- Беги отпирай магазин! - распоряжалась по хозяйству тучная Фаня.- Неси вино, бордо. Лососины заверни, свежей. Вы гусиную печеночку уважаете, дорогой Иуда Гросман? Какой сюрприз! Мы сейчас устроим настоящий банкет.
      Иуда поднялся, молча вышел на черную лестницу и не спеша спустился во двор. О Клаве он сохранил самые добрые воспоминания - без изъяна.
      Катя хоть и просила ничего не рассказывать и даже кулачком грозила в шутку, а всерьез ждала, чтобы Иуда обронил хоть слово, сказал хоть бы намеком, хоть как, что все эти разгуливающие по зеленому лугу вперемежку с лошадьми женщины ей и в подметки не годятся. Иуда, с салфеткой на коленях, помалкивал, грыз рассеянно травинку Фонтенбло.
      - Любил или не любил...- повторил наконец Иуда Гросман.- Любовь, видишь ли, хороша тем, что она проходит. Иначе мы все оцепенели бы, превратились в камень, в поганый желтый лед. Мы ничего не смогли бы создать, если бы не влюблялись, не бросались из стороны в сторону... Знаешь, когда писатель садится писать мемуары? Когда перестает влюбляться.
      - Ну, тебе еще до этого далеко,- хмуро заметила Катя.- До мемуаров.
      - Да...- помолчав, сказал Иуда.- Любил, любил. Любовь, знаешь, не должна прерываться. Кончается одна, начинается другая. Любовь непрерывна, как река. Потом она куда-то там впадает, в Каспийское море - и всё, конец. Смерть. Сначала творческая смерть, потом физическая... Хочешь найти фазана? Лазоревая грудка, изумрудный хохолок. Фазан - сказочный персонаж, грех ковырять его вилкой.
      - Дай-ка салфетку,- сказала Катя.- Идти уже пора... Зря мы завели этот разговор.
      - Ни-ни! - сказал Иуда Гросман.- В королевском лесу мы заключили королевский договор. Да какой там королевский - сказочный! Фазан - свидетель. Мы знаем твердо, что у нас нет общей крыши, общего шкафа. Но мы будем вместе, как только захотим - не оглядываясь назад и не заглядывая вперед. Скажи!
      - Я уже поставила свою подпись,- сказала Катя.- Разве ты не заметил?
      Они поднялись с земли, отряхнули крошки с одежды и пошли через лес по влажной зеленоватой тропинке. Деревья леса были высоки и строги. В плотных, тугих кронах перекликались на разные лады птицы, а фазана не было видно. Справа от тропинки открылась широкая поляна, на ней стоял большой заброшенный овин и несколько обветшалых домишек с сырыми провалами окон. Легкий солнечный свет ровно заливал поляну и брошенные строения на ней. Ночью, должно быть, это зрелище возбуждало тревожные и грустные мысли, а сейчас, посреди желтого дня, прохожий человек не испытывал ничего, кроме праздного любопытства: "Кто здесь, интересно, жил? Когда?"
      - Никого нет...- сказал Иуда Гросман.- Давай зайдем, поглядим.
      Они сошли с тропы и, шагая по чистой траве, подошли к овину. Внутри высокого сарая было сумрачно, как в храме.
      - Постоим здесь,- негромко попросил Иуда.- Я хочу кое-что проверить.
      Спустя минуту-другую он подошел к тяжелой навесной двери, схваченной железным поясом, и выглянул с опаской. Никого не было ни на поляне, ни на тропе.
      - Может, показалось...- сказал Иуда Гросман.- За нами увязался на станции какой-то тип, ты обратила внимание? В кашне, в коричневой блузе.
      Но Катя никого не запомнила - шли какие-то люди по своим делам, может, был среди них и в блузе.
      - Ты думаешь, за нами следят? - с сомнением спросила она.- Здесь?
      Это "здесь" позабавило Иуду Гросмана. "Здесь"! А почему бы и не здесь, не в Фонтенбло? И чем лучше или хуже, если наступают на пятки в центре города, а не в зеленой лесной чащобе? Главное не в том, что идут по пятам как привязанные - ну что они такого высмотрят! Главное, что ты чувствуешь себя как муха, залетевшая в паутину: ты беспомощен, ты слаб, ты не человек. Ты горько и обидчиво сожалеешь о том, что Бог не дал тебе третьего глаза на затылке, чтобы беспрепятственно наблюдать, что происходит за твоей спиной. Без этого глаза ты куда как несовершенен.
      - Давай еще постоим немного,- сказал Иуда.- Тень, тихо... Вот бы тут всё прибрать и пожить недели три. Здесь бы я сидел, работал на каком-нибудь ящике из-под вина, а здесь,- он показал где,- мы бы поставили топчан, низкий топчан, и покрыли бы его персидским ковром.
      Она хотела съязвить насчет общей крыши, но передумала. Она жалела Иуду Гросмана и не знала, как незаметно подарить ему эту жалость. В заброшенном французском овине она вспоминала, сколько раз ей уже говорили о воображаемой кровати в уютном воображаемом доме.
      - У меня есть один приятель,- продолжал Иуда,- он бывал в Персии наездами или, если тебе так больше нравится, наскоками. Вот он, может, подарит персидский ковер, чтоб ты на него забиралась с ногами, а у меня к тому времени откроется третий глаз на затылке, я буду сидеть за винным ящиком лицом к свету, писать и смотреть на тебя этим третьим глазом.
      Опустив корзину с остатками еды на земляной пол, Катя с благодарным изумлением слушала Иуду Гросмана, как он без узелков, без остановок говорил о специальном, на перламутровой ножке лорнете для третьего глаза, о страхе, который водят за собой на цепочке, как таксу, о том, что в Москве царит полная эротическая свобода, свобода тела, послушно подменяющая свободу духа, а захватывающая угроза неостановимо расползается в воздухе, как запах горького миндаля.
      - А однолюбы? - улыбнувшись, спросила Катя.- А ревнивцы?
      - Носители буржуазных предрассудков,- жизнерадостным голосом радиодиктора объявил Иуда.- Общественность единодушно их осуждает и перековывает.
      - А если они не перековываются? - спросила Катя.
      - Тогда могут посадить,- сказал Иуда Гросман и пожал плечами. Знаешь, мне нравится такая свобода под бритвой. Удар бритвой - это цена свободы. А здесь свобода бесплатная, к ней привыкаешь, как к удобной обуви: нигде не жмет, нигде не трет. Ничего не происходит.
      - Ну, пошли, раз не трет,- сказала Катя и потянула Иуду за рукав.
      Обогнув поляну, тропа снова скользнула в лес. Густые кроны смыкались и переплетались над тропой, внизу лежала тень, но не сумрак. Кругом было пустынно - ни охотника, ни оленя. Тропа вела к озерцу, посреди которого, на игрушечном островке, стоял трехэтажный дворец - бело-розовый, с колоннами и когда-то зеленой крышей, с мертвыми печными трубами над ней. Ноги нарядных гостей давным-давно не касались широких белокаменных ступеней, ведущих к заколоченному дощатым щитом входу.
      - Вот,- сказала Катя.- Я хотела тебе это показать.
      - Терем,- сказал Иуда.- Терем-теремок. А что там внутри?
      - Ничего,- сказала Катя.- То есть я не знаю. Видишь - всё забито.
      И лодки нет, никак не доберешься.
      - Были б лодки,- пробормотал Иуда Гросман,- всё бы давно растащили... Пошли, поищем, может, найдем что-нибудь.
      Они двинулись в обход озерца. Берег был топкий, густой кустарник подходил к самой воде. Под ногами хлюпало. Под навесом кустарника, на отмели, Иуда Гросман наткнулся на плотик - четыре сбитые в раму бруса, на которые уложена была, как палуба, почерневшая от воды створка двери. На двери валялась доска, заменявшая весло.
      - Вот лодка,- отрывисто сказал Иуда.- Поехали.
      - Мы перевернемся,- сказала Катя.
      - Это не яхта,- отрывисто согласился Иуда.- Но и эта лужа - не Тихий океан. Ты со мной? Или жди здесь.
      - С тобой,- сказала Катя.- Я, между прочим, умею плавать.
      - Тогда давай,- распорядился Кирилл Лютов.- Лезь. Садись на корточки, а то свалишься. Держись!
      - Кто на нем, интересно, плавает? - робко спросила Катя.
      - Кто, кто! - сказал Кирилл Лютов.- Пираты. Сейчас поглядим.
      Катя не понимала совершенно, зачем понадобилось Иуде Гросману тащиться на каких-то гнилых бревнах на заброшенный островок, где, вполне возможно, засели бродяги или преступники. Что он там забыл, кой черт его тянет? Ведь ехали на пикник, и так прекрасно всё начиналось. Согнувшись в три погибели на хлипкой двери посреди воды, по пути к бандитам и разбойникам острова, она вдруг почувствовала опасную, необузданную силу своего плешивого спутника. Прикажи он ей напасть с бомбою в руке на конных полицейских - она подчинилась бы без вопросов.
      - Какой ты,- тихонько сказала Катя, глядя на Иуду Гросмана, ворочавшего веслом.- Какой ты сумасшедший.
      С тыльной стороны дома они нашли черный ход. Коридор был завален мусором, запустение комнат внушало тревогу и тоску. Иуда Гросман упрямо заглядывал в проёмы дверей и, не обнаруживая там ничего, кроме разрухи и сора, продолжал свой обход. Катя плелась за ним.
      В тупиковой комнате коридора валялся на груде тряпья пожилой бродяга с красным лицом пьющего человека. Взгляд его бедовых глаз, скользнув по непрошеным гостям, удовлетворенно остановился на плетеной корзине в руках Кати.
      - Вот и фазаны,- выпрастывая из тряпья грязные лапы, сказал бродяга.- Я знаю, что у вас там в корзинке: ветчина, хлеб, сыр, красное вино. А ну, красавица, докажи-ка поскорее, что я не ошибся! Ножик можешь не вынимать - Бог дал нам пальцы и зубы, и этого вполне достаточно.
      - Ножик нельзя? - с интересом уточнил Иуда.
      - Я пацифист, гражданин,- строго сказал бродяга.- Это принцип.
      Усевшись, бродяга живо наблюдал за тем, как Катя выуживает из корзины еду и вино. Губы бродяги беззвучно шевелились: то ли он перечислял про себя припасы, то ли вел какой-то одному ему ведомый подсчет.
      - Налить? - спросил Иуда Гросман.
      Бродяга кивнул без лишних слов.
      - Ну тогда за знакомство,- сказал Иуда, протягивая бродяге стакан.- Как вас зовут? Имя?
      - У меня как раз кончились визитные карточки,- уклончиво сказал бродяга.Последнюю на той неделе подарил полицейскому на добрую память... Если вы хотите снять у меня квартиру - пожалуйста. Но договор составлять не будем.
      - Хорошая идея,- сказал Иуда.- Я бы тут отсиделся недельку.
      - За вами охотятся, приятель? - Бродяга глядел с пониманием.- Тут тихо, как на Перечных островах.
      - За вами тоже идут? - спросил Иуда. Ему легко было говорить с этим красномордым оборванцем.
      - Я этого не сказал.- Бродяга протянул Иуде Гросману порожний стакан.Наливайте, что вы, ей-богу!.. Может, идут, а может, уже сбились со следа. В конце концов все мы приходим в этот мир, чтобы иногда немного пошалить.Обобщив положение, бродяга не спеша поднес ко рту кус золотистого хлеба с ветчиной и с хрустом вогнал в бутерброд крепкие крупные зубы цвета слоновой кости.
      - А у меня вот не сбились,- сказал Иуда Гросман, придвигая сыр поближе к бродяге, к его страшным рукам, покрытым ссадинами и грязью.
      - Это действует на нервы,- кивнул бродяга.- А что вы там забыли на материке? Отдыхайте!
      - Действительно, что я там забыл? - повторил Иуда Гросман.- Может быть, страх.
      - Бесстрашные герои с усами бывают только в книжках,- сказал бродяга и снова протянул стакан.- И вот что я вам скажу, приятель: в этом доме можно начать новую жизнь. Кроме того, это настоящий дворец, черт возьми! Кто может себе позволить жить во дворце?
      - Мне здесь нравится, и я подумаю про новую жизнь,- благодарно сказал Иуда и усмехнулся.- Во всяком случае, круговую оборону тут можно держать. И это уже хорошо по нашим временам.
      Бродяга в лесном дворце запомнился Иуде Гросману. Такой бродяга был, пожалуй, немыслим в разграбленном господском доме где-нибудь под Тверью или тем же Орлом - независимый и неразбойный, хотя и на его страшных лапах проступали, если вглядеться получше, кровавые подтеки. Как это он сказал? "Мы все пришли в мир, чтобы немного пошалить..." В России бродяга, грубый человек, который переехал Байкал, уходит в тайгу и звереет потихоньку в своей лесной берлоге. Французский бродяга возражает против того, чтобы ветчину резали ножом, и дует кислое винцо вместо картофельного самогона. Традиция сидит в печенках у этих ребят, и байкальский головорез почему-то ничуть не ближе Иуде, чем французский винный пацифист. В Одессе еврейские бродяги исправно ходят в синагогу и расчесывают свои патлы по праздникам: на Песах, на Симхес-Тойрэ. Всё дело, как видно, в национальной традиции, а ведь бродяжничеству столько же лет, сколько человечеству. Почему бы не стать бродягой? Надо всё же иметь в виду предложение пацифиста снять у него квартиру.
      Назавтра после пикника Иуда проводил Катю в Берлин. У поезда прощались сердечно, легко. Считанные часы с Катей стали праздником для Иуды Гросмана, подарком, красным леденцовым петухом на деревянной палочке, но праздник прошел, от петуха осталась одна палочка, и следовало выбросить ее в ближайшую мусорную урну. Да и Катя была полна тревожной благодарности, она, к собственному удивлению, немного устала в Париже. Она хотела очутиться в своем берлинском торгпредстве и, сидя там за скучным казенным столом, не спеша обрывать лепестки с этого парижского букета: пахнущие лавандовым мылом простыни в гостиничном номере, сидение в кафе на бульваре. Полученная в подарок фарфоровая собака с янтарными глазами. Совершенно безумное путешествие на полузатопшей двери по озеру и противный оборванец во дворце, хотя это было уже чересчур. Хотелось тихонько сидеть в Берлине и думать о новой встрече с Иудой - через месяц или через год.
      Басовито рявкнул паровоз, судорога пробежала по составу. Улыбался немного грустно, чуть виновато Иуда Гросман, глядя на Катю за окном вагона. Как хорошо, что Катя приезжала! Как хорошо, что она уезжает обратно в Берлин! До свиданья, маленькая Катя с родными ладошками!
      В полпредстве знали о Катином приезде. Катя - это, конечно, не так плохо, как если б знаменитый писатель завел шашни с француженкой. Но могло быть и хуже: возьмись Иуда чертить крылом вокруг белоэмигрантки - и дело приняло бы катастрофический оборот. Как это ему не объяснили там, в Москве, перед отъездом, что за границей запрещено вступать в половую связь! Запрещены половые связи, запрещены азартные игры в публичных местах, запрещено несанкционированное участие в массовых мероприятиях. Есть у него надежная рука на самом верху, тут двух мнений не может быть. Такая надежная, что этот Иуда дважды ездил на ипподром, делал там ставки по маленькой и выиграл. А история с пулей! Ясно ведь и профану, что она понадобилась Гросману как прикрытие для установления подозрительных связей... Составляя обстоятельное донесение в Москву, в Центр, куратор Громов досадовал на приезжую знаменитость: шлют этих чокнутых, и что с ними тут делать? А устроишь такому Иуде пролетарскую выволочку, сугубо, допустим, товарищескую,- себе дороже обойдется: потом своя голова слетит с плеч. Да что Иуда! Даже девку эту берлинскую пальцем не тронь - нельзя, хотя ее в двадцать четыре часа необходимо было бы отправить на родину и там уже разбираться. Попробуй отправь! Гросман нажалуется, неприятностей не оберешься. И вот с донесением получаются одни сплошные вопросы: писать всё как есть - скажут, перегибает Громов палку, старый дурак, а если кое-что подчистить на всякий случай, так могут же потом попрекнуть вплоть до разжалования: почему не доглядел, не донюхал?.. Но время бежало размеренно, враскачку, и назначенный день отъезда у Иуды Гросмана уже маячил на горизонте.
      На малом приеме в полпредстве, в пятницу вечером, Громов затеял необязательный разговор с мрачно скучавшим Иудой.
      - Хотел бы ваше мнение узнать,- противно улыбаясь, сказал Громов.- К азартным играм вы как относитесь?
      - Никак,- не задержался с ответом Иуда и смерил вопрошавшего ироническим взглядом.
      - А лошадки? - не отстал Громов.
      - Лошадь - не дама пик,- пристально глядя поверх очков, сказал Иуда Гросман.- А что, собственно?
      - А я так считаю, что кто играет в азартные игры - у того порочные наклонности,- высказался Громов.- Левый уклонизм, так сказать.
      Иуда отчетливо представил себе двускатную крышу дома и себя, цепляющегося и сползающего по крутому наклонному скату вниз, в тухлое болото порока, ядовито зеленое. Представил - и удивился.
      - Почему левый уклонизм? - требовательно спросил Иуда Гросман.
      - Да это неважно, левый или правый,- охотно объяснил Громов.- А важно, что азартная игра отвлекает нас от важнейших ежедневных событий. Вот шахматы или лото - это другое дело.
      Иуда костяшками пальцев потер лоб над очками, помолчал, а потом сказал:
      - Вы, товарищ, талмудист и начетчик, и это опаснейший правый уклонизм, который куда опасней левого. Вы знаете, что такое талмудист?
      - Это который...- смущенно замялся Громов.- Ну, в общем, чтец...
      - Нет, не чтец,- жестко поправил Иуда Гросман.- Это политический демагог, попирающий святые пролетарские идеалы. Иными словами, враг советской власти, хотя и скрытый. Я бы посоветовал вам это хорошенько запомнить, товарищ... Кстати, вы читали Талмуд?
      Приоткрыв рот, Громов смотрел на Иуду Гросмана, как рыба с крючка. Талмуд он читал! Какой, к чертовой матери, Талмуд? Он, что, еврей, что ли? Раввин? А дай этому Иуде отповедь - отзовут в Москву, потом доказывай, что ты не уклонист, не еврей и вообще не верблюд. Громовых-то тринадцать человек на дюжину, а Иуда Гросман - один, и место в парижской резидентуре - одно. Тут не до справедливости.
      Отойдя от Громова, Иуда подошел к высокому окну. Накрапывал серебристый дождичек, фонарный свет пробивался сквозь черную листву сада. Скучный вечер был окончательно испорчен. Этот противник азартных игр, этот дегенерат не зря заговорил о лошадках. Кто ему донес? Знает ли он о Махно?.. Вдруг захотелось в Киев, в закухонную кухаркину комнатенку, где он, Иуда Гросман, восседал за столиком с остатками господского обеда, как царь и первый заместитель господа Бога, где угроза неприятностей исходила лишь от заспанного бакалейщика. Хорошо бы оказаться сейчас в Киеве или даже в Одессе, расположиться в домашнем кресле, распустить ремешок на брюшке. Тихо, тепло. Зудит муха под потолком. Чай с вишнями дымится на круглом столе, стакан тонкого стекла рубиново посверкивает в серебряном подстаканнике. Впереди полдня предпраздничного сахарного покоя, а вечером - стремительное застолье, гул голосов, женщины, похожие на райских птиц, и мужчины, пропахшие табаком и кровью: праздник в гостях.
      Новый, 1938 год Иуда Гросман встречал в гостях у Кати и ее нового мужа крупного чекиста, одно имя которого наводило ледяной страх и заставляло людей опасливо вжимать голову в плечи, чтоб сделаться пониже и понезаметней. Да и само имя душегуба редко кто развернуто произносил, таинственно и раболепно ограничиваясь инициалами: Т. Т. И это нравилось чекисту.
      В подъезде жилого дома неподалеку от Кремля, по ту сторону Москвы-реки, дежурил красноармеец. Держа спину прямой, он сидел за желтым лакированным столом, как порученец в приемной наркома. На столе перед красноармейцем помещался черный телефонный аппарат без диска и пронумерованный список, напечатанный на пишущей машинке. Внимательно оглядев Иуду Гросмана с головы до ног, красноармеец спросил у него фамилию, сверился со списком, а потом, сняв трубку и прикрыв мембрану ладонью, с кем-то вполголоса переговорил.
      - Проходите! - еще раз хмуро взглянув на посетителя, разрешил красноармеец.
      Проверка не раздосадовала Иуду Гросмана: так они живут в этом доме, так надо. Он бывал здесь прежде и даже помнил сурового красноармейца в лицо.
      Лифт, покряхтывая, привез Иуду на пятый этаж, к знакомой двери. Отворила Катя.
      - Входи, входи,- сказала Катя и, пропуская его, летуче и легко прижалась к нему своим твердым стройным телом.- Народу полно. Вон Тёма. Осторожней с ним, он уже набрался.- И пошла перед Иудой Гросманом по коридору в своих лакированных лодочках.
      Коридор вел в гостиную. Высокий и мощный, как горный туннель, он расширялся перед приоткрытой двустворчатой дверью, образуя небольшую прихожую. В одной из стен устроена была вместительная ниша, там стоял на никелированных ногах большой стеклянный аквариум, подсвеченный электрическими лампочками. Дюжина ярких тропических рыбок - красных, желтых и голубых - танцевала в золотистой воде между пушистыми зелеными водорослями. Человек малого роста в защитного цвета френче, синих галифе и сапогах с узкими щегольскими голенищами, с рюмкой в руке стоял у аквариума, вплотную приблизив лицо к прозрачной стенке. Через его плечо с недоверчивым восхищением глядела на рыбок красивая стройная брюнетка с высокими татарскими скулами.
      - Угадай, кто подарил,- шепнула Катя.- Сам! - Она подняла глаза к потолку, к небу.- Он уже час тут стоит, всем показывает.
      - Добрый вечер,- проходя, сказал Иуда Гросман спине, обтянутой френчем.- С Новым годом!
      Т. Т. медленно повернулся от аквариума. Он был пьян, глаза его имели мечтательное, рассеянное выражение.
      - А, это вы,- сказал Т. Т.- Ну, здравствуйте.- Он поманил Иуду пальцем.Идите сюда!
      Иуда подошел. Невысокого роста, он был длинней чекиста на полголовы.
      - Вот на эту посмотрите, с перышками,- легонько подтолкнув восторженную татарку к аквариуму, сказал Т. Т. Теперь они стояли рядом, плечом к плечу, а Иуда Гросман чуть позади дожидался своей очереди.- Красивая рыбка. Кстати, она похожа на вас, Фарида.
      Татарка благодарно улыбнулась молодым свежим ртом; зубы у нее были жемчужные, десны - коралловые. Т. Т. требовательно постучал ободком хрустальной рюмки по стенке аквариума. Водка пролилась. Обгоняя друг друга, рыбки бросились к стенке, на звук.
      - Они хотят на свободу, за забор,- беря татарку за локоть, продолжал
      Т. Т.- За зону, так сказать. А зачем? На свободе они задохнутся, и вся красота пропадет. Ни пользы, ничего. Так?
      - Так,- согласилась татарка и прилежно головой кивнула.
      - А люди? - снова позвякивая рюмкой по стеклянному ящику, сказал
      Т. Т.- Они что, лучше вот этих? Нет, не лучше. Хуже. А им тоже свободу подавай. Зачем, я спрашиваю? Ложкой ее хлебать, что ли? Свобода - вредная выдумка, я в этом разбираюсь хорошо.- Он чуть скосил глаза, убеждаясь, что Иуда стоит, ждет.- Хотите выпить?
      - Да,- сказал Иуда Гросман.
      - Держите.- Чекист протянул ему свою рюмку.- Пейте, пейте, я не заразный, вы же знаете. Ну-ну, не дергайтесь! - Он снова глядел на татарку.- Так вот, вам только дай свободу, и вы сразу начинаете делать глупости, а мы потом расхлебывай. Это всё равно, что ребенку дать нож. Сумасшедшему ребенку.
      - А мой муж говорит, что мы самые свободные,- осторожно заметила татарка.
      - В социалистическом смысле! - веско поправил Т. Т.- И запомните: буржуазная свобода - это сказка, такая же дурацкая, как любовь. Когда человеку нечем заняться, он садится за стол и придумывает вредные сказки. В лагерях у него просто нет на это времени. Ну, пошли!
      - Значит, вы помогаете нам уберечься от дурацкого сочинительства? пробормотал Иуда Гросман, входя следом за Т. Т. в гостиную.- Здорово...
      - Ну да! - Т. Т. резко остановился и развернулся на каблуках, так что Иуда чуть его не сшиб.- Видите, не такой уж я тюфяк, как вам кажется. Гуляйте!
      В гостиной было полно людей, лица некоторых были знакомы всей стране по фотографиям в газетах, с немногими Иуда Гросман встречался - на других приемах, в других домах. Отойдя в сторонку, к буфетной стойке, устроенной тут по западной моде - Катина, наверняка, затея,- Иуда кивнул буфетчику с офицерской выправкой, и тот протянул ему рюмку водки. Более всего Иуде Гросману хотелось сейчас, ни с кем не прощаясь, уйти отсюда: спуститься на лифте, пройти мимо сторожевого красноармейца внизу и, хлопнув дверью, выскочить на новогодний мороз. Но уходить было страшно. Конечно, даже этот дикий Т. Т. ничего не может сделать ему, Иуде Гросману,- иначе уже бы сделал в минувшем, недоброй памяти 37-м... И всё же неосмотрительно да и небезопасно было бы сейчас взять и уйти. И Катя оказалась бы в дурацком положении - она пригласила, и вот вам, пожалуйста. Да и не для того он пришел сюда, чтобы обижаться: на монстров не обижаются. Надо наблюдать, вдыхать этот воздух, запоминать. Для этого он здесь - соглядатай и разведчик.
      В центре просторной комнаты танцевали пары, с потолка свешивались разноцветные бумажные гирлянды, нитки серебряного и золотого новогоднего дождя задевали лица танцующих. С рюмкой в руке Иуда прислонился к стене и глядел сквозь свои стеклышки. Хозяин дома, неловко обходя танцующие пары, пробирался к патефону. Как это он сказал: люди не лучше рыб. Вот они танцуют в большом аквариуме гостиной, скользят по натертому паркету, мужчины прижимают к себе женщин, одетых в яркие открытые платья: красные, зеленые, золотистые. Потом хозяин позвенит рюмкой, и все послушной стайкой бросятся к столу: с Новым годом, с новым счастьем! Никто не отстанет, никто не вырвется вперед до срока... Жуткий человек, недомерок в начищенных сапогах, направляющий людей от жизни к смерти. Железная заслонка, отделяющая ад крематорской печи от прохладного мира деревьев и звезд. Он правит этим миром, не писатель и не художник, а он, муж Кати, страшный карлик. И ведь не всегда же он был таким, Катя выходила замуж за другого Тёму - чиновника Наркомзема, она что-то в нем нашла, жалела его, гладила ладошкой его коротко остриженные белобрысые вихры. Что же его сделало таким, как он есть, рассуждающим о рыбах и людях, которых нельзя выпускать за лагерную зону? Глупость? Или власть?
      Т. Т. нагнулся над патефоном и снял мембрану. Наступила тишина. Пары послушно застыли на полушаге и глядели на хозяина.
      - К столу,- сказал Т. Т.- Пора садиться.
      Белая плотная скатерть без единой морщинки еле проглядывала между тарелками, рюмками и бокалами, блюдами и бутылками, судками, вазами и кувшинами. Рассаживались не мешкая, сдержанно переговариваясь вполголоса.
      Т. Т. постучал ножом по фужеру.
      - У нас тут есть писатель,- сказал Т. Т.- Знаменитый писатель. Он скажет тост.
      Иуда Гросман поднялся, поглядел, щурясь, на хозяина, на гостей.
      - Старый год уходит,- сказал Иуда.- Это был нелегкий год. Скатертью ему дорога!
      Гости потянулись за рюмками.
      - Отменяется! - глядя на жену, раздельно и громко произнес хозяин.- Выпьем за здоровье товарища Иосифа Виссарионовича Сталина. Всем пить до дна!
      Встречу с Шарло - оружейником, монархистом и немножко бандитом - Иуда Гросман раз за разом откладывал на потом. Он знал, что пойдет, но откладывал, и тянул, и берёг в кошельке бумажку с адресом.
      Дело тут было не только в наполеоновской пуле: Иуда уже почти разуверился ее отыскать в море антикварного хлама. Дело в том, что не познакомиться с парижским "немножко бандитом", к тому же преданным сторонником блистательной королевской власти - это было бы просто безумием. Получить такую возможность и не воспользоваться ею! Разумеется, надо идти.
      Но опасность кусала за пятки. То, что таинственный Шарло - монархист, это не страшно, это никого здесь не волнует. Тревожно другое: рекомендация Жан-Жака д-Анжу, сердечного приятеля князя Щербатова. Того самого Щербатова, который уговаривал его, Иуду Гросмана, вступить в русскую монархическую организацию. При всем их анекдотизме эти уговоры, стань они известны в Москве, выйдут Иуде боком. Если князь такой дурак, что с первого взгляда не распознал в Иуде Гросмане еврея, то от него чего угодно можно ожидать: сболтнет где-нибудь об этом разговоре хотя бы смеха ради. И вот получится, что Иуду со Щербатовым познакомил д-Анжу, тот самый, который рекомендовал Иуду оружейнику Шарло. Тут и слепому ясно: это сеть, это оружие, это заговор. То есть слепому с Лубянки, а нормальному человеку такое и в голову не придет. Но оглядываться, хочешь не хочешь, приходится на Лубянку, а не на Эйфелеву башню.
      Шарло проживал на далекой окраине Парижа, во флигельке, спрятавшемся в диком парке. Посреди парка, когда-то ухоженного, высился большой заколоченный дом с колоннами. К парадному подъезду вела заросшая травою мощеная аллея, давно забывшая прикосновения колес. Тропинка, ведшая к флигельку, была, напротив, хорошо утоптана.
      Шарло оказался рослым упитанным малым в черном берете, свешивавшемся на искалеченное левое ухо. Стоя за верстаком, заваленным железным хламом, он выслушал рассказ Иуды о герцоге д-Анжу и его настольной гильотине и удовлетворенно кивнул головой.
      - Ну, дальше,- сказал Шарло, достал из-под верстака бутылку вина с двумя бокалами и налил себе и гостю.
      - Я монархист,- продолжал Иуда Гросман.- Прибыл к вам нелегально из красавицы Одессы. Чернь низложила нашего короля, трон пошел на переплавку. Корону спустили цыганам за гроши.
      - О! - удивился Шарло и долил Иуде вина.
      - Вы, конечно, слышали, где это - Одесса? - сказал Иуда Гросман.
      - Где? - спросил Шарло.
      - Там,- махнул рукой Иуда.
      - И вы - оттуда? - спросил Шарло.
      - В какой-то степени,- уклончиво ответил Иуда.- Я человек песков.
      - Так у вас там султаны? - спросил Шарло.- В песках?
      - Можно сказать и так,- кивнул Иуда Гросман.
      - Как, вы говорите, это называется? - снова спросил Шарло.
      - Одесса,- сказал Иуда Гросман.
      - О! - снова удивился Шарло.- Король обезглавлен?
      - К несчастью, да,- сказал Иуда.- Но его сын - чудный мальчик, он взойдет на престол. Мы вернем ему корону.
      - Мне, конечно, все равно,- помолчав, сказал Шарло,- но как вас зовут?
      - Давид Реувейни,- твердо сказал Иуда.
      - Вам нужно оружие, месье Реувейни? - спросил Шарло.- У вас есть деньги, чтобы за него заплатить?
      - Ну, конечно, конечно...- покивал головой Иуда.- А пушки есть?
      - Часть денег вперед,- сказал Шарло.
      - Сколько скажете,- согласился Иуда.- Я вам верю, как самому себе, больше, чем самому себе.
      - О! - удивился Шарло.
      - Но возьмем быка за рога,- продолжал Иуда.- Наследник престола просто мечтает о каком-нибудь императорском сувенире, скажем, о пуле Наполеона. У вас есть?
      Шарло поглядел на Иуду Гросмана с большим интересом.
      - Две,- сказал Шарло.
      - Как две? - не понял Иуда Гросман.
      - Они же парные,- глазом не моргнул Шарло.- Вы что, не знали?
      - Наследник не знал,- пробормотал Иуда.- Теперь я ему расскажу.
      - Ну, конечно,- сказал Шарло.- Как видно, ваш наследник - выдающееся дитя. Расчет только наличными.- И вышел из комнаты, ступая недоверчиво, как по битому стеклу.
      Счастливо улыбаясь, Иуда налил себе вина. Ему нравился этот разговор, текущий меж сказочных берегов. Одесские жулики и бандиты тоже не прочь были прилгнуть и пофантазировать, но на иные темы. Молдаванка, пожалуй, не привилась бы к галльскому стволу.