Белая «девятка» резко притормозила на «зебре» пешеходного перехода, загораживая дорогу мужчине лет тридцати пяти в темной ветровке, потертых джинсах и кроссовках. Мужчина озадаченно наморщил лоб и, чуть отступив, заглянул через лобовое стекло.
      – А-а, – протянул он, усмехнувшись, – привет, Сева. Задавить меня решил?
      Из «девятки» выбрался худой мужчина с аскетичным лицом и запавшими воспаленными глазами под кустистыми бровями. Высокий и мосластый, он был похож на узловатый ствол засыхающего дерева. Под левым глазом красовался здоровенный синяк.
      – Привет, Владимиров, – Сева обогнул капот и шагнул на тротуар. Руки он не подал, – разговор есть.
      – Давай поговорим, – согласился мужчина в ветровке, разглядывая лицо собеседника. – Красивый бланш, переливчатый. Прямо зависть берет. С таким под землей и фонарь не нужен, – оценил фингал Владимиров, – где взял?
      Сева поморщился, потрогал бровь пальцем.
      – По случаю достался, но тебе, как другу, могу дать адресок. Данилов монастырь знаешь? Так вот, на Мытной я влез в коллектор, – плавно, как древний сказитель начал Сева, – долго ли, коротко, прошел я подземельями каменными. Грязь и мерзость, смрад и запустение окружали меня. Ни души живой, ни звука, ни проблеска света белого…
      Владимиров прищурился, сочувственно кивая в такт рождающейся былине. Прерывать ерничанье было бесполезно. Проще было дать выговориться, дождаться, когда Кувшинников заведет себя обычной самоистерикой и выдохнется.
      – …брошенный друзьями ложными, прошел я путь тот до конца назначенного. И не встретились мне ни созданья живые, ни твари бессловесные, а только в конце пути люди злые, воровские, в черное одетые, лица под маской прячущие. И пошел я за ними, прячась и таясь в тени стен холодных, но заметили вороги лютые и накинулись силой злобною…, – Сева возвысил голос, лицо пошло пятнами.
      Владимиров отодвинулся чуть назад, спасаясь от коньячного перегара и брызг слюны, летевшей изо рта рассказчика.
      – …оказался я под звездами светлыми, подле стен монастырских незапамятных, – тоном ниже сказал Сева и провел языком по разбитой губе. – Сволочи, – продолжил он уже обычным голосом, – даже не объяснили, за что. Если, говорят, еще увидим здесь, п…ец тебе, гробокопатель. Будто я на кладбище могилы рыл. Уроды.
      – А я тебя предупреждал, Сева, не лезь в одиночку. Нормально можешь рассказать, как они выглядели?
      – Чего рассказывать, – Кувшинников вытер ладонью губы, – здоровые мужики, свет у них классный, в черных комбинезонах. По разговору, вроде не криминал.
      – Это может быть кто угодно, – задумчиво протянул Владимиров, – и спецслужбы, и криминал – они, кстати, тоже давно на фене не ботают, и охрана резиденции Патриарха. Чего тебя понесло туда?
      – Есть сведения, – Кувшинников опять придвинулся ближе, – что «либерею» после пожара 1571 года перенесли в Свято-Даниловский монастырь. Во всяком случае, ту часть, которая попала в библиотеку Грозного после смерти Сефа-Гирея. Если бы ты помог…
      – Нет, – Владимиров покачал головой, – я с этим связываться не стану. Тут нужны настолько глубокие изыскания, что я даже представить не могу, с чего начать. Библиотеку ищут пятьсот лет. Искали историки, археологи, дилетанты вроде тебя – безрезультатно. Кроме того, книги, которые могут оказаться в библиотеке, имеют происхождение весьма необычайное, чтобы не сказать туманное. Я имею ввиду инкунабулы, относящиеся к темным векам. Ты знаешь, как я ко всякой чертовщине отношусь, но…
      – Кончай ты эту муть нести, – взвился Сева, – это просто деньги, которые лежат под землей! Их потеряли! Все! Посеяли, как папа Карло! Кто найдет – тот и…
      – Знаешь что, Кувшинников, – Владимиров поморщился, – отвали-ка ты от меня.
      Он повернулся спиной к собеседнику собираясь уходить.
      – Что, святым стал? – забежав сбоку, крикнул Сева.
      – Ты не забыл, как мои ребята в катакомбах под Бадаевским пивзаводом тебя откопали? – остановившись, напомнил Владимиров. – Сева, в последний раз говорю: не ходи один. Библиотека Ивана Грозного, французское золото – пропади все пропадом! Жизнь одна…
      – Хватит, поговорили, – махнул рукой Кувшинников, – иди экскурсии ментам и гэбэшникам устраивай со своими подхалимами.
      Он нырнул в «девятку», хлопнул что есть силы дверцей и дал газ.
      – По атласу тринадцатого года не ходи, – крикнул ему вслед Владимиров. – Вот балбес, – он вздохнул, махнул обреченно рукой и пошел прочь.
      Ксерокопия атласа 1913 года коллекторов, штолен, сточных каналов и русел рек была огромна. Кувшинников разложил на чертежной доске кальку, размером метр на метр, расчертил ее квадратами и переносил шариковой ручкой нужный ему район, сверяясь с атласом. За восемьдесят пять лет, конечно, многое изменилось: во времена Советской власти понарыли столько подземных объектов, что до сих пор достоверно неизвестно их количество и протяженность. Однако издание тринадцатого года было наиболее полное, составлялось не одно десятилетие с учетом всех исторических сведений от Ивана III до двадцатого века. Правда, старинные подземелья обозначены были весьма приблизительно, но более полной карты не было. Кувшинников заплатил большие деньги, чтобы снять ксерокопию.
      – Вольному – воля, – бормотал он, – провалитесь вы с вашей «Звездой Андреграунд».
      Всеволод Кувшинников был диггером-одиночкой. Начинал он пятнадцать лет назад с поиска так называемого «казачьего золота» в пещерах Северного Кавказа. При отступлении белогвардейских частей через горы к Новороссийску, шел обоз, груженный, по легендам, золотом. Обоз бесследно исчез, но слухи о сокровищах будоражили не одно поколение историков и просто любителей приключений. Кувшинников тоже отдал дань поискам обоза, но, потеряв три года, разочаровался и переключился на поиски легендарной библиотеки Ивана Грозного. В Москве он попытался примкнуть к организованному его знакомым, Юркой Владимировым, движению «Звезда Андерграунд». Непомерные амбиции и заносчивость очень скоро восстановили против него старожилов клуба. Разругавшись со всеми, Сева решил действовать в одиночку. В этом была своя прелесть: неподотчетный никому, отвечающий сам за себя, он в одиночку бродил по московским подземельям. Ни с кем не делился найденным, никому не показывал свои карты. Несколько раз попадал в неприятные ситуации – в подземных коммуникациях встречались и бомжи, и просто бандиты. Устраивали тусовки наркоманы, сатанисты. Наконец, сотрудники силовых ведомств не очень то жаловали шастающих в катакомбах энтузиастов. В прошлом году Кувшинникова завалило недалеко от Бадаевского пивзавода. Хорошо, что рядом случайно оказались парни из клуба Владимирова: услышав шум обвала, они успели откопать Севу прежде, чем он задохнулся.
      В Свято-Даниловский монастырь Кувшинников решил пока не ходить – какое-то время лучше не светиться в том районе. Все равно это было лишь одно из возможных мест захоронения «либереи». В царствие деда Ивана Грозного от Кремля было проложено множество тайных ходов: выходы к Неглинке; к городским посадам, к «медным палатам» Василия Голицына, стоявшим на месте нынешней Думы; в Китай-город. Сева решил проверить остальные. Копируя на кальку подземелья Китай-города, он уже представлял, откуда начнет свои поиски, – несколько дней он бродил в том районе, выбирая наиболее безлюдные улицы. Присмотрел даже канализационный люк, через который проникнет под землю.
      В горле першило от бесчисленного количества сигарет. Кувшинников отложил ручку и, глотнув пива, подошел к окну и распахнул створки, чтобы проветрить комнату. Спать не хотелось. Обычно он спускался под землю ночью, утром разбирал находки, отмечая на своих картах пройденный маршрут, выходы грунтовых вод, завалы и непроходимые участки. Днем он отсыпался, чтобы ночью опять спуститься под землю. Так будет и сегодня. Кувшинников достал рюкзак со снаряжением. Аккумулятор лампочки на каске подсел – в розетку его. Проверить бахилы от костюма химзащиты. Вроде не порвал. Моток альпинистской веревки, карабины, лопатка, укороченная кирка, нож с резиновой рукояткой, ручной фонарь в водонепроницаемом корпусе, немецкий противогаз. Два фальшфейера. Они, конечно, больше подходят туристам или любителям ночных купаний, но тоже могут пригодиться. Электрошокер. По случаю приобрел. Один раз шокер его здорово выручил: компания бомжей решила проверить карманы на предмет наличия денег. Так, все на месте. Продукты лучше собрать перед выходом: кофе в металлическом термосе, шоколад, флягу с водой. Коньячок не забыть – силы придает капитально! Ну вот, теперь можно и вздремнуть.
 
      Парень сидел на бордюре тротуара возле автобусной остановки, упираясь ладонями в серый асфальт тротуара и ни на что не обращая внимания. Глаза его были закрыты, запрокинутое к весеннему солнцу лицо поражало отрешенностью. Рец притормозил и некоторое время разглядывал его. Позади засигналил подошедший к остановке троллейбус. Рец проехал вперед, припарковал машину, вернулся и присел рядом с пареньком.
      – Еще один придурошный, – прокомментировала грызущая семечки неопрятная тетка в распахнутой замызганной «аляске» на оранжевой подкладке.
      – Че сказала, лахудра опухшая? – спросил Рец, глянув на нее через плечо.
      Тетка шмыгнула за остановку.
      – Зачем вы так, – не поворачивая головы и не открывая глаз, спросил парень.
      Голос у него был вялый, будто он вконец обессилел и каждое слово приходилось с трудом проталкивать между обветренных губ.
      – Она по-другому не поймет, – пояснил Рец. – Троллейбус ждешь или отдохнуть присел?
      – Греюсь, – коротко ответил парень.
      Он был бы похож на бомжа, если бы не приличная одежда. Рец внимательно оглядел его. Спутанные волосы, синяки под глазами. Время от времени парень передергивал прямыми плечами, будто по телу пробегал озноб.
      – Давно колотит? – спросил Рец, понизив голос.
      – С утра.
      Рец вынул плоский матовый портсигар, достал папиросу и протянул пареньку.
      – На, покури.
      – Смеетесь, что ли?
      – Нет, не смеюсь, – сказал Рец, раскуривая папироску.
      Голубоватый дымок поплыл в воздухе, перебивая запахи нагретого асфальта и тающего снега. Паренек принюхался и повернул к Рецу просветлевшее лицо.
      – Никак с «Марьиванной»?
      – А то! – усмехнулся Рец, передавая ему папиросу.
      Некоторое время парень молча курил, глубоко затягиваясь и подолгу задерживая в легких дым. Видно было, что ему стало полегче. Дрожь перестала сотрясать худое тело, лицо порозовело.
      – Чем обязан? – наконец спросил он, докурив папиросу до картонной трубочки и с сожалением затоптав ее ботинком на толстой подошве.
      – Сам бывал в таком положении. Перекусить не хочешь?
      – Пять минут назад не хотел, – усмехнулся парень. – А сейчас не против.
      – Как насчет пиццы?
      – Почему бы нет.
      Ехать было недолго, всего минут пять. Рец припарковался возле затемненных окон ресторанчика «Максима-пицца». Зал был наполовину пуст, приветливая девушка проводила их к столику возле окна. Рец повесил куртку на спинку стула.
      – Ты пива или чего покрепче? – спросил он.
      – Лучше пивка для начала, – ответил парень. – А там видно будет. Как разговор пойдет. Вы ведь не просто так меня подлечили.
      – Умный мальчик, – констатировал Рец. – Я искал тебя. Да-да, именно тебя. Это ведь ты в салоне на Черняховского скаринг скаринг – художественное шрамирование, нанесение надрезов на кожу, обычно осуществляется скальпелем под местной анестезией в виде определенного рисунка. Образующийся в процессе заживления шрам представляет собой выпуклый по контуру рисунок. делал?
      – Ха, делал, – парень устало улыбнулся, – за три месяца ни одного клиента. Боятся. Это все-таки не розочку на заднице наколоть.
      Подошла официантка, Рец сделал заказ, подождал, когда она отойдет.
      – А ты учился где-нибудь?
      – Три курса Первого медицинского.
      – Нет, я имел в виду шрамирование.
      – А, – протянул парень, – практически не учился. Только то что сумел найти в интернете. Но поскольку английский плохо знаю, проштудировал только русскоязычные сайты.
      Рец побарабанил пальцами по столику.
      – Стало быть, практики нет?
      – Только вот это, – парень задрал свитер вместе с майкой и откинулся на стуле, чтобы собеседнику было лучше видно.
      Наискосок слева направо через весь живот шел выпуклый прямой шрам, лучащийся аккуратными косыми насечками.
      – Это все, что можешь?
      – Я могу все, что угодно. Вы нарисуйте – я вырежу.
      Рец усмехнулся, не спеша открыл металлическую коробку «Cafe cream»,
      выбрал сигару и так же не торопясь стал ее раскуривать, поглядывая на парня поверх огонька зажигалки.
      – Да ты не психуй. Надрезать шкурку с претензией на художественность и залить уксусной кислотой может любой. Но, – Рец поднял палец, призывая к вниманию, – проводить образовательный семинар не входит в мои планы. Я могу лишь сказать: то, чем ты гордишься, отличается от работы настоящего специалиста, как дворовая наколка, сделанная полупьяным придурком, отсидевшим за хулиганство, от художественной татуировки.
      Рец подождал, пока официантка поставит на стол заказ, проводил ее взглядом и загасил сигару. Приправив свой кусок пиццы острым соусом, он разлил по бокалам пиво из запотевшего стеклянного кувшина и поднял кружку.
      – Хороша девочка, а, – он кивнул в сторону скрывшейся на кухне официантки. – Ну, давай, за знакомство.
      – Да, девчонка ничего. Кстати, если за знакомство, то как вас называть?
      – Рец.
      – Хм. Это имя или фамилия?
      – Погоняло.
      – Угу, – пробурчал парень, протягивая ладонь для рукопожатия, – ну что ж, очень приятно, Дмитрий.
      Некоторое время они молча ели, поглядывая друг на друга. Ресторан понемногу заполнялся, сновали официанты, посетители толпились возле салат-бара, гул голосов то стихал, то поднимался волной, не мешая, впрочем, думать и перебрасываться банальными фразами. Дмитрий, пользуясь тем, что Рец увлекся пиццей, исподволь старался получше разглядеть его. У Реца было бледное малоподвижное лицо, короткие, чуть тронутые сединой волосы. Черная бородка почти не старила его. Лет тридцать пять, тридцать семь, решил Дмитрий. Легкая майка без рукавов открывала мускулистые руки. На плече цветная татуировка в виде скорпиона с поднятым жалом. Рец перехватил его взгляд, посмотрел на татуировку и, как бы извиняясь, сказал:
      – Ошибки юности. Это сейчас у каждого третьего какая-нибудь нечисть на шкуре нарисована, а раньше… о-о, раньше это было стильно.
      Он помолчал, испытующе глядя на Дмитрия.
      – Давно на игле?
      – Два года, – невнятно сказал тот, – из-за этого из института погнали.
      – Что ж ты так неаккуратно?
      – Да ну их всех. Долдонят одно и тоже: ты убиваешь себя, тебе лечиться
      надо. Так мне все остоюбилеело. Ты думаешь, кто-то из них будет
      работать врачом? Черта с два! Досидеть до диплома, забашлять рабов-
      дипломников и получить бумажку в зубы! Все, высшее образование! И
      везде эти сытые довольные рожи. Ну и подсел я. Сначала джефом
      ширялись, потом винт, пару раз героин был. Ты не думай, я брошу хоть
      сейчас. Только зачем? Смысл? Я не пропускал лекций, я был вторым на
      потоке, – он повысил голос, и Рец, видя, что на них оглядываются,
      накрыл его ладонь своей. – Мне хотелось чего-то нового. Ты
      понимаешь? И я нашел это на кончике иглы. Я поразился, насколько мы
      обкрадываем себя, отрицая существование необъятного параллельного
      мира. Мы погрязли в мещанстве, в накоплении ненужного хлама, не
      понимая, что истинные ценности в нас самих и надо только разглядеть
      их.
      Рец доел пиццу, вытер рот и пальцы и, глотнув пива, закурил.
      – Ты опоздал родиться лет на двадцать пять, Дима. В середине
      семидесятых это сошло бы за протест против режима. Тогда многие
      пользовались политическими лозунгами, чтобы скрыть нежелание учиться или
      работать. Чтобы оправдать наркоманию, пьянство. Сейчас почти все они бьют себя
      в грудь и кричат, что были диссидентами, узниками совести и еще бог знает кем. И
      что обиднее всего – им верят! А на самом деле они были просто трутнями.
      Дмитрий поморщился.
      – Я не такой. Надеюсь, что не такой. Я подрабатывал медбратом в Первой
      Градской и на «Скорой». Знаешь, как вкалывать приходилось? Ни выходных, ни
      проходных, зарплата – на семечки.
      Да, паренек мне подходит, подумал Рец, оглядывая ресторан. Обиженный, озлобленный, а мы его пожалеем. Сложностей не будет, не должно быть.
      – На меня смотрят как на больного, – с горечью продолжал Дима.
      – Это смотря что считать здоровьем. Но вернемся к скарингу. Что сейчас предложат в лучшем из салонов? – спросил Рец и сам же ответил: – Надрежут шкурку с претензией на художественность и зальют уксусной кислотой. Пожалуйста, келоидный рубец! Дешево и сердито. Но! В том то и дело, что дешево! Конечно, если тебе надо кинуть понт перед девками на пляже, сойдет и это, но если хочешь возвыситься над серостью, познать то, что доступно единицам, – я поведу тебя по этой дороге. Страдание, как осознанная необходимость существования, как условие к постижению смысла бытия! Вот что предлагаю я тебе. Ведь, практически все религии зиждутся на страдании основоположника для или за кого-то. Но чтобы понять мотивы, приведшие Христа на Голгофу, надо самому пройти его путем. Недаром некоторые народности, принявшие христианство сравнительно недавно, практикуют у себя добровольные восшествия на крест, бичевания и тому подобные дикие, с нашей точки зрения, ритуалы. Причем церковь не запрещает их! Хочешь повисеть на вбитых в ладони гвоздях? Ради бога! Хочешь спустить с себя шкуру принародно? Пожалуйста!
      Он отхлебнул пива.
      – Ты спросишь: почему я сам не следую этому? Просто не могу! Как бы я хотел быть сильным, отринуть все условности и ограничения, но я слаб. Я знаю это, и слабость моя приносит мне едва ли не большие страдания, чем те, через которые я предлагаю идти тебе. Я сердечник. Я просто умру, не достигнув желаемого. А вот ты – ты сможешь. Я же вижу – ты неординарная личность. В тебе есть стержень, есть сила. Ты просто не знаешь, как ее реализовать.
      Рец говорил негромко, веско. Слова тяжелыми каплями стекали с его губ, в углах которых прорезалась горькая складка. Дмитрий почувствовал, как озноб сочувствия, понимания и близости к истине, которая столько лет ускользала от него, пробежал по телу. Он опустил голову, чтобы скрыть подступившие к глазам слезы. Вот человек, которого я искал. Я пойду этим путем, поклялся он себе. Я пройду его и за тебя, Рец. Только помоги ступить на него.
      – Единомышленников можно найти где угодно, – перегнувшись через стол и пристально глядя в глаза собеседнику, продолжал Рец, – на улице, в баре, в метро. Наконец в интернете много обиженных, потерявших интерес ко всему, кроме собственных иллюзий, одиноких мечтателей. Ищи, где можешь, но не предлагай им выбор, а выбирай за них сам. Просто выбирай и делай из них соратников. Большинству придется помочь преодолеть страх, нерешительность, боль. Для их же блага. Ты должен быть мягок, но настойчив. Скрепи сердце, прочь жалость и
      сомнения! Твоя уверенность и твердость в стремлении помочь тем, кого ты
      изберешь, – вот путь к новому братству, к новому миру. И шрамы должны стать
      нашим отличительным знаком. Как татуировки якудза, как клановый узор кильта в
      Шотландии. Но! Сделать цветную татуировку или купить юбку с клановым узором
      сейчас может любой дурак.
      Он отпил пива, помолчал.
      – И еще: знаешь, кого животные считают матерью? Того, кто первым попадется на
      глаза после того, как глаза откроются. Здесь должно быть то же самое и я –
      лишний. Ты должен быть первым, кого ни увидят, вступая в братство. Ты должен
      стать для них и матерью, и творцом, которому все доступно, все дозволено, и чья
      воля и мудрость не оспариваются!
      Боже, как мелко все вокруг! Дима с презрением посмотрел на посетителей ресторана.
      – Я не знаю, с чего начать, Рец. Ты поможешь? Ты покажешь, как это будет, – кашлянув, чтобы скрыть дрожь в голосе, спросил он.
      – Да, покажу.
      Рец энергично затушил сигару.
      – Счет, пожалуйста, – он расплатился, забрал коробку с сигарами, зажигалку и встал из-за стола. – У меня есть слайды, фотоснимки, фильмы. У меня есть все необходимое для первого шага. Хочешь сделать его? Едем со мной.
      Мимо кинотеатра возле протухшего пруда, мимо стадиона, отданного торгашам, проехали к типовой кирпичной пятиэтажке. Во дворе на деревьях набухли почки кусты кое-где, покрылись светлой зеленью. День кончался, наступал теплый весенний вечер.
      На предпоследнем этаже, в однокомнатной квартирке у Реца было что-то вроде студии. Все перегородки, кроме отделявших ванну и туалет, были убраны. Вместо одной стены огромное зеркало. Покрытые матовой белой краской потолок и стены, казалось, поглощали не только свет, но и звуки. На окнах, прикрытых тяжелыми гардинами, стояли тройные стеклопакеты.
      Рец включил кондиционер, вынул из холодильника сок и, достав пачку слайдов, зарядил проектор.
      – Присаживайся, – он указал рукой на странное, похожее на стоматологическое, кресло. – Здесь у меня фотографии ритуальных насечек, шрамов и прижиганий полинезийских племен и нескольких европейских и американских клубов. Кстати, не хочешь слегка поправиться?
      Действие травки уже проходило, и Дмитрий с готовностью закатал рукав. После разговора в ресторанчике им овладело странное нетерпение. Хотелось верить новому знакомому, хотелось быстрее увидеть подтверждение сказанному, но одновременно возникло чувство серьезного выбора. Ощущение, что после решения изменится не только вся его жизнь, но и жизнь многих людей. Он не любил принимать ответственных решений, не любил отвечать за кого-то, но похоже, без этого было не обойтись.
 
      Под ногами хлюпнула вода. Кувшинников опустил голову. В ярком луче света от фонаря на каске заискрился мелкий ручей. Мелкий – это хорошо, подумал он, – не придется бахилы надевать. Кувшинников пососал палец, придавленный чугунной крышкой колодца. Пришлось нырять в люк чуть ли не головой вниз – какая-то пьяная компания вывалилась из близлежащего переулка. Сева повел головой в одну сторону, в другую, определяя направление. Пожалуй, сюда, решил он и пошел по течению ручья. Хорошо подогнанный рюкзак плотно прилип к спине, руки были свободны. Карту он пока не доставал – все было ясно и так. Летом в московских подземельях обитателей меньше. Это зимой бомжи греются, крысы спускаются в тепло. Правда, к Кремлю лучше и летом не ходить – там и сигнализация стоит, и охрана может встретиться. Кувшинников принюхался. Газом не пахло. Он достал сигареты и закурил. Пора было определиться на местности. Наложив свою кальку на карту современных московских коммуникаций, он отметил карандашом свое место. Так, вот здесь пунктиром отмечен возможный «вылаз» к реке, и он должен проходить почти вплотную к коллектору. Сева сделал несколько шагов вперед, снял рюкзак и достал из него кирку. Его подмывало глотнуть коньяку из грелки: повод был – начало разработки, но сперва надо было хоть что-то найти. Оглядевшись, он пристроил рюкзак на скобе, поддерживающей проходящий по стене кабель, и надел матерчатые перчатки с резиновыми пупырышками на ладонях. Ничего не поделаешь, иногда приходится и киркой помахать. Кувшинников широко размахнулся – размер коллектора позволял, – и опустил острие кирки на стену. Брызнула бетонная крошка. Сева довольно ухмыльнулся – строители явно сэкономили на цементе. Бетон откалывался большими кусками. Еще несколько ударов и острие вошло в грунт. Прикинув размеры нужного отверстия, он с удвоенной силой взялся за дело. Работая, он как всегда прислушивался к посторонним звукам. Пока все было в порядке. Только удары кирки и шорох осыпающегося бетона и земли. Почва под коллектором была слежавшаяся, но не слишком твердая. Он разрыхлил ее вглубь и, достав лопатку, откинул в сторону. Достав стальную спицу, вогнал ее в землю. Металл скрежетнул по камню. Сева вытащил спицу и воткнул ее рядом. Если камень, то большой. Он ткнул ниже и опять уперся в камень. Неужели сразу повезло наткнуться на старинную кладку? Он присел на корточки, закурил, но почти сразу отбросил сигарету. Нетерпение охватило его, он схватил лопатку и стал пробиваться вглубь. Через несколько минут он счастливо улыбнулся. Потемневшие от времени кирпичи, ровные, аккуратные швы. Да, это был «вылаз». Теперь предстояло взломать старинную кладку. Кувшинников передохнул минут пятнадцать, с чистой совестью достал грелку и от души приложился к резиновому горлышку. Закурив, он прикинул объем работы. Эх, сюда бы отбойный молоток! Тут вам не современная халтура, с уважением к мастерам пятнадцатого века и одновременно с досадой подумал Кувшинников. Такое понятие, как совесть, пять веков назад тоже существовало, но кроме того, за обман заказчика можно было и розог отведать. Могли и батогами погреть. К тому же итальянцы, если это их работа, лично следили за качеством кирпича и раствора. Чуть ли не каждый кирпичик проверяли.
      Почему-то Кувшинникова охватила уверенность в успехе. Он помнил и любил это состояние – оно его редко подводило. Что-то словно толкало под руку, заставляло кровь быстрее бежать по жилам, забывать о времени и усталости. Так случилось и сейчас. Он равномерно, словно машина, долбил стену, инстинктивно находя слабые участки. Летела крошка, на зубах скрипела кирпичная пыль. Стало жарко, выпитый коньяк выходил потом, который ел глаза. Кувшинников скинул брезентовую куртку и, оставшись в майке, с удвоенной энергией набросился на стену.
      Внезапно кирка провалилась в стену до основания. Кувшинников потерял равновесие, стукнулся каской о край коллектора, выдернул кирку и припал лицом к образовавшемуся отверстию. Жадно вдыхая идущий из отверстия воздух, он опасался почувствовать в нем присущие двадцатому веку запахи: машинного масла, пропитанных шпал, просто обманчивой влажной прохлады современных коммуникаций.