Одет мужчина был под стать помещению: в черную мантию поверх камзола. На мощной золотой цепи покачивался какой-то литой амулет; Корсакову разглядеть, что изображает каплевидная фигурка, не удалось.
      — Итак, вы тот самый Корсаков, — сухим голосом произнес мужчина.
      Острым бледным пальцем указал на единственное кресло перед столом.
      Корсаков сделал три шага по гулкому полу, чуть сдвинул кресло с высокой спинкой, оно оказалось неподъемно тяжелым. Сел. Сиденье и спинка, соединенные под прямым углом, были до крайности неудобны и жестки.
      Подумалось, что в рамках жанра не исключается, что, при нажатии хитрого рычага, кресло гостя может легко трансформироваться в пыточное, или ухнуть в колодец, заканчивающийся каменным мешком, из которого раз в сто лет выгребают побелевшие от времени кости.
      Корсаков помедлил, съехал по спинке ниже и закинул ногу на ногу, локти свободно разложил на резных подлокотниках. Шляпу, которую он все время держал в руке, пристроил на согнутом колене. Если кто и сидел так в готические времена, так придворные шуты.
      — Итак, вы тот самый Корсаков, — повторил мужчина.
      — Честь имею. — Корсаков отвесил дурашливый поклон. — А как прикажете обращаться к вам?
      — Магистр.
      Эхо произнесенного слова эхом отозвалось под сводами потолка. И умерло.
      Зрение Корсакова обострилось до болезненной четкости. Показалось, что массивный золотой амулет магистра приблизился к самым глазам, и можно рассмотреть каждую выпуклость литья и каждую деталь филигранной гравировки.
      «Бафомет», — по слогам произнес Корсаков. И поежился.
      На Арбате готы цепляли на себя всякую черно-магическую бижутерию, но сидящий в кресле пожилой мужчина явно вышел из возраста подросткового максимализма.
      — Мы решили вам показаться в своем истинном виде, — произнес Магистр. — Другим хватает шикарного офиса, кабинета следователя… Или подвала в загородном доме, — со значением добавил он.
      На память Корсакову сразу же пришел сверх меры информированный журналистик, что встрял в репортаж о гибели финансиста и коллекционера дорогих вин Добровольского.
      — Вы случайно не из той самой Православной Инквизиции? — светским тоном задал вопрос Корсаков.
      Послышался смех, словно заквокотала большая птица. Магистр привалился спиной к спинке кресла, откинул голову. Отчего стал еще больше похож на птицу.
      — Вы об этом расстриге от психиатрии Норке? Вернее, группе психологов в сапогах, спрятавшихся за этим скорняжным псевдонимом. — В голосе Магистра не было ни следа смеха. — Нет, мы — не они. Если знакомы с психоанализом, то «Православная Инквизиция» — лишь наша проекция в их убогом коллективном бессознательном. Просто выдумка, химера, пшик в голове. А мы есть. Были, есть и будем.
      Корсаков демонстративно обвел взглядом помещение.
      — Дороговато стоит быть, или я не прав?
      — У «быть» — всегда одна цена. Жизнь.
      За спиной у Корсакова произошло какое-то движение. По правую руку возник серийного вида блондин. Теперь на нем был не костюм-двойка стиля «хай-класс бодигард», а черный камзол и короткая накидка с алым тамплиерским крестом. В руках блондин держал поднос с единственной рюмкой зелено-матового венецианского стекла. Склонился в поклоне.
      — Это мне? — спросил Корсаков у Магистра.
      — Да. Не в качестве жеста гостеприимства, а в знак наших добрых намерений.
      — Как-то не хочется.
      — Я прошу вас.
      Под давящим взглядом Магистра Корсаков взял в руку рюмку. Покачал. Поднес к носу, втянул тягучий благородный аромат.
      — Это тот самый коньяк, — подтвердил его догадку Магистр. — Некоторые вещи не имеют права хранить у себя плебеи.
      — Михаил Максимович Добровольский был бы очень раздосадован, услышав такое мнение о своей персоне.
      Сухие губы Магистра разлепились в подобии улыбки.
      — Чтобы вы не тратили время на тонкий зондаж, сразу скажу — его смерть не наших рук дело. Но не отвлекайтесь, Корсаков, пейте.
      Игорь решил еще потянуть время и спросил, кивнув на слугу:
      — А почему у вас все люди на одну рожу?
      — А это не люди. Сейчас трудно найти качественного исполнителя. Мы их делаем.
      Корсаков покосился на блондина.
      — Делаете? В смысле, как роботов?
      — Как женщины делают детей, — ответил Магистр. — Выращиваем из плоти.
      — Ага, генная инженерия, — с видом знатока кивнул Корсаков.
      — Магия.
      Корсаков с подозрением посмотрел на содержимое рюмки.
      «А, к черту! Один раз живем, один раз помрем», — решился он.
      Тягучим глотком втянул в себя коньяк, подержал под языком, пока в небо не ударили горячие коньячные пары, сглотнул. Что бы ни было в коньяке, но он был первосортным: чуть маслянистым и солнечным.
      Прикрыв глаза, Корсаков посмаковал послевкусие. Если сравнить с музыкой, звучало оно, затухая, как последний аккорд Брамса.
      — М-да. Качественный продукт.
      Корсаков поставил рюмку на поднос. Слуга поклонился и выскользнул из поля зрения. По мрамору поля прошелестели легкие удаляющиеся шаги.
      — Итак, я — Игорь Алексеевич Корсаков. Что дальше?
      Магистр помедлил с ответом.
      — Я прекрасно отдаю себе отчет, с кем имею дело. Не с арбатским бомжующим, спивающимся мазилкой, проматывающим остатки таланта. Не с благополучным баловнем судьбы, который в одночасье лишился всего. Семь лет назад на него наехали бандиты, держали в заложниках жену и трехлетнего сына, требуя выкуп. Некто Игорь Корсаков откупился, спешно распродав картины и мастерскую. Но у жены из-за стресса случился выкидыш, что стало причиной развода. Игорь Корсаков оставил ей квартиру, а сам, распродав остатки имущества, канул в клоаке жизни. Карьера его разрушилась. Потому что почти двести картин ушли в чужие руки, и именно тогда, когда на художника Корсакова возник спрос. От триумфа на выставке в Гамбурге ему не досталось ни копейки. А новые картины рынок не востребовал, вполне хватило тех, что отобрали бандиты. В таких случаях художник на долгие годы, если не навсегда вычеркивается из списков галерейщиков. Так?
      Корсаков дождался, пока не схлынет ярость, и ответил:
      — Вы очень осведомлены.
      — Вы даже не представляете, насколько, — в тон ему парировал Магистр. — Но есть еще один Корсаков. Тот, что выбрал самый трудный путь. Видите ли, есть два способа достижения цели: шествовать во главе мощной армии, огнем и мечом прокладывая себя дорогу, или идти незаметным нищим. Тот Корсаков, с которым я хочу говорить, вышел в свой Крестовый поход как полагается, лишив себя всякого имущества и обрубив все прежние связи. Но меч свой он спрятал в рубище. Он вывалялся в грязи и стал неприметен, как бомж, спящий посреди тротуара. И за семь лет он предал смерти двадцать восемь человек, кто, так или иначе, замарал себя участием в той истории. Семь лет… Мне нравится это число. А вам?
      Корсаков сконцентрировал взгляд на золотом амулете Магистра. Перетерпел удар и только после этого ответил:
      — Если намекаете на символику, то, поверьте, это вышло случайно.
      — Ничего случайного не бывает, — веско произнес Магистр. — Кстати, о Жуковицком. Или Жуке, как вы его называете. Ведь это он организовал наезд на вас. Жука вы решили оставить на закуску, или решили помучить ожиданием смерти?
      Корсаков холодно усмехнулся.
      — Он просто взлетел слишком высоко. Из моей канавы его было не достать. Но есть Бог на небе. На днях сам ко мне заявился.
      — Бог? — усмехнулся Магистр. — Ему на вас наплевать, поверьте. Это мы попросили Жуковицкого выступить в качестве посредника. Просил продать картину «Знаки»? Не удивляйтесь, это мы его… — Магистр пошевелил бледными пальцами. — Скажем, внушили мысль о встрече с вами.
      — Вот уж не думал, что вам нужны посредники типа Жука!
      — Он был нужен вам, Корсаков. Намечалась заочная сделка. Вы нам картину «Знаки», мы вам — вашего врага. Исключительно по вине Жуковицкого сделка не состоялась.
      — Зачем вам картина? Не похоже, что вы увлекаетесь постмодерном. Не ваш стиль.
      — Она представляет определенный интерес. И не только для нас. Жуковицкий, действуя в своей манере, быстро нашел еще одну заинтересованную сторону. Вернее, они вышли на него сами. А у Жука от жадности потерял разум. Решил сыграть на разнице в цене. Представляете? С нами-то! — Магистр согнал с лица улыбку. — Вы знаете, что он сразу же оформил заказ на вашу ликвидацию?
      — Предполагал.
      — Уже не плохо. Вот и он предположил, что ваша встреча с Михаилом Добровольским при посредничестве Леонида Примака означает, что вы продаете картину другому. Других версий в его дурьей башке, увы, не возникло. И Жук решил действовать. О том, что картина цела и находится где-то рядом с вашим логовом, он узнал от вашего соседа Влада. Да, увы… Парня уже нет в живых. Не прошел и ста метров от арки вашего дома, как его схватили люди Жука. Влад знал про ваш тайник. Да, да, в такой тесноте тайн быть не может… — Магистр выдержал паузу. — Итак, люди Жука сгоряча сунулись в подвал. Сами поджарились заживо и вас оставили без места жительства.
      — Если вы так осведомлены, может, порадуете? Жука там, случайно, не было?
      — Нет. Ждал в машине.
      — Жаль.
      — Еще порадуетесь, — пообещал Магистр. — Жук бросился к тем, кто пообещал ему большую цену. Не к нам. Его клиенты наведались к Добровольскому и Примаку. Результат вам известен.
      — Лене отрезали голову, да?
      Магистр внимательно посмотрел в глаза Корсакову. Кивнул.
      — А ведь знать наверняка вы этого не могли.
      — Привиделось, — пробормотал Корсаков.
      — Привиделось, — как эхо повторил Магистр. — Смерть Примака и Добровольского произошла там, где нет ни телевидения, ни газет, ни милиции и всего прочего. Дело в том, что наши противники оперируют на ином уровне реальности. Это тотальноиной мир. Нам пришлось изрядно потрудиться, чтобы эти два убийства проявилисьв вашем мире именно в том виде, в котором они были совершены. Из-за этого и поднялся такой ажиотаж. В вашей реальностиот таких экзерсисов уже успели отвыкнуть.
      — Да уж! Если бы вы повесили Жука в клетке на фасаде моего дома, будьте уверены, впечатление это произвело.
      Магистр кисло усмехнулся, перевел взгляд на пламя свечей и надолго замолчал.
      Корсаков терпеливо ждал, не решаясь нарушить тишину. Здесь, в странном помещении, так напоминающим потайной кабинет в рыцарском замке, она была особенная: тревожная и гулкая, как в колоколе.
      — Все перечисленные ваши ипостаси, Корсаков, мне не интересны. — Магистр вновь навел на него немигающий птичий взгляд. — Я обращаюсь к тому Корсакову, кто сломал печать. Чем подал нам ясный и недвусмысленный знак, что он не чужой.
      — В смысле — ваш? — не скрыл удивления Корсаков.
      — Нет, не наш. Но и не чужды нашему миру, — со значением произнес Магистр.
      — Ладно, на счет мира, это ваши заморочки. А что там я сломал?
      —  Печать.
      — Многое ломал, но печати что-то не припомню. Если, кончено, не спьяну.
      — Вспомните особняк. Пролом в стене. И черный кабинет. Кто открыл его, тот и сломал печать!
      Эхо слов Магистра забилось под сводами потолка. Он дождался, когда со сводов пологом опустится вниз тишина, и продолжил:
      — В день оставления Москвы, в тысяча восемьсот двенадцатом году кабинет был замурован и запечатанпо всем правилам герметического искусства Посвященным высочайшего уровня. И снять печатьне удавалось никому на протяжении ста семидесяти шести лет!
      — Надо было кувалдой попробовать, — вставил Корсаков.
      Под давящим взглядом Магистра Корсаков притих.
      —  Чужому не под силу сломать печать.
      — Вам лучше знать, — сдался Корсаков.
      — Наконец-то до вас начало хоть что-то доходить, — с недовольной миной проворчал Магистр. — А propos… Что же это мне раньше в голову не пришло! Подойдите-ка к окну.
      — Зачем?
      — Где мы по-вашему находимся?
      — В каком-то подвале. Или в бункере.
      Магистр закончил за него:
      — В Москве, да? И сегодня двадцатое июля девяносто восьмого года. — Он указал пальцем на окно по правую руку от себя. — Идите и убедитесь.
      Корсаков пожал плечами. Встал. На миг подумалось, что он окончательно достал старика, и теперь какая-нибудь плитка пола непременно обернется поворотным люком, открывающим путь в пыточный подвал.
      Постарался идти твердой походкой, хотя и далось это ему с большим трудом. На спине он чувствовал давящий взгляд Магистра.
      Витражная рама поддалась без труда.
      В лицо Корсакову пахнула ночь.
      Полная луна заливала холмистый пейзаж. По небу плыли редкие ажурные тучки.
      Судя по углу обзора, помещение находилось на большой высоте. Возможно, в какой-то башне. Домики или, точнее, хибарки, рассыпанные по откосу ближайшего холма, казались игрушечными.
      «Трехмерная графика. Голограмма. Просто — кино», — запрыгали в мозгу Корсакова догадки. Он отмел их.
      Запах. Запах ночи в сельской глубинке никакими средствами подделать нельзя. А пахло жнивьем, выгоном, овинами и дымом человеческого жилья.
      — Вы пожелали, чтобы Жуковицкий познал бесконечность времени и бесконечность мучений, — долетел до Корсакова голос Магистра. — Привстаньте на цыпочки и посмотрите чуть правее. На стену замка.
      Корсаков оглянулся через плечо. Магистр ободряюще кивнул.
      Справа от арки окна на толстом крюке, вбитом в каменную кладку, болталась большая, грубо сработанная клетка, похожая на птичью. Только вместо птицы в ней скрючился человек. Был он совершенно гол, измазан нечистотами и крепко избит. Дряблая, белесая, как брюхо лягушки, кожа казалась мертвой в безжизненном свете луны.
      Корсаков всмотрелся; сомнений не было, человек был живым. И это был Жук. Лицо облепили мухи и опарыши, на подбородке болтался замок, дужка была продета в посиневший язык. Но все равно, ошибиться было невозможно. Это был Жуковицкий, и его страдания, сколько бы они не длились, были ужасны.
      — Эй, Жук! — окликнул его Корсаков.
      Жуковицкий вздрогнул. Клетка качнулась, издав мерзкий скрип.
      Вытаращенными безумными глазами Жук уставился на Корсакова. Замычал, от чего замок на подбородке запрыгал, а по языку поползла темная струйка крови. По дряблым щекам Жука заструились слезы. Мухи, недовольно урча, взвивались вверх, пересаживались на сухие места и снова принимались за свое мерзкое пиршество. Жук зашевелил скрюченными пальцами. Корсаков с ужасом увидел, что они обожжены до сочащегося гноем мяса.
      — Он так любил деньги, что мы определили его на монетный двор. Пересчитывать только что отлитые золотые дукаты, — прокомментировал со своего места Магистр. — Но и там он умудрился жульничать. Пришлось наказать.
      Магистр хлопнул в ладоши, и словно по его команде сверху со скрежетом на цепи спустилась гигантская виноградная гроздь. Повисла прямо перед клеткой. Жуку, наверное, было виднее, что это за сизо-крапчатые виноградины, потому что он в ужасе забился и замычал, болтая замком.
      А это освежает его память, — пояснил Магистр.
      Корсаков всмотрелся. Гирлянда состояла из человеческих голов. Нижние сохранились лучше, можно было разглядеть застывшие маски страдания на лицах.
      И Корсаков узнал их. Пересчитал головы. Ровно двадцать восемь. Точно по числу убитых им лично за семь лет. Точно по списку, который он получил через друзей Славки-Беса. Кстати, Славка был прав, вид крови, вытекающей из тела твоего врага, доставляет ни с чем не сравнимое удовольствие. Особенно, когда убиваешь в самый неподходящий для жертвы момент. Например, последнего. Его голова болталась в самом низу гирлянды. Его Корсаков достал в день выхода с зоны, парень за это время успел за что-то сесть и до звонка отмотать срок. Гулял с братвой в ресторане, справляя праздник свободы. Вышел в туалет. Там его и нашли. С шилом под лопаткой.
      Откуда взялись здесь головы жертв, тем более, что он, убив, не отсек ни одной, Корсакову было совершенно не понятно.
      Он захлопнул окно. Постоял, закрыв глаза. Круто развернулся и прошел к креслу.
      — Ну и что дальше? — спросил он, сев в кресло.
      — Вы видели вечные муки. О бесконечном числе времен узнаете, когда выйдите отсюда. Во сколько вы приехали на квартиру к Анастасии?
      — В час двадцать, если не ошибаюсь, — помедлив, ответил Корсаков.
      — Когда выйдите отсюда, посмотрите на часы.
      Корсаков усмехнулся.
      — Значит, меня скоро выпустят?
      — Мы почти закончили. Осталось самое неприятное.
      Магистр выпростал руку из широкого рукава мантии, передвинул что-то на столе. И под свет канделябра лег плоский футляр.
      — Ваша находка. Узнаете? — Пальцы погладили ребро футляра. — Таро Бафомета. Мы его называем Таро Люцифера. В мире существует всего девять колод таких карт, изготовленных правильнымспособом. Вы, Корсаков, прикоснулись к одной из самых сокровенных тайн Посвященных.
      — У меня не было никакого намерения лезть в чужие тайны.
      — У вас было на это право. Иначе вам бы не удалось сломать печать.
      Бросив взгляд на Магистра, Корсаков решил не возражать.
      — Таро — это прямой способ сношения с Повелителем. Раскладывая карты, мы можем узнать его волю или обратиться с просьбой. Наш Повелитель никогда не отказывает своим детям. Он наделяет нас силой и знаниями, достаточными для победы. Но ни для кого Он не делает исключения. Каждый получает все, что ему нужно. Все мы, его дети, равны перед Его величием. И Ему все равно, кто победит. Это и делает нашу войну столь ожесточенной, а победу столь сладостной.
      — Уточните, о каком Повелителе идет речь? Сейчас столько сект развелось, и у каждой свой Аум Сенрике.
      Корсакову показалось, что сейчас взгляд Магистра наделает в нем дырок, как стилет.
      — Повелитель один. И имя ему — Светоносный.
      — Ага, Люцифер. Так я и думал!
      — Да! — Пальцы Магистра стиснули амулет. — Тот самый ангел Света, что отказался поклонятся глиняному истукану, что слепил глумливый, завистливый и жестокий Бог. И Светоносный восстал. И была война на небесах. И воинство Света выиграло битву. Ангел зашвырнул Бога на задворки космоса, в холод и тьму. Где он и пребывает до сих пор. Копит злобу и готовит новую битву. А сотворенную им, ангелом Света, землю Светоносный укрыл своим плащом, чтобы не дать зловонным эманациям Бога сжечь этот рай. Только в раю уже поселился истукан и наплодил от ребра своего новый истуканов. Таких же завистливых, трусливых и мстительных, как Бог, которому они поклоняются. Они даже написали Книгу для таких же големов, в которой извратили и оболгали все. По их вере им и воздается! Ходячие трупы рабов с душонкой крыс, истуканы из могильной грязи, черви, наделенные разумом, жалкие слуги своего безумного Бога. Они питаются зловонными миазмами, что проникают сквозь плащ Люцифера, окутавший землю. И называют это Благодатью. Вот что такое человеки!
      «О, как все запущенно! — с тоской подумал Корсаков. — Лучше бы уж бандиты. Вульгарны, но просты, как автомат Калашникова. А тут такой „кислотный“ букет, аж башню сносит напрочь».
      — Но мы — дети Люцифера. И в нас нет ни капли гнилой крови големов. В наших жилах течет звездная кровь нашего Отца. Мы способны на подвиг и на творческий акт, мы бесстрашны и преисполнены гордости, мы знаем, что такое долг, и что такое честь. За свою свободу мы готовы вступить в бой хоть с самим Богом, и сражаться с яростью тех черных ангелов воинства Люцифера, что выиграли Изначальную Битву.
      Магистр вдруг замолчал. Обессилено отвалился в кресле.
      — Слушайте, Корсаков, — глухим, севшим голосом произнес Магистр. Пальцы его легли на футляр. — Девять кланов, девять Орденов сыновей Люцифера оспаривают право стать первым у трона нашего Повелителя. Эта наша война. Ничего общего с теми ристалищами на помойке, что устраивают големы, она не имеет.
      И в нашей войне Таро — самое страшное оружие. С его помощью можно разгадать замысел противника, смешать его расклад, выхолостить силу, полученную от Повелителя. Тайна тайн — как правильно пользоваться Таро. Тот, кто обучен и допущен к владению этим искусством, называется Сдающим. Это редчайший дар — быть Сдающим.
      Тем проклятым летом двенадцатого года прошлого века, когда воинство Ордена Восточного солнца пошло на нас войной, мы утратили Сдающего. И наша колода осталась за нерушимой печатью. Высшие Посвященные, которые оперируют на территории России, почти два века были лишены возможности что-либо изменить в предначертанном последним Сдающим. Хвала Светоносному, мы знали, что должно произойти, но были бессильны изменить. Запомните, требуются пролить реки крови, чтобы стереть предначертанное! И мы их проливали… Но безуспешно.
      Все произошло так, как предсказал Сдающий. Он даже предвидел собственную смерть от камня. Ваш предок, лейб-гвардии гусар Корсаков, был тому свидетелем. И он же оказал неоценимую услугу Ордену. Только благодаря ему записи Сдающегопопали к нам в руки. Услуга за услугу. Мы спасли кровьКорсаковых. Благодаря этому вы вообще появились на свет.
      — Всегда считал, что благодаря маме с папой.
      — Ваш папа, чтобы вы знали, происходит от внебрачного отпрыска, спрятавшего свой позор под сутаной, Алексея Белозерского. — Магистр вскинул ладонь, останавливая вопросы, готовые вырваться у Корсакова. — Клянусь Светоносным, это истинная правда.
      Магистр погладил бледными пальцами футляр. Подцепил ногтем защелку. Но, словно передумав, убрал руку.
      Острый палец ткнул в Корсакова.
      — В записках Сдающегоне нашлось упоминания о том, кто именно сломает печать. Получилось у вас. И вы вернули в мир девятую колоду Таро. Но спасенная кровьобернулась ядом!
      Он уставился на Корсакова. Повисла тягостная пауза.
      — Ну, наконец, кинули объяву. Как выражаются в узких кругах, немыслимо далеких от вас, уважаемый. — Корсаков решил наглеть до конца. Благо дело, до него оставалось чуть-чуть, если судить по багровым пятнам на щеках Магистра. — Соблаговолите уточнить, в чем конкретно моя вина.
      Магистр откинул голову и разразился клокочущим смехом.
      «Клетка рядом с Жуком и кол в задницу на веки вечные», — перевел на человеческий язык этот смех Корсаков.
      Магистр оборвал смех. Резким движением сковырнул застежку с футляра, перевернул.
      Ожидаемого шелеста сыплящихся карт не последовало. Футляр был пуст.
      — Карты пропали, Корсаков, — зловещим шепотом произнес Магистр.
      Корсаков сперва опешил, но быстро взял себя в руки.
      — Фокус, да?
      Магистр, не спуская с него давящего взгляда, сухо обронил:
      — Здесь не показывают фокусов. Хотя умеют творить чудеса.
      Наученный неоднократным общением с милицией, Корсаков решительно пошел в атаку.
      — А у своих ребят не хотите поискать? Где гарантия, что кто-то не стянул, пока меня сюда везли? Вполне могли помыть.
      Магистр пожевал блеклыми губами.
      — Не ерничайте, Корсаков. Шаркамникогда такое в голову не придет. У них вообще разума нет, чтобы знали.
      — А этот дядя? Он мне показался вполне…
      — В отличие от вас, рыцарь Рэдерик знает, что его ждет за такой проступок.
      — А ваш сэр Рэдерик не мечтает, часом, переметнуться к кому-то другому? Вас же аж девять контор. Выбор велик.
      Магистр хлопнул ладонью по столу. Резкое эхо шарахнуло по стенам и взорвалось под потолком.
      — До полуночи карты должны лечь на место. В противном случае из той же рюмки, из которой вы пили коньяк, вы выпьете кровь сына. Всю, до последней капли.
      Магистр встал. Оказалось, что он очень высокого роста, сух и жестко прям, как жердь. Взявшись за амулет, Магистр произнес:
      — Будет так, клянусь Светоносным!
      Корсаков подумал, что самое время прыгнуть через стол и заломать старикана. Пока охрана хватится, можно успеть сделать из Магистра тихого заложника.
      Не успел он досмаковать эту мысль, как, словно из воздуха материализовались, вдоль стола выстроились девять блондинов в черных рыцарских плащах. На правом рукаве у всех алел тамплиерский крест. Руки они держали скрещенными на груди. Правый кулак каждого стягивала боевая стальная перчатка с острыми шипами.
      — Это лишнее, Рэдерик! — проворчал Магистр.
      Блондины тут же растаяли в воздухе.
      Из-за спины Корсакова вышел уже знакомый мужчина. На нем была мантия белого цвета с крестом Тампля.
      Он положил тяжелую ладонь на плечо Корсакова и обратился к Магистру на странно звучащем языке. Говорил привычно бегло.
      «Латынь!» — С удивлением Корсаков уловил в речи мужчины несколько знакомых слов.
      — Сэр Рэдерик, а мы тут как раз вам косточки перемывали, — нагло встрял Корсаков.
      Жесткие пальцы так стиснули его плечо, что чуть не хрустнула кость. В глазах у Корсакова все поплыло от боли. Он почувствовал, что еще чуть-чуть и потеряет сознание.
      А рыцарь, не обращая внимания на муки Корсакова, продолжил свой доклад.
      Магистр коротко ответил на латинской тарабарщине.
      Стальные тиски сразу же разжались. Кровь хлынула к передавленной мышце, и в ней сразу же забился раскаленный шарик боли. Но ее уже можно было терпеть.
      «Номер первый в моем списке уже есть, — с холодной отрешенностью подумал Корсаков, бросив взгляд снизу вверх на Рэдерика. — Хоть ты, козел, и рыцарь. Но не манекен блондинистый. Кровушка у тебя явно красная».
      Магистр перевел взгляд с Рэдерика на Корсакова.
      — Нашли о чем думать! — прикрикнул он. — Только что напали на вашу семью. Вы помните, что творилось в особняке, когда вы туда вернулись? На этот раз случилась бойня еще хуже. Трое шактии два рыцаря против двух десятков бестий. Держались до последнего…
      Корсаков поверил. Что-то щелкнуло в голове, и он теперь верил всему, каким диким и запредельным оно не казалось бы.
      — Что с моими?!
      — Ваш сын и его мать живы и невредимы, хвала Светоносному! Рэдерик удалось их отбить. Сейчас ваши близкие в Ледяном зале. Туда бестии не пробьются. По крайне мере, до полуночи.
      — Ледяной зал? Это где?
      Магистр устало опустился в кресло.
      — Это вообще нигде. Там нет ни времени, ни пространства. — Он поднял на Корсакова измученный взгляд. — Но в нашем мире время существует. И оно работает против нас. Верните карты до полуночи. Иначе…
      — Вы уже объяснили, что будет. Я запомнил.
      — Дело не в вас, дурья вы голова! А…
      — А на ваши расклады мне наплевать!
      Корсаков встал.
      — Аудиенция окончена? — с вызовом спросил он.
      Магистр правой ладонью коснулся золотого Бафомета, висевшего на его груди, а левой небрежно махнул, как прогоняют с глаз долой бестолкового слугу.
      От движения руки Магистра заплясали язычки пламени на свечах.
      А Корсакову в грудь ударил ураганный порыв ветра, опрокинул, свали с ног и, как смятую бумажку, швырнул в темноту…

* * *

      Слепящий солнечный свет больно ударил в глаза. Легкий ветерок прощекотал по щеке.
      В теле еще ныла боль от резкого удара.
      От груди Корсакова отлепилась девушка с банданой на голове. Зло блеснула подведенными глазками.
      — Бухой, да? — прошипела она.
      Ткнув Корсакова локтем в бок, пошла дальше.
      Корсаков ошарашено осмотрелся.
      На Манежной площади царила муравьиная суета.
      Несомненно это была Москва, купающаяся в полуденном свете. И, судя по людям, год шел девяносто какой-то… Но точно — двадцатого века.
      Спасская башня тренькнула курантами.
      Корсаков машинально посмотрел на свои часы.
      Час тридцать по полудни.
      «Не может быть!» — ужаснулся Корсаков.
      Получалось, что с момента, когда он вошел в квартиру на Кутузовском прошло всего десять минут.
      — Время работает против вас! — раздалось за спиной.
      Корсаков резко обернулся.
      Очередной блондин-близнец одарил его пластмассовой улыбкой. Развернулся и скользящей походкой двинулся прочь.

Глава девятнадцатая