Емельян Марков
      Евроремонт
      В квартире этажом выше делают евроремонт. И в душе то же самое. Знаю, надо сегодня сходить на биржу труда, а то не заплатят пособия за месяц. Но я так поглощен евроромонтом в своей душе и раздражен евроремонтом над головой, что не иду на биржу, а только пью кофе, купленный на последние биржевые деньги, чашку за чашкой. Каждый глоток мне, праздному человеку, в укор; я все равно пью, а вслух говорю со своей глухой бабушкой о политике, о футболе; горячусь, капаю из чашки на клеенку.
      Звонок в дверь. Соседка, Ада Николаевна, председатель совета нашего подъезда Взволнована до обескровленности.
      - Надо коллективное письмо написать, - говорит она волглым голосом, так они весь дом разрушат, будут жертвы!
      Я смотрю на нее, бормочу:
      - Да, письмо хорошо...
      А сам думаю: "Знала бы ты, какое у меня разрушение в душе, какой обвал, не заикнулась бы тогда ни о каком письме".
      Она идет к следующей квартире.
      "Да... - я машинально закрываю дверь, - остается лечь и величественно спать, как античные развалины. Спать до вечера". Зато вечером! Когда затихнет над головой, когда затихнет, притаится демон в душе. Как станет хорошо! Я буду строить дерзкие планы на завтра, ходить из комнаты в комнату, играть гаммы на гитаре, натуральные мажорные и мелодические минорные. Вопьюсь в какую-нибудь нетленную книжку (некоторые не любят зачитанных, засаленных книг, а я люблю, в этой распадающейся бумажной трухе особенно чувствуется нетленность слова, труха светится), вопьюсь, и что за мысли придут в голову! Какие вечные вопросы с улыбкой разрешатся в эти часы. Устрою пир, достану все содержимое холодильника, то есть луковицу и пакетик майонеза, и вознагражу себя за дневные мучения. Потом заберусь в ванну, буду говорить сам с собой и смеяться собственным шуткам (в чем, кстати сказать, заключается главная прелесть одиночества). После ванны - в кровать, запрокину голову и под бабушкин храп усну для сладких снов. Только вот сны... Да, ночь мне покажет Кузькину мать. Это будут такие сны, что их и снами-то не назовешь. Прихожая, здесь мои друзья, но никого из них я толком не узнаю в лицо. Они шумно собираются на зимнюю прогулку, собирается с ними и она, та, которую я люблю лишь во сне, наяву я о ней не думаю, было бы слишком мучительно думать о ней наяву. Она беспокойно морщась поглядывает по сторонам, ищет взглядом меня. Я выхожу из тени, голый, в одних валенках, становлюсь на четвереньки, потому что только на четвереньках можно убежать. Ползу очень медленно. Друзья тоже все на четвереньках, но не голые же. Или вдруг долгожданная свобода и счастье. Набережная, возле парапета. Солнце румянит небо и воду, да, именно так должно быть в жизни. Лицо девушки ближе и ближе, она улыбается и предлагает для поцелуя свои усы. Но все, все, нет усов! Такие глупые сны могут быть только у очень глупого бездарного человека. Теперь она такая же, как наяву, та же повергающая в прах обольстительность, наверное, это и есть явь. Но она, эта девушка, она... изменяет мне с моим другом, и его-то я сразу узнаю в лицо. Друг виновато хлопает меня по плечу и убегает в ночь. Я плачу, и просыпаюсь в слезах. Раннее-раннее утро. В голове проносится: если теперь встать, то жизнь изменится. Главное, не заспать желание жить. Для этого надо встать именно сейчас, на рассвете. Но я не встаю. Зачем вся эта суета, когда меня ждет блаженство? Смежаю глаза и засыпаю счастливым. Я счастлив тем, что сон оказался сном. И тогда мне снится, что она, прекрасная, тихая, невысокая, выходит ко мне из густой серой мглы и говорит: "Согрей меня, неужели тебе трудно, я озябла..." Я обнимаю ее, но так неловко, что не могу ее согреть, но она и без того затихает, успокаивается...
      В общем, все так и происходит: и майонез, и сны. Просыпаюсь часов в одиннадцать от стука над головой. Евроремонт. И в душе то же самое. Звонок в дверь. Взъерошенный, открываю. Опять соседка. Ее лицо ходит ходуном. Хочу спросить: "Позвольте, сейчас сегодня или вчера?.." Понятия эти перепутались в голове.
      - Подпишите, - тычет она в меня листом бумаги.
      Прежде чем подписать, прочитываю. Ада Николаевна обижается, что я ей не доверяю. Ее обида отвлекает от чтения.
      "На имя депутата......" так-так...... "В одной квартире нашего подъезда производится так называемый евроремонт. На лестничных клетках проломлены полы и проведены какие-то трубы. Что это за трубы? Неужели жильцы квартиры решили устроить у себя бассейн? Что же тогда будет? Штукатурка падает кусками... У одного жильца (он из дворян) рухнула стена. Появились странные запахи, таких запахов не было. А между тем, из вышеназванной квартиры рабочие выносят в бумажных мешках тонны обломков железобетона и арматуры. К одной пианистке приезжала карета "скорой помощи", пианистка просилась в сумасшедший дом, ей теперь все равно, она доведена до отчаянья. Муж ее бросил работу, сидит дома и прислушивается к евроремонту (прям как я!). Среди нас пожилые люди, ветераны войны. Иван Гаврилович выходит во всех орденах и молча смотрит на хозяев квартиры. А они проходят мимо него к своей "Вольво" и не понимают смысла его молчания. Жизни жильцов подъезда находится под угрозой. Народный избранник должен протянуть нам руку!" М-да...... Красиво - избранник...
      Делаю значительное лицо, подписываю. Пальцы не слушаются, влажнеют. Волнуюсь. Как же? Ведь как-никак и о моей душе идет речь. Хотя, что это я? Ада Николаевна вырывает листок и протягивает другой, говорит:
      - У нашей уборщицы завтра день рождения.
      - Сколько? - спрашиваю.
      - Сколько лет?
      - Нет, сколько денег.
      - Сколько можете! - чуть не рыдает соседка и смотрит уничтожающе.
      Даю какую-то мелочь.
      - Вообще, - окончательно зарывается соседка, - я, наверное, уйду из председателей совета подъезда. Поставлю этот вопрос ребром. Я пожилой, больной человек, а ни малейшего уважения!
      - Что вы, Ада Николаевна, - говорю, стыдливо улыбаясь, - как мы без вас?
      И вежливо закрываю дверь. А сам думаю: никуда вы, дорогая моя, не уйдете. Мы никуда с вами не денемся, кирпичи мироздания.