Небо № 7

Мария Свешникова

Небо № 7

Апофеоз романа в трех частях

Слепо верящим в счастьепад с неба читать категорически запрещается

Если все хитросплетения судьбы прописаны на Небе № 7, то витать в облаках – не более чем служебное расследование.

Dedicated to Frank Sinatra and British airlines.

Чтобы придать своему роману нарочитой буржуазности, одним словом, чтобы, как всегда, нелепо выпендриться, я начну свое посвящение со старого анекдота.

Перелетные птицы собираются на юг – минуя Небо № 7. Без пяти минут осень.

– Пора! – сказал главный Журавль.

Тут нежданно-негаданно приходит ворона – читайте, молодая девчонка со своим уставом в чужой монастырь.

Ворона:

– Я тоже хочу с вами полететь в теплые края!

Журавли посоветовались и пришли к выводу, что могут взять на свой ветровой борт Ворону, но решили ее предупредить, что путь не близкий:

– Ты только подумай! Лететь далеко, тяжело будет, ты уверена, что справишься? Вороны обычно зимовать остаются.

Ворона настояла на своем:

– Я птица сильная. Птица гордая!

Нас, белых ворон, не сломаешь. Ну и голой попой тоже не возьмешь.

Взмыли в небо. Летят. Высота над землей – 5000 стеллажей «IKEA».

День летят, два летят, три летят.

У Вороны язык уже на плече, но она никому и виду не показывает, что устала.

На привале старший Журавль снова подходит к Вороне:

– Ворона, Ворона… Может, полетишь обратно, а то мы еще и полпути не преодолели, а ты вон как устала!

– Нет, я птица сильная, птица гордая! Я справлюсь.

Ворона зажала язык в подмышке и пошла дальше.

Такая же ситуация продолжалась на всех привалах. Ворона жадно пила воду, задыхаясь от усталости.

Старший Воробей снова подошел к Вороне:

– Я понимаю, что мы доплыли уже до середины, но еще не поздно развернуться и полететь обратно, нам же весной возвращаться – это еще одна дорога.

И тут блондинка развернулась и поплыла обратно, – хотя нет, это из другого анекдота. Но белая ворона – не блондинка, и потому она долетела.

И как только она лапками коснулась теплого песка, крыльями плескалась в море, она посмотрела на Небо № 7 и сказала:

– Я, конечно, птица сильная, птица гордая, но ебанутааааа-ааа-яяяя!

Всем сильным, гордым и, простите меня, издатели, за нецензурную брань, ебанутым женщинам посвящаю!

Почти щенячью благодарность выражаю своим прототипам, чьи имена я предпочитаю оставить в своей телефонной книжке!

И конечно же спасибо папе за то, что не заставил маму родить меня обратно, и коробкам шоколадных конфет, что не дали выть на луну!

Стоя в «оскаровской» стойке и тряся гонораром, как статуэткой, вынуждена признать свою несамостоятельность и сказать «спасибо» Коле Алешину за своевременное опускание меня с небес на землю!

Целую в нос, кусаю нежно,

Маша Свешникова и ее продезинфицированная совесть

Во время написания романа не было выкурено ни одной сигареты, ни одно животное не пострадало.

Часть первая

Ломаю дрова. Дорого

Телефон звонил не переставая. Хотя как ему перестать, если кнопка «выключить» не работала, и отрубить его можно было, только вынув блок питания. Мои руки слишком дрожали, чтобы произвести данную процедуру без ущерба для окружающей среды.

Звонили не те люди.

Мне нужен был один.

Позвонит до 15.00 – не зайду в этот кабинет.

Без пяти минут судное время.

Дурацкое это слово – аборт.

Как в песне про волны, которые бушуют и плещут и по неясным причинам «бьются о борт корабля». При чем тут дети, аисты и мужчины?

Я слышала о статистике абортов с тринадцати лет, но почему-то никогда не вписывала себя в группу риска…

Мама кричала в трубку, что кинула машину в центре и бежит ко мне на метро, просила перенести на час и еще подумать.

Мне казалось, что если очень сильно думать, то он обязательно перезвонит.

Выключен или недоступен. Потом автоответчик.

Рядом на столе лежал «Коммерсант» – в нем статья про отца моего ребенка.

Моего. Твоего.

Он ничей.

Его не будет.

Я повернула ручку кабинета.

Стоит ли рассказывать, с какой скоростью проносится жизненная история в такие моменты? Сколько-сколько воспоминаний в секунду?

Завтра Новый год.

Елки не будет, и ребенка… Ребенка тоже не будет.

Обратная перемотка на полгода.

Облако № 1

Ненужные дети

Роман кэпслоком,[1] или одинокий роман одинокого автора.

© Я

– Выключи, пожалуйста, микрофон или говори тише. Женька спит, а если она узнает, что мы с тобой снова ночами трещим, от меня уйдет, – умудрялся кричать шепотом Друг из Бронкса в телефонную трубку.

– Саш, ну как можно ревновать к лучшему другу, который живет за тысячу километров? Смешно, ей-богу.

– Когда-нибудь и ты влюбишься…

Он рвал правду в клочья на корню беседы.

– Хватит с меня неприятностей за последние пару недель. Никаких влюбленностей!

Меня и сотни таких же неудавшихся эмигрантов, как я, приглашали посетить салон самолета и отправиться восвояси на родину.

Я шла с великим творением человечества – Blackberry,[2] куда загрузила не менее могучее изобретение – skype и за полцены осуществляла разговор Лондона с Москвой. Я наполовину еврейка – и потому считаю, что платить один доллар восемьдесят четыре цента за шестьдесят секунд – роскошь для меня пока непозволительная.

– Ты что, встречаешь кого-то в аэропорту? Кто на этот раз прилетает и экономит на отеле? – Сашка ожидал услышать очередное незнакомое мужское имя.

– Я. Экономить буду дома. Саш, я возвращаюсь!

Проснулась его Женька и начала бубнить, что он ее в грош не ставит.

– Как возвращаешься? Ты же не планировала? – Я не услышала особого восторга в его словах.

– А ты планировал не заводить серьезных отношений и жениться на мне, когда мы оба отчаемся.

– Так я и не нарушал обещанного.

Врун.

Я не умею сообщать людям о смерти – это как требовать к себе жалости, ну что изменила бы фраза «Саш, у меня умер отец»?

Вы когда-нибудь возвращались туда, откуда мечтали выбраться и, что самое интересное, выбрались? И когда прошли зону языковой турбулентности, настроили планов и раскатали губу, оказывались у разбитого корыта?

Знаете, если самолет разобьется – я не удивлюсь. Ни капельки. С моим сегодняшним везением я смогла бы потопить ни один «Титаник».

Самое странное для человека – осознавать, что он ОДИН из миллионов, из тысяч миллионов, миллиардов. Уникален. Один на свете. ОДИНОК. Не верите – проведите более получаса в зале ожидания. Перед тем как отправиться в небо.

Дедушка сказал, что Бог на небе не прописан, потом умер.

Отец подтвердил оба факта.

Мама же утверждает, что была там и видела свое тело, врачей, больничную палату и утку с кровью со стороны.

Кому верить?

Ну не гидрометеобюро же??!

Видимо, потому мои родители и развелись. Как всегда, не сошлись во мнениях, налево или направо пойти, что и где есть, и главное, как меня назвать.

Папа давил на Иру, мама – на Марину, как вышла Маша, никто не понял, даже бабушка, написавшая на всех бумажках, положенных в шапку, «Анна».

С мамиными взглядами на жизнь спорили всю дорогу, а особенно с ее полетами к Богу, о которых она рассказывала на каждом семейном собрании (видимо, поэтому вся эта семья и разбежалась по разным континентам, а отец решил перестраховаться и забраться так далеко, чтобы точно никто не достал). Никто не верил маме, кроме бабушки – матери моего отца, как так получилось, я думаю, не понял даже тот, к которому они летали.

Я не зря сейчас вспоминаю эту историю, и вовсе не потому, что через двадцать часов я стану проституткой, а потому, что перед взлетом самолета любой нормальный человек думает о смерти.

Однажды маме делали ножевую биопсию. В год того самого «однажды» мне стукнуло четыре, серьезный возраст, я вам скажу. Под предлогом командировки в Киев она отправилась в центр акушерства и гинекологии РАН, где ей и вкололи стандартную дозу анестезии, не рассчитав точное количество, а мама у меня хрупкая. Раньше мне казалось, что сильный ветерок, не морской бриз, конечно, но вот осенние дуновения под этот критерий подходили, способен унести ее в волшебную страну Оз, и мне придется собирать фронт плюшевых игрушек, объявлять всеобщую мобилизацию и спасать целый мир в лице и теле моей мамы, я даже составила список того, что мне может понадобиться, – туда входили шляпа-невидимка (шапка показалась мне банальным аксессуаром), ступа-самозванка, кошелек-самобранец и прочий реквизит, и в одном полку с шахматными фигурками я готова была спасать целый мир. Ведь двадцать лет назад целый мой мир умещался в утробе матери.

– Уважаемые пассажиры, – начал пилот свою утрамбованную временем речь.

Врет он все. Ну, кто уважает множество пьяных тушек, утяжеляющих самолет? Кроме представителей «British airways», хотя и те последнее время выражают свое почтение фальшиво.

Я бежала в Москву по сожженным мостам. За три часа, и даже не обожгла пятки.

Меня просили покинуть салон и сообщали температуру воздуха за окном. Если выбирать, я скорее поверю пилоту самолета, чем гидрометеобюро.

Мой преподаватель по истории английской литературы посоветовал вязать, когда начинаешь думать о смерти, и вместо мыслей: «Для чего все это?» – наматывать нитки на спицы. Я пыталась смотать клубок ниток, который размотался и окутал целый салон. Все русские смотрели на меня как на полную клячу, англичане же пытались помочь. Когда я увидела клубок и нагнулась, то уткнулась взглядом в ботинки, такого же размера, как у папы, морщинистые руки с явными сухожилиями, и даже обручальное кольцо, которое он не снял даже после развода, – все свидетельствовало о том, что это он… Старый, хрипловатый ирландец. Неужели рейсы из Дублина отменили?

– Thank you!

Насколько мне известно, в Москве девушка скорее принимает героин, чем вяжет. Так что я снова белая ворона.

Ладно, крашеная дура.

А еще я бедная, не потому, что несчастная, а потому, что денег нет. Знаю, о таком не принято писать в романах, – но что поделать, от действительности не убежишь.

Многие уверены, что жить в Лондоне – значит быть обязательно дочерью кошелька. Неправда. Отец платил мне за обучение из тех денег, что заработал и копил многие годы, добавляя средства, полученные им по наследству при размене квартиры троюродной тети Инны.

Мы с латиноамериканкой Мияче снимали небольшие апартаменты недалеко от бензоколонки, там, где в пятидесяти метрах проходит метро, – и романтичная жизнь Бриджит Джонс уже не кажется столь притягательной. Ты просыпаешься под грохот, засыпаешь под грохот. Привыкаешь. Оборачиваешься назад – и подписываешься под выражением, что от добра добра не ищут.

Папа искал, потому и отправил.

А сейчас с его смертью все рухнуло.

Разом.

Папа мечтал, что даст мне хороший старт – что, получив образование, я смогу найти хорошую работу, встретить нужного человека и создать НУЖНУЮ ему семью.

Снова не вышло.

Я наскребала денег на билет на самолет, одалживая у всех подряд, потому что мама почти неделю разбиралась с тем, как осуществить перевод.

Тоже не вышло.

Мама перепутала время моего прилета, и я проторчала в «Шоколаднице» в Домодедово около двух часов. Для тех, кто не в курсе – wi-fi там нет. Ну или не было тогда, когда я сидела. Я приехала в Москву пустой и несчастной. Кто-то выпил меня в пути, как кофе.

Мама появилась такая же красивая, как в детстве, когда я хотела спасать ее из страны Оз. Со светлыми, чуть вьющимися на концах волосами, светлой и теплой кожей, серо-зелеными глазами и вздернутыми не домиком, а просто-таки альпийским замком бровями. Худая, в светлой рубашке из тончайшего шелка.

И с мужчиной?!?

– Привет, мама! Я твоя дочь! Приятно познакомиться!

– Ты пьяна? – Она потрогала мой лоб.

– Нет, констатирую факт, что мы не виделись три года!

– А она у тебя забавная, в жизни приятнее, чем на фотографиях, – вставил свои пять копеек спутник, сорвавшись с орбиты своим взглядом в мою сторону.

– Это Эмиль! Мы с ним живем уже почти год вместе. Ну я тебе присылала фотографии по мылу, помнишь?

– Нет, ты мне не высылала…

– Ну или это я не тебе… Какая разница, поехали домой. Интересно, Фима тебя узнает?

Фима – это шоколадный лабрадор, кобель и любимец публики, нам его папа подарил шесть лет назад на Новый год. Мне – на радость, маме – в отместку.

– Даже не обнялись при встрече – что за холод в нашей семье! – сказал Эмиль, засовывая чемоданы в багажник.

– Не во всех семьях приветствуются тесные тактильные отношения, – бюрократично подметила мама.

– Тем более ты пока мне не семья. – Я посмотрела на Эмиля. – Мам, а с каких пор ты занялась усыновлением совершеннолетних детей?

Эмиль был лет на семь старше меня. С бакенбардами и загорелый. Пожалуй, это самое примечательное, что в нем было.

Мама огрызнулась и предложила мне выйти в закрытое окно на полном ходу. Она была раздражена, в отличие от своего спутника, которого, казалось, все это забавляло.

Хихикая и посмеиваясь, он напоминал по мимике отца. Я простила маму за эту слабость. Все мы пытаемся воскресить воспоминания.

В районе МКАДа Эмиль начал нервничать, что опаздывает, посему он прямо из-за руля вылетел и, сверкая пятками, забежал в ближайшую станцию метро.

Мама жила по системе ежеквартальных отчислений, мы – просто жили. Я – хорошо, папа – недолго и в разводе. Мы с мамой остались вдвоем в машине. Если честно, эта уединенность меня удручала.

Непременно хотелось чем-то занять руки.

– Можно, я сяду за руль? У тебя же все равно страховка безыменная.

– А у тебя права-то есть?

Я достала их из сумки.

– А слабо назвать точную дату моего рождения? – спросила ее, чтобы быть правой полностью.

Мама справилась с этим. Даже вспомнила год.

Так сменился третий за последние пятьдесят метров человек за рулем. Машина пошла по рукам как девушка легкого поведения.

– Ты помнишь, что у нас правостороннее движение? – Мама безумно ароматно и со смаком закурила.

– Спасибо, что напомнила.

– Вот что! – начала она, прорисовывая контуры губ. – Лето ты поработаешь у меня. Ближе к осени Эмиль проект запустит – пойдешь к нему работать. Администратором или координатором.

– А чем я буду у тебя заниматься?

– Придумаем, ты знаешь, я думаю, ты вполне могла бы давать за меня интервью, ну и со своим сценарным высшим…

– Оборванным высшим, мама, оборванным…

– Хорошо, со своим оборванным высшим ты вполне сможешь прописывать обстоятельства действия в моих книгах. Да, это черная работа, но надо с чего-то начинать.

Моя мама – автор женских романов, то детективных, то не очень. Стыдно признаться, ни одного не читала. Продаются неплохо. Больше в регионах. Но это отнюдь не значит, что такой вид деятельности приносит большие деньги. По крайней мере, я этих денег не видела.

– Мам, я не хочу так жить!

– А есть ты хочешь?

– То есть у меня только два варианта: либо подносить кофе друзьям Эмиля, либо быть твоим лит. негром?

– Ты слишком грубо сформулировала. Это лишь начало. Многие великие сценаристы начинали с того, что носили кофе на съемочной площадке.

– Знаешь, зачем папа меня отправил в Лондон??? Чтобы я никогда, слышишь, НИКОГДА не носила никому кофе.

– Все через это проходят. У тебя есть другие варианты? Я рада бы тебе помочь, но у меня своя жизнь – ты уже взрослая. Поносишь кофе, не развалишься. Опустись с небес на землю!

Когда мама переходит на крик, то иногда у нее в уголках губ появляется капелька слюны. В детстве я протягивала ей салфетку, и мы переставали ругаться.

Салфеток под рукой не было.

Как и желания.

– Варианты всегда есть, – восстал из ада мой оптимизм.

– Какие? Тебе хоть из одной компании ответили на резюме? Ты витаешь в облаках, думая, что кому-то нужны молодые дарования. Чтобы иметь все и сразу, есть только два пути: стать шлюхой или содержанкой, что в общем-то близко по содержанию.

– Да легко.

Я нажала на тормоз и остановила машину в самом центре пробки. Вышла под возгласы других машин, которые сигналили моему экспрессивному поведению. А мне было плевать.

– Ты совершаешь глупости и работаешь на публику! Я прекрасно знаю, что ты никогда на подобное не решишься! – крикнула она мне вдогонку, потом пересела на переднее сиденье и начала задумываться, каким аперитивом запить данный вид ссоры.

Лучше на панель. Кофе подносить – та же проституция с наименьшими заработками.

Никогда не знала, что для меня Никитский бульвар (мама моя не выносит колец, обручальных, жизненных, а тем более Садовое или МКАД и потому ездит только через центр) будет иметь синоним «панель».

Суть дорожно-транспортных отношений в том, что всегда кто-то кому-то переходит дорогу. Что зеленый для одного, то красный для другого. И так будет вечно. Пока не зажжется желтый, и участники этих странных отношений не пойдут на риск, и не начнут решать, кто же из них прав, а кто лев.

Машины в правом ряду мигали поворотниками, как цветомузыка. Меня прельщал тот ряд.

От асфальта бил жар. Каблуки тонули в раскаленном асфальте. Неужели привести с собой дождь – это такой немыслимый перевес багажа?

И тут, в очередной раз выдернув себя из недр земли асфальтной, я решилась.

Решилась хоть раз в жизни ответить за собственные слова. Обычно мне удавалось отмазываться.

Сначала после принятия этого решения было безумно душно, в горле образовался комок нервов, по рту – сушь. В голове царил кавардак. А по ощущениям грядущий обморок.

Я решила не рисковать своей вегетососудистой дистонией и двинулась в сторону пешеходного перехода.

…как вдруг из соседней машины заиграл Патрик Вульф.

It’s you

Who puts me in the magic position, darling now

Yo u put me in the magic position

To live, to learn, to love in the major key[3]

Неужели кто-то в Москве слушает брит-поп? Если он еще и читает Стивена Фрая, то я готова не бросаться под поезд в ближайшие полчаса.

А какого черта и не наломать дров? Если верить отцу, то живем мы только один раз и терять, собственно говоря, нечего. С другой стороны, если верить матери и мы живем много жизней, то тем более, почему бы не рискнуть?

Гулять так гулять!

Трясущейся рукой я постучала в окно пассажирской двери первой попавшейся машины – той, из которой доносился Мистер Вульф со своей песней «Magic position».

Водитель опустил окно.

Диск заело.

Кто бы сомневался – с моей-то претензией на везение.

– Можно я у вас здесь посижу? – Я пыталась не смотреть на мужчину, управляющего данным транспортным средством.

– Зачем?

Не могу сказать, чтобы мужчина испугался, скорее он был приветливо насторожен.

– Откройте, пожалуйста, быстрее, а то сяду в соседнюю.

В России угроза – всегда самый верный метод манипуляции.

Он снял блокировку с дверей и пустил меня в свой вечер.

Зазвонил телефон.

Его.

Он звонил так настойчиво и так проворно, но ни я, ни водитель не обращали на этот звук никакого внимания. Мы сидели в пробке и молчали.

Нам было все равно.

Мы оба не понимали, что делаем, но, в отличие от меня, мускулы моего спутника были расслаблены. А дыхание ровное.

– Что у вас случилось с музыкой? Диск заело? Может, протрем диск и поставим снова?

– Да проще другой диск поставить. Или радио включить. – Для него не было проблем в мелочах – это плюс.

Видимо, он тоже от чего-то бежал. Его грустный взгляд делил дорогу на дополнительные полосы движения. По радио играла заунывная песня на иврите. Это минус.

– Он поет о том, что если девушка согласится и пойдет вместе с ним, то он непременно сделает ее счастливой. Только ей надо поверить, – решила я хоть как-то начать разговор о цене, не получилось, конечно, но хоть попыталась.

– Ты знаешь арабский? – спросил меня водитель.

– Это иврит.

– Хорошо, поставлю вопрос иначе, ты знаешь тот язык, на котором исполняется эта песня?

– Нет, но если бы я вдруг решила спеть такую песню, то непременно вложила бы такой смысл. Такой тональностью только липовые обещания раздавать.

Водитель рассмеялся.

– Куда тебе? – спросил он.

– А какие варианты? Из двух: к тебе или к тебе? – Я сказала это с такой уверенностью, как будто каждый день зарабатываю на жизнь проституцией.

Я улыбнулась. Потому что Станиславский точно только что перевернулся в гробу и истошно прошептал: «Верю».

Мужчине, простите, моему первому клиенту было чуть за тридцать. Или под тридцать. Около того.

Седины ни в волосе, ни в голосе пока не намечалось.

Поскольку он сидел, точный рост я определить не смогла – но в нем было нечто умиротворенное. Как в рекламе «Пусть весь мир подождет». И он ждал. Не мужчина, а мир.

Мне нравилось, как холодный воздух смешивается с его ароматом. Последнее, что я привезла отцу, – сейчас так противно вспоминать, – это купленный в duty-free одеколон Dior. От моего первого клиента доносился этот запах.

Я была уже готова начать набивать sms Зигмунду Фрейду, но тут вспомнила, что не знаю его номера и что свой Blackberry оставила в машине мамы. И к тому же я хоть и дома, но в роуминге, и потому, скорее всего, заблокирована.

Из левого глаза покатилась предательски одна слеза.

– Что-то случилось?

– Нет, просто жарко.

– Хотите воды? – Он потянулся за бутылкой с минералкой.

– Нет, спасибо. Мне бы закурить.

– У меня в машине не курят.

– Не курят – так не курят! – Я посмотрела на часы. Было начало девятого.

Знаете, бывает такой сканирующий взгляд, как детектор, счетчик или металлоискатель? Вот именно таким взглядом он окинул мои часы. Мне их мать отдала перед отъездом. Ей часто дарят, как ей кажется, ненужный хлам. А я донашиваю. Часы за несколько тысяч долларов. Я опять же повторяю, что я не богатая и даже не сильно обеспеченная, просто мама моя небожительница, а я с сачком по лужайке жизни бегаю.

Мне кажется, мой первый клиент сопоставлял факторы и прикидывал, во сколько я ему обойдусь. За час.

Мы снова намертво встали в пробку, на этот раз уже на Страстном бульваре. Я решила, что это повод или хотя бы причина, чтобы выйти покурить – все равно он далеко не уедет.

– Ну рассказывай, почему ты села именно в мою машину? Ты же чем-то руководствовалась, совершая этот выбор? – Он резко перешел на «ты».

– Мне показалось, что ты бы заплатил больше всех.

– А как же дорогой «Рэндж-ровер», что стоял рядом? Мне кажется, правильнее было бы сесть туда.

– И нарваться на брюзгу и неврастеника? Ну уж нет!

Все – я собралась с духом и вышла в духоту поддаваться пагубной привычке.

– Куда ты? – Он схватил меня за руку, не давая уйти.

– Покурить. Не волнуйся – не убегу.

– Как тебя звать-то?

– Света! – пусть будет так.

Да будет свет, то есть Света. Звезда… Нет, сегодня просто звезда.

Я вышла из машины и закурила сигарету. Так странно, я не додумалась взять с собой сумку, телефон или ключи от дома, но схватила мамины сигареты и зажигалку.

Мой первый клиент включил аварийку. Это было так галантно и трогательно, что я решила сделать ему скидку, окончательно вжившись в роль.

Солнце било по глазам, а мозгов опустить очки мне не хватило. Мне было грустно и больно, мне хотелось отомстить всему миру. Мне хотелось страдать, чтобы потом предъявить эти страдания и найти виноватых, не догадываясь, что это будет только моя боль, моя сначала, может, но далеко не факт, потом она отголосками вознесется к ней и снова вернется, и в конце будет тоже моя боль. Проще говоря, полное правообладание чувством. Ничтожным таким чувством.

Он вышел из машины в вечернее пекло. Такая она, эта Москва, один шаг – и ты на обочине ада.

Все-таки высокий.

– Меня, кстати, Макс зовут. Давай я с тобой покурю.

– Тебя угостить сигаретой?

– Угости.

Я протянула ему пачку и зажигалку. Последний предмет он очень тщательно осмотрел, как будто делал свои выводы.

– Так куда поедем? К тебе или к тебе? – Макс, теперь уже можно называть его по имени, смотрел на меня, с четким ожиданием, что сейчас я назову ему адрес. А еще я чувствовала, что он понимает мой блеф.

– Давай лучше к тебе.

– Не боишься?

– А должна?

Он не ответил. В конце концов, всем бы умирать от рук (и не только рук) таких красивых маньяков.

– Мы поедем за город смотреть мой дом.

– Ты меня изнасилуешь и закопаешь?

– Первое вряд ли, второе – только по желанию.

Мы стояли и молчали.

– Обычно в такие моменты девушка спрашивает точный адрес и сообщает его по телефону вышестоящим.

– А я сама по себе. И телефона у меня нет.

– У тебя верхняя пуговица оторвалась. Резко расстегивала?

Да, с театральным выходом из машины на глазах матери я перегнула пуговицу.

Он посмотрел на мою рубашку. Я чувствовала кожей, как он анализирует происходящее и прекрасно понимает, как я в спешке ее расстегивала.

Только не сдаваться.

Как меня отец в детстве учил – сила воина в его безупречности. Думаю, данная теория применима и ко лжи.

Я вздрогнула от прикосновения Макса. Он с силой выдрал нить, на которой висела пуговица.

– На, – он протянул мне ее, потом положил пуговицу в центр моей ладони, заботливо прикрыв пальцами, – в карман убери, приедем, пришьем!

Предугадывая его вопросы, я начала отвечать:

– Рубашка подделка. Стоит копейки – выкину и все.

– Врешь.

– Почему ты так думаешь?

– Иначе бы ты выкинула пуговицу, но ты убрала ее в карман. Хорошее тебе воспитание дали – научили ценить вещи.

Я промолчала.

Он так пристально и заботливо на меня смотрел. Так пристально, что мне хотелось провалиться в канализационный люк или даже в саму канализацию.

У Макса были русские черты лица и все та же русская интеллигентность во взгляде, по которой я так скучала в Лондоне. Не было глубоких морщин, кожа была на уровне двадцатилетних. Он был мужественно упитан, никакого жира и никакой худобы. Широкие плечи.

Рядом с ним хотелось просыпаться. И быть может, даже засыпать. Так сложилось, что у меня в жизни было только двое мужчин. Он, наверное, думал, что под сотню. Почему мы не встретились иначе?

А если так? Почему не провести просто ночь?

Получить деньги.

Приехать и кинуть матери в лицо. Он был готов меня снять. Жаль, что не на камеру.

На нем была мятая белая рубашка из тонкого льна и джинсы с очень красивым ремнем. Видимо, он был человеком не бедным. Но привычного пафоса бытия не наблюдалось.

– У нас с тобой джинсы одного цвета.

Он смотрел на идеальный бордовый маникюр, красивые босоножки. И складывал в голове неясный образ. Меня. Никем не любимой меня.

– Да. Одинакового. Ну что, ты докурила? Поехали?

На этот раз я кивнула. Мне было жарко. Я чувствовала, как тело покрывается ровным налетом потного вещества. Я чувствовала, как запахи наших духов смешивались в неясный симбиоз полутонов.

Хотелось пить пузырящееся лето в красивых бокалах.

– Можно странный вопрос?

– Валяй. – Он смотрел на меня с улыбкой. Весь наш разговор он переключал одну волну на другую в поисках того, что бы ему нравилось. Единственное, на чем он задержал свой слух и мой вечер, – P.Diddy «Thought you said».

– Если честно, я не знаю точно, сколько стоят мои услуги, но давай будет так – ты купишь бутылку самого вкусного шампанского и мы с тобой ее выпьем на двоих.

– У тебя сегодня выходной? – Он смеялся.

– Something like that. – Я, сама того не заметив, слетела на английский. По привычке.

Он улыбнулся.

– Хорошо. Но только самого дорого. Чтобы больше не покупала подделок.

– Спасибо.

– Больше ничего не хочешь?

Мы остановились возле «Азбуки вкуса» на проспекте Мира. Когда я уезжала учиться, строили только первую, а теперь они по всему городу.

– Хочу. Зиму вместо лета.

– Загранпаспорт с тобой? – спросил он резко и проникновенно.

– Меня охраняет Королева Великобритании. Я не гражданин России.

Я не знаю, зачем ляпнула такое. Лучше бы сказала, что из Львова и Хохляндия – родина моя. Но Макс как будто наперед знал мои ответы. Видел насквозь. Рентген хренов.

Макс протянул мне пакет. Я невольно увидела сумму, пропечатанную на чеке, и подумала: а что, неплохую идею заработка послала мне жизнь. Но почему-то вместе с шампанским в сумке я обнаружила упаковку бокалов.

– У тебя посуды нет?

– Там, куда мы едем, – нет.

У него снова зазвонил телефон. И он снова не брал трубку.

– Жена?

– Какая разница. Не важно все это.

Я разом заткнулась. Меня это не обижало, потому что говорилось это не мне, а проститутке, которую я изображала.

Теперь я понимаю, почему отец не верил в жизнь после смерти! Вряд ли бы он хотел видеть весь этот позор.

Точно не хотел бы.

– Так почему ты села ко мне в машину? Ведь не потому, что я заплачу больше. – Он не отступал в своем желании докопаться до истины.

– Решила испробовать на досуге маркетинговый ход. Тебя даже не пришлось уговаривать.

– Это точно.

– Можно, я буду считать это комплиментом?

– В полной мере.

Мы ехали по пробкам еще одну вечность. Я сняла босоножки и забралась с ногами на сиденье, коснулась щекой окна и смотрела на пролетающие мимо дома. По моим подсчетам, мы проехали не больше двадцати километров по Ярославскому шоссе.

Парадоксально, но любое блядство связано с двумя трассами – Ярославкой и Ленинградкой. Ирония судьбы – вещь великая.

От асфальта струился легкий пар.

Мы свернули на хорошо асфальтированную дорогу, миновали два шлагбаума и попали на территорию ухоженного коттеджного поселка.

– Ну, все! Приехали! Выходи!

Сосны. Я ничего, кроме этих сосен, не замечала и не хотела замечать. Поздний вечер освещал лишь их верхушки. Они светились янтарным заревом. Так тоскливо и проникновенно.

Хотелось обнять первого встречного. Или как минимум уткнуться.

Рядом стоял достаточно большой и ухоженный дом. Недавно построенный. Описывать который у меня, если честно, нет ни малейшего желания. По внешности Макса вы вполне можете понять, что дом был красивый, но не чопорный и тем более не помпейский.

Мы прошли внутрь. Мебели почти не было.

Кухня, опоясывающая гостиную, красивая ванная размером с мою комнату в Лондоне.

Наверх мы не поднимались. Туда, наверное, пускают только своих.

Макс положил бутылку шампанского в морозильник.

– Можно я душ приму?

– Можно даже ванну.

– Полотенец тоже нет?

– Зато есть сатиновые простыни.

– Пойдет.

Я прошла в светлую ванную византийского типа. Она оказалась еще больше, чем показалась мне вначале. Странный эффект закрытой двери – я всегда думала, что он действует наоборот.

Я покрутила ручку жалюзи и добилась полумрака. Мое извечное «ни рыба ни мясо».

– У тебя есть пена для ванны, но нет полотенец? – крикнула я Максу. – Ты, случаем, не гастарбайтер?

– Ха-ха! Посмотри в стиральной машине – там еще и соль есть. И всякие другие прибамбасы.

– Ты хранишь вещи в стиральной машине?

– Если я скажу, что боюсь, как бы рабочие не подмешали мне депилятор, ты же мне все равно не поверишь.

– Кто тебе сказал такую глупость? За то шампанское, что ты купил, я просто обязана верить каждому твоему слову.

Неужели сейчас, в этот конкретный момент, есть место для романтики?

– Слушай, – обратилась я к нему, – а почему блядей принято в сауну возить? Там же душно и сексом не позанимаешься по-человечески?

Макс рассмеялся, не удостоив меня ответом.

Я легла под воду. Очутилась на дне и открыла глаза. Сквозь пену данного бытия не было ничего видно. Мокрые волосы опутывали шею.

Мне было душно от одиночества. Душно на жаркой улице, душно в жаркой ванне, душно в прохладной машине – я задыхалась от собственной жизни. Но любое открытое в настоящий мир окно было всего лишь муляжом. Ненужным реквизитом.

Я нашла возле унитаза стопку книг. Цвейга, Мопассана и Достоевского.

– Эй, забытое дитя искусства, еще не утонуло? – послышался голос из-за двери, и поспешное ее открытие.

Я не могу сказать, что он был красивый. Писанный неведомым писателем красавец. Но, глядя на него, хотелось отдаться. Полностью. Правда, какие-то внутренние, поставленные разумом задачи говорили, что надо держаться и играть поставленную ситуацией игру.

– Тебе не стыдно в ванне читать Достоевского? По-моему, ты унижаешь, достоинство писателя!

– А тебе не стыдно вламываться ко мне в ванную?

– А почему ты дверь не закрываешь?

Я задумалась. И ответила:

– А я боюсь!

– Меня или Достоевского? Шампанского хочешь для бесстрашия?

– Обоих. Хочу.

Макс открыл бутылку. Почти не охлаждая. Капли долларов, в смысле шампанского, дождем обрушились на пол. Наутро мы будем прилипать к переливающимся, как слюда, капелькам ночи на паркете.

– Хотя нет. – Я поняла, что поперхнусь, залпом выпивая шампанское за восемнадцать тысяч рублей.

– Что нет?

– Не хочу.

– Точно? Я же уже открыл.

– Ну…

– Какая ты неуверенная в себе.

Он улыбнулся. Я хотела выскочить из воды и начать доказывать обратное, но отсутствие одежды меня остановило. Все-таки пена – хоть какое прикрытие. Тыла.

Макс поставил бокал на край ванны и плотно закрыл дверь. С обратной стороны.

Шагов по ту сторону двери слышно не было. А это значило, что либо я только что столкнулась с призраком (тенью отца Гамлета, уплотнением пространства, нужное подчеркнуть), либо он ждет меня за дверью!

Но зачем?

Я потянулась за пачкой сигарет. Она упруго засела в кармане джинсов, неряшливо кинутых на пол. Мне пришлось высунуться из воды и даже переступать по пространству на руках. Они скользили, потому что были мокрые, а я, как следствие, чертыхалась. Во весь голос.

– Хотел проверить, как у тебя с уверенностью и пьешь ли ты свою зарплату, – сказал он, резко открыв дверь.

– Последний раз я так же, как ты, смотрела, выпьет ли человек предложенное, классе в седьмом, когда подсыпала слабительное в чай всему классу.

– То есть ты была хулиганкой?

– Почему была?

– И правду, почему была? – Мне показалось, что голос Макса повеселел и преобразился.

– А ты дверь закрыть не хочешь?

– Зачем? Тебя что-то смущает? – Он все время пытался подловить меня на несостыковке с профессией.

– В общем-то да.

– Точно неуверенность.

Я резко вернулась в ванну. Зачерпнула ладошками воды и вылила на него. Четкий звук. Резкий взмах. Чуткая реакция. Редкая сосредоточенность на моменте.

Он сначала попытался отпрыгнуть, но не успел. Потирал руками лицо. Пил игристое лето из запотевшего бокала. На белой жатой рубашке были видны следы брызг.

В секунду, да что там – в секунду, в доли и сотые, а вернее, миллиардные, я ощутила себя невероятно счастливой.

– Спасибо! – по идее, эту фразу собиралась сказать я, а не Макс.

– За что? – испуганно переспросила я, решив, что сейчас меня точно огреют моей же зарплатой и, вместе с орудием уничтожения, закопают в соседнем пролеске.

Макс улыбался.

– Ты мне своими выходками возраст сбавляешь. Того гляди, ровесниками станем!

– Можно я выйду из ванны и мы тогда продолжим?

– Ладно, так уж и быть. Хотя мне нравится смотреть.

– Я в стриптизерши не нанималась.

– Мне не сложно съездить за еще одной бутылкой шампанского.

Он улыбался и посмеивался. Я думала, разрыдаться или продать себя.

Мы напились шампанского и переместились на крыльцо. Я сидела, завернутая в сатиновую простыню ярко-алого цвета.

Даже намека на секс не последовало.

Меня штормило в унисон ветру.

– Ты же не проститутка. И никогда ей не была. Почему тогда ты это делаешь?

– Так надо. Потом, мне очень хочется отработать свою бутылку шампанского.

Мое безумие требовало сиюминутной близости. Душевной или физической – не столь важно. Но тотчас.

– Вот ты будешь смеяться, но я не могу взять и тебя поцеловать, – сказал он достаточно тихо.

Я, конечно, услышала, но вполне могла сделать вид, что не разобрала слов.

– Я думала, что проституток не целуют.

Простыня упала с одного из моих плеч. Ветер раздувал полувысохшие светлые локоны.

– Ты же не проститутка.

– Не важно, кем я была до встречи с тобой и кем я буду, после того как наступит утро. Сейчас я девушка, за ночь с которой ты заплатил.

– Я не платил, я просто угостил тебя бутылкой шампанского.

– Хочешь, я тебя сама поцелую?

– Я хочу, чтобы ты хотела меня поцеловать. Но ведь ты не хочешь.

– Я не знаю.

– Ну что, тогда просто пошли спать? Кто платит, тот и заказывает музыку.

Меня данное предложение удивило. Но спать так спать. Мы забрались в одну кровать, под одно одеяло. Он даже не дотронулся.

Приставать не стал.

Храпеть тоже.

Оба факта вызвали экстренный приступ бессонницы. Данный вид товаров и услуг доставляется крайне быстро. Ибо спрос не велик.

Было безумно холодно и хотелось чихать. Ветер ударил трехочковым ударом по окну, резко и неистово. За рамой, за странной вылазкой в потусторонний, не принадлежащий ни Максу, ни мне мир, было желто-гнойное небо.

Эти странные порывы. Ветра и меня.

Я спряталась в толстое одеяло. Укуталась.

Приятно поежилась холоду.

Высунулась в окно проверить ветер, в какую из сторон света (а главное, внутрь или вовне) дуют те самые воздушные потоки. Облизала собственный палец и подставила ветру.

А то помните всякие «Войны миров». Нужно было проверить, что он дул в нужную сторону, мне было жизненно необходимо знать, здорово ли мое Небо № 7…

Часы тикали, ТВ работал, мозг жужжал.

Да и диспансеризация неба прошла успешно.

От звука «включение» и «выключение» телевизора уже начинающее меня прилично возбуждать мужское тело сделало пару невнятных телодвижений во сне.

Макс проснулся и посмотрел на меня очень сонно и верно, что ли. Не знаю даже, как правильно описать этот взгляд.

– Ты чего не спишь?

– Пытаюсь понять, это просто гроза или нашествие инопланетян!

Он засмеялся и хлопнул рукой по матрасу.

– Давай ложись обратно!

– Я уже не усну. Слишком сильный ветер.

Я села на подоконник. Спальня находилась на третьем этаже дома. Открывался мой любимый вид. Верхушки сосен. Колоннада домов. И вечное небо.

Стаи мыслей вместо птиц, громче и быстрее.

– Знаешь, а мне хочется тебя поцеловать!

– Это минутное? Или продуманное все же?

– Дай мне пару минут подумать. Я спущусь покурить. И если ты вдруг захочешь меня поцеловать, то спускайся на крыльцо.

Дождя еще не было. Но ветер кричал, что скоро наступит. Он рвал мои эмоции и сомнения на клочки. Так яростно!

Я закутала свои сомнения в простыню. На плечо упала первая капля утреннего, но тем не менее сумеречного дождя. Больно и кропотливо.

Макс спустился и встал позади меня.

– Хочешь, я тебя обниму?

– Хочу.

– Сигарету дашь?

Я протянула ему пачку и зажигалку.

– Только тогда покрепче.

– Сигарету или обнять?

– Второе.

Он выполнил мою просьбу.

Не знаю, полностью ли вы ощущали это чувство, когда приятное вам тело противоположного пола прикасается к вам, вы прилипаете друг к другу, стесняетесь (стеснялась конечно же я, а не он) поеживаться или совершать какого-либо рода телодвижения. Когда воздух, который он выдыхает, соприкасается с твоей кожей. И ты утопаешь в бессмысленном газе существования.

Я провела волосами по его груди, не осмеливаясь полностью опрокидывать голову на его грудь.

Он правой рукой осторожно гладил мое левое плечо, подбородком касался ключицы.

Ох уж этот спинной мозг, что вечно твердит помедлить.

На моих часах было полшестого утра. Начался ливень. Я вытянула ноги, так что вся кожа до коленных суставов покрывалась аккуратными каплями первого за месяц дождя.

– Тебе не холодно? – спросил Макс.

– На удивление жарко.

Он отпустил мои плечи и руками провел по спине, каждый мускул его пальцев проминал мои мышцы. Это был не массаж. Это были максимально темпераментные прикосновения.

Я запрокидывала голову назад. Все еще мокрые волосы прилипали к его животу.

Гром с молниями раздирал небо на сотни баннеров. Мы сливались в этом странном утре.

– Хочешь еще выпить? – спросил Макс.

– Мы же допили бутылку.

– Ты меня все время недооцениваешь.

– Да ладно?

Он отпустил мое тело от кончиков своих пальцев. Мне моментально стало его не хватать. Появилась неимоверная жажда.

Макс принес бутылку белого вина.

– Знаешь, ты будешь смеяться, но я не ценитель вин. Обычно я мешаю белое вино, вне зависимости от цены и качества, со спрайтом, ванилью и лаймом. Прекрасно утоляет жажду. Не понимаю я сути в ароматах, осадках и прочей нечисти, – сказала я, пытаясь хоть что-то унюхать в бокале.

– Ты будешь смеяться, но я не встречал ни одну девушку, которая могла бы состязаться с тобой в оригинальности.

– Уверен?

– Даю руку на отсечение.

– Отсекать буду медленно и больно, так что хорошенько подумай. У меня этими руками на отсечение и зубами на выбивалово уже весь холодильник забит.

– А ты на органы продавай!

Лил сильный дождь.

Мы стояли возле крыльца, так, что крыша уже защищала нас от капель, но еще было видно небо.

Макс столкнул меня в дождь. Простыня чуть не упала с моего тела. И оставил меня в этом дожде одну. Второй раз за полчаса. Как будто думал или сомневался.

Я тоже сомневалась. Потому что знала, что не стоит заниматься с человеком сексом, если намереваешься завести с ним отношения. А тем более не стоит спать с человеком, с которым надеешься познакомиться.

– Что ты делаешь?

– Стой и охлаждайся. Как надоест, возвращайся на крыльцо.

Я стояла в холоде начинающегося ливня.

– Зачем ты так? – спросила я обиженно.

– Хочу посмотреть, сколько ты продержишься. Да, и зрелище красивое!

Ледяные капли скользили по моему загоревшему телу. Так просто. И так привычно.

Дождь бил с такой силой, что мы видели друг друга с трудом. Стоя на расстоянии пары метров. Своеобразная сепия природных явлений.

– Так ты хочешь? – кричал он, пытаясь стать громче дождя.

– Хочу чего?

– Поцеловать меня хочешь?

– Я хочу, чтобы ты первым сделал шаг.

Дипломат фигов. Он сделал ровно шаг. Такой шаг, чтобы именно мне пришлось принимать решение, двигаться ли в его сторону. Он сделал свой выбор – и снова перекинул право хода на меня. Следует также заметить, что этот шаг позволял ему оставаться на суше и не покидать порога крыльца.

Я стояла, мокрая и холодная от дождя. Скупая на эмоции. И эмоционально обнаженная. В ступоре, готовая войти в штопор.

Я хотела его каждой частью своего тела.

Но я боялась приблизиться. Все знают этот ступор – когда импульсы неподвластны, когда мышцы перестают сокращаться. И ты замираешь в моменте.

Дождь лил, нанося сотни тысяч единовременных ударов, повторяя эту природную дробь.

Слезы смешивались с дождем. Что делаю я? Что я творю?

Ресницы пили грозу.

– Я хочу, чтобы ты подошел ближе.

– Зачем! Сама не можешь? Я свой выбор сделал, пустив тебя в машину. Теперь ты сделай свой.

Макс улыбался. Он чувствовал каждую мою мысль и знал наперед весь спектр чувств.

– Стесняюсь!

– Первая правда, которую ты мне сказала!

– Хватит на сегодня психоанализа, доктор Фрейд!

– Правда хочешь, чтобы я приблизился? Только смотри – я не остановлюсь!

– Значит, мы с тобой будем на одинаковых скоростях.

Он взял меня за руку и притянул к себе. Сильно и резко.

Поцелуй имел вкус дождя и спадающей ночной жары. Остывшего в морозильнике шампанского, белого вина восемьдесят какого-то года (и как оно не протухает?) и чего-то еще.

Наверное.

Мы касались двадцатью пальцами четырех рук наших тел.

Мы дотрагивались четырьмя губами четырех губ.

Мы тянули четырьмя руками четыре руки.

И сливались в чем-то одном. Чему не хотелось давать названия.

Переползали в дом. Медленно.

Обычно мужчина, дорываясь до тела (хотя что я знаю про мужчин), вонзаются в тебя яро и неистово, понимая, что все – дорвался. Тут было иначе. Он делал все так медленно и постепенно, не то чтобы сосредоточенно – скорее сконцентрированно.

В какой-то момент он резко остановился, сжав безумно сильно мои руки, так что едва ли я могла сделать хоть какое-то телодвижение.

– Открой глаза!

– Зачем?

– Не хочу потакать твоему детскому воображению. Ты вообще с кем занимаешься сексом, со мной?

Это был мой первый мужчина старше двадцати трех. Сказать правду – это был мой первый мужчина. До этого было так – шушера.

– Сколько тебе? – спросил он вдруг.

– Двадцать.

– Правда, что ли?

– Сажают до четырнадцати. Расслабься.

Макс прижал меня к стенке (или это был шкаф) и, хватая пальцами шею, буквально заставлял смотреть на него, когда хотелось отвернуться и уйти в себя, он заставлял смотреть, он заставлял реагировать на каждое прикосновение, он заставлял не стесняться мурашек, которые забежали по моим ногам от практически невесомого касания его мужского символа. И потом он снова отрывался и ждал реакции.

– Я сдаюсь!

Понятное дело, что сдалась я, а не он.

Отныне у нас был один общий вес на двоих.

На перепутье этажей мы забыли, что есть спальня, простыни и другая мишура. И тупо, обыкновенно и привычно для любого жителя Земли отдавались друг другу. У нас было сегодня. А завтра подождет.

Ведь Макса ждет целый мир. А меня хотя бы пара континентов.

Сразу после секса мы собрались и поехали. Не курили, не пили воду, не валялись в обнимку, не молчали, потому что молчание – процесс интимный…

Просто оделись, синхронно. Сели в машину. Поворот ключа.

Гуляй, Вася!

Мы ехали по дороге. Солнце пекло с еще большей силой. Будь проклята эта конденсация (или еще какое-то умное слово, связанное с тропиками, туманами и обманами). Асфальт уже прогрелся, и вокруг чувствовался запах прелости.

Я закрыла окно.

– Надышалась? – спросил меня Макс.

– Там так мерзко.

– Тебе ничего не нравится. Это я уже понял.

– Нет, ну почему – мне домики маленькие деревенские нравятся. И церковь вон та. – Я показала рукой на головку храма.

– Я там ребенка крестил.

Мне стало безумно не по себе. Ревновать человека, которого ты видишь первый и последний раз в жизни, – простое недоразумение. Женат, ребенок, по голосу звучало, что сын.

Я промолчала всю оставшуюся дорогу. Смысла говорить я не находила.

Изучала вывески. За МКАДом в почете психоаналитики, гадалки, а также всевозможные поселки. Один из щитов меня откровенно улыбнул: «Страхую от любви. Дорого». Надо бы мне туда наведаться для перестраховки.

– Чего молчишь? – Макс не выносил моего молчания, ему все время была нужна реакция. – Ребенка – значит сына лучшего друга. Но мне понравилось, как ты испугалась.

– И вовсе я не испугалась, я устала и спать хочу.

– Я тебе отвратителен? Такое иногда случается, что сразу после секса испытываешь безудержное желание помыться, сбежать или даже провалиться.

– Сбегал?

Макс кивнул:

– Как сквозь землю проваливался. А чем ты занимаешься? Учишься? – спросил меня Макс.

– Смеешься? Я собой торгую. Такая профессия. Древнейшая.

– Может, на актерский поступишь? Хотя нет, прокалываешься в образах.

– А ты?

– Я тоже торгую. То тем, то сем.

Мой лучший друг, я его называю Другом из Бронкса, ибо все бурное детство мы ходили в широченных штанах и разукрашивали соседские гаражи некоторым подобием граффити, ненавидит таких людей и моментально вешает на них ярлык торгаша.

– Знаешь, как это называется у нас, простых людей? Барыга.

Не знаю почему, язык требовал нахамить.

– В смысле?

– Ну, человек, который говорит, что он торгует, не любит свою профессию. Ты мог бы сказать: я занимаюсь холодильниками, убрав слово «торгую». Я бы подумала, что ты любишь холодильники…

– То есть тебе проще было б, если б я холодильники любил?

– Вопрос спорный.

– Ты, надо заметить, даже сказав, что торгуешь собой, – себя не любишь.

– Это почему?

– Люби ты себя, ты бы ни за что на свете не села в первую попавшуюся машину.

– У тебя еще много вопросов. Останови меня у ближайшего метро.

– Давай я тебя до дома довезу – зачем тебе в семь утра в давке толкаться.

– Нет.

– А если я тебя не выпущу из машины?

– Значит, я придумаю адрес, зайду в первый попавшийся подъезд и буду жить на чердаке.

Он остановил около «Алексеевской». Очень хотелось есть. Открывались палатки с хот-догами, из которых доносился отвратительный аромат фастфуда. Но есть хотелось сильнее, чем следовать канонам аристократических правил. И потом, просить денег на хот-дог – низко.

Интересно, а как я зайду в метро? Позвонить матери или отчиму с телефона Макса – значит пустить человека под расстрел. Нельзя.

Я сидела в машине и держалась за ручку двери. Так хотелось придумать повод, чтобы остаться еще на «минуточку». Хотя кому нужна эта «минуточка»? Что может случиться еще за «минуточку»?

– Когда ты успел надушиться? – спросила я Макса. От него пахло чем-то новым. Не тем, чем вчера.

Значит, будет не так больно.

– У меня всегда есть флакон в бардачке.

– Можно?

Не дождавшись ответа, я открыла бардачок и достала пузырек. Брызнула на себя трижды. Запомнила название. Выучила назубок.

Нет, будет больно. Воспоминания – это всегда больно. Как ножом, или ножницами, или даже степлером по сердцу.

– Эй, – крикнула я, – у тебя есть пятнадцать рублей на метро?

– Поездка стоит семнадцать рублей!

– Прости, я три года в Лондоне жила. Не помню.

Он дал мне двадцать рублей. Новыми и хрупкими бумажками.

Я шла в сторону метро. Ноги все также утопали в асфальте. Никогда не помню такого жаркого мая.

Машина Макса все так же стояла возле входа в метро «Алексеевская».

– Я обещаю, я верну!

Он рассмеялся. И уехал.

Я зашла в метро.

В вагонах пахло потом, от моей кожи все еще чувствовался холод кондиционера. С толикой фреона, с каплей мужских духов. За три года ничего не изменилось. В переходе с «Тургеневской» на «Чистые пруды» все еще играла парочка скрипачей. Я кинула им оставшиеся три рубля.

Сосед по сиденью в не менее душном, чем до пересадки, вагоне слушал Гришковца. Из его ушей доносилось на полвагона фраза: «Я прожил год без любви».

А я? Сколько же я прожила без любви? Три года?

Целую жизнь.

Облако № 2

ОБМАНия. В стране туманов и обманов

Пусть мама услышит, пусть мама придет,

Пусть мама меня непременно найдет!

Ведь так не бывает на свете,

чтоб были потеряны дети.

© Мамонтенок на льдине

Бывает.

Когда я пыталась принять тот факт, что не стало отца, я попыталась договориться с собой – не вспоминать о маминых полетах во сне и наяву.

Не поверите – это тоже не вышло. У меня ничего, кроме фекалий, вообще не выходит. Так уж я устроена.

Мне было двенадцать, когда мама поведала мне свою историю полетов во сне и наяву. Под утро, расстроенно, будто пытаясь отомстить всему миру в лице меня. Или просто исповедываясь.

– Знаешь, когда я поднималась над телом, мне было так хорошо… Это не значит, что сейчас я не умею ценить жизнь, но и не вижу больше смысла, чем видела тогда.

– А по мне ты скучала?

Она молчала… Строила полузадумчивую гримасу.

– Ну хоть чуточку? А по папе? – продолжала я свой допрос.

– Нет, о вас я не вспоминала, не думала. Мне было слишком хорошо. Очень не хотелось обратно. Но там, как видишь, у меня не сложилось, и я вернулась. – Она засмеялась. – Пришла в себя, долго пыталась отыскать в закромах воспоминаний, чем я занимаюсь на работе. Начала снова жить.

Она обняла меня.

Бах!

Отец умер.

Нет больше его. И там он меня не любит, даже если есть то самое «там».

Моя любовь – снова односторонне направленный вектор.

– Сколько времени? – спросил у меня молодой человек, случайно, как в фильмах, то есть омерзительно банально, толкнувший меня на выходе из метро «Кропоткинская».

– Без пяти минут осень!

Он пробурчал что-то невнятное и обидное.

Мне кажется, единственный человек, способный меня оценить, – это Вуди Аллен. Или Макс, тот оценил в бутылку шампанского, в мое пузырящееся лето.

Лето длится ровно пять минут. Завтра первое июня.

Может, стоит купить проездной билет на метро?

Три года в Лондоне тянулись вечность, и должны были продлиться еще пару. Но не срослось, как у моей мамы с небожительством.

Я добрела до дома неторопливо. Понимая, что причинила боль. Но шла я со своей болью, и именно поэтому не готова была брать на себя свою же вину. Нет на нее свободных рук. Тихо поднялась по ступенькам подъезда.

Я унаследовала от отца одно очень ненужное качество – неумение признавать вину, зато четко осознавала значение слов «презумпция невиновности».

Признаюсь, больше всего на свете мне хотелось пробежать по этим ступенькам и рассказать историю своих ночных приключений, но я снова прикусила язык. Нельзя.

Мать сидела в халате и курила в гостиной, слушая непонятный диск Алены Свиридовой в обработке.

Песня «Если все не так» играла у нее на повторе. Это мне удалось понять за получасовое молчание.

Ну накосячила. Козя-бозя вышла. Виновата.

Не признаюсь.

Думаю, почти все люди так устроены, что единственный человек, которому они могут соврать, – мать. Сначала из страха получить по жопе, потом экономя нервы, а далее все входит в привычку.

С ночи посуда стояла на столе. Она снова уговорила бутылочку винца, а может, две, и, естественно, сейчас я буду в этом виновата.

– Господи, как же мне хорошо жилось, когда тебя не было в стране. Но я же тебя все равно люблю. Как же у меня такое выродилось.

– Мам, я тут недавно по National Geographic смотрела роды в натуральную величину – не надо об этом процессе.

– Даже несмотря на все твои выходки я тебя люблю. Но как нам ужиться, пока не представляю.

– Правильно, я же твоя дочь. С чего тебе меня не любить? Но ты мне очень редко звонила, ни разу не приехала.

– Я, как и ты, вынуждена работать. Как клиенты, нашла себе ночью приключений?

– Ты мне слишком редко звонила.

– Много заработала?

– Почему ты мне практически не звонила?

– Тебе наличными дали или у нас теперь с шлюхами кредитками расплачиваются?

Проснулся Эмиль.

Вопрос не в тему, но вы когда-нибудь испытывали спонтанное сексуальное влечение к собственному отчиму?

Ладно, это у меня спросонья.

– Мам, ты даже не позаботилась о том, чтобы я прилетела на похороны отца, тебе было просто лень своевременно перевести деньги?

– Я ПРОСТО хотела, чтобы ты запомнила его живым. Ты так и не научилась ничего понимать. Я не хочу тебя видеть. – Мама ушла из кухни, пояс халата волочился за ней всю дорогу, пока не застрял в дверной щели. Она повторно открыла дверь и выдернула его с силой. Затем хлопнула дверью так, что нас собакой, которая меня уже практически вспомнила, передернуло.

Эмиль же и ухом не повел. Он стоял напротив меня в одних трусах и пил сок прямо из пакета, почесывая живот.

Вы когда-нибудь знали, как это – не знать, как жить дальше? Я вернулась в чужую Россию, где уже нет близких – это вам не проболеть полчетверти в десятом классе, это сложнее. Или у меня ранние приступы осеннего одиночества в мае месяце. Нет, близкие люди остались, их тела ходят и передвигаются, но у них три года общих воспоминаний, стремлений и свершений, а у меня одиночества? Единственный человек, который готов был отдать для моего будущего все, умер? Куда мне идти, к кому? Не хотеть жить, и я не собиралась этого делать. Единственное, что отвлекало от мысли о самоубийстве, – приступ голода. Я окрестила сегодня днем булимии и съела разом сковородку жареной картошки, не разогревая. Сейчас я наемся, прокакаюсь как следует – чтобы у трупа не было вздутого живота, и обязательно сведу счеты с жизнью как казусом бытия. Хотя нет – еще кое-что отвлекало – новость об очередной части «Пиратов Карибского моря», умереть, не зная, что случилось с Джеком Воробьем, я не могла. Из практически патриотического долга. А еще и Борн…

Ну что за день – одни неприятности. Чес-слово.

Я решила, что высплюсь, отдохну и обязательно закончу со своим существованием.

Интересно, а если бы мы с Максом встретились иначе, у нас могло бы что-то получиться?

Нет, конечно нет – размечталась.

Я посмотрела на потолок и, наконец, обнаружила там пару не расщелин еще, но тонких-претонких трещин, ветвистых и прямолинейных и настойчивых одновременно.

Отныне будет, что изучать. Я передвинула кровать, чтобы обзор был наилучшим.

Такие нынче нервы.

Облако № 3

Ремикс нравов: любовь и доллары

Кто знает курс серебреников? Сколько дают за тридцать?[4]

© МММ

Мама продолжала слушать ремикс на Алену Свиридову.

Уснуть и встать в солнечном мареве – равносильные по сложности задачи.

Мне предстояли обе.

Хотя что я все о себе да о себе?

Пора рассказать вам о единственном близком мне человеке – Друге из Бронкса. История наша с ним идет не из глубокого детства (так что ни слова о Фрейде), но знакомы мы достаточно давно.

Странно, кто бы мог подумать, что в 1985 г. с разницей в пару месяцев из двух ничем не похожих, кроме вывесок, зданий вынесут двух ничем не сравнимых, кроме будущего, младенцев? Меня и Друга из Бронкса.

Говорят, мой отец, в день, когда я вылупилась, заплакал. Потом он, естественно, все отрицал – но все равно приятно.

А что касательно Друга из Бронкса, то встретились мы только спустя шестнадцать лет – познакомились в Лондоне, а впоследствии выяснилось, что живем в соседних домах. Так я стала пацаном в юбке, а он подружкой в спущенных штанах. Мы сидели и курили купленные напополам сигареты на всех паутинках и качелях от Пречистенской набережной до Арбата и обсуждали все, включая планы на жизнь. Потом я уехала…

А Сашка начал свою взрослую жизнь (в семнадцать-то лет) с мечты заработать свой первый миллион, не догадываясь, что только настоящие глупцы его зарабатывают.

Друг из Бронкса учился в музыкальном училище, пел (и пил, кстати, тоже), трудился как шмель день и ночь, но его голос всегда был одним из… Помните, на Олимпиаде или другом спортивном симпозиуме играла песня Era – Ameno? Так вот, эту песню записывали в 1999 г. на одной из студий в Таллине. В одном из хоров, звучащих в треке, пел Сашка. Мечтающий быть соло.

Соло – это всегда одиночество. Пришло запоздалое понимание, о котором он мне написал в одном из ночных sms, отправленных в пустоту Лондона, что одного голоса мало. Нужен еще и папа.

Папа был, но вкладываться не хотел, потому что в последнюю очередь желал сыну будущего популярного исполнителя. Внешность у Саши была своя, особенная. Но не для сцены – не было в нем той банальной смазливости, которую с таким смаком и удовольствием хавала российская публика. Сашка пел со смаком, но такая публика пока была не по зубам. Сам же Друг из Бронкса откровенно выражался, что «еблом не вышел» – однако многих девушек, влажных от одного его появления, такая характеристика не пугала.

Друг из Бронкса выбрал одну. Еще до начала своей стремительной ошибки карьеры. Его выбором, сознательным, я надеюсь, стала скромная серая мышка, живущая в одном из подмосковных городков. В момент моего отъезда жителям этого городка еще не присваивали московские номера, а теперь аккредитовали странным словом «агломерация».

Я пропустила всю эту историю, мой лучший друг изменился на все градусы и стороны света. Мы валялись дома на диванах вечерами и пили чай – он рассказывал и рассказывал. Мои события по сравнению с его – что концерт симфонической музыки рядом с программой «Окна».

Друг из Бронкса присылал мне ее фотографии, но я даже не открывала их. Не могу сказать, что я ревновала, скорее так – если бы она мне не понравилась, то я бы не стала на это намекать, а высказала бы все напрямую, но все знают, как вредно ругаться на больших расстояниях.

– А как все началось? Ты же считал, что спать больше трех ночей можно только с Евой Герциговой? – спросила я его, доедая пятую по счету банку меда с курагой.

– Обещаешь, что не расскажешь маме, и она не вставит это в свой очередной роман?

– Даю честное пионерское.

– Еще Советским Союзом поклянись!

– Да легко!

– Да история банальна до отвращения. Еще года три назад мы с Ваней, я тебе тоже, кажется, про него писал, банально поспорили, у кого меньше прогулов выйдет. Он все подкатывал к Женьке, а она такая страшненькая была, неухоженная – прямо жуть. – Друг из Бронкса пожался в морозных судорогах собственных описаний. – Ну и я с понтом решил научить его, как делают профи. Ты же меня помнишь, каким я дураком был. Мне поначалу было так стыдно ее куда-то выводить, бррр… все это косые взгляды. Ну, дурак был, сказал уже.

– Кто сказал, что был?

Сашка кинул в меня пачкой с салфетками.

И начал снова поведывать мне свою историю.

В личном плане Друга из Бронкса погубила борзость и половой орган, который он клал на общественное мнение в начале своего романа. И когда лед не просто тронулся, а Женька в него влюбилась, Сашка решил, что становиться законченной сволочью в восемнадцать лет безбожно. И нужно аккуратно всплыть из этой ситуации. Всплыть пытается до сих пор – вдалеке уже показалось брюхо холостой жизни.

Его безумно тронуло (читайте, ему польстило), что стоило ему лишь кинуть взгляд в Женину сторону – как она уже сдалась. Поломалась для виду, покорчила целку – и легла смертью слабых. И не будь она столь серой и столь неприметной, Сашка бы обязательно ее сломал. Но именно эта ее боязливость и неумение идти наперекор зацепили его. Он увидел в ней нечто настоящее, не обезображенное мей-капом и далекое от глянца. Живое.

Много лет назад они поехали после института в центр и засели в «Кофе-хаусе» на Мясницкой, где сейчас только потрескавшийся кафель да обшарпанные стены и куда теперь захаживают лишь местные бедняки, раньше раздававшие флаеры «Две чашки по цене одной» на улице. Так они и пьют те самые чашки разбавленного капучино.

Сашка заходил в подобные места тогда (хотя тогда для студента это вовсе не было постыдным), когда они попадались ему на пути – как в тот раз. Они сели в углу – так, чтобы ничто, кроме сентябрьского вечера, не смогло им помешать. Женька приобрела, войдя в кофейню, сумрачно-серьезный вид.

– Что ты будешь? – спросил Сашка, не переводя взгляда с меню на нее.

– Ничего. – Она испуганно отбарабанила почти заученный ответ.

Видимо, у нее просто не было денег.

– Может, сок? – настаивал Друг из Бронкса.

– Нет. – Она обиженно мотала головой.

Он все равно сделал заказ, с тех пор персиковый сок стал ее любимым.

Женя, казалось, была целиком и полностью в него влюблена, а он поначалу испытывал лишь чувство жалости и стыда, не мог он перебороть это гнетущее чувство и вывести ее в люди. Это потрепанное и молчаливое блеклое создание.

Но Женька уже целиком и полностью зависела от него, и Сашка, понимая это, принимал пол-литра чувства вины. Внутрижизненно.

Спустя пару месяцев общения он привез ей целый пакет одежды, чтобы не краснеть. Любая девушка страшно обиделась бы, развернулась и ушла, а Женя покорно приняла. Повесила в шкаф, но бирки срезала, только когда появился повод все это надеть и выйти в люди.

Никогда не понимала я этого выражения – «выйти в люди», а до этого я что «животное» и в хлеву обитаю, что ли?

Женька аккуратно сложила срезанные бирки в ящик комода и строго-настрого запретила кому-либо все это выбрасывать. Дочь дальнобойщика и буфетчицы в «Олимпийском» сегодня обретет новую славу – славу девушки богатого парня. «Все люди как люди – а я королева», – подумала она тогда. И это чувство стало главным мотиватором ее жизни – один пакет, и глаза наливаются кровью. Чьей?

Странный английский снобизм – судить раньше времени. Если дочь дальнобойщика – то обязательно разводит на деньги, а если дитя искусства – то непременно шлюха?

Жизнь покажет, нарисует и поставит вместо прочерков нужные имена.

Как бы мне хотелось телепортировать Сашке в прошлое одно короткое sms: «Не корми волков с рук».

Пока я поедала вкусности из магазина «Fortnum amp;Mason», параллельно молясь на «Дживса и Вустера», Сашка работал над своей жизнью, не покладая рук. Ему было уже восемнадцать, он часто бывал в те времена в модных клубах, вроде «Суфле», «Diamond Hall» (хотя я бы переименовала в Прихожую фальшивых стразов, а не бриллиантов), «Apriori» и «Министерство». А ну все быстро вспомнили и ударились в ностальгию.

Ведь только люди моего поколения, прочитав сейчас эти слова, искренне улыбнутся тому разбодяженному сексу на пляже, вспоминая утреннюю ловлю такси на выходе, и зарождение r`n`b-тусовки.[5] Сейчас это привычно и обыденно. Бутовские задаваки с палеными сумками «Виттон», живущие по принципу r`n`b – это rich amp;beautiful, и только мы ловили ритм и блюз происходящего. Музыка превратилась во вранье и макияж.

Одним четвергом в «Суфле» Сашка глядел в оба и искал что-то интересное, а главное, новое в посетителях. Среди них он был чужой. Каждый раз, выходя из клуба, за исключением состояний уж очень сильного алкогольного опьянения, он пытался придумать, как бы заработать свой первый миллион. А при белой горячке искренне верил, что уже его заработал. Знаете, как говорят психоаналитики: «Хотите, чтобы ваше желание сбылось – думайте, что оно уже свершилось».

В голову Друга из Бронкса все время лезли махинации с недвижимостью. Но этим занимались все кому не лень. Ему было не лень, но годков маловато. «Так в чем же секрет успеха?» – задавался он вопросом. «А вдруг в молодости?» – отвечала ему теплящаяся чуть выше живота надежда.

Сашке было почти девятнадцать, и ему во что бы то ни стало необходимо попасть туда, где крутятся те самые миллионы. Для начала – в молодежную тусовку, которая жила в двух ипостасях – злачных заведениях и Интернете.

Как-то Друг из Бронкса ехал с очередного слета детей богатеньких буратино домой. На светофоре таксист посмотрел на растяжку «mail.ru» и начал свою почти отческую благодетельность:

– Знаешь, пацан, вот пройдет время и ты попомнишь меня добрым словом. Рви когти и дуй в Интернет. Это не всемирная помойка, а настоящий клондайк – будь у меня деньги, я бы обязательно вложил, но увы… – Сашка сделал вид, что взял совет на заметку, как вдруг действительно взял сказанное на заметку, но виду не подал. – Эх… Глупый ты еще, – махнул старик и выжал сцепление.

Сашка расплатился и ушел. Забыл.

Зашел в прокуренный подъезд старого сталинского дома, молча проехал в лифте все семь этажей, включил компьютер. Тот завизжал, нарушая тишину предутреннего покоя.

Женька спала сном младенца в другом конце города, а точнее, за пределом Московской кольцевой автодороги, не догадываясь, что именно в ту ночь она, само того не зная, встала на новую тропу – Москву.

Сашка залез на www.nightpeople.ru и стал искать свою физиономию на фотохрониках. Не нашел. Расстроился.

Особо модные в то время r`n`b-тусовки освещались очень бегло и примитивно, а куда больше внимания уделялось «более взрослым» вечеринкам. В тот же час размышлений Сашка задался вполне серьезным вопросом: а какие интернет-ресурсы вообще могут развернуто освещать те или иные мероприятия – за исключением достаточно похабных www.rnb.ru и www.rnbstyle.ru, рекламы ни на одной из страничек Саша не увидел, а если и были, то дешевые, слепленные на скорую руку баннеры, все на уровне студенческой самодеятельности. Достаточно фигового пошива.

Друг из Бронкса вышел на балкон закурить свой ночной бутерброд. Он всегда ел на ночь – потому и не толстел. Never ever. Обычно после такой сигареты, фильтр которой имел привкус чая и брауншвейгской колбасы, именно после этого действия он клал (иногда даже не чистя зубы, потому что сильно уставал) голову на подушку и моментально погружался в сон.

Однако в это утро он не уснул ни на секунду. Его заботил только один факт, почему до него еще никто не додумался сделать такое? Начать на жизни зарабатывать деньги? Не ходить на работу – а окружить свою жизнь работой?

Ну чем не рай?

А про бесплатный сыр в мышеловке помните?

К слову, сейчас Друг из Бронкса стал валютным миллионером, открыв крупнейший на территории СНГ r`n`b-портал, и на входе в его постель стоит злобный фейсконтроль. Ходят даже слухи, что у девушек, посягающих на Сашку – а таких, поверьте, не мало, – начинаются проблемы с придатками. Что Женька сходила к бабке, и та поставила на Друга из Бронкса тройную защиту. Потому что многие ей завидовали и говорили разное-безобразное.

О том, как это случилось, я расскажу чуть позже.

За Сашкиными рассказами о случившемся минуло несколько недель. Они тянулись со скоростью улиток или устриц. Кто из этих живых двигается медленнее, я никак не могу запомнить. С матерью отношения стали сухими, но стабильными. Я все также продолжала поиски работы, пока, наконец, не сдалась и не начала помогать маме с графиком и распорядком, иногда отшучиваясь, что крепостное крестьянство отменили еще в 1861 г.

Утро начиналось с привычных фраз: «Я не просила тебя себя рожать», «Знала бы, что такое получится, ни за что не стала бы».

Эмиль по утрам улыбался мне шире и лучезарнее, чем маме. По вечерам менял приоритеты.

Я все еще жила свой очередной год без любви. Иногда подумывала стать лесбиянкой или катилась к фригидности.

Мои чувства изжили себя, когда не прошел перевод и я не успела прилететь на похороны собственного отца.

Ему было всего шестьдесят лет.

Когда они с мамой познакомились, у него уже было трое или четверо детей, а она была его ассистенткой, носила кофе и слушалась во всем. Тогда театральные режиссеры были в почете, позднее в бедности, по большей части. Мой отец покинул театральный помост и занялся ужасной вещью – торговлей. Он всегда говорил, что данный вид деятельности до добра его не доведет. И не довел.

Магазины театральных костюмов приносили деньги. И больше ничего.

Я жила все тот же день без любви.

Сегодня любовнику моей матери исполняется тридцать лет, насчет того, что Эмиль старше меня всего на семь лет, я погорячилась в аэропорту, но он все так же с легкостью мог быть моим старшим братом. Он даже моложе Макса.

Макс втихаря признался, что и имя, и отчество, и даже фамилия начинаются с буквы «м», и я с чистой совестью обозвала его МММ`ом,[6] без оглядки на Мавроди.

Мысли о нем посещали меня со спонтанной регулярностью, кажется, я в действительности подписалась на спам-рассылку мыслей о человеке, которого я никогда не встречу, как в саундтреке к «Юноне и Авось».

Эмиль отмечал свое приближение к старости в небольшом трехэтажном ресторане на Сретенке. Один из залов был полностью закрыт под банкет.

Съехались красивые, но взрослые люди. Друзья, большей частью моей матери. На красивых и недетских машинах. С большими силиконовыми губами, тюнингованными лицами и задницами со штампом «липосакция произведена успешно», в зале ощущался мерзкий аромат «Летуаля» и «Арбат Престижа».

Несмотря на то что скоро мне стукнет двадцать один год, мне запрещалось употреблять алкоголь крепче вина на подобного рода мероприятиях и тем более курить.

Так я и бегала на этаж ниже. Садилась за барную стойку, пила лонг-айлэнд айс-ти, курила мамины сигареты и смотрела на счастливых людей.

Все люди, находящиеся за пределом моего круга общения, казались мне предельно счастливыми.

Я расплатилась с барменом.

Как вдруг увидела Макса. Он сидел за низким столиком в Каминном зале, уютно расположившись на глубоком белом диване. Счастливый человек.

У меня начался внезапный приступ тахикардии – я верю, что даже влюбленность и очарование могут нести неизлечимые болезни, которыми приходится болеть хотя бы в течение часа.

Мне казалось, что сердце уже разбилось о ребра и сейчас просочится сквозь поры и вытечет на пол, испачкав платье.

Рядом с Максом сидела хрупкая девушка чуть старше меня. Ей было около двадцати пяти. Она была простой внешности, не могу сказать, что красивая – скорее ухоженная. Тонкие губы, узкое лицо, аккуратный, чуть задранный кверху нос. И полное отсутствие груди. Она сидела в белом сарафане и периодически сливалась с диваном, мне приходилось заново фокусировать взгляд, чтобы ее заметить.

Какие у нее тонкие руки!

Еще более худощавые ноги.

Хотелось ледяного шампанского. Героини мамы всегда его пьют. На радостях. Я лично подумала, что бегать по ресторану в поисках корвалола достаточно глупо и можно просто загнаться алкоголем.

– Можно мне бокал самого дорогого шампанского, – попросила я шепотом у официанта.

– Девушка, самое дорогое шампанское у нас продается только в виде бутылки.

Мне стало обидно. Вот так оно всегда – соберешься пустить пыль в глаза. А реквизиторы всегда забудут про эту самую пыль, на бутылку у меня нет денег, можно было бы, конечно, прописать эту бутылку в счет банкета, но это так муторно.

Остается довольствоваться грязью, вроде «Кир-Рояля».

Я сделала пару глотков, достала из сумки кошелек. Двадцати рублей двумя бумажками не было. Надо нанимать реквизитора. Я взяла самую ровную и самую гладкую сторублевую купюру.

– У вас ручка есть? – спросила я у бармена. – А еще лучше фломастер.

– Есть только ручка!

– Давайте!

Я написала свой номер на купюре и внизу подписала «Нравятся мои визитки?».

Пошла к столу. Ноги чуть тряслись на каблуках. И это у меня??? Я живу жизнь без любви, у меня такого не бывает. Я же бесчувственная. Точно вам говорю.

Длинное шелковое платье прилипало к ногам, волосы путались и падали на губы, пока шла, пыталась выплюнуть несколько прядей, но они все так же прилипали к блеску. Одним словом, кинематографичной сцены так и не вышло.

Макс сидел ко мне спиной.

Девушка, видя, с каким упорством я направляюсь в их сторону, пыталась знаками показать Максу, что не самым плохим решением было бы обернуться.

Я резким движением положила деньги на стол. Если бы чуть промедлила, то моя нервозность быстро обнажилась бы.

– Вот, возвращаю свой долг. С процентами.

Девушка безумными глазами смотрела в сторону Макса, не понимая, почему незнакомая девица возвращает ему такой смешной долг, и что самое смешное, не зная, при каких обстоятельствах он был дан.

– Кстати, это Ника, – пытался представить нас Макс. – А это Света.

– Если честно, то Маша.

Лицо Макса насупилось.

Ника потеребила его по плечу. Она смеялась во весь голос.

– И не стыдно тебе путать имена! Машенька, простите, он у меня, правда, не всегда тактичный! А ну, извинись перед девушкой!

Он у НЕЕ. Все понятно. Отчаливаю.

– Учитывая обстоятельства знакомства, нет ничего страшного, – решила я хоть как-то сгладить ситуацию. Кривовато вышло.

Ника улыбнулась, но имела достаточную силу самообладания, чтобы не лезть с вопросами, что да как.

Поиски меня увенчались успехом, и я была обнаружена таким субъектом семьи, как Эмиль.

Он был лицом известным. Не то чтобы многие его знали, но узнавали. Он был режиссером-тусовщиком, который снял всего одну картину и с тех пор все время был «в запуске», одним словом, ждал у моря погоды под крылом у моей матери.

– Это твой возлюбленный? – не сдержала удивления Ника.

– Можно я буду звать тебя папой? – Я обернулась на Эмиля, который сначала покраснел, потом позеленел и сменял эти действия беспромедлительно, из-за чего напоминал клубничину.

– Тебя мама просила подняться, – сказал Эмиль, приходящий в себя.

– Это гражданский муж моей мамы!

– Вы же почти ровесники, – не выдержал Макс.

Ника оборвала его и начала отчитывать. Потом извиняться.

Ситуация достигла критической стадии неловкости.

Эмиль улыбнулся, представился повторно, пожал руку Максу, тот даже привстал с дивана и попросил меня немедленно подняться.

Ника улыбалась мне и Эмилю, держа Макса за руку, то поглаживала, то почесывала ладонь, в общем, делая все то, что я так сильно ненавижу. Терпеть не могу. Точнее, терпеть ненавижу.

– Я думаю, мне надо идти! Сохрани купюру, вдруг мне снова понадобятся деньги на метро! – Мама бы сказала, что я поступаю некрасиво, но, уверена, что, если бы она слышала мои сердечные ритмы еще пять минут назад, взяла бы свои слова обратно.

– Может, спустишься еще?

– Может, и спущусь, – ответила я и ушла.

Церемония тостов, подарков и прочей ерунды тянулась вечно. Мне казалось, что я целиком и полностью застряла в этом ненавистном празднестве.

Я пыталась выбраться под любыми предлогами.

В результате я не выдержала и написала родной матери sms: «Если ты сейчас не выйдешь со мной в туалет, я устрою публичный стриптиз и буду кидаться бокалами». Для правдоподобия пришлось уронить пару ножей.

Прямо посреди тоста мама попросила ее простить и потащила меня в туалет.

– Ну что такое? Что так срочно могло тебе понадобиться? Не «тампакс» же!

– Не «тампакс», – начала я отвечать, захлебываясь в собственной истории. – Помнишь, я тогда решила, что стану проституткой, и села в машину…

– В какую машину ты села? – Мама схватилась за сердце. – Я думала, что ты меня надула и спокойно поехала пить виски к Саше.

– Я просто не хотела, чтобы ты нервничала. Так вот, слушай. Он сидит там, внизу, и я в него влюблена.

Мама кричала, что сейчас упадет в обморок. Попросила тиснуть ее бокал со стола и принести прямо в туалет.

Официанты, как, впрочем, и Эмиль, на пару с гостями достаточно странно на меня посмотрели, когда я взяла два бокала и бутылку и со всем этим добром направилась в уборную.

– Ладно, дай я пойду на него посмотрю! Где он сидит?

– В каминном зале, на крайнем диване, с ним девушка – тощая, в белом сарафане.

Мама оставила меня наедине с шампанским. Я позвонила Другу из Бронкса поделиться случившимся.

Он начал кричать на меня, испугавшись, что я могла продаться кому-то знакомому и теперь ему будет неловко появляться со мной в обществе, а потом сказал, что перезвонит, потому что продает часть бизнеса армянам и уезжает жить на Таити.

Я подумала, что все это шутка, и повесила трубку.

Армянам?

Привет 90-е???

Тут влетела мама, волосы которой стояли дыбом, я в секунду обозначила ее схожесть с Самантой из «Секса в большом городе».

– Ты сдурела?

– В смысле?

– Ты знаешь, кто это?

Мама сказал мне его имя, которое для меня ничего не значило.

– Ну мам? Ну кто это?

– Мой первый издатель.

Вот и ходи после этого с душой нараспашку – все время задувает ненужных персонажей.

После десятиминутного молчания я все-таки смогла выдавить из себя словечко:

– Мама, скажи, что ты с ним не спала!

– Я с ним не спала.

– Поклянись.

– Клясться не буду.

– Но ты же сказала, что ты с ним не спала!

– Ты же меня попросила.

– О, господи! – Я начала пить шампанское прямо из бутылки, оно тихими пузырьками и моими воплями вылезало через нос.

– Ты же в него не веришь.

– После такого???

– Да, Москва – безумно тесный город. Прав был отец, что отправил тебя в Лондон.

– А то!

Облако № 4

Наука лжи. Канд. минимум

Если друг оказался вдруг

И не друг, и не враг, а так…

© В. Высоцкий

Знаете, некоторые уверены, что если день плохо начался, то это обязательно значит, что вечер принесет много радости, – можете отправить этих людей к черту. Я вам скажу, что если после первого бокала шампанского вас начинают с заразительной систематичностью преследовать неудачи, то мой вам добрый совет – езжайте домой и не повторяйте моих ошибок.

Я сидела в туалете ресторана и смеялась в тон маме, так и не добившись от нее ответа на вопрос о совместном ночепрепровождении.

Тут резко освободился Друг из Бронкса с просьбой разделить с ним один-другой бокал чего оставить покрепче, чем шампанское.

С чистой совестью я попросила у мамы денег на такси, которые она дала мне в счет зарплаты, и побрела на встречу с Сашкой.

Он сидел злой и нервный в небольшом баре на Якиманке.

– Ты откуда такая нарядная? – спросил меня он.

– У Эмиля день рождения был!

– А-а-а! Ну передавай мои поздравления! Маш, посмотри на меня, я молодой пиздатый парень, за что мне столько?

– Что случилось, Саш?

– Да ничего. Мне сегодня принесли видеозапись, как Женька целуется-обнимается с люберецкими бандитами. И что я должен делать? Она мне клялась, что я у нее был первым мужиком и единственным. Понимаешь?

– Сашкин, но ты же ей тоже изменял. Сам мне об этом писал.

– Да, но я при этом не клялся в вечной любви и не орал на все встречные и поперечные, что отдаюсь «тебе одному». Я же тебе всего не рассказал…

Ну вот, а вы говорите, что мы избалованные жизнью…

Знаете, что скрывалось за Сашкиной карьерой?

Когда он придумал саму идею интернет-ресурса, он сразу, без единой чашки кофе и не спав предварительно, засел за бизнес-план своего интернет-ресурса. Хотя это был больше, чем ресурс, – ему казалось, что впоследствии под этот бренд можно подписать полмира.

Знаете, сколько таких бизнес-планов пишется ежедневно?

Миллион.

А потом, распечатанные, они отправляются в мусорные баки, файловые в корзину и стираются навсегда. Из памяти, из жизни и с жесткого диска воспоминаний. Так опустошаются надежды.

Так рушатся мечты.

Но это был не Сашкин случай. Он был из того рода персонажей, которые напрочь отказываются обламываться. Нет у них этого резус-фактора в крови.

Друг из Бронкса подключил в разработке бизнес-плана одного финансиста из компании отца. Тут вы должны сказать, что с таким папой немудрено многого добиться, но именно в этот момент я должна вас остудить – выдохните пар, ваше мнение ошибочно. Отец редко потакал забавам сыновей – давал что нужно, некоторый минимум.

Сашка самостоятельно разложил по полочкам всю структуру сайта и возможность продвижения, он был слепо влюблен в ночь и Москву. И именно эта слепая и почти щенячья верность сопутствовала мужскому и зрелому не по годам напору. Он не верил – он не сомневался.

Я же всегда мечтала сменить московский потолок на кусочек неба.

Спустя время Сашка написал прекрасную концепцию интернет-издания с неограниченными возможностями развития.

Отправил на конкурс. Не выиграл, но жизнь его свела с двумя нужными ему на тот момент людьми – Ярославом и Владом, профессиональными хэд-хантерами.

Они встретились в маленьком кафе в здании ЦДХ, почему там, для всех загадка. Ярослав чуть не упал со стула, когда увидел 19-летнего мальчишку, в широченных штанах и кедах «Адидас», белых олдскульных.[7] Последнее он согласно носит до сих пор и ни минуты не комплексует по этому поводу.

Перед этой встречей он позвонил мне в пять утра по лондонскому времени и торжественно поклялся никогда не давать себя (ну и меня за компанию) в обиду, не покупать любовь и носить кеды «Адидас» до конца дней.

Знал ли Друг из Бронкса в тот день, что станет лишь пешкой в чужой игре?

Влад с партнером готовы были инвестировать шестьдесят процентов и сделать его генеральным директором. Если он найдет оставшиеся.

В девятнадцать лет генеральным директором компании? Представляете?

Тогда он представлял себе все, что угодно, – но не поездки на рынок «Лужники» за чеками для обналички, что постоянно придется ввязываться в сомнительные авантюры, продавать подаренные отцом часы, чтобы в трудный период расплачиваться с работниками. И никогда не рассказывать Жене об этих проблемах.

В день той встречи она купила первый в своей жизни номер журнала «Vogue» – заложила листком-самоклейкой страницу с понравившейся девушкой. И забыла про клятву, что никогда не будет красить волосы.

Она мечтала, что когда-нибудь Саша приведет ее в бутик, не на вещевой рынок, куда ее в детстве возила мать, и не в обычный магазин, а в бутик и купит платье от Oscar de la Renta. И тут она поняла, что нет пределов совершенству. И чуть не расплакалась от этой мечты. Ведь все люди как люди, а она обязательно станет Королевой.

А что потом – так это не важно. В ту секунду они были оба на Небе № 7 от рухнувшего им на плечи счастья. Или его иллюзии…

Спустя полгода она появилась на открытии ресурса в колье и браслете «Tiffany amp;Co», комплект которых стоит сто с небольшим тысяч рублей, сказав Саше, что вся родня скинулась ей на подарок, деревенская родня, не знающая, что такое ресторан, скинулась на колье Tiffany amp;Co??? Но Сашка верил, и никто не был в силах его разубедить.

Об этом мне только что поведал Сашка за очередной порцией односолодового виски.

– Машкин, мы можем заехать к Ярославу минут на сорок?

– Зачем?

– Мне нужно ему антибиотики вколоть, просто самому можно только под коленку, а это больно неимоверно.

– Хорошо. А что с ним?

– Да так, простуда, а таблетки ему нельзя пить.

Спросите, в чем залог идеальных отношений – в идеальной лжи. Думаете, я не знала, что Саша приезжал делать Ярославу уколы от венерических заболеваний, полученных от проституток? А Сашка был добрым – он не умел отказывать людям, которых уважал, в помощи – вколоть антибиотики, выбрать джинсы, подогнать девок… и так по нарастающей.

Такое приложение к игре во взрослую жизнь.

Мы поехали в сторону Сокольнического вала, где делал вторую по счету квартиру Ярослав, но продолжал жить с мамой.

– Саш, я понимаю, что не следует такое спрашивать, но почему твой отец дал деньги на ресурс?

– Потому же, почему твой отправил тебя в Лондон. Я до сих пор помню тот день. Я приехал с переговоров с Ярославом глубоко за полночь, уверенный, что он ни при каких условиях не даст мне сто сорок тысяч долларов. Это большие деньги. У меня рос младший брат, Мишка, кстати, ты в курсе, что Мишка гей?

– Как так? У него же девушка была? Помнишь, такая хорошенькая, с яркими глазами необычного кошачьего цвета, ты ее еще все увести хотел.

– Помню. Ну так как-то сложилось. Так вот… Тогда у Мишки был самый возраст сложный – он определялся, куда идти учиться, и, сама понимаешь, пример моих махинаций в семье был недопустим. Я был уверен, что отец этого не позволит.

У меня из головы все не вылетала мысль, что Мишка гей. Прошло три года. А если бы я прожила в Лондоне чуть больше – к чему бы я вернулась?

– Саш, скажи мне только одно? Как думаешь, что было бы…

Он не дал мне закончить начатое:

– Нас никто не заставлял. Мы сами выбрали.

– Так расскажи мне, почему отец дал тебе эти деньги?

– До сих пор вся эта картина перед глазами. Отец сидит на диване, видит, как я вхожу, тяжелой походкой двигается на кухню. И потом, оборачиваясь, спрашивает, буду ли я чай, и сообщает, что Вона загрызли. Одним предложением выдает мне все. Без расстановки ударений и пауз – такой монолитной фразой.

Я расплакалась.

– Ты чего? – спросил он у меня.

– Ничего. Почему ты не говорил мне, что Вона загрызли?

– Ты не плакала из-за смерти отца и теперь будешь рыдать из-за собаки? Смирись! Научись смиряться с событиями, когда ничего не можешь объяснить.

Я обняла Друга из Бронкса и еще очень долго рыдала у него на плече. По всем поводам. Не могу сказать, что я была преисполнена чувства жалости к нам обоим, – просто выливалось накопившееся. Боль за три года выходила по капле, шло очищение организма.

– Почему ты мне не рассказал обо всем? Я бы прилетела или хотя бы с тобой поговорила.

– Зато ты спокойно прожила три года. Знаешь, что меня тогда удивило в отце, – то, с какой выдержкой он все это перенес. Ты знаешь, как он любил Вона – на охоту только с ним. Любимая лайка. Пока никто не видел, он рассказывал Вону истории своей молодости, и ему казалось, что тот его слушал, тихо посапывая на заднем сиденье «мерина». Для него не было жалко обивки салона. Даже если бы он в кожу разодрал бежевую кожу сидений – ему бы простили. Как прощают сыновьям глупость, как женам прощают измены.

Примечания

1

capslock.

2

Компания Apple не предоставила мне за роман «Бимайн» первый экземпляр iphone, поэтому пиарить буду только Blackberry.

3

Ты та, которая делает меня особенным! Детка, сейчас ты заставляешь меня жить, познавать, любить на полную катушку.

4

МММ – Мужчина Моей Мечты.

5

Здесь и далее rhythm&blues.

6

МММ – Мужчина Моей Мечты.

7

От слова oldschool – стиль в одежде, возникший в Южной Калифорнии. Родился от определенного дизайна обуви у скейтеров.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.