посмотрел.
      – Да, это жучок из колонок, – сказал я, передавая ей мартини. – Я целую неделю не наводил здесь порядок.
      – Не наводили порядок? Вы этим занимаетесь?
      – Я имею в виду, не подметал, не вытирал пыль и всякое такое, что вы делаете. На самом деле я не убирал здесь уже... Хотите, я убью его?
      – О боже, конечно нет. Он такой красивый, – умилялась Шерри.
      – В самом деле... хм?.. Ну, если вы так о нем беспокоитесь, я не стану убивать его. Я вообще не убиваю беззащитных...
      – Он такой хорошенький, длинноногий.
      – В самом деле? Но он толстенький.
      – Может быть, у него будут детки?
      – Да что вы, какая из него мама. – Я покачал головой. – Дорогая, будь я проклят, если пригласил вас сюда, чтобы смотреть на пауков. Такое случилось в первый раз. Я сейчас убью его. Я же убийца...
      – Шелл? Что случилось?
      – Я готов убить...
      – Да нет, я говорю не об этом, посмотрите!.. – воскликнула она и указала.
      Но мне и не нужно было смотреть. Это было вокруг меня. Между нами. Повсюду. Дым. Как может такая маленькая чертова жаровня давать столько...
      – Шелл, пахнет, будто... ваш ковер может загореться? – испуганно спросила Шерри.
      – Как может загореться ковер? Я же его не поджигал. Или... поджигал? Да нет, я не мог. Давайте лучше займемся вот этим мартини.
      – Шелл, клянусь, ваш ковер горит!
      Я наклонился над красивой маленькой японской жаровней, приподнял ее.
      – Как это? Проклятый ковер горит! – констатировал я.
      Я припомнил, что налил слишком много горючей жидкости на угли, и она попала на ковер. Скорее всего. Но факт оставался фактом. Я соображал, что делать.
      – Ну, принесите воды и залейте огонь, Шелл. Давайте воду...
      – Конечно! Я сейчас принесу воды. А вы смотрите здесь... – Мои глаза уже слезились.
      – Может быть, я еще смогу что-то рассмотреть и погасить огонь.
      – Я позабочусь обо всем, – заверил мою гостью я. – Как только разыщу водопроводный кран. Он где-то там, в кухне.
      – Шелл, скорее. Скорее! – нервничала испуганная девушка.
      – Может быть, вы помолчите... я и так спешу. Вот я уже на кухне. А вот и кран. Где вода? Да вот она. Не говорите ничего. Вот вода, целых два стакана. Хм. О'кей. Еще пару стаканов... вот так. Видите, огня почти нет. Практически нет.
      – Шелл? Я совсем не голодна... Может быть, мы поджарим бифштексы потом? – нерешительно проговорила Шерри.
      – Ладно, – буркнул я. – А сейчас почему бы нам не пойти в ванную, не взять бритву и не вскрыть себе ве...
      – О, Шелл, что это вы говорите! Это так на вас не похоже!
      – А вы видите совсем другого меня. Настоящего. Такого, каков я на самом деле. Пойдемте наполним ванну и утонем в ней.
      – О, еще не конец света. Мы можем проветрить квартиру и через полчаса сами же будем смеяться над всем этим.
      – Вы, может быть, и будете смеяться, – сердито сказал я. – А как все хорошо начиналось. И что получилось – фу! Ну ладно, нет никакого смысла стоять здесь и задыхаться. О'кей. Откроем окна. И входную дверь. А мы, по крайней мере, можем пройти в спальню, высунуть голову в окно и ждать, пока дым разойдется.
      – Что делать? Шелл, куда мы можем пройти? – переспросила девушка.
      – В спальню...
      Я заметил, как изменился ее взгляд. И то, как она улыбнулась. В этот момент я прекратил мысленно проклинать этот дым, ковер, и эти бифштексы, и жидкость для разжигания угля. Ничего из этого теперь уже не имело значения. Теперь, когда Шерри улыбнулась такой улыбкой, как эта.
      Она была совсем не похожа на другие ее улыбки. Нет, это была настоящая, теплая, чудная улыбка. И ее слова были такими же:
      – Шелл, я думала, что вы никогда не попросите меня...