Глава 5

Пообедав в открытом кафе на первом этаже гостиницы, мы заказали кофе с бренди и стали ждать, когда привезут вечерние газеты. Мы поболтали о погоде, которая была жаркой и влажной, потом — о Семи Холмах, рейнском ущелье и замке неподалеку, где давным-давно некоего архиепископа сожрали мыши. Мы до дыр зачитали рекламные объявления туристических агентств, но чувствовалось, что и у Пэтти, и у меня на уме было совсем другое. Мы глазели на проходивших мимо нас жителей Бад-Годесберга: мужчины большей частью были стройные и хорошо сложены, внешне напоминая своих французских соседей из-за реки, женщины же, как правило, — широкобедрые, светловолосые и одеты, как нам показалось, слишком тепло для такой погоды.

Потом мы увидели, как подъехал грузовик марки "Мерседес-Бенц". Пэтти сжала мою руку, когда мальчишка в кузове что-то прокричал, а потом вынес, прижав к груди, перевязанную кипу газет, которая, должно быть, весила побольше, чем он сам, и свалил ее на тротуар. Второй пацан, появившийся из вестибюля отеля, разрезал ножом бечевку, ухватил из кипы пачку газет и утащил ее в кафе. — Ну что, может, хватит рассиживаться, — произнесла Пэтти с отчаянием в голосе. Я улыбнулся и встал. Она ответила мне той мимолетной улыбкой, зафиксировать которую была способна лишь высокоскоростная "Лейка". Заплатив за газету двадцать пфеннигов, я разложил ее на столике.

Материал занимал целую газетную полосу. Вильгельм Руст на фото, снятом, наверное, лет двадцать назад, при Железном кресте и прочих регалиях выглядел как самая блестящая ницшеанская мечта.

— Ой, смотри, — воскликнула Пэтти, — материал подписан самим Бронфенбреннером!

— Это здесь написано? — осведомился я. Я не был силен в готических шрифтах, поэтому Пэтти стала читать вслух.

Это звучало даже сильнее, чем было задумано Ферге. Оказывается, я не только спас жизнь Вильгельму Русту — я был его лучшим другом еще до поджога рейхстага. Я находился в Германии по конфиденциальному делу, а Herr Бронфенбреннер преподнес это как тайную миссию. Меня, якобы, было невозможно найти, чтобы получить комментарий при подготовке материала, но остановился я в отеле "Шаумбургер Хоф" в Бад-Годесберге. Валяйте, ребята, приходите, хоть по одному, хоть все сразу. Вход свободный.

Лицо Пэтти сияло. Она еще раз перечла материал про себя. В ее глазах мерцали звезды.

— Чудо, — прошептала она. — Чет, это просто чудо! Если не это, то уже ничто не поможет нам влезть в самую заваруху.

— Похоже, что Herr Бронфенбреннер верит каждому слову из того, что здесь напечатано, — заметил я.

— Но ведь все это — правда?

— Скажем, что-то около. Еще выпьешь?

— Нет. О, нет! Пойдем лучше в номер, а то мы их пропустим.

По счету я заплатил двадцать марок.

В номере Пэтти сразу же прошла к окну и принялась смотреть на улицу. У меня создалось впечатление, будто она ожидала, что Штрейхеры приедут на том же грузовике, который развозил газеты.

К четырем часам ее энтузиазм начал иссякать.

— Что же они задерживаются? — заметила она.

Часам к пяти Пэтти заметно помрачнела.

— Они, верно, газет не читают, — предположила она.

В то время, как она стояла, таращась в окно, я ждал, лежа на кровати, и даже слегка вздремнул. Думаю, что она презирала меня за это.

В полседьмого я заикнулся об ужине. Она резко повернулась, оставив свой пост ровно настолько, чтобы бросить мне:

— Как ты можешь в такой момент думать о пище?! — и опять прильнула к окну.

Я заказал в номер мясное ассорти с пивом. Пэтти стояла, не оборачиваясь, но прислушивалась к тому, чем занимался я. В восемь часов се плечи заметно поникли.

Этот парень появился в восемь сорок, и Пэтти даже не увидела его в окно.

В дверь постучали. Пэтти резко обернулась. Ее "Люгер" был засунут у меня за поясом. Я чувствовал себя в относительной безопасности, но испытывал более чем относительное любопытство. На парне была маленькая круглая шапочка грязно-желтого цвета, украшенная пурпурно-серебряной лентой, и шелковый шарф в таких же пурпурных и серебряных тонах. Он был обут в высокие сапоги, на которые непременно набиваются металлические подковки, хотя я и не слышал их цоканья, когда он шел через холл. Такой тип малого в шапочке вы наверняка встретите где-нибудь в студенческом общежитии на пирушке с подначиванием новичков. Ему было около восемнадцати лет. Безусый еще юнец: прыщавый нос и пухлые щеки, округлившиеся от испуга глаза. Узкие плечи и юношеский жирок на бедрах. Он вытянулся, щелкнул каблуками и произнес:

— Herr Драм?

Я утвердительно кивнул.

— Я из Корпорации, — проорал он. — По поручению заместителя уполномоченного, переданному через фукс-майора, мне оказана честь...

Его голос сорвался, лицо сильно покраснело, и он вспотел. Я поманил его пальцем, и он деревянной походкой прошел в номер. Я закрыл за ним дверь. От него разило пивом.

— Давайте все сначала, — предложил я. — Так что за Корпорация вас направила? Я полагал, что здесь они называются картелями.

— Корпорация, — пояснила Пэтти, — это такое студенческое сообщество, вроде братства.

— Schlagende Korporation Deutsche Senioren Burschenschaft[8], — провозгласил парень в берете.

Я взглянул на Пэтти.

— Это, должно быть, сообщество дуэлянтов, — сообщила она.

— А этот, как его, заместитель полномочного? — спросил я.

— Уполномоченного, — поправила она.

Парень проревел:

— Заместитель уполномоченного Отто Руст просит вас пожаловать на Senioren Burschenschaft Kneipe[9].

Глаза Пэтти расширились.

"Отто Руст", — подумал я. Наверное, сын Вильгельма Руста, если ему приблизительно столько же лет, сколько этому мальчику в берете. Скорее всего, он видел газету и хочет разобраться, что же я сотворил с его дорогим стариканом. Для нас в этом ничего плохого не предвиделось, хотя выходило, что на приманку клюнул один только Отто Руст. Я подумал о близнецах Штрейхерах. Может быть, они уже были не здесь. Возможно, они закончили свою работу или попытались ее проделать, и убрались восвояси. При любом раскладе Отто Руст сейчас знал больше, чем я.

— Ладно, сынок, — промолвил я. — Поехали.

Парень осклабился и промокнул измятым носовым платком пот над бровями. Со словами "Auf wicdersehen, fraulein"[10] он отвесил неуклюжий поклон в адрес Пэтти и повернулся, чтобы открыть дверь.

Пэтти вцепилась в мой рукав.

— Чет, пожалуйста, не уезжай без меня Ты же обещал.

Парень сказал:

— Kneipe — это только для мужчин.

Я спросил:

— Что это за kneipe?

Пэтти объяснила:

— Пивная пирушка. Не бросай меня, Чет.

— Вы что там, порнуху крутите? — спросил я парня. До него не дошло, а объяснять я не стал. — Либо девушка едет с нами, либо я не еду вовсе.

Он посмотрел на меня так, будто вот-вот заплачет:

— Но заместитель уполномоченного...

— Ну вот и поехали все вместе, проведаем твоего заместителя уполномоченного, — предложил я.

— Herr Драм, у меня приказ... только мужчины... никогда на kneipe...

Я открыл дверь номера. Пэтти вышла первой, парень, ворча что-то себе под нос, прошел за ней. Внизу стоял его "Фольксваген" с люком в крыше. Люк был открыт в ночную тьму. Через пять минут после того, как мы отъехали от гостиницы, я понял, что за нами следят. Парень в берете не почувствовал бы "хвоста", даже если бы машина, которая шла за нами, притерлась к нашей бампером и стала нас толкать.

Я был ненамного смышленее его. Я думал только о человеке, которого послал Йоахим Ферге.

Глава 6

"Фольксваген" прогрохотал по брусчатке, потом прошуршал шинами по асфальту, и вновь въехал на брусчатку. Словно в мгновение ока мы покинули пределы Бад-Годесберга и уже ехали по предместьям Бонна. Пэтти плотно прижалась ко мне, ее рука чуть ли не конвульсивно сжимала мою. Парень в шапочке даже ни разу не оглянулся назад. Машина, ехавшая за нами, сохраняла дистанцию примерно в четверть мили на трассе, но держалась значительно ближе, когда мы ехали по городу.

Мы мчались среди величественных темных сооружений, напоминавших скопище соборов. "Похоже на Боннский университет", — подумал я. Мы прогрохотали по поднимавшейся вверх мощеной булыжником улице между двумя рядами мрачных деревянных и каменных домов, нависавших над ее узким пространством, и остановились у одного из таких домов. Парень посигналил.

Дом не был освещен. В свете уличного фонаря были видны его двускатная крыша, сложенный из камня первый этаж и деревянный второй. Через некоторое время открылась выходившая прямо на улицу дверь, и в ее проеме на фоне едва мерцавшего света обозначился чей-то силуэт. Чтобы получше разглядеть, я высунул голову из заднего окна, но увидел лишь узкую улочку, темноту и желтые пятна уличных фонарей. Вторая машина была где-то позади нас.

Парень вышел из машины, подвинул сиденье вперед и произнес:

— Herr Драм, фроляйн.

Мы выбрались из машины, и тут же рядом с нами оказались два молодых человека. Мы подошли к дому, который выглядел таким же темным и молчаливым, как Пещера Мамонтов в нерабочие часы. Мы вошли внутрь, и один из наших провожатых закрыл дверь. Где-то на дальней от нас стене мерцала единственная электрическая лампочка. Поскрипывал деревянный пол.

— Фроляйн дальше нельзя, — сказал мне водитель.

— Чет, — умоляюще прошептала Пэтти.

Я начал было с ними спорить, но безуспешно. Я сказал Пэтти, что это — единственный след, который мы получили благодаря нашей "рекламе" на целую газетную полосу. Я просил ее быть умницей. Она беспомощно озиралась в темноте по сторонам, где в неверном свете вырисовывалась громоздкая мебель. Я заверил, что беспокоиться ей абсолютно не о чем и сказал о машине, которая следовала за нами. "Это был человек Ферге", — пояснил я, и это ее приободрило. Она в знак согласия стиснула мне руку и уселась на софу в самой освещенной части комнаты.

И здесь до нас донесся приглушенный расстоянием шум, напоминавший удары в барабан. Наш водитель запел что-то по-латыни, и я услышал неясный скандирующий звук, походивший на пение мужского хора в соседском радиоприемнике.

— Herr Драм, — пригласил водитель, и я последовал за ним.

Второй парень шел за мной. Вдруг пение оборвалось. Мы прошли по коридору, пересекли еще одну комнату и подошли к едва заметной двери на ее дальнем конце. Один из парней открыл ее, и в слепящем свете я увидел прямо перед собой каменную лестницу.

Мы шли вниз по лестнице в полной тишине, и я только услышал позади нас звук закрываемой двери. Спустившись, мы очутились в зале со стенами из отесанного камня, обитыми дубовыми панелями. Над залом доминировал невероятных размеров герб с изображением двух скрещенных серебряных сабель на пурпурном поле и девизом, в котором что-то по-немецки говорилось о крови, отваге и фатерлянде. Прямо под гербом стоял первый из трех длинных дубовых столов. За вторым и третьим столами рядами сидели мужчины и юноши, которые смотрели на трех человек за первым столом. Перед каждым из присутствующих были большая глиняная кружка с пивом и книга с заклепками на обложке для предохранения от пивных пятен.

Один из мужчин за первым столом поднял перед собою саблю, рявкнул: "Silentium!"[11] и врезал плашмя клинком по столешнице.

"Silentium!" — отозвался эхом мужской голос позади нас.

Блондин с саблей прорычал какой-то номер. Все взяли тома с заклепками и зашелестели страницами. Лица парней, которые привели меня в зал, излучали преданность. Плешивый малый за фортепиано, стоявшем в левом углу зала, взял несколько аккордов, и все запели. С портрета одобрительно взирал на происходящее Отто фон Бисмарк. Пение было громоподобным, жилы на шеях вздулись от напряжения. Затем молодой человек, бывший за главного, безапелляционным взмахом сабли прервал пение, все книги с заклепками легли на столы, изукрашенные в пурпур и серебро береты были единым движением сдернуты, кружки с пивом были подняты, сдвинуты, опустошены и со стуком в унисон вновь возвращены на дубовые столешницы. Сразу после этого раздались голоса и смех.

Парень с саблей заметил нас и, улыбаясь, подошел. Да, я действительно был под впечатлением увиденного. При той слаженности, с которой действовала эта банда, мой "Люгер" был полезен не более, чем ивовый прутик.

— Guten abend[12], Herr Драм, — произнес блондин. Ему было двадцать два — двадцать три года. Лицо у него было жесткое, надменное, с высокими скулами. Он был так похож на фотографию Вильгельма Руста в сегодняшней газете, что представляться ему не было необходимости. Однако он сказал:

— Я — Отто Руст.

Как я и ожидал, ничего особенного не случилось. А потом он сделал мне подножку. На безупречном английском он произнес:

— Я — студент выпускного курса факультета английского языка и литературы университета, так как английский — это международный язык середины двадцатого столетия. Не соблаговолите ли вы, Herr Драм, пройти, чтобы увидеться с моим отцом?

Присутствовавшие отодвигали в сторону стулья, сдвигали столы, пили пиво и, в общем, не замечали нас. Пианист наигрывал мелодию из Вагнера. Я спросил:

— Ваш отец здесь?

— Конечно.

Мы пересекли комнату. Рядом с пианино находилась запертая дверь. Отто Руст вытащил из кармана связку ключей, отыскал нужный, и мы вошли в темное помещение. Отто осторожно закрыл дверь. Послышался легкий щелчок, и комнату залил свет. В небольшом помещении стояли кровать, пара стульев и бюро. На кровати спал человек в измятой ночной рубашке. Во сне он слабо стонал.

— Отец, — тихо проговорил Отто.

Он подошел к спящему и сжал его плечо. Вильгельм Руст застонал, его иссохшее тело дрожало. Отто вонзил свою саблю в дощатый пол, клинок затрепетал.

— Вставай, — сказал он. — Поднимайся же, старина.

Вильгельм Руст медленно сел на кровати. Он был настолько изможден, что вполне мог бы сойти за одного из своих заключенных лет двенадцать-пятнадцать назад. Он слегка вздрогнул, когда Отто опять сжал его плечо. Костяшки пальцев Отто побелели, и по обтянутой кожей стариковской щеке скатилась единственная слеза.

— Теперь ты проснулся, старина? — спросил Отто.

— Отто, — беззвучно прошептал старик одними губами. — Отто, сынок.

— Вот вам и оберштурмбанфюрер, — с горечью сказал Отто, взглянув на меня. — Гордый пруссак.

Он подошел к бюро и выдвинул один из ящиков. Достав бутылку с бренди, он налил немного в стакан и дал его отцу. Тот отпил немного бренди, но больше пролил себе на подбородок и воротник ночной рубашки.

— Вы хотели бы заработать пять тысяч долларов, мистер Драм? — спросил меня Отто.

Я посмотрел на старика. Его взгляд медленно сосредоточился на торчащей из пола сабле. Он ощупал эфес и слегка подтолкнул ее. Сабля закачалась, и он, пуская слюну, растянул в улыбке губы.

— Интересно, каким это образом? — спросил я.

— Вы — давний друг старикана. Может быть, вам удастся чего-нибудь добиться от него. Мне не удалось.

Я не ответил, и Отто продолжил:

— Все, что он знает, это имя человека. Старое, доброе имя, он всегда знал только его. Мы бедны, мистер Драм. Любой из этих мальчишек может купить меня на свои карманные деньги и снова продать. Вы полагаете, мне это нравится? Пять тысяч долларов ваши. Двадцать тысяч марок.

— Я думал, что вы бедны.

— Но это при условии, что вы заставите старика открыть вам, где спрятаны деньги Управления стратегических служб, и после того, как я найду эти деньги. Идет?

— Он был в таком же состоянии, когда вы его нашли?

— Я его не находил, он сам добрался сюда. Он был весь мокрый и дрожал, с этим же идиотским выражением на лице. И это мой отец, гордый пруссак! Вы только посмотрите на него.

В дверь постучали. Отто рывком распахнул ее, что-то буркнул и стал слушать, что ему говорили. Потом он произнес по-немецки:

— Я об этом не знал. Ну хорошо, давайте ее сюда.

— Американка? — осведомился я.

— Да. Скажите, мистер Драм, вы приехали в Германию за деньгами?

— А как вы думаете?

— А эта девушка, кто она такая?

Думай, Драм. Случайная знакомая? Но эта случайная знакомая, лишь только увидев Вильгельма Руста, сразу забросает его вопросами о своем папаше. Дочь майора Киога? Но дотошный, как бухгалтерская книга, мозг Отто Руста сразу придет к заключению, что она находится в Германии по той же причине, по какой он сам держал в заточении своего отца. Что же тогда? Ты ведь приехал сюда, чтобы искать Фреда Сиверинга? Пускай-ка лучше действуют они, а мы посмотрим.

Но не успел я ответить, как дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы в комнату могла проскользнуть Пэтти. Дверь опять закрылась, и она съябедничала:

— У них там дуэль.

Оглядев поочередно меня, Отто и Вильгельма Руста, Пэтти тут же подошла к старшему Русту, сидевшему на краю кровати. По его лицу блуждала улыбка.

— Herr Руст, — начата она по-немецки, — я Патриция Киог, дочь майора Киога. В Гармише...

Она осеклась, впервые ясно разглядев лицо оберштурмбанфюрера.

— Чет, этот человек не в себе.

— Фроляйн Киог, — проговорил Отто. — Ах, какая неожиданность! Через двенадцать лет начинают собираться самые разнообразные претенденты на деньги УСС.

Он изучающе посмотрел на Пэтти:

— Но мы-то с вами должны были подождать двенадцать лет, чтобы подрасти. А, Драм?

Я сделал вид, что внимательно слушаю.

Отто открыл рот, чтобы сказать что-то еще, но в зале за стеной кто-то закричат. Затем наступила гробовая тишина, и дверь с треском распахнулась.

Она была огромна и прекрасна. Это была сущая валькирия с распущенными серебристыми волосами, но не на коне. Вместо меча она держала в руке никелированный автоматический пистолет. На ней были туфли без каблука, но даже в них ее рост был не менее шести футов. У нее были высокие скулы, а нордические серо-голубые глаза походили на покрытые льдом озера в Баварских Альпах. Она обвела комнату ледянящим взглядом. Я стоял с разинутым ртом и ничего не мог с этим поделать. В жизни я не встречал женщин, походивших на нее хотя бы отдаленно. Ей было около тридцати лет, она имела крепкое сложение, но чувственность в ее формах отсутствовала напрочь. Если вы можете мысленно представить себе суровую, величественную, и в то же время твердую, как дубовые столы в соседнем зале, вагнеровскую музыку — это и была она.

— Он здесь! — проговорила она, и я вспомнил это контральто. Оно ассоциировалось с отрывистым стуком автоматных очередей, уходившей под воду моторной лодкой и смертью на Рейне. Она пронеслась по комнате со стремительной, величавой грацией балерины и, направив прямо на меня никелированный пистолет, выдернула у меня из-за пояса "Люгер". Отто сделал движение по направлению к сабле, торчавшей из дощатого пола. Он действовал быстро, но она оказалась намного быстрее. Развернувшись, она ударила Отто "Люгером" по лицу. Он медленно опустился на колени и, сжимая рукоятку сабли, опрокинулся на спину. Сабля легла поверх него.

— Зиглинда Штрейхер, — испуганно прошептала Пэтти.

— Herr Руст, — произнесла блондинка и качнула головой в сторону двери. Руст продолжат сидеть.

— Herr Руст, — сказала она опять. Он кивнул. Она с досадой тряхнула головой, подошла к кровати, схватила его за руку и рывком поставила на ноги. Я сделал шаг по направлению к ним, и она наградила меня злобным взглядом.

Отто, охнув, сел. Сабля со стуком упала на пол, но он уже не обращал на нее внимания. Пэтти кусала костяшки пальцев своей правой руки. Зиглинда Штрейхер открыла дверь и вытащила старика Руста из комнаты. Он покорно шел за ней.

Отто, пошатываясь, вскочил на ноги.

— Они увезут его в Восточную Германию, — сказал он, — и вывернут из него все кишки. Абсолютно все.

Он подошел к бюро и начал открывать ящики, вышвыривая из них одежду. Наконец он нашел такой же "Люгер", как тот, что отобрала у меня Зиглинда Штрейхер, и побежал с ним к двери. Я бросился вслед за ним.

Мальчики из Sclilagende Korporation Deutsche Seaioren Burschenschaft стояли под портретом Бисмарка лицом к стене. Брат Зиглинды располагался у противоположной стены. В руке он держал пистолет марки "Штерн". Зиглинда и Herr Руст уже почти достигли лестницы.

Отто поднял "Люгер" и спокойно, как на стрельбище, прицелившись, выстрелил.

Вильгельм Руст дотянулся рукой до стены и, не издав ни звука, сполз на пол. Некоторые из стоявших лицом к стене парней начали оборачиваться, но Зигмунд крикнул: "Nein!", и они опять уткнулись носом в стену. Зиглинда махнула "Люгером" и никелированным пистолетом поменьше, и ствол "Штерна" се брата повернулся в нашем направлении.

— Vater! Vater![13] — вскричал Отто, выронив "Люгер". — Что я наделал!

Он воздел вверх руки, лицо его было искажено гневом и болью. Похоже, он был прекрасным актером.

— Пристрелите меня, — взывал он. — Пристрелите меня, как собаку!

Затем он бросился прямо к Зиглинде. Он упал на колени там, где лежал его отец, уткнул свое лицо в его тощую шею и зарыдал.

Зиглинда Штрейхер навела на него никелированный пистолет, но ее брат медленно покачал головой. Близнецы Штрейхеры начали шепотом о чем-то совещаться. Зиглинда, казалось, в чем-то колебалась, а Зигмунд настаивал. Наконец Зиглинда направилась туда, где стояли мы с Пэтти, взяла ее за руку и потащила к лестнице. У Пэтти было что-то не в порядке с координацией: она двигалась как-то неравномерно, и если бы Зиглинда отпустила ее руку, то она, возможно, упала бы. Всю дорогу к лестнице Пэтти оглядывалась на меня. В ее глазах читалась мольба о помощи...

Последним по лестнице спиной вперед медленно поднялся Зигмунд со своим "Штерном". Я подождал, пока закроется наружная дверь, и рванулся наверх.

Я остановился на верхней площадке. Освещение было очень тусклым, но я видел, что прямо передо мной что-то вырисовывалось. Очень умно, подумал я в ту долю секунды, которая у меня еще оставалась. Они пока здесь, и ждут самого первого. Потом они его подстрелят, он перекроет лестницу, и они спокойно уедут, пока все будут здесь барахтаться. Очень умно.

Я поднял руку. Мне представлялось, что у меня масса времени, хотя каждый удар моего сердца, казалось, длился целую вечность. Что-то ударило меня по руке и отбросило в сторону.

Я увидел перед собой лицо Зигмунда и провалился в темноту.

Глава 7

Переведя взгляд с кончика своего носа, я обнаружил перед собой уходящую в никуда ровную полосатую поверхность, которую частично закрывала пара глянцево сверкавших сапог. Зрелище было весьма интересным, но я подобных зрелищ уже навидался и знал, что обычно они сопровождаются для меня пульсирующей болью и здоровенной шишкой на затылке. Ровной поверхностью в полоску оказался обыкновенный пол, а сапоги принадлежали тому, кто сейчас смотрел на меня сверху вниз.

Где-то совсем рядом послышался стон. Голос был знакомым, и спустя некоторое время я осознал, что это был мой собственный голос. Я сел. В нижней части затылка молотом стучала боль.

Парень в сапогах был из тех, кто сидел тог да вместе с Отто Рустом за первым столом. У него уже был наготове для меня стакан с какой-то жидкостью, горькой и обжигающей. Парень сказал что-то, но я покачал головой. Он опять быстро и сердито заговорил по-немецки, но я его не понял.

Прошло некоторое время, прежде чем я смог подняться. Парень пытался меня поддержать, но я с достоинством, которое у меня еще осталось, отстранил его руку.

Мальчишки из Burschenschaft сбились в три группы. Первая образовала неровный круг, в центре которого находился я. Вниз по лестнице меня или отволокли, или же я скатился туда сам. Вторая группа ребят с побелевшими лицами плотно столпилась вокруг Отто Руста и его отца. Третья, самая малочисленная, окружала обнаженного по пояс малого. Его кожа блестела от пота, а по щеке змеилась красная полоса в три дюйма длиной. Это была рана от удара саблей, которая потом превратится в шрам. Несмотря на боль, парень силился изобразить на своем лице восторг.

И вдруг моя жалость к самому себе пропала. В моем деле никогда не обходилось без риска, оно всегда шло бок о бок с проломленными черепами. Я вспомнил о Пэтти. Она пошла за мной не то, чтобы очень спокойно и безбоязненно, но с доверием.

— Быстрее! — крикнул я. — Там, наверху Штрейхеры...

Мне удалось добраться до лестницы, но я опять рухнул и ощутил грубые и нетерпеливые руки человека, который помог мне подняться. Превозмогая боль и головокружение, я посмотрел вверх и увидел полного мужчину средних лет с аккуратными усиками, мягкими розовыми щечками и жидкими волосиками цвета соломы, сквозь которые просвечивала розовая кожа. Он производил впечатление очень мягкого человека, но лишь до того момента, когда вы увидели его глаза — они были темно-серыми, а их жесткий взгляд, казалось, был способен резать стекло.

— Herr Руст мертв, — сказал он мне по-английски, — а это значит, что моя работа закончена. Вы как, сами сообщите моему шефу, или за вас это сделать мне?

— Вы — человек Ферге! — вырвалось у меня. — Так где же вы были...

Уголки его плотно сомкнутых полных губ искривились в нервной усмешке.

— Если ваша голова плохо варит, воспользуйтесь моей. Он подошел к моей машине еще до того, как они вошли сюда. У меня не было повода для их ареста, да я и не собирался этого делать. Он попросил прикурить, а я не видел причины отказать ему. У него было легкое подозрение, но этого было достаточно. Он не стал наклоняться, и мне пришлось высунуться со спичкой из окна.

И он обескураженно поскреб затылок.

— Должно быть, в этот самый момент его сестра и подкралась ко мне сзади.

— Как это — ваша работа закончена? — спросил я. — Они похитили девушку-американку. Это что, не входит в компетенцию службы безопасности?

— Вильгельм Руст мертв. Штрейхеры ускользнули. Я уже передал предварительное сообщение, но сейчас Штрейхеры, скорее всего, уже выехали из Бонна и едут очень быстро. Моей задачей было проследить за вами, когда вы следили за Рустом.

— Штрейхеры хотели опять вывезти его в Восточную Германию. После того, что с ним произошло, они решили захватить девушку. Разве вы не видите, что она может сослужить ту же службу, что и он? Дочь американского майора, убитого при неясных обстоятельствах в Гармише, приезжает в Германию, чтобы отомстить. И она видит — или ее заставят увидеть это коммунисты, после того, как промоют ей мозги, — что ее отец вместе с американцами просто заигрывал с нацистами в Гармише. Вы хотите, чтобы это произошло? Он пожал плечами:

— У вас богатое воображение, Herr Драм. Но не я здесь решаю. Моя задача...

— Ну и помалкивайте, — сказал я. — В конце концов, стоит беспокоиться только о жизни ни в чем не повинной американской девушки.

— Нет, Herr Драм, девушку сюда привели вы, а не я. И до тех пор, пока вы мне не сказали, я и не знал, что Штрейхеры кого-то похитили. Я просто позвонил, чтобы их взяли и допросили, как это обычно делается в связи с убийством.

— Руста? Это сделал его сын. Он, конечно, скажет, что целился во фроляйн Штрейхер.

Я начал подниматься по лестнице. Моя голова болела так, будто я ступал ей, а не ногами.