XVI. Временный капитан

В полдень “Альтаир” находился в пяти милях к югу от порта Вракониса, и его курс лежал на северо-восток. Видимость была превосходной, обещая хорошую погоду, но море еще играло, и каик, устремленный наперекор волнам, то и дело неуклюже переваливался. Более неуклюже, нежели позволяла бы опытная рука у штурвала.

Георгис Ионидес имел сравнительно небольшой опыт в вождении судов такого класса, хотя собственным судном – двадцатичетырехфутовым мотоботом “Цинтия”-он управлял с завидным мастерством. Он очень надеялся, что прежде чем погода улучшится, она не станет хуже; он боялся не за себя – последующие несколько часов плавания пройдут под прикрытием того или иного острова – а за свою “Цинтию” и за людей, правда, в меньшей степени, которые теперь находились на ней. Зачем им понадобилась именно она, и куда они направляются?

Однако все по порядку. С довольной ухмылкой Георгис переложил штурвал на несколько делений влево, и “Альтаир” плавно соскользнул с гребня волны. Он быстро постигал искусство управления “Альтаиром”, да ведь он все схватывал на лету. Все дело в инстинкте, в том, что он прирожденный моряк. Дед частенько говаривал... А впрочем, ладно. Эти люди. Они, без сомнения, затеяли что-то противозаконное. Греки-то, мужчина и девушка, спокойные, вполне внушают доверие, но англичанин с его горящим взором, конечно же, сорвиголова. Георгис Ионидес понял это сразу. Он нисколько не удивился, когда часом ранее эти люди перенесли на “Цинтию” два завернутых в мешковину предмета, сильно смахивавших на винтовки. Георгис, разумеется, вежливо повернулся спиной и сделал вид, что интересуется только погодой. Недаром же он был уроженцем ионического острова Кефалиния. Кефалинийцы так обделывают свои дела – все видят, все примечают, но рот держат на замке.

Именно так он и молчал – открыл рот лишь затем, чтобы сказать “да” – когда в гавани к нему подкатил этот афинянин и за три тысячи драхм (половина сейчас, половина потом) предложил обменяться посудинами на 36 часов. И когда афинянин поставил условием, что обмен должен состояться не здесь – на якорной стоянке, а в открытом море южнее острова, и что он должен выждать, по меньшей мере, полчаса, прежде чем отправиться куда-либо, он попросту кивнул головой, словно такие предложения ему делают каждый день. Не выказал он удивления, не говоря уж о недовольстве, и тогда, когда афинянин тоном, не терпящим возражений, велел ему сразу же после свершения сделки взять курс на юг к острову Иос и оставаться там, покуда ему не дадут знать на следующий день к полудню или к вечеру. Весело и с готовностью он плыл на юг, делая свои восемь узлов, пока “Цинтия” не скрылась за горизонтом. Затем, недолго думая, он круто повернул штурвал и взял курс на северо-запад.

Просто Георгис с самого начала не имел никаких намерений плыть на Иос. По крайней мере, сегодня. Часам к шести вечера, не позже, он пришвартуется в порту Пароса. А утречком, встав пораньше, он преспокойненько с попутным ветром устремится на юг к Иосу, и у него еще останется времени с избытком, чтобы как ни в чем не бывало сесть у дверей портовой таверны и, попивая кофе, дождаться “Цинтии”. Он усмехнулся своим мыслям и позвал двоюродного брата – паренька лет четырнадцати, который помогал ему на “Цинтии”, и который теперь грелся под ласковыми лучами солнца на крыше надстройки “Альтаира”. Когда мальчишка прибежал, Георгис сказал ему несколько слов, указал направление и, оставив у штурвала, прямиком направился в салон. Когда они оказались под защитой Вракониса, море умерило нрав, да к тому же с этой стороны острова нет мелей.

Следуя указаниям афинянина – ни в чем себе не отказывать, он налил себе стакан “окитро” и уселся на одной из скамей. Он с наслаждением отведал благородный напиток, который вел свою родословную с острова Наксос, и который можно достать лишь там, да еще на Иосе и на Враконисе, и подумал, что для выпивки время, пожалуй, еще не наступило, но, в конце-то концов, он ведь в отпуске. Обманчиво слабый напиток, мягкий и тягучий, с привкусом горьковатой лимонной цедры и подслащенной остроты мякоти, расслабил его.

Раскурив сигарету, он выглянул в иллюминатор. В ста ярдах от них лежала юго-западная оконечность безымянного островка, на котором стоял огромный дом, где, было известно, живет сейчас богатый иностранец и развлекается с местными мальчиками. Похоже, эти люди считают, что здесь на островах им все дозволено! Георгис сделал гримасу отвращения. Потом он заметил, что какой-то человек в темном костюме – быть может, сам иностранец – стоит на террасе и смотрит прямо на него. Пока Георгис, прищурив глаза от яркого солнечного света, наблюдал, человек юркнул в дом и почти тут же вернулся, но не один. Этот второй, подолгу не отрываясь, стал изучать “Альтаир” в бинокль, затем он передал бинокль первому. Теперь первый смотрел в бинокль. Наконец к двум наблюдателям поспешно присоединился третий. Казалось, всех троих очень интересовал проплывавший мимо каик. Георгис никак не мог понять причин этого интереса. Он встал, подошел к борту и дружески помахал рукой.

Реакция их, не заставившая себя долго ждать, оказалась самой неожиданной. Все трое резко выпрямились, переглянулись и снова обернулись к “Альтаиру” с видом священников, которых застали врасплох за каким-то неблаговидным занятием. Георгис помахал еще. На этот раз ему ответили, правда, сперва как-то вяло, но потом с энтузиазмом – священники решили показать, что они такие же люди. Георгис весело расхохотался и удалился в салон. Старый грек был прав, когда говорил, что все иностранцы сумасшедшие! Но эти-то, безусловно, богаты, – подумал он минуту спустя, заметив огромный серый катер, мирно покачивавшийся на якорной стоянке перед домом. Богатые. И сумасшедшие. Однако вскоре его осенила неприятная мысль: что, если причиной их недавнего возбуждения было то, что они узнали в “Альтаире” похищенное судно или принадлежащее разыскиваемым преступникам? Он уже и раньше думал об этом. Но ведь известно, что туристы такими вещами не интересуются. Он выбросил эти неприятные мысли из головы.

Когда полчаса спустя он заканчивал на корме вместе с мальчишкой закусывать хлебом с сыром, маслинами и пивом, мысли Георгиса вновь вернулись на Парос. Парос интересовал его лишь постольку, поскольку там жила Мария; уже три года они были помолвлены, и вскоре должна состояться свадьба, но притворяться, что все идет так как надо, нет смысла. Хотя ее родители любили его и знали, что он человек честный, они явно не считали, что он в свои двадцать шесть лет занимал подобающее возрасту место в мире. Сегодня вечером он покажет им, насколько они не правы. Первым делом, он всех их пригласит на каик – Марию, ее отца и мать, младшую сестру – покажет его, угостит в салоне, спокойно объяснит, что один афинский приятель предоставил эту посудину в его распоряжение на пару дней, чтобы он всесторонне испытал ее и высказал свое мнение. Затем он пригласит всех на ужин с омарами и наконец купит каждому хороший подарок в одном из дорогих магазинов для туристов, что тянутся вдоль главной улицы.

В благодарность за эти героические усилия, Георгис получит право говорить с Марией, держать ее за руку и даже видеть ее лицо. Конечно, на то, чтобы побыть с ней наедине подольше, рассчитывать не приходится. Таков был здесь жизненный уклад, так было принято. Георгис высок, хорошо сложен, и работа в сфере туризма приносит ему немало любовных приключений. Он не пренебрегает ими. И никто не пеняет ему за это, но если бы он позволил себе обращаться со своей невестой так, как он обращается с девушками из Германии или Англии, приезжающими на каникулы, то многие стали бы смотреть на него косо. Он знал, что молодежь смеется над обычаями предков, но его они устраивают. (Что думает об этом Мария, ему и в голову не приходило поинтересоваться).

Однако время от времени, вызывая в сознании образ Марии, он, как теперь, ловил себя на мысли, что пытается представить в деталях то, что скрывалось под безукоризненно белым платьем, каково было бы смотреть и трогать эту полную грудь, что она сделала бы, если бы он... Георгис взял себя в руки. Такие мысли, помимо того, что будоражили сознание, были еще и бесплодны – если бы вместо того, чтобы быть современным и утонченным, он был отсталым и провинциальным, то назвал бы такие мысли греховными.

Стоило ему оглянуться за корму, как эти мысли оставили его навсегда. Каик быстро догоняла какая-то машина, вскоре обозначившаяся как мотобот, стоявший на приколе у островка. Это озадачивало и отчасти пугало. Георгис Ионидес порылся в совести и, насколько мог, обдумал свой легальный статус. Может, с бумагами у него и не все в порядке, но он ни в чем не нарушил закон, временно обменявшись каиками с человеком, в добросовестности которого у него нет никаких оснований сомневаться. Георгис продолжал путь.

Мотобот уже догнал “Альтаир”, сбавил скорость и теперь шел нос в нос. Те трое, которых Георгис видел на террасе дома, вновь смотрели на него. Он ждал и думал, не сбавить ли скорость. Через полмили мимо них в противоположном направлении проплыла рыбацкая лодка, и у горизонта показалось перышко дыма большого пассажирского лайнера, направлявшегося к острову Сикинос.

Наконец его окликнули по-гречески:

– Что за судно?

– “Альтаир”, порт приписки Пирей. А вы кто? – спросил Георгис с дерзостью, которой не ожидал от себя. Ответа не последовало.

– Кто ты такой?

– Георгис Ионидес, временный капитан.

– Кто еще с тобой?

– Двоюродный брат, вот этот парень. На мотоботе посовещались.

– Мы перейдем к тебе.

– По какому праву?

– Именем Королевского управления береговой охраны.

О таком учреждении Георгис никогда раньте не слышал, но на сей раз у него достало ума не раскрывать рта, как принято у кефалийцев. Было ясно, что он вляпался в большие неприятности, усугублять ситуацию бессмысленным пререканием резона не было. Люди, на чьей стороне сила, а эти были именно таковы, в каких бы отношениях с законом они не находились, чрезвычайно вспыльчивы. Одно необдуманное слово могло навеки лишить его шансов добраться до Пароса. Он заглушил двигатель и сказал брату:

– Экая досада, малыш, но ничего не бойся. Наверное, разыскивают какого-нибудь опасного преступника из Афин. Хотят убедиться, что мы не прячем его. У них это называется “необходимыми формальностями”. Когда они к нам перейдут, примешь штурвал, а я с ними поговорю.

Некоторое время спустя, когда обыск “Альтаира” был завершен, мужчины обступили на корме Георгиса. Двое были иностранцами – отвратительного вида молодчики с хищно сжатыми губами; третий – толстый и рыхлый – представлял собой наиомерзительнейший тип грека, вероятно, из Салоник. Один из иностранцев говорил на языке, отдаленно напоминавшем Георгису диалект болгарского. Толстяк переводил.

– Где Бонд?

– Мне не известен человек с таким именем.

– Врешь. Несколько часов назад он был здесь. Георгис пожал плечами. Толстяк переводил дальше.

– Здесь утром был англичанин, отвечай?

– Да. Но он мне не представлялся. Я не имел с ним дел.

– Где он теперь?

– Не знаю. Он мне не исповедовался.

– Ты врешь, дерьмо. Где ты видел этого человека в последний раз? И постарайся говорить правду.

– В пятнадцати милях отсюда. В море, южнее Вракониса. Он и его друзья взяли мой каик, а я их.

– Куда они направлялись?

– Я уже сказал: не знаю.

Но прежде чем толстяк успел перевести, один из чужаков сделал шаг вперед, схватил Георгиса за грудки и тряхнул его. Одновременно он прокричал что-то на своем варварском языке прямо в лицо Георгису.

Это была ошибка. Нет оскорбления страшнее, чем обвинение во лжи, к тому же его нанесли на своей же территории и обдали при этом вонью гнилого картофеля; все это заставило Георгиса позабыть о том, что он кефалиниец, и вспомнить о том, что он грек. Ему на миг показалось, что он может поднять всех этих мошенников разом и кинуть за борт. Он схватил своей мускулистой рукой одного из чужаков за запястье и так толкнул его, что тот, шатаясь, отлетел к мачте. Со всем достоинством, на которое он был только способен, Георгис проговорил:

– Или вы предъявите документы, или я прикажу вам немедленно покинуть судно.

И это тоже было ошибкой, но куда более серьезной. Не успел Георгис договорить, как получил страшный удар в живот, а затем – рукояткой револьвера – в голову, после чего в полубессознательном состоянии распростерся на палубе. Он услышал протестующий крик брата; потом брат вскрикнул от боли. Толстяк продолжал.

– Где Бонд?

– Не знаю. Знал бы – сказал. А я не знаю. Наступила пауза. Кто-то отдал приказ. Затем еще пауза. Пытаясь встать хотя бы на четвереньки, Георгис опрокинулся на спину. Кто-то схватил его за лодыжки и широко развел ноги в стороны. Потом внезапно его правое колено взорвалось пароксизмом боли. До этого он никогда не думал, что такая боль возможна, она мгновенно захлестнула бедро, всю правую часть таза и даже кишки. В сравнении с этой болью любая другая могла показаться лишь неприятным ощущением, легким зудом.

Удар каблука пришелся Георгису прямо в коленный сустав с внутренней стороны. Это наиболее простой и скорый способ обрушить на человека лавину мучительных страданий. Он способен вызвать рвоту даже в самых сильных, самых несгибаемых личностях. Георгиса рвало.

– Ну. Где Бонд?

– ... Я не знаю. Он не сказал мне. Кажется, они повернули на восток. Я не заметил. Они посовещались.

– Хорошо. Как называется твоя посудина, и как она выглядит?

Георгис рассказал все, что ему велели – это была не та ситуация, когда следовало держать рот на замке. Он дал подробное описание “Цинтии”. Он еще что-то говорил, как вдруг раздался новый взрыв – на этот раз где-то внутри его головы – и солнце в его глазах померкло.

XVII. В море

Георгис Ионидес был прав, когда высказал предположение, что, расставшись с ним, Бонд и его спутники взяли курс на восток, однако те, кто допрашивал Георгиса, все равно не смогли бы воспользоваться этой информацией. По заранее обговоренному плану, как только “Альтаир” скрылся за южным горизонтом, Лицас сделал крутой разворот и направил “Цинтию” прямо к Враконису. К трем часам “Цинтия” стояла уже на якоре у южного побережья острова, почти у самой восточной оконечности в восьми милях от безымянного островка. Рядом на волнах качалась дюжина прогулочных лодок, на берегу виднелись группы людей.

Место, где они стали, не было бухтой в полном смысле слова, а скорее вырубленной в береговой линии дырой с искромсанными краями. В одном углу, слегка выдаваясь над поверхностью воды, находился узкий, но ровный гранитный уступ, который значительно облегчал высадку. За ним на дюжину ярдов простирался покрытый галькой пляж, составлявший приблизительно девять десятых всех пляжей острова. Вдоль противоположного берега бухты тянулась гряда причудливых каменных образований; поражала правильность их форм – блоки так точно подходили друг к другу, что казались не то частями мегалитического дворца, не то прямоугольными башенными конструкциями, не то опорами исчезнувшего моста, окрашенные во все оттенки от коричнево-бронзового до оливково-зеленоватого. Почва здесь была менее пересеченной, чем на остальной части Вракониса, ее покрывали террасы виноградников и зарослей вечнозеленых растений – мирты, земляничного дерева, олеандра.

Решительным жестом Лицас опустил истрепавшийся тент, который закрыл их от палящего солнца, а вместе с этим и от посторонних взглядов.

– Здесь мы в безопасности, – прокомментировал он. – Сюда постоянно приплывают туристы, чтобы покупаться и вдобавок поглазеть на развалины древнего храма. Правда, единственное, что от него осталось, – это мощеные дорожки, но ничего другого в этом роде на острове нет, и узнаешь об этом лишь тогда, когда приезжаешь сюда. Во всяком случае, наша лодка не привлечет внимания. Меня вот только беспокоит горючее. Его у нас всего миль на тридцать. Может, после наступления темноты быстро смотаться в порт?

– Нельзя, – отрубил Бонд. – Если, как мы предполагаем, у них в самом деле есть в порту человек, то ночью их будет двое. Мы рискуем раскрыться. А завтра... завтра весь бензин и так будет наш.

Это невысказанное “если” в последней фразе заставило всех троих на мгновение замолчать. Затем Лицас вскочил и откинул гофрированную крышку ледника.

– Я собираюсь выпить пива, – проворчал он. – Надо с ним кончать. Кто еще будет?

Сидевшая на палубе, подобрав ноги и опустив глаза, Ариадна отрицательно покачала головой. Бонд тоже отказался. Он был уже сыт этим водянистым, мыльным местным варевом.

Лицас приставил горлышко бутылки к крышке ледника и ударом левого кулака сбил пробку. Казалось, он вливал пиво прямо в желудок, не глотая.

– Теперь, – сказал он, вытирая губы, – если хочешь, Джеймс, вернемся к обсуждению плана операции. Поговорить об этом никогда не лишне.

– Согласен, – Бонд расстелил на палубе морскую карту, на обратной стороне которой он условно набросал план местности. – Уйдем отсюда ровно в двадцать ноль-ноль и идем в обход вдоль северного побережья. У пляжика мы будем, самое позднее, около двадцати двух...

Ариадна закачала головой, лицо ее было серьезно как никогда.

– А я думаю, что это слишком рано. Они будут предельно внимательны.

– Они будут начеку всю ночь. Но в это время они нас не ждут. Их расписания мы не знаем, значит, мы не можем откладывать до последнего момента. В десять часов вокруг будет еще достаточно лодок, и нас никто не заподозрит.

– Логично, – признала Ариадна тоном прилежного ученика. – Продолжай, Джеймс.

– Хорошо. Мы затаскиваем “Цинтию” на берег и привязываем ее. Нико, ты уверен, что это возможно?

– Вполне. На якорные цепи полагаться нельзя. Предоставьте это мне. Никаких проблем.

– Затем мы взбираемся на скалу. Это вовсе не так сложно, как может показаться. Но для автомата понадобится ремень – обе руки должны быть свободны.

Лицас кивнул.

– Устроим. Несложно.

– Теперь здесь, – палец Бонда остановился на плане, – здесь находится та скальная площадка, где Нико застрелил русского. Затем следует тот неприятный участок, о котором я рассказывал, но он всего лишь неприятен, а отнюдь не сложен или опасен. После этого...

Бонду понадобилось больше десяти минут, чтобы в мельчайших подробностях описать предполагаемый путь к штабу противника и ландшафтные условия.

– Остановимся здесь, – закончил он, указав на последнее колено расселины, ведущей к дому. – Нико и я обходим дом и занимаем позицию для броска к задней террасе дома. Этот этап сравнительно прост. На то, чтобы занять исходную позицию, мы потратим около пятнадцати минут. Как только мы ее займем, все вместе начинаем атаку. К этому моменту ты, Ариадна, уже будешь находиться под прикрытием той плиты, о которой я упоминал. Ты сразу услышишь, когда мы войдем в соприкосновение с противником. С этого момента делай вот что. Как только начнется стрельба, ты, не торопясь, начинаешь отсчет. Кто попадется на глаза – стреляй, затем входи в боковую дверь. Подойдешь к подножью лестницы и возьмешь на прицел все двери, что выходят в коридор. Там встретимся. Поливай всякого, кто попадется на глаза; моему шефу всяко не позволят разгуливать по дому... В случае, если ты никого не увидишь, то досчитай до тридцати, после чего входи в ту же боковую дверь. Но только при условии, что стрельба уже прекратилась. С другой стороны, отсутствие выстрелов будет означать, что наша атака провалилась. Тогда отходи тем же путем, каким пришла, и выходи на “Цинтии” в море – Нико подготовит каик и покажет, как завести мотор. Затем скройся. Берегись островка. Если эти люди не оставят своего замысла, там будет заваруха. В остальном – действуй по своему усмотрению. Я дам тебе письмо, которое прошу передать в Британское посольство в Афинах... Вопросы есть? Тогда давайте отдыхать и набираться сил. Они нам понадобятся.

Сон Бонда, прикорнувшего возле Ариадны на импровизированной постели из подушек, был судорожен, его мучали кошмары. Какое-то бесформенное существо – его очертания были слишком фантасмагоричны, чтобы определить их – преследовало его во сне. Бонд бежал по абсолютно гладкой мраморной поверхности. На дальнем ее конце росли геометрические деревья, совершенно одинаковые, схематичные, словно значки на чертеже архитектора. Когда он пробегал мимо них, они друг за другом беззвучно взрывались облачками пламени, не оставляя следа. Оглянувшись назад, он уперся глазами в кирпичную стену, сооруженную таким образом, что вместе с кирпичами в нее были вмонтированы жерла мортир. Отдаленный гул усилился, и стена стала падать на него. Однако, прежде чем она обрушилась. Бонд усилием воли стряхнул с себя сон, но ровный гул продолжался. Испытывая чувство алогичности происходящего даже в полусонном состоянии, Бонд встал, отогнул угол тента и выглянул наружу.

То, что он увидел, показалось ему разочаровывающее второстепенным. Не совсем еще освободившись от смутного, но тягостного воспоминания сна, Бонд апатично уставился на огромный дорогой серый мотобот, который, сбрасывая скорость, входил в залив. Очевидно, компания богатых туристов в поисках подходящего места для купания. Он лениво окинул взглядом палубу вновь прибывшего судна. Никакого движения или людей на ней не наблюдалось. Казалось, машиной управляли с расстояния по радио.

По-прежнему сонный. Бонд опустил тент и снова погрузился в сон. Он не слышал приглушенного рокота двигателей мотобота, когда тот, выполнив свою тайную миссию, отошел от берега и медленно покинул стоянку. Не мог он, само собой, знать и о прибытии мотобота в небольшую бухточку, что находилась в двухстах ярдах к востоку, и о том, что на причудливые вулканические арки разноцветных скал, которые обступали бухточку с одной стороны, был высажен наблюдатель.

Когда Бонд пробудился, сумеречный свет уже приобрел тот слабый и меланхолический оттенок тусклости, который в Греции, как нигде, делает конец дня так странно не отличимым от раннего утра. Через секунду Ариадна очнулась и перешла от по-детски глубокого сна в состояние настороженного бодрствования. Медленно моргая, она посмотрела на Бонда.

– Что будем делать?

– Что будем делать мы, я не знаю, – ответил он, целуя ее. – Знаю лишь, что буду делать я. Я буду купаться.

– И я тоже.

Пока Лицас спал, они разделись донага, и спустя несколько минут оба оказались в невероятно прозрачной воде. Бонд повернулся и улыбнулся Ариадне.

– Кажется, с твоей стороны это довольно смело? – спросил он. – Я считал, что греческие девушки предпочтут скорее умереть, чем показаться на людях в обнаженном виде.

Она рассмеялась.

– Как мало ты понимаешь! Дело не в скромности и стыде, а в социальных предрассудках. Но здесь меня никто не знает, да к тому же мы так далеко от всех, что разглядеть ничего нельзя. А тебя мне стесняться уже поздновато.

Сказав это, она размеренными и неожиданно мощными экономными гребками поплыла от берега. Бонд был поражен. Со всех сторон эта девушка показывала себя все лучше и лучше. Он последовал за ней тем же стилем и без удивления обнаружил, что для того, чтобы догнать ее, ему приходится прикладывать определенные усилия. Когда они поровнялись, Бонд принял ее скорость, и ярдов сто они проплыли бок о бок. Вода, точно шелк, скользила по их телам. Теперь она стала темной и плотной. Бонд догадался, что они заплыли на огромную глубину. Остановившись, Бонд ощутил на своей щеке легкое прохладное дуновение бриза – первое напоминание о том, что лето, расцветившее все вокруг, было небесконечно.

Не сговариваясь, они повернули и поплыли назад к лодке. Они хотели лишь освежиться, расслабиться, а вовсе не изнурять себя упражнениями. Через какое-то время показалось дно, и Бонду захотелось внезапно донырнуть до него, вновь побывать в этих сумеречных коралловых рощах подводного царства, которое в детстве он так любил. Но не сейчас. В другой раз...

Лицас помогал им взобраться на борт. Когда Ариадна ступила на палубу, он окинул ее одобрительным взглядом знатока.

– Знаю, не должен бы я смотреть, – сказал он ласково. – Сразу начинаю чувствовать себя как-то не так. Не по-родственному. Повезло тебе, Джеймс. А теперь, Ариадна, сушись и быстренько одевайся. Я хочу показать тебе “томпсон”, пока не стемнело. Эти велосипедные фары Ионидеса ни к черту не годятся.

Восьми еще не было, когда Ариадна закончила тренировку с оружием (включая такой наиважнейший момент, как смена магазина на ощупь); Бонд еще раз тщательно объяснил диспозицию, они перекусили колбасой, овощами и фруктами, и Лицас поднял якорь. Положив руку на рычаг, он посмотрел Ариадне прямо в глаза.

– Thee mou, voi thisse mas![11] – буркнул он, и она наклонила голову. – Извини, – перешел он на обычный свой тон, переключив скорости и дав максимальный газ. – Короткая молитва. Очень помогает. Прости нам этот предрассудок.

– Передо мной извиняться не надо, – Бонд почувствовал себя неуютно, ибо и он хотел иметь что-то или кого-то, к кому мог бы вот так же обращаться в подобные моменты.

Операция началась точно по расписанию. Вся ее первая фаза так позже отразилась в памяти Бонда: выход в темноте в открытое море, тихий залив, поворот на север, затем на запад, долгий бесхлопотный поход под луной мимо гористого черного массива, тут и там проглядывающего огоньками деревушек, крошечная якорная стоянка, одинокий дом, редкие встречные лодки, монотонный вибрирующий гул маленького дизеля, плеск рассекаемых “Цинтией” волн и белизна пены, расходящейся от ее носа. Все шло своим чередом и внешне неизменно, покуда Лицас, занимавший сиденье у штурвала, не поднял глаз и не сказал:

– По-моему, нас преследуют. Трудно сказать точнее. Вон там. В шестистах-семистах ярдах позади. – Бонд уставился в темноту, следуя указанному направлению. – Крупное судно. Сколько времени это уже продолжается, не знаю. Не к добру это.

За кормой довольно ясно проглядывались темные очертания не освещенного, если не считать навигационных огней, судна. Других судов в море не было. Противник, если это он, ждал лишь благоприятного момента. Бонд бросил взгляд сперва на часы, потом на берег.

– Поворачивай к берегу и выжми из этой посудины все, на что она способна, – велел он Лицасу. – По моим расчетам, мы находимся в двух милях от места высадки. На суше у нас будет больше шансов уйти, чем в море.

– Если только мы доберемся до берега. Плыть-то далеко.

– Поворачивают вместе с нами, – бросила Ариадна, не оборачиваясь. – Какие еще нужны доказательства? Увеличивают скорость.

– Ариадна, прими штурвал, – сказал Лицас. – Джеймс, я включу свет. Нужно снять регулятор. – Он поднял крышку машинного отсека и стал там ковыряться.

Бонд внимательно смотрел на преследователей, которые теперь были на расстоянии не более чем в один фарлонг и продолжали быстро приближаться. Его ногти вонзились в ладони. Положение казалось почти безнадежным. Открытая палуба не обещала никаких укрытий, и козырей про запас у них не было. Он с яростью пытался понять, каким образом врагу удалось выйти на их след. Быть может, Ионидес...