Когда Пржевальский привез на родину шкуру джунгарской лошади, за ее научное описание взялся магистр зоологии И. С. Поляков. Этот замечательный и упорный человек забыт, и о нем надо сказать хотя бы несколько слов. По происхождению забайкальский казак, он, кое-как добравшись до Петербурга, уже взрослым начал учиться и проявил блестящие способности. Ко времени возвращения Пржевальского из джунгарского похода он был уже хранителем Зоологического музея Академии наук. За плечами у забайкальского казака были славные дела – участие в походах П. А. Кропоткина, исследование Саянских гор, зимовки на Сахалине. И хотя Иван Поляков торопился в поход вокруг света, он взялся за описание важной находки. Он терпеливо начал разбирать по косточкам дикого скакуна. Иван Поляков сообщил всему ученому миру приметы и образ жизни Equus Przewalskyi. И вот в зале выставки стоит невысокая лошадь чалой масти, но почти белая в нижней части тела, грива ее коротка и не лежит, а стоит прямо. Киргизы зовут скакуна кэртаг, а монголы – таге.

Вот как будто и все приметы. Но надо самому пережить джунгарскую горячую мглу, дыханье потрескавшихся солончаков, самому увидеть, как по мерцающим пескам проносятся тени; косяк кэртагов мчится к далекому водопою – и сердце Великого Охотника замирает от ржанья волшебных коней пустыни.

Поляков, описав кэртага, принялся изучать верблюда Пржевальского. О существовании дикого верблюда сообщал Марко Поло, о верблюде писал Петр Симон Паллас, но никто до Пржевальского не мог заполучить двугорбого дикого верблюда. Теперь два таких верблюда, как живые, стояли возле чучела лошади Пржевальского. Они водились в пустынях Южной Джунгарии, по Нижнему Тариму, у Лобнора, в просторах Цайдама. У дикого верблюда горбы меньше, чем у его домашнего собрата; в остальном разницы как будто нет. Но сила, осторожность, хитрость, злоба живут в этих двугорбых зверях, быстрых, несмотря на кажущуюся неуклюжесть. Один путешественник говорил про диких верблюдов: «Они так хорошо знакомы с положением ключей, как будто бы они пользовались картой и компасом...»

В конце зимы самцы устраивали дикие побоища, и тогда пустыня оглашалась долгим ревом соперников, грызущих друг друга. Маленьких диких верблюжат можно приручить, и они покорно понесут вьюки. Взрослый дикий верблюд – непримиримый враг человека. Он злобен, храбр и чуток, и больших трудов стоило добыть желто-бурую шкуру быстрого зверя. Вопрос о существовании дикого верблюда был окончательно решен. Покорный и задумчивый горбатый зверь, блестя стеклянными глазами, стоял посреди выставки, и на его боку, носившем следы старых кровавых драк, белел ярлык, наклеенный рукой Полякова.

На выставке было собрано великое стадо – семьсот млекопитающих: от дикого осла, могучего яка, тибетского медведя до пеструшки – маленького степного грызуна. Звериная страна Гуресу-Гадзыр смотрела на людей, наполнявших залы. Пржевальский показал еще далеко не все. Где разместить, например, все шестнадцать тысяч экземпляров растений? Пусть смотрят на добрую тысячу пресмыкающихся, на пятьсот птиц, замерших как будто только на мгновение.

Исполинский гриф-монах – бурая летающая сажень, аисты Ганьсу, сотни птиц с Кукунора, монгольских озер, Лобнора, виды новых рыб из холодных вод великого нагорья, крестоцветные растения, открытые в гиблых дебрях, и парнолистники, похожие на растения Сахары.

Пржевальский смущался, когда ему так часто приходилось встречать здесь свою фамилию. Пищуха, антилопа, сурок, верблюд, змеи, цветы, рыбы, степные травы, величайшие горы – все это носило его имя. Как много лишних почестей и славы! Он украдкой пробирался мимо витрин к выходу, на весенний ветер, дующий с Невы. И как болят ноги, прошедшие тридцать тысяч верст, когда-то железные ноги, взявшие двести тридцать высот.

В Слободе он устраивался в новом доме, справлял новоселье и по этому случаю давал обеды гостям. Он требовал от своих соратников, чтобы они обязательно прибавляли в весе за время пребывания в Слободе. Для того чтобы его не обманули, он нашел легкий и простой способ. Он ставил человека на весы и успокаивался только тогда, когда вторичное взвешивание показывало, что гость даром в Слободе за обеденным столом не сидел.

Он собрал большую библиотеку, украсил комнаты чучелами тибетского медведя, фазанов и антилопы далай-ламы, развесил карты Азиатского материка и поставил изваяние «Будды на алмазном престоле». Спал Пржевальский на ложе из хвостов яков, причем говорил гостям, что ни один царь или король не имеет такой постели.

Пржевальский водил гостей по саду, показывал яблони, перенесшие зиму. Деревья были названы в честь спутников: вот «роборовский», «козлов», были и яблони-гренадеры, а самая маленькая звалась «дондоком», в память храброго и исполнительного забайкальского бурята-казака.

Весна и лето 1887 года прошли в Слободе. Он слушал синими ночами пение соловьев, сидя на пороге своей избы, прогуливался по Чертовой гряде и Слободскому озеру, напряженно работал над последней книгой «От Кяхты на истоки Желтой реки».

Но помимо всего Великий Охотник, уединяясь в бревенчатой избе, развернув на сосновом столе пестрые карты, склонялся над паутиной чертежей. Весь северо-западный Тибет был исколот острием циркуля, испещрен цветными точками и кружками. Закапав карты стеарином, избороздив их красными линиями будущих маршрутов, он утомленно закрывал глаза и звал к себе Петра Козлова.

Пржевальский начинал горячо рассказывать о лофофорах Гималаев – больших и зеленогорлых фазанах с красным затылком и спиной цвета бронзы! Снова развертывая исколотую карту, он ставил на ней размашистый крест! Вот здесь, на высотах в шестнадцать тысяч футов, токуют красавцы лофофоры, а внизу, у северного склона Гималаев, бродят бешеные дикие скакуны. Туда пойдет он снова с Козловым, Роборовским и Телешевым.

А болезнь? Боли в ногах? Он в недоумении смотрел на Козлова. Что за странные вопросы? Он здоров и крепок и давно уже выкинул склянки с лекарствами за окно. Он называл Козлова бабой и выталкивал из избы: сиди с Макарьевной, судачь с ней насчет мнимых болезней своего учителя!

В конце года Огненной Свиньи британцы объявили, что их первая научная экспедиция в Тибет увенчалась большим успехом. В декабрьской книжке «Вестника Королевского Географического общества» был напечатан краткий отчет А. Кэри. Оказалось, что он в 1885 году перешел Алтынтаг, проник в северную часть Тибетского нагорья и оттуда пробрался к верховьям Хуанхэ. Научные результаты экспедиции Кэри почему-то держал в тайне. Кэри прошел по следу Пржевальского, по открытым им землям.

Великий Охотник находился всю свою жизнь под надзором людей из царства Шамбалын! Не успел буйный ветер загладить следы Пржевальского на горячей глине пустыни, как по его следу снова пошли люди из Гималаев. Королевское общество отметило Кэри как пионера Тибета, а Сарат Чандра Дас уже получил награду Общества. Он снова сидел в Дарджилинге и составлял англо-тибетский словарь. Тибетцам надоело гнездо британских тайных изыскателей в Дарджилинге. Тибетские воины захотели вытащить из-под соломенной кровли дарджилингского храма и Сарат Чандра Даса, и Учжень Чжацо, и поседевших в тайных делах «А» и «А-к», и их ученика Аустина Уодделя.

Британцы решили захватить заветную тибетскую долину Чумби и устроить там «климатическую станцию» – калькуттский курорт со складом свинцовых лекарств для несговорчивых тибетцев.

К осажденному Сиккиму двинулся британский генерал Грахам из Калькутты. Он теснил пестрые войска «Владык стрел» – тибетских генералов, закованных в чешуйчатые латы. Рядом с Грахамом на тонконогом муле ехал человек в красном хитоне, с каменными четками в руках. Он отклонял голову от летящих стрел. Тибетские луки пели тетивой из крапивного волокна, гремели британские скорострелки. Двести тибетцев полегли на поле боя. Грахам шел к долине Чумби, тесня тибетцев, и человек в хитоне стучал нефритовыми бусами, как будто считал мертвецов. Лама Учжень Чжацо, британский правительственный переводчик, вел Грахама по кремнистым дорогам!

Далай-лама, имевший титул «Красноречивого Благородного Тубдена», обратил свой взор на Север. Британские газеты подняли вой – далай-лама ищет сближения с Россией!

Почему юный земной бог хочет протянуть руку Петербургу? Известно, что ни один далай-лама еще не доживал до восемнадцатилетнего возраста. Далай-ламу каждый раз убивали по указанию богдыханского регента. Но вот этот мальчуган-владыка не хочет умирать! Тринадцатого далай-ламу воспитывал бурят, выходец из России. Он пришел в Тибет из Забайкалья, уединился в одном из монастырей и получил звание «Тзаннайс Кханпо». Он сделался опекуном далай-ламы, а мальчик в желтой митре стал внимать советам бурята. Они были неразлучны.

Прищурив глаза на сияние качающихся золотых лампад Поталы, во дворце живого бога сидел человек из бурятского кочевья, тибетский жрец Го Манг Ломцанг Доржиев, и две тени – маленькая и большая – качались на фарфоровой стене лхасского дворца.