Поздней осенью 1986 года два молодых человека пересели границу на подземке и вышли в Восточном Берлине на Фридрихштрассе. Когда дошло до паспортного контроля, Питер Карл, чернявый невзрачный коротышка немногим более тридцати лет, взял инициативу на себя. Деловито щелкнув пальцами, он шлепнул паспорт перед носом пограничника и заявил, что у него назначена встреча. Его спутник, высокий, бледный, худенький юноша, назвавшийся Пенго, сидел в стороне и ждал проверки. Как понял Пенго, за несколько недель до того Карлу удалось установить первый контакт. Он вложил в свой паспорт зашифрованную записку. С тех пор Карл мог ездить в Восточный Берлин, когда угодно, без обмена обязательных 25 марок. Западноберлинцу обычно требовалось заявлять о своем желании проехать несколько миль за границу за один день до того. Нашу парочку охрана пропустила беспрепятственно.
      Перекресток, где они появились, выйдя из подземки, был по восточногерманским меркам довольно оживленным. Но изысканные кафе, прежде отличавшие эту часть Берлина, были со временем вытеснены унылыми высокими общественными зданиями, отделка которых больше соответствовала принципам пролетарской эстетики. Чтобы убить время, Карл и Пенго пошли к Александерплацу пешком. Не будучи друзьями в полном смысле слова, они были объединены совместной затеей. Сели на скамью. Питер Карл сделал «косячок», зажег и предложил его Пенго. Вообще-то обычно Пенго был не прочь совершить что-нибудь из ряда вон выходящее – например, побрить травку на Александерплац, в центре Восточного Берлина среди бела дня, но на этот раз он отказался. Пенго нервничал.
      Незадолго до полудня они двинулись и за десять минут вышли на Лейпцигерштрассе, широкий бульвар, идущий от Чек-Пойнт-Чарли в восточном направлении. Дом, к которому они направились, – Лейпцигерштрассе, 60 – ничем не отличался от десятков жилых домов послевоенной постройки, выстроившихся вдоль улицы. В отличие от Западного Берлина, с распахнутой душой устремившегося в беспорядок послевоенного восстановления, Восточный Берлин был сформирован по советским калькам. Мрачные очертания 14-этажных жилых домов вдоль Лейпцигерштрассе напоминали их высотных собратьев из пригородов Москвы. Но близость к Западу придавала Восточному Берлину частичку того, чего не было у других столиц Восточного блока. Западная технология просачивалась в Восточный Берлин, и это было особенно заметно на Лейпцигерштрассе. Вот и около дома 60 была чисто капиталистическая выдумка: банковский автомат.
      Здание производило впечатление исключительно жилого, судя по списку фамилий рядом с кнопками звонков в парадном. На лифте размером с холодильник их подбросило на пятый этаж. У двери их приветствовал бородатый, плотный, хорошо одетый мужчина лет сорока. С Карлом они обменялись рукопожатием, как старые друзья. Затем Карл сделал жест в сторону своего коллеги: «Это мой хакер, Пенго», – произнес он с ноткой торжества. Сергей повернулся к Пенго – настоящее имя его было Ханс Хюбнер, но в течение нескольких лет его знали как Пенго – и протянул ему руку.
      Вначале все шло без особого напряжения. Секретарша приготовила кофе. Сергей, радушный и деловитый, расспрашивал Пенго на прекрасном немецком с русским акцентом. Какое социальное происхождение молодого западноберлинца? Каковы его взгляды, в частности политические? Пенго гордо отвечал, что он из левацких западноберлинских кругов – движение шестидесятых. Что он симпатизирует целям Михаила Горбачева в Советском Союзе. Было похоже, что Сергея это слегка позабавило. Затем он вернулся к делам. Повернувшись к Карлу, он спросил: – У вас есть что-нибудь для меня?
      Карл извлек из портфеля магнитную пленку и дискеты, передал их Сергею, и разговор сразу стал серьезным. Пенго объяснил, что на дисках записана программа защиты компьютеров фирмы Digital Equipment Corporation, а на пленке Сергей может найти еще кое-какие интересные программы.
      Сергей уточнил, что в первую очередь заинтересован в получении программ, связанных с самыми передовыми технологиями. Эти сложные и дорогие программные продукты были включены в списки эмбарго с целью воспрепятствовать утечке высоких технологий из Западной Европы и США в Восточную Европу. В частности, он поинтересовался, не сможет ли Пенго раздобыть программы для компьютерного проектирования микроэлектронных чипов. Задумавшись на мгновение, Пенго решил объяснить Сергею, чем, собственно, занимается хакер. Он рассказал, что с помощью компьютера может путешествовать по всему свету. В мгновение ока он способен перепрыгнуть из Западного Берлина в Пасадену, войти в иностранную компьютерную систему и выйти из нее. Но в то же время, пожаловался Пенго, средства передачи информации, которыми он располагает, ограничены. У него есть модем, но он передает и принимает жалкие 120 знаков в секунду. Электронная кража программного продукта, который нужен Сергею, при той скорости, которую может вытянуть Пенго, потребует многих дней, так что вся затея может оказаться слишком рискованной. Пенго перешел в наступление.
      – Конечно, я смог бы сделать это, имея подходящее оборудование. Например, высокоскоростной модем, из тех, что позволяют быстрее маневрировать. Желателен также более мощный компьютер, и чтобы память была побольше.
      Кроме всего прочего, его мечтой было заняться хакингом на мощных компьютерных системах. Однако Сергею он в этом не сознался. Пенго умолк в ожидании. Сергей молчал. Тогда юноша продолжил:
      – Не хотели бы русские создать мне условия для безопасного хакинга по телефонным линиям, которые не прослушиваются? Можно заниматься хакингом даже из Восточного Берлина. Это было бы к общей пользе.
      Он не почувствовал симпатии и не заметил даже искры понимания со стороны Сергея. Единственной реакцией было предложение, чтобы Пенго попытался выполнить требуемое. После чего можно будет вернуться к этой теме. Если у Пенго возникнет необходимость, он может свободно заходить. После этого русский пригласил своих гостей перекусить с ним. Посещение получилось для двух западногерманцев если не вполне успешным, то по-своему поучительным. Пенго установил связь с агентом КГБ и понял, что таким путем можно оказаться вовлеченным в шпионаж в пользу Советов.

* * *

      Подавляющему большинству людей в возрасте восемнадцати лет, независимо оттого, интересуются они компьютерами или нет, никогда не удалось бы принять участие в деловом разговоре с агентом КГБ. Если бы Пенго попросили описать, как он чувствует себя в связи с тем, что произошло, – с точки зрения политики или хотя бы этики, – скорее всего, он пожал бы своими костлявыми плечами, скрутил еще одну сигарету и ушел бы от ответа. Не потому, что он несуществен, а потому, что раздражает и к делу не относится. Политика и этика – мог бы сказать он – здесь ни при чем. Хакинг – это и средство, и цель. Информация и ее предназначение – дело второстепенное. Чтобы заняться хакингом, ему был нужен мощный компьютер. Раздобыть его Пенго не мог. Русские могли бы, те самые русские, которые вроде бы были заинтересованы в том, чтобы дать ему возможность предаваться своей страсти. Он по праву мог бы сказать, что цель его чиста и граничила с героизмом: он поставил перед собой задачу стать лучшим хакером в мире. То, что он жил, будто бы попав на страницы шпионской повести, делало все еще более захватывающим.
      Пенго происходил из среднего класса. Его родители были берлинцами, судьбы которых в 1961 г. были разорваны стеной, разделившей их родной город. Западные войска вошли в Берлин в 1945 году, спустя пять лет, как родился его отец, Готфрид Хайнрих Хюбнер. Город управлялся совместно четырьмя союзными державами. Он был ужасно разрушен: осталась только половина жителей, повреждена пятая часть зданий. Не было ни электричества, ни газа, а питьевую воду вынуждены были привозить из деревень.
      В конце 1950 года, когда поездка с Востока на Запад обходилась в стоимость билета на подземке, Готфрид поступил в Технический университет Западного Берлина. Его частенько навещала Рената, миниатюрная блондинка – школьная любовь. Ее поездки из Восточного Берлина происходили вопреки строгому запрету отца, убежденного коммуниста. Однажды он так разъярился, что сообщил восточногерманским властям о недостойном поведении девятнадцатилетней девушки. Он выгнал ее из дома, но Рената продолжала поездки к Готфриду, рассудив, что при желании сможет вернуться, когда захочет, а противодействие отца теперь несущественно. Однако ее будущим распорядился случай. Во время одного из таких посещений в конце лета 1961 г., за день до того, как она намечала вернуться, сердце города прорезала черта. У Бранденбургских ворот молодая пара наблюдала, как восточногерманские солдаты разматывали рулоны колючей проволоки для временного ограждения длиной около сорока пяти километров. Через несколько дней берлинская стена уже строилась.
      Готфрид и Рената поселились в Шенеберге, старинном районе Западного Берлина, который стал известен всему миру благодаря своей ратуше, со ступеней которой Дж.Ф.Кеннеди произнес знаменитую речь (“Ich bin ein Berliner" – «Я – берлинец»). Рената изучала графический дизайн, а Готфрид намеревался стать инженером-строителем. Оба были вовлечены в движение за свободу личности, против режимов личной власти, европейский аналог американского левацкого движения контркультуры, прокатившегося по Европе. Когда Рената забеременела, они поженились. Ей пришлось оставить свои занятия, чтобы все время отдавать материнским обязанностям.
      Ханс Хайнрих родился в июле 1968 г., когда в стране вновь забурлили страсти. Тремя месяцами раньше блестящий студент-социолог и пацифист Руди Дучке, основавший в Западном Берлине оппозиционную партию, был ранен выстрелом и чуть не погиб на пороге своей квартиры на Курфюрстендам, главной улице Западного Берлина. Стрелял некий маляр, который терпеть не мог всего того, что олицетворяли «коммунистические свиньи» вроде Дучке. Этот случай вызвал массовые беспорядки в столице, а затем взбудоражил студентов по всей Западной Германии.
      Более, чем другие дети, Ханс давал волю своей фантазии. Еще маленьким ребенком он воспринимал развалины возрождающегося города как детскую площадку, полную бесконечного очарования. Массивные бетонные укрепления гитлеровцев, разбросанные по всему городу, были настолько несокрушимы, что архитекторы постоянно искали способ, как бы их обойти. Иногда даже поверх таких крепостей строили жилые дома. Подземелья заброшенных бункеров были освоены юными исследователями, а в Шенеберге находилось одно из лучших во всем Берлине. Оно протянулось на полквартала, имело несколько этажей в высоту и до четырех этажей под землей. Подземелье представляло собой лабиринт из бесконечных спусков, подъемов и переходов. Равнодушные к исторической ценности места своих шумных забав, местные ребятишки рыскали по нему в поисках касок, униформы и других находок. Здание было миром воображаемой жизни, тайной областью, идеально приспособленной для того, чтобы проявить себя в различных приключениях. Быть может, это было предвосхищение картины пересекающихся путей и каналов, похожей на то, к чему могут прийти в дальнейшем компьютерные сети.
      Отчасти от скуки Рената присоединилась к группе матерей, изучавшей возможности альтернативного образования для их детей. Ежедневно после детского садика пятилетний Ханс отправлялся в «Киндерладен», экспериментальный центр дошкольного обучения, чем-то похожий на школы Монтессори в США. Родители детей из «Киндерладен» принадлежали к движению за свободу личности, модному тогда, и верили, что их дети должны сами решать, что им хотелось бы есть, когда им захочется учиться пользоваться ложкой и даже когда им нужно сменить пеленку. Родители вроде Готфрида и Ренаты предпочитали, чтобы у их детей было свободное самовыражение, чтобы они разрешали все конфликты самостоятельно и отстаивали свое мнение такими способами, которые были запретны для их родителей
      Однако семья Хюбнеров неуклонно приближалась к разрыву. Ханс еще ходил в школу, когда отец и мать разошлись. Ханс остался с Ренатой, а его младший брат Фердинанд перешел жить к отцу. Рената устроилась на работу техником по изготовлению керамических зубных протезов, а Ханс оказался в числе детей, поневоле сидящих дома взаперти.
      Учеником он был неважным. К десяти годам стал неуклюжим, слегка пухловатым подростком в очках. Он не испытывал особого интереса ни к письму, ни к английскому языку, ни к рисованию. Спорт его вообще не интересовал. Распад семьи не внес ничего в это положение. Учителя регулярно присылали домой записки, где подчеркивали способности Ханса и одновременно жаловались на его лень и непослушание. Единственно, где он блистал, – это математика и физика. Когда заполняли табели и Ханс звонил матери, чтобы сообщить новости, она просила, чтобы он прочитал ей письменные замечания, а оценки отставил в сторону.
      Однако Ханс обладал неким очарованием, приглушавшим его недостатки. С ранних лет он обнаруживал чувство юмора: тонкого, непринужденного и суховатого. Попав в трудное положение, он мог ловко оправдаться, вызывая благоговейное чувство даже у гораздо более ревностных к учебе товарищей. Учителя пришли к выводу, что наш юный герой нуждается в большей стимуляции интеллекта. С этой целью ему разрешили перейти из седьмого класса прямо в девятый, минуя восьмой. Это была роковая ошибка. Юноша не смог окунуться в школьную работу в окружении более зрелых учеников. Наоборот, он удалился в свой мирок, далекий от одноклассников, к которым он особой близости не испытывал.
      Когда ему исполнилось двенадцать лет, Ханс открыл скваттеров. В Берлине это явление началось в 70-х годах, когда художники, панки и подростки, убежавшие из дома, заявили свои претензии на заброшенные промышленные строения, жилые дома и магазины. К 1980 г. в Западном Берлине скваттерами было захвачено более сотни помещений. Ханс присоединился к группе, которая заняла заброшенный магазин в Шенеберге. Там они создали панк-рок-группу. Недостаток музыкальной одаренности юноша возместил своей эстетической восприимчивостью, соорудив на голове пятнадцатисантиметровые «пики» из окрашенных в черный цвет волос с добавлением изрядной порции мыла. Свой наряд он завершил черными армейскими ботинками и тяжелой цепью вокруг бедер.
      Теперь он рос быстро, и плавные изгибы детства вытеснялись острыми углами. Одичалый оболтус огорчал родителей. Во-первых, были инциденты с кражами в магазинах: например, колы или деталей для усилителя. Когда Рената пришла в полицейский участок, чтобы выручить Ханса после эпизода с колой, офицер выразил ей сожаление, в котором сквозило отвращение, что она мать такого сына. Она была так разъярена, что дала Хансу по физиономии, но лишь отбила себе руку. А потом был случай, когда Готфрида вызывали в больницу, чтобы он забрал свое едва соображающее чадо: Ханс ходил на рок-концерт, изрядно выпил и впервые выкурил приличную порцию марихуаны.

* * *

      Персональные компьютеры появились в Германии в начале 80-х годов. Чаще всего их привозили из Англии. Первыми из них были игровые, которые попали прямиком в руки юных экспериментаторов, детей из среднего класса, населявшего чистенькие и аккуратные дома в стерильно чистых городках, разбросанных по всей Западной Германии. Родители охотно платили деньги за «Атари» и «Коммодор 64», считая, что они могут способствовать образованию их подрастающих детей, и во всяком случае, это лучше, чем экспериментировать с наркотиками или попасть в компанию панков,
      Хансу было суждено стать электронным фриком. В 1982 г. Свен, его приятель с первого класса, взял у кого-то на время к себе домой переносный компьютер размером с крупную книгу. Ханс начал писать программы для него почти сразу, как будто бы он программировал всю свою жизнь. При его довольно скромных познаниях в английском ему удалось написать свою первую программу на языке BASIC – замкнутый цикл, который производил на дисплее бесконечное число «hello»:
      10 print «hello»
      20 go to 10
      Конечно, это была элементарная программа. Позднее Хансу предстояло самостоятельно выработать превосходный стиль программирования. Он обладал логическим мышлением, и оно заработало в полную силу, когда открылась возможность создавать нечто из ничего. Его будто бы пригвоздило. Конечно, жизнь скваттеров в заброшенных домах привлекала его, да и проводить время с девочками было довольно приятно Однако здесь было что-то, способное овладеть вниманием Ханса, как ничто другое прежде.
      Как раз незадолго до этого были выпущены комплекты деталей для заказов по почте, из которых можно было собрать компьютер посложнее. В качестве первого своего большого проекта Ханс и Свен решили приобрести компьютер «Синклер». До появления «Синклера» персональные компьютеры, даже собранные из наборов деталей, были недостижимы для тощих карманов самых юных любителей. Но теперь за 250 долларов Свен и Ханс могли купить компьютер фабричной сборки. Даже по меркам того времени «Синклер» выделялся своей примитивностью: компании Apple Computer, Commodore и IBM уже производили на продажу машины, почти такие же, что используются сейчас. Но все, что два молодых берлинца могли позволить себе, был набор, который после сборки напоминал небольшую коробу конфет, подключенную к телевизору. Программы поступали на «Синклер» с магнитофонных кассет, а не с гибких дисков, как это делается сейчас. У машины была память очень ограниченного объема, но достаточная для записи одной или двух программ. Хансу «Синклер» дал ощущение скрытой мощи машины и целых миров, которые предстояло исследовать.
      Пока компьютер лежал в его комнате в ожидании сборки, Ханс уже готовился начать его программирование. В то лето он взял с собой руководство по программированию на каникулы в Южную Италию, куда его взял отец и его подруга. Памятники культуры раздражали его, и он хмурился, когда двое взрослых убеждали его сопровождать их во время экскурсий. Наконец они оставили его одного на арендованной вилле вместе с книгой, от которой его нельзя было оторвать.
      Когда Ханс возвратился из Италии, оба компьютерных знатока день за днем стали проводить в маленькой темной комнате Ханса среди чертежей и схем, собирая «Синклер». Было довольно удивительно, что Ханс. который никогда не мастерил ничего своими руками и, похоже, не знал, как обращаться с молотком, обнаружил блестящую интуицию при сборке компьютера. Однако после сборки у него немедленно появилось желание иметь более совершенный компьютер. И как только представилась возможность, он заказал более мощную модель – «Спектрум». Устроен он был так же, как «Синклер», но внутренняя память у него была вдвое больше.
      Обойти правила и запреты – вот чем с самого начала был одержим Ханс. Основным содержанием его усилий в программировании было пиратство – он стремился обойти ограничения, связанные с защитой авторских прав на коммерческих кассетах с программным обеспечением, главным образом, для компьютерных игр. Ханс написал небольшие программы, которые позволили ему перенести игру в память компьютера, сохранить ее там и переписать на другую кассету. Для юного хакера это был вызов, а не этическая проблема. Если производители кассет пытались встроить устройства против копирования, они как раз должны были предвидеть попытки хакеров разгадать и обойти их.
      Ханс и Свен стали фриками компьютерных игр. Особенно нравились им игры с хорошей графикой, построенные в форме пассажа, где надо было выполнять какое-нибудь простое задание, например, стрельбу из лазера по последовательно набегающим волнам чужеземцев со страшными глазами. Подобные электронные игры почти что достигали ощущения реальности при отображении на красочном, большом экране витрины видеосалона. Ханс проводил много времени около витрины такого видеосалона за углом школы. Там хозяйничала некая изворотливая личность. За право поиграть электронными безделушками подростки были готовы наняться к нему поработать. За выполнение мелкого ремонта игр, за прокат видеофильмов (по большей части порнографических), а главным образом за то, что он на все смотрел сквозь пальцы, Ханса стали считать там своим человеком. Кроме того, он создал нечто вроде пиратского центра по незаконному изготовлению копий программ «Синклера» и «Спектрума» для своих друзей.
      Околачиваясь в этом пассаже, Ханс, кроме всего прочего, положил начало своему занятию хакингом. Он обнаружил, что маленькая искровая зажигалка, применяемая в газовых плитах, производит тот же эффект, что и монета, опускаемая в щель игрового автомата, если с зажигалки снять колпачок. Одна электрическая искра от зажигалки рядом с приемником монет игрового автомата – и двадцать бесплатных игр возникали из ничего!
      Зажигалка дала Хансу возможность целыми часами изучать различные игры. Его любимой игрой была «Пенго». Игрок брал на себя роль Пенго, симпатичного пингвина, который швырял куски льда вверх, вниз, назад и вперед, целясь ими в злобных чудовищ, называемых сноби. Весь фокус заключался в том, чтобы уничтожить на экране всех сноби, прежде чем они уничтожат куски льда и оставят героического пингвинчика беззащитным. Ханс сражался с враждебными сноби часы напролет, забывая о времени. Частенько он оставался у игровых автоматов на всю ночь и украдкой пробирался в постель к 6 часам утра, за полчаса до того. как мать вставала, чтобы идти на работу. В 7 часов она обычно тихонько стучала и напоминала, что пора собираться в школу. Он вставал, одевался и прямиком возвращался к автоматам. Уловка помогала некоторое время, пока однажды к Ренате не пришел полицейский и не рассказал ей и про то, что Ханс злостный прогульщик, и про то, что он проводит все свое время в игровом салоне, причем часть этого времени посвящает порнографическим фильмам.
      Вскоре Ханс столкнулся с еще более захватывающей областью. Он впервые приобщился к компьютерной связи, и произошло это благодаря человеку по имени Барнэм Дзвилло, знакомого по школе. У Барнэма был «Коммодор-64», снабженный модемом с акустической связью. Этот модем для Ханса представлял непреодолимый соблазн, несмотря на то, что он недолюбливал «Коммодор-64» за его бесспорно большие возможности, которые обладатели «Синклера» от всей души презирали. Впервые он видел такое устройство на уроке физики, когда учитель запросил центральный компьютер школы, чтобы найти расписание уроков. Но самому Хансу пользоваться им никогда не приходилось.
      Однажды вечером Ханс пришел к Барнэму, и тот показал, как, пользуясь модемом, подключиться к электронной «доске объявлений» Западного Берлина. Прежде чем подключиться, следовало выбрать себе псевдоним. Выбор был для Ханса однозначен: «Пенго». Так в этот вечер Ханс превратился в Пенго, а Пенго оказался на крючке своего пристрастия.
      Кроме прочего, Барнэм дал Хансу возможность ощутить вкус электронной авантюры. Он показал, как незаметно прокрасться в главный компьютер одной фирмы, используя сеть Tymnet. Это была сеть коммерческих данных, принадлежащая McDonnell Douglas Corporation, причем точки доступа к ней находились более чем в семидесяти странах мира. Пользователь компьютера с модемом мог вызвать местный компьютер по его номеру, а затем, набрав точный адрес, подключиться к любому компьютеру в мире. И при этом сети, подобные Tymnet, имеют непоправимый изъян в системе безопасности: их телефонные номера широко публикуются, что дает посторонним пользователям возможность сначала оседлать сеть с помощью одного телефонного вызова, а затем пробраться в компьютеры, входящие в сеть. Все, что нужно, чтобы приступить к делу, – это ввести идентификатор пользователя и знать пароль. Очень скоро Ханс откопал фирму ЗМ, американского изготовителя клейкой ленты «Скотч». Чтобы облегчить своим клиентам доступ к ЗМ из Tymnet, компания установила упрощенную систему. Набрав «ЗМ» и «Welcome», Пенго подключился к компьютеру компании.
      У Барнэма, преданного своему «Коммодор-64», был примитивный модем, работавший издевательски медленно, извлекая в секунду только 300 бит информации – около 30 знаков. При такой скорости требовалась почти минута, чтобы прочитать страницу текста, переданного отдаленным компьютером. Но для Пенго не была существенной его медлительность. Казалось, что весь мир открывается ему! Пенго и Барнэм занялись вытягиванием информации. То, что они видели, было по большей части описанием других компьютеров компании ЗМ, которых они могли достичь, – в Западной Германии, Франции, Великобритании, Мексике и Чили. Они записывали информацию на гибких дисках и распечатывали ее.
      Проникновение в глобальную компьютерную сеть давало Пенго тот самый прилив адреналина, который он получал от компьютерных игр, но во много раз более сильный. Войдя однажды в компьютерную сеть, он уже не занимался играми: он был хозяином настоящих машин, выполняющих настоящие задания. В одно и то же время он мог быть везде и нигде. Находясь перед экраном дисплея, он мог открывать двери и решать проблемы. Он мог дотянуться до вещей. Вещество экрана было всего лишь люминофором, бомбардируемым электронами, но как сладостно было воображать, что где-то там за ним что-то есть! Сети превратились в автономный мир, независимый от обычных географических границ и воспринимаемый компьютерщиками, число которых все росло, как некое киберпространство. Было совершенно неизбежно, что такой юный нонконформист, как Пенго, захочет погрузиться в него. Мир, который родители не могли даже понять толком, чтобы попытаться его запретить, был безотказной отдушиной.
      Пенго не мог больше обходиться без собственного модема. Он купил очередной набор деталей, но, к сожалению, его самодельный прибор был довольно примитивен и требовал при работе много внимания к себе. Как только он добирался до какого-нибудь удаленного компьютера и принимал особый сигнал – тон подключения, Пенго подсоединял свое устройство акустической связи к телефону и колонкам громкоговорителей, после чего настраивал устройство связи как радиоприемник, чтобы следить за наличием тона подключения. Модем мог прилично работать лишь пару часов, после чего печатная плата перегревалась, и Пенго приходилось отцеплять ее и выставлять за окно на несколько минут для охлаждения.