И сразу же к забрызганным грязью стеклам прилипает ночная тишина.
      Дикарь расслабленно откидывает голову на подголовник. Закрывает глаза.
      Сумасшедший тамтам в груди ухает все реже и реже, глуше, глуше, глуше, пока не замолкает совсем.
      Тишина и покой. Глухая темень вокруг и в груди.
      Острый кадык Дикаря судорожно дергается, из горла вырывается сухой кашель.
      Он сипло, прерывисто дышит. Через несколько секунд сип переходит в короткое подвывание.
      Дикарь поднимает голову и смотрит на себя в зеркальце.
      Из узкой зеркальной полоски на него смотрят прозрачно-чистые глаза с точечными зрачками. Дикарь улыбается своему отражению. Он не видит, но знает, улыбка сейчас - волчья.
      Он рывком распахивает дверцу. Прыгает в темноту.
      Ноги путаются в мокрой траве. Но он упрямо идет вперед в ночное поле.
      Тьма залепляет глаза и уши, через ноздри входит в тело, и его движения становятся грациозными и экономными, как у зверя, вышедшего на охоту. Он скользит сквозь побитое дождем разнотравье, легко и проворно, ничем не выдавая свое присутствие на этом затихшем ночном поле.
      Дикарь останавливается, срывает с султана дрока горсть пожухлых семян, подносит к носу. Ноздрями впитывает горький пряный аромат, ловит в нем остро-кислую нотку.
      Стая залегла где-то поблизости. Вожак оставил ему знак.
      Дикарь оглядывается через плечо. Там, где под тучами еще тускло светится стеклышко заката, остался дом Матоянца.
      Дикарь хищно скалит зубы. Из горла вырывается брехание сытого пса.
      Он разбрасывает руки крестом. Стоит, запрокинув голову. В низком небе от горизонта до горизонта распластала черные дуги гигантская свастика.
      Дикарь начинает медленно кружиться, с каждым оборотом увеличивая темп. Полы плаща распахиваются, сухо хлещут по высокой траве.
      Водоворот туч над головой оживает, все быстрее и быстрее проворачиваются темные крылья свастики, пока не сливаются в сплошное черное месиво.
      Дикарь чувствует поднимающуюся к горлу горячую волну. Она рвется наружу, а он держит ее, сжав горло. Уже становится невмоготу, красная муть застит глаза, легкие требуют воздуха, а горло - крика. И Дикарь, замерев, вытягивается вверх, и выпускает наружу протяжный вой.
      Клич зверя взлетает ввысь, к низким тучам. Заставляет замереть в ужасе поле и будит лес, черной полосой окруживший пустошь.
      Дикарь не знает, он ч у в с т в у е т, что его призыв услышан. Лес очнулся от сна, недовольно загудел.
      Дикарь кружится на месте, штопором вкручивая волчий вой в сырую мглу. Он не слышит себя, не замечает ничего вокруг, он сам стал этим воем. Тягучим, холодящим кровь зовом к охоте.
      И стая услышала его. Лес донес ответный клич. Десяток волчьих глоток, пересохших от возбуждения, завыли:
      - Охота-а-ау!
      Дикарь падает на колено, впечатав ладонь в землю. Склонив голову, с кряхтением дышит. Подтянутое брюхо упруго выталкивает через оскаленные зубы горячий воздух...
      Он вскинул голову и встретился взглядом с желтыми глазами вожака.
      Дикарь исторгнул низкий, крякающий смех, будто выдавил горлом комок. Он знал, ничто так не пугает зверя, как смех человека. Никто, кроме человека, в Лесу не умеет смеяться. Особенно так, чтобы брюхо свербило от низких частот.
      Вожак прижал уши. В стае, державшейся полукругом в сторонке, кто-то коротко проскулил, будто получил пинок в ребра.
      - Еще одна охота, Вожак! - Дикарь, как и все в Лесу, умел говорить глазами.
      В зрачках Вожака вспыхнули янтарные звезды.
      Дикарь притянул Вожака за уши к себе, задохнулся от родного запаха мокрой шерсти. Приблизил глаза к глазам. И стал смотреть в их янтарную глубину, отчетливо и ясно представляя себе дом посреди леса, уютно освещенную комнату с низким потолком, людей, сидящих вокруг стола, запах еды...
      Он оттолкнул от себя морду Вожака.
      - Иди! Счастливой охоты, Вожак!
      Дикарь встал. Вожак боком отпрыгнул в темноту.
      Серые тени прошуршали в траве.
      Спустя минуту от опушки раздался протяжный, тянущий душу вой.
      Дикарь
      (Ретроспектива - 1)
      Низкорослый густой кустарник подбирался вплотную к железнодорожному полотну. Волной нависал над канавой, наполовину засыпанной серым щебнем.
      Дикарь, надежно укрытый со всех сторон колючими влажными ветвями, щурился на две полосы, отполированные до зеркального блеска. Рельсы испускали едва слышный гул. В тихом поскрипывании камешков между шпалами отчетливо проступал нарастающий ритм. Поезд был близко.
      Дикарь помял отекшие икры. От его движения ожили чахлые листья на кусте. Но Дикарь не боялся, что выдал себя. За три часа сидения в засаде он не почуял чужого присутствия: ни крупного зверя, ни человека.
      Здесь, у опушки, заканчивался крутой подъем в гору, и поезд замедлял ход до черепашьего шага. Времени было достаточно, чтобы облюбовать вагон и, не торопясь, запрыгнуть на подножку.
      Дикарь пропустил два состава. Первый был лесовоз, одни открытые платформы, туго забитые толстыми бревнами. Второй отпугнул видом военной техники на платформах и запахами кирзы, оружейной смазки и дезинфекции, сочившимися из наглухо закрытых вагонов.
      Хруст гравия между рельсами сделался отчетливым и громким, словно кто-то невидимый бежал, ударяя легкими ступнями между шпалами.
      Дикарь подобрался. Нащупал гладкое древко копья, подтянул к себе. От прикосновения к оружию лихорадочные удары сердца, бухающие в такт нарастающему гулу стального полотна, стали затухать. В тело вошла умиротворяющая волна расслабления. Дикарь заурчал от удовольствия.
      Локомотив выкатил из-за поворота, чихая и отплевываясь сажным дымом.
      Проплыла кабина, мелькнул размытый контур фигуры машиниста, медленно потащились вагоны. Дикарь не удостоил вниманием стальные гофрированные стены холодильных, глухо задраенные товарные, две платформы с легковушками в два яруса. Он уже знал, что пустые вагоны ставят ближе к концу состава, следом за кисло пахнущими цистернами.
      Дикарь стал всматриваться в замыкающие вагоны - они уже показались из-за поворота -, пытаясь угадать нужный. Смутная тревога мешала сосредоточиться. Чутье подсказывало, что и этот состав следует пропустить.
      И тут между лопаток будто скользнуло холодное тельце ящерки. Пальцы сами собой впились в древко копья. Дикарь затравленно оглянулся.
      Опасность еще не стала видимой, но без сомнений она была за спиной, заранее дала о себе знать сгустившимся воздухом. Она шла, грузно переваливаясь на множестве ног, тяжелых от долгой ходьбы по лесу.
      Дикарь втянул воздух через хищно раскрывшиеся ноздри. Опасность пахла мокрыми кирзовыми сапогами, ружейной смазкой и дезинфекцией, пропитавшей грубую ткань. Как военный эшелон, что прошел мимо два часа назад.
      "Солдаты", - залетело в голову давно забытое слово.
      Сразу же стало неуютно. Будто студеный ветер толкал в спину, гнал к логову, в тепло и безопасность.
      Мимо катился товарный вагон. Двери были приоткрыты. Черный прямоугольник манил к себе, как зев норы. И пугал, как холодный оскал капкана, блеснувший в траве. Чутье подсказывало, что нельзя нырять в дурно пахнущую темноту вагона. Но и оставаться у просеки железной дороги с загонщиками за спиной - верная смерть.
      Дикарь сжался в комок и отчаянно закрутил головой. Липкая лапа паники, стиснув горло, выдавила капли пота на виски.
      "Это конец!" - обреченно подумал Дикарь.
      Он знал, что запах страха теперь ничем не перебить. Им, невидимым, но едким, обрызгало все вокруг. Ветки кустов, дряблые тряпки листвы, пожухлая трава, острые камешки откоса, - все, даже воздух, теперь расскажут любому, где прятался и куда побежал Дикарь. Его запаховый след потянет за собой любого, кто способен вонзить когти и клыки в чужую плоть. И преследовать его будут до самого конца. До горячих красных бусинок крови на траве. Потому что нет ничего слаще и желаннее, чем запах насмерть перепуганной жертвы.
      А страх уже сделался ж и в о т н ы м. Словно в брюхо набилась сотня голодных полевых мышей. Дикарь, давя в себе боль, оскалил зубы и несколько раз сипло втянул воздух.
      "Беги!" - гулко крикнул Лес.
      Тело само пружиной выстрелило вверх, ноги, хрустко треща спутавшимися ветками, понеслись к полотну. Рука поймала бурую от ржавчины скобу. И едва пальцы сомкнулись на влажной холодной дужке, мышцы руки мощно сжались, вытянув тело в прыжок. Дикаря подбросило в воздух. Сердце заколыхнуло от пьянящего чувства свободы и невесомости.
      Дикарь влетел в черный проем, ничем не задев его обитые ржавым металлом грани. Пружинно упал на колено, гася инерцию полета.
      Опасность, близкая и неотвратимая, прыгнула из темноты на грудь. Зловонно дыхнула в лицо. Дикарь с обмершим сердцем понял, что угодил в чужое логово...
      ...Пол тошнотворно качался под ногами, будто стоишь на ветке в гуще кроны, дрожащей от ударов ветра.
      Четыре пары глаз уставились на Дикаря. Чужая стая уже справилась с испугом и теперь смотрела на него с брезгливостью и злорадством.
      От них разило кислым потом, гнилой пищей, засохшим дерьмом и еще чем-то гнусным, тягучим и отвратным, как струя барсука. Это не был запах вольного зверя. Так пахнут цепные псы - смесью загнанной внутрь злобы и болезней от привычки дышать спертым воздухом.
      Развалившиеся на вонючих ватниках, они и вправду походили на отощавших псов.
      Но это были люди. Что еще хуже. Стая двуногих собак. Еще не забывших удавку ошейника, но уже успевших обнаглеть от свободы.
      Дикарь знал, что ни одна стая не пустит к себе чужака. Бесполезно поджимать хвост и тыкаться носом в землю. Нельзя даже думать о побеге. Столкнулся со стаей - готовься драться за жизнь. Это очень легко и вовсе не страшно. Потому что, как только стая увидела тебя, можно смело считать себя мертвым.
      Спиной Дикарь почувствовал беззвучное движение. Но оглядываться не стал. Он и так отлично чувствовал, что пятый выскользнул из густой тени в углу и отрезал путь к отступлению.
      Стая сразу же расслабилась. В полумраке вспыхнули улыбки.
      - Дорофей, а нам фартит! Ты только глянь, кого бог принес, - глумливо произнес сиплый голос.
      Дорофей был у них вожаком, догадался Дикарь.
      Дикарь нашел пару самых внимательных и цепких глаз и уже не спускал взгляда с этих тускло святящихся шариков. Дорофей вел себя, как полагается вожаку, с солидной неторопливостью, будто все знает и видит наперед. Сигнал к атаке даст именно он. А до этого стая будет ждать, глотая слюни и скаля клыки.
      Поезд пошел под уклон, пол круто наклонился, громко и страшно, как капканы, залязгали сцепки между вагонами. В проеме двери глухо завыл ветер.
      - Что молчишь, пионер? - спросил тот же липкий голос.
      "Пионер", - про себя повторил Дикарь.
      Странное слово. Он никак не мог вспомнить, что оно означает.
      Он вообще не слышал с л о в а. В Лесу ни одно существо словами не говорит. Дикарь чутким ухом улавливал свист дыхания, скрип зубов, склизкое чавканье разеваемой пасти, влажное трепыхание нёба. И они не могли обмануть, как никогда не обманывает поза животного.
      - Слышь, пионер. Бросай свой кол и айда к нам. В куче теплее. - Тот, с липким голосом, захихикал. Легонько ткнул сапогом самого щуплого, лежавшего у него в ногах. - Радуйся, Сява, твоему очку сегодня отдых выпал.
      Скошенный прямоугольник света на полу потух. В проем двери встал пятый. Закопошился в ватных штанах. Со спины на Дикаря пахнуло прокисшим жиром и давно не мытой кожей. Пятый широко расставил ноги и стал мочиться наружу.
      - Тебя как зовут, мальчик? - подал голос еще один человек, лежавший справа от вожака.
      Перед стаей на полу лежала тряпка, а на ней комки засохшей еды. Самый острый, кисло-пряный запах шел от ломтей хлеба. Дикарь сглотнул слюну.
      Долгое время в лесу, Дикарь бредил вкусом хлеба. Даже соль, которую приходилось заменять золой, не казалась таким лакомством. Порой просыпался по ночам от явственного ощущения, что жует черную хрустящую корочку. Вдосталь наесться хлеба удалось, только убив тех, кто пришел в его логово. У них в мешках оказалось сразу несколько буханок. Свежего, белого, дурманяще пахнущего сытостью. Дикарь набросился на хлеб, даже не стерев кровь с пальцев...
      Дикарь в самых задворках памяти нашел нужное слово.
      - Гэ-гэ... Гле-эб, - с трудом выдавил он из горла звуки человеческой речи.
      Липкоголосый взял ломоть кислого черного хлеба, надкусил, смачно чавкнул.
      - Хлеба захотел? - прошамкал он. - Оголодал, пионер. А за хлебушек что дашь?
      Стая дружно заржала. Когда смех стих, раздался тихий, вкрадчивый голос вожака:
      - Клин, отвали от дверей. Спалишь, на хер, всех.
      Дикарь напрягся. Слов он не понял, но ухом, всем нутром чутко уловил с и г н а л.
      Клин подтянул штаны. Повернулся.
      Тяжелая ладонь легла на пальцы Дикаря, сжимавшие древко копья.
      Ростом Дикарь оказался почти наполовину ниже Клина, голова едва доставала до солнечного сплетения. Кожей затылка Дикарь почувствовал идущий оттуда прелый жар.
      - Пойдем, пацан, - ласково произнес Клин.
      Его вторая рука легла на левое плечо Дикаря. Потом скользнула к щеке. Грубый, шершавый палец, влажный от мочи, втиснулся между губами. Потянул вбок, крючком раздирая рот.
      - Ай-я-а-а! - протяжно завыл Дикарь.
      "Убей!" - взорвалось в мозгу.
      Надсадный крик боли, взлетев вверх, в секунду перерос в яростный рев атакующего зверя.
      Дикарь дернул головой вбок, ослабляя болевой захват, ухватил зубами толстый палец и что есть силы сжал челюсти.
      Хрустнула расколотая кость, и рот заполнился горячей соленой влагой. Дикарь резко наклонился, во рту туго лопнула, щелкнув по нёбу, кожа мертвого пальца. Выплюнув на пол кровь и темную колбаску откушенного пальца, Дикарь откинулся назад, затылком ударив орущего Клина в солнечное сплетение. Крик, рвущий барабанные перепонки, сразу же оборвался.
      Дикарь стряхнул ослабевшую лапу Клина с копья и тупым концом древка врезал ему под колено. На весь вагон громко треснуло, будто ветром сломало ветку. Дикарь спиной толкнул Клина к проему. На мгновенье прямоугольник на полу погас, залепленный тенью, а потом вспыхнул вновь.
      Дикарь быстро оглянулся через плечо. Сзади никого. Только кровавый мазок по краю двери.
      Стая ошарашенно затихла.
      "Убей их, Дикарь! Убей!!" - Голос Леса перекричал рев несущегося под уклон поезда.
      Дикарь оскалил зубы. Кинулся вперед, выставив остро заточенное жало копья. Липкоголосый отчаянно завизжал, попробовал вскинуться, но опоздал. Острие, взломав грудную клетку, жадно врезалось в сердце. Из распахнутого рта вывалился липкий ком непрожеванного хлеба, следом хлынула кровь.
      Чавкнув, копье освободилось из тугих тисков ребер и впилось в тело новой жертвы. Лежавший рядом с вожаком успел сесть и выхватить из-за голенища финку. Первый удар пришелся ему в согнутое колено, второй - в лицо.
      Вожак толкнул на Дикаря раненого соседа, а сам ловко откатился в темноту. Дикарь сделал выпад, но удар пришелся вскользь, ничем не повредив вожаку.
      Самый щуплый и бесправный в стае, которого называли Сявой, завизжал свиньей, комком метнулся в ноги Дикарю.
      Пружинно прыгнув вверх, Дикарь пропустил его под собой. В воздухе успел перевернуть копье и, рухнув на живой ком человеческого тела, всей тяжестью вогнал в него острие.
      Под коленями Дикаря Сява забился в мощных судорогах. Дикарь провернул копье в ране, и Сява, дрогнув последний раз, сделался дряблым.
      Человек в залитым кровью лицом продолжал истошно вопить, широко распахнув пасть с металлическими зубами. Одной рукой он сжимал колено, второй пытался затолкнуть в кровоточащую глазницу белесый комок.
      Дикарь поднес острие копья ему к горлу. Помедлил, ловя цель. И точным коротким тычком клюнул в лунку под дрожащим кадыком. Человек захрипел, булькнул горлом и завалился на спину. Из круглой ранки вверх выстрелил фонтан крови.
      В вагоне повисла мертвая тишина. Только звонко стучали колеса на стыках, да клацали сцепки.
      Дикарь почувствовал на себе хищный взгляд вожака. Прыжком развернулся.
      Вожак на напряженных ногах крался вдоль темной стены к приоткрытой двери. Замер.
      - Ты, чертяка малолетний, - сдавленным голосом прохрипел вожак. - Ты что творишь, сучонок?
      Дикарь уловил в звуке его голоса угрозу и зарычал в ответ.
      - Цы-цы-цы, тихо, - свистяще зашептал Вожак. - Твоя взяла, отморозок. Встретились - разошлись. Лады?
      Он скользнул на полшага к свистящему ветром проему. Потом на целый шаг.
      - Лады, лады, ладненько. Все типы-топы. Дорофей зла не держит. Глупый, я же тебя бы в обиду не дал. А ты вон что наколбасил... Людей на кол понасаживал. Не дело это - людей пырять. Ох, не дело. Видишь, как фишка легла. Люди ноги нарисовали, от хозяина сдернули, а тут ты с колом... И какой леший сюда тебя приволок, а? Что молчишь, пацан? Хоть обзовись, что ли. Как тебя мамка зовет?
      Вожак, рассыпая слова, как ветер желуди с дуба, беспокойно и беспорядочно, уже добрался до яркого прямоугольника. Положил руку на край двери. Сам еще был виден смутным контуром на фоне плотно подогнанных друг к другу досок.
      Дикарь выжидал. Копье горизонтально лежало на плече, готовое в любую секунду метнуться в цель.
      - Мамка у тебя есть? Или сирота? А? Я же тоже сирота. Всю жизнь, как волк, мечусь. Что нам с тобой делить, пацан? Встретились и разошлись.
      В голове состава протяжно загудел локомотив. Поезд дрогнул.
      Вожак неуловимым движением качнулся вбок, развернулся, на секунду замер в проеме двери, готовясь к прыжку.
      Гулкий звук покатился вдоль состава. Тугое эхо заколотило по стенкам. В проеме вдруг замелькали крестообразные металлические конструкции. Пахнуло рекой.
      Вожак невольно отпрянул назад.
      Дикарь, коротко вскрикнув, метнул копье в четкий силуэт человеческой фигуры.
      Вожак двуногих собак оказался стреляным зверем. Он почувствовал подлетающее копье кожей спины. Он вдруг начал скручиваться винтом, оседая на ногах. Копье ударило в спину под острым углом. Оно лишь вырвало грязные хлопья из ватника. И ушло в гремящую пустоту...
      Вожак, протяжно взвыв, отскочил в темный угол. Там сразу же вспыхнул острый металлический лучик.
      - Все, хана тебе, сучонок! - зло выдохнул вожак.
      Слой воздуха, разделявший их, сразу сделался плотным, пульсирующим, как бок загнанного зверя. До Дикаря докатилась струя зловонного дыхания из перекошенного рта вожака.
      "Нутро совсем сгнило, - отметил Дикарь. - Не жилец".
      Стало ясно, что в схватке, где в ход пойдут когти и зубы, у вожака шансов нет. А ножа Дикарь не боялся.
      Он отступил на шаг. Подцепил носком ватник, пинком бросил его в рванувшегося вперед вожака. Тот проворно отскочил. Замер на подогнутых ногах, разведя руки в стороны. В кулаке правой хищно играл гранями острый клинок.
      Вожак сделал ложный выпад. Дикарь ушел в сторону, легко перепрыгнув через труп Сявы. Вожак шагнул влево, качнул поджарое тело - и в миг оказался в двух шагах от Дикаря. Взмах руки, и нож вспорол вязкий от горячего дыхания воздух.
      Дикарь разгадал игру вожака. Тот пытался оттеснить его от лежки стаи груды ватников, густо залитой кровью. Зачем - непонятно. Дикарь чувствовал какой-то подвох - с таким зверем ему еще не доводилось сталкиваться, повадок его Дикарь не знал.
      Чутье подсказывало: надо выжидать. Вожак так хотел победить, что желание во что бы то ни стало убить врага превратилось в слабость.
      Дикарь отклонился от нового взмаха ножа. Помедлив, отступил на два шага влево. Вожак тут же занял освободившееся пространство. Ватники оказались у его ног.
      Напряжение в воздухе сразу ослабло.
      - Лады, лады, ладненько, - почти пропел вожак. - Встретились-разошлись. Поиграли и хватит. Смотри, пацан, я пикало убираю. Видишь?
      Он сунул нож за голенище сапога. Не разогнулся, и узловатые, подрагивающие пальцы остались висеть над верхней кромкой голенища.
      - Беру свое и ухожу, - сипло прошептал вожак. - Слышишь, ухожу. Ты кивни хоть, ежели не глухарь! - Голос нервно дрогнул.
      Дикарь, догадавшись, что от него требуется, кивнул. Слов он все еще не понимал, просто знал - звенящая струнка в голосе вожака должна исчезнуть. Тогда все получится.
      - Вот и лады-ладненько. - В голосе вожака действительно пропал нерв.
      Он сдвинул тело липкоголосого, распластавшееся поверх ватников. Не спуская глаз с Дикаря, сунул руку под слипшиеся ватники.
      - Штуковина у меня тут одна заныкана. Без нее - никак. Вот приберу ее и свалю. Поминай как звали, - монотонно бормотал вожак. - Штуковинка нужная. Кровью купленная. Тебе она ни к чему, пацан. Зачем сдуру на себя чужое вешать? Тебе и своего хватит. Правильно я говорю?
      Рука, по локоть ушедшая в ватники, замерла. Заострившееся лицо вожака на миг разгладилось.
      Дикарь, чутко следивший за его движениями, потянул носом. Поймал едкий маслянистый запах ружейной смазки, подтекавший из-под ватников. Губы сами собой разлепились в улыбке.
      - Что щеришься, сучонок? - просвистел вожак. - Кайф тебе в одну харю веселиться? Бивни-то прикрой, тюлень вислоухий, не люблю я этого. Ты бы знал, как не люблю.
      Рука его что-то передвинула под ватниками.
      Дикарь завел руку за спину, сунул пальцы под жилетку из шкуры кабана. Рукоятка охотничьего ножа с готовностью легла в ладонь.
      Это был единственный трофей, который он позволил себе взять у тех, кто разгромил его логово. Очень уж понравился грациозный изгиб тяжелого лезвия. И рукоять, украшенная затейливой вязью черного серебра. Она так ласково и покорно легла в ладонь, словно признала в нем хозяина. Он внимательно осмотрел, обнюхал и даже лизнул лезвие. Нож был новый, клинок еще ни разу не входил в горячую плоть. Дикарь решил, что имеет полное право взять его с собой на охоту.
      Пальцы вожака зашебуршали под ватником. Тихо щелкнула металлическая пластинка.
      - Вот и все, сучонок! - выплюнул вожак, зло ощерившись. - Хана.
      Нож, тускло сверкнув в воздухе, врезался ему под левую ключицу.
      - Хана... на. Нах-хр-хр, - сипло выхрипел вожак.
      Он умер раньше, чем из-под ватника полыхнуло огнем и воздух забила вонь горящего пороха.
      Но пальцы намертво вцепились в спусковой крючок автомата, высунувшего ствол из рваной дыры в ватнике.
      Грохот выстрелов заглушил монотонный стук колес и лязг сцепки. Пули завизжали в сумраке вагона, забарабанили в стены, с треском прошивая доски. Они вырвались наружу, оставляя за собой круглые дырочки. Острые лучи света тонкими лезвиями посекли темноту.
      Дикарь рухнул на колени, зажав голову руками.
      Автомат, громко клацнув, замолк. И сразу же в вагоне закачалась глухая, непроницаемая тишина.
      - А-а-а-а! А-а-а-а! - завыл от ужаса Дикарь.
      Он орал изо всех сил, всем нутром, пытаясь заполнить в себе и вокруг себя эту страшную, неживую тишину.
      Вдруг тугая пружина разжалась в мозгу Дикаря и наружу хлынул поток забытых слов:
      - Мойдядясамыхчестныхправил... когдане вшутку...занемог...он... уважать себя заставил... и лучше выдуматьнемог... лондон из а капитал... грейтбритн. Вай ду ю крайвилли, вайдую край...сегодня на уроке... Бойльмариот... закон бойлямариота... Синус-косинус... Мама... Мама! Ма-а-а-ма-а-а!!!
      Он кричал слова, вспыхивающие в сознании, и слышал, как человеческая речь, исторгаемая его глоткой, гудит меж стен вагона.
      И Дикарь вдруг вспомнил, что ему всего четырнадцать лет...
      Глава шестая
      Между небом и "землей"
      Серый ангел
      Еще какие-то две недели назад вид из окна кабинета радовал глаз. Внизу плескалось золотое море Филевского парка, вверху разливалась голубая чистота. Золото на голубом, синева в золотой оправе. Как ни назови, все одно красиво, аж дух захватывает.
      А сейчас все вдруг сделалось неопрятным и блеклым. Как турецкая дубленка, побывавшая в отечественной химчистке. Грязно-коричневое с бежевыми разводами - парк, цвета мокрой серой тряпки - небо. Бисер дождинок на стекле. Сырой сквозняк из приоткрытой фрамуги. Тоска осенняя...
      Глядя на рваную дерюгу неба, Злобин подумал, что там за серой мутью есть еще одно небо, сотканное из прозрачного солнечного света. А над ним густеет синева еще одного неба, чтобы в свою очередь стать непроницаемым ультрафиолетовым небом. А дальше - за ультрафиолетовой полосой - черное небо космоса, вечная ночь, вся в переливчатых кристаллах звезд. И кто знает, какое еще небо обнимает эту бесконечную мглу? И во что бесконечно малое вложена, как в матрешку, эта непостижимая умом безмерность небес?
      Большое вложено в малое, малое подобно большому. Иерархия - всегда и во всем. Каждому отведен свой уровень, и все должно оставаться на своих местах.
      Раньше подобные мысли не посещали Злобина, особенно на рабочем месте. Всегда твердо стоял ногами на земле, потому что, работая "на земле", чего только не насмотрелся, но в чудеса верить не стал. Метафизику, эзотерику и прочий шаманизм считал игрой праздного ума и результатом послеобеденного томления духа. Жил как все, служил не за страх, а за совесть, считал, что для прокурорского работника достаточно неподкупности, знания человеческой натуры и буквального следования букве и духу законов. При чем тут иерархия небес и закон Баланса?
      Дело об убийстве молодого следователя районной прокуратуры* перечеркнуло все прежние представления о мироустройстве. Нет, в материалах самого дела ничего сногсшибательного не было. Злобин, давя в себе природную брезгливость к грязи и подлости, вынужден был признать, что ничего из ряда вон выходящего из поганой постперестроечной действительности установить не удалось.
      Но Злобин знал то, что не вошло в материалы дела. И никогда не будет предано гласности. О тайнах, в которые он теперь был п о с в я щ е н, можно лишь догадываться. Знать их - удел избранных. Потому что прикоснуться к этим тайнам означает завершить земной круг жизни. Начнется новая, в которой над тобой распахнется иерархия небес.
      Оказалось, среди обычных обитателей этого мира: забитых обывателей, следователей-романтиков, циников-оперов, политиков с глазами инквизиторов, финансистов-фарцовщиков, подонков в мундирах, прочих выродков и нечести разного калибра незаметно существуют и н ы е. Не просто живут, но активно действуют, вершат правосудие и давят нежить, чтобы сохранилась Жизнь. Ни в одной сводке за все годы службы Злобин ни разу не встречал упоминания о Серых Ангелах. Но теперь знает, они есть. Более того, он - один из них. Серый Ангел...
      Серый Ангел
      (Неразгаданная судьба)
      ...Человек с седыми волосами и острым орлиным профилем хранил молчание.
      Злобина мучил один-единственный вопрос. Но он понял, что ответа ему Навигатор не даст. Нужно искать его самому.
      Вокруг не слышалось ни звука. Полная тишина и вязкая, как смола, темень.
      И вдруг он услышал слова и не поверил, что их произносит он сам. Кто-то другой, кто жил все время внутри, проснулся и заговорил. Странно, страшно, убежденный в своей правоте.
      - Нарушивший Баланс не подлежит суду смертных. Наша обязанность найти и обезвредить нежить. И отдать их на суд тех Сил, которые они тщились призвать в наш мир.
      Навигатор выдохнул, словно сбрасывая с себя колоссальную тяжесть.
      - Ты слышал эти слова, Странник? - обратился он к сидящему впереди человеку, представившемуся Злобину Максимом Максимовым.
      - Да, Навигатор.
      - Ты, Смотритель?
      - Да, - ответил тот, кто вел машину.
      Навигатор повернулся к Злобину, и он почувствовал, как впились в его лицо глаза этого загадочного человека.
      - Пойдемте, Серый Ангел, - произнес Навигатор. - Сегодня я буду вашим Проводником.
      Сухая ладонь легла на руку Злобина. Пальцы Навигатора оказались твердыми, как стальные стержни.
      В этот миг распахнулся прямоугольный проем, и из него наружу хлынул яркий свет.
      Злобин невольно зажмурился. Наполовину ослепший, он не видел ничего, кроме четкой грани между тьмой и светом. Порога, к которому его вела твердая рука Навигатора...
      * * *
      Злобин вздохнул и вернулся в мир, живущий по УПК.
      Папка с уголовным делом прокурора Груздя лежала под рукой. Он заранее достал ее из сейфа, просмотрел, освежая в памяти эпизоды. Закрыл и стал ждать звонка.
      Его предупредили, что в ближайшее время с ним начнут происходить всякие странности. Но тревожиться не надо, просто организм перестраивается. Посвящение меняет все, даже внутренние биологические процессы.
      На интуицию Злобин никогда не жаловался. Но сегодня он просто з н а л, что дело по убийству следователя Шаповалова у него заберут. Ровно в девять часов десять минут позвонит начальник и...
      Действительно, в это время телефон ожил.
      Злобин, улыбнувшись, снял трубку.
      - Андрей Ильич? - услышал он голос начальника.
      - Доброе утро, Игнатий Леонидович.
      - Да какое там доброе! Будь добр, зайди ко мне. Да, и дело на этого мудака захвати.
      
      Понял, выхожу.
      Ошибиться было невозможно, других дел в производстве у Злобина пока не было, а кого именно из фигурантов имел в виду шеф, Злобин уточнять не стал.
      Он опустил трубку. Бросил прощальный взгляд на мокнущий за окном парк и вышел из кабинета.
      * * *
      Должность Игнатия Леонидовича называлась многосложно и маловразумительно - начальник управления Генеральной прокуратуры РФ по надзору за органами дознания и следствия прокуратуры. По сути лавочка была службой собственной безопасности, со всем причитающимся оперативным, агентурным и материально-техническим обеспечением.
      Борясь за чистоту рядов и неукоснительное соблюдение норм УПК в нижестоящих подразделениях прокурорской системы, служба попутно, как пылесос, сосала информашку на всех и вся. А сколько и насколько дурно пахнущей ее можно получить, процеживая жижу уголовных дел и агентурных сообщений, даже подумать страшно.
      Игнатий Леонидович держался по статусу в тени, но считался фигурой весьма влиятельной. Он имел право прямого выхода с докладом на шефа администрации Президента. Что это за силища - доклад в обход прямого начальства, знает только чиновник. У нас перед законом все равны, и больше всего небожители боятся стать первыми среди равных. Игнатий Леонидович, шмыгнув с папочкой за Кремлевскую стенку, мог сделать из любого полное ничто и поставить первым в очередь на цугундер.