— Прежний начальник погиб, — наконец сказал он, — трагический случай.

Назаров мельком взглянул на девушку, проверяя впечатление от своих слов и вдруг у нее в голове пронеслись образы. Она словно видела все глазами Назарова.

Скалистый берег, борт «Самсона» возле кромки льда, какие-то люди готовят упряжку. Перед глазами мелькают лапы запряженных лаек, колышутся пушистые хвосты, ледяной ветер, колючий снег в лицо. Вот сквозь метель проступает вышка, ворота, примыкающий к ней забор из колючей проволоки. Барак, виноватые лица солдат. Холодное помещение, в щели дощатых стен намело снег, на земляном полу чья-то порванная одежда, заскорузлая, покрытая коричневой коркой. Это кровь… Вкрадчивый голос, лицо, глаза в круглых очках, седые волосы. «Все зависит от вашей позиции, товарищ лейтенант. Мы готовы сотрудничать». Снова окровавленная одежда, что-то торчит из нее, белея среди обрывков одежды. Коленный сустав и голень с обрывками кожи и сухожилий…

— Что с вами, Лада Алексеевна, — Назаров с тревогой заглянул ей в лицо.

— Его убил зверь, — прошептала девушка, глядя на него расширившимися глазами, — да?

Лейтенант приоткрыл рот, папироса прилипла к нижней губе. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, не произнося ни слова. Взгляд Лады будто проникал в сознание Назарова, перебирая мысли, искал нужные ответы и получал их независимо от желания лейтенанта. Он почувствовал, как по спине побежали мурашки, тряхнул головой, отгоняя наваждение.

— Кто вам сказал?

— Никто, — тихо ответила она, — я словно увидела все это: берег, нарты, собаки бегут. Потом лагерь и обрывки одежды. Это его?

Назаров закусил папиросу до боли в зубах. Чертовщина какая-то. Эта девушка такая же, как и те, что ждут ее приезда в лагере. «Бестиарий». Лучше не думать об этом.

— Да, вы правы, — сказал он, — начальника лагеря разорвал белый медведь. Это случается. Иногда они подходят очень близко.

Резкие пронзительные крики чаек вдруг показались Ладе предвестником несчастья. Странно, этот человек, к мыслям которого она сейчас прикоснулась, был ей небезразличен, несмотря на то, что, по сути, он являлся ее тюремщиком. В его власти ее дальнейшая судьба, сама жизнь, но Лада не ощущала беспокойства по этому поводу. Что-то подсказывало ей, что Назаров с самой первой встречи относится к ней совсем по-другому, нежели к попутчикам, или оставшимся в лагере заключенным. Мимолетное чувство нежности, желания защитить ее проскользнуло в его мыслях, словно далекая зарница в хмурый ненастный вечер.

— Ну, молодежь, налюбовались? — занятые разговором, они и не заметили, как подошел Евсеич, — закат у нас до-олгий, а ночь короткая. Звезд можете и не увидеть. А потом, как к северу подымемся, так ночи и вовсе не станет. Вот, как Канин Нос пройдем, так и все — круглые сутки белый день. Да. Ты-то, Сашок, знаешь уже, а ты привыкай, красавица. Перекусить никто не желает? — он повысил голос, оглядел пассажиров, — а то прошу в кают-компанию.

На ужин была жареная треска, салат из водорослей, моржатина. Выпили по рюмке настойки. За столом царила тишина, даже словоохотливый Евсеич был на удивление молчалив.

Когда все стали выбираться из-за стола, он, закурив трубку, сказал:

— Ну, значит так — вместе нам, стало быть, суток пять, а то и поболее, жить. Так, что порядок такой: завтрак в восемь, обед в два, ужин — в семь по-местному. Попрошу не опаздывать, ждать не будем. Тут у нас не курорт. Гордей, как машина?

— Порядок, — пробурчал механик.

— Значит, так и будет: через неделю сойдете на берег и живите, как знаете, а пока всем слушать меня. Касается всех. Бардак не допущу, если шторм — сидеть по каютам. Не хватало еще из моря вас вылавливать. Вот и все, ступайте с богом.

— А не то — на рею, — проворчал Михеич.

— Чего? — не расслышал Шамшулов.

— Чего слышал: за ушко и на солнышко.

Назаров дождался на палубе Ладу, проводил до каюты. Она попыталась вернуть ему оленью парку, но он не взял, отшутившись, что у них есть, чем согреться. Задержав ее руку в своей, он хотел что-то сказать, но, потом, раздумав, просто пожелал спокойной ночи.

Кривокрасов сидел на старой лебедке на корме, курил, наблюдая за ныряющими в кильватерную струю чайками. Назаров устроился рядом. Михаил выжидающе посмотрел на него.

— Ты был прав, — сказал Назаров, — девушка действительно необычная. У меня возникло ощущение, что она читает мои мысли. Причем, читает, сама не желая этого.

— А что я тебе говорил! У тебя есть какие-то инструкции относительно нее?

— Нет. Просто предписание доставить в «бестиарий».

— Куда?

— В лагерь. Это его неофициальное название. Мне, когда сюда ехал, прямо сказали: люди исполняют важную и опасную работу, направленную на повышение обороноспособности страны. Твоя задача — обеспечить им все условия. По всем возникшим вопросам обращайся к Александру Васильевичу Барченко. Это, вроде, как старший среди заключенных. Хотя, какие там заключенные! — Назаров махнул рукой, — живут, как хотят, а мы их только охраняем. Понимаешь, не общество от них, как обычных зеков, а их от общества, от природы, от тех же медведей белых. Слышал, что с первым начальником стало?

— Слышал, — поморщился Кривокрасов, — странно даже: в охраняемый объект проник зверь, как я понимаю, совсем не маленький, пообедал начальником лагеря и спокойно ушел. И никто ничего не видел. Очень странно.

— Мне этот Барченко, Александр Васильевич, довольно прозрачно намекнул, что зверь пришел в лагерь неспроста. Чуть ли не специально по душу начальника, вот так. Я сперва думал — попугать решил. Ну, меня так просто не испугаешь, а потом такая чертовщина началась… Я думал, с ума схожу. Оказалось — нет! Оказалось, это мои зеки проводят эксперименты с человеческой психикой, с перемещением в какие-то астральные пространства, а я просто по недосмотру оказался рядом, попал под наведенные поля ментального излучения. Я таких слов, как пирокинез, телепортация, чакры раньше просто не знал, а теперь они у меня прямо от зубов отскакивают!

— Но, я так понимаю, порядок ты все-таки поддерживаешь?

— Порядок они поддерживают сами, а я тихо плесневею от безделья, Михаил. Ладно, что говорить, вот придешь — сам все увидишь.

Шамшулов уже храпел. Лейтенант быстро разделся, пожелал спокойной ночи и мгновенно заснул. Михаил развесил гамак, долго устраивался в нем, а когда, наконец, улегся, понял, что сна ни в одном глазу. Гамак покачивался от бортовой качки, словно колыбель, ритмично стучала машина, в борт размеренно били волны.

Что-то странное происходило с этим лагерем. «Бестиарий», кажется, так назвал его Назаров. От слова «бестия», что ли? Ну, прямо как из какой-нибудь проповеди слово. Эксперименты с психикой. Где-то в памяти было воспоминание о каких-то гипнотизерах, разоблаченных года три назад. Вроде бы пытались повлиять на членов партии, организовывали секретные общества. Помнится, названия у этих обществ были какие-то средневековые. Братство то ли рыцарей то ли адептов. То ли гроб Господень они искали, то ли храм создавали. Кривокрасов тогда еще работал в уголовном розыске и интересоваться подобными глупостями не было времени. Где-то что-то слышал, или читал. А-а, решил он, приедем на место — разберемся. Обычно самые мистические события имеют самое простое объяснение.

Утром Ладу разбудил длинный, пронзительный звук. Спросонья она вскочила, не понимая где находится. Потом, сообразив, взглянула в иллюминатор. За окном плыли клочья тумана, белого, как вата и густого, как кисель. Быстро приведя себя в порядок, она взглянула на часы. Девять часов, все, завтрак проспала. Выйдя из каюты она добралась до двери на палубу, открыла и застыла, не понимая, куда идти. Перед ней стояла сплошная белая стена. Откуда сверху снова взревела сирена, заставив ее вздрогнуть. Ощупью придерживаясь за стену, она дошла до трапа в рубку. Ступеньки были скользкие — туман покрыл все мелкими каплями. Хватаясь за поручни, она поднялась в рубку.

— А-а, вот и красавица наша. Проспишь царствие небесное, милая, — приветствовал ее Евсеич, стоявший у штурвала.

Рядом с ним стоял Назаров. Он кивнул ей, пожелал доброго утра и отвернулся. Ладе стало даже как-то обидно, что он почти не обратил на нее внимания.

— Ну-ка, Сашок, гудни еще, — попросил Евсеич.

Назаров потянул свисающий трос, взревела сирена, которая разбудила девушку.

— Туман, красавица, — проворчал Евсеич, — а мы на самом фарватере. Как бы не переехал кто. Тут знаешь, какие корабли ходят? О-о!

— А где Вениамин? — спросила Лада.

— На нос его послал, впередсмотрящим, — пояснил Евсеич, — конечно, в таком молоке едва ли чего углядишь, а все ж таки спокойней. Завтрак проспала, а?

— Проспала, — виновато сказала Лада.

— Ничего, это с непривычки, — успокоил ее старик, — мы тебе оставили. Там, в кают-компании на столе. Рыбка там, хлеб. Хочешь, ухи похлебай — она в одеяло завернута.

— А где остальные?

— А кто где. Может в каютах, а может по палубе бродят. Что я, нянька им. Хорошо хоть море спокойное, — он переставил ручку звякнувшего машинного телеграфа на малый ход и нагнулся к переговорной трубе, — Гордей, сбавь до малого.

Из трубы что-то невнятно буркнули. Лада пошла к выходу, Назаров предложил проводить ее, но Евсеич не отпустил — раз уж пришел, то давай, работай. Сигнал давай. Назаров снова потянул трос. Под звук сирены Лада спустилась на палубу.

Часам к двенадцати туман стал рассеиваться. В каюту к Ладе постучал Вениамин, сказал, что остров Моржовец проходят и Никита Евсеевич приглашает ее в рубку.

С палубы Лада увидела впереди справа по курсу высокий скалистый берег острова. В рубке Евсеич вручил ей бинокль.

— Вон туда смотри, — он протянул руку, — видишь? Тюлени. А вон лахтаки. Морские зайцы. А моржи, видать, на другой стороне.

Оптика приблизила остров. Ладе сперва показалось, что берег шевелится, потом она подстроила резкость и ахнула — скалы были усеяны спящими, ползающими и дерущимися тюленями. Их были сотни, если не тысячи. В воде возле скал качались, словно поплавки, круглые головы с черными блестящими глазами. Настороженно поворачиваясь, они провожали проплывающий мимо корабль.

— Никита Евсеевич! А давайте их сиреной пуганем, — предложил Вениамин.

— Ты что, сдурел, парень, — возмутился старик, — ты видишь, сколько их там? Они ж как дети малые — соображенья ни на грош. Разом к воде кинутся, да молодняк и передавят. Белек только месяц-два как полинял, несмышленые еще. Ишь ты: пуганем! Я тебе пугану, паршивец.

Над островом стоял рев тюленей, птичий гомон, долетавший даже сюда, в ходовую рубку. Завороженная никогда не виденным зрелищем, Лада смотрела в бинокль, пока животные не превратились в сплошной шевелящийся ковер. Внезапно в поле зрения оказались два высоких черных плавника. Она указала на них капитану.

— Касатки. Сейчас они там шороху наведут. Самое лакомство для касатки — тюлени, да морские зайцы.

Отдавая Евсеичу бинокль, Лада покачала головой.

— Даже и не верится, что я видела лежбище тюленей. Читала, рассказы полярников по радио слышала, а теперь вот и сама увидела.

— На Новой Земле к ним можно поближе подобраться, — сказал Назаров, — я вам с удовольствием покажу.

— Погоди пока про Нову-Землю, — осадил его капитан, — вот прихватит нас шторм в Баренцевом море, так посмотрю, как будете красотами природы восхищаться. Это нам что-то уж везет слишком — считай, четверть пути прошли, как на прогулке.

— Да ладно тебе пугать-то, Евсеич, — усмехнулся Назаров, — тот раз плыли — нормально, и сюда шли — порядок.

— Вот это мне и не нравится. Ладно, из Воронки выйдем, там видно будет.

— А что за Воронка, Никита Евсеевич, — спросила Лада. — Вы все говорите про нее, а что это такое — я не знаю.

— Сейчас мы Горлом идем, стало быть, — приосанился старик, испытывая явное удовольствие от возможности поучить других, — а если между Святым Носом, это мыс на Кольском берегу, и Каниным Носом линию провести — вот это и будет устье Воронки. А за ним все, красавица, Баренцево море. Ох, и лихие шторма бывают. Океанские корабли, как щепки, бьет! А уж наш-то «Самсон» только на закуску царю морскому. Вот, помню, в десятом году пошел я…

— Ой, не надо, Никита Евсеевич, — попросила Лада, — лучше про шторм на берегу расскажете.

— А-а, боишься, — улыбнулся старик, — ничего, прорвемся.

Шторм накрыл их на следующий день, сразу, как только остался позади мыс Канин Нос.

Корабль опустил нос, словно собирался нырнуть на дно моря, и подвесная койка, в которой лежал Кривокрасов, наклонилась так, что он почти встал на ноги. Достигнув нижней точки, «Самсон» стал тяжело взбираться на гребень следующей волны, и ноги сержанта оказались выше головы.

— Началось, — сказал Назаров, садясь на койке. — Евсеич накаркал.

— Что началось? — спросил Шамшулов, глядя на него с испугом.

— Баренцево море. Похоже, в шторм попали.

— И что теперь?

— Да ничего, — с притворным спокойствием пожал плечами Назаров, — поштормит, и успокоится.

Кривокрасов спрыгнул вниз, присел рядом с ним.

— Может помощь предложить?

— Евсеич четко сказал: если шторм — сидите по каютам.

— Ну, хоть посмотреть-то можно?

— Пойдем, глянем, коли приспичило. Вы как, Борис Давидович, с нами?

— Нет уж, благодарю покорно, — отказался Шамшулов, — мне в окошко все видно, — он показал на иллюминатор, в который как раз в этот момент хлестнула зеленая волна.

— Ну, как хотите.

Хватаясь за переборки, они добрались до выхода на палубу. Назаров подождал, пока корабль встанет на ровный киль, открыл дверь и замер. «Самсон», миновав нижнюю точку среди валов, стал карабкаться вверх. Кривокрасов глянул через плечо лейтенанта.

— Е-мое…, — пробормотал он.

Прямо над головой висела водяная горя с белым пенным гребнем на вершине, прозрачная, как зеленое бутылочное стекло от бивших сквозь нее солнечных лучей. Назаров повернул к нему радостно-возбужденное лицо.

— Сила!

Казалось еще секунда и волна накроет старый сейнер, перевернет, как спичечную коробку, погребая под своей многотонной тяжестью. Однако корабль достиг гребня, замер на миг и начал спуск в ложбину между валами. В лицо ударили пена и брызги, когда нос корабля обрушился в пучину. Кривокрасов тряхнул головой.

— Ну, что, идем?

— Давай, только держись за что-нибудь.

Цепляясь, за что только можно они добрались до трапа, ведущего в рубку, ухватившись за поручни, переждали очередную волну и бросились наверх.

Евсеич, стоявший у штурвала, обернулся к вошедшим.

— А-а, товарищи офицеры. Что, не сидится в каюте?

— Да мы вот думали, может помочь чем?

— Это чем же вы мне поможете?

— Так шторм…

— Разве это шторм, милые вы мои. Вот часа через два так накроет, что только держись. Как думаешь, Вениамин?

Матросик, стоявший рядом с ним, важно кивнул.

— Точно. Ветер с норд-оста, баллов пять, но усиливается.

— Оттуда, с макушки, с полюса идет, — подтвердил Евсеич, — от паковых льдов. Ты, Сашка, тогда пассажирку нашу успокой. Одна-то совсем скиснет.

Назаров покраснел.

— Вениамин, сходи-ка, чайку принеси, пока спокойно, — попросил старик, — да рынду подвяжи, чтобы не брякала.

Матросик, не обращая внимания на качку, подхватил пустой термос и выскочил из рубки. Кривокрасов с завистью посмотрел ему вслед. Его уже начинало мутить от постоянных взлетов и падений. Он вспомнил, как в парке Горького со своей знакомой катался на огромных качелях, в форме ладьи. Ощущение было примерно такое же, как и сейчас, только вокруг, на твердой земле стояли зрители, дожидавшиеся своей очереди, а весь аттракцион продолжался от силы минут пять. Он тогда еще успокаивал визжащую спутницу, обнимая за плечи и шепча какие-то глупости в розовое ушко. «Кто бы меня сейчас успокоил», — с тоской подумал он.

— Я как-то в Средиземном море попал в шторм, — сказал Назаров, — возле Сицилии. Тоже не сладко было.

— Эка тебя по свету носило, — усмехнулся Евсеич, — однако, Средиземное, он и есть — Средиземное. Вот после и сравнишь, где покруче-то.

Дверь в рубку отворилась.

— Можно мне к вам, — спросила Лада, вытирая мокрое от брызг лицо.

— Заходи, раз пришла. Вон, присядь пока, — старик указал на кресло за своей спиной.

— Спать невозможно, читать невозможно. Прямо беда, — сказала девушка.

— Вы бы перекусили чего на камбузе, пока возможность есть, — сказал Евсеич, обращаясь ко всем. — После некогда будет, да и не захочется, с непривычки. На пустой желудок качка легче переносится.

Кривокрасов подумал о еде и почувствовал, как желудок подкатывает к горлу.

— Я уже и сейчас ничего не хочу, — пробормотал он.

— Ну, как знаете. Тогда могу чаю предложить. А потом — марш по каютам. Не до вас будет, — он вынул пробку из переговорной трубы, — машина, как там у вас?

— Порядок, — хрюкнула труба.

— Гордей, шторм идет, — предупредил старик. — Через час здесь будет.

— Справимся, не впервой.

Лада посмотрела над его плечом вперед и, ахнув, протянула руку.

— Господи, какая красота!

— А-а, — проворчал Евсеич, — проняло! Где ты на земле такое увидишь? Нигде!

Открывшийся на вершине волны вид потрясал: везде, куда только достигал взгляд, катились грозные валы. Они шли навстречу кораблю ровными рядами, словно солдаты в атаку, ветер сдувал с белых гребней пену, солнце пронзало волны, делая изумрудно-зелеными, с глубокой синевой в основании. Пена рассыпалась под ветром мельчайшими брызгами и водяная пыль вспыхивала на солнце сотнями радуг. Зрелище было настолько потрясающее, что все невольно залюбовались красотой стихии.

— Это все, конечно, хорошо, — сказал старик, — но ты смотри дальше, красавица. Во-он туда смотри, — он дождался, пока «Самсон» снова достигнет наивысшей точки и, на миг оторвав руку от штурвала, повел рукой по горизонту.

Если над кораблем было ясное небо, далекое и светло-голубое, словно выстуженное долгой зимой, то над горизонтом вставала чернильная темнота, будто оттуда огромной, вставшей в полнеба стеной, надвигалась ночь. Кривокрасов почувствовал, как сердце ухнуло куда-то в пятки и бьется там, словно пытаясь вырваться сквозь стельки и каблуки сапог наружу. Охнула Лада, Назаров наклонил голову, исподлобья, как на врага, глядя на надвигающуюся черную полосу.

— Что-то уж больно ходко идет, — пробормотал Евсеич, — по глотку чая, пожалуй, успеем, а потом — бегом в каюты. Хотите — сидите вместе в кают-компании, но чтобы на палубу не шагу.

Хлопнула дверь рубки.

— А вот кому чаю? — спросил Вениамин, поднимая над головой термос.

— Ты вот что, Веня, — сказал Евсеич, — слетай в кубрик, передай ребятам, чтобы шлюпку закрепили. Видишь, чего на нас идет.

Матросик оглянулся, присвистнул и, передав Назарову термос, скатился по трапу. Кривокрасов достал из шкафчика две кружки и протянул их Назарову. Тот открыл термос, взглянул на сержанта.

— Что, мандражируешь? — тихо спросил он.

— А ты? — с вызовом вернул вопрос Михаил.

— Есть немного, — признался Назаров.

— Ну вот, — удовлетворенно сказал Кривокрасов, — а я ведь даже на Средиземном море не бывал. В Клязьме пескарей ловил, да на Москве-реке загорал.

Передав одну кружку Ладе, он протянул другую капитану. Тот, обжигаясь, быстро выпил чай.

— Давайте быстрей. Внизу допьете, там, в камбузе, чайник горячий.

Назаров снова наполнил кружку, отдал ее Кривокрасову. Почувствовав, что Лада смотрит на него, он приосанился, небрежно взглянул через плечо на надвигающуюся тучу и едва не уронил термос: невероятно, но штормовая полоса, еще несколько минут назад закрывавшая горизонт, теперь была в двух-трех милях от корабля. Кривокрасов, шумно дохлебывал чай, не сводя с нее взгляда. Клубящиеся тучи, казалось, съедали голубое небо. Пропитывали его, словно пролитые чернила промокашку, накрывая море беспросветным мутным покрывалом. Волны темнели, теряли прозрачность, становясь угрюмыми и морщинистыми — шторм гнал перед собой стену дождя. Уже можно было различить, как низвергаются с неба косые струи, надвигаясь широким загибающимся по краям фронтом, будто окружая плывущий навстречу буре старый сейнер.

— Все, ребята, шутки кончились, — крикнул Евсеич, — бегом вниз. Если Веньку встретите — пусть сидит с вами.

— Я уже здесь, — матросик ворвался в рубку, словно гонимый порывом ветра.

Лада, Назаров и Кривокрасов бросились к трапу.

— Молодец, — услышал Михаил, слетая вниз и почти не касаясь ступеней, — шлюпку закрепили?

Ответа рулевого он уже не услышал. Назаров открыл дверь, Лада переступила через высокий комингс.

— Давай веселей, — крикнул Назаров.

По палубе ударили первые струи дождя. Пропустив Кривокрасова, Назаров оглянулся. Дождь и град ударили его в лицо, в грудь, уши заложило от рева ветра, палуба стала уходить из-под ног. Кривокрасов схватив его за руку, втащил внутрь и захлопнул тяжелую дверь. В свете тусклой лампочки лица всех казались одинаково серыми и испуганными. Снаружи в дверь забарабанил град. Казалось, что буря хочет достать спрятавшихся от ее ярости людей.

Корабль дрогнул, повалился на борт, Назарова прижало спиной к переборке. Лада, стоявшая напротив, упала на него. Он вскинул руки, обхватил ее, ощущая под оленьей паркой хрупкие плечи девушки. Она подняла голову, и он растворился в ее зеленых глазах, так похожих на пронизанные солнцем волны. Время будто остановилось: стих рев моря, бушевавшего снаружи, исчезла дрожь палубы, даже сердце, казалось, стукнуло раз-другой и остановилось, замерло в груди. Он внезапно понял, что ждал ее всю жизнь, что судьба вела его через все преграды, оберегая именно для встречи с этой девушкой. Словно чья-то рука отводила пули на выжженных полях под Сарагосой, хранила от камнепада в горах Каталонии и лишь раз замешкалась, позволив шальному осколку ужалить его на излете.

Кривокрасов переступил с ноги на ногу, отвел глаза. «Везет же людям, — подумал он, — привела доля на край света и, как видно, не напрасно. Почему же это у меня все наперекосяк? Уйти что ли? Пусть любуются друг на друга». Покосившись на застывших Ладу и Назарова, он неловко кашлянул.

Лада пошевелилась, освобождаясь от объятий.

— Простите, Александр Владимирович.

— Ничего, я всегда…, если что. Как хотите, …, — забормотал тот.

— Лада Алексеевна, — прервал Кривокрасов лепетанье Назарова, — вы к себе или с нами, в кают-компанию?

— Пожалуй, с вами. Одной страшно будет. Я, вообще, такая трусиха.

— Так пойдемте.

Корабль кренился и стонал, словно собирался прямо сейчас развалиться. Палуба под ногами то вставала дыбом, норовя подбросить людей к низкому потолку, то проваливалась, заставляя судорожно хвататься за переборки. Кривокрасов заглянул в камбуз. Второй рулевой, сидя на привинченной к полу табуретке, ел что-то из глубокой миски. Вид у него был настолько безмятежный, что Михаилу стало стыдно за свой страх.

— Никита Евсеевич сказал, тут можно чайком разжиться? — спросил он.

— Чего ж нельзя. Вполне можно, — невнятно ответил матрос, — вот я только себе налью.

Он ловко налил полкружки чая, поставил ее в гнездо на столе и протянул чайник Кривокрасову.

— Вы бы перекусили чего. Легче станет, — сказал он.

— Не лезет, — Михаил помедлил, — скажи, не страшно вот так, посреди моря в шторм.

— Не, не страшно, — казалось, матрос даже удивился, — я с Евсеичем два года плаваю. Уж в таких переделках бывали, и то ничего. Он же родился в тельняшке, точно говорю. Помор, одно слово. И отец его помор был, и дед, и прадед. Если уж с такими моряками боятся, так лучше и вовсе в море не ходить.

«Это ты не видел, что наверху творится», — подумал Кривокрасов.

— Ага. Ладно, спасибо за чай.

— Не на чем, — ответил матрос, вновь погружая ложку в миску.

В кают-компании был полумрак. За иллюминатором бесновалось море, то закрывая стекло черной водой, то швыряя в него мутную пену. Лада забралась с ногами в стоявшее в углу старое кресло. По столу, между невысоких бортиков, елозили пустые стаканы. Кривокрасов поймал один.

— Кому чаю? Александр, ты, по-моему, в рубке не успел.

— Наливай, — согласился Назаров.

Через полчаса в кают-компанию притащился зеленый, как трава, Шамшулов. Охая, он уселся возле двери.

— Вывернуло, как половую тряпку, — пожаловался он, — вроде и блевать больше нечем, а все равно. За что мне муки такие… вот, опять, — он ринулся в коридор.

— Ведро возьми, — крикнул ему вслед Михаил, — на камбузе, возле двери стоит.

«Самсон» скрипел старым корпусом, содрогаясь всякий раз, когда нос обрушивался в бездну, корма поднималась и винт начинал молотить воздух, заставляя машину сотрясать весь корабль. Шамшулов появился еще пару раз, потом плюнул, и остался в камбузе, поблизости от ведра со следами своей слабости. Кривокрасова и самого мутило. Он стискивал зубы, глотал слюну, проталкивая в желудок поднимающийся по пищеводу тошнотворный комок. Почувствовав, что еще немного, и его тоже вырвет, он извинился и, добравшись до каюты, повалился на койку Назарова. Постепенно страх притупился, глаза стали слипаться — сказалось напряжение последних часов. Но заснуть не удавалось — постоянно приходилось удерживаться за край койки то одной, то другой рукой, чтобы не вывалиться на палубу. Шторм не унимался, выматывая дикой качкой, ударами волн в борт. Кривокрасов проваливался в забытье, словно вызванное тяжелым отравлением, но очередной «девятый вал» бил, будто молотом по днищу корабля, заставляя Николая сбрасывать с себя оцепенение и вслушиваться в жуткие звуки стихии, бушевавшей за тонкой стальной обшивкой.

К вечеру, поняв, что ждать ослабления шторма бессмысленно, Назаров пошел на камбуз. Шамшулов, скорчившийся над ведром, даже не поднял на него глаза. Назаров умудрился вскипятить чайник и, наложив две миски холодной гречневой каши, отнес их в кают-компанию. Лада, сжавшись в комочек, продолжала сидеть в кресле. Лицо ее осунулось, побледнело, под глазами залегли тени. Каждый раз, когда корабль падал в ложбину между волн, ресницы ее чуть заметно вздрагивали, но больше ее беспокойство ни в чем не проявлялось. Назаров присел рядом с ней. Она открыла глаза, потемневшие от усталости и неопределенности положения, в котором они все находились, и слабо улыбнулась.

— Я не думала, что это будет так тяжело, — сказала она.

— Ничего, все обойдется. Лада Алексеевна, помните, что говорил капитан? На полный желудок качка переносится легче. Я вот тут кашу принес.

— Ох, нет, — Лада едва заметно, будто каждое движение доставляло ей боль, покачала головой, — боюсь, что я не смогу.

— А вы попейте сперва чаю, — Назаров пододвинул стул к ее креслу, и протянул кружку, — крепкий, горячий. Это поможет.

Слабо улыбнувшись, она взяла кружку обеими руками и сделала маленький глоток. Назаров одобрительно кивнул. Чуть погодя ему удалось уговорить ее съесть несколько ложек каши. Наконец она устало откинулась в кресле и слабо улыбнулась.

— Вы умеете уговаривать, но больше я, правда, не смогу. Может, немного попозже.

Лада опять закрыла глаза. Назаров заставил себя съесть кашу, выпил чай. Вроде бы, и впрямь стало немного полегче. Все еще не веря, что нашел свою судьбу, он смотрел на милое усталое лицо и проклинал себя за то, что не может облегчить страдания девушки. Если бы он мог, подобно герою народных сказок, прыгнуть в море, чтобы успокоить бурю, он не задумываясь, так и сделал бы. Придвинувшись к столу, он уронил голову на руки и, видимо, на несколько мгновений забылся. Его привел в себя голос Лады. Глаза ее были закрыты, она говорила будто для себя, но Назаров понял, что на самом деле она хочет, чтобы он опроверг ее слова.

— Это из-за меня, Александр Владимирович. Я знаю, это из-за меня. Буря не случайна. Я не должна попасть в лагерь, меня не хотят туда пустить. Что-то должно там произойти, чему многие хотят помешать. Я не понимаю, почему именно мое присутствие там необходимо, меня не спрашивают, хочу ли я участвовать. Меня влечет какая-то сила, и я не могу ей противиться. Как буря играет нашим корабликом, так и меня подхватило и несет неведомое течение. Я не хочу, мне страшно…

— Что вы, что вы, — Назаров постарался, чтобы его голос звучал как можно убедительней, — просто вы устали. Мы все устали. Но шторм когда-нибудь кончится, и все ваши страхи останутся позади.

— Вы полагаете? — с надеждой спросила Лада, — в последнее время случилось столько странных событий, что я не знаю, что и думать.

«Если бы ты знала, сколько странных событий случилось со мной», — подумал Назаров, вспоминая «бестиарий».

— Не надо думать ни о чем. Хотите, я лучше что-нибудь расскажу вам.

— Сказку? — улыбнулась Лада.

— Ну почему сказку. Совсем не обязательно, — смутился Назаров.

— Расскажите про бой быков.

— ?

— Простите пожалуйста, Александр Владимирович, я случайно, — она запнулась, — подслушала, или подглядела…не знаю, как это называется. Словом, я знаю, что вы были в Испании. А разве можно побывать в Испании и не увидеть боя быков?

— Можно. Увы, мне не довелось, — Назаров шутливо развел руками, — но я не жалею. Зрелище, говорят, специфическое. Из моих знакомых, не испанцев, разумеется, оно не понравилось никому. Давайте, я просто расскажу вам про эту страну. Удивительная страна и рассказывать про нее можно очень долго. Уверен, что я не расскажу и половины, а шторм уже закончится.

— Пари? — воскликнула Лада.

— Пари! Ну, так слушайте: Испания. Впервые я ступил на ее берег в Барселоне…

Шторм утих только через сутки.