Корсаков рассмеялся.
      — Ты, как Горби, сам не буль-буль, и народу — ни-ни.
      Бесов сыграл обиду.
      — Нашел, с кем сравнить! Он — дурак, потому что пить не давал в масштабах страны. А я умный, потому что порядок блюду в пределах границ частной собственности. И не из принципа, а для пользы дела.
      — Как, кстати, хозяин. Не ворчит?
      — С заказчиком повезло. Мужик, чувствуется, с великим гонором, но с этим домом… Ладно, только между нами, ладно? — Бесов дождался, пока Игорь не кивнет. — Мужик, как я понял, в этом деле подневольный. Кто-то ему приказал, а он и возразить не посмел.
      — Нормальное дело. Он кого-то — того, кто-то — его. — Корсаков жестом пояснил, какой процесс имеет ввиду.
      — Не. — Бесов покачал головой. — Я думаю, тут что-то семейное. Он же по жене Белозерский. А сам — тот еще дворянин. Его родовое гнездо где-то в «черте оседлости». И явный комплекс по этой части. Его кто-то из Белозерских сподвиг на подвиг. Думаю, какая-нибудь бабуленция с характером. Зыркнула барским глазом, он и потек. Прикинь, за свои бабки чужое имение восстанавливать!
      — Карма. — Корсаков усмехнулся. Поднял кружку с чаем и произнес тост:
      — За историческую справедливость в границах отдельно взятого имения!
      — Присоединяюсь!
      Они чокнулись.
      Судя по блюдам, выставленным на стол Бесовым, где-то поблизости обитала женщина. Но спрашивать Корсаков не спешил. День клонился к вечеру, и, если Бесов завел себе пассию, к ночи она должна была показаться сама.
      — И где ты сейчас новую бригаду искать будешь? — продолжил беседу Корсаков. — Сейчас из непьющих шабашников только узбеки, а они на анаше сидят.
      Бесов разложил по тарелкам жаркое и лишь после этого ответил:
      — Мужики больше здесь не нужны. Нулевой цикл закончили, сейчас начнется чистой воды реставрация. Мастеров я хозяину порекомендовал в «Купине» и «Софрино» нанять. Ребята там православные, с руками золотыми и не пьющие. А то студент нынче пошел: кто не торчит на игле, тот задницей на кое-чем сидит. И в башке у них полный бред: один бесов вызывает, другой чертей зеленых гоняет. Постмодернисты, гни их через коромысло!
      Он посмотрел на Корсакова.
      — Если надолго и работа нужна, считай, нанят.
      — Я подумаю, — уклончиво ответил Корсаков.
      — Ешь! — Иван кивнул на его тарелку.
      Бесов никогда не задавал лишних вопросов, чем и был ценен. Таких друзей природа всегда производила поштучно.
      — А твой брат не объявлялся?
      Корсаков задал вопрос вскользь, но все равно нарвался на пристальный взгляд Ивана.
      — Славка? Открытку из Франции присылал. — Бесов опустил глаза. — Три года назад. Когда из Иностранного легиона сдернул. С тех пор — ни слуху, ни духу.
      Иван и Славка были детьми кадрового военного, но по стопам папы пошел только младший — Славка. Но не просто пошел, а порысачил, и с такими фортелями и закидонами, что в спецназе, где мало кого можно чем-то удивить, быстро заслужил кличку Славка-Бес.
      Советская армия терпела выходки Славки, пока не развалилась. Правда, без его личного участия. А Славка-Бес продолжил индивидуальные боевые действия. Он успел отметиться в большинстве «горячих точек», вспыхнувших на теле планеты с развалом СССР, и даже облагородить своим присутствием Иностранный легион, чего, судя по усмешке Ивана, легион, в который слетались бесы со всего мира, долго вынести не смог. В каких краях сейчас звучал позывной «Бес» неизвестно. А может, пуля уже успокоила Беса. Хотя, кто его знал, в такой исход верили мало. Славка был любимчиком Афины-Паллады, еще со времен Эллады имеющей патологическую склонность именно к такому типу мужчин.
      Славка-Бес и был тем добрым человеком, который, по первой же просьбе и не задавая вопросов, снабдил Корсакова человекоубийственными сюрпризами. Он же подарил максиму — «Вечная жизнь — это когда ты всех вокруг перестрелял, а сам остался жив». Пожелав Корсакову жить вечно, Бес опять растворился в пороховом дыму.
      — Ешь! — коротко бросил Бесов, дав понять, что тема закрыта.
      После шашлыка, которым позавтракал в дороге с водителем, аппетита у Корсакова не было никакого, но, чтобы не обижать Ивана, он принялся за жаркое.
      Бесов закончил первым, отвалился в кресле.
      — Давно замечено, друг мой, кто как ест, тот так и работает, — с послеобеденной философичностью изрек он, глядя, как Корсаков ковыряет вилкой в тарелке.
      — А не наоборот: кто как работает, тот так и ест? — спросил Корсаков.
      — Не-а. Это коммунисты так считали, на том и погорели. А когда мужик в теле, — он похлопал себя по тугому животу, — то он — зверь в любом деле.
      — А как на счет кочета, которых хорош, когда худой?
      Бесов презрительно хмыкнул.
      — Кур топтать — не работа.
      — А что же это тогда?
      — Суета одна. А вот поле вспахать, а потом кобыле вду…
      Корсаков посмотрел через плечо Ивану и, упреждая дальнейшее развитие темы, привстал.
      — Здравствуйте!
      — Здравствуйте, — мелодичным голосом ответила молодая женщина, замершая на пороге.
      Одета она была просто: джинсы и белая майка на выпуск, и Корсаков не смог понять, то ли она случайно забредшая в дом туристка, то ли жительница поселка, то ли кем-то приходится заказчику.
      «Фигура хорошая, формы античные, правда, далеки от совершенства. Личико простое, но не плебейское. Кисть тонкая. Глаза умницы. Но не без комплексов. — Наскоро осмотрел он гостью и заключил: — Бывшая учителка или мышка музейная».
      Иван оглянулся.
      — Мариш, входи!
      По тому, как потеплел голос Ивана, Корсаков понял, что женщина зашла не случайно и в жизни Бесова она не случайный человек.
      Мария сделала шаг и остановилась, положив рук на спинку кресла Ивана. На Корсакова она смотрела с плохо скрытым удивлением, что и понятно, если учесть весьма помятый вид гостя.
      — Позвольте представиться. Игорь Корсаков.
      — Тот самый? Ваня мне про вас много рассказывал.
      Корсаков перевел взгляд на Бесова.
      — Надеюсь, только хорошее?
      — А я про друзей плохое не запоминаю, — ответил Иван. — Ты, Мариш, не смотри, что у него с лицом нелады. Это он… — Иван замялся.
      — С Никасом Сафроновым поспорил, — пришел ему на помощь Корсаков. — О колористике спорили.
      — Да? — В глазах Марии мелькнули смешинки.
      — А Зураб Церетели полез разнимать.
      Первым не выдержал Иван, зашелся в хохоте. Марина подхватила, смех у нее был серебристый, колокольчатый.
      Корсаков посмотрел на Ивана и Марию и невольно позавидовал. Люди были просто счастливы, потому что жили, как заповедовал Господь жить мужчине и женщине.

* * *

      Вековые липы темным шатром накрывали аллею.
      Корсаков посмотрел на толстые, в два обхвата, стволы.
      — Они, наверное, еще прежних хозяев помнят, — сказал он.
      Мария шла на полшага впереди, оглянулась через плечо.
      — Смотря, кого вы имеете в виду, Игорь. Имение от князей Белозерских-Белозерских перешло к Апраскиным, если не ошибаюсь, в девятьсот пятом, девятнадцатого века. Парк был разбит заново при Апраксиных. А от деревьев, что росли при первых хозяевах остался только вяз у родовой церкви. Сведения совершенно точные, по моей просьбе ребята с биофака МГУ проводили экспертизу.
      — Интересно. А зачем это вам?
      Мария пожала плечами.
      — Интересно же. Я вообще старину люблю. Закончила историко-архивный, работала в областном краеведческом музее. Там меня Ваня нашел. Ему потребовалась информация по этой усадьбе. Я помогла… А он взял и пригласил к себе экспертом.
      — Вот как! — Корсаков не стал говорить, что в узких кругах Иван Бесов считался лучшим специалистом по интерьерам дворянских усадеб восемнадцатого века.
      Легкая улыбка тронула губы Марии.
      — Хотя, какой я эксперт! Так, архивный поиск, систематизация, секретарская работа… Даже неловко как-то.
      — Бросьте, неудобно, имея восемь классов образования, называться «экзекъютив брэнд-промоутором консалт-трейдинговой фирмы».
      Брови Марии взлетели вверх.
      — Бог мой! А что это такое?
      — Сам не знаю. Но ноги у нее просто из зубов росли.
      Мария прыснула в кулак.
      — Да ну вас!
      Корсаков снял шляпу, стал обмахиваться ею, как веером. Вечер выдался душным, как перед грозой.
      — Здесь поблизости никакого графского прудика нет? — спросил он.
      — При новом хозяине будет, уже включен в смету. А в том, что есть сейчас, даже утки не плавают. — Мария скользнула взглядом по лицу Корсакова. — Игорь, извините, что лезу с советом… Но вам купаться пока нельзя. Если было сотрясение мозга. Перепад температуры, малейший спазм — и беда будет. У меня так отец погиб.
      — Спасибо за совет, Мария. Один специалист меня уже посоветовал поберечься.
      Корсаков вспомнил Трофимыча и его дурацкие советы. И нахмурился.
      Мария, чутко уловив перепад его настроения, отвернулась.
      — Извините меня, — помолчав, произнесла она. — Лезу к вам со своими проблемами.
      — Ну, что вы, — успокоил ее Корсаков. — Это место так действует.
      Аллея вывела их к церквушке. В последний приезд Корсакова старинная шатровая церковь напоминала раскрошенный зуб во рту старика. Белый камень посерел от времени, порос неопрятными пятнами мха, пробоины, нанесенные войной и дуростью человеческой, обезобразили стены. Креста на вершине шатра не было.
      Теперь церквушка ожила и принарядилась, как бабуся на Пасху. Камень зачистили и отшлифовали до сахарной белизны, поставили дубовые резные двери, на стрельчатых окнах бронзой играли витые решетки. Крест ярко горел в наливающимся вечерней синевой небе.
      — Как при князьях было? — спросил Игорь.
      — Гарантирую! — с гордостью ответила Мария. — Я нашла в нашем запаснике миниатюру неизвестного художника. Внешний вид мы восстановили по ней. А с росписями что делать, пока неизвестно. Ваня не хочет привлекать Патриархию. Знаете, какие интриги начнутся!
      — Могу себе представить, — кивнул Корсаков.
      — За то я нашла, знаете что? — Мария затаила дыхание. — Только, дайте слово, что никому не скажете! Это пока тайна.
      — Нем, как могила! — Корсаков приложил ладонь к груди.
      Мария немного помедлила.
      — Как раз о могиле и речь. Пойдемте!
      Она схватила его за руку и повела за церквушку. Там за покосившейся оградой располагалось маленькое кладбище, окруженное густой стеной бузины и сирени. Каменные плиты утонули в густой траве. Сохранилось несколько гранитных крестов. Ангел, уронив изломанные крылья, присел на край гранитной тумбы. Черты лица ангела были смазаны жестоким ударом, казалось, что его изуродованные губы кривились в коварной улыбке.
      — Да, постарался народ, — прокомментировал Корсаков.
      Мария указала на искривленные временем сухие стволы, торчащие за могилами.
      — Видите? Это все, что осталось от акаций. Придется сажать новые. — Она повернулась к Корсакову. — Белозерские и Апраксины были масонами. А у «вольных каменщиков» акация считается символом смерти и возрождения, потому что единственная цветет два раза в год.
      — Занятно. Про акацию я только романс слышал. «Белой акации ветви душистые…».
      — Это не про любовь, уверяю вас. Вернее, не только про любовь.
      Корсаков вспомнил мучительно грустную мелодию романса, в годы его отрочества почему-то считавшимся «белогвардейским».
      — Он про смерть, — сказал он.
      Мария покачал головой.
      — Про любовь, про смерть и про жизнь после того, как любовь умерла.
      Она отступила на несколько шагов. Указала на серый могильный камень. Кто-то старательно зачистил буквы и цифры, высеченные на камне, и они выделялись так четко, что Корсаков с расстояния смог без труда прочитать:
      «Княжна Анна Петровна Белозерская-Белозерская. 1807–1827».
      — Анна? — вырвалось у Корсакова.
      — Да. — Мария удивленно взглянула на него. — Единственная дочь князя Петра Алексеевича. С ней связанна очень таинственная и темная история. Официально считается, что Анна умерла от воспаления легких. Но… Игорь, вы дали слово.
      — И готов поклясться еще раз. Что-то мне подсказывает, что речь пойдет о чести дамы. Я прав?
      Мария кивнула.
      — Вы догадливы.
      — Просто не первый день живу на свете.
      — Только, Игорь, это тайна не только моя. Она касается Белозерских. Я имею ввиду их потомков.
      — Еще интереснее. В деле большие деньги?
      Мария помялась.
      — Как сказать… Я посчитала необходимым поставить в известность нашего заказчика. Ведь дом принадлежит ему. Так случилось, что Ваня, реставрируя камин, нашел тайник.
      — О, господи! И он туда же. — Корсаков тяжело вздохнул. — Не обращайте внимания, Мария. Это я так… Продолжайте, пожалуйста.
      — Там была крохотная шкатулка черного дерева с инкрустацией. Никаких драгоценностей, слава богу. Только один документ. По всем признакам — конец восемнадцатого века. Начинается он словами: «Сие послание писано под кустом роз».
      — И что это значит?
      — На символическом языке масонов это означает, что речь идет о тайне ордена, или о личной тайне посвященного, которую он решил доверить «братьям». Остальной текст был зашифрован. Но шифр не очень сложный, так называемое «тамплиерское письмо». В те времена, конечно же, он был довольно надежен, ведь, восемьдесят процентов населения вообще никакой грамоты не знало. А сейчас «шифр тамплиеров» можно найти в книжках, продающихся на лотках.
      Мария подошла почти вплотную, заглянула в глаза Корсакова. А он чуть не утонул в ее — зеленых с волчьим золотым ободком вокруг черного зрачка.
      — Я расшифровала текст. Это действительно тайна рода Белозерских. Анна умерла родами. Незамужней. В имение ее привезли, чтобы скрыть нежелательную беременность. Отцом ребенка был некто, обозначенный литерами «А. К.». Судя по тексту, участник декабристского мятежа, лишенный дворянства, разжалованный в солдаты и сосланный в Сибирский округ. Анна догнала его на этапе, у них было свидание, после которого Анна понесла, как тогда выражались. А человек, сокрытый под литерами, умер от скоротечной чахотки, так и не доехав до места отбытия наказания.
      — Просто кино снимать можно! — пробормотал Корсаков.
      — Ни в коем случае! — Мария замотала головой так, что хвост каштановых волос хлестнул по плечам. — Это не будуарная тайночка, а тайна ордена! И срока давности она не имеет.
      — Может, тогда не надо меня в нее посвящать? У меня и своих проблем, знаете ли…
      — Я знаю, что делаю, — перебила его Мария. — Итак, некто «А.К.» умер, оставив наследника. Но он был лишен дворянства, значит, ребенок считался не просто бастардом, а совершенно ублюдком. По сути, княжна понесла от простого солдата, только представьте! Но это был плод их любви. И умирая, «А. К.» решился через Анну напомнить неким лицам об оказанной им услуге. Подробностей в документе нет. Но это было настолько важная услуга, что эти лица настояли, чтобы отец умершей Анны признал ребенка своим. И беседа об этом, как написано в документе, состоялась под розовым кустом в этом имении. Самое интересное, что в парке действительно была беседка, увитая розами, я ее видела на старых планах имения. Апраксины, что интересно, перепланировав парк, сохранили беседку в неприкосновенности. Интересно, да?
      — Не то слово. А что стало с мальчиком? Ведь, родился мальчик, как я понял.
      — Да. Крещен в этой церкви. Назвали Алексеем. Воспитывался в доме князя. Потом ему определили духовную карьеру. Статская и военная карьеры для него по понятным причинам были закрыты. Так в роду Белозерских появился священник. Только не совсем обычный. Я бы сказала, что он был более дипломатом и чиновником по особым поручениям, чем духовным лицом. Сужу по его карьере, насколько ее удалось отследить.
      — И как вам удалось столько раскопать?
      — Ну, я же историк, а не «бренд-чего-то-там», — улыбнулась Мария. — Иван, конечно, помог. Включил исследования в смету расходов.
      — А заказчик как на это отреагировал?
      — Если вы в курсе, что у нас за заказчик…
      Корсаков кивнул.
      — Ваня кое-что рассказал. Побольше бы таких подкаблучников, жилось бы художникам веселее.
      — Не надо, Игорь. У него такие проблемы, что нам и не снились, — укоризненно произнесла Мария. — Короче говоря, передали мы Александру Александровичу шкатулку и весь комплект документов. Он просто просиял от счастья, моментально выписал чек. И укатил в Москву.
      — Докладывать, — закончил Корсаков.
      — Да. Есть там кто-то, чей воли боится даже Александр Александрович. Кто именно, я не знаю. Да и не хочу так глубоко лезть в чужую жизнь. — Она зябко повела плечами. Солнце уже закатилось за лес, и от земли потянуло холодом. — Пойдемте?
      — Конечно. Иначе Ваня от ревности ужин съест в одну… В одно лицо.
      Узкой тропинкой они вышли к аллее.
      Под тенью лип, когда до дома оставалось всего десяток шагов, она вдруг остановилась. Взяла Корсакова за руку и развернула к себе лицом.
      Игорь немного опешил. Бесова он уважал и дружбой его дорожил, ни за какие райские кущи не стал бы красть Ванькино счастье. Да и Мария не была пресыщенной дачницей, охочей до невинных и никчемных шалостей в бузине.
      — Игорь, а почему вы не спрашиваете, как звали того человека? — шепотом спросила она.
      — Какого? — Корсаков не сразу понял о чем речь.
      — И почему я отрыла вам чужую тайну?
      Ее зрачки расширились, а глаза стали бездонными.
      Корсаков затряс головой, отгоняя наваждение.
      — Я знаю, кто сокрыт под литерами «А. К.»! Пришлось напрячь подругу, она в Русском музее работает. Ваня меня даже в Питер на три дня в командировку посылал, — скороговоркой прошептала она. — Высший свет Петербурга того времени был достаточно узок, всего двести семей. И не так много лиц участвовали в заговоре. Я проштудировала материалы следствия, соотнесла с надзорными делами осужденных. Короче, я нашла его. Пойдемте!
      Она потащила Корсакова к дому.

* * *

      На первом этаже только в кабинете, выходившем окнами в парк, вставили стекла. В просторной комнате царила атмосфера рабочего уюта: ничего лишнего и все на своих местах.
      Иван Бесов склонился над длинным столом, на котором взгромоздились макет усадьбы, кипы бумаг и рулоны чертежей. Что не уместилось на столе, было пришпилено к стене и расставлено на самодельных полках.
      Оторвавшись от работы, Иван бросил взгляд на вошедшего Корсакова. Насупился и покачал головой.
      — Вот сорока, растрепала-таки! — проворчал он.
      — Ты о чем? — сыграл удивление Корсаков.
      — Ладно. По роже видно, Маринка тебя загрузила.
      — Мы просто церквушку осмотрели. Кстати, респект, Иван. Классная работа.
      — Умеем, когда приспичит. Ты садись. — Он указал на свободное кресло. — Судя по тому, что ты еще на ногах стоишь, Маринка главный сюрприз напоследок оставила.
      Корсаков опустился в кресло в стиле «Три медведя».
      — Это не порожняк, про шкатулку?
      — Не-а, — покачал головой Иван. — И про все остальное. Потерпи, сейчас она тебя окончательно добьет. Даже разрешаю после принять «наркомовские» сто грамм.
      — Даже так? — Корсаков закинул ногу на ногу, полез в карман за сигаретами. — За водочку, конечно же, благодарствуем барин. Но мы ее на потом оставим. Печенка более не позволяет принимать ее, проклятую. Утречком, коли на то будет еще ваша соблагозволение, и откушаем.
      — Поюродствуй, поюродствуй, — не оглядываясь, пробурчал Иван.
      Он порылся в бумагах, вытащил какую-то фотографию, бликнувшую в лучах настольной лампы, и положил под руку.
      Дверь распахнулась, вошла запыхавшаяся Мария. К груди она прижимала тонкую папку.
      — Иван? — строгим голосом спросила она.
      — Ни-ни! — Иван, дурачась, поднял над головой руки.
      Мария повернулась к Корсакову. Достала из папки лист.
      — Читайте!
      Корсаков взял из руки Марии, успев отметить нежный бело-розовый цвет на ее запястье, лист ксерокса.
      Побежал взглядом по строчкам каллиграфического почерка неизвестного чиновника.

      «По заключению Аудиториатского департамента, высочайше конфирмованному двенадцатого июля сего года, приговаривается… с лишением дворянства, сословных привилегий, чинов и наград, прав собственности и родительских прав, разжалованию в рядовые и отправке в дальние гарнизоны».

      Корсаков через край листа посмотрел на Марию, которая зашуршала бумагами в папке.
      — Корсаков, — торжественно произнесла она.
      — Да, это я, — удивился Игорь.
      Мария по-девчоночьи тряхнула головой.
      — Глупый! — Она протянула ему лист с ксероксом гравюры. — Вот он — Корсаков. Алексей Васильевич Корсаков, полковник Лейб-гвардии гусарского полка, кавалер Ордена Святого Георгия, награжден золотым оружием лично императором. И прочая, прочая… Разжалован и лишен всех прав, сослан, умер по пути в ссылку. Все сходится.
      Корсаков всмотрелся в лицо на гравюре. Художник явно польстил заказчику, старательно облагородив узкие азиатские глаза, острые скулы, нос с хищно вывернутыми ноздрями. Кровь степняка отчетливо проступала в лице полковника. Остальное соответствовало моде и статусу: гусарские усы, пронзительный взгляд из-под насупленных бровей, прическа с бачками вперед, а-ля Александр.
 
Сабля, водка, конь гусарский
С вами век мне золотой!
Я люблю кровавый бой,
Я рожден для службы царской!
 
      Ничто на портрете не указывало на то, что спустя несколько лет изображенный на нем лихой усач изменит присяге и выступит против царя.
      — Это список с портрета, который висел в Зимнем дворце в галерее героев Отечественной войны. После мятежа портрет, конечно, сняли, — вставила Мария.
      Иван грузно поднялся из кресла, протопал к Корсакову.
      — С твоей нынешней рожей их благородие сравнивать нельзя. Попробуй вот это.
      Он положил поверх гравюры фотографию.
      Корсаков поднял удивленный взгляд на Ивана. Снимок был Строгановских времен, на каком-то студенческом КВНе Корсаков изображал из себя гусара.
      — Откуда он у тебя?
      — От верблюда. Храню, вдруг для твоего музея потребуется.
      — Ваня специально перерыл свой архив, когда я этот портрет из Питера перевезла. Помнишь, какой ты разгром здесь устроил?
      Иван засопел.
      — Просто кто-то уборку тут устроил, после которой ничего найти невозможно.
      — Ванечка! — укоризненно протянула Марина.
      Корсаков положил два портрета рядом. Не надо было быть художником, чтобы уловить сходство. Оно было полным.
      — Ну? — Иван ждал реакции.
      Корсаков откинулся в кресле.
      — Ребята, а что это вы на меня так уставились? Клянусь, к истории с княжной лично я не имею никакого отношения.
      — Ой, сейчас. — Мария зашуршала бумагами. — Вот она. Княжна Анна.
      — Невероятно, — прошептал Корсаков, едва бросив взгляд на портрет светской дамы Николаевских времен.
      Со старинной миниатюры на него смотрела Анна. Темноглазый ангел, случайно залетевший в арбатский сквот.
      Два века не смогли изменить ее черты.

* * *

      Сославшись на плохое самочувствие, во что легко верилось, стоило взглянуть на его лицо, Корсаков не стал ужинать. Поднялся в спальню на втором этаже.
      Ему отвели капитально отремонтированную комнату с камином. В комнате стояла кровать все в том же стиле «Три медведя» и явно Бесовской работы тумбочка. На выровненном и подготовленном к паркетным работам полу лежал толстый палас. Видавший виды, но вполне приличный и чистый.
      Корсаков был согласен на койку в строительном вагончике или на матрас в углу кабинета Ивана, но Мария, услышав такое, замахала на него руками. Иван пригрозил кулаком. Пришлось подчиниться, хотя отлично понял, что ребята отдали ему свою спальню, а сами будут спать в кабинете на первом этаже.
      «Хотя, с милый рай и в шалаше», — успокоил совесть Корсаков и вытянулся на кровати.
      Сон сморил его моментально. Но оказался скоротечным, каким бывает с перепоя или от дикой усталости. Только закрыл глаза, дрогнул всем телом, как от удар током, — и все. Сна ни в одном глазу.
      В доме стояла густая, непривычная для городского слуха тишина. Лишь изредка из парка доносился шепот растревоженной ветром листвы.
      Он долго лежал, закинув руки за голову. В черном прямоугольнике окна медленно проворачивался ковш Большой медведицы.
      Мысли рассерженными шершнями роились в голове. В памяти всплыла тягучая, как невыплаканные слезы, мелодия «Сплина».
 
И лампа не горит.
И врут календари.
И если ты давно
хотела что-то мне сказать,
То говори.
Любой обманчив звук,
Страшнее тишина,
Когда в самый разгар веселья
Падает
бокал вина…
 
      Корсаков потянулся за сигаретами. Пачка осталась в кармане плаща, брошенного на пол у кровати.
      Рука нашарила в плаще плоский футляр.
      «О, а про карты я и забыл! Надо будет Марии завтра показать. Судя по всему, она крупный дока по всякой черно-белой масонской зауми».
      Корсаков достал футляр. Закурил. Ночь была ясной и лунной, света в комнате было достаточно, и он решил рассмотреть находку.
      Он прислушался к тишине в доме. И отщелкнул крышку на футляре.
      Стал одну за одной доставать карты. Всматриваясь в рисунки, пытаясь понять скрытый в их символике смысл, Игорь ощутил, что внутри поднимается темная, удушливая волна. Кровь точками стала колотить в виски, тьма прихлынула к глазам, и он провалился в густой, как смола, сон…
      Он с трудом вытащил себя из мутного забытья.
      В комнате стало заметно светлее. В окно смотрела полная луна. Яркая лунная дорожка рассекала пол на две равные половины.
      Корсаков помял в пальцах фильтр сигареты. Она сгорела дотла, оставив на полу переломленный надвое столбик пепла.
      «Черт, чуть дом не поджег!»
      Взгляд его упал на карты. Каким-то неведомым образом они оказались выложенными в круг из двенадцати карт, тринадцатая — в центре, еще одна лежал слева. На ней корчил рожу козлоногий Бафомет.
      «Только без глобальных выводов! — Игорь осадил разыгравшееся было воображение. — Просто сознание вырубилось, а руки продолжили играть картами. Все нормально, это еще не делириум тременс . Стоп! Не стоит на этом заморачиваться. Сделаем вид, что ничего не было. К тому же, я не знаю ни одного расклада Таро».
      Он потянулся к картам.
      «Солнце мертвых», — прозвучал в его голове чужой голос. Словно кто-то подсказал нерадивому ученику.
      Игорь вздрогнул. Посмотрел на круг, образованный картами. Оказывается, расклад назывался «Солнце мертвых». Самое страшное было то, что Игорь после подсказки вспомнил, что раньше, очень-очень давно, скорее всего в другой жизни, он знал, как называется этот расклад загадочного Таро.
      А дальше произошло страшное.
      Из круга стал сочиться лунный свет, дымчатым облачком потянулся вверх. Медленно густея, обрел очертания фигуры женщины.
      Игорь коротко выдохнул и перевалился на спину. Сердце бешено рвалось из груди. Но тело сковало льдом: ни вдохнуть, ни вскрикнуть. И Корсаков с холодной отстраненностью, будто не о себе самом, подумал, что умирает.
      Женщина, одетая в лунный свет, шагнула из круга, подплыла к краю постели, нагнулась над Корсаковым.
      Ее упавшие локоны холодом скользнули по его щекам, словно студеный сквозняк лизнул. Сердце замерло, готовое обморочно рухнуть и разбиться в дребезги, на миллион острых алых льдинок.
      Черные провалы глаз призрака стали приближаться. Корсаков отчетливо осознал, что когда темные, сочные, как зрелая черешня, губы призрака вопьются в его рот, все кончится.
      Или только начнется…
      «Анна, Бог мой, Анна!»

Глава тринадцатая