— Вы и свою судьбу знаете, ваше сиятельство? — спросил слегка захмелевший корнет.
      Давайте, господа, без титулов. Зовут меня Николаем Михайловичем, прошу так и обращаться.
      Он промокнул губы салфеткой, скосив глаза в сторону, помолчал немного.
      — Да, Алексей Васильевич, к сожалению, я знаю свою судьбу. В скором времени ждет меня смерть от камня, — спокойно произнес князь.
      Хорунжий, словно поперхнулся, крякнул в кулак.
      — А вот Сильвестр, — князь указал на секретаря. — Хоть человек сугубо статский и жутко боится всякого оружия, погибнет от летящего металла. Как — сие мне не ведомо. Но от летящего металла. И никому сего изменить не дано.
      — Ваше сиятельство, — жалобным голосом протянул секретарь. — Вы же обещали не напоминать!
      — Ну, прости ради Бога, дружок. Судьбы он, видите ли, боится, — с улыбкой обратился князь к офицерам.
      Корсаков рассмеялся, откинулся на спину, разбросал руки, глядя в высокое голубое небо.
      — Увольте, Николай Михайлович, но не верю я в гадания. — Он полной грудью набрал свежий утренний воздух. — Даже думать о смерти в такой день не хочется.
      Хорунжий, отвернувшись, мелко перекрестился.
      Козловский грустно улыбнулся и промолчал.

* * *

      Попетляв среди несжатых полей и березовых рощ, дорога нырнула в сосновый бор. Солнце накалило золотые стволы, пахло смолой и хвоей. Копыта коней мягко ступали ковру из палой хвои, устилавшей песок дороги.
      Князь вынул из кармашка брегет, щелкнул крышкой. Затейливая мелодия вывела хорунжего из полусонного состояния. Он зыркнул на брегет цыганским глазом и восхищенно цокнул зыком.
      — Вот ведь какая штука мудреная. И который же час, позвольте спросить?
      Почти час по полудни, голубчик, — ответил Козловский.
      Хорунжий вскинул голову, сверился с солнцем и сказал:
      — Верно, ваше сиятельство. Не врут ваши часики.
      Князь спрятал улыбку.
      — Долго ли еще, Николай Михайлович? — Отогнав от лица слепня, спросил Корсаков.
      — Вон речка блестит, видите? За ней уже мои владения начинаются.
      Головко дал знак Сильвестру придержать коней, тот натянул вожжи, коляска остановилась.
      Хорунжий и корнет привстали на стременах, вглядываясь вперед, где за редким частоколом деревьев поблескивала речушка. Она казалась стальным клинком, брошенным в луговой траве.
      По деревянному мосту через обмелевшую речушку первым проскакал дозорный. С высокого берега, на котором остался отряд, было видно, что дорога за мостом раздваивалась.
      Казак, которому в Москве хорунжий презентовал соломенную шляпку, спешился у развилки, присел на корточки.
      — Что там, Семен? — крикнул хорунжий.
      — Разъезд, кажись! — Казак растер в ладони горсть дорожной пыли. — Чуток нас опередили.
      Хорунжий, переглянувшись с Корсаковым, послал коня вперед.
      — Кто проехал, Семен? — спросил он, подъехав к казаку.
      — А вот, глянь, Георгий Иванович. Подковы не наши. И гвозди, вишь, как лежат.
      Хорунжий хищно потянул носом воздух.
      — Думаешь, француз?
      — Вроде бы и далеко от француза оторвались… Однако, подковки-то не наши, Георгий Иванович.
      Головко дернул щекой. Резко развернул коня, вернулся к коляске.
      Князь, добродушно щурясь, достал табакерку, отправил в левую ноздрю понюшку табаку.
      — Не желаете, Георгий Иванович?
      — Благодарствуйте, не приучен.
      — А зачем остановка, позвольте спросить?
      — Похоже, впереди французский разъезд, — обращаясь к корнету, доложил хорунжий.
      — Много их? — Правая ладонь Корсакова сама собой легла на рукоять сабли.
      — Не больше десятка, господин корнет. След свежий, — ответил Головко.
      — Куда ведет эта дорога, Николай Михайлович? — спросил Корсаков.
      — Которая? — переспросил, нахмурившись, Козловский. — Эта, где француз наследил, на Павлов посад, а нам по левой — на Караваево. А вы, корнет, похоже, желаете француза догнать?
      — Вы правы князь. — Корсаков снял и приторочил к седлу ментик. — Не годится врага в тылу оставлять. Хорунжий, собери казаков на развилке, проверьте оружие. И ждите меня.
      — Эх, дал же Бог командира! — с горечью пробормотал Головко.
      Он махнул казакам и с места посылал коня в галоп.
      Под дробью копыт задрожали доски мостка; по темной воде пошла мелкая рябь, тревожа ряску и шевеля чахлые пучки осоки.
      Корсаков вынул из седельных кобур пистолеты, проверил шомполом заряд.
      Козловский пристальным взглядом следил за его приготовлениями.
      — Мой юный друг, Бога ради извините за вопрос, но разве ваши действия не противоречат приказу охранять меня? — поинтересовался князь.
      Корсаков вскинул голову.
      — Но приказа бить французов еще не отменили, или я не прав?
      — Браво, корнет. — Князь удовлетворенно кивнул. — Иного ответа я не ожидал.
      — Вы не беспокойтесь, Николай Михайлович. Езжайте себе потихоньку. Уверен, мы скоро вас нагоним.
      — Знать судьба такая, — прошептал ему в след Козловский.
      Корсаков, горяча коня, вырвался к перекрестку.
      — Ну, чего ждем, господа казаки? — Корсаков резко осадил коня. — За мной, рысью, марш!
      Казаки с хмурыми лицами расступились, уступая ему дорогу.
      — Пожелайте удачи, князь! — крикнул, оглянувшись, Корсаков, картинно поднимая коня на дыбы.
      — Езжайте уж, корнет, — пробормотал Козловский, покручивая перстень на указательном пальце. — Ваша смерть еще далеко.

* * *

      Дорога, вырвавшись из леса на просторное поле, просматривалась далеко и была пустынна, будто по ней испокон веку никто не ездил.
      Пришлось остановиться.
      Кони, взмыленные после двадцатиминутного галопа, всхрапывали и грызли удила.
      Семен проехал вперед, не спешиваясь, высматривал следы.
      — С ночи никто не ездил, — доложил он, вернувшись. — Пыль росой прибило. Только птицы наследили.
      — Тьфу! — сплюнул Головко. — Не иначе, лесом прошли.
      — Канальи! — Корсаков выругался, привстал на стременах. — Да, но в какую сторону?
      Хорунжий пожал плечами.
      Глаза Корсакову жег набежавший со лба пот, но он чувствовал, вот-вот из них брызнут слезы обиды.
      — Ничего, ваше благородие, — пришел на помощь хорунжий. — Воротимся шагом к мосту. Все тропки по пути осмотрим. Ежели след есть, казак его завсегда отыщет.
      Не дожидаясь команды корнета, он махнул казакам.
      — Поворачивай, ребята!
      Рассыпав казаков цепочкой вдоль обочины, они повернули назад, двигаясь неспешной рысью.
      К дороге выходило множество узких тропинок, но то были звериные тропы, конному по ним не проехать. Такие они оставляли без внимания. У очередной широкой и заметно притоптанной, Семен резво спешился и, ведя коня в поводу, углубился в лес, но вскоре вернулся.
      — Чисто тракт проезжий, — пожаловался он хорунжему. — Небось, местные тута по хворост и грибы-ягоды шастают. Но француза и близко не было.
      Головко подогнал коня к Корсакову.
      — Что-то на сердце неспокойно, Алексей Василич. Полковник Мандрыка нам приказал князя доставить в целости и сохранности. А мы на француза охотимся. Может, назад поспешим? А ну, как француз на него наскочит?
      — Ты, сперва найди их, французов, — пробурчал корнет.
      Ваше благородие, — позвал Семен, отъехавший вперед. — Вроде, конные шли. След свежий. — Он перегнулся в седле. — Точно, те, что у моста!
      Корсаков нервно подергал подбородный ремешок.
      — Ну, что, Георгий Иванович, на француза поохотимся или за князем поскачем?
      Вам решать, господин корнет.
      В смоляных глазах хорунжего уже запрыгали бесенята.

* * *

      Плавный ход коляски не мешал князю Козловскому писать в толстом блокноте. Походный письменный прибор он устроил на коленях. Скорописью покрывал страницу угловатыми значками.
      Сильвестр, в очередной раз оглянувшись, чтобы спросить, не надо ли чего, промолчал. Причмокнул, понукая лошадей. Поудобней устроился на козлах и предался своим думам.
      «Еще пару верст, и в имении. Там, все же, спокойней, чем на дороге. Ладно, если французов повстречаем. А ну, как мужики озоровать начали? С топором на большую дорогу что не выйти, когда порядка навести некому. Кому война, а кому — мать родна. Сказывали, от Смоленска до самой Москвы мужики имения жгут. Разгулялся народец… Француз-то, конечно, грабит. Только наш мужик, не мусье французский. Мало что ограбит, так и жизни лишит не за понюшку!»
      Сильвестр от мыслей таких мелко перекрестился.
      Сам-то он, Сильвестр, с малолетства состоял при князе. Николай Михайлович, барин, самолично его в секретари себе готовил: наукам обучал, латыни, греческому. По-французски при гостях изъяснятся надобно, как в благородном обществе принято. Та еще наука! Что не так назовешь, гостям — смех. А Сильвестр Иванович — пожалуйте на конюшню. Батогов по мягкому месту, как мужику простому! Но то еще ладно, терпеть можно. А вот как жить с теми науками, о которых и на исповеди-то не расскажешь? Науки те герметические, по-простому говоря — тайные. И знания, что тайно передавал ему барин, да вычитывал Сильвестр в заповеданных книгах, тяжким бременем ложились на сердце и мешали спать лунными ночами.
      Правильно сказано: во многих знаниях, многие и печали. А от тайных знаний — ужас да морок.
      Солнечный свет, пробиваясь сквозь листву, яркими пятнышками рассыпался по дороге.
      Впереди через колею сиганул заяц, мелькнул серым боком в орешнике и затерялся в чаще.
      — Черт ушастый! — Сильвестр вздрогнул. Прихлопнул вожжами по крупу всхрапнувшего от страха коренного. — Эх, не к добру!
      Он посмотрел в лес, куда нырнул заяц. И дыхание сперло от страха.
      Поверх подлеска, смутно видимые на фоне темной чащи, на него смотрели всадники в темно-зеленых мундирах. Лихие усы перечеркивали суровые лица над оранжевыми, с зеленой выпушкой, воротниками. Сильвестру показалось, что он разглядел прищуренные глаза под низко надвинутыми кольбаками. Смотрели они недобро, будто целились.
      И мелькнула мыслишка, что надо бы равнодушно отвернуться, сделав вид, что ничего не заметил, да ехать себе шагом, авось пронесет. Но руки помимо воли тряхнули вожжи, а из пересохшей глотки вырвался отчаянный крик:
      — Н-но, пшел! Пошли, родимые!!
      Привстав на козлах, он хлестнул, что было мочи, лошадей. Кони взялись вскачь, тревожно кося черными глазами на перепуганного возницу.
      Вся напускная чопорность слетела с Сильвестра, как пух с одуванчика от порыва ветра. Теперь это был просто деревенский мужик, в панике пытающийся спасти свою жизнь, а даст Бог — и барскую.
      Князь Козловский, очнувшийся от дикого крика, привстал в коляске и оглянулся. Письменный прибор, грохнув о дно коляски, свалился на дорогу.
      Всадники, ломая подлесок, вырвались на дорогу и бросились в погоню, нещадно терзая коней шпорами.
      Успевая то и дело оглядываться, Сильвестр нахлестывал коней. Фуражка слетела с его головы, и встречный ветер мгновенно высушил вспотевшее лицо, взбил редкие прилизанные волосы.
      Егеря на скаку стали прикладываться к карабинам. Вот один окатил себя облачком дыма, затем второй, третий… Густой утренний воздух дрогнул от гулкого эха выстрелов.
      Пуля пробила кожаное сиденье рядом с князем, выбив клок конского волоса. Вторая шмелем прожужжала над плечом Сильвестра.
      — Ваше сиятельство, убьют же! — протяжно, как раненый зверь, завыл Сильвестр.
      — Гони!! — строго прикрикнул на него князь. В руке он сжимал блокнот и принялся охаживать им Сильвестра по спине, как тот хлестал вожжами спины лошадей. — Гони, шельма! Гони!!
      Лес впереди поредел, стал светлым, прозрачным. Сквозь просветы деревьев стало видно широкое поле.
      Вырвавшись на простор, конные егеря рассыпались веером, беря коляску в клещи. Офицер, скакавший шагах в десяти впереди всех, вытянул руку с пистолетом. Грохнул выстрел, ствол выплюнул облачко белого дыма, и к ужасу Сильвестра правая лошадь заржала, взбрыкнула, шарахнулась в сторону, увлекая коляску на обочину. Ноги раненной лошади подкосились, и она грянулась оземь, перевернувшись через шею, забилась, путая постромки. Коляска налетела на нее и с треском завалилась на бок.
      Князя выбросило из коляски.
      В его глазах голубое небо…
      И вдруг дневной свет померк, и в страшной темени этой искорками костра быстро угасли осколки адской боли…
      Сильвестр прожил чуть дольше.
      Он вылетел с козел, как камень из пращи, но упал удачно, успев подставить руки, и, кубарем, покатился по траве. Едва остановившись, перевернулся, привстал на колени. В глазах все плыло, но он успел на четвереньках подобраться к лежащему навзничь князю, вырвать из скрюченных пальцев блокнот и сунуть под сюртук.
      Земля задрожала от ударов копыт. Сильвестр поднял голову и успел увидеть летевшего на него французского офицера с занесенной для удара саблей.
      Сцепив пальцы в замок, Сильвестр выбросил руки над головой, повернув их ладонями наружу.
      — Chez moi, les enfants de la veuve!  — крикнул он срывающимся голосом. Князь учил, что эта странная фраза способна спасти жизнь. Но крестьянская натура оказалась сильнее тайной науки князя, и Сильвестр шепотом добавил:
      — Господи, помилуй!
      Офицер, услышав «братский» призыв, на полном скаку осадил коня. Почти ударившись крупом о землю, конь присел, выбросил передние ноги.
      Последнее, что увидел Сильвестр — летящая в лицо подкова с блестящими звездочками гвоздей. Летящий металл…
      — Mon Dieu!  — офицер соскочил с коня и бросился к рухнувшему навзничь Сильвестру.
      Кровь заливала лицо Сильвестра, сквозь содранную кожу белела теменная кость.
      Офицер сорвал с пояса флягу, открыл и опрокинул ее на голову Сильвестра. Вода, окрашиваясь кровью, потекла по лицу.
      Сильвестр пришел в себя и, судорожно схватив француза за рукав, прошептал:
      — Князь… Qu'avec le prince?
      — Malheureusement, il est mort,  — ответил офицер, бросив взгляд на распростертое тело Козловского.
      — Il est necessaire de supprimer les papiers,  — едва слышно сказал Сильвестр, доставая из-за пазухи блокнот.
      — Ne s'inquietez pas, je ferai tout,  — успокоил его француз, прижав к сердцу правую ладонь.
      — Благодарю тебя, брат, — прошептал Сильвестр, уже не осознавая, что перешел на родной язык.
      Глаза его закатились, по телу пробежала предсмертная дрожь. Офицер провел ладонью по его лицу, закрывая потухшие глаза…

* * *

      Егеря, распотрошили дорожные чемоданы князя, рылись в вещах. Офицер, стоял чуть в стороне, спиной к лесу. Никто не заметил отряд казаков, замерший на опушке.
      — Опоздали, — простонал Корсаков. — Кто ж знал, что они крюк лесом дадут!
      — Ничего, сейчас загнем им салазки, — злым шепотом пообещал Головко. — Выстрелы слышали? Значит, ружья разряжены… Пики к бою, ребята! — скомандовал он.
      Они дружно вылетели из леса и, пригнувшись к шеям коней, во весь опор понеслись на французов.
      Корсаков скакал впереди своего маленького отряда, чуть отведя саблю в сторону. Как всегда в минуту опасности, он видел себя, как бы, со стороны. И близость смерти только добавляла тревожную, чарующую нотку в красоту батальной сцене. Как на тех картинах, что висели в кабинете деда: распластавшиеся в галопе ярые кони и лихие усачи, как влитые сидящие в седлах; сабли наголо, пороховой дым по земле…
      Занятые дележом добычи егеря слишком поздно заметили нападавших. Казаки, с леденящем душу гиканьем, вихрем налетели на заметавшихся французов.
      Головко на скаку метнул пику, пронзив рванувшего к лошадям егеря. Выхватил шашку и попытался снести голову второму, но тот парировал удар саблей. Корсаков, подлетевший следом, выстрелом в упор уложил француза.
      — Ай, любо!! — по-волчьи ощерился хорунжий.
      Они развернулись и отрезали егерей от их лошадей.
      Егеря, так и не пришедшие в себя от неожиданности, дрались с яростью обреченных. Но в пешем строю против пики не устоять. Не прошло и минуты, и, изрыгая последние проклятия, егеря один за другим рухнули в траву. Митяй и Семен догнали последних двоих, бросившихся к лесу, ткнули меж лопаток пиками и, развернув коней, скорой рысью присоединились к своим.
      — Знай наших! — весело оскалился хорунжий, ярым глазом щурясь на поле боя. — Пятеро против десяти, так-то! Вон, и офицер их живехонек остался. Будет кого в плен взять. Как оно, ваше благородие?
      Корсаков насупился. Хорунжий почему-то не взял его в расчет: с корнетом в отряде было шесть сабель. Возможно, и не со зла, припомнив все промахи командира, а просто с горяча просчитался. Однако обида каленой иглой кольнула сердце корнета.
      — Непременно возьмем, — процедил Корсаков, отпуская удила.
      Французский офицер в момент атаки единственный успел вскочить в седло, но конь, получив удар казачьей пикой, встал на дыбы и сбросил всадника. И теперь француз, поднявшись на ноги, выхватил саблю и, оскалившись, закружился, не давая казакам приблизиться.
      А казаки, как стая волков, кружил вокруг него адову карусель, то и дело, пиками пытаясь достать француза.
      — Он какие-то бумаги рвал, ваше благородие, вон, книжка валяется, — крикнул Семен.
      — Сейчас узнаем, что за бумаги, — пробормотал себе под нос Корсаков, подъезжая поближе. — Князь жив?
      — Преставился, царство ему небесное, — отозвался Митяй. — Виском о камушек приложился — и каюк!
      — Черт! — поморщился Корсаков. — Как загадал. Смерть от камня… — Он покосился на хорунжего. — Самое время и мне испытать судьбу.
      Корсаков поднял руку.
      — Cedez!  — крикнул он, обращаясь к французу.
      Офицер высокомерно усмехнулся.
      — Jamais!
      — Чего он лопочет? — спросил Головко.
      — Что не сдастся, — перевел Корсаков.
      — Дело хозяйское, — пожал плечами хорунжий. — Ну-ка, ребята…
      — Постой, — остановил его корнет. — Так не годится.
      Он спрыгнул с коня.
      — Алексей Василич, да вы в уме ли? Никак поединок ему предложить хотите?
      — А почему бы и нет?
      — Да что же это такое, господин корнет? Или вы впрямь смерти ищете? — рассердился хорунжий, попытался конем преградить путь Корсакову.
      — Не мешай, казак! — прикрикнул на него корнет, выхватив из ножен саблю. — Князь нагадал, что от стали я приму и честь, и бесчестье. Вот я сейчас и проверю!
      — Ну, воля ваша, — пробормотал хорунжий, подбирая повод коня Корсакова.
      Хорунжий подал знак, и казаки нехотя подали коней назад, освобождая место для поединка.
      Корсаков вошел в образовавшийся круг отсалютовал и с достоинством представился:
      — Le cornette Korsakov, la garde imperiale le regiment de hussard.
      — Le lieutenant Djubua, la compagnie elitaire du septiеme konno-regiment de chasseurs а pied,  — ответил француз, поднимая свою саблю.
      Француз был выше ростом и крупнее тонкокостного, гибкого, как прутик, корнета. И смотрелся он более опытным, пропахшим порохом воином. В конном строю, возможно, их силы и были бы равны. Но в пешем, где сила всегда давит ловкость, Корсаков выглядел легавым щенком, посмевшим обтявкать кабана.
      — Тьфу, мать вашу! — выругался Головко. — Так и знайте, господин корнет, о вашем поведении полковнику Мандрыке доложу.
      — Сделай милость, Георгий Иванович, доложи, — усмехнулся Корсаков. — А сейчас не мешай.
      Корсаков воткнул саблю в землю, снял с плеча перевязь с лядункой, не спеша расстегнул доломан, снял и красивым жестом бросил его на землю. Следуя его примеру, француз освободился от мундира, оставшись в темно-зеленом жилете и такого же цвета панталонах с белыми лампасами.
      Отстегнув от пояса ташку и ножны, корнет положил их рядом с доломаном и, взяв саблю, сделал несколько «восьмерок», разминая кисть. Французский офицер, проследив за ним с нехорошей улыбкой, также сделал несколько финтов оружием.
      — Георгий Иванович, если со мной что случиться, — обернувшись, сказал Корсаков, — офицера взять живым и вместе с бумагами доставить полковнику Мандрыке.
      — A votre service,  — обратился он к французу.
      Тот молча кивнул и встал в позицию, заложив левую руку за спину. Глаза его сузились, с ненавистью глядя на корнета.
      Сабля Дюбуа имела малую кривизну, что давало ему преимущество при нанесении колющих ударов. Сделав короткий шаг вперед, он атаковал Корсакова и, после наружного финта, попытался восходящим ударом разрубить ему запястье.
      Не среагировав на финт, корнет чуть отступил, батманом отвел клинок противника и, в свою очередь, провел атаку в лицо. Француз легко парировал удар терцией. Сместился вправо, заходя под солнце. Корсаков прищурился, спасаясь от слепящих лучей. И чуть не прозевал выпад в грудь. Отбив удар, он скользнул влево, ложным выпадом отогнал от себя француза и занял позицию спиной к солнцу. Дюбуа, удивленный, хмыкнул.
      Головко одобрительно кивнул.
      — А корнет то наш — хват-парень!
      — Баловство это, — неодобрительно проворчал Семен, с напряжением следя за схваткой. — Поднять вертлявого на пику — и все дела.
      Противники, как бы проверяя друг друга, провели несколько ударов парад-рипост. Внезапно француз прыгнул вправо, и Корсаков, не успев отреагировать, вынужден был развернуться лицом к солнцу. И тут же Дюбуа сделал длинный выпад, корнет отпрянул, пытаясь парировать удар. Француз повернул руку в запястье и, ударив снизу по клинку Корсакова, попытался его обезоружить. Корнет удержал саблю в руке, но раскрылся, и Дюбуа вертикальным ударом снизу рассек ему левую щеку от скулы до виска. Отступив на шаг, француз поднял оружие.
      — Toucher!
      — La betise!  — воскликнул Корсаков, смазав кровь.
      Дюбуа усмехнулся и встал в боевую позицию, приглашая корнета атаковать. Корсаков взмахнул саблей, метя в голову противнику. Дюбуа ловко подставил саблю под углом. И клинок Корсакова скользнул вниз по ее лезвию. Француз тут же сделал быстрый выпад, и его клинок на длину ладони вошел в грудь корнета чуть ниже правой ключицы.
      Корсаков оступился, качнулся назад и почти рефлекторно отмахнулся саблей. Дюбуа отпрянул, его клинок вышел из груди Корсакова. Но острый кончик сабли Корсакова успел чиркнуть французского лейтенанта по горлу.
      Пятясь, Дюбуа схватился за шею. Захрипел. Глаза француза полезли из орбит, лицо побагровело. По пальцам, сжимающим горло, побежала кровь. Он распахнул рот, словно пытался что-то сказать, но из глотки вырвался лишь кашель с брызгами крови. Согнувшись пополам, Дюбуа рухнул на землю, забился, словно вытащенная из воды рыба. Судорожно дрогнул всем телом, вытянулся и затих.
      Корсаков смотрел на агонию противника, не отводя страшно вытаращенных глаз. Потом, издав слабый стон, упал на колено, всей тяжестью опершись о саблю. Головко, соскочив с коня, метнулся к нему.
      — Доигрались, дуэлянты хреновы, — воскликнул он. — Семен, Митяй, живо готовь слеги! Отвезем корнета в лагерь, пока живой.
      Двое казаков поскакали к лесу.
      Хорунжий положил Корсакова на траву, приподнял ему голову. На губах корнета выступила розовая пена, из раны на щеке обильно струилась кровь. Он надсадно кашлянул.
      — Бумаги не забудь, Георгий Иванович. Важные они. Не зря он их рвал, — чуть слышно прошептал корнет.
      — Эх, мать честная! Ты о себе думай, поединщик! — Головко разорвал рубаху на груди Корсакова, обнажив узкую рану над правым соском. — Мать честна… Эй, Васька, помоги!
      Вдвоем с подоспевшим казаком они изорвали рубашку Корсакова на полосы, крепко перевязали ему грудь и голову.
      Подскакали Семен и Митяй, волоча два длинных ствола молодых березок. На них набросили бурку, подвязав полы, закрепили меж двух коней. На слеги уложили слабо постанывающего Корсакова.
      Головко подхватил с земли остатки блокнота. Увидав на листках мудреные значки, чертыхнувшись, сунул за пазуху. Вскочил в седло. Жесткой рукой осадил заигравшего под ним коня.
      — Корнета в полк повезем. Семен, останься. Коней, оружие прибери. Ты, Митяй, скачи в имение князя, тут недалече. Дай бог, людишки не все разбежались. Найди управляющего, или кого там… Скажешь, князь их преставился. Гони людишек сюда. Потом — аллюр три креста — за нами. И не дай Бог, сукины дети…
      — А что зря коня гонять? — возразил Семен. — Сами здесь их сиятельство и закопаем. Чать, земля уже ихняя, родная. Они на нас за то не в обиде будут. — Он покосился на труп князя. — Да и все равно уже ему.
      — Молча-ать! — взревел хорунжий, да так, что шарахнулись кони.
      Переведя дух, он тише добавил:
      — Делай, как я сказал. Хватит с меня одного умника.
      Все, не сговариваясь, посмотрели на впавшего в забытье корнета. Поверх бинтов на его груди расплывалось алое пятно.

* * *

      Четыре эскадрона Лейб-гвардии гусарского полка остановились на постой в небольшой деревушке, неподалеку от имения князя Козловского.
      Головко нашел полковника в крепкой избе старосты деревни. Выслушав хорунжего, Мандрыка крепко выругался.
      — Как знал, что рано мальчишке этому команду давать! Экую безделицу, князя до имения сопроводить, и ту умудрился в баталию превратить! И ты, хорунжий, тоже хорош. Седина в бороде, а мальчишку в узде удержать не мог.
      — Его удержишь! — тихо проворчал хорунжий, глядя в пол.
      Но полковник расслышал и сразу же обмяк.
      — Где он?
      — На дворе, ваше высокоблагородие, — ответил хорунжий.
      Полковник быстрым шагом вышел во двор. Корсаков по-прежнему лежал на бурке.
      — Снимите его и несите в избу, — распорядился полковник. — Врача быстро! — скомандовал он ординарцу.
      Казаки осторожно сняли корнета с импровизированных носилок.
      Корсаков открыл глаза и, узнав полковника, хотел приподняться.
      — Лежи, лежи, Алеша. — Полковник положил ладонь на его пышущий жаром лоб. — Ну зачем ты на рожон полез, а?
      — Судьбу испытать хотел, Николай Яковлевич, — прошептал Корсаков. — Князь нагадал мне позор от металла. Ну, я и… Где бумаги?! — Он поискал глазами Головко.
      Тот вынул из-за пазухи блокнот с измятыми страницами.
      — Не извольте беспокоиться, ваше благородие. Как приказывали, прибрал я бумажки. Француз уничтожить хотел. Верно, секретное что-то, не по-нашему тут, — добавил он, протягивая блокнот полковнику.
      Мандрыка раскрыл блокнот, перелистал его и, закусив губу, исподлобья взглянул на хорунжего.
      — Кроме тебя, кто-нибудь видел, что здесь написано?
      — Никто, ваше высокоблагородие. — Хорунжий вытянулся под его испытующим взглядом. — Кто видел, тот уже… К-хм. Царствие ему небесное. А я, не извольте беспокоиться, такой грамоте не обучен.
      — А ты, Алексей, читал?
      — Под ногами они валялись, я мельком лишь взглянул, когда к французу шел. Не до того мне было, — попытался улыбнуться корнет. — А что там?
      — Важные бумаги, — уклончиво ответил полковник. — Услуга твоя неоценима. За нее тебе простится многое. — Он на секунду задумался. — Хорунжий, о деле сем прошу подать мне рапорт. Своих казачков не забудьте упомянуть. Все участники дела будут мною представлены к наградам.
      — Будет исполнено, господин полковник, — едва совладав с удивлением, отозвался хорунжий.
      — Пятеро наших супротив десятка егерей… Конечно же, к награде!
      — Шестеро нас было, — поправил его хорунжий. — А господин корнет офицера их в пешем строю достал. Один на один. И все то видели. Если кто и герой — так то он. Кабы не господин корнет, разъезд французский до сих пор по нашим тылам ошивался. Так-то!
      На этот раз он без труда выдержал взгляд полковника.
      — А ты смел и умом скор, Георгий Иванович, — с улыбкой произнес полковник.
      Хорунжий с солидной медлительностью разгладил усы.
      — У нас, ваше сиятельство, на Дону все такие.
      — Значит, в рапорте отпиши, как сейчас сказывал. — Полковник Мандрыка помедлил и резко, по-командирски, добавил:
      — О бумагах не упоминать. Не было их. Ты понял меня, казак?
      Хорунжий пошевелил кустистыми бровями и кивнул.
      Мандрыка обратился к Корсакову:
      — И ты, друг мой, никаких бумаг не видел.
      — Как прикажете, Николай Яковлевич. Но до того, как я окончательно про них забуду, позвольте поинтересоваться…
      — Алеша, просто забудь! Выбрось из головы. Иначе, на плечах ты ее не удержишь. — Он понизил голос. — Но кому следует, поверь мне, никогда не забудут об оказанной тобой услуге. Вот тому зарок.
      Мандрыка протянул руку Корсакову.
      Хорунжий заметил некоторую странность в жесте полковника: в ладонь Корсакова тот вложил свою, зачем-то согнув безымянный палец. Но раненый, не обратив на эту странность внимания, слабо пожал протянутую руку командира.
      Час спустя ординарец полковника покинул расположение полка, увозя в ташке пакет, с приказом доставить его князю Николаю Ивановичу Новикову в собственные руки.
      Никто не знал, что полковник Лейб-гвардии гусарского полка в военное время отрядил ординарца ради письма сугубо статскому человеку, к тому же пребывающем под присмотром властей по подозрению в вольнодумстве и тайном заговоре. Как никто из «братьев» малых степеней посвящения никогда не узнал, что содержалось в пакете, адресованном главе русского масонства князю Новикову. И уж точно не ведал корнет Корсаков, забывшийся тяжелым сном в полковом лазарете, что отныне и навсегда над ним и потомками его простер свои крылья Орденский орел.
      И два века без четырнадцати лет текли реки крови, тщась смыть предначертанное в черном кабинете дома князя Козловского. Пока не пришел в мир Совершенный, чтобы сломать печать…

Глава вторая