- Василий Васильевич, последняя просьба.
      - Да?
      - Покажите, пожалуйста, кабинет Матоянца. Можете отказать, имеете основания. Но я прошу. У меня сложилось определенное впечатление об этом человеке. Хочу удостовериться.
      Иванов подумал немного и кивнул.
      Подошел к двери, прижал палец к плоской пластинке там, где обычно помещают замочную скважину. Замок сухо щелкнул.
      - Тоже? - спросил Злобин.
      - Да. И тоже без толку, - выдавил Иванов.
      Внутри дома было тихо, пахло оранжереей.
      Они прошли по скупо освещенному коридору. В его конце был виден зимний сад, залитый падающим сверху светом. Но до сада они не дошли, Иванов толкнул дверь, открыв вход на лестницу.
      По узкой лестнице они поднялись на второй этаж. Оказались в коридоре, освещенном ярче и лучше обустроенном. Чувствовалась близость жилых помещений.
      - Прямо - на балкон, по нему можно пройти в жилой отсек. Здесь кабинеты: Матоянца, мой и запасной для того, кому он может понадобиться.
      - Как вы странно сказали - "отсек".
      Иванов пожал плечами.
      - Ашот Михайлович раньше спецобъекты проектировал. Считайте, что жаргон. А я его ненароком подцепил.
      - Понятно. Как я понял, в ту ночь он прошел этим маршрутом. Или есть еще один вариант?
      - Можно через балкон по лестнице спуститься в холл. Из оранжереи несколько выходов на террасу, вы их видели. Но шел он именно здесь. Я слышал. - Он указал на ближайшую дверь. - Это мой.
      - А его?
      Иванов подошел к двери напротив. Достал из кармана ключи. Тихо щелкнул замок. Потом он приложил палец к косяку. Раздался еще один щелчок.
      Приоткрыв дверь, Иванов занес ногу через порог и вдруг оглянулся.
      Злобин отметил, что лицо у Иванова сделалось дряблым, то ли от волнения, то ли от испуга.
      Иванов резко нагнулся, поднял с пола лежащий за порогом бумажный прямоугольник размером с визитку. Сунул в карман. Шагнул через порог.
      - Смотрите так, дальше не пущу, - произнес он, давясь сиплой одышкой.
      Злобин встал на пороге. Провел взглядом по кабинету. Увидел то, что и ожидал. Умеренная роскошь интерьера и полный комфорт для работы.
      - Все? - спросил Иванов.
      Злобин не стал обращать внимание на плохо скрытое раздражение в голосе Иванова.
      - С тех пор ничего не трогали?
      - Нет. Опечатывать я не стал. - Иванов кивнул на косяк. - Но перекодировал систему. Сейчас открывается только на мой палец.
      Злобин стоял близко и отчетливо смог разглядеть, как дрожат желваки на скулах Иванова.
      - Все, Василий Васильевич. Спасибо за содействие.
      Злобин отступил в коридор.
      - Не за что, - с трудом выдавил Иванов.
      Захлопнул дверь. Приложил палец к косяку.
      - Проводите меня, - попросил Злобин.
      - Сюда.
      Они вышли на балкон, под яркий свет, падающий с потолка. Широкая лестница спускалась в холл, превращенный в зимний сад.
      "Здорово", - невольно восхитился Злобин.
      Но вслух ничего не сказал. Подумал, что не раз выезжал "на труп", но впервые оказался в таких интерьерах. Оказалось, разница не принципиальная. То же тягостное ощущение беды и безысходности. Не только несчастные семьи похожи, но и осиротевшие дома уравнивает беда.
      Иванов подвел его к мощной входной двери. Остановился.
      - Я жду ответной любезности, Андрей Ильич, - сказал он.
      Злобин отметил, что Иванов успел взять себя в руки. Лицо от этого веселее не стало, но больше не каменело от едва сдерживаемых эмоций.
      - Какой?
      - Не сочтите за труд письменно уведомить о результатах. Если будет принято решение опротестовать решение местного ГОВД, дайте знать незамедлительно.
      - Конечно. У меня есть ваш телефон.
      - А у меня в памяти - ваш. - Иванов похлопал себя по поясу, где висел мобильный.
      - Вот и прекрасно. Стоит ли говорить человеку, служившему в органах...
      - Да тыщу раз сам говорил! - Иванов поморщился. - Конечно же, позвоню, если что-нибудь всплывет.
      Злобин протянул руку. Иванов пожал ее, как показалось Злобину, несколько торопливо. Чувствовалось, что Иванову все уже в тягость, доигрывает роль на пределе.
      Мощная дверь открылась на удивление легко.
      В лицо ударил влажный ветер.
      Злобин запахнул плащ и быстро сбежал по лестнице.
      Мокрая крошка захрустела под подошвами.
      Он оглянулся.
      На пороге дома, набитого сигнализацией и тайнами, стоял пожилой мужчина в мешковатом костюме и смотрел ему вслед.
      Злобин помахал на прощанье рукой. Мужчина захлопнул дверь.
      * * *
      Активные мероприятия
      Иванов медленно растер лицо. Старательно выровнял дыхание. Лишь после этого достал из кармана бумажку.
      "Я был здесь десять минут назад. Догадайся, как попал в дом?" - Почерк уверенного в себе человека, буковка к буковке, строчки не пляшут.
      Иванов скомкал записку, тихо застонав.
      На вялых ногах прошел через оранжерею, поднялся по лестнице, тяжко ступая на каждую ступеньку. Наверху перевел дух.
      Вошел в свой кабинет. Он был обставлен богаче, чем тот, в котором принимал Максимова.
      Иванов подошел к большому письменному столу, уперся руками в столешницу. Сипло откашлялся. Взял рацию.
      - Я - первый. Доклад.
      - Седьмой на связи. Объект отъехал. Движется в сторону лесничества.
      - Второй. Без происшествий.
      - Третий. Без происшествий.
      - База. Без происшествий.
      Иванов выслушал доклады постов, прошептал ругательство и громко сказал в рацию:
      - Усилить наблюдение.
      Ткнул пальцем в клавиши компьютера. На мониторе появилась картинка, разделенная на четыре части. В каждой, как на черно-белом фото, застыло изображение дома и его помещений.
      Иванов набрал команду, и кадры стали мелькать, отматывая изображение назад. Иванов нажал клавишу, и на экране в ускоренном режиме промелькнуло все, что происходило в доме и вокруг него за истекший час.
      - Сучий потрох, - процедил Иванов.
      Он задумался, покусывая нижнюю губу.
      Резко потянулся через стол, выдвинул верхний ящик. Достал пистолет. Сунул в карман.
      Вышел в коридор. У дверей кабинета Матоянца опустился на колени. Стал рассматривать темный ворс ковра, едва не прижимаясь щекой к полу. Сипло задышал от натуги.
      - Ага! - выдохнул он.
      Потер пальцем ковер. Поднес палец к глазам. На пальце остался налет мокрых песчинок.
      Иванов, кряхтя, поднялся с колен. Отдышался.
      Подошел к бра в виде грозди винограда, нажал бронзовую бусинку.
      В стене тихо щелкнуло. Беззвучно открылась потайная дверь.
      Иванов, присев, осмотрел запирающее устройство, провел пальцем по косяку. Втянул носом воздух, поднимающийся из шахты. Пахло прелостью и мокрым бетоном.
      Он прикрыл за собой дверь. Гидравлика плавно и бесшумно вернула ее на место, до щелчка запирающего устройства. Изнутри дверь не декорировали плотной обойной тканью, монолитная сталь с выпуклыми ребрами жесткости выглядела внушительно и надежно.
      Иванов стал спускаться по винтовой лестнице вниз. Как ни старался гасить звук шагов, от движения грузного тела лестница тихо завибрировала, и вскоре тоннель внизу наполнился отчетливо слышимым гулом.
      Иванов спустился на нижнюю площадку: с нее начинался вход в тоннель. Узкий, но достаточно высокий, чтобы один человек прошел, не нагибаясь. Или след в след пробежала группа. Тоннель освещала цепочка тусклых лампочек. Пахло подземельем, сыростью, но стены и пол были сухими.
      Иванов достал пистолет, передернул затвор и двинулся вперед, держа руку на отлете.
      Тоннель с ощутимым уклоном уходил вниз, идти было легко, но все равно Иванов надсадно, с сипом, втягивал в себя воздух. Чтобы немного успокоиться, он стал считать шаги.
      На сто девяностом тоннель уперся в стальную дверь. Она была приоткрыта. На черной масляной краске белел небольшой прямоугольник.
      Иванов отлепил бумажку. Слюна, на которой она держалась, была свежей.
      "Ты просто гениален, мой друг!" - Тот же бисерный уверенный почерк.
      - Поставь ствол на предохранитель и входи! - раздался из-за двери голос, твердый и уверенный, как и почерк этого человека.
      Иванов невольно отшатнулся от двери. Рука с пистолетом судорожно дернулась вверх.
      - Василий, я жду! - Голос человека, не привыкшего к возражениям.
      Иванов смазал большим пальцем по предохранителю.
      - Я вхожу! - твердо произнес он.
      И потянул дверь на себя. Она с металлическим скрипом провернулась на петлях.
      Иванов шагнул через высокий порог. Глаза не успели привыкнуть к полумраку. Он не разглядел протянувшуюся руку. Только висок обожгло холодным прикосновением металла.
      - Стой и не дергайся! - прошептал тот же голос.
      Следом жесткие пальцы вырвали из руки Иванова пистолет.
      В отличие от Иванова, человек умел передвигаться бесшумно. Голос его вновь раздался с расстояния пяти шагов.
      - Все, Василий. Включай свет.
      Иванов заторможенно поднял руку, нащупал выключатель.
      Под потолком зажегся фонарь в толстом стекле, забранный решеткой.
      Помещение напоминало убежище. Ряд двухъярусных нар по периметру, стол с двумя скамьями по бокам.
      Мужчина лет пятидесяти на вид, но по-спортивному поджарый и широкоплечий, сидел на углу стола, поигрывая пистолетом Иванова. На нем был черный комбинезон с накладными карманами и разгрузочный жилет.
      Иванов встретился взглядом с его глазами, холодными и бесстрастными, как стальные шарики, не выдержал и отвел взгляд.
      - Кто в гости приезжал? - спросил мужчина.
      - Злобин.
      - Злобин? Из Генеральной?
      Иванов кивнул.
      - Повезло тебе. В надежные руки попал. - Мужчина отложил пистолет. Надеюсь, ты ему не сказал, что в ту ночь в доме был посторонний?
      - Нет.
      - Хоть в этом не оплошал. А во всем прочем - полный бэмс! И все потому, что ты всю жизнь расхитителей соцсобственности ловил. Ты, Василий, на хорьков и прочих грызунов охотился. Твари они вредные, злобные и жадные. Но трусливые. А тут волк действовал. Смелый и умный хищник. Совершенно другая психология. Вот ты его и не просчитал.
      В мужчине в полном боевом снаряжении действительно было что-то от волка, аура жестокой, бескомпромиссной и умной силы, исходящая от него, ощущалась на расстоянии.
      Мужчина обвел пистолетом вокруг.
      - Идея хорошая. Можно тайно из дома уйти, или скрытно усилить оборону, подогнав группу с автоматами. Но почему ты не просчитал, что кто-то чужой может этой норой воспользоваться? Мне хватило двух дней, чтобы узнать про ход от эллинга к дому. И полтора часа работы, чтобы обойти вашу сигнализацию.
      Мужчина сунул руку под разгрузочный жилет. Достал лазерный диск.
      Зайчики света больно ткнули в глаза Иванову.
      - Знаешь, что это?
      - Лазерный диск.
      Мужчина поцокал языком, покачав головой.
      - Это, друг мой, файлы с жесткого диска ноутбука Матоянца. Стоит на столе в его кабинете, если помнишь. Самое смешное, что до меня в ноутбук кто-то лазил.
      Мужчина не улыбнулся. Что бы ни говорил, лицо у него оставалось замершим и бесстрастным.
      - И еще смешнее, что последняя операция - копирование. И произведена в то время, пока вы на лужайке вокруг трупа гарцевали. Смеяться будешь?
      Иванов поморщился, навалился плечом на косяк.
      - Тут плакать надо...
      - Тогда плачь! - равнодушно бросил мужчина. - "Пальчиков" гость не оставил. Но кое-что я насобирал.
      Он завел руку за спину и выдвинул стопку пластиковых пакетиков.
      - Для трассологической экспертизы хватит. Жаль, что к делу не приобщить.
      - Сколько их было? - спросил Иванов.
      - О, начинаешь просыпаться! - Мужчина показал указательный палец. Один. Работал без страховки, без обеспечения, без огневого прикрытия. Сам подъехал, сам через эллинг проник в этот бункер. Дальше - догадываешься. Среди твоих знакомых нет такого "солиста"?
      - Нет.
      - Значит, будем искать. - Он стал раскладывать по карманам разгрузочного жилета пакетики. - Куда, кстати, Злобин поехал?
      - К егерю.
      - Откуда информашка? - Мужчина на секунду поднял голову.
      - У меня зам по следствию на прикорме. Отзвонил вовремя.
      - Ну, поздравляю! Агентурист ты опытный. А в убийствах - полный лох.
      - Тебе и карты в руки, - проворчал Иванов.
      Мужчина легко спрыгнул на пол.
      - Не грусти, Василий Васильевич. Жизнь продолжается. - Он подошел вплотную, протянул Иванову пистолет. - Злобин к егерю поехал. А мы, догадываешься, к кому поедем?
      Иванов опустил взгляд на пистолет в руке мужчины. Выдерживать взгляд его глаз, выстуженных до стального отблеска, сил не было.
      - Через полчаса жду у поворота к пионерлагерю "Горнист". Мужчина сунул в непослушные пальцы Иванова пистолет и пружинистой, волчьей походкой прошел в дальний конец бункера. Скрипнула стальная дверь. В помещение вплыл запах реки. Дверь захлопнулась.
      Тихо загудела лестница под осторожными шагами. Потом все стихло.
      В вязкой, гнетущей тишине подземелья Иванов не выдержал.
      Вскинул ко рту руку с пистолетом, до скрипа закусил кожу на запястье и сдавленно завыл раненым зверем.
      Глава девятая
      Ловцы человеков
      Неправда, что воруют только сейчас и только в России. Воровали везде и всегда. Уверен, даже в каменном веке друг у друга топоры тырили. Потому что такова природа хомо сапиенса. Разумный человек понимает, что легче взять чужое, что плохо лежит, чем потеть самому.
      Как точно выразился один небесталанный поэт: "Чем завидовать и страдать, лучше сп...ть и пропить". По точности, сочности и конечной стадии формулировки легко догадаться, что фраза принадлежит русскоязычному автору.
      Законы, мораль, идеология и религия пытались исправить человеческую натуру или хотя бы загнать ее в рамки приличий. Безуспешно. Универсальность и неистребимость стяжательства и упорная закостенелость человека в тяге к чужому привела к парадоксальному выводу: если человек не поддается перевоспитанию, надо изменить общество, в котором он обитает. Авось хоть это поможет.
      Внук великого раввина и друг английского фабриканта, а по совместительству борец за счастье пролетариата Карл Маркс посвятил этому вопросу целый талмуд под названием "Капитал".
      В фундаментальном, прежде всего по весу, труде Маркс обосновал гениальную мысль: следует упразднить как класс капиталистов, захвативших рычаги управления экономикой и нагло присваивающих себе в качестве зарплаты "прибавочную стоимость", а на их место поставить руководителей-коммунистов, которым в силу высокого духовного развития ничего не надо, - и на пролетариат просыплется золотой дождь в виде процентов с общенародного капитала. Молочные реки, кисельные берега, по бабе каждому и полное удовлетворение потребностей гарантируются государством победившего пролетариата.
      Странно, но в Европе, где забродил призрак этой идеи, не нашлось желающих воплотить его в жизнь. Выручили русские марксисты, читавшие Маркса в переводе. Хотя "пятая графа" у большинства большевиков несколько хромала, по духу они все же были глубоко русскими людьми. Русский же он как: прочтет случайно найденную книжку без обложки, поскребет в затылке, оглянется окрест, и душа его скорбью полна станет. А от полноты чувств народ-богоносец такое учудить может, небесам тошно станет!
      Творчески переосмыслив наследие раввинского внука, симбирский дворянчик добавил к ним десяток томов собственных комментариев, в которых критиковал других комментаторов, и, дождавшись полного бардака, научно называемого "революционной ситуацией", прокартавил: "Революция, о которой так долго говорили большевики, свершилась!"
      Верные соратники в президиуме дружно прокартавили: "Ур-ра!".
      "Ур-р-ра!" - подхватили набившиеся в Смольный дезертиры, матросы со стоявших на приколе кораблей Балтфлота и пролетарии с бастующих заводов, высыпали на улицу и рванули делать эту самую революцию.
      За какой-то десяток лет, что для сонной России - не время, теорию Маркса воплотили в жизнь. Всех собственников законопатили в землю, землю отдали крестьянам, а остановившиеся без фабрикантов и капиталов заводы достались рабочим. Уцелевшие в Гражданской войне марксисты встали у руля страны.
      Так как рулить пока было нечем, ибо экономика скатилась на уровень средних веков, они стали устраивать мировую революцию, разбираться между собой, добивать контрреволюционеров, сажать сочувствующих и перековывать трудом сомневающихся.
      В самый разгар этого увлекательного процесса местечковая революционерка Фанни Каплан зачем-то выстрелила в симбирского дворянчика, успевшего стать вождем мирового пролетариата. Вождь умирал два года, интригуя до последнего дня, для чего написал завещание к съезду партии и работу "Как нам реорганизовать Рабкрин". Чем окончательно всех запутал.
      Но к власти, оттерев теоретиков, уже прорвался прагматик Сталин. Он припрятал завещание, а последнюю статейку вождя приказал всем изучать, как "Отче наш". Чтобы лучше усваивалось, лично дополнил ее капитальным трудом "Краткий курс марксизма-ленинизма". На этом в России на фундаментальных изысканиях в марксологии был поставлен крест. Маркса канонизировали, Ленина обожествили, обязали всех восхищаться их трудами, критиков и вольных толкователей сажали.
      Очевидно, Сталин первым понял, что теория разошлась с практикой. Народ, а от него остались только победивший пролетариат и ставшее колхозным крестьянство, опять начал воровать. По теории - сам у себя, ведь собственность стала общей. А воровать у самого себя, - это уже психиатрия, а не политэкономия.
      Бог с ними, с темными, "Капитал" по слогам читающими. Но к процессу подключились даже свои, подкованные в марксизме товарищи из ЦК. Говорят, даже у рыцаря Революции Дзержинского на счету образовалось семьдесят миллионов швейцарских франков. И когда сверх занятой шеф ЧК столько заработать успел, если до обеда допрашивал, а с обеда до ужина расстреливал? Не на ночь же работу брал? Наверное, как приватизатор Альфред Кох, книжки писал, по полмиллиона за авторский лист.
      Как известно, разобрался товарищ Сталин с товарищами по-своему. Обозвал "уклонистами", капиталы экспроприировал, а самих капиталистов-коммунистов расстрелял. Кому повезло, получили срок в пять пятилеток и поехали на лесоповал бесплатно создавать "прибавочный продукт".
      К вопросу сохранности собственности новый вождь подошел диалектически: простым гражданам за карманную кражу стали давать три года, за тягу госсобственности, что плохо лежала, - две пятилетки исправительных работ.
      Крепла и хорошела родная страна, неуклонно возрастал уровень благосостояния народа. А народ все равно подворовывал.
      Для борьбы с этим социально чуждым, но неистребимым явлением в системе МВД создали отдельное направление - отделы по борьбе с хищениями соцсобственности - ОБХСС.
      Сразу надо заметить, несмотря на созвучие, с немецкими элитными "СС" ничего общего не имеющие. Возможно, воюй ОБХСС, как пресловутые "CC", профессионально, бескомпромиссно и беспощадно, за пару поколений отбили бы условный стяжательный рефлекс, и стал бы советский народ не только самым читающим, но и единственным в мире не ворующим. Но такая задача перед ОБХСС не ставилась.
      Мудрая партия понимала, что, во-первых, за пятилетку не исправить то, что закладывалось веками, а, во-вторых, люди не воруют, а по собственной инициативе исправляют огрехи в государственной системе распределения благ. Поэтому задача перед ОБХСС стояла не столь экономическая, сколько политическая. Главное было - не пресечь разбазаривание и расхищение народного достояния, а не дать этому процессу перевалить за опасную грань, за которой украденное превратится в капитал, достаточный для захвата власти. Народной собственностью Кремль готов поделиться с кем угодно, но властью никогда.
      Василий Васильевич Иванов начал карьеру с должности рядового опера ОБХСС. Постепенно постигая премудрости усушек, обвесов, обсчета, присадок и приписок, он рос в звании и набирался житейской мудрости. Щенячий азарт, когда тявкаешь и пытаешься вонзить молочные зубки во все движущееся, быстро остыл. Юношеские амбиции, когда ищешь дела не по зубам, развеялись, не создав необратимых последствий. Мудрость опера приходит не с годами, а с уголовными делами. Только мудрость эта горькая, как у солдата-окопника.
      Иванов, - человек склонный к философским обобщениям, - сумел заглянуть дальше и глубже сермяжной правды оперов. Он понял, что зло, с которым ему поручено бороться, есть неотъемлемая часть системы.
      В системе централизованного учета, планирования и распределения благ был скрыт фундаментальный порок. Человек хочет жить хорошо сейчас, а не в загробном мире или в светлом царстве коммунизма. И чтобы он не начал удовлетворять собственные потребности прямо сейчас, а не тогда, когда это запланировала партия, к нему следует приставить вертухая с наганом и по два стукача. Долгое время эта модель отношений государства и человека работала. Но умер Сталин, расстреляли Берию, а Хрущев взял да и ляпнул про коммунизм к восьмидесятому году. За одно это его надо было снимать с Генсеков.
      Народ - он дурак только на партсобраниях и в день выборов, а по будням хрен его надуешь. Все быстро смекнули, что обещанное счастье всенародное не наступит никогда. И принялись строить индивидуальный коммунизм. Кто как мог и кто как его понимал.
      Броуновское движение индивидуальных воль рано или поздно получит вектор развития. И, как сорвавшуюся лавину, его уже ничто не остановит. Разовые хищения к семидесятым годам слились в общую систему "организованных хищений в особо крупных размерах", выражаясь языком УК СССР.
      О масштабах хищений общенародного добра мог судить любой не жалующийся на зрение и голову. Стоило пройтись по улице и наметанным глазом осмотреть фланирующую публику, как в голове рождались невеселые мысли. Практически весь модный ширпотреб никогда Госпланом не планировался, однако в ассортименте имелся. Производство и сбыт были налажены в государственных масштабах, но ни руководящая партия, ни рулящий Совмин к этим достижениям народного хозяйства не имели никакого отношения. Кто же тогда организовал это экономическое чудо?
      Иванов считал, что в дело вступила стихийная самоорганизация масс. Цеховики, валютчики, фарцовщики и работники торговли, косяком идущие по соответствующим статьям, к этой экономической пугачевщине имели касательное отношение. Какая разница, кто именно набился в подельники к Пугачеву, когда Русь восстала?
      Даже если предположить, что некий управленческий центр этой стихией существует и во главе его сидит кто-то более гениальный, чем все Политбюро, - что толку? Положим, удастся его отловить и доставить в клетке в столицу. Пусть даже показательно четвертуют, как Пугачева. А с народом что делать? Опять по казармам и баракам?
      Но в том, что процесс регулируется, Иванов получил шанс убедиться, когда вырос до начальника отдела. Неожиданно, - во что он, поднаторевший в оперативном ремесле, не верил, - его пригласили в "курирующую инстанцию". Поводом стало дело о хищениях на кожкомбинате, в котором замелькала фигура замминистра.
      Кураторы оказались людьми симпатичными. Один выглядел функционером Агропрома или "оборонки". Такому все равно, что озимые пахать, что баллистические ракеты штамповать. Партия сказала "надо" - вспашет и запустит, через "не могу", к очередному съезду, с перевыполнением плана. Он представился Решетниковым Павлом Степановичем. Второй, номенклатурный дальше некуда, с манерами восточного царедворца, назвался Салиным Виктором Николаевичем.
      Иванов сразу же оценил их профессиональный уровень. Материалы дела они препарировали по буковке, пробуя на излом каждый винтик в системе доказательств. Но схема преступления, вскрытая Ивановым, устояла.
      - Что ж, сложилось впечатление, что на уровне директора и его команды мы и остановимся. Как считаете? - вежливо поинтересовался Салин.
      Иванов считал, что надо идти по цепочке дальше, но промолчал. На Старой площади сыскарь городского уровня голоса не имеет.
      Через неделю он провел первые аресты. Дело получилось в меру громким, кто-то позаботился, чтобы оно попало в свод передового опыта. Иванова поощрили грамотой от министра МВД.
      А замминистра, выведенный из-под удара? Краем уха Иванов узнал, что судьба сыграла с ним в русскую рулетку.
      Сын ввязался в пьяную драку с нанесением тяжких телесных, повлекших стойкую потерю здоровья потерпевшего. Не убийство, конечно, но пункт у статьи тяжелый. Свидетели в один голос утверждали, что виновен сын высокого папы. Странно, но дело довели до суда и впаяли максимальный срок. Пятно на мундир высокопоставленного чиновника вляпали изрядное и пахучее. Папе пришлось выбирать между карьерой и семьей. От сына он не отказался и тихо уехал директорствовать на провинциальной прядильной фабрике. Партбилет у него за что-то отобрали.
      Совпадение? Да, если вы ничего не понимаете в политике. Иванов не сомневался, замминистра сожрали милые "кураторы".
      На следующей встрече они уже общались с ним, как с своим, конечно же, не посвященным в высшие интересы, но о р и е н т и р у ю щ и м с я в проблеме. Выложили на стол папку с "сигналами партийцев" и предложили оценить с точки зрения УК. По материалам получалось, что один из секретарей райкома партии увяз во взятках и связанных с ними аморальностях, как бегемот в болоте.
      - Надо проверить, - осторожно заключил Иванов.
      - Вот и проверьте, - подхватил Решетников. - Люди требуют справедливости. Почему же им ее не дать?
      Сигналы в партийные инстанции Иванов превратил в показания по уголовному делу. Странно, но никто из "сигнальщиков" заднего хода не дал и в суд свидетелями обвинения пошли, как по партразнарядке. Секретаря арестовали на рабочем месте. И что самое странное, дали осудить. Правда, предварительно отобрали партбилет.
      На этом деле Иванов перескочил в министерство. И стал работать дальше, как выражался, между УК и КПК*.
      ##* Комитет партийного контроля и контрразведки.
      А в конце восьмидесятых, стоило схоронить Андропова, закрутившего гайки, экономическая пугачевщина сломала плотину и хлынула кооперативным движением.
      Иванов поначалу запаниковал, посчитав, что кураторы не справились с давлением пугачевщины и резьбу попросту сорвало.
      Но по тому, как лихо плодились центры научно-технического творчества молодежи, студенческие кооперативы и хозрасчетные мастерские и кто там директорствовал, быстро стало ясно, процесс управляется. А когда стали открывать СП, коммерческие банки и биржи, а их директора рядом с "Визой" носили партбилеты, вопросов не осталось. Партия сама решила возглавить пугачевщину.
      Кто считает, что партия совершила харакири, не понимает ничего ни в политике, ни в экономике. Перед концом СССР ни одно серьезное экономическое начинание было невозможно без инвестиций государственного или криминального капитала.
      Так зачем же устраивать гражданскую войну с гарантией потерять власть? Не проще ли, отбросив советскую идеологию, слить в экстазе капиталы? Неужели стратегически неверно возглавить процесс создания на обломках экономики, созданной для победы в Великой отечественной войне, новой системы, способной решать задачи грядущего тысячелетия?
      По совету "кураторов" Иванов ушел из МВД и открыл частное агентство коммерческой безопасности. Навыки и знания, наработанные в борьбе за сохранность соцсобственности, пригодились в деле охраны собственности частной. Жил, работал, неплохо зарабатывал и старался не удивляться, что большинство новоиспеченных деятелей рыночной экономики ранее фигурировали в уголовных делах по линии ОБХСС, а кто не сидел тогда, сегодня за свои дела так и просился в камеру даже по нормам невразумительного нынешнего законодательства.
      Он постоянно ощущал незримое присутствие кураторов в своей жизни. Довольно долго они на контакт не выходили. Но Иванов отлично осознавал, что бесхозным ему недолго ходить. Только накопит потенциал, достойный их внимания, на него выйдут.
      Так и получилось. Стоило Матоянцу предложить перейти к нему на работу, как вечером в квартире Иванова раздался телефонный звонок.
      - Вас беспокоит Салин Виктор Николаевич, - возник в трубке мягкий баритон. - Нужно встретиться.
      * * *
      Старые львы
      - Извините, что пришлось вас побеспокоить, Василий Васильевич, произнес Салин голосом мягким и теплым, как подушечка львиной лапы. - Но обстоятельства, как вы сами понимаете, чрезвычайные.
      Очевидно, ввиду чрезвычайных обстоятельств для встречи "кураторы" выбрали пионерлагерь на берегу Клязьмы.
      Летом в двух пятиэтажных корпусах бушевали подростковые страсти-мордасти, а в межсезонье администрация сдавала помещения для всяческих взрослых непотребств: от семинаров саентологов до ускоренных курсов менеджмента. Как бы официально ни назывались мероприятия, все почему-то заканчивалось повальным промускуитетом и танцами под луной.
      И сегодня в лагере медленно набирал обороты какой-то бюрократский сабантуй. Иванов мельком взглянул на номера машин, густо обложивших центральный корпус, - половина принадлежала администрации области. Машина с Ивановым и его спутником проехала по аллее дальше, к группке коттеджей. Там, как правило, отдельно от всех селили организаторов непотребств либо тех, кто использовал сборища в качестве прикрытия.
      У дальнего коттеджа стояли три иномарки: представительский "вольво", "ауди" и неизбежный джип-броневик с охраной.
      Трое мужчин лет по сорок на вид курили на крыльце и на прибытие Иванова никак не отреагировали. Потому что следом шел Владислав, успевший где-то сбросить свою спецназовскую амуницию.
      Владислав ввел Иванова в комнату, в центре которой за столом, спиной к окну, сидел Салин. Решетников расположился на диване, вальяжно вытянув ноги и сцепив пальцы на животе. В комнате витал нежилой гостиничный дух. Словно подчеркивая, что в этом временном приюте долго засиживаться не собираются, Салин с Решетниковым верхней одежды не сняли.
      Прошедшие годы мало изменили "кураторов". Следуя моде, сменили покрой костюмов, с лица Салина пропали очки в тяжелой роговой оправе, их заменили невесомые на вид "Сваровски" с матово-темными стеклами, Решетников стал похож на функционера "Росвооружения", барражирующего между Абу-Даби и Сингапуром. Но внутренняя суть их, чувствовалось, осталась прежней. Как были львами, приглядывающими за стадом номенклатурных буйволов, так и остались.