ПЕРВЫЕ СКИТАНИЯ

В боровичской стороне семья Маклаев жила недолго. Профессор Д. Н. Анучин свидетельствует, что инженер-капитан Миклухо-Маклай был начальником вокзала Николаевской железной дороги в Санкт-Петербурге. Остальные биографы Маклая повторяют вслед за Анучиным эту короткую справку и ничего больше об отце путешественника не пишут.

Теперь удалось установить, что инженер-капитан Миклухо был одним из видных строителей железной дороги между Петербургом и Москвой. Он работал в Северной дирекции; в 1844 году имя его упоминается в царском указе с выражением благодарности инженерам северных участков дороги. Миклухо строил железнодорожный путь от Петербурга на Чудово и Мсту – до границы Крестецкого и Валдайского уездов. Года через два после указа капитана Миклухо назначают помощником начальника опытного участка Петербург – Колпино с веткой к Александровскому заводу, где строились тогда паровозы. 7 мая 1847 года американец Уистлер по приказу Миклухо провел по новой линии первый паровоз. Первый пробный участок был длиною лишь в двадцать шесть верст. К 1849 году открыли второй опытный путь: Вышний Волочек – Тверь, в сто двадцать верст длиною. Когда Миклухо назначили начальником участка, он навлек на себя гнев Клейнмихеля. Дело в том, что Северная и Южная дирекции соперничали, ссорились между собой. «Северянин» Миклухо из-за чего-то крупно поспорил с «южанином» Крафтом, человеком, который был лицом так похож на Наполеона, что все этому изумлялись. Из-за ссоры с двойником Бонапарта капитана Миклуху уволили с участка. Года два подряд сидел он в боровичской усадьбе, где подрастал его четырехлетний сын Николай. 20 июня 1852 года из канцелярии Клейнмихеля вышел приказ № 116 – о разделении железной дороги на отделения и дистанции. Миклухо назначался начальником IV отделения и получал в свое ведение отрезок пути в сто пятьдесят две версты – между Спировской и Клином, с такой крупной станцией, как Тверь. Шестилетний Маклай мог помнить многие события на железной дороге – пробный перевоз пехотной дивизии из Петербурга в Москву, проезд царской семьи, осмотр линии грозным Клейнмихелем... Это были такие времена, когда свистки первых паровозов пугали тверских и валдайских лосей, рабочие ловили филинов и орлов недалеко от насыпи дороги.

В 1857 году капитан Миклухо умер. Будущий исследователь Океании после смерти отца поступил в «школу св. Анны» в Петербурге, но через год уже носил на фуражке серебряные гимназические веточки. Не закончив курса Санкт-Петербургской второй классической гимназии, Миклухо-Маклай определился в университет, на физико-математический факультет, по отделению естественных наук. В стенах университета Миклухо-Маклай пробыл недолго: в 1864 году юный Маклай был исключен из списков вольнослушателей, и обер-полицмейстер столицы предложил университетскому начальству выдать Маклаю обратно метрику, копию формулярного списка его отца и бумагу о дворянском достоинстве. Чем это было вызвано, неизвестно. В архивах сохранилась лишь справка о том, что Маклай «...неоднократно нарушал во время нахождения в здании университета правила, установленные для этих лиц» (то есть для вольнослушателей)...

Возвратив Маклаю бумаги, университетское начальство взяло с него подписку в том, что он не будет больше посещать университет.

С этого времени и начинаются странствия Николая Миклухо-Маклая по земному шару.

Он уехал в Гейдельберг и поступил в знаменитый университет. Числясь на философском факультете, он также слушал лекции и других выдающихся профессоров Гейдельберга. Среди них был Герман Гельмгольц, медик и гениальный физик. В Гейдельберге читали лекции и знаменитый юрист Иоганн Блунчли, веривший в то, что со временем все человечество создаст единое всемирное государство, и великий физик Бунзен.

Два года прожил Миклухо-Маклай в Гейдельберге, потом он переселился в Лейпциг, где мы видим его на медицинском факультете. Но непоседливый юноша из Лейпцига перекочевал в Йену, где в то время читал лекции Эрнст Геккель, знаменитый естествоиспытатель. Геккель был погружен в изучение простейших беспозвоночных, губок, полипов, медуз, местом его работы были остров Гельголанд, Ницца, Мессина, Неаполь. Ему принадлежала идея изучения животных моря на морском берегу, и Маклай, организуя впоследствии морские биологические станции, делал это, помня заветы Геккеля. Лучший знаток жизни лучистых, Эрнст Геккель был убежденным дарвинистом.

В 1866 году Геккель подарил миру «Общую морфологию организмов», сделавшую имя его бессмертным. И в том же году Николай Миклухо-Маклай был приглашен Геккелем в большое путешествие. Они побывали на острове Мадейра в Атлантическом океане, где Миклухо-Маклай впервые увидел апельсиновые рощи, драконовые деревья, уступы береговых скал и морские просторы. Волшебная нить странствий впервые привела Миклухо-Маклая на просторы океана. За Мадейрой следовал Тенерифе, где по выжженным солнцем дорогам шагали верблюды, где по светлому снежному шлему Тенерифского пика бежали тени от облаков и где ученому-путешественнику показывали дом, в котором жил творец «Космоса» Александр Гумбольдт.

Геккель со своими спутниками побывал на Гран-Канарии, четыре месяца прожил на острове Лансароте. Миклухо-Маклай анатомировал губки. С океанских островов Миклухо-Маклай устремился в Марокко, проехал в Испанию и через Францию вернулся в Йену. На следующий год мы видим Миклухо-Маклая уже в Мессине, где он работал с зоологом-дарвинистом доктором Антоном Дорном, изучал морские организмы непосредственно в связи со средой.

Но Миклухо-Маклая опять потянуло в другие страны. В 1869 году он появился на берегах Красного моря. Двадцатитрехлетний русский ученый очутился в незнакомой стране, среди враждебных арабских племен. О подвигах Миклухо-Маклая в Африке у нас знают меньше, чем об опасных походах хромого Вамбери, странствовавшего в наряде дервиша по золотым пескам Востока. А ведь юный Маклай прошел пешком через все Марокко. Еще отважнее были его путешествия по берегам Красного моря.

Миклухо-Маклай выбрил, как истый мусульманин, голову, выкрасил лицо, облачился в арабский бурнус. Его можно было видеть на коралловых рифах, где он рассматривал в микроскоп мельчайших обитателей красноморских глубин. Маклай хотел установить связь фауны Красного моря с Индийским океаном. В наряде араба он сидел на морском берегу и вел свои работы в то время, когда термометр показывал не менее тридцати пяти градусов в тени. Но ни голод, ни болезни, ни постоянные угрозы со стороны арабов не смогли сломить Миклухо-Маклая.

Скитания по берегам Красного моря были как бы преддверием к новогвинейской эпопее Маклая.

Убедившись в том, что он уже постиг некоторые тайны фауны Красного моря, изучил его берега, познакомился с бытом арабов, которые не раз, кстати, покушались на его – увы – пустой кошелек, Маклай тронулся в обратный путь. Он увидел Константинополь и скоро сошел с корабля на берег Одессы. Побыв недолго в Крыму и не успев восстановить расшатанное на Красном море здоровье, Миклухо устремился на Волгу. Здесь он, под несомненным влиянием Карла Бэра, стал работать над мозгом хрящевых рыб. Только выполнив эту работу, Маклай успокоился и приехал в Москву с пораженными цингой деснами и остатками тропической лихорадки. Но и тут он не отдыхал. Прямо из гостиничного номера он пошел на собравшийся в Москве Второй съезд русских естествоиспытателей и врачей. С трибуны съезда Маклай предложил проект создания сети зоологических научных станций на четырех российских морях и в Тихом океане.

Маклай рвался в Петербург. Уверенный в своих силах, он ждал там признания своих трудов от седых патриархов русской науки. Особенно он хотел увидеть Карла Бэра.

ЗАВЕТ КАРЛА БЭРА

В 1869 году Карлу Бэру было семьдесят семь лет. Величавая поэма его жизни близилась к концу.

Бэр помнил годы наполеоновского нашествия на Россию, когда он, будучи студентом в Дерпте, добровольно поехал спасать от тифа русских солдат рижского гарнизона. Бэр побывал под картечью, когда Ригу обстреливали орудия армии Макдональда.

В 1826 году Бэр в послании Санкт-Петербургской Академии наук обнародовал свое величайшее открытие в области эмбриологии «О происхождении яйца млекопитающих и человека». Через два года Бэр выпустил первый том «Истории развития животных».

Избранный в члены Санкт-Петербургской Академии наук, Бэр зимой 1829 года покинул Кенигсберг, посвятив с тех пор себя работе по изучению естественных богатств России. Ненадолго наведываясь в Кенигсберг, Бэр с 1834 года уже навсегда поселился в России, спасаясь от произвола прусских чиновников, мешавших его научным занятиям.

Карл Бэр принадлежал к тем ученым, вдохновение которых роднит науку с поэзией. Он рвался за Полярный круг, на Новую Землю, которую не посещал еще ни один ученый-естествоиспытатель. Бэр разыскал русского моряка, лейтенанта Цывольку, получил от него все сведения о Русском Севере и скоро на утлой шхуне летел под всеми парусами из Архангельска к берегам Новой Земли. Он изучил фауну и флору полярного острова, побывал затем на Кольском полуострове и островах Финского залива. Работая в Медико-хирургической академии, Бэр вместе с Пироговым основал Анатомический институт, впоследствии совершил поездки в Геную, Триест и Венецию, где исследовал низших морских животных.

Вслед за этим Бэр устремляется в Балтику и на берега Чудского озера для работ по исследованию рыбных промыслов России, а затем на Волгу, Каспий и Азовское море.

Вернувшись в Петербург, Карл Бэр начал работы по антропологии в Академии наук. Пытливый ум Бэра живо откликнулся на многие явления природы. Он посвящает себя изучению географии, зоологии и антропологии преимущественно с прикладной точки зрения, выдвигает проблему соединения каналом Каспийского и Азовского морей, делает описание Каспия, обосновывает «закон Бэра» – о причинах неравномерной высоты правого и левого берегов рек северного полушария, устанавливает систему измерения черепов, чем и прославляется как «Линней антропологии». Бэр открывает лабиринтовые постройки на островах Финского залива, пишет исследования о папуасах, делает изыскания по истории слова, пропагандирует разведение новых полезных растений и особенно выступает за освоение новых рыбных богатств в водоемах России. Всем известную «астраханскую селедку» до Бэра в России не ели, он доказал съедобность этой породы сельди.

Карл Бэр писал стихи и исследовал «Одиссею» Гомера с точки зрения географа. Сделав подробный разбор «Одиссеи», он утверждал, что Одиссей странствовал большей частью в Черном море, Сцилла и Харибда лежат в Босфоре, Балаклава не что иное, как бухта Листригонов. Его привлекала поэтичность легенды об умирающем лебеде, и Бэр научно обосновал эту легенду, доказав, что южноевропейский черноклювый лебедь-кликун действительно издает звуки, похожие на красивое пение, на что не способен лебедь красноклювый.

В годы, когда дряхлый Бэр допевал свою лебединую песню, юный Миклухо-Маклай искал встречи с этим великим человеком. У Маклая была рекомендация Геккеля. Молодой ученый воочию увидел светлые, широко открытые глаза седого академика, еще горящие юным огнем, его большой лоб и покрытое морщинами лицо.

Карл Бэр оказал большую честь Маклаю. Престарелый ученый поручил исследователю Красного моря начать изучение в Зоологическом музее собранных самим Бэром коллекций морских губок.

Так Маклай получил признание знаменитого старца и, ободренный пожатием его руки, стал описывать бэровские находки.

Но только ли одни вопросы изучения морских губок влекли Маклая к Бэру? В те годы виднейшие ученые мира страстно обсуждали проблему происхождения человеческого рода. Антропологи разделились на два лагеря: моногенисты стояли за единство происхождения всех народов мира, полигенисты утверждали обратное. Хотели этого или не хотели полигенисты, среди которых были и ученые с большим именем, но за их спиной стояли колониальные угнетатели, озлобленные прокламацией Авраама Линкольна об отмене рабства в Новом Свете. Еще в 40-х годах XIX века некий Хунт выступил с «теорией», утверждавшей близость низших рас к животным. Потом начались поиски живого «missing link» – недостающего звена между обезьяной и человеком. За признаки этого «вида» принимали и «шерстистость» волос у папуасов, и особую форму черепа, и цвет кожи, и отставленный в сторону большой палец на ноге дикаря, никогда не знавшего обуви. Но Дарвин, Геккель, Бэр, Кольман, Вирхов и другие решительно отстаивали единство происхождения человечества. Не разделяя целиком великой теории Дарвина, Бэр, однако, проявил себя убежденным моногенистом. В самый разгар войны Юга и Севера он писал: «Я ссылаюсь на опыт всех времен и стран: во всех случаях, когда народ несправедливо поступает по отношению к другому, он не преминет считать последний жалким и бездарным...»

Маклаю был понятен интерес Бэра к изучению первобытных племен, ему были известны работы Бэра об альфурах и папуасах. Разгадку происхождения человеческого рода можно найти там, на пальмовых островах Океании. Когда к первобытным племенам придет европейская цивилизация, простые дети природы утратят почти все, что их отличало от белого человека. А белый владыка принесет с собою алкоголь, непонятные для «дикого» человека молитвы, более совершенные орудия убийства, страшные болезни «цивилизованного» мира и рабство, пусть не утвержденное законом, но все же беспросветное и страшное.

Надо идти в Океанию, идти не для проповеди Евангелия, а для спокойного и вдумчивого изучения жизни младших чернокожих братьев, членов единой семьи человечества. Маклай был жадным исследователем. Он верил, что сможет в совершенстве изучить не только черные племена коралловых островов, но самые кораллы, птиц, рыб, медуз, растения и камни океанских стран.

Маклай думал, что первобытного человека следует изучать непосредственно в связи с его средой.

Радушие Карла Бэра окрылило Маклая. Но он нуждался еще в признании и праве на дальнейшее внимание адмирала Федора Литке, вице-председателя Императорского русского географического общества. Это общество в 1845 году создали славные ученые и мореходы – Бэр, Крузенштерн, Рикорд, Литке, Врангель. Общество прославило себя впоследствии подвигами Пржевальского, Потанина, Певцова, Семенова-Тян-Шанского, Грумм-Гржимайло, Федченко, Северцова и самого Миклухо-Маклая.

В 1869 году Маклай был молодым и совершенно не известным Географическому обществу ученым. Поэтому он, прежде чем идти в Географическое общество, достал письмо от замечательного путешественника – зоолога Н. А. Северцова. Это был храбрый и выносливый землепроходец.

Маклай знал работы этого замечательного путешественника, исследователя Тянь-Шаня и берегов Иссык-Куля, – его монографию об орлах и исследование по биологии красной рыбы.

С письмом от Северцова Маклай пришел к Литке. Но седой орел океанов встретил Миклухо-Маклая не так тепло, как Бэр. Географическое общество лишь разрешило Миклухе сделать сообщение о своих работах на берегах Красного моря.

Через месяц после доклада о Красном море, в октябре 1869 года, Миклухо подал в Совет Географического общества записку о своем желании отправиться на Тихий океан. За Маклая ходатайствовал академик Брандт. Он доказывал Литке, что Маклай уже известен работой над губками, плавательным пузырем акул, мозгом рыб. Но Литке и слышать не хотел ни о каком Тихом океане. Адмирал опасался, что планы молодого путешественника «завлекут общество слишком далеко».

Федор Литке долго не сдавался. С упорством, с каким он в дни молодости бомбардировал Данциг, адмирал отвергал идею Маклая. Адмирал даже не желал принять Маклая, морщась при одном упоминании имени самонадеянного исследователя. Но секретарь Общества каким-то образом уговорил адмирала и столкнул его лицом к лицу с Маклаем. Обычно застенчивый и молчаливый, Миклухо искусно направил разговор на славное прошлое адмирала. Казалось, он сам был вместе с Литке на шлюпе «Камчатка» у Головнина в походе вокруг света. Маклай вспоминал плаванья Литке в Ледовитом океане, три похода вокруг света, открытие новых островов Каролинского архипелага. По мере рассказов Миклухо Литке видел картины своей прошлой жизни, слышал рев моржей у островов Прибылова, шелест пальм на коралловых островах, видел свечение волн у русских островов в Океании и венец полярного сиянья над Аляской. И старый, растроганный, суровый Литке, проводя высохшими пальцами по седым бакенбардам, сказал, что он будет хлопотать за Маклая.

Обрадованный Маклай начал приводить в порядок личные дела, поехал в Йену и вскоре вернулся оттуда в Россию. Он составлял программу своих научных работ на Тихом океане, включив в нее ответы на некоторые вопросы, поставленные Дарвином другим исследователям.

Маклая горячо поддерживал географ П. П. Семенов, помогали Бэр, Геккель и другие великаны науки.

К этому же времени относится встреча Маклая с Петром Кропоткиным, тогда уже известным своими путешествиями по Китаю, Маньчжурии и Сибири. Уволенный от военной службы, переименованный в титулярные советники, Кропоткин сидел в канцелярии Географического общества. Кропоткин описывает Маклая как «маленького нервного человека, постоянно страдавшего лихорадкой». Будущий друг Элизе Реклю с первых дней знакомства оценил всю незаурядность личности Маклая. Впоследствии о подвиге Маклая писали и он, и Элизе Реклю. Кропоткин называл маклаевские наблюдения драгоценными и сетовал на то, что Миклухо мало выступал в печати с рассказами о своей жизни и научной работе в Океании.

В 1870 году Маклай заявил, что он поедет в тропики и оттуда будет постепенно продвигаться на север Тихого океана – к Берингову и Охотскому морям. Это продвижение от Новой Гвинеи, – очевидно, к Гаваям и от Гаваев к Алеутским островам или через Индонезию, Филиппины, Формозу и Японский архипелаг и Сахалин, – к Охотскому морю должно было отнять семь-восемь лет.

Литке сдержал слово и стал хлопотать в морском ведомстве о том, чтобы Маклая взяли на военное судно. Путешественнику дали из средств Географического общества 1350 рублей.

Этой помощью российские географы и ограничились. Изучение Тихого океана их не волновало. Царская Россия, прекратив кругосветные походы, в то время перестала, с точки зрения многих, быть страной, которая могла себе позволить такую роскошь, как экспедиция в Океанию.

Литке как будто забыл о плаваниях Крузенштерна, Резанова и Лисянского, походах «Рюрика», о русском флаге, реявшем в южных морях, о трепете парусов «Востока» и «Мирного» у коралловых островов Океании и во льдах Антарктиды.

Так или иначе, Маклай должен был надеяться лишь на собственные силы. И он это прекрасно понимал.

В конце октября 1870 года с палубы корвета «Витязь» Маклай прощался с Россией. «Витязь» вышел из Кронштадта; командиру корабля было приказано доставить Миклухо-Маклая в Новую Гвинею. Морские офицеры, видавшие всякие виды, пророчили Маклаю, что его съедят папуасы, как некогда канаки съели Джемса Кука. Маклай отшучивался, поглаживая бороду, и уходил из кают-компании к себе. В своей каюте Маклай доставал заветную книгу и перечитывал по нескольку раз запавшие ему в душу слова дряхлого Бэра:

«...Таким образом, является желательным и, можно сказать, необходимым для науки изучить полнее обитателей Новой Гвинеи...»

Вот что внушил Маклаю знаменитый ученый. Но не были забыты и бэровские морские губки. Маклай их изучил, составил описание, и ко времени выхода «Витязя» из Кронштадта труд его был уже напечатан в «Мемуарах Академии наук».

ГОЛУБАЯ ПОЛИНЕЗИЯ

Корвет «Витязь» считался бывалым кораблем. За несколько лет до того, как на его палубу ступил Маклай, «Витязь» совершил вместе с «Алмазом», «Александром Невским», «Варягом», «Пересветом» и «Ослябей» прошумевший на весь мир поход.

В начале осени 1863 года две эскадры русских кораблей – атлантическая и тихоокеанская – ушли в поход. Весь мир был потрясен, когда в сентябре корабли России бросили якоря на рейдах Сан-Франциско и Нью-Йорка. Матросы с «Калевалы» и «Богатыря» расхаживали у калифорнийских Золотых Ворот. Атлантическая эскадра, в составе которой был «Витязь», после пребывания в Нью-Йорке показала русский флаг Балтиморе, Кубе, Гондурасу, Гаване, Ямайке...

Миклухо-Маклай очутился в обществе русских морских волков, которые – от командира Назимова до матросов из новгородских, двинских, костромских, вологодских крестьян – хорошо знали тропические моря.

Маклай договорился с командиром «Витязя» о времени и месте встречи и, выгадывая время, начал поездку по Европе. Он посетил Гамбург, Берлин, Амстердам, Лондон и другие города. Всюду он знакомился с учеными-этнографами, посещал музеи. В Лондоне он хотел увидеться с Чарлзом Дарвином, но эта встреча почему-то не состоялась. Зато он виделся с пламенным апостолом дарвинизма – Томасом Гексли, когда-то изучавшим Австралию и Новую Гвинею, и долго беседовал с ним. Затем Маклай поспешил на «Витязь».

Из Плимута «Витязь» взял курс на острова Зеленого Мыса. Для русских моряков здесь тоже не было ничего нового: те же португальские флаги над правительственными зданиями в Порто-Гранде, те же забитые негры, те же теплые ключи, струящиеся из вулканической почвы острова Винцента. В тропической части Атлантики Маклай по своему обычаю «заниматься не своим делом», как о нем говорили ученые педанты, принялся за измерение температуры океанских глубин. В одном случае он целых три часа измерял температуру океанской воды на глубине тысячи саженей термометром Миллер-Казелла. Эта работа была проделана Маклаем гораздо ранее известной экспедиции на «Челленджере».

В Рио-де-Жанейро Маклай сходил на берег, блуждал по огромной улице До Увидор, смотрел на светлый залив, покрытый островами. Обогнув Южную Америку, «Витязь» прибыл в Чили. В Вальпараисо наш очарованный странник не ограничился обычной прогулкой по городу и приморскому рынку и рассматриванием холмов, покрытых зарослями алоэ. Маклай из Вальпараисо проехал за сто шестьдесят верст – в Сантьяго, где, шагая по порфировым тротуарам, оглядывал белые башни города, здание старинного университета, берега речек и видные из Сантьяго вершины Андов. Маклай съездил к горе Аконкагуа, и только краткость стоянки корабля в Вальпараисо удержала его от соблазна подняться на ее склоны, чтобы оглядеть океанские просторы. Из Вальпараисо Миклухо писал в Петербург, что и в Патагонии, и в Магеллановом проливе он тоже вел научные наблюдения.

Корабль заходил на сказочный остров Пасхи (Рапа-Нуи), где высились знаменитые древние статуи – огромные истуканы, вытесанные из базальтовых глыб. Идолы с плоскими затылками и теменем, с длинными носами на зловещих лицах, с подобием серег в каменных ушах стояли на уступах потухшего кратера. Мастера неизвестного народа ваяли этих идолов ножами и скребками из обсидиана. На острове идолов были видны остатки мостовых из плит посреди правильно разбитых насаждений, развалины загадочных дворцов, подземные дома...

Здесь Маклай впервые столкнулся с трагедией народов Океании, оказавшихся беззащитными перед лицом хищных плантаторов, видевших в туземцах только даровую рабочую силу. Он разговаривал с неким Борнье, агентом богатого плантатора Брандлера с острова Таити. Борнье производил «добровольный» наем рабочей силы для плантаций своего хозяина. Чтобы обеспечить успех вербовки, Борнье предал огню жилища островитян, вырубил пальмы, сровнял с землею плантации. После этого туземцам пришлось сдаться. Борнье передал двести будущих рабов Брандлера христианскому миссионеру, приказав ему везти жителей острова Пасхи на таитские плантации. Среди обитателей острова был один ученый жрец, «маори», по имени Меторо Тауауре.

Маклай был свидетелем гибели остатков целого народа. Жители острова каменных истуканов когда-то были сильным и отважным племенем. Они имели выборных военачальников. Предводителем воинов мог быть лишь самый храбрый. Островом Пасхи правили цари. Первым из них был, как гласит предание, Хоатуматуа. Он заселил остров. После него правили еще двадцать девять владык. При них развивалось здесь искусство ваяния исполинов из каменных глыб. Народная память сохранила имена некоторых скульпторов – Канано, Маранате, Готомоара. Династия первобытных художников создала здесь пятьсот пятьдесят каменных идолов в шапках из красного туфа. На острове Пасхи вырезывали неисчислимое количество идолов из редкостного красного дерева эдварзии, божков в виде людей и ящериц с глазами из агата и перламутра. Художники украшали каменные плиты изображениями морских птиц. Островитяне строили дома из камня и даже подземные каменные убежища. Но самым примечательным было то, что туземцы острова Пасхи имели свою очень своеобразную письменность. На скалах Тарахои стояли дома художников и ученых – «маори»; там жили они и там же создавали знаменитые «руа» – письмена на досках из твердого красного дерева. Смуглый жрец осколком крепкого камня чертил на дереве изображения птиц, животных, растений, людей. На таких табличках рисовались также предметы, которых не было на самом острове Пасхи. Это подтверждало догадки некоторых исследователей, что рапануйцы действительно когда-то пришли на этот базальтовый остров из каких-то других стран. Ученые думали, что творцы исполинских идолов были потомками переселенцев из Центральной Азии, которые через Индию и Индонезию дошли до синих полинезийских просторов.