Собеседник плыл, это Злобин отчетливо почувствовал. Все сразу же стало на свои места, пусть и обстановка не подходящая для допроса, но сидели они с Салиным как полагается — лицом друг к другу. И Злобин ощутил в себе готовность по-прокурорски врезать вопросом.
— В делах, что у американцев называли «Гарвардским проектом»
?
Удар оказался мощным и точно в цель. Но эти двое, как оказалось, умели держать удар. На их лицах Злобин не прочитал никаких эмоций.
— Я бы не стал так громко употреблять специальные термины. И вам не советую, — бесцветным голосом произнес Салин. — И тем не менее ваша осведомленность делает вам честь. Приятно иметь дело с компетентным человеком, который отдает себе отчет в важности и опасности проблемы. «Предупредил так предупредил, — мысленно усмехнулся Злобин. — Так боксер-тяжеловес двумя хуками в воздух отгоняет противника. И невольно отпрыгнешь, когда знаешь, что каждый удар весит полтонны».
— Не стану томить ваше прокурорское чутье, Андрей Ильич, — продолжил Салин. — Пересечений в этом плевом дельце об исчезновении мальчика масса. Начну по порядку. Мещеряков действительно наш человек. Следующее. До Калининграда он уже попадал в поле зрения правоохранительных органов в связи с загадочными смертями.
— Была у него такая мания — свидетелем по делам проходить, — с сарказмом вставил Решетников.
Салин, казалось, не обратил на ремарку напарника никакого внимания.
— Первая смерть — его ученик Виктор Ладыгин. Вторая — крупный чин из Службы безопасности президента Подседерцев. Оба выпали из окон. Скажем так, не по своей воле. — Он сквозь очки уперся взглядом в Злобина. — Пересечения?
— Возможно, — немного подумав, кивнул Злобин.
— Возможно, прокурорский мальчик тоже уцепился за эти пересечения и не поверил в то, что Мещеряков случайно вывалился из окна. И как всякий, узнавший больше положенного, пропал. Версия?
— Хорошая версия. Не хуже, чем причастность марсиан к краже огурцов с огорода бабы Клавы. — Злобин употребил любимую фразу своего учителя, осаждавшего ею буйную фантазию молодых следователей.
Решетников зашелся кхекающим смехом, первым оценив шутку.
— Сомневаетесь? — Салин лишь мягко улыбнулся. — Вот и развейте наши сомнения.
— Надеюсь, не в письменном виде? — с иронией уточнил Злобин.
— Что вы, достаточно устно, — в тон ему ответил Салин. И без всякого перехода стал серьезным. — Мне очень хочется, чтобы сомнения так и остались сомнениями. В противном случае я решу, что кто-то через Мещерякова пытается атаковать нас. Старые дела, архивы, связи законсервированные и действующие… Возможно, у кого-то опять потекли слюнки.
— Придется опять дать по сусалу, — вполголоса встали Решетников.
Злобин последний раз затянулся, тщательно загасил окурок в пепельнице. Не поднимая глаз, задал вопрос:
— А чем вы развеете мои сомнения, что полет Мещерякова и пропажа следователя, сунувшего нос не в свои дела, не ваших рук дело? «Начнет юлить или нет? Скорее всего еще раз сунет меня носом в свои безграничные возможности. Имея такие связи, я бы полгорода завалил, и никаких концов не осталось бы», — подумал Злобин, пока тянулась пауза.
— Право развеивать сомнения я предоставляю вам, Андрей Ильич, — произнес Салин. — Любые. Включая самые невероятные. Со своей стороны гарантирую полную лояльность и посильную помощь. «Вот змей, а!» — мысленно восхитился Злобин.
Он убрал в карман сигареты и зажигалку, давая понять, что разговор окончен.
— Пойду я, с вашего разрешения.
— «Никто не заходит так далеко, как тот, кто не знает, куда идет». Оливер Кромвель
, — пояснил Решетников в ответ на недоуменный взгляд Злобина. — Надо думать, знал, что говорил.
Злобин решил полупредупреждение-полуугрозу оставить без комментариев. Но к сведению принял.
— Визитку не забудьте, Андрей Ильич, — напомнил Салин. — Мало кто может похвастаться, что у него есть такая же. Звоните по любому нок меру, после сигнала добавьте три тройки, соединят со мной, где бы я ни находился.
Злобин покрутил между пальцами визитку с эмблемой фонда «Новая политика» — две слившиеся в рукопожатии ладони, заключенные в овал венка из дубовых листьев. Подумав, сунул в нагрудный карман пиджака.
— М-да, организация у вас, Виктор Николаевич. Невольно позавидуешь.
— Именно. Организация, — с расстановкой повторил свою недавнюю фразу Салин.
Злобин встал. Решил, что раз при встрече рук друг другу не жали, то и сейчас ручкаться необязательно. Да и выглядело бы, будто заключает сделку. Ограничился кивком и пошел между столиками к выходу.
Старые львы
По настоянию Решетникова они все-таки сделали заказ. Принесли какие-то пахнущие морем и специями комочки и трубочки. Салин вяло поковырял чужеземную еду и отодвинул тарелку. — Плоды твоей страны не насыщают меня, как сказал Христос, — пробурчал Решетников с набитым ртом. — Тут я с ним согласен. Есть надо то, что растет на твоем огороде. Кстати, сам ем исключительно из-за первой стадии стресса. Организм требует.
Салин сделал глоток апельсинового сока, запивая тминную горечь соуса.
— Не комплексуй, Павел Степанович, — сказал он с ироничной улыбкой. — Ешь на здоровье.
— Какое тут здоровье, когда ты сидишь с таким лицом. — Решетников пощелкал палочками, умело поддел очередной кусочек и, обмакнув в пиалу с соусом, отправил в рот. — Заработаю несварение — ты будешь виноват, учти. Чем ты так озабочен?
Салин вытер губы салфеткой.
— Не чем, а кем, — ответил он.
— Вот тебе раз! — сыграл удивление Решетников. — Я ему элитный человеческий материал поставляю, а он недоволен. Да при нынешнем дефиците этот Злобин — раритет, штучная работа. Полезное ископаемое, можно сказать. Ты вон туда посмотри.
В ресторан ввалилась группа людей партикулярного вида. Очевидно, челядь из соседнего здания выскочила на деловой завтрак. Оживленно переговариваясь, уселись за столик и сразу же распахнули папочки с меню. Официанты завились вокруг них, как пчелы над распустившимся цветком. За столом сразу же выделился дядечка провинциальной наружности, с ухватками мелкопоместного дворянчика. Он слушал, что заказывают люди в серых пиджаках, и вальяжно кивал метрдотелю. Платить по всем раскладам придется ему.
— Бизнес-ланч с провинциалом. — Салин презрительно скривил губы.
— А Злобин с голоду помрет, а не одолжится, — добавил Решетников.
— Ты обещал Д’Артаньяна, а он… — Салин пошевелил пальцами, подбирая нужное слово. — Ланселот какой-то.
— Рыцарь без страха и упрека? — Решетников — пожевал, будто пробовал фразу на вкус. — Согласен. Страха в нем нет, но есть осторожность. Упрекнуть пока не в чем. По первому разу собрать компромат не удалось. Кстати, может, человечка отрядить в Калининград? Пусть копнет глубже. Не помешает, а?
Салин в это время полировал стекла очков уголком галстука. Бросил на Решетникова полный тревоги взгляд.
— Ни в коем случае! Начнем копать, его там и закопают, не найдешь.
— Думаешь, Злобин родные пенаты заминировал?
— Мне он показался человеком серьезным. — Салин водрузил очки на нос. — Владислав знаки подает. Позовем?
Решетников отложил палочки, кивнул Владиславу, сидевшему за дальним столиком лицом ко входу.
Владислав подошел к ним плавной, размеренной походкой уверенного в себе человека.
— Передали, Злобин отсюда поехал в Медведково. Сейчас находится у матери следователя Шаповалова. Какие будут указания?
Салин с Решетниковым переглянулись.
— Наружку не снимать. Иди заводи машину. Перебираемся в офис, — распорядился Решетников.
Салин утвердительно кивнул.
Едва Владислав отошел от их столика, Решетников азартно потер руки.
— Началось. Видал, сразу на след встал. А ты куксился!
— Как бы нашего Ланселота раньше срока из седла не выбили, — с сомнением покачал головой Салин.
— А мы на что? — Решетников бодро усмехнулся.
— Ну-ну. — Салин умел читать намеки.
Владислав и его люди — лишь внешнее кольцо наблюдения. Многого на расстоянии не уловить. Нужен человек, вошедший в близкий контакт. И в самое ближайшее время рядом со Злобиным такой окажется. Все произойдет случайно, логично и объяснимо и никаких подозрений не вызовет. В умении плести паутину интриги Решетникову не было равных.
Глава третья. Сердце матери
Ланселот
Бывает, что крошки со стола взять нельзя, век не расплатишься. А случается, что не принять приглашение, означает смертельно обидеть, да и неловко отказываться, если от самого сердца. Пусть даже не будет разносолов, а от сердечного тепла, что шатром накрывает бедный стол, становится такое застолье дороже всех пиров.
Злобин не смог найти в себе силы отказаться от предложения матери Шаповалова перекусить на скорую руку. Вслед за чашкой чая на столике появилась тарелка с бутербродами и керамическая плошка с пирожками.
Мать Шаповалова, Ирина Алексеевна, села в кресло напротив.
— Может, зачерствели, вы уж извините. Вчера пекла. Когда работаешь, забываешься как-то. Сердце не так болит.
— Нет, что вы, очень вкусные. — Злобин с показным аппетитом откусил полпирожка.
— Давно домашнего не ели, — покачала головой женщина. — Вот и рубашку сами гладили.
— Как догадались? — удивился Злобин. Рубашку гладил действительно сам, гостиничным утюгом, но в качестве был уверен.
— Женщина иначе гладит. А вы не разведенный, нет?
— Нет, слава богу. Семья пока в Калининграде осталась. К Новому году, надеюсь, переберутся в Москву.
Ирина Алексеевна относилась к тому типу женщин, у которых сердце болит за всех и вся. Было в ней что-то исконное, деревенское, столицей не подпорченное. Простой ситцевый халатик, прическа, какую носили в детстве Злобина школьные учительницы — прямой пробор и клубок косы на затылке, — а глаза… Злобин не смог смотреть в них больше секунды. Столько там плескалось горя и невыплаканных слез.
Едва войдя в квартиру, он сразу же определил, что живут здесь трудно, но честно. Пахло домом. И еще бедой. Валерианкой или какими-то сердечными каплями. Мебель старая, еще сэвовских времен, чешский гарнитур расставили по всем трем комнатам. Цветной телевизор с полированными боками, последний шедевр советской радиоэлектроники. Вышедшие из моды шторы, обои давно следовало сменить, но тем не менее, надо отдать должное хозяйке, смотрелось все уютно и аккуратно.
Злобин скользнул взглядом по полочкам серванта. Между посудой стояли семейные фотографии. Обычная семья. Из такой идут в армию. Но редко — в тюрьму.
Обычный набор книг в шкафу, какой появляется в любой семье ко второму десятку жизни: полные собрания сочинений классиков шестидесятых годов издания, серенькие томики «ЖЗЛ», купленные в педагогическом порыве, детские книжки в ветхих переплетах и школьные учебники литературы. Само собой — детективы. От Сименона до Марининой. Особняком стояли новенькие томики юридической литературы.
— Валентин — первый юрист в семье? — спросил Злобин.
Ирина Алексеевна сморгнула, промокнула пальцем уголок глаза.
— Да, — кивнула она. — Я, конечно, хотела, чтобы он шел в медицинский. Но Валя настоял на своем.
— Почему «конечно»? Вы врач?
— Нет, не сложилось. Фельдшер-акушер. Теперь, правда, на пенсии.
— А у меня жена — кардиолог, — подхватил тему Злобин. — Друзья подкалывали: женился на медичке. А мы уже сколько лет вместе, и тьфу-тьфу-тьфу. Может, для прокурорского это идеальная пара. Врач и следователь. По себе скажу, доброта докторская помогает. Озвереть не дает… У Владислава девушка есть?
— Была — Леночка. Не сложилось у них, — тяжело вздохнула Ирина Алексеевна. — Жалко. Хорошая девочка.
— И других не было?
— Откуда им взяться с такой работой! — с неприкрытой болью ответила Ирина Алексеевна.
Злобин отхлебнул чай. Следующий вопрос напрашивался сам собой, но он тянул время, давая матери собраться перед новой порцией боли.
— Ирина Алексеевна, Валентин сильно пил? — тихо спросил он.
Она лишь кивнула и закрыла глаза ладонью.
— М-да, у нас это вроде профессионального заболевания, — попытался неловко смягчить горечь Злобин.
— И Валя так говорил! Слово в слово. А сам уже без бутылки пива не засыпал, — запричитала Ирина Алексеевна. — Придет за полночь, а от него уже водкой разит. Выключит на кухне свет и сосет свою «Балтику девятую». Потом ногами прошаркает в свою комнату и рухнет как мертвый.
Злобин встал. Положил руку на вздрагивающее плечо Ирины Алексеевны.
— Ну-ну, не плачьте. Все через это прошли. Я тоже пил до чертиков. А потом в момент бросил.
— Правда? — глухо спросила она, вытирая глаза.
— Пять лет не пью, честное слово.
Злобин в эту минуту был противен сам себе; ничего не мог поделать с прокурорской натурой: одна часть ее утешала, искренне сострадая горю матери, а другая находила и цепляла в памяти мелкие детали, из которых потом сложится полная картина.
Дверь в комнату Валентина была открыта, и Злобин тщательно обшарил ее взглядом. Ничего выпадающего из общего стиля квартиры. Ни дорогой радиоаппаратуры, ни компьютера, ни календарей с голыми девочками. Или Валентин жил, как научили отец с матерью, или у него была своя норка, обставленная и оборудованная на нетрудовые доходы.
— А у вас дети есть, Андрей Ильич? — спросила Ирина Алексеевна.
— Дочка, — машинально ответил Злобин.
— С дочкой проще. Маме помощница… Выдать замуж за порядочного и работящего, все на сердце легче. Хотя порядочным и работящим сейчас хуже всех приходится.
Злобин поморщился. Не хотелось переходить к формальной процедуре, но ничего не поделаешь.
— Ирина Алексеевна, извините меня… Но Валентин, скажем так, пропал… Мы начинаем розыскные мероприятия. Полагается осмотреть жилище пропавшего. Ну, на предмет установления… Может, он паспорт с собой взял зимнюю одежду. Значит, уехал. Вы понимаете?
— Я понимаю. Конечно, конечно. — Она в последний раз всхлипнула, достала из кармана платочек и быстро промокнула глаза.
— С вашего разрешения, — скороговоркой пробормотал Злобин и шагнул к дверям комнаты Валентина.
— Андрей Ильич, вы в сны верите? — остановил его на пороге тихий голос Ирины Алексеевны. «Черт, истерика началась… Не дай Боже», — с тоской подумал Злобин. Но тут предчувствие больно укололо под лопатку. Он повернулся.
— Да, Ирина Алексеевна, верю. Особенно если это сны матери.
Ирина Алексеевна терзала в пальцах платочек,
— Мне сон приснился. Валик… Живой, улыбается. Говорит: «Мама, никому не верь. Никаких денег я не брал». — Она подняла на Злобина измученный взгляд. — Поверьте, он не брал этих денег. Мой Валик просто не мог!
Злобин вернулся на свое место. Сел, протянул через стол руку и накрыл ладонью ее пальцы, все еще комкающие мокрый платочек.
— Ирина Алексеевна, какие деньги?
Женщина высвободила руку, сунула в карман, чуть помедлив, достала и выложила на стол пластиковую карточку. «Виза» с фамилией и инициалами владельца. Латиницей, выпуклыми буквами значилось «Валентин С. Шаповалов».
— Так! Уже кое-что.
Злобин потянул карточку к себе. За отпечатки на пластике уже не беспокоился, все затерто матерью.
— Где нашли? — быстро спросил он.
— В столе у Вали. Верхний ящик. Под коробочкой с карандашами.
— Потом покажете. Когда нашли?
— Сегодня ночью. Как сон увидела.
Злобин нагнулся. У ножки стола лежала папка, в ней он по привычке носил комплект бланков. Достал нужный.
— Ирина Алексеевна, сейчас я оформлю протокол изъятия. Чтобы у нас все по правилам было. — Злобин щелкнул ручкой, приготовившись писать. — Но перед этим скажите, кто еще входил в комнату сына, кроме домашних?
— Ребята с его работы. Вчера приезжали. Задавали те же вопросы, что и вы.
— Кто именно?
— Леша Пак, его Валя Корейцем называл. Второго не знаю. Молодой парень, из новеньких.
— Пак служит в прокуратуре?
— Нет, в нашем ОВД, заместитель по розыску.
— Ясно.
Злобин достал еще один бланк — протокол допроса свидетеля.
Ирина Алексеевна тяжело откинулась на спинку стула и прижала ладонь к сердцу.
— Что же теперь будет, Андрей Ильич?
— Ничего. Искать будем вашего сына. Сходите, пожалуйста, за соседями, за теми, кто не болтлив. Карточку следует изъять в присутствии понятых.
— Господи, позор-то какой! — выдохнула Ирина Алексеевна.
Злобин не удержался и посмотрел в ее страдальческие глаза.
— Ирина Алексеевна, не изводите себя. — Он ткнул ручкой в карточку. — Это еще ничего не значит. В то, что ваш сын честный человек, я верю и буду верить до последней минуты. «Бедная. Только бы выдержала. Скоро начнем таскать по моргам, предъявлять на опознание все бесхозные трупы, подходящие под описание. Тут даже стальное сердце в клочья разлетится, а материнское и подавно».
Злобин с трудом заставил себя вывести первую строчку в протоколе.
Глава четвертая. Засадный полк
Ланселот
Злобин стоял на остановке и курил, нещадно теребя фильтр зубами. Иных проявлений эмоций он себе не позволил.
Вокруг в осенних лучах плескалась жизнь. Ветер гонял по асфальту золотые листья пополам с серебристыми упаковками и рекламными листочками. Гости с Украины расставили вдоль тротуара коробки с экзотическими фруктами, лузгали семечки и вяло перебранивались. Сын солнечного Азербайджана махал картонкой над мангалом, разгоняя шашлычный чад. Из ларьков неслась интернациональная музыка — на все лады и на всех языках. Под нее перебирала ломкими тонкими ножками группа школьниц. Все как одна сосали пиво из бутылок, между глотками успевая сделать по паре затяжек. Разговаривали развязно и визгливо, как стайка сорок на ветке. Само собой, мат шел вместо знаков препинания.
В двух шагах от Злобина готовились к трудовой вахте наперсточники. Коробку с тремя стаканчиками установили посреди тротуара так, что не обойти. Катала уже разминался, но игру не начинали. Очевидно, ждали группу обеспечения. Пару человек из нее Злобин уже вычислил. В публике, снующей на пятачке у остановок автобусов, особняком держались три девицы с наглыми глазами и пяток угрюмых молодцов все как один в однотипных кожаных куртках и кепочках. «Так, девки у нас шли сто пятьдесят девятой, а мальчики, по малолетке сходив за хулиганку, норовят с почетом сесть по бандитским статьям. — Злобин имел привычку определять, по какой статье шел человек и, возможно, по какой суждено сесть. Как правило, угадывал. — Ну их к лешему! Один хрен, по двести десятой
их не загребешь. Вон уже и ангелы-хранители прилетели».
Из-за ларьков появился наряд милиции. Два сержанта продефилировали мимо коробки наперсточника, едва не задев ее бутсами, но на каталу никакого внимания не обратили. Будто и не было его вовсе.
Злобин сплюнул окурок под ноги. В глазах опять потемнело от злости. Всю дорогу от дома Шаповалова она, буро-красная, то и дело поднималась изнутри и застила глаза. «Едреный в корень… Тридцать две районные прокуратуры, московская городская, военная. Минимум пять сотен следаков. А больше всех досталось одному Шаповалову. Сами дерьмо развели, а потом пацана, как кутенка, в нем утопили. — Злобин остановил себя. — Ладно, не расходись. Знаешь же, любого могли утопить. И наверняка топят сейчас. И тебя самого топили не раз. Спасибо добрым людям, вытянули, не побоялись измазаться. Только поэтому ты стоишь здесь живой и чистенький. А что всей страной бултыхаемся в дерьме, не новость. И борешься не за чистоту, а чтобы не утонуть».
На память пришла цитата из полного собрания сочинений Ленина, накрепко вбитая в голову на тягомотных курсах марксизма-ленинизма: «Нельзя жить в обществе и быть от него свободным». Вместе со всеми в кулак хихикал над глубиной и неохватностью мысли вождя. Оказалось, прав был лысый черт. Зрил в корень и на век вперед!
Он с тоской посмотрел на многоэтажку, в которой еще жила надеждой мать Вальки Шаповалова.
У Злобина ни иллюзий, ни надежд не было. Если парень действительно попал в жернова, что крутят подобные Салину с Решетниковым или те, кто легко подбрасывает кредитки «Виза», дай Бог к снегу найти труп. Да и то надежда слабая. Вращающие жернова и не таких бесследно перемалывали. Ибо знают прокурорскую истину: нет тела — нет и дела.
У обочины притормозил блеклого цвета «жигуленок». Сразу же распахнулась дверца.
— Слышь, служивый, тебе куда? — раздался бодрый голос.
Злобин нагнулся, чтобы лучше разглядеть бодрячка. Оказалось, за рулем сидел дядька — вылитый кот Бегемот, только осунувшийся немного. Улыбался заразительно, скаля зубы в стальных коронках.
— Почему «служивый»? — по привычке уточнил Злобин.
— Так, прикид такой: кепочка, курточка, папочка. Сразу видно — на службу человек спешит. Садись, подброшу.
Злобин посмотрел на толпу, собравшуюся на остановках, потом — вдоль по улице. Автобусов не предвиделось.
— Мне, в принципе, к метро.
— К какому, командир?
— Надо бы к «Проспекту Мира». Но подбрось к ближайшему.
Дядька поскреб подбородок.
— Садись, подвезу к «Проспекту», — решил он.
Злобин уселся на сиденье, с трудом захлопнул разболтанную дверцу.
— А к чему такая милость? — поинтересовался он.
— Да у спорткомплекса я всегда клиента найду. Там книжный рынок. Ну, интеллигенты наши, сам знаешь, умные, но дохлые. Книжек накупит, а дотащить сил уже нет. Или оптовик какой подвернется.
Злобин привычно осмотрел руки водителя. Наколок не было. Да и не смотрелся он на сидельца. Скорее отставник. Из-под летной куртки выбивалась уставная рубашка защитного цвета.
— Сам-то служил? — спросил он.
— Ага, служил, — с готовностью отозвался дядька. — Страна у нас такая: в начальники не выбился — либо служи, либо воруй. Вот я и служил, как тузик. Куда палку бросят, туда и бегу. Не скули и не тявкай без приказа.
— Из военных?
— Из прапоров, если точно. — В полумраке салона вспыхнула металлическая улыбка. — Служил, пока ноги и руки носили. А как стало нечего нести, меня и поперли. А вы, как погляжу, из милицейских?
— Не угадал, — ответил Злобин.
— А вопросики по-милицейски задаете. — Дядька бросил взгляд в зеркальце заднего вида. — Я тут одного мента вез. Цельный полковник, ага. Пьяный, правда, в хлам. С Маяковки до самого Ясенева вез. Я его, гада, чуть ли не в подъезд ввез. А он мне — пять долларов и визитку сверху. — Дядька обиженно причмокнул губами. — Спорить я не стал, но осадок остался. Утром, думаю, позвоню. Ага! Поднимает трубку и как рявкнет: «Тимохин, слушаю!» Блин, наш комполка танкового тише орал. Ну я вежливо говорю: «Здрасьте. Водитель, что милость вашу в жопу пьяную вез, беспокоит». А он: «Что надо?» Я возьми от балды и скажи: «Техосмотр». А он рыкнул: «ГАИ Центрального округа. Скажи, от меня». И трубку бросил. Не веришь? Вон талон. — Дядька указал на цветную картонку в углу лобового стекла.
Как травят байки на Балтфлоте, Злобин знал, но с фирменным трепом московских водителей столкнулся впервые. От беззастенчивого этого вранья комок под сердцем разжался, и Злобин беззаботно рассмеялся.
— Не верите? Сейчас визитку покажу. Сами можете позвонить, вдруг чего-нибудь обломится.
Дядька круто вывернул руль, по встречной полосе обошел едва тащившийся грузовичок, по крутой дуге, заложив левый поворот, влетел на перекресток и вклинился в поток, вползавший под светофор на противоположной стороне дороги.
— Вот так мы их. Мертвая петля, как у Чкалова. Тютелька в тютельку, — с гордостью прокомментировал он. — А как не нарушать? Москва, брат… Хочешь ехать — будешь нарушать. Все как в жизни. Кругом одни законы и заборы, а жить надо… И дураки, мать их! — Он вспугнул гудком бабку, прыгнувшую под колеса. — Дома надо сидеть, старая! — послал он ей вслед сквозь приоткрытое окошко.
Нагло растолкав соседей, он выкатил «жигуленок» на трамвайные пути, рванул с места, за минуту догнав громыхавший по рельсам трамвай. Обогнал его, едва не чиркнув по фарам, за что заработал отчаянную трель звонка и яростную жестикуляцию женщины в кабине.
— Дома на мужа махай, дура! — глядя в зеркальце, ответил дядька.
Вильнул к обочине и резко притормозил. Взялся за ключ зажигания.
— Случай у меня был. Дружок девицу подвозил, ага. Выскочил за сигаретами, а ключи забыл. А эта лахудра дрыгалки свои перебросила, за руль села — и ага. Дружок до сих пор хрен в газете курит.
Он выключил мотор.
— Так я же не девица вроде бы, — возразил Злобин.
— Ну, причиндалы мужские в этом деле не главное. — Дядька не гасил улыбку, но кошачьи глазки настороженно обшарили пассажира. — Руки есть, рулить сможешь, ноги есть — на педаль нажмешь. Поскучай минутку, я и ларек и назад.
Злобину ничего не оставалось как согласиться. От нехорошего предчувствия в зашарпанном салоне, пахнущем сырой картошкой и бензиновой ветошью, стало холодно и неуютно. Дверцу дядька не закрыл, и на том спасибо.
Вернулся он через минуту, как обещал, с пачкой «Явы» в руке. Плюхнулся на сиденье так, что «жигуленок» заходил ходуном. Стал отколупывать пленку на пачке, при этом тихо хихикал, постреливая в Злобина глазками.
Злобина это немного заводило, но виду он не подал. Мало ли сумасшедших за рулем в Москве.
Дядька сунул в рот сигарету и вдруг стал серьезным.
— А за вами хвост, Андрей Ильич. От самого дома Шаповалова пасут, ага.
Упреждая вопрос Злобина, он из нагрудного кармана куртки выудил удостоверение, раскрыл у себя на коленях. «Генеральная прокуратура. Управление по надзору за соблюдением закона в органах дознания и следствия прокуратуры. Оперативный уполномоченный Барышников Михаил Семенович», — прочел Злобин каллиграфические буковки. Под таким велеречивым названием шифровалась служба собственной безопасности Генпрокуратуры. У Злобина в кармане лежало такое же удостоверение.
Старые львы
Срочно
т. Салину В.И.
После посещения адреса «Искателя» зафиксирован контакт объекта «Ланселот» с Барышниковым М.С. — старшим оперативной группы, приданной «Ланселоту». Барышникову присвоен псевдоним «Мишка».
На машине «ВАЗ-2101» (гос. номер МО 347 Л, регион 77) «Ланселоту» удалось оторваться от наблюдения. Принял решения не преследовать.
Владислав
* * *
Двор был угрюмый и запущенный, как квартира обнищавшего да к тому же и крепко пьющего москвича. Пыльные окна смотрели на мир заспанно и осоловело. С обветшалых, больных тополей ветер сбивал листву. Истошно скрипели покореженные качели, на которых качались, забравшись с ногами на сиденья, две малолетки.
Злобин с Барышниковым курили, выпуская дым через низко опушенные стекла.
— Так ты где служил, Михаил Семенович?
— В Московском управлении КГБ, на второй линии
, — со вздохом ответил Барышников. — Остальное правда. Как тузик, ей-богу… Ушел в девяносто шестом. Год проваландался в охране.
Но старого пса новым штукам не научишь, надоело, хоть вой. А тут подкатили с предложением из УСБ. А что? Москву я знаю, как ее только бомжи и беглые знают, нужных телефонов — полная записная книжка, на голову не жалуюсь, нюх не потерял. Почему бы не попробовать?
— И как оно?
— По-всякому бывает. Но порядку больше. Как у нас в лучшие времена было. — Он с трудом сглотнул и неожиданно спросил; — Слушай, Андрей Ильич, а ты пьющий?
Злобин уже прикинул, откуда у Барышникова может быть сухость во рту, собачий взгляд и красные ниточки на бугорках носа. Постарался ответить так, чтоб ненароком не задеть самолюбие.
— Скажем так: я непьющий алкоголик. Барышников покачал головой, причмокнув губами.
— Во как сказанул, молодец. — Вздохнул. — А я, Андрей Ильич, временно завязавший. Если разницу знаешь, прошу учесть и на нервы особо не давить.
— Заметано, — согласился Злобин.
Знакомый нарколог со свойственным врачам могильным юмором называл таких альпинистами. Ползет человек вверх, карабкается, чуть ли не на ногтях висит, а все равно силы тяжести одолеть не может. Чуть надавит на него жизнь — он в штопор и мордой в асфальт.
— Теперь о деле. — Барышников сел вполоборота к Злобину. — За маскарад извини, оперативная надобность. Как мне задачу поставили, хотел тебя у Генеральной перехватить, но не сложилось.
Разбросал ребят по вероятным точкам: к новому адресу, от которого ты ключи получил, у ОВД и прокуратуры. Сам засел там, где ты должен был появиться, если настоящий профи. Угадал я, к матери сразу пошел.
Злобин пропустил комплимент мимо ушей.
— Сколько оперов в группе?
— Шесть на трех машинах, не считая меня и этой колымаги. — Барышников похлопал по рулю. — Сразу же говорю: можно хоть полк нагнать. Но ты никого из них в лицо не увидишь. Порядок у нас такой: меньше шума, больше дела. Ты ставишь задачу, я ее нарезаю операм. Отчитываюсь перед тобой лично. Всякие бумажки идут за моей подписью.
— А как это будет выглядеть процессуально? — усомнился Злобин.
Барышников набрал полные легкие воздуха и выпустил его, беззвучно что-то пробормотав.
— Андрей Ильич, мы с тобой не дети. У меня уже даже грудь седая! Законы пишут в Думе, изучают в институтах и читают в суде. А я — опер. Мое дело — искать и ловить супостатов. Как я это делаю, Бог мне судья. Думаю, ты не особо интересовался у своих оперов, откуда у подследственного фингал под глазом?
— У нас, Михаил Семенович, такие сейчас клиенты, что с фингалом их представить сложно, — усмехнулся Злобин.
— Была бы рожа, а попасть нетрудно, — пробормотал Барышников. — И тем не менее я гарантирую, что все бумажки будут образцово-показательно заполнены, хоть в учебниках печатай. А свидетели строем пойдут повторять показания. Хоть у тебя в кабинете, хоть в Гаагском суде по правам человека.
