До Бауманской он добрался за полчаса, сделав две пересадки: на Новослободской и на Курской. Выйдя из метро, перешел трамвайную линию, направляясь к Елоховской церкви, затем свернул на Спартаковскую. Лариса обосновалась в старом трехэтажном доме постройки начала двадцатого века. Во дворе густо росли тополя, дети ковырялись в песочнице, мамаши в сторонке покуривали, изредка оглядываясь на своих чад.

Корсаков поднялся на третий этаж по широкой лестнице с деревянными перилами, остановился возле двери, обитой черным дерматином, сверился с адресом и нажал кнопку звонка. В квартире прогудел гонг, дверь медленно приоткрылась на длину цепочки.

— Я вам звонил недавно, — сказал Корсаков.

— Игорь Алексеевич?

— Да.

Дверь захлопнулась и распахнулась вновь. Внутри царил полумрак из которого на Корсакова в ожидании уставилась высокая дородная девица, облаченная в темно-синее кимоно, расшитое блестками.

— Прошу вас, — девица отступила и плавно повела рукой, — госпожа Флора сейчас вас примет. Позвольте пока предложить вам ознакомится с прейскурантом цен на наши услуги.

— Вы позовите Ларису, а о ценах мы с ней договоримся, — нетерпеливо сказал Корсаков.

— Одну минуту, — казалось ничто не могло вывести девицу из полусонного состояния. Она повернулась к Игорю спиной и величаво скрылась в глубине квартиры.

Корсаков огляделся и одобрительно кивнул — на клиентов потомственной ведуньи Ларисы Мавриной задрапированные черной тканью стены, кованый фонарь вместо люстры и полумрак должны были оказывать соответствующее жилищу гадалки впечатление.

— Господи, наконец-то, — Лариса, распахнув руки для объятий, ворвалась в прихожую. Черное платье ее развивалось, прозрачный шлейф парил за спиной, звезды и полумесяцы на платье переливались и сверкали, — Корсаков, я уж думала, ты забыл. А где Шестоперов?

Корсаков утонул в ее объятьях. Стоявшая позади Ларисы секретарша скромно потупила глаза.

— Госпожа Флора, как это мило. Что вы согласились меня принять, — Корсаков склонился над ее рукой, — правда, я еще не успел ознакомиться с прейкурантом…

— Брось прикалываться, — прервала его Лариса, — Верочка, — она обернулась к секретарше, — прием на сегодня закончен, можешь идти домой.

— Хорошо, — кивнула девица и исчезла в комнате.

— Корсаков, где Шестоперова потерял?

— У Лени небольшие проблемы со здоровьем, — пробормотал Игорь, надеясь, что так и есть и проблемы у Лени небольшие.

— Перепил, что ли?

— Как тебе сказать…

Над ухом ударил гонг, Игорь вздрогнул от неожиданности.

— Верочка, — крикнула Лариса, — скажи, что приема нет.

Секретарша прошла к двери, набросила цепочку и загремела замком. Приоткрыв дверь, она подалась вперед.

В дверь внезапно ударили, секретарша отлетела назад, в щель просунулась рука в перчатке, нащупывая цепочку. Корсаков бросился к двери, налег плечом, пытаясь захлопнуть ее. Завизжала секретарша.

— Звони в милицию, — крикнул Игорь.

Лариса, подобрав подол, метнулась к висящему на стене телефонному аппарату, стилизованному под начало прошлого века. Корсаков налег на дверь, к нему присоединилась визжащая Верочка. Вдвоем им удалось захлопнуть ее. Игорь вытер пот, оглянулся. Лариса лихорадочно вертела диск телефона.

В дверь ударили чем-то тяжелым, она затрещала.

— Какого черта… — Лариса обернулась к Игорю.

— Это за мной, — сказал он.

— Ты что, бандитом стал?

— Долго объяснять. Леню Шестоперова они уже достали. В больнице он.

— А какого хрена ты их ко мне привел? — завопила потомственная ведунья.

— Что я, специально, что ли, — в свою очередь заорал Корсаков.

В дверь снова ударили, затрещал косяк, посыпалась штукатурка.

— Занято, — Лариса в сердцах бросила трубку, — Верка, набирай ноль-два. Иди сюда, Пикассо недоделанный, — она потащила Корсакова на кухню, — здесь черный ход, только он забит. Сможешь открыть?

Корсаков навалился на крашенную зеленой краской дверцу возле мойки. Дверь была хлипкая. Он разбежался от противоположной стены и ударил в дверь плечом. Она слетела с петель, он вывалился в пыльную духоту черного хода и поскакал по ступеням, прыгая через старые чемоданы и детские коляски.

— Корсаков, если мне дверь входную вынесут — сам делать будешь, — крикнула вслед госпожа Флора.

Выскочив на улицу, он бросился вниз по Спартаковской улице и остановился только на площади Разгуляй. Как они смогли его выследить? Впрочем, что теперь об этом думать. Лишь бы у Ларисы все обошлось.

Корсаков остановил частника и попросил отвезти его на Калининский проспект. Пожилой водитель понимающе кивнул.

— Меня тоже коробит от новых названий. Хотя и то сказать: какие же они новые, если уж лет десять как сменили старые? Молодежь и не помнит таких названий: Калининский проспект, площадь Дзержинского. Одних вождей скидываем, других ставим.

Они немного поспорили дорогой, стоит ли переименовывать Ульяновск в Симбирск, а Северодвинск в Молотовск. Сошлись на том, что пошли они все куда подальше, пусть переименовывают хоть что, лишь бы жить нормально можно было.

Корсаков расплатился и вышел возле кинотеатра «Октябрь», осмотрелся. На противоположной стороне проспекта, возле «Метелицы», как всегда тусовался народ. Вечер был теплым, безветренным. Небо было чистое, но о существовании звезд можно было только догадываться — рекламная подсветка погасила их, заменив огнями всех цветов радуги.

По подземному переходу Корсаков перешел проспект и углубился в Арбатские переулки. Большим Афанасьевским он прошел до Сивцева Вражка, дворами добрался до Плотникова переулка, где возле гостиницы его должен был ждать Федоров. Корсаков остановился в тени дома. В начале переулка, возле ресторана «Арбат-Италия», стояли несколько иномарок. Одна из них, «Опель» с затемненными стеклами, почему-то показалась Корсакову подозрительной. Он постоял, всматриваясь, но похоже, что в машине никого не было. Сам переулок был пуст, хотя справа, на Старом Арбате еще бурлила жизнь — оттуда доносилась музыка: пиликала гармошка, кто-то ревел в микрофон под караоке о том, как ему дороги подмосковные вечера, из ресторана доносился утомленный голос Тото Кутуньо. Ярко освещенный Арбат казался отсюда, из темного переулка, светлой рекой, наполненной бодростью и жизнью.

Корсаков вышел из тени и тотчас из подворотни показалась знакомая фигура участкового. Он был в форме, фуражка надвинута на глаза, плащ туго подпоясан. Игорь пошел ему навстречу. "Как на дуэли, — невольно подумалось Корсакову, — «…теперь сходитесь. Хладнокровно, еще не целя два врага походкой чинной тихо, ровно, четыре перешли шага…».

Когда Федоров был совсем рядом отсвет фонаря упал ему на лицо и Корсаков увидел, что участковый отчаянно ему подмигивает. Игорь невольно остановился и разобрал шепот старшего лейтенанта:

— Беги, дурак, беги отсюда. Я думал — ты сообразишь… — Федоров внезапно прыгнул вперед, неловко пытаясь схватить Корсакова за куртку. Совсем рядом оказались его глаза, Игорь ощутил тяжелый водочный перегар, — беги же, идиот! Ну!

Вывернувшись из захвата, Корсаков, развернувшись, ударил Федорова в подбородок. Участковый охнул, отлетел назад, споткнулся о бордюр и грохнулся на асфальт.

Взревел двигатель «Опеля», снопы света залили переулок. Корсаков поднял руку, защищаясь от слепящего света. Машина прыгнула вперед, он едва успел отскочить, почувствовал удар по ноге, не удержавшись, покатился по земле. Под визг тормозов иномарка встала. Корсаков вскочил на ноги и бросился в подворотню. Позади хлопнули дверцы автомобиля.

— Стой! Стой, тебе говорят! Стоять, милиция!

Как бы не так, милиция… Ну, Семеныч, ну, сукин сын…

Ноги были словно ватные. Так бывает в кошмарах, когда надо бежать, а ноги не слушаются и воздух становится плотным, тормозит движение, хватает за одежду.

В детстве, когда Корсаков случайно забрел не в свой район, ему пришлось убегать от местных пацанов. Они тогда враждовали район на район и били всех, кто покажется не на своей территории. Главное в таких случаях — набрать скорость, а там пусть попробуют отыскать его в переулках.

Корсаков пробежал через мимо гостиницы. «Стетсон», повиснув на шнурке, бился за спиной, как пойманная в сачок бабочка. Направо нельзя — там сплошные посольства, огороженные заборами, там не спрячешься… Он оглянулся. Его преследовали трое. Грамотно отжимая Корсакова от Садового кольца, они гнали его во дворы, где было безлюдно.

Во Власьевском Корсаков врезался в группу подростков, видимо футбольных фанатов — они были в одинаковых шарфах, распевали песни и размахивали пивными бутылками. Вслед ему понеслись ругательства, просвистела бутылка. Где-то здесь выселенный дом… Игорь с разбегу перемахнул груду мусора и, ворвавшись в подъезд, взлетел на второй этаж. Подобравшись к оконному проему он осторожно посмотрел вниз.

Трое преследователей остановились посреди двора, посовещались. Двое вошли в подъезд, один остался внизу, настороженно шаря взглядом по окнам. Корсаков выругался — сам себя загнал в ловушку. Передвигаться бесшумно здесь невозможно, а любой шорох неминуемо выдаст его. Кто же это такие? Неужели Жуковицкому так понадобились картины, что он нанял бандитов? Нет, вряд ли участковый согласился бы им помогать. Он тертый калач, его и не такие пытались запугать во время беспредела начала девяностых годов. Федоров вывел их на Корсакова, однако дал ему шанс бежать.

На лестнице раздались крадущиеся шаги. Игорь вжался в темный угол. Сердце колотилось так, что готово было разорвать грудную клетку. Шаги замерли возле комнаты, где он прятался — преследователи прислушивались, пытаясь обнаружить его. Неужели они не слышат стук сердца, сдерживаемое дыхание? Шепот, хруст битого стекла под ногами… Кажется, двинулись выше. В доме три этажа, проверят верхний — спустятся вниз и непременно его найдут.

Корсаков выглянул из окна. Третий преследователь стоял внизу, почти под окном. Итак: внизу один, сверху — двое. По лестнице не успеть — даже если Игорь справится с тем, что ждет внизу — двое настигнут его обязательно. Решившись, Корсаков осторожно влез на подоконник, смерил взглядом расстояние до земли. Метра три… Он чуть присел, готовясь к прыжку. Из-под ног посыпалась штукатурка.

Дальше все пошло, как в старинном фильме, где персонажи бегают, словно наскипидаренные: преследователь внизу начал поднимать голову и Корсаков прыгнул. В полете он успел увидеть под ногами запрокинутое лицо, темные провалы глаз, открывающийся в крике рот. Мужчина не успел даже поднять руки, как Игорь врубился ему в лицо подошвами ботинок. Мужчина осел под ним, как рыхлый сугроб, успев издать короткий вскрик. Корсаков упал на бок, вскочил, пнул его под ребра и бросился бежать.

Позади снова закричали. Поворачивая за угол, Корсаков обернулся: они не остановились посмотреть, в каком состоянии их напарник — один даже перепрыгнул через тело, чтобы не терять времени. Вылетев в Гагаринский переулок, Корсаков бросился вправо. Тут же сзади взревел двигатель автомобиля, свет ударил в спину, бросил под ноги неправдоподобно огромную тень. Корсаков метнулся к домам, пронесся через скверик, перепрыгивая кусты и скамейки. Толстый кокер-спаниель бросился под ноги, волоча за собой хозяйку. Игорь запутался в поводке, обложил трехэтажным матом дамочку, отпихнул заливавшегося лаем кокера и кинулся к ночному универмагу. Знакомый продавец выпучил глаза при виде влетевшего в магазин Корсакова.

— Ты меня не видел, — успел крикнуть Игорь, вбегая в подсобку.

Грузчик с охранником, присев на ящики, как раз принимали на грудь по сто пятьдесят белого.

— Здорово, мужики.

— Привет, Игорь, — грузчик поднял стакан, приветствуя его, — употребишь?

— Не могу, друг. Там за мной какие-то уроды гонятся.

— Чего? — грузчик опрокинул в рот стакан, который казался в его лапе рюмкой и поднялся с ящика, — ну-ка, кто это там гоняется? — он шагнул в зал магазина, засучивая рукава.

Корсаков проскочил подсобку, толкнул обитую железом дверь и оказался на улице. Ноги подкашивались от усталости. Пробегая мимо посольства Габона, он окликнул стоявшего перед воротами лейтенанта и ткнул большим пальцем себе за спину.

— Лейтенант, террористы… не иначе, сам Бин Ладен… спрашивали посольство Габона.

Милиционер скептически кивнул головой.

— Они не на самолете, часом? — спросил он, зевнув.

— Нет, на машине.

Лейтенант бросил на всякий случай взгляд вдоль переулка и скука мгновенно слетела с его лица — в переулок вырулил «Опель» с затемненными стеклами.

Лейтенант бросился к воротам, а Корсаков припустил к зданию МИДа. Позади визжали тормоза, орал грузчик, надрывался, вызывая по телефону наряд, лейтенант.

Вот и Садовое Кольцо. Если бы дело происходило днем, Корсаков ни за что бы не побежал через самую оживленную магистраль столицы, но сейчас он, не останавливаясь, выскочил на проезжую часть.

Петляя между автомобилями, вызывая вслед ругань и возмущенные гудки, он уже почти достиг противоположного тротуара, как вдруг справа, непонятно откуда вынырнула красная Daewoo Matiz. Корсаков подпрыгнул, бампер малолитражки ударил его по голеням. Обрушившись на капот, Игорь свалился на землю и ударился головой. В глазах все поплыло, он хватанул ртом воздух, как рыба, вытащенная на берег. Хлопнула дверца, простучали быстрые шаги.

— О, черт! Игорь! Ты живой? — донеслось до него, как сквозь вату.

Корсаков повернул голову. Анюта, присевшая возле него на корточки, казалась пришелицей из другого мира. Там не пьют, давясь, вонючую водку стакан за стаканом, там не поджигают дома, там не режут людей.

На девушке были голубые джинсы в обтяжку, снежно-белая толстовка и изящные кроссовки.

— Живой я, пока живой, — прохрипел Корсаков, переворачиваясь на бок, — увези меня отсюда, — он уперся ладонями в асфальт. Руки подгибались.

Анюта подхватила его подмышки и с неожиданной силой приподняла. Кое-как они добрели до автомобиля. Она распахнула дверцу, помогла Игорю устроиться в салоне и села за руль.

— Куда ехать?

— Не знаю. Куда угодно, только подальше отсюда, — попросил Корсаков.

Анюта рванула с места так, что завизжали покрышки. В салоне пахло духами и новенькими кожаными сиденьями. Судорожно дыша, Игорь откинул голову на подголовник и закрыл глаза. «Это судьба, — подумал он, — или рок, что в сущности, одно и то же. Видно, на роду мне написано постоянно встречаться с этой девчонкой». Он посмотрел на Анюту. Она сосредоточенно вела машину, но почувствовав его взгляд, повернула к нему серьезное лицо. Челка упала ей на лоб, она сдула ее.

— Почему ты так смотришь?

— Не видел давно, соскучился, — объяснил Корсаков, отвернулся и снова закрыл глаза.

За окном снег с дождем, слякоть. Мокрые фасады домов кажутся солдатами на плацу в отсыревших шинелях. Колеса стучат по булыжной мостовой, разбрызгивают грязь, окатывая редких прохожих.

А здесь тепло. Возле ног в чугунном коробе тлеют угли, полумрак сделал твое лицо таинственным, будто ты задумалась о чем-то отвлеченном, но глаза блестят, дыхание короткое, грудь вздымается под шерстяной пелериной. Я целую тебя чуть ниже розового ушка, где завивается выпавший из-под шляпки непослушный локон и ты, словно ожидала сигнала, порывисто оборачиваешься ко мне…

Боже, как здесь тесно. Какие неудобные сиденья, как качает карету, будто корабль в шторм. Я путаюсь в юбках, чувствуя пальцами гладкую кожу твоих бедер, пелерина спадает с плеч, я целую тебя в ямку между ключиц, потом чуть ниже, еще ниже. Между грудей затаился кулон, я сдвигаю его в сторону губами… ты стонешь, прижимаешь к груди мою голову, откидываешься назад.

Шторм, буря, скрип снастей, ветер в парусах… твой крик, мой стон…

Пахнет паленым. Черт, это твои юбки упали на чугунок с углями и тлеют. Ты смеешься, распахиваешь дверцу и бросаешь их в ночь. Холодный ветер врывается к нам, но мы вместе, нам тепло, нам жарко… и снова карету бросает, точно корабль и мы держим друг друга, боясь упустить, потерять, как будто одного из нас может унести штормовая волна. Звонит колокол. Судовой колокол? Нет, это колокол в церкви…

— Игорь! Да очнись же ты!

— Что… что случилось? — с трудом открывая глаза, спросил Корсаков.

— Ты вырубился, завалился прямо на меня. Я еле-еле машину удержала, — испуганно сказала Анюта.

Корсаков осмотрелся. Машина стояла возле церкви, купол ее был подсвечен и горел в ночном небе, похожий на елочное украшение. Мимо проносились автомобили, впереди, по ходу движения угадывалась эстакада. Гулкий удар колокола разнесся в воздухе, перекрыл шум улицы.

— Где мы? — спросил Корсаков.

— В конце Волоколамки. Сейчас поворот на Пятницкое шоссе.

— А чего это нас сюда занесло?

— Ты же не сказал, куда тебя везти и я поехала домой. Я живу в Митино. Сань-Сань мне квартиру купил в честь окончания колледжа.

— А кто у нас Сань-Сань?

— Папашка, — фыркнула Анюта, — думает, что я теперь, в знак благодарности, буду ему в рот глядеть! Ха, нашел гимназистку. Ну, ты очухался?

Да, Анна Александровна Белозерская вряд ли допускала подобные выражения.

— Очухался, — сказал Корсаков, — далеко еще?

— Десять минут и мы на месте, — Анюта включила передачу и резко вырулила на середину проезжей части. Позади возмущенно засигналили. Анюта опустила стекло и, высунув в окно руку оттопырила средний палец, — пошел ты, козел. Рулить сперва научись!

— Слушай, а как твоя фамилия? — вдруг, неожиданно для самого себя, спросил Корсаков.

— Шпигель-Приамурская, в девичестве Абрамзон-Гуленвангель, а что?

— Все шуточки шутишь. Я серьезно спрашиваю…

— Кручинская моя фамилия, — Анюта посигналила велосипедисту, рулившему по середине проезжей части, — я из-за папаши стараюсь не афишировать.

— Кручинская — это хорошо, это можно, — пробормотал Корсаков. Значит, просто совпадение. Ну, похожа она на Анну Александровну Белозерскую, ну и что? Мало ли двойников на свете живет.

Четырехэтажный дом, в котором жила Анюта, начиная со второго этажа был построен уступами, как египетская пирамида. Девушка высунулась в окно автомобиля, мило улыбнулась подошедшему к воротам охраннику. Тот кивнул ей, как старой знакомой, скрылся в будке и ворота отъехали в сторону. Машина зарулила на стоянку.

— Идти сможешь? — спросила Анюта.

— Смогу, не инвалид пока.

Корсаков выбрался из малолитражки. Голова кружилась и он оперся о крышу автомобиля. Анюта взяла его под руку.

— Давай, соберись. Там консьержка такая зараза, а у тебя вид, как у последнего наркоши. Папашке доложит — тот мигом примчится.

— Все равно доложит.

— Нет, к мужикам она привыкла… — Анюта осеклась, — я в смысле, что компании у меня часто собираются.

— А мне все равно, — проворчал Корсаков.

Подъезд был ярко освещен, вдоль стен стояли цветы в высоких вазах, ковровая дорожка вела к лифту. Откуда-то вывернулась моложавая тетка в очках, со строгим выражением костистого лица и худосочной фигурой.

— Добрый вечер, Анна Александровна. Не поздно ли для гостей? — спросила она, с сомнением посмотрев на Корсакова.

— Все нормально, Виолетта Олеговна, — Анюта оставила на минуту Корсакова, подошла к женщине и сунула ей в нагрудный карман сложенную в несколько раз купюру, — я вас попрошу: не надо огорчать папу.

— Ох балует он тебя, — притворно вздохнула тетка.

Зеркальный лифт поднял их на четвертый этаж. Пока Анюта отпирала двери, Корсаков обессилено привалился к стене. Щелкнул последний замок, девушка распахнула дверь, зажгла в коридоре свет.

— Заходи.

Отклеившись от стены Корсаков пошатываясь вошел в квартиру. Захлопнув дверь, Анюта критически осмотрела его.

— По-моему, тебе надо в ванную.

В огромном зеркале Корсаков увидел себя. Если бы он не был так измучен, то наверняка испугался. Спутанные волосы, одна щека расцарапана и в грязи, одежда в таком состоянии, будто он неделю ночевал среди строительного мусора.

— М-да… пожалуй ванна не помешала бы, — признал он.

— Сейчас полотенце дам, — Анюта ушла в комнату.

Корсаков стянул куртку, снял с шеи висевшую за спиной шляпу, кое-как скинул ботинки.

— Вот, держи, — Анюта подала ему огромное полотенце, — иди сюда.

Пройдя коридором, она распахнула еще одну дверь. Ванная комната сверкала кафелем и никелем. Вместо обычной ванны было джакузи цвета морской волны. Анюта пустила горячую воду, заткнула пробкой сливное отверстие, выдвинула откуда-то сбоку пульт.

— Вот сюда нажмешь — со дна пойдут пузырьки. А если вот сюда, то из вот этих дырочек ударят водяные струи. Массаж, вроде как. Ну, я пошла. Если опять плохо станет — кричи. Утонешь еще, и куда мне труп девать?

— Распилить и в унитаз, — мрачно посоветовал Корсаков, расстегивая рубашку.

Анюта хмыкнула и вышла.

Покряхтывая от боли Корсаков разделся, придерживаясь за стенку, шагнул в джакузи, с маху сел в воду и заорал не своим голосом — в ванне был крутой кипяток. Вылетев из джакузи, он пустил холодную воду.

Дверь за спиной распахнулась. Он оглянулся.

— Что такое? — Анюта испуганно вытаращилась на него.

— Ты что, сварить меня хотела? — сварливо спросил Корсаков.

— А у тебя что, рук нет? — в свою очередь поинтересовалась девушка, — мог бы и сам холодной водой разбавить.

Корсаков скрипнул зубами.

— Ладно, зато взбодрился, — успокоила его Анюта, — а то как вареный был.

— Это я сейчас вареный, — проворчал Корсаков, — может ты все-таки выйдешь?

— Может и выйду, — усмехнулась девушка с интересом его разглядывая, — а ты ничего, — сказала, исчезая за дверью, — я думала будет хуже.

— Куда уж хуже, — Корсаков оценил синяки на ребрах, свежие ссадины на голени, — хуже только если экскаватор переедет.

Осторожно попробовав воду он влез в ванну, откинулся и с блаженством закрыл глаза. Постепенно боль отпустила, вода расслабила тело, накатила истома. Чтобы не заснуть, Игорь попробовал все приспособления: сначала включил пузырьки воздуха, потом струи воды. Казалось, будто нежные пальчики разминают тело. Он поворачивался боком, ложился на грудь, постанывая от наслаждения. «Стану известным и знаменитым — непременно куплю себе джакузи», — решил он.

Мыла в ванной не обнаружилось — только женский гель для душа с запахом сирени. Зато шампунь был практически любых сортов. Корсаков уже и забыл, когда принимал ванну — они с Владиком ходили в Сандуновские бани, или принимали душ у знакомых, и поэтому плескался, забыв о времени. В очередной раз намылив голову, он услышал стук в дверь.

— Можно? — Анюта слегка приоткрыла дверь.

— Заходи, — Корсаков вслепую зашарил по стене в поисках душа.

— Давай смою, — предложила девушка, — голову наклони.

Она смыла с его головы пену, Корсаков протер глаза.

— Ну вот, как живой, — сказала Анюта.

— Почти. Теперь я есть захотел.

— Это поправимо. Закругляйся и выходи — ужин на столе.

— Спасибо, — с чувством сказал Корсаков.

— Слушай, а чего ты на охранника полез? Ну на того, который Владику врезал.

— Видишь ли, девочка, по законам моей юности полагается бить, когда «наших бьют». Даже если ты с «нашим» познакомился пять минут назад. А юность у меня была бурная.

— Понятно, — протянула девушка, — кстати, Владик звонил. Он в Питере. Забудь, говорит, что мы знакомы. Вот так-то.

— Тебе обидно?

— Нет, — она качнула головой, — мне все равно. Даже странно как-то.

Повесив душ Анюта вышла. Корсаков пустил холодную воду, постоял под ледяными струями, ощущая, как тело наполняется бодростью. Правда, одновременно заныли ссадины и ушибы, но это не страшно — значит действительно живой.

Комната была такая большая, что стены лишь угадывались в темноте. Трехсвечный подсвечник, стоявший на туалетном столике, отражался в зеркале и в огромных, доходящих до пола окнах. Две свечи, по одной возле каждого прибора, освещали изящно сервированный стол, накрытый белой скатертью. Под ногами был пушистый ковер. Корсаков замер на пороге, оглядывая это великолепие.

Завернутый в полотенце он напоминал римского патриция, приглашенного на ужин к гетере. Анюта, в серебристом струящемся по телу кимоно, сделала шаг навстречу. Волосы она успела убрать в высокую прическу и теперь настолько напоминала портрет Анны Белозерской, что Корсакову показалось, будто портрет ожил. Если бы она сейчас присела в книксене и сказала: не соблаговолите ли присесть, милостивый государь, Игорь не удивился бы.

— Классно я придумала, да?

Очарование пропало. Вздохнув, Корсаков взял ее за руку и припал к тыльной стороне запястья губами.

— Искренне восхищен, сударыня, — он почувствовал, как дрогнула ладонь девушки в его руке.

Повисло неловкое молчание. Наконец Анюта высвободила руку, тряхнула головой.

— Да ладно. Присаживайся. У меня есть заливная рыба и ромштексы. И еще я сделала салат из помидоров. Вино будешь?

— Можно и вина, — Корсаков присел к столу, развернул салфетку и положил ее на колени, — «Дом Периньон» шестьдесят восьмого года меня устроит.

— А у меня только «Мартини», брют и водка, — смутилась девушка.

— Я шучу, — успокоил ее Корсаков, — что есть, то и будем.

После всех переживаний у него проснулся зверский аппетит. Анюта ела изящно и мало. Они посматривали друг на друга через стол, Корсаков поднимал бокал с вином, бормотал какой-нибудь тост, они чокались и тонкие бокалы позванивали, как колокольчики. Утолив первый голод, Игорь откинулся на стуле, повертел бокал в руках.

— Ты мне сегодня дважды спасла жизнь: когда подобрала на Садовом и сейчас от голодной смерти.

— От кого ты бежал?

— До сих пор не знаю, но ребята были настроены очень серьезно. Ты знаешь, что наш дом сгорел?

— Нет. Когда?

— Позавчера ночью. И вообще много чего случилось. Трофимыча убили, — решившись, сказал Корсаков.

— Ох… — Анюта поднесла ладонь к губам, — соседа вашего? Кто?

— Не знаю, но кто-то хочет повесить это на меня. Какая-то чертовщина творится. Вот, к примеру: ты знаешь что-нибудь о своих предках?

— О родителях? Ну, отца ты видел…

— Нет, из какого ты рода. Ну, корни свои.

Анюта задумалась, подперев кулачком щеку.

— Вроде предки были дворянами. У меня есть бабушка, не родная, а, как бы, двоюродная. В общем, тетка отца. Она точно из дворян, но у нее с головой не все в порядке — долго сидела в лагере, потом в психушке. Она из дворянского рода Белозерских. Не знаю…

— Вот! — воскликнул Корсаков, — я так и думал, — он вскочил и, придерживая на плече спадающее полотенце, пробежался по комнате.

Девушка рассмеялась.

— В чем дело? — удивился Игорь.

— У тебя смешной вид.

— Не обращай внимания. Ты представляешь, я только вчера видел твой портрет, написанный в начале девятнадцатого века. То есть не твой, а твоей пра-пра… и так далее бабки. Ты просто копия, особенно сейчас ты на нее похожа. Ну-ка, встань.

Анюта поднялась с места. Корсаков схватил подсвечник и поднес его к лицу девушки.

— Просто поразительное сходство, — он покачал головой, — но это еще не все. Она родила внебрачного ребенка от приговоренного к ссылке офицера и, как уверяют мои друзья, он очень похож на меня. Я видел его портрет в двадцатилетнем возрасте. Определенное тождество действительно есть.

— И что теперь? — спросила девушка.

— Вот и я думаю: что теперь? В последнее время что-то много странных событий, так или иначе укладывающихся в одну цепочку. Старинный особняк, потайная комната, убийство Трофимыча, твой портрет. Ты знаешь, что ты мне снишься? Может, это не ты, а та женщина из позапрошлого века, но мне кажется, что вы — одно целое. Даже наяву я вижу ее.

Лицо девушки посветлело. Она налила в бокалы вино и подала один Корсакову.

— Предлагаю тост за дворянское происхождение, — она подошла так близко, что Игорь увидел свое отражение в ее зеленых глазах, — она тебе нравится?

— Кто? Княжна? М-м… — Корсаков взял бокал, не переставая смотреть ей в глаза, — я не знаю, как определить это чувство. Это наваждение, фантасмагория…

— А я?

— Что?

— Я тебе нравлюсь?

— …

— Предлагаю выпить на брудершафт, — шепнула Анюта.

Они сплели руки и, не отрывая друг от друга взгляд, выпили вино. Корсаков сделал движение высвободиться, но Анюта удержала его.

— А поцелуй? — едва слышно спросила она.

Ее губы были теплые и чуть кисловатые от вина. Корсаков закрыл глаза, голова закружилась и он обнял ее за плечи. Бокал из ее руки выпал и разбился ударившись о край стола. Анюта прильнула к нему, Игорь почувствовал, как тело ее обмякло, стало покорным, мягкие губы раскрылись, как лепестки цветка. Корсаков уронил свой бокал на ковер и поднял ее на руки. Она обняла его, тонкие пальцы скользнули по его груди, по шее, поднялись выше, запутались в волосах. Корсаков почувствовал, что теряет голову.

— Где спальня? — на мгновение оторвавшись от ее губ, спросил он.

— Нет… здесь. Я хочу здесь.

Ее лицо порозовело, влажные губы подрагивали, глаза были закрыты. Он поставил ее на ноги, развязал пояс кимоно, распахнул его и оно скользнуло вниз невесомой волной. Она стояла, не открывая глаз и у Корсакова защемило сердце — настолько невинной и незащищенной была нагота девушки. Ведь он уже видел ее обнаженной, но тогда она был натурщицей, которую он воспринимал лишь как обобщенный образ женщины для перенесения на полотно.

Он сбросил полотенце, привлек ее к себе и они опустились на ковер.