IX. “Альтаир”

– В сороковом году, когда итальянские фашисты напали на Грецию, Лицас вступил в армию генерала Папагоса, чтобы драться с захватчиками. Помнишь, как греки вышвырнули их обратно в Алабинию? Так вот Лицас был в числе тех пехотинцев, которые брали Корчу. Его взвод израсходовал все патроны, и он штыком заколол двенадцать итальянцев. За это его произвели в сержанты. А ведь ему было всего восемнадцать.

Когда они вошли в тесное, похожее на пенал кафе, Ариадна прервала рассказ. Навстречу им выкатился хозяин – коренастый, седой человечек с неизменными прокуренными усами.

– Kal'imea sas, – почтительно поздоровалась Ариадна. – Boreite na mou peite, sas parakalo... pou einai о Kurios Litsas?[5]

Человек отвел их к дверям и пространным жестом пригласил выйти на набережную, которая тянулась вдоль противоположной стороны улицы. Там, на набережной, и состоялась одна из тех оживленных бесед, без которых ни одно мало-мальски важное дело в Греции не обходится. В конце концов, передернув плечами, что в данной местности означает жест безразличия, хозяин кафе удалился, всем своим видом давая понять, что не ручается за те сведения, которые его собеседники, возможно, и почерпнут из его слов. Бонд и Ариадна двинулись в указанном направлении.

– Потом на помощь итальянцам пришли немцы, – продолжала Ариадна, – и перерезали коммуникации армии Папагоса; генерал вынужден был капитулировать. Однако солдат не стали отправлять в лагерь, а отпустили домой. Чтобы добраться до дому, на остров Эвбею, Лицасу пришлось пройти пешком через всю Грецию, почти двести миль. Когда он вернулся, то сразу же вступил в партизанский отряд и продолжил убивать итальянцев. А потом и немцев, когда те стали бороться с партизанами.

Переходя через улицу. Бонд взял Ариадну под руку.

– Ты неплохо знакома с его биографией.

– В сорок первом мой отец был у него командиром, а потом они встретились в рядах Сопротивления. Оба дрались очень отважно, не могу отрицать.

Ариадна помрачнела. Бонд изумился:

– Не можешь отрицать?

– Не знаю, это звучит странно, но... Видишь ли, я считаю, что у нас в гражданской войне победили не те силы. Ты бы назвал их демократическими. Но для страны было бы лучше, если бы верх взяли коммунисты. Они – настоящие патриоты Греции. Ведь во время оккупации сражались, в основном, они...

– ... и, в основном, против своих же соотечественников, – сухо закончил за нее Бонд. – Но какое тебе дело до гражданской войны? Тогда тебе, наверное, не было и шести?

– Семь. Я много читала о войне в книгах. Ариадна являла воплощенное смирение.

– Нисколько не сомневаюсь. Так что ты там говорила о своем отце и Лицасе? Если я правильно понял, они сражались не за тех.

– Умоляю, Джеймс, для меня это не шутки. Отец стал реакционером. Вступил в так называемую Национальную армию. Там собрались одни фашисты, уголовники и подонки. Лицас тоже в нее вступил. Сперва он служил офицером связи с британцами, а потом добился перевода на фронт, хотел драться.

– И убивать коммунистов. Пойми, Ариадна...

– Вон он. Смотри.

Дорожка, по которой они шли, повторяла изгиб береговой линии бухты Пасалиман – большей из двух пирейских гаваней для яхт. На противоположной стороне бухты, едва заметно покачиваясь на ровной глади воды, теснилось множество всевозможных судов и суденышек: от рыболовных баркасов и двенадцатифутовых прогулочных лодок до роскошных яхт, которыми изобилует Средиземное море. Тут же внизу, на узкой полоске причала, на стапелях полным ходом кипела работа: здесь ремонтировали и переоборудовали лодки. Высокого, одетого в белую рубашку мужчину, что-то энергично втолковывавшего двум насмерть перепуганным работникам, Бонд сразу выделил из толпы. Стараясь не отставать от Ариадны, которая стремительной походкой направилась к ведущей на причал лестнице, Бонд вернулся к прерванному разговору:

– После того, что ты мне рассказала, трудно поверить, что этот человек согласится помогать твоим единомышленникам.

– Не забывай, что в данный момент это и твои единомышленники. Но не волнуйся, Лицас обожает британцев. К тому же, несмотря на то, что я вступила в коммунистическую партию вопреки его протестам, он, кажется, по-прежнему любит меня, потому что любит моего отца. И еще, если он заупрямится, я знаю что сказать, чтобы он помог нам.

В этот момент Лицас обернулся и увидел их. Годы, проведенные под южным солнцем, придали его задубевшей на соленом морском ветру коже коричневато-бронзовый оттенок. В свои сорок-сорок пять лет он выглядел удивительно молодо. У него были густые темные волосы, только-только начавшие седеть; правильной формы, плотно прилегавшие к черепу уши; карие глаза, грустные и внимательные; благородный нос и рот, который сейчас казался добродушно чувственным, но в минуту опасности, тут Бонд не ошибся, преображался и жесткую прямую линию. Живот не выказывал ни малейшего намека на полноту, плечи и руки бугрились мускулами. Бонд не сомневался – этот человек может быть либо надежным другом, либо не ведающим пощады врагом. С первого взгляда он внушил Бонду доверие.

После секундной паузы лицо Лицаса засияло широкой, по-настоящему радушной улыбкой, обнажив крепкие белые зубы.

– Ariadne, khrisi mou.

– Vassou, Niko, ti uinese?

Они обнялись с Ариадной, словно старые друзья. Наконец взгляд внимательных глаз Лицаса переместился на Бонда.

– Нико, познакомься, это Джеймс Бонд, мой друг из Англии.

– Как поживаете, мистер Бонд? – Пожатие его руки было крепким и искренним. – Для визита вы выбрали время самое подходящее. Я как раз заканчивал и собирался пойти опрокинуть стаканчик. Надеюсь, вы не откажетесь составить мне компанию. Только сперва я должен разобраться с этими двумя остолопами. Смыслят в столярном деле столько же, сколько я в... вязании.

Слова эти были произнесены, если не считать нескольких незначительных погрешностей (вполне естественных при отсутствии повседневной практики) так, как прозвучали бы из уст любого представителя средних классов Англии, вдобавок в его произношении не чувствовался тот шепелявый акцент, который отличал большинство греков. Теперь Лицас вновь сосредоточил свое внимание на работниках. Однако, несмотря на шутливый, дружеский тон, его карие глаза ни на миг не прекращали – исподволь, но ничего не упуская – изучать Бонда.

Судно, о котором шла речь, представляло собой двадцатифутовый бот с необычной заостренной кормой и широченными бортами: не то рыбацкая шхуна, не то спасательный катер, переделанный в прогулочный. Остов катера, собранный из тонких сосновых брусьев, и два сиденья были уже готовы. Бонд догадался, что результат этой переделки, нелепый с точки зрения любого знатока, обречен стать местным “аттракционом”, который будет с успехом привлекать многочисленных туристов из Франции и Германии, чья единственная забота – это недорого и весело провести время.

Видимо, отчаявшись выразить свое негодование словами, Лицас протянул вперед большую загорелую руку и легким движением кисти отломал часть планшира, словно та была приклеена канцелярским клеем. Оба работника тут же напустили на себя преувеличенно виноватый и раскаивающийся вид. Жестом, полным презрения, отбросив отломанный кусок, Лицас отвернулся. Подмигнув Бонду и Ариадне, он вздохнул:

– Все равно, что дети. – Он направился к лестнице. – Милые, но дети. И это не просто лень или безалаберность, нет, они просто не понимают, что если хочешь чего-нибудь достичь, нужно потрудиться на совесть. Когда я говорю им, что палубная надстройка развалится при первой же приличной качке, они отвечают: “Наверное, вы правы, господин Лицас, но будьте справедливы, посмотрите, какие красивые получились скамеечки. ” Вот такова Греция, стыдно признаться. Никто не желает работать. Впрочем, не буду отнимать у вас время этой чепухой. Что привело вас в Грецию, мистер Бонд? Отдыхаете?

– Увы, нет.

Тон Бонда сразу же насторожил Лицаса.

– Надеюсь, у вас нет неприятностей? Могу я...

– Неприятности есть. И нам необходима ваша помощь, мистер Лицас.

– Нам? Выходит, неприятности у вас амурные?

– Если бы так. Мы с Ариадной противостоим международному заговору, который угрожает Англии, России и, вероятно, Греции тоже. Простите за этот высокопарный тон...

– Тон здесь не при чем, мистер Бонд, – Лицас как вкопанный остановился у дверей кафе. В его взгляде И голосе безошибочно читалась враждебность. – С политикой я давно покончил. Да и в любом случае я никогда бы не стал помогать... Той группировке, которую вы представляете. Так что извините.

Он уже хотел было войти, как Бонд преградил ему дорогу.

– Я клянусь вам, что не состою в коммунистической партии. Я на вашей стороне.

– Иные коммунисты говорили мне то же самое. А последний из них через десять минут попытался меня прикончить.

В этот момент в разговор вмешалась Ариадна.

– Нико, если бы мой отец был сейчас здесь и знал то, что знаем мы, он попросил бы тебя сделать все, что в твоих силах.

После этих слов раздражение Лицаса только усилилось.

– Милая девочка, очень скверно, что ты впутываешь сюда майора. И глупо к тому же. Ты огорчила меня.

– Послушайте, мистер Лицас, – Бонд был близок к отчаянию. – Клянусь головой, мы боремся за справедливое дело. Даю слово британца.

– Вот как? – Лицас немного остыл. – Большинству людей это уже почти ничего не говорит. Хотя мне... что ж, наверное, я сентиментален. Хорошо, мистер британец, я готов выслушать вашу историю. Большего пока не обещаю.

Без дальнейших разговоров они вошли в кафе и расположились за одним из столиков с мраморной столешницей – пластик еще сюда не дошел. Покрытые пятнами зеркала, что висели на стеках, создавали некоторую иллюзию пространства. Здесь, посреди беззаботного гомона посетителей, прерываемый возбужденными возгласами игроков в “трик-трак” и в “очко”, поглощая чашку за чашкой обжигающий турецкий кофе, Бонд дал подробный отчет о том, что произошло, начиная с драмы, разыгравшейся в Куортердеке, и кончая пожаром, уничтожившим книжную лавку Томаса. Лицас ни на миг не спускал глаз с лица Бонда. Выслушав рассказ до конца, он еще минуты две сидел в свободной, непринужденной позе, его члены были совершенно неподвижны, что странным образом отличало его от соотечественников. Наконец он заговорил, голос его звучал спокойно и по-деловому.

– Значит, дело обстоит так. Вы с Ариадной хотите, чтобы я доставил вас на какой-то остров, название которого Ариадна не открывает. Далее, на этом острове должно произойти событие, которое она – тут в его низком голосе послышались нотки иронии – именует “мероприятием” и которому угрожает вражеская агентура. Та же агентура похитила шефа британской разведки и теперь, по-видимому, попытается использовать его в ущерб интересам Британии. Когда вы высадитесь на острове, вы должны будете четко себе представлять, какие шага вам следует предпринять. Пока же мне видно, что никакого мало-мальски пригодного плана у вас нет. Да и вся история звучит скверно. Извините... но я могу лишь свести вас с людьми, которые предоставят вам яхту с командой и доставят вас на остров. Если вам так уж не терпится. А то ведь есть еще и рейсовые пароходы...

Бонд бесцеремонно прервал Лицаса. Он уже успел прийти к выводу, что для выполнения данной миссии хватит и трех человек, и был теперь уверен, что в число этих троих непременно должен войти Лицас.

– Послушайте, – сказал он, – так мы ни к чему не придем. Чем, по вашему мнению, вы рискуете? Уж не думаете ли вы, что мы рассказали вам обо всем этом для того, чтобы стащить один из ваших катеров? Чего вы боитесь?

– Все сказали, мистер Бонд? Я не потерплю... Настал черед Ариадны вмешаться в разговор.

– Нико, послушай меня. Я скажу тебе одну вещь: установлено почти на сто процентов, что в деле замешан фон Рихтер.

Удар пришелся точно в цель. Лицас зарычал, словно раненное меткой рукой животное.

– То pousti! To Thrako, to...[6] Каналья! Палач Капудзоны! Ариадна, я должен знать все. Как об этом стало известно?

– Его случайно встретил один человек, в прошлом боец Сопротивления. Он рассказал об этом руководителю партийной ячейки и так далее. Мы получили это сообщение только вчера.

– Вот как? Значит, он в Греции. Ничего удивительного. Теперь эти немецкие ублюдки зачастили к нам, мирно наслаждаются нашей прекрасной страной, которую успели полюбить, когда жгли наши селения, убивали наших мужчин, женщин, детей. Наверное, отправился в Капудзону предаться приятным воспоминаниям.

– Нет. Он наводил справки относительно судов... идущих в то место, где назначено мероприятие. Вчера мы еще надеялись, что это лишь злосчастное совпадение. Ведь летом туда едет масса народу. Но теперь я больше не верю в совпадение. А ты что думаешь?

– Ты права, – мрачно отозвался Лицас. – Это не совпадение. – Он глубоко вздохнул, но когда вновь поднял лицо, то на нем уже появилось нечто похожее на улыбку. – Ладно, ваша взяла. Я в вашем распоряжении. Пора бы и мне немного размяться. Только не думайте, что я всему поверил. Эта девчонка ведь может и приврать насчет фон Рихтера. Но, возможно, она говорит правду, и этого мне достаточно. Чтобы достать этого мерзавца, я полез бы к дьяволу в пасть и при одном шансе из десяти.

Сердце Бонда забилось от облегчения и радости. Он спросил:

– Как скоро мы сможем выйти в море?

– Скоро. Выйдем на “Альтаире”. Это мощный пятидесятифутовый катер с дизельным двигателем. И, главное, не особенно приметный. Ты что-нибудь смыслишь в морском деле, Джеймс?

– Кое-что. Когда-то я частенько проводил лето на переоборудованном тральщике.

– Тогда ты нам пригодишься. – В голосе Лицаса появились начальственные интонации. – Отлично. С устрицами тогда вам придется подождать, а пока будете довольствоваться тем, что принесу вам я. “Альтаир” пришвартован возле башни с часами. Он ходит под панамским флагом. Вы найдете его рядом с огромной американской посудиной для миллионеров. Оба немедленно ступайте прямо туда и ждите меня там. Пока не выйдем в море – не высовываться! Когда вышли из отеля, не было за вами хвоста?

– Кажется, не было. Мы ведь сделали вид, что вышли на минуту в магазин и вовсе не собираемся скрываться. Они могли что-то заподозрить, только когда мы зашли на телеграф: я – чтобы дать телеграмму в Лондон, Ариадна – предупредить своих. Но на этот риск мы шли сознательно.

– Что ж, придется вам рискнуть еще раз и взять такси. Ехать тут недалеко, на борту никого нет. Джеймс, у тебя только пистолет? Хорошо. Остальное возьму на себя. А теперь исчезните.

Через десять минут Бонд и Ариадна были уже на борту “Альтаира” и направлялись в тесный салон. Салон был полностью готов для приема гостей, пол отдраен, крохотные ярко-синие занавесочки на окнах свежевыстираны. Бонд догадался, что первоначально катер предназначался для чартерного рейса, и живо представил, как Лицас с усмешкой станет отмахиваться от претензий назойливых заказчиков.

Они наскоро осмотрели катер. Узкий трап с правого борта спускался на маленький камбуз, а оттуда на нос. Из камбуза Бонд спустился в машинное отделение и, задыхаясь от жары и испарений масел, внимательно изучил 165-сильный дизель “Мерседес”. Все было сработано на уровне; узкое пространство использовано с толком; технический уход соответствовал стандартам, принятым на флоте Ее Величества. Авторитет Ли-цаса в глазах Бонда возрос еще больше.

К носу от камбуза и рубки располагались две двухместные каюты, а за ними – еще две, с двухэтажными койками. Бонд и Ариадна заняли каюту по левому борту в средней надстройке. Ариадна распаковала и разложила по полочкам свой нехитрый багаж: пару рубашек, туалетные принадлежности, носовые платки и, так бросавшиеся в глаза на фоне этих банальных вещей, восемьдесят патронов к Вальтеру. Зачесав назад сбившиеся на лоб светлые прядки волос, она немедленно оказалась в объятиях Бонда.

Прижавшись лицом к его шее, она пробормотала:

– Теперь, пусть ненадолго, но ты опять мой. У меня такое чувство, будто прошло много-много дней, прежде чем я поняла, что смогу соединиться с тобой. Наплевать, что случится с нами завтра. Единственное, что теперь меня волнует – это ты, чтобы ты всегда был со мной. Так не будем терять время!

Она запрокинула голову, ее глаза застилал туман желания.

– Не закрывай дверь. Мы ведь одни.

Казалось, от прикосновения к нему ее груди взбухли еще сильнее.

Тут же, на жестком и неуютном лежаке, Бонд неторопливо овладел Ариадной. Они наслаждались любовью легко, тщательно и со вкусом, не зная того граничащего с истерикой безумия, которое они испытали ранним утром. Все, что окружало их, – и обычная возбужденная суматоха порта, и выкрики команд, и грохот якорных цепей, и раскатистый стук и рев двигателей – утратило всякий смысл и исчезло. Наконец утомленные, они разъединились и погрузились в сон.

Бонда разбудили голоса и шум шагов, доносившихся откуда-то сверху. Не сводя глаз с обнаженного тела Ариадны, которая крепко спала, лежа на спине и подняв колено в позе полной непринужденности, Бонд быстро оделся. Затем наклонился и поцеловал ее в щеку.

К тому времени, когда он появился в дверях салона, Лицас уже был там. Он стоял в одиночестве, уперев руки в бока, посреди груды всевозможных припасов; голоса удалялись в направлении причала.

– Ариадна спит?

– Да.

Во взгляде этого крупного человека, который глядел сейчас на Бонда, уже не было настороженности, а лишь грусть и мольба.

– Ты ведь не будешь обижать ее, Джеймс? Может быть, это и не мое дело, но ее отец – мой лучший друг, а в Греции это значит многое. Если будешь плохо к ней относиться, – вдруг ее бросишь, станешь давать ложные обещания или что-то в этом роде, – то оба будете иметь дело со мной, и, клянусь, вам плохо придется. Особенно тебе. Ты меня понял?

– Понял. Но нам не придется ссориться.

– Значит, у нас все будет в порядке. – Лицас дружески потрепал Бонда по груди, и лицо его прояснилось. – Завидую я тебе: едешь в путешествие с девчонкой. В свое время я себе такого позволить не мог. Пять лет назад все было по-другому. Да и не серьезно это. Никогда не слышал о девках-шпионках. Откровенно сказать, Джеймс, – он удрученно качнул головой, – никак не могу понять, как это наша маленькая Ариадна работает на русских. Я-то думал, она просто варит для своих пролетариев кофе, да читает по вечерам Карла Маркса. А вместо этого... Хорошо, что мир еще способен преподносить нам сюрпризы... Так. Топливо и вода – под завязку. Провизия – это может подождать. Выпивка – тоже может подождать, но не слишком долго. Оружие. Взгляни-ка на него прямо сейчас. Вот здесь.