Глава 3

Корабль показался Александру небольшим, борт поднимался над причалом всего на метр-полтора. В ходовой рубке было темно, лишь из задернутого занавеской иллюминатора пробивался узкий луч света. По шатким сходням Назаров поднялся на палубу и остановился, не зная куда идти.

— Хозяева! — неуверенно позвал он. Подождал немного, повысил голос, — есть кто живой? Прямо «Летучий голландец» какой-то, — пробормотал он, поежившись.

Падал легкий снежок, замерзшее море напоминало заснеженную равнину. Где-то со скрипом открылась дверь, на палубу легла полоса света.

— Кого тут черти носят? — к Назарову подошел пожилой моряк с непокрытой седой головой, в распахнутом бушлате и свитере под ним.

— Меня черти носят, — раздраженно сказал Назаров, — если вы с Новой Земли, то мне приказано отбыть с вами. Новый комендант лагеря.

— А ты не серчай, парень, — сказал моряк, — комендант, так комендант. Прибыл — и слава богу. С утра и отвалим.

— Почему не сейчас? Мне приказано как можно быстрее…

— А мне твои приказы тьфу, и растереть, — обозлился в свою очередь старик, — я тут сутки тебя дожидаюсь. Вот с утра полынью пробьют нам, тогда и выйдем. Ты в лагере у себя приказывать будешь, усек?

— Извини, отец, — пробормотал Назаров, — устал с дороги. Только утром еще в Москве был.

— Вот это другое дело, — миролюбиво согласился моряк, — тебя как звать-то?

— Назаров, Александр Владимирович.

— Значит, Александр! Молод еще по имени-отчеству прозываться. А меня Никитой Евсеевичем звать станешь. Капитан вот этого, стало быть, корабля. Ну, пойдем, погреешься, да каюту тебе покажу.

Полутемным коридором они прошли к каюте, капитан распахнул дверь.

— Вот, выбирай любую, — он указал на две койки, — есть хочешь?

— Не знаю, чего больше, есть, или спать.

— Ну, пойдем на камбуз.

Назаров бросил чемодан на койку и покорно поплелся за капитаном.

— Сегодня никаких разносолов, — предупредил старик, входя в маленький камбуз, — вот гречка на плите, вот тут чайник. Я спать пошел, а ты давай, обустраивайся.

Оставшись один, Александр выпил стакан чаю. То ли с мороза, то ли от усталости глаза слипались. Он махнул рукой, вернулся в каюту и, повалившись на койку, заснул мертвым сном.

Разбудило его покачивание и мелкая дрожь переборки, к которой он во сне привалился. Корабль явно двигался. Распаковав чемодан, Назаров заглянул в камбуз, умылся. Отворив дверь, он невольно зажмурился — яркое солнце освещало ледяное поле, вдоль которого шел корабль, снег искрился так, что резало глаза. Назаров подошел к борту. Впереди, метрах в двухстах, ломал лед ледокол, выделяясь на снежной белизне черным корпусом. Дым в безветрии тяжело оседал и растекался в кильватере ледокола, словно тая в крошеве льда.

— Эй, — услышал Назаров, — давай сюда.

Из ходовой рубки ему махал давешний старик. Александр поднялся по трапу.

В рубке, кроме капитана, находился рулевой — молодой парнишка с оттопыренными ушами, лет восемнадцати — двадцати с тонкой шеей, выглядывающей из ворота ватника.

— Говорил, что с утра отваливаем — вот, пожалуйста, — напомнил капитан ночной спор, — а то: почему не ночью?

— Да я уж так, — смутился Назаров, — далеко отошли?

— Порядочно. Во-он уже чистая вода, — старик протянул руку и Назаров увидел впереди конец ледяного поля и темную, стылую, даже на взгляд, воду.

По мере приближения он разглядел, что над водой поднимается легкий туман, словно вода парила. Удивленный, он спросил у капитана, отчего это?

— Эх, сухопутная душа, — покачал головой старик, — вода всегда теплее льда, нешто не знаешь? Правда, на крайнем Севере так бывает: ледяной туман при температуре минус, эдак, сорок, ага. Но это другое дело. Не дай бог доведется такое увидеть при заглохшей машине, к примеру. Это значит — все, амба. Туман такой оседает на всем, что есть и тут же замерзает, а вода за бортом густеет, как кисель, потом как каша становится, а потом и вовсе в лед превращается. И хватает она корабль, и будто врастает он в лед. Страшное дело, ага.

Рулевой отвернулся на мгновение от штурвала, подмигнул Назарову и тот понял, что старик хочет немного попугать его.

— А долго ли плыть? — спросил он.

— Суток пять-шесть. Но там тоже не все так просто. Возле Малых Кармакул поля ледяные. Там тебе не высадиться. Стало быть, к Белушьей Губе подойдем, а оттуда на собаках доставят тебя до лагеря. Ездил на собаках?

— Нет.

— Вот и покатаешься, — ехидно сказал старик.

У Назарова живот подвело от голода и он спросил насчет завтрака.

— Проспал ты завтрак, Александр, — как бы сожалея, сказал капитан, — теперь жди обеда. Да шучу, шучу, — добавил он, видя как вытянулось лицо пассажира. — Сейчас вот на чистую воду выйдем и провожу тебя.

Ледокол уже пробился к воде, повернул, дал прощальный гудок и, прибавляя ход, пошел к Архангельску, видневшемуся справа за кормой.

Расталкивая битый лед, корабль прошел последние десятки метров, рулевой ловко переложил руля, старик одобрительно похлопал его по плечу и повел Назарова вниз.

Вечером капитан пригласил Назарова в кают-компанию посидеть, «принять, стало быть, сто грамм» за удачное плавание. Кроме них в посиделках участвовал механик — Гордей Михеевич, худой, желчный мужчина, возрастом сравнимый с капитаном, с которым плавал уже пятнадцать лет. На столе была строганина из нельмы, которую Александр до этого не пробовал, жареная треска, крупно нарезанный хлеб и здоровенная бутыль с разведенным спиртом, настоянным на ламинарии.

— Лечебная водоросль, ты не сомневайся, Александр, — сказал капитан, разливая зеленоватую жидкость, — хошь в салат ее, хошь похлебку вари, а хошь — так жуй. От цинги верное средство.

После третьей стопки он уже называл Назарова «Сашок», а себя просил звать без церемоний, просто Евсеичем. Оказался он просто кладезью всяких морских и полярных историй, случившихся, как за его жизнь, так и с его далекими предками, поморами. Подзуживаемый ехидными замечаниями механика, он сыпал историями без остановки, делая перерывы только на разлитие «лечебной» настойки.

— Нехорошее место, этот лагерь, — неожиданно сказал он, закончив очередную байку.

— Почему? — спросил слегка опьяневший Назаров.

— Ненцы говорят. Хотя они и ездят туда — рыбу возят, моржатину, а все одно со страхом. Говорят: шаман там большой живет. Он им, правда, помогает, как они рассказывают — то рыбу к берегу подгонит, то лежку моржей укажет, а все равно боятся.

— Чего ж боятся, раз помогает?

— Так он как в первый раз пришел к ним в стойбище, это, стало быть, прошлой осенью, под зиму, не поверили ему — пришлый, хоть и тоже из ненцев. Слышал я, с Таймыра он. Так вот: прогнали они его, у них свой шаман был. А через неделю морж два вельбота утопил — кинулся на борт, клыками зацепил и перевернул. Никто не утонул, но вельботам — амба. Так на следующий день ненцы сами к нему поехали. С тех пор, вроде, дружба меж ними.

— Ерунда, — механик махнул рукой, чуть не опрокинув бутыль, — в море и не такое бывает. Что, первый раз морж на лодку кидается?

— Раненый, или загнанный, бывает, — кивнул Евсеич, — а так вот, чтобы ни с того, ни с сего? Ты, Сашок, гляди там.

— Не верю я в шаманов, — поморщился Назаров, — и в бога не верю.

— Верю — не верю, а знаешь, чем прежний начальник кончил?

— Ну, несчастный случай

— Ага, несчастный. Медведь задрал. Возле самого лагеря, во как!

— Бывает, — снова махнул рукой механик, — хватит человека пугать, наливай.

Очнулся Назаров в каюте. Корабль покачивало, во рту было сухо, но голова, как ни странно, не болела. Он выбрался на палубу. Солнце висело над горизонтом, корабль шел ввиду низкого, поросшего соснами берега. Двое матросов драили на корме какую-то медяшку, над головой вились чайки. Свежий ветер прогнал остатки сна, Назаров вдохнул чистый морской воздух, почувствовал прилив сил. «Лагерь — так лагерь, — подумал он, — „бестиарий“? Ну и черт с ним. Везде люди живут».

Плавание проходило на удивление спокойно, хотя Евсеич каждый день напоминал ему, что Баренцево море, особенно зимой, без штормов и неделю не обходится. Целыми днями Назаров слонялся по старому сейнеру. Въевшийся в переборки запах рыбы давно перестал раздражать — он его теперь и не замечал. Большинство времени он проводил в рубке с Евсеичем, или в машинном отделении. Но механик был от природы молчун, а потому находиться с ним было скучно. Евсеич, наоборот, едва завидев Александра, улыбался щербатым ртом и начинал одну из своих морских баек. Кроме того, северные моря и их обитателей старик знал, как свою родню.

— Вон, видишь? Плавник черный! Касатка идет. Значит рядом вторая, а может и больше. Они редко в одиночку охотятся. А живут всю жизнь парой, как люди. Да что люди, это раньше как обженился — так на всю жизнь, а сейчас раз, и развелся. Вертепство и разврат, так я тебе, Сашок, скажу. Вот и ты холостой, а ведь поди, под тридцать, уже?

— Ты сам-то, Евсеич, тоже неженат, — отмахивался Назаров.

— Ха, я старик. Меня уж море заждалось — вот моя домовина, — он показал за борт, где скользили мимо сейнера зеленые волны, — а ты молодой. Ну, чего не женишься?

— Работа такая, — нехотя ответил Назаров.

— Работа, — проворчал старик, — а у нас невест нету, так и знай.

На пятый день плавания стали встречаться льдины, солнце почти не показывалось, и над морем царила полутьма.

— Привыкай, Сашок, — сказал Евсеич, — зимой солнышка вовсе не бывает. Вот, повыше к северу поднимемся — сам увидишь. Попробуем тебя поближе к Малым Кармакулам подбросить. Там, на Гусиной земле, у ненцев стойбище есть.

Назаров находился в рубке, когда Евсеич подозвал его и показал рукой вперед.

— Вот она, Новая Земля. Видишь, нет?

То, что Александр давно уже видел, и принимал за низкие облака, оказалось землей. Он попросил у старика бинокль и жадно приник к нему. Подобрав резкость, он впился взглядом в суровые, заснеженные скалы, нависающие над водой. По мере того, как корабль приближался к берегу, можно было различить детали. У подножия скал бился прибой, взметывая вверх волны и пену, низкие тучи неслись над мрачным берегом, почти цепляясь за верхушки скал. В просвет между скал виднелись несколько ненецких чумов. Александр даже разглядел дымок, курившийся над ними и сразу разгоняемый ветром. В небольшой бухте, свободной ото льда, лежали вытащенные на берег вельботы.

— Ну, как тебе? — спросил Евсеич, посапывая старой трубкой.

— Да, — сказал Назаров, опуская бинокль, — здесь, похоже, не позагораешь.

Сейнер остановился в двух кабельтовых от берега. Теперь уже невооруженным глазом можно было различить и жилища, и людей в меховых одеждах, копошившихся на берегу возле вельботов. Дождавшись, пока вельбот отошел от берега, Назаров пошел собирать вещи.

«Самсон», подрабатывая машиной, держался носом к ветру. Когда Александр показался на палубе, вельбот был почти у борта. Евсеич критически оглядел его новенькую шинель, сапоги, шапку. Назаров протянул ему свитер, в котором щеголял все плавание.

— Ну, что, спасибо, Никита Евсеевич. Давайте прощаться.

— Ты свитер себе оставь, — сказал старик, — у меня еще пара есть. Одежка у тебя неподходящая, ну да ничего, ненцы нарядят — мать родная не узнает. — Он перегнулся через борт, — Здравствуй, Нерчу.

— Здравствуй, Никита, — пожилой ненец поднял руку, приветствуя его, — почему якорь не бросаешь? Пойдем в чум — мясо есть, ты спирт принесешь. Хорошо будет.

— Спасибо, Нерчу. Не могу. Вот, нового начальника привез, — Евсеич показал на Назарова, — отвези его в лагерь. Он большой начальник, хороший человек. Он тебе спирта даст, табаку.

— Хорошо, отвезу, — кивнул ненец, — а спирт сейчас есть?

Евсеич крякнул, обернулся и поманил матроса.

— Сбегай в кают-компанию, возьми бутылку спирта, — матрос убежал, — без спирта никуда, — вздохнул Евсеич. — Хороший народ, работящий, а спивается. Стакан хлоп, и законченный пьяница. Что-то у них с организмом не так. Ну, ты не тяни, полезай. Даст бог, свидимся еще.

— Будь здоров, Евсеич, — Назаров обнял старика, помахал рукой мальчишке-рулевому и полез через борт на шторм-трап, — Гордею Михеевичу привет передай.

— Ладно, — старик придержал ему трап.

Назаров спрыгнул в пляшущий на волнах вельбот, повалился на кого-то из гребцов. Его поддержали. Евсеич подал чемодан.

— Старый начальник был сердитый, — сказал ненец, рассматривая Назарова, — очень плохой был, ругался сильно. Всегда ругался. За это его Хакэця съел.

— Кто?

— Медведь, значит, — перевел Евсеич, — вернее, мишка. За начальника Нерчу на медведя не в обиде. Вот, держи, — он протянул ненцу бутылку, — только уговор — сначала начальника отвези. Хороший начальник, Саша его зовут.

— Прощай, Никита, спасибо, — ненец бережно принял бутылку, сунул ее за пазуху и, повернувшись к гребцам, что-то сказал.

Гребцы оттолкнулись от борта «Самсона», и дружно налегли на весла. Назаров помахал Евсеичу. Тот кивнул, пробормотал что-то себе под нос.

Вельбот, подгоняемый дружными ударами весел, летел к берегу. Когда Александр обернулся в последний раз, «Самсон» уже разворачивался в сторону открытого моря. Евсеич все еще стоял возле борта. То ли брызги, то ли ветер, выдувавший слезы, мешали разглядеть старика, но Назарову показалось, что старый капитан перекрестил его.

Глава 4

Новая Земля, мыс Северный Гусиный Нос,

50км южнее поселка Малые Кармакулы

Когда возле берега вельбот заскрежетал днищем о гальку, и гребцы спрыгнули в воду, Назаров, было, намерился им помочь, но Нерчу удержал его. С протяжным криком, напоминавшим русское «эй, ухнем», гребцы подхватили вельбот за борта и бегом вытащили его на берег. Назаров выпрыгнул, прошелся, хрустя сапогами по гальке. Скалы окружали пологий спуск к морю, оставляя проход к стоящему чуть выше стойбищу. Здесь ветра почти не чувствовалось, но Назаров видел, как на вершинах скал взвихряется летящий снег и дым над чумами мгновенно исчезает, стоит ему чуть приподняться над скрещенными жердями. Гребцы, с любопытством разглядывали его. Александр достал пачку папирос, протянул, приглашая закуривать. Ненцы вмиг опустошили пачку. Назаров закурил, предложил огонь ближайшему, но тот, улыбаясь, отступил.

— Не будут курить сейчас, — сказал подошедший Нерчу, — в чуме покурят. Скажут: добрый начальник — дал папиросы. У тебя еще есть?

— Есть.

— Не давай. Скажут — глупый человек, не знает ценности табака. Мы с тобой потом курить будем. Пойдем ко мне.

Стойбище было небольшое — Назаров насчитал двенадцать чумов, крытых моржовыми шкурами. Между ним бродили собаки, играли дети, похожие на медвежат в своих меховых одеждах. Нерчу провел его в середину стойбища, показал рукой, явно гордясь размерами своего жилища.

— Мой чум. Самый большой. Потому, что я здесь начальник, да.

Возле чума, на шесте, висел какой-то кокон. Заинтересовавшись, Назаров подошел поближе, тронул рукой. Кокон пошевелился. Александр откинул мех и усмехнулся — из кокона на него посмотрели черные глазенки малыша примерно полугодового возраста.

— Ребенок там, — сказал Нерчу, — спит или думает. Хорошо ему там. Если будет плохо — станет кричать, тогда Саване заберет его в чум. Пойдем, сейчас есть будем, — он откинул полог, приглашая входить.

Глаза не сразу привыкли к полутьме жилища. В середине чума, на выложенном камнями очаге, висел котел. Жена Нерчу, в клетчатой рубахе, меховых штанах и пимахх, приветливо улыбнулась Назарову. У нее было широкое круглое лицо, узкие глаза. Черные, туго заплетенные косы свисали на грудь. Двумя щепками она подхватила из очага раскаленный камень и бросила его в котел. Вода зашипела, вверх ударил пар.

— Моя жена. Саване зовут ее. Мясо готовит, — пояснил Нерчу, — ты раздевайся. Эта одежда плохая. Я дам тебе малицу, штаны, пимы, а ты мне потом дашь спирт, может, патроны.

Назаров скинул шинель, присел на шкуры, разуваясь. Ненец покопался в ворохе мехов, сваленных в углу, подал ему одежду — широкие штаны, меховую куртку-малицу с капюшоном, мягкие оленьи сапоги мехом наружу. Сапоги были немного великоваты. Назаров достал из чемодана шерстяные носки, пододел их. Вот, теперь в самый раз. В чуме было жарко и малицу он снял, оставшись в гимнастерке. «Надо бы что-нибудь подарить им, — подумал Назаров, копаясь в чемодане, — вот, пожалуй, сгодится». Достал шелковый шарф, купленный в Париже, подал хозяйке. Узкие глаза женщины раскрылись от восхищения. Она осторожно взяла невесомую ткань, поднесла к свету, рассматривая узоры, покачала головой. Нерчу одобрительно кивнул.

— Женщина любит подарки. Красивая материя, в праздник оденет — все завидовать станут. Любит подарки, — повторил он, опуская глаза.

Намек был слишком ясным, Назаров незаметно вздохнул, вынул из чемодана нож — наваху, выменянный в Барселоне на трофейный «Парабеллум», раскрыл его и протянул Нерчу. Длинное узкое лезвие заиграло в свете очага. Ненец причмокнул от восторга, осторожно взял нож, попробовал пальцем клинок и одобрительно поцокал языком.

— Твой подарок очень хорош, но мужчина не должен обходиться без ножа, — Нерчу перекатился к небольшому сундучку, открыл и достал нож с костяной рукояткой, — сегодня день подарков. Возьми этот нож, Саша. Мне его подарил ученый человек — начальник Самойлович привозил его к нам. Человек ходил с нами на вельботе, смотрел, как мы бьем моржа. Очень хвалил, подарил этот нож. Очень умный человек, только говорил непонятно, начальник Самойлович говорил с нами за него.

Назаров вытянул клинок из кожаных ножен, поднес к очагу, рассмотрел клеймо и удивленно покачал головой. Понятно, почему начальник Самойлович говорил за ученого человека — на лезвии стоял фирменный знак «Zolingen».

Саване спрятала подаренный шарф и бросила в котел еще один камень. Вода уже кипела, запах стоял такой, что Назаров то и дело сглатывал слюну. Женщина достала миски. Нерчу сунул руку за пазуху, извлек бутылку со спиртом и, подняв ее, что-то сказал жене. В голосе его явно слышались просительные нотки. Саване отбросила щепки и разразилась длинной речью, то и дело наклоняясь к мужу и водя у него перед лицом указательным пальцем. Нерчу несколько раз пытался вставить слово, но только опускал голову, смиряясь перед напором женщины. Наконец Саване закончила речь, взяла у мужа из рук бутылку и спрятала ее в шкурах. Нерчу горестно вздохнул и закрыл глаза, смирившись с неизбежным.

— Иногда в женщину входят демоны. Тогда лучше подождать, пока они оставят ее, — тихо сказал он.

Саване обернулась, подозрительно посмотрела на него и горячо обратилась к Назарову. Тот на всякий случай кивал головой, а потом спросил у ненца, о чем речь?

— Она хочет знать, что я тебе сейчас сказал, — печально сказал Нерчу.

Женщина требовательно смотрела на Александра и он, протянув руки ладонями вперед, сделал успокаивающий жест: все в порядке, ничего крамольного твой муж не говорил.

Все еще косясь на мужчин, Саване стала вытаскивать из котла куски мяса и раскладывать по мискам. Назаров посмотрел, как Нерчу, ловко управляясь новым ножом, отрезает маленькие кусочки мяса и отправляет его в рот. Когда-то Назарова обучали правилам обращения со столовыми приборами, соответственно европейскому этикету. Пришла пора изучить нечто прямо противоположное.

Заплакал ребенок и Саване, что-то сказав мужу, вышла из чума. Нерчу, подождал, пока Назаров управится с мясом и налил обоим бульона из котла. Пить его пришлось через край. Вернулась Саване, распеленала кокон и, достав оттуда малыша, расстегнула рубаху и начала кормить его грудью.

— Вот, поели, — констатировал Нерчу, — сейчас будем спать. Поедем, как проснемся.

Он расстелил две моржовые шкуры, положил поверх оленью и пригласил Назарова укладываться. Чмокал ребенок, потрескивали остывающие камни в очаге. Назаров лениво наблюдал, как дымок поднимается к отверстию в вершине чума и уходит, растворяется, становясь частью ветра, снега, серого неба. Сто лет назад так было, и двести, и триста. Может и через сто лет все будет также, но вряд ли. Слишком много принесли этому народу чуждого, без которого ненцы прекрасно обходились веками. Вымирает самобытный древний народ, рушится привычный уклад жизни. Кстати, что там говорил Евсеич насчет пришлого шамана? Приняли местные ненцы его за своего, обращаются с просьбами, и кажется, он им помогает. Моржей загоняет, рыбу ловит… или наоборот? Вот он бьет в бубен, кружится, развеваются пестрые одежды.