До Кутузовского он добрался за двадцать семь минут.
      На скамейке у подъезда сидел улыбчивый блондин в темных очках. Еще один «близнец». По всем признаками единоутробный братец того блондина, что со стрелой в затылке остался лежать в подворотне.
      Корсаков на ходу бегло осмотрел двор. Машин было довольно много, все пафосных марок, и на каких именно тачках приехала бригада, поджидающая его в квартире, сказать было трудно.
      Блондин не изменил своей позы манекена из дорого бутика. Улыбка казалась прилепленной к его пластмассово-бледному лицу.
      Корсаков, глядя в свое отражение на черных стеклах очков блондина, небрежно бросил:
      — Слышь, шестерка, свистни своим, что я иду.
      Не снимая улыбки с лица, блондин кивнул.
      «Лом тебе в затылок», — пожелал ему Корсаков.
      В подъезде стояла гробовая, настороженная тишина. Такая, неживая и стылая, заполняет только отселенные дома. Растровый, как сквозь дымку прошедший, свет сглаживал контуры предметов. Все вокруг казалось размытым и нечетким.
      Корсаков знал за собой такую особенность, так глаза реагировали на стресс.
      Он ждал лифта, плотно зажмурившись. Еще одной особенностью была сверхконтрастность и сверхчеткость зрения, когда муть ожидания отхлынывала, и сжатая внутри пружина была готова сорваться в смертоносном броске. Тогда глаза резало, как при ярком свете солнечного зимнего дня.
      Он вышел на седьмом этаже.
      Два блондинистых «близнеца» отлепились от подоконника и дружно шагнули к нему. Оба улыбались плакатными улыбками. Их самоуверенность была пропорциональна габаритам. Полутяжелый вес по классификации Международной ассоциации боев без правил.
      Корсаков распахнул плащ.
      Один «близнец» молча снял с его плеча ремень кофра. Второй бегло обшарил Корсакова от плеч до ботинок.
      — Доволен? — спросил Корсаков у того, кто держал в руке его кофр.
      Кивнули оба.
      Корсаков подошел к двери сто двадцать первой квартиры, потянулся к звонку.
      Нажать не успел. Дверь распахнулась.
      На пороге стоял еще один улыбающийся блондин.

* * *

      Кто в «бригаде» старший, Корсаков понял сразу.
      Мужчина, на вид лет сорока пяти, неброско, но дорого одетый, сидел в кресле в непринужденной позе, закинув ногу на ногу. Он единственным казался живым и естественным. Три блондина, наштампованные на одной фабрике манекенов, на людей походили только внешне. Один стоял за креслом, два других истуканами замерли в противоположных углах комнаты.
      Лицо мужчины, гладко выбритое, с ухоженной кожей, покрывал южный загар. В гладко зачесанных назад волосах серебрились ниточки седины. Корсакову его лицо напомнило бюст Гая Юлия Цезаря из Берлинского музея: отлитые в черном камне воля и упорство. Такие о битвах докладывают кратко: «Пришел, увидел, победил». И не поза это, а суть.
      Мужчина скользнул взглядом от ботинок до груди Корсакова и сконцентрировал на лице. Смотрел, не мигая.
      Глаза его Корсакову не понравились. Такие, всасывающие, бывают у умных следователей, которые подводят под «вышку», ни разу не повысив голос на подследственного.
      «Интеллигентный кишкомот», — определил Корсаков.
      Мужчина загнул манжет и бросил взгляд на часы. Уголки губ дрогнули, обозначив улыбку. Так и не растянувшись в нее, губы вновь сложились в плотную, волевую складку.
      — Для лица творческой профессии вы похвально точны, — произнес он.
      — Я хочу увидеть жену и сына.
      Корсаков не заметил, чтобы мужчина подал какой-нибудь знак, но после секундной паузы один из блондинов, стоявший в позе футболиста, в ожидании штрафного удара, разлепил кисти и в три шага пересек комнату, толкнул дверь в смежную комнату. Раньше она была спальней Игоря. Потом в ней долго болела и медленно угасла его мать. После ремонта квартиры комната по наследству перешла к сыну Игоря, а трехкомнатная квартира после развода бывшей жене — Анастасии.
      Анастасия, словно ждала, когда отроют дверь, моментально вылетела из комнаты. Она была, конечна издергана и заведена до предела, но никаких явных следов насилия не было.
      Увидев Корсакова, захлебнулась от возмущения.
      «Началось», — с тоской подумал Корсаков.
      Он порадовался, что хотя бы выглядит пристойно. Ночью Анна, оказалось, по собственной инициативе сунула одежду Корсакова в машинку-автомат, и утром он обнаружил одежду выглаженной и пахнущую чистотой на вешалке в ванной. Даже плащ умная девочка протерла каким-то импортным средством, от чего кожа теперь выглядела практически новой, а потертости и заплатки смотрелись стильными декоративными аксессуарчиками в стиле Гая Риччи.
      — Ты… Ты — сволочь, Корсаков! — выдохнула Анастасия.
      — Это ни для кого не новость.
      Анастасия сжала кулаки и на секунду зажмурилась.
      — Ну что ты скалишься? Что ты скалишься, уродина?! — Голос Анастасии взлетел на третью октаву. — Во что ты опять вляпался?! Ну почему, почему… За что мне такое?!
      Она шагнула к Корсакову. Он на всякий случай снял с головы «стетсон». Не хотелось, чтобы от пощечины шляпа спикировала в угол.
      — Стася, мы же договорились, я всегда и во всем виноват, — примирительным тоном произнес Корсаков.
      — Да тебя убить мало!!
      «Почему? В самый раз хватит», — успел подумать Корсаков перед тем, как получил первый удар кулачком в грудь.
      Анастасия, захлебываясь от беззвучных рыданий, барабанила ему в грудь. Корсаков натужно улыбался, хотя несколько раз она попала по травмированным ребрам. В глазах потемнело, но он не подал вида.
      Братья-близнецы остались совершенно безучастны, мужчина следил за происходящим, словно находился в кресле партера. С чуть отстраненным интересом.
      — Ну все, хватит.
      Корсаков обнял Анастасию. Она забилась в его руках, потом обмякла.
      Сердце у Корсакова забилось, как подранок в траве. Анастасия за годы после развода ни сколько не изменилась внешне, так и осталась по-девчоночьи стройной. Стоило прижаться телу к телу, как искусно выстроенные крепости из льда с треском рухнули, не устояв перед теплом и трепетом сердец.
      — Все у тебя будет хорошо, — прошептал Корсаков в прижатое к его губам ушко. — Ты почтовый ящик проверяла?
      Анастасия оторвалась от его груди, сморщившись, как ребенок перед ревом, посмотрела ему в глаза.
      — Больной, да?
      — Проверь, когда мы уедем.
      «Дай бог, что чек на месте. Добровольский, земля ему пухом, опротестовать его не сможет. А таких денег хватит, чтобы искупить мои грехи за три жизни».
      В распахнутой двери появился сынишка.
      — Па, привет!
      Светлорусые, в мать, волосы, были пострижены в модную скобку. Трогательно тонкая шея и по-взрослому пристальный взгляд. Корсаков надеялся, что мальчика, внешностью пошедший в мать, унаследует его глаза. Способные видеть формы и суть вещей.
      Анастасия попыталась вырваться, но Корсаков не выпустил ее из объятий.
      — Лешка, как дела?
      — Нормально. Ты не волнуйся, они нам ничего не сделали.
      — Очень хорошо.
      — Умный у вас мальчик, — подал голос мужчина. — Пока играл в «Квэйк», попытался послать «мыло» на сайты ФБР и ФСБ. Вовремя поймали. А то тут такое бы сейчас было…
      — А вы разве не из ФСБ? — спросил Корсаков.
      — Да это чисто «Матрица»! — встрял Лешка. — Прикинь, па, они за сутки в туалет ни разу не сходили.
      Мужчина хмыкнул. Корсаков улыбнулся.
      — Весь в меня.
      — Не дай бог, — прошептала ему в грудь Анастасия.
      Мужчина кашлянул в кулак.
      — Анастасия Викторовна, пожалуйста, оставьте нас.
      Корсаков уронил руки.
      — Иди, Стася.
      — Во что ты вляпался, Игорь? Как в прошлый раз?
      Корсаков покачал головой.
      — Тебе нечего бояться. Я вас вытащу. Как тогда… Не забудь про почту.
      Он осторожно отстранил от себя Анастасию.
      Посмотрел на ее полураскрытые, искусанные губы, и подумал, что, стоит припасть к ним в поцелуе хоть на мгновенье, как все вернется на круги своя. А это не нужно ни ей, ни ему.
      — Иди. Храни вас Бог.
      Анастасия всхлипнула и прижала кулачок к губам.
      Один из «близнецов» сопроводил ее до порога комнаты и плотно закрыл за ней дверь.
      Развернулся и вплотную подошел к Корсакову.
      Вблизи кожа на лице блондина казалась высококачественным латексом. Глаза отливали черным стеклом.
      Молча, блондин провел ладонями по груди Корсакова. Правой ладонью нырнул в нагрудный карман, извлек футляр.
      Отступил. Шагнул к мужчине в кресле, передал футляр и вернулся на свое место у стены.
      Мужчина осторожно открыл футляр. Заглянул во внутрь.
      Поднял взгляд на Корсакова.
      — Что-то не так? — спросил Игорь.
      Мужчина, не ответив, перевел взгляд за спину Корсакова.
      Игорь, оглянувшись, увидел, что из прихожей выдвинулся «близнец» с его кофром в руке.
      — Нет, — проскрипел «близнец».
      Мужчина с минуту разглядывал Корсакова.
      В полной тишине, повисшей в комнате, зрение Корсакова обрело болезненную, опасную четкость. С расстояния трех шагов, от отчетливо различал каждый седой волосок на висках у мужчины.
      Мужчина дрогнул тонкими губами. Достал из кармана мобильный. Нажав всего одну кнопку, установил связь с нужным абонентом.
      — Нет, — произнес он только одно слово.
      Корсаков где-то читал, что у «нет» сто пятьдесят интонационных значений. Мужчина произнес «нет» как доклад, а не приказ.
      Выслушав кого-то на другом конце линии, он уронил:
      — Да.
      Убрал мобильный в карман.
      С минуту щупал и сверлил Корсакова взглядом следователя по особо важным делам.
      — Вам придется проехать с нами, — ровным голосом произнес он.
      — Женщина и ребенок вне игры?
      Корсаков решил, что при неустраивающем его ответе, начнет убивать и умирать прямо здесь, не сходя с места. Эти люди просто не оставили ему иных шансов.
      Мужчина опустил веки.
      Из смежной комнаты вышел очередной «близнец» и молча проследовал в прихожую.

* * *

      Двигатель работал абсолютно бесшумно; движется машина или нет, можно было догадаться только по легкому покачиванию и характерному сосущему ощущению в солнечном сплетении, что возникает при взлете самолета.
      На глазах у Корсаков была плотная повязка. Оставалось только полагаться на слух. Он пытался сориентироваться по гулу потока машин, в котором катила их машина, считать количество поворотов и остановок. Но быстро понял, что все бесполезно. Шпионские хитрости, растиражированные в дешевых детективах, в измученной пробками Москве не действуют: в столице можно короткими рывками ехать час там, где пешком пройдешь за десять минут.
      Корсаков решил расслабиться и ждать.
      В конце концов, побеждает тот, кто заключил сделку не с Фортуной, а с Хроносом. Неумолимое Время срывает дубовый венок с головы победителя.
      «Кто умеет ждать, тот умный. Кто мертвый — тот дурак», — поучал Славка-Бес.

* * *

Семь лет назад

Москва, осень 1991 года

      Москва куталась в серый сентябрьский туман. Августовская путчевая горячка сменилась похмельной хмуростью.
      Словно сама природа говорила: «Ребята, в России живем. Побунтовали — и баста. Придет зима, все лозунги в голове заморозит, как дерьмо в нужнике. А с пустым брюхом даже в раю тошно».
      И народ внял. Чуткие, как перелетные птицы, косяками потянулись в ОВИРы. Тугодумы и оптимисты стали устраиваться в новой жизни, как норовые зверьки на зиму.
      В ту осень жизнь у Корсакова надломилась, как ветка яблони, густо увешанная сочными плодами. Просто не выдержала богатого урожая. Слишком уж много счастья, решила судьба. И ударила поддых.
      Славка-Бес выслушал Корсакова, добродушно щурясь, то и дело смачивая губы пивом. На чьей стороне Славка был в отгремевшем и отгулявшем путче судить было сложно. А сам он помалкивал. Но заявился в Москву аккурат к вводу войск. Почему остался, квартировался в съемной полуторке в Бирюлево и на оставленном им для связи телефоне «дежурил» незнакомый мужской голос, просивший всех, кто искал Беса, перезвонить через полчаса — об этом Корсаков не спрашивал. Славка играл в свои игры.
      Корсаков выговорился до дна, и кружка Беса опустела. На душе у Корсакова осталась такая же мертвая пена, что умирала на донышке кружки.
      История была совершенно банальной: пропажа жены и ребенка, звонок в мастерскую с предложением заплатить энную сумму, просьба не беспокоить милицию. Корсаков знал сотни таких историй, и беспечно надеялся, что именно его пронесет. Оказалось, исключений не бывает. Живешь в бандитском государстве, копи на выкуп.
      Бес пожевал хвостик соленой рыбки и задал первый вопрос:
      — Хотя я догадываюсь, но все же ответь, ты в милицию заяву кинул?
      Корсаков отрицательно покачал головой.
      — Я им не верю.
      — Мне пофигу, веришь ты им, или нет. Просто если я впишусь в разборы и ребят своих подключу, не хотелось, чтобы под перекрестный огонь менты попали. Вони потом будет до небес. — Он откусил у рыбешки, засоленной до состояния мумии, куцый хвостик, растер крепкими зубами. Облизнулся. — А своих бандитов знакомых разве нет?
      — Есть, кончено. Но они же шакалы, падаль почуют — разорвут. И где гарантия, что они не в доле? Нет, я никому про звонок не сказал. Сразу тебя искать начал.
      — Приятно слышать. — Славка почесал грудь под десантным тельником. — Что конкретно они от тебя хотят?
      — Денег.
      — Сколько?
      — Триста тысяч долларов.
      Слава пошевелил бровями, выжженными под нездешним солнцем.
      — А у тебя такие деньги есть?
      Корсаков пожал плечами.
      — Теоретически. Если хорошо продать тридцать-сорок картин. Но такую цену дадут, только после выставки в Гамбурге. И то, если удачно там все пройдет. Я туда переправил десять работ. Через две недели жду результат. Но продавать нужно с умом. Минимум года три. Иначе цены собьешь.
      — Угу. — Славка кивнул своим мыслям. — Что еще имеешь?
      — Налом штук десять. Трехкомнатную квартиру на Кутузовском. От родителей осталась. Что еще? Мастерская на Беговой. Бээмвуха восемьдесят седьмого года. Что еще? А… Развалюха под Мытищами. И десять соток к ней. Купил на всякий случай, хотел там летнюю мастерскую организовать.
      — На пленэр в Битцевский парк походишь, ничего страшного, — отрезал Славка. — Как я понял, на выкуп наскрести можно. Сколько они тебе времени дали?
      Корсаков сглотнул тугой ком, распиравший горло.
      — До завтрашнего утра. До завтрашнего утра, сказали, не тронут Стаську.
      Бес на секунду прищурил глаза.
      — Торопятся ребятки, — пробормотал он.
      За окном медленно умирал осенний день.
      Бес встал из-за стола, принялся ходить по кухне из угла в угол. Чем больше ходил, тем больше в движениях проступала хищная звериная пластика. Корсаков следил за превращениями всегда добродушного и медлительного Славки и понял, почему того прозвали Бесом. За маской русопятого рубахи-парня скрывался коварный, хитрый и беспощадный зверь.
      Бес вернулся за стол. Сграбастал бутылку пива, щелчком большого пальца сковырнул пробку так, что она выстрелила до потолка, коцнув, рикошетом улетела в угол.
      Славка жадно присосался к горлышку. Перелил в себя содержимое бутылки, убрал пустую тару под стол. Отвалившись к стене, исподлобья уперся взглядом в Корсакова.
      Игорь ждал. Как ждут приказа и приговора. Внутренне умерев.
      — Мать и пацана они держат отдельно, — как о совершенно очевидном, произнес Бес. — Это делает ситуацию не просто плохой, а совершенно хреновой. Шансов отбить одним ударом почти нет.
      Корсаков не решился возразить. В конце концов, в засадах, захватах и налетах Бес разбирался лучше него.
      — Приехать на «стрелку» и грамотно уложить всех мордами в землю, намотать кишки на локоть и вытащить информашку… — Он пожевал что-то, попавшее на зуб, и сплюнул. — Тьфу. Пять минут работы. У тебя налом валюта есть?
      Корсаков кивнул.
      — Тысяч десять есть, я же говорил.
      — Нормально. — Бес побарабанил крепкими пальцами по столу. — Хватит, чтобы «пробить» информашку через своих ребят. Дальше выдвигаемся по адресам. Кладем там всех. Если Бог на нашей стороне, вытаскиваем твою Стаську и пацана живыми и невредимыми. Зачищаем все за собой. Потом забиваем новую «стрелу». Без базара валим на ней всех. Не пучь глаза, я лучше знаю, как с такими козлами дела делаются. И после этого передаем по всем каналам, что тебя трогать вредно для здоровья. — Он помолчал. — С моей бандой расплатишься по международному тарифу. Квалификация у ребят такая. Продашь кое-что, наскребешь как-нибудь, лады?
      Корсаков с готовностью кивнул.
      Бес тяжко вздохнул.
      — Только кино это, Игорек. Квентин Тарантино по сценарию Марининой. А в жизни, братишка, чем ближе цель, тем меньше шансов. И стопроцентная гарантия, что охотиться за тобой будут всю оставшуюся жизнь.
      — Но ты же еще жив, — вставил Корсаков.
      Славка усмехнулся.
      — Потому что слишком много охотников за моей головой. Масть они друг другу перебивают, а я этим пользуюсь. Пиво пей.
      — Не хочу. Водки хочу.
      — Обойдешься, — отрезал Бес. — Разговор серьезный. На чем мы остановились?
      — Шансов ноль, — выдавил Корсаков.
      — Да, по киношному варианту — ноль целых, хрен десятых.
      Бес резким движением придвинулся к столу, выкинул руку и цепко схватил Корсакова за кисть. Подержал с полминуты, потом отпустил.
      — Ты чего? — Корсаков потер передавленное запястье.
      — Да так. Тест один. На Востоке научили. — Бес посмотрел за окно.
      Туман прилип к стеклам.
      — Пульс у тебя, Игорек неплохой. С учетом обстоятельств. Но мог бы быть лучше, — задумчиво произнес он. — Но что-то в нем есть. Такая жилка особенная.
      — Причем тут мой пульс? Может, еще температуру померим?! — Корсаков с силой пригладил волосы. (Тогда они у него были короткими, а стрижка по последней моде.) — Говори, Бес, не тяни.
      Бес повернул к нему лицо. Пристально посмотрел в глаза.
      — На Востоке говорят, что месть — это блюдо, которое надо подавать холодным, — произнес он. — От себя добавлю: кто умеет ждать, тот умный, кто мертвый — тот дурак.
      — Что-то я не догоняю тебя, Бес. Можно без высот армейской мысли?
      Бес усмехнулся, но глаза сделались стальными.
      — Военных не трогай, парень. Мы не ангелы, конечно. Но великомученики почти все. Работа такая: костьми ложиться и чужих ежей своими задницами давить.
      — Извини.
      — Проехали. — Бес расслабленно откинулся на стуле. — Итак, как говорил наш замполит после трехчасовой трепотни, разрешите подвести черту, товарищи. Что мы имеем? Женщину и ребенка в залоге. Требования — мешок баксов, которые, в принципе, есть. Повод к войне я вижу. А причины мочить людишек и подставлять под пули своих, увы, в упор не наблюдаю. Отсюда следует предложение: быстро собрать бабки, распродав все барахло. До утра можно успеть. Слава Богу, не в тундре живем.
      — И все?
      Бес хищно усмехнулся.
      — И все только начнется, Игорек. Для всех закончится, а для тебя начнется.
      Бес подцепил зажигалку, ловко прокрутил между пальцами. Она сама собой от мизинца проскользила к большому пальцу и свалилась в раскрытую ладонь.
      — Понял, Игорек?
      — Нет, — ответил Корсаков.
      Бес чиркнул зажигалкой.
      — Переверни ситуацию. Сейчас ты загнан в угол и времени у тебя нет. Получи свободу маневра и вагон времени. И спокойно, без суеты сделай то, что сейчас хочешь с ними сделать. Перекоцай поодиночке. Медленно и с кайфом.
      Бес прикурил от язычка пламени, выдохнул дым в потолок.
      — Серьезная акция готовится не один месяц. Это в кино все просто, как бабе вдуть. А в жизни… Короче, что париться? Начальства у тебя нет, задницу рвать никто не прикажет. Затаился и жди. Готовь лежки, вынюхивай стежки-дорожки, оборудуй места для засады. Не торопись. Чутье подскажет, что надо отказаться, так и делай. И не гоняйся за всеми зайцами сразу. Выбери одного. Завали, отлежись, и подбирайся к следующему. Только так.
      Корсаков прислушался к себе. Пружина в груди, сжавшаяся до отказа, начала понемногу слабеть.
      — Ты мне поможешь, Славка?
      Бес пошевелил выгоревшими бровями.
      — Игорь — это твоя война.
      — Понятно.
      — Ни фига тебе не понятно! Я сегодня здесь, а завтра — аборигенам в Австралии штык в жопу вставляю, понятно? Жизнь у меня такая! — Он перевел дух. — Союз окончательно накрылся, всех от присяги, считай освободили. Теперь я сам за себя воюю. И ты тоже. Сам за себя.
      Корсаков плеснул себе в кружку пива.
      — Ладно.
      — Не ладно, а «ура», твою… Смысл жизни у человека появился, а он рожу кривит. Да полстраны будет бухать и дохнуть без радости и смысла. Один ты в кайф жить теперь начнешь.
      — И что это за кайф?
      Бес прищурился.
      — А вот, Игорек, когда увидишь, как вытекает кровушка у первого, кого ты завалишь, тогда и узнаешь. — Он раздавил сигарету в пепельнице. — Короче, братишка, голым в поле я тебя не брошу. За мало-мало бакшиш организую тебе канал информационного обеспечения. Люди надежные, и разведданные у них — первый сорт. Пересекаться вы не будете. Суешь в «почтовый ящик» запрос и денежку. Через сутки получаешь ответ. Оружие есть?
      Корсаков помялся.
      — Охотничий карабин. От отца остался. Ручная работа.
      — Вот и не трогай. Пусть на стенке висит. Там ему самое место. — Бес скосил глаза в сторону. Что-то высчитал в уме. — Кое-что на первое время я тебе по дружбе подброшу. Остальное через «почтовый ящик» закажешь. Денег хватит, танк подгонят.
      Корсаков грустно усмехнулся.
      — Я не шучу. — Он посмотрел на Корсакова, словно приценивался. — Хотя тебе танк не понадобится. Парень ты с воображением. Такие даже сигаретой горло чикнуть могут.
      — Это как? — удивился Корсаков.
      Бес зубами вырвал фильтр у сигареты, расплавил кончик над пламенем зажигалки. Когда на кончике образовалась смоляного цвета капля, расплющил ее об стол, крепко придавив донышком зажигалки.
      Он показал плоскую пластинку с неровными краями, прилепившуюся к белому цилиндрику фильтра.
      — Натачиваешь на камне, как лезвие ножа. И вперед.
      Бес, словно ногтем, чиркнул по руке Корсакова. Там, где прошло импровизированное лезвие бритвы, осталась тонкая красная полоска.
      Обугленный фильтр улетел в ведро. А Бес вновь без предупреждения схватил Корсакова за запястье.
      — Чую, чую я ее, Игорек, — прошептал он, глядя Корсакову в глаза. — Студеная, как ключевая вода в теплом озере. Все у тебя получится, я уверен. Горячее сердце, чистые руки и трезвую голову чекистам оставим. Наши руки кровью крашены, в венах — лед, а в голове — бортовой компьютер. Только так выжить можно. А Бог даст — и победить.
      Он разжал мертвую хватку пальцев.
      Привстал, снял с холодильника телефон. Придвинул к Корсакову.
      — Начинаем этап «бабло творит добро», — объявил он. — Есть кому быстро сдать картины? Оптом. Все, что есть.
      Корсаков удивился.
      — Почему сразу картины? Можно же квартиру на них оформить. Или мастерскую.
      Бес хмыкнул.
      — Знаешь, я — сапог яловый, в искусстве ноль полный. Мону Лизу от Мерлин Монро не отличу, а Баха с Фейербахом путаю. Но войне меня учить не надо. Еще Клаузевиц говорил, что лучшая военная хитрость — сделать то, что от тебя хочет противник. — Он постучал пальцем по трубке. — Звони, Игорек, слушай меня, пока я жив. А потом я ребят своих кликну. На «стрелке» тебя подстрахуем. Заметь, совершенно бесплатно.
      Бес широко улыбнулся, показав крепкие зубы. Глаза сделались откровенно хищными: кристально чистыми, целящимися.
      …Он, Бес, как шалым глазом своим в воду смотрел. Корсаков через Жука до полуночи реализовал оптом все картины. Почти двести работ. Но денег не хватило, и пришлось переписать на какого-то подставного мужичка мастерскую, еще отцом полученную от Госхудфонда.

* * *

      Холодные пальцы легли на запястье Корсакова, передавленное дужкой наручников. Кто-то прощупывал его пульс.
      — Анализ кала не хотите взять? — поинтересовался Корсаков.
      — Нет необходимости, — ответил голос мужчины. — Вы действительно художник?
      — Не похож?
      Пальцы оторвались от пульсирующей жилки на его запястье.
      — Нет.
      Машина, круто вильнула вправо. Судя по звукам, въехала во двор. Притормозила на несколько секунд.
      А потом покатила дальше. В гулкой трубе. Словно в пустом, круто уходящем под землю тоннеле.
      «Весьма оригинальная банда. Пластмассовые мальчики, арбалетные стрелы, теперь — подземелье. Черная магия да и только!»
      Корсаков прижался затылком к подголовнику.
      Под ложечкой сосало. Но в крови у себя он отчетливо чувствовал студеную струйку мщения. Холодную и острую, как жало хорошо отполированного стилета.

      Наручники, хрустнув стальными сочленениями, освободили запястья, повязка упала с глаз.
      Корсаков проморгался. Растирая кисти, обвел взглядом помещение, куда его провели длинными гулкими переходами.
      Высокий сводчатый потолок, дубовые панели на стенах, украшенные рыцарскими гербами, готические арки оконных проемов. За темным стеклом витражей — кромешная мгла. В ней — ни огонька, ни тени, ни звука. Пол покрывала черно-белая мозаика из мраморных плит. С потолка свешивались длинные черно-белые штандарты.
      Свет давали три канделябра. Два высоких напольных семисвечника у противоположных стен, и тройной — на длинном массивном столе.
      Корсаков, профессионально разбирающийся в стилях и качестве, пришел к выводу, что интерьер — не новодел «а-ля готика» и не мосфильмовские задники, а самое настоящий пятнадцатый век.
      «Денег такой выпендреж стоит намеренно, — отметил Корсаков. — И это нас не радует. Не деньги им от меня нужны. Жаль».
      За столом, в кресле с высокой резной спинкой сидел седой, как лунь, пожилой мужчина, с острым птичьим лицом. Темные зрачки из-под морщинистых век смотрели на Корсакова с холодным любопытством.