С неба сыпал мелкий дождик. Дорога блестела от рано зажженных фонарей.
      Жизнь медленно возвращалась в насмерть перепуганный город. Заметно прибавилось машин. По тротуарам засновали прохожие. Владельцы киосков и летних кафе спешно ликвидировали последствия урагана.
      Водитель попался слоохотливый, да к тому же перевозбужденный только что утихшей бурей.
      — Как на каркал Лужок. Вчера слышал по радио, очередной международный конгресс в Москву заманил. Что-то там про озеленение во всемирном масштабе, га! Так он, ты прикинь, взобрался на трибуну и понес: «Москва — самая зеленая столица в мире. Бла-бла-бла…» И все в таком духе. Типа берем обязательство за десять лет сменить шестьдесят процентов зеленых насаждений в городе. — Он указал на поваленное дерево. — Вот теперь пусть все разом и меняет! Одна труха, как выяснилось. Все на корню сгнило, ты посмотри! Ни одного нормального дерева. Как при Сталине посадили, так и росли. Ни фига сами не сделали. Только бабки пилить умеют, да нам лапшу на уши вешать.
      Корсаков покосился на водителя. Парень, вроде бы молодой, тридцати нет, а клеймил, как седой ветеран.
      «Средняя школа или путяга. В армии отбарабанил. Не сидел, но в криминальной среде болтался. В бандиты не выбился, из пролетариев убежал, ни денег, ни ума не нажил, — на глаз определил Корсаков и подытожил: — Пасынок реформ».
      — Чем тебе Лужков не угодил? — задал вопрос Корсаков, просто чтобы поддержать разговор.
      Парень злорадно хохотнул.
      — А что мне его любить? Я на его стройках год корячился. Горбом своим отрабатывал то, что мама с папой меня не в том городе родили. Вот ты москвич?
      — Прописка есть, — уклончиво ответил Корсаков.
      — По твоей логике получается, что я тоже москвич.
      — Не по логике, а по закону.
      — Сказал тоже — по закону, — хмыкнул парень. — Закон у вас, как в дурдоме, кто первым встал, тому и тапочки. Первым штампик в паспорт получил — москвич. Не успел — иногородний. Раньше инородцами обзывали, кто рожей не вышел. А теперь — «иногородний». Типа есть город Москва. А что не Москва, то Ино-город! — хохотнул он. — И если ты в ином этом городе жить уже не можешь, то в Москве тебе светит только стройка, ларек, рынок или это… На Тверской кое-чем торговать. Вот ты как прописку получил?
      — Паспорт дали, а в нем уже прописка была.
      — Повезло, значит. А я за бабки купил. Но по закону, не боись. Отвалил со стройки, прорабу зарплату отписал, чтобы не возбухал. Поторговал с вьетнамцами на рынке. Блин, весь ихними палочками провонялся! Но платили хорошо. Поднакопил бабок, обернулся четыре раза за тачками в Голландию. Потом выцепил одну лярву, тоже на рынке ошивалась. Добазарился с ней на три штуки. Сходили в ЗАГС, отштамповались. А дальше, будьте любезны, «мужа к жене прописать». И вот этом Лужку! — Он на секунду выпустил руль и хлопнул себя ребром ладони в согнутый локоть. — И всем сразу — во!
      «Мне бы твои проблемы», — с тоской подумал Корсаков.
      Закурил, чтобы не участвовать в бессмысленной беседе.
      — Вот почему говорят, что иногородние в Москве больше всех совершают преступлений?
      Водителю был нужен не собеседник, а слушатель. На затихшего Корсакова он не обратил внимания.
      — Не, я не спорю, все правда. А почему это так? Нет, ты не бычься, а подумай! Потому, командир, что озвереешь, на такое глядючи. — Парень свободной рукой ткнул в яркие витрины. — Ну подумай сам, кто же будет корячиться, как рыба об лед, костями греметь, когда тебя сразу сказали — срань ты иногородняя! И ни фига тебе здесь не светит. Здесь люди живут. Люди! Понял, да? А я, значит, типа уже не человек? Говно, значит, за всеми выгребать, человек. Кирпичи на морозе таскать — человек. А как жить, как человек, так — иногородний!
      Он зло зашкрябал у себя под носом.
      — Вот усы у меня были. Классные! У нас все в усах ходят. Так что? Пришлось сбрить. Менты задолбали останавливать. Я им паспорт с регистрацией сую, а они рожи воротят. Говорят, морда у меня иногородняя, за версту видно. Сказали, у них типа приказа есть — проверять всех с усами. Либо чечен, либо без регистрации. Стопудово. Короче, сбрил я их. Опять начался гимор. Типа, в паспорте в усах, а на роже усов нет. Подозревают, как пособника террористов, прикинь! И опять башлять Васе каждому менту. Во жизнь! Блин, думаю, попал! Но я уже ученый, хрен меня укусишь. Короче, сейчас думку гоняю, как, типа, паспорт потерять и новый выписать. Чтобы на фотке путем выглядеть: без усов, в гаврюхе и белой рубашке. Чтобы все чин-чинарем было.
      — Еще очки надень, — подсказал Корсаков.
      Водитель радостно заржал. Потом осекся и задумчиво произнес:
      — А это — мысль. Спасибо за подсказку.
      Корсаков отвернулся к окну. Устало закрыл глаза.
      Водитель замолчал. Покрутил ручку приемника. В эфире был сплошной треск.
      — Слышь, командир. А тебе водитель, или типа того не требуется? Машина моя, права категории «С». Или еще какая работа. Я все могу. Ремонт по полной программе, например. Или охранником.
      — Рисовать умеешь? — лениво отозвался Корсаков.
      — В смысле, стенки красить?
      — Нет, рисовать. Картины писать маслом.
      Водитель вздохнул.
      — Акварелькой в школе получалось. Но потом в руки только малярная кисть попадалась. Ты уж извини. Облом.
      — Значит, не сложилось. А то бы в ученики взял.
      — А ты, что — художник?
      — Да. Причем, известный.
      — О! А похож на музыканта. На этого… Который «как молоды мы были». Он еще пискляво так умеет, аж уши закладывает.
      — Градский, — подсказал Корсаков.
      — Во! Только ты на морду гораздо худее. И без очков.
      Корсаков через силу хохотнул.
      — Спасибо за комплимент!
      — Кушай на здоровье. А из художников я этого уважаю… Как его? Еще в Америке живет, в америкосовском камуфляже ходит и наших хромачах. Ну ты же должен знать…
      — Шемякин.
      — Во, точно! Вот кого уважаю. Хоть и в очках, но рожа конкретно бандитская. Сразу видно, из правильных пацанов. Слышь, а он правда замок в Штатах купил? Я по телику слышал.
      — Правда.
      — Вот так и надо, — одобрил парень. — Свалить, волчарой прогрызться — и замок у них купить. Всем назло. И срать на всех с самой высокой башни!
      — Идея понятна. Очень американская, кстати. Сам-то откуда?
      Парень скис.
      — Из Казахстана. Типа, беженец. — Он быстро ожил. — А что это меняет? Что?
      — Ничего. Умные люди говорят, что русскому дальше Москвы ехать некуда.
      Парень, раздумывая, покачал головой.
      — Резонно. На ихний Нью-Йорк меня уже не хватит.
      Машина миновала пикет ГАИ, вылетела на Кольцевую, развернулась на отводной дуге. Впереди цветными огоньками окон засветились башни новостройки.
      — Вот она — стройка века. — Парень кивнул на огни. — Век бы ее не видеть! Целый год бетон месил и плиты клал. Вот, зуб даю, сейчас мужиков опять на леса погнали. Только ветер стих — и айда. Хватай больше — кидай дальше, отдыхай, пока летит. У тебя там квартира, или как?
      — Мастерская, — без особого энтузиазма соврал Корсаков. — Хочу проверить, целы ли окна.
      — А этаж какой? Если выше пятого, то считай, что вместе с рамами в дом вдуло. Там же, на верхотуре, такой ветер, ого-го!
      — Знаю.
      — Ничего ты, художник не знаешь. Вот половил бы плиту бетонную руками, когда ветром ее качает, а вниз аж смотреть страшно. Тогда бы…
      Он неожиданно замолчал.
      Дорога была новенькой четырехрядкой, прямой и пустынной, как взлетная полоса. Машина сама собой стала постепенно набирать скорость. Все быстрее, быстрее, быстрее… Пока в щелях не завыл сквозняк, и прерывистая разметка не превратилась в сплошную линию.
      Корсаков бросил взгляд на спидометр. Стрелка неукротимо ползла к отметке «сто». Посмотрел на водителя.
      Парень вытаращил невидящие глаза, мертвой хваткой держал руль. Но было видно, что не он ведет машину, а она, потрясывая руль, крутит его руками.
      С разлепившихся дряблых губ водителя свалилась капля слюны.
      — Черт, опять!
      Он проклял себя, что расслабился и забыл, в какие игры и, главное, с кем играет.
      Отчаянно пнул по стопе водителя, впечатавшей педаль газа в пол. Но стопа, как налитая сталью, ни на миллиметр не поддалась.
      Корсаков примерился к мелькающей за бортом бровке бордюра. Скорость была слишком велика, а каменная кладка слишком близко.
      Он рванул рычаг ручного тормоза.
      Под днищем протяжно, как токарный станок взвыл крошащийся стержень тормоза. Машину затрясло. В салоне пахнуло стальной гарью. Рычаг вибрировал и болью стрелял в руку. Заклиненные колеса с воем скребли асфальт.
      Корсаков досчитал до семи и плечом выбил дверь.
      Падал, закрыв голову руками, поджав к животу колени.
      Ожидал беспощадного удара об асфальт, обжигающей боли, хруста костей и самого страшного — кровавой вспышки в мозгу, после которой настанет мгла, их которой уже никогда не вынырнуть.
      Но произошло странное. Тело подхватила мягко пружинящая сила, словно окунулся в пуховую перину. Невесомое тепло обволокло тело, залепило глаза и уши. В полной, противоестественной тишине, начался завораживающе медленный полет. Плавный и не страшный, как в детском сне.
      Он почувствовал, что его переворачивает, вытягивает и плавно опускает ногами вниз. Распахнул руки и подогнул колени, готовясь сгладить возможный удар о твердую поверхность. Но его опустило также медленно и бережно, как и подняло в воздух.
      Корсаков замер, боясь пошевелиться.
      Сон вдруг оборвался. Разом нахлынули звуки. Шелестел дождь, выл двигатель удаляющейся по пустому шоссе машины. Страшно изношенный «москвичок», в котором остался парализованный водитель, шел на разгон под крутой уклон.
      Первая мысль, проснувшаяся в голове, была абсолютно глупой.
      «Шляпу-то я забыл в машине. Жаль. Как-никак, семь лет вместе».
      Машина, разогнавшись на спуске, на дикой скорости выскочила на перекресток. Выкатившийся наперерез автобус затормозить не успел. Тюкнул в бок бампером.
      «Москвичок» резво вскинулся, задрал передок, высек из асфальта шлейф искр. Ударился о бордюр. И высоко взвился в воздух. Завалившись в полете на бок, исчез в темноте. Спустя секунду полыхнула яркая вспышка.
      Корсаков зажмурился. Когда открыл глаза, на месте падения машины плясал высокий язык пламени.
      Мягкий толчок в спину заставил Корсакова сдвинуться с места. Еще один, настойчивее и сильнее, вынудил сделать первый шаг.
      Упругая сила, подталкивая в спину, бегом погнала вперед, к дому Анны.

* * *

      Выйдя из лифта, он достал из кармана две связки ключей. Долго соображал, какая же из них от квартиры Анны. Ключами от московской квартиры Ивана так и не воспользовался, а вернуть не сложилось. Впервые за несколько лет в его карманах скопилось столько ключей.
      — Не тормози, — сказал он сам себе.
      Вход в коридор перегораживала стальная дверь. Присмотревшись к замку, Корсаков выбрал подходящий. Сунул в скважину. Оказалось, угадал.
      Приоткрыл дверь, прислушался. В коридор выходили четыре двери, не хотелось нарваться на соседей.
      Быстро прошел к двери квартиры Анны, вставил ключ в нижний замок. Провернул. Дверь была закрыта еще и на верхний. Этот замок долго не пускал ключ в скважину. Потом внутри заело какую-то пружинку.
      Корсаков чертыхнулся. Приказал себе расслабиться. Медленно провернул ключ. Щелкнула собачка замка. И дверь распахнулась, как от сквозняка.
      Корсакова ударом швырнуло через порог. И он едва не упал, споткнувшись о труп блондина. Кроме белобрысого ежика на голове у тела ничего не уцелело. Все остальное словно измочалили молотком. Что странно, крови ни капли не было.
      Рука сама собой выхватила пистолет и передернула затвор.
      В квартире гулял сквозняк, разнося тухлый, тошнотворный запах. Из темноты доносились чавкающие звуки, бульканье и урчание.
      Корсаков посмотрел на стену. Она вся была расписана четырехпалыми порезами. Когти неизвестного зверя продрали обои и глубоко вошли в штукатурку.
      «Мы это уже проходили».
      Он поднял голову к потолку. Как и ожидал, весь потолок был забрызган густой слизью.
      Шагнул влево по склизкому полу.
      Дверь в кухню сорвана. Вся мебель порушена. На полу, среди груды щепок и обломков досок, распластались густо-черные неподвижные тела. Внавал.
      Мертвая тишина. Ни стона, ни всхлипа.
      Из-под двери в ванную вытекала студенистая лужа. Корсаков приоткрыл дверь. Отшатнулся.
      «Два шага вправо. С порога — полшага влево, упасть на колено. Ствол — перед собой».
      Основное побоище произошло в комнате. Словно стадо бешенных слонов проскакало. Или ураган отбушевал только в отдельно взятой квартире.
      Трупов навалено — по колено. Плотной, удушливо пахнущей сочащейся массой. Среди грязно-серых тел выделялись мертвенно белые части тел блондинов.
      Корсаков опустил взгляд под ноги. И едва сдержал рванувшуюся из желудка рвоту.
      Оторванная голова блондина с измочаленной шей скалилась в манекенской улыбке. В стеклянных глазах играли зайчики света.
      Стены комнаты вдруг сделались дымчатыми, колеблющимися, тая, отступили во мрак. Помещение расширилось, потолок выгнулся стрельчатой аркой.
      Тишина стала гулкой, как в склепе. Пахнуло подземельным холодом.
      В куче тел кто-то зашевелился. Корсаков сразу же поймал темный контур на мушку.
      Глаза не поверили увиденному.
      Огромный варан приподнялся на лапах. С морды капала кровь. Круглые глаза смотрели с тупой ненавистью. Тварь распахнула пасть, показав мелкие острые зубы.
      Корсаков выстрелить не успел. В полумраке сверкнула стальная молния. И косо срезанная голова твари с чавкающим звуком отвалилась. Из трубы распоротого горла хлынула вонючая слизь.
      Приступ рвоты сломал Корсакова пополам. В глазах потемнело. Рвало мучительно, до желчной слизи.
      «Я сейчас сойду с ума!»
      И сразу же воля превратилось в кисель. Захотелось упасть ничком и не шевелиться. Закрыться в скорлупе безумия, и пусть весь мир и все преисподние вместе взятые катятся ко всем чертям.
      — Chez moi, les infants de la veuve! Chez moi!! — отчетливо прошептал мужской голос. Тихий, но еще полный силы.
      Корсаков против воли пошел на зов. Скользя по окровавленным и измазанным слизью телам. Тварей, нежитей и человеческим.
      В самом центре кучи его ноги разъехались, попав в свежую жижу внутренностей варана. Корсаков тяжело плюхнулся на колени.
      В человеке, по пояс заваленному убитыми, он не сразу узнал Рэдерика. Слишком было измочалено лицо. Только глаза остались прежними: цвета январского неба. И такие же ясные и студеные.
      — Они устроили засаду, — прошептал разбитыми губами Рэдерик. — Я сделал все, что смог.
      — Анна жива?
      Рэдерик опустил веки.
      — Где она?
      Рэдерик вдруг цепко схватил его за руку.
      — Таро! — на выдохе прошептал он.
      — Далось вам это дерьмо!!
      — Таро! — повторил Рэдерик. Распахнул глаза. В них смешивался лед предсмертный и огонь ярости. — Та-а-ро-о!
      Корсаков не знал, что ответить.
      Редерик с трудом разлепил губы.
      — Брось меня, — прошептал он. — Здесь все кончено. Иди. Сражайся или… умри.
      Он еще крепче сжал руку Корсакова, боль от стальных пальцев сделалась нестерпимой.
      Корсаков зашипел и попробовал отцепить мертвую хватку. Пальцы натолкнулись на рукоять хлыста, за петлю подвешенную к запястью Рэдерика.
      Показалось, что Рэдерик чуть заметно кивнул.
      — Что? Взять?
      — Да, — едва слышно прошептал Рэдерик. — Пулей… нельзя. Только… серебро.
      Последнее слово он выдохнул со свистящим звуком. Разбитые губы замерли. И сквозь них проклюнулся алая струйка. Змейкой поползла по скуле к уху.
      Корсаков свободной рукой закрыл остекленевшие глаза рыцаря.
      По одному, выпрямляя, как гвозди, разогнул мертвые пальцы. Снял с белой кисти петлю. Подхватил тяжелую рукоять боевого хлыста. Выпрямился. Длинный чешуйчатый язык хлыста вытянулся из-под груды тел.
      Корсаков медленно обвел взглядом поле боя. Готический зал был завален трупами. Тела в боевых доспехах лежали вперемешку с тушами монстров, словно сошедшими с полотен Валледжо. Из кучи тел, на которой распростерся Рэдерик косо торчало древко знамени. Черно-белое полотнище, священный Бонсеан рыцарей Храма, поникнувшее и заляпанное кровью, до пояса укрывала тело погибшего воина.
      В груди Корсакова вспыхнул белый огонь ярости.
      Гортанно вскрикнув, он взмахнул кнутом и обрушил страшный удар на распростертые у ног тела.
      В глазах полыхнуло белое пламя. Сердце обмерло и гулко ухнуло в пустоту.

* * *

      Громкий, требовательный пиликающий звук вытащил из оцепенения.
      Корсаков покачнулся. Чешуйчатый язык хлыста свился змеей и острыми шипами проскреб по полу.
      Квартира была пуста. И совершенно нетронутой. Будто и не было ничего. Под потолком горел китайский фонарик, освещая мирное гнездышко молоденькой девушки.
      Громко пиликал телефон под тахтой.
      Корсаков устало плюхнулся на постель. Снял трубку.
      — Вы зря тратите время! — раздался раздраженный голос Магистра.
      Корсаков сглотнул ком в горле.
      — Рэдерик…
      — Я знаю! Как и то, что у вас осталось всего два часа. Точнее, сто десять минут.
      Корсаков неожиданно для себя рассвирепел.
      — Да?! А сколько осталось у вас, уважаемый? Что будет, если я на все забью и больше ни шагу не сделаю?
      Магистр громко задышал в трубку.
      — Только не лопнете от злобы, дядя! — добавил Корсаков.
      — Нет, я не буду вам угрожать, не надейтесь, — ровным голосом произнес он. — Вы же видите, что творится. Мы уже еле сдерживаем силы, которые вы разбудили. Думаете, что ураган случился просто так? — Он выдержал паузу. — Отбросьте сомнения и действуйте. Теперь вас ничто не остановит.
      — Откуда такая уверенность? — со злой иронией спросил Корсаков.
      — Вы получили знания.
      Корсаков вспомнил слова Марии. И пророческий огонь в ее глазах. И промолчал.
      — Время работает против вас.
      — Где Анна?! — выкрикнул Корсаков, почувствовав, что Магистр готов положить трубку.
      — Если до полуночи найдете Таро, наберите номер: семь шестерок. Запомнить легко.
      В трубке вместо гудков отбоя повисла глухая тишина.
      Корсаков отбросил трубку и рухнул на спину.
      — И что дальше?
      По телу поползла волна неприятного онемения. Мышцы тугими судорогами сводило от усталости. Опять проснулась колющая боль в ранах и синяках. Веки сами собой закрылись.
      Он перебрал в памяти события последних суток и удивился, что жив и, вообще, еще находится в здравом уме.
      Спохватился, резко вскинулся, в глазах сразу поплыло от прилившей к голове крови. Хлыст помешал взять трубку. Корсаков махнул рукой, и чешуйчатый гибкий хвост хлестко щелкнул по полу.
      Разобравшись с назначением клавиш, Корсаков нажал нужную.
      — Привет! — в тягучей тишине квартиры раздался голос Анны. — Оставляю это сообщения персонально для тебя. Если позвонишь, то узнаешь, что я тебя люблю и жду в твоем новом доме. Это сюрприз. Приезжай на Арбат к одиннадцати. Раньше не успею.
      Корсаков прослушал сообщение дважды. Оно никак не хотело укладываться в голове. Казалось, что голос Анны прилетел из совершенно иной, солнечной и понятной жизни. Из мира людей.
      Игорь достал из кармана визитку Анны. Набрал номер ее мобильного.
      «Абонент временно недоступен или находится вне зоны действия сети».

      В «трубе» отчаянно воняло мочой, пролитым пивом, сырым табачным дымом, мокрой кожей курток, носками, перегоревшими духами и толчеей сотен тел. В подземный переход под Арбатской площадью мелкий дождь и холодный ветер согнал всех завсегдатаев пятачка у станции метро. С «парапета», как это место называлось в местной топонимике.
      Пережившие ураган «пасынки Арбата» напоминали стаю перевозбужденных галок, забившихся под теплую стреху. Пили и горланили больше обычного. Братались, целовались, дурачились, угощали и угощались, как члены первобытного племени, избежавшие гнева божества с невнятным именем и мало вразумительными функциями. Ну, тряхнул, потряс небо и землю, устроил репетицию Конца света, напугал до смерти, вымочил до нитки, но все же обошлось, значит, можно жить дальше, как и жили. Одним днем.
      Корсаков, с верхней ступеньки разглядывая толпу, вдруг остро ощутил, что прежняя жизнь кончилась. Никогда больше он не войдет в эту тусующуюся массу своим. Никогда больше не ощутит блаженства растворения среди себе подобных: неприкаянных, не умеющих устроиться, живущих божьим промыслом талантов и ничтожеств.
      Семь лет чистилища подошли к концу. Ад клоаки жизни, куда он добровольно низвергнулся с высот славы и успеха, распахнул свои врата, и дежурный черт пинком выкинул реабилитированного грешника. В полную неизвестность новой жизни.
      Что будет дальше, он не знал. Но отлично понимал, что прежними ему уже не быть.
      «Не заморачивайся. Может, и жить-то тебе осталось меньше часа».
      Чья-то рука хлопнула Игоря по плечу. Свернутый кольцами боевой хлыст, спрятанный под кожаным плащом, больно врезался в тело. Удар вывел из задумчивости, боль вернула в реальную жизнь. Которую он еще не дожил до конца.
      Корсаков резко развернулся, готовый обрушится грудой ударов на противника. Разорвать дистанцию, выхватить хлыст. И дальше, пусть убьют, если смогут.
      — Ты чего?!
      На него выпучил глаза бородатый парень в прикиде вольного художника и с битым-перебитым этюдником на плече.
      — А, это ты, Борода. Извини.